Неминуемое лето

                Милой мамочке в мае 2015 года

Горький запах формалина
С губок мамочки моей.
Не забыть мне длинных-длинных
Похоронных страшных дней.

Попрощаться не успели;
Я запомню наизусть
Окончание недели,
Боль потери, мая грусть.

Выворачивает душу
Бесконечное «Прости!»;
Буду слышать, буду слушать…
Мама, светлого пути!

Попрощаться не успели,
Что, как водится. Так жаль...
Существуя еле-еле,
Смотрим, как уходишь вдаль*

     Начало мая. Узкий тонкий тоннель, по которому течёт мутноватая темно-красная жидкость, неравномерен; имеющиеся утолщения и утончения, расширения на целые кратные диаметру тоннеля расстояния, неожиданно сменяются почти прорехами, могущими перерасти в полноценное отверстие – где лишь тонкая полоска тоннелеобразующего вещества слегка прикрывает жидкостный канал; кажется, совсем немного напряжения – и мощный поток пульсирующей влаги выбьется, наконец, наружу.

     Немудрено; мама много курит. Она говорит, это помогает ей планировать; так, держа сигарету, она планирует дачные посадки, думает о решении вопросов с покупкой нашей квартиры, просто собирается с мыслями перед каждым мероприятием. В такие моменты лучше не мешать, ибо тогда она рассердится и будет курить ещё больше, стараясь вернуться к почти медитативному состоянию внешней отрешённости; но я-то знаю, что внутри неё всё бурлит и клокочет, всегда полно действия.

…А мы все же славяне и, наверно, поэтому
Убегаем из города по асфальту нагретому.
Пьем с ладошек как с ковшика пили брагу медовую
Воздух, липой настоянный. А над нами подковою,
По преданию, к счастью, звезды вывесил вечер.
А в бревенчатых избах зажигаются свечи,
Расплетаются косы золотисто-льняные.
Перезвон колокольный, купола расписные…
А мы, все же, славяне. И, наверно, поэтому
Бьется соком березовым в нас кровь вольная, дедова.
Убегаем из города с суетой и заботами,
Ждем своих королевичей в теремах с позолотою.
Башмачок за ворота – подними-ка, мой суженый.
По Москве бродит лето. Беспокойное, душное…**

     - А вот и наша квартира! – Мама с отцом радостно заходят в новое бунгало; недавно оформили ипотеку и теперь рассуждают, как лучше обустроить дом. Прежде всего, надо завести кота или собаку – сказала бы я, но родителям виднее (даже когда мне тридцать три); они уже запланировали на новой территории раскладной диван-кровать, рокочущий холодильник, обязательно настенный ковёр, непременно застеклённую лоджию, смену сантехники, прочную систему кодовых замков на двери, светильники как в мамином детстве… Мне остаётся безоговорочно довериться их неизменному вкусу; впрочем, саму квартиру я ещё не видела – только на фотографиях недавно.

     Папа готовится к их с мамой юбилею; в моём шкафу уже лежит небольшой подарок им: фаянсовая статуэтка, подарочная шкатулка и свиток с длинным стихотворным посланием. Я надеюсь, им понравится… Не всем удаётся быть в законном браке тридцать пять лет, не каждый способен сохранить верность в этих отношениях, тем более не все понимают, это и вправду навсегда – на земле и в небесах.

Предзимье. Графика стволов. Преет листва под первым снегом.
Как пес к нам ластится костер, иней блестит и звонким смехом
Наполнен временный ночлег – виды видавшая палатка.
И месяц, выглянув украдкой, скрывался в одеяло туч,
И темными бусинами слов следы темнели.
Стыли ели.
И мир был светел и высок.
Тот мир, в котором вечно двое.
Под елками бурела хвоя.
И кто-то пел, и ветер лег к ногам послушно и устало.
Снег у костра уже растаял,
Иглами тонкими трава к огню тянулась и горела.
Потом в вершинах посветлело
И время ускоряло бег…**

     Это так странно – подготовиться по всем направлениям к своему окончательному уходу: заплатить по банковским счетам, качественно прибраться дома и на даче, навестить или позвонить всем, кто тебе дорог, сшить из обрезков старого кожаного пальто сумку, расставить всё на своей парфюмерной полочке, душещипательно поговорить с дочерью и мужем накануне, одеться в любимое платье, сварить кастрюлю любимого домашними вкусного супа, выйти из дома по квартирному вопросу, накрасившись и надушившись, чтобы больше никогда не вернуться.

     Десять дней до ухода. Мы сидим с мамой на кухне, мелкая возится с игрушками, ей всего год и восемь, всё хочет потрогать, исследовать; неожиданно добирается до маминых кулинарных приспособлений, вынимает из кувшина лопаточки и венчик. Мама сердится, отбирает у внучки предметы, говорит, что ей негде жить, мы мешаем и прочее; стараясь сдержать обиду, забираю дочку к себе в комнату (живём у родителей), оставшись наедине, думаю и, кажется, говорю вслух: «Наверное, только смерть однажды решит бесконечный конфликт с нашим совместным проживанием…». Такие слова, как бабочку, пригвоздят мою душу к этому дню; я даже не помню число, ибо слова, бывшие в Начале, окажутся пророческими.

     Нам скоро в сад, мы сдаём с дочкой анализы в поликлинике, а я устраиваюсь на работу, поэтому до обеда нас обычно нет дома; папе несколько лет до пенсии, с работы он возвращается вечером. Соответственно, мама сидит дома одна, слегка прибирается (с нашим переездом к родителям уборка в основном на мне), готовит поесть на всю семью и собирается на дачу, рукодельничает и пишет картины в меру сил и под настроение.

     Мы уже возвращаемся после длинной вереницы врачей, подходим к соседнему дому, когда резкий папин звонок выбивает почву из-под ног:

     - Вы где? Мама умирает в больнице, срочно приезжайте… <конец связи>

     Я не могу бежать, лишь ощущаю, что мои отчаянные слова услышаны. Это я виной произошедшему с ней. Как отсечь свою жизнь и отдать другому? Мысли пульсируют у меня в голове, не находя никакого выхода. Я кожей ощущаю, она уходит.

Наступила весна, недоступная маме,
Как суровый божественный точный прицел.
Созерцая весну моей мамы глазами,
Я повсюду слоняюсь совсем не у дел.

Мамин быстрый уход, расколовший надвое
То, что целостным было как будто вчера,
Нас оставил растерянно, папа, с тобою
Пыльный воздух вкушать посредине двора.

И не скоро, наверное, жизнь возвратится
В по инерции пару живущих людей…
Мама рядом; хранит нас, спасает и снится,
Как надежное древо семейных корней*

     Первая декада мая. Такая красота в маленьком городе в степи! Всё реанимировано после периода прохлады – поют оголтелые птицы, кошки и коты устраивают рандеву во всех дворах, безумолчно цветут самые прекрасные кусты сирени и цветы на клумбах и в парке, молодёжь гуляет, празднуя окончание школы и встречи с любимыми, я отращиваю волосы, мелкая бегает на улице и, смеясь, собирает одуванчики; ей нравится дуть на них и смотреть, как парашютики летят за мной вслед.

     Сосуды ещё наполняют стареющий организм желанием жить, впереди столько планов, мыслей и желаний! Но один из важных каналов предательски сузился, будто не знал прогноза погоды: изменение атмосферного давления в связи с надвигающейся жарой заставит и его резко расшириться, игнорируя тревожный сигнал о слабости его стенок. Последние не выдержат такого скачка, но никак, абсолютно ничем не выдадут заранее своего состояния.

     Накануне мы сидели на кухне с мамой и, забыв недавнее недовольство друг другом, говорили о планах, о том, как растёт дочь, мама хвасталась новой сумкой и мы вместе обсуждали возрождение страны, памятуя о недавнем 70-летии Победы в ВОВ. «Радостно, что я дожила до периода подъёма самого духа России, - задумчиво произнесла мама, снова закурив, - после бардака девяностых в прошлом веке, того, как поливали грязью оставшихся здесь с распадом СССР, после величайшего наследия советского периода я впервые вижу ликование граждан любого возраста, всем ведь приятно жить в любимом государстве, в котором хочется трудиться и где приятно жить…». Я согласилась; накануне мы с дочкой посетили парад Победы, а родители возложили цветы к памятнику павшим воинам в загородном селе, где потом мама осталась навсегда.

     Ничто не давало ни единого звоночка о последнем нашем с ней вечере вместе; я вспомнила мысленно, как было тревожно после той страшной мысли о маминой смерти – тогда, невзирая на бывающие недомолвки, буйный семейный темперамент и досаду, - я ощутила вдруг свинцовую тяжесть и мгновенное угрызение совести за самую мысль, которую хотелось выпустить наружу, освободиться от неё. Я сходила в душ, терлась мочалкой до остервенения, но очистить душу не удавалось. Было так пакостно, я была Иудой, Каином, всеми палачами периода безбожья, самым нацистским исчадием ада, но я имела ту самую страшную мысль… на мгновение, ставшее вечностью. Неужели Всевышний, который милостив, мудр и справедлив, спас маму от меня; почему не изгнал меня в адовы прерии, оставив лучших на земле?

     В тот вечер, когда говорили о здоровье, мама почти отмахнулась от расспросов: «А, как обычно»; выпила курсовую таблетку от давления, легла пораньше спать; впрочем, как и мы с папой. Последняя её фраза в разговоре со мной, чтобы я не пила «всякую бурду», как мама назвала разбавленный донельзя чай. Я и сейчас пью бурду, постоянно думая о маме.

Полным распадом мира весна
Салютует всем нам, что она удалась.
Чует новые запахи стерва-страна,
Всё готовится жить, ты одна не спаслась…

А я не рад теплу, я разлюбил рассвет.
Я сижу в темноте, шевелю рукой.
И мне кажется, что меня уже нет,
Потому, что тебя, тебя нет со мной.

Сосны-виселицы, дождь-потоп,
Разлука-беда уже на крыльце.
Перелетные птицы кричат между строк.
Я стираю глаза на своем лице.

Мне они ни к чему: ведь тебя больше нет.
Тонет память обрывками в луже воды.
Я глотаю последний огонь сигарет,
Я впустил ее в дом, я в тисках у весны.
(Гр. «ДДТ», Ю. Шевчук «Беда»)

     Мама уйдёт так же продуманно свыше, так же спокойно-уверенно, как и всё, что она делала: отправится платить за квартиру, потеряет сознание в очереди, успеет упасть буквально на руки стоящих в очереди в душном помещении людей, через семь минут окажется лежащей на скамье перед врачебной бригадой, вскоре по набранному очевидцами с её мобильника номеру приедет папа и на руках загрузит её вместе с врачами в «скорую помощь», заедет домой за мамиными документами для госпитализации и в полной растерянности позвонит мне.

     Настало странное и непонятное для нашей семьи лето. Мама ушла, её не было больше в том пространстве и времени, где по непонятным причинам пока оставались мы.

     Всё дома и на даче дышало мамой, её цветы и картины, одежда и сшитые для внучки игрушки, запасенные на зиму баночки солений и сушеные фрукты, книги по садоводству и кинологии, академическому рисунку и биографии обожаемого ею Пушкина, сувениры на оставшемся пространстве и блокноты с планами на будущее.
    
     Мы с папой в течение года находили повсюду дома и на даче её вещи, записочки и картины, вышитые платочки и книги, стихи и наброски писем в компьютере и рыдали. Отец всё лето спрашивал, зачем он остался. Я молча думала то же самое о себе.

     Птицы, провожающие маму все эти страшные дни, не оставили нас и после похорон.

     Я помню сумасшедше кружащихся и кричащих ласточек над тем холлом больницы, где лежала мама. Папе позволили разок навестить её в реанимации, возможно, понимая, что шансы на благоприятный исход ничтожно малы – слишком обширным получился инфаркт. Надев халат и бахилы, он на пару минут проник во врачебную святая святых, чтобы увидеть беспомощное тело, осторожно прикоснуться к её ноге, нежно погладить маму за руку и понять, ощутить беспомощно, как с каждым мигом он терял её любовь и заботу. Вернувшись из реанимационного отделения, он сник, сутулые плечи и шаркающая походка выразили увиденное лучше слов. Ласточки летали как сумасшедшие, почти бились в окна, и казалось, олицетворяли самые души умирающих людей, возносящиеся на небо и не желающие покинуть эту обитель.

     В дни, пока мама была в коме, в раскрытые окна нашей квартиры тоже залетали птицы – воробьи и голуби, и, кажется, зарянка. Раскрыв от жары рты, они с любопытством заглядывали в дом. Мы с папой завороженно смотрели на них, вспоминая поверие о приносящих смерть пернатых гостьях.

     В день похорон на ветке дерева прямо над маминым гробом громко протяжно кричала птица горлица. Особенно звучно эти крики раздавались ближе к ночи, когда мы остались с мамой одни и всю ночь по очереди сидели около неё и прощались. Я не знаю, как пережили эту ночь – но чётко понимала, что мама уже на пути туда, и новой встречи не будет. Папа курил, стряхивая пепел на землю, и его провалившиеся за все бессонные ночи глаза выражали запредельное опустошение и отчаяние оставшегося. Птица кричала, будто призывая нас к мужеству. Сил не хватало, но мы знали, что должны выдержать.

     Похороны прошли спокойно, нам многие помогали, и старались не оставлять нас одних. Только на поминках мы ощутили вкус приготовленной пищи. Пришедшие с нами сидели и ели, вспоминая случаи из жизни и мамины заслуги, всё было тактично, и дочка сидела на коленках у деда, однако страшно было подумать, что мы вернёмся домой, где навсегда теперь останемся одни.

     Вечером нас привезли в опустевшую квартиру; я поставила чайник, папа пошел курить на балкон, после мы все встретились на кухне. Мелкая запросилась спать, папа, поев, лег трупом на кровать и, ещё всхлипывая, провалился в некое подобие забытия; я прошла по дому и поняла, что мысли лучше отключить, и последовала примеру родных.

     В ночь, когда мы прощались с мамой на даче, папа внезапно сказал:

     - Маш, знаешь – я мысленно обратился к ней и к Господу. Всегда считал себя неверующим в классическом понимании, но тут вымолвил «Если ты есть, Господь, и если ты, Наталья, слышишь меня – дай знак, прошу…». В этот момент поднял глаза и увидел, что исправно идущие всё время часы на стене остановились.

     Взглянула на циферблат; обе стрелки встретились на пространстве вечного состязания и больше не радовали звуком точного потенькивания.

     Еще папа рассказал мне о своём однокурснике, жившем в Америке. Они редко общались, хотя крепко дружили в институте. Но именно в эти дни он решил позвонить папе в Скайпе. Сказал, что перечитывал Булгакова и в середине книги непреодолимо захотелось набрать Володин номер. Удивительно, но папа в тот же день тоже открыл томик Михаила Афанасьевича, и это тоже был том  «Мастера и Маргариты». Друг был настолько потрясён фактом маминого ухода и тонко прочувствовав папину боль, сам слёг с сердечным приступом на другом конце глобуса.

     На работе, куда я вышла после наших событий, большинство сотрудниц были мамиными ровесницами, довольно пожившими и знающими жизнь. С уверенностью политтехнолога, закусывая доморощенными огурчиками, они, хрустя, повествовали о том, что «все мужики сволочи, бабники и им только одно надо». Рассказывали о семейных изменах, в которые все мужья дружными колоннами уходили вдаль к молодым бабам, трясясь над каждой новой юбкой. Я молча сидела и думала, что сейчас делает папа, который не хочет больше жить без мамы. Сопоставлять такие разные картины мира бесполезно: если человек не видел альтернативы своему мировосприятию, то другому жизненному опыту он просто не поверит. Не в этом ли проблема религиозного уклада?

     Итак, мы остались совершенно одни в мире, который не заметил потери. Всё, что я делаю, это заслуга моей мамы, потому что она воспитала меня именно такой. То, что я говорю дочке – суть трансляция жизненного опыта моей мамы, её бабушки. Да и папа часто признаётся, что до встречи с мамой был совершенно другим: «Не мог гвоздя забить, страшно было в кабинет к начальнику войти, попросить о чём-то. С мамой научился смелости, вере в себя, стал следить за внешним видом. Как теперь без неё…». Мама прожила полноценную насыщенную жизнь, сделав практически всё, о чём мечтала и влюбив в себя всех, кто знал её.

     Никто из нас не мог предотвратить случившееся; я просто пока не понимаю, как возможно жить без неё – и существую так, если бы она видела меня ежесекундно. Мамы больше нет, и папа прав: нет какой-то части меня и его, части маминой внучки, и, как сказал великий – со смертью одного человека умирает целая Вселенная.

     Страшное слово «никогда» осмысливается достаточно долго, ведь наша психика инертна, а вот память расцветает с каждым днём с новой силой, и это мучает нас, но спасает души…

     Наступало жаркое, решительное и неминуемое лето, безоговорочное как расстрел.

Люблю этот ветер прогретый и влажный,
Лениво ползущие облака
И эту сочную россыпь морошки –
Пунцовые искры на зелени мха.
Люблю этот запах смолы и хвои
И мягкую зыбь приливной волны.
Ветер заденет тростник прибрежный –
Словно тихонько коснется струны,
Словно откроет шкатулку с секретом
Или ударит в колокола…
Люблю этот ветер, прогретый и влажный,
Облака, задевающие купола **


* Стихи автора
** Стихи матери автора, Наклейщиковой (Колесниченко) Натальи Анатольевны