Ревность или спор в бане

                Владимир Темкин



РЕВНОСТЬ  ИЛИ  СПОР  В  БАНЕ
(Забайкалье, середина семидесятых)
 
История эта нелепой была с самого начала. Концы с концами в ней не сходились драматически. Вот бывает же такое наложение несуразностей, которое выворачивается в заключении в нелепость, полную и окончательную. А тогда...

Уже четвертый день мы с Борей Вилковым трудились в штурманском классе. Хотя, конечно же, трудом это можно было назвать лишь с большой натяжкой. На самом деле мы с ним попросту корячились, ползая на коленях по полу, на котором были разложены увеличенные до размера метр на метр снимки с фотоустановок одинадцати бомбардировщиков, экипажи которых имели фатальную неосторожность  оказаться в районе Энского полигона во время осенних учений. Бомбометание выполнялось при низкой облачности по практически невидимым целям. И кто-то из этих ребят вывалил весь бомболюк в ста шестидесяти пяти километрах западнее, угадав прямо на состав цистерн с ракетным топливом, разгружавшийся на тупиковой станции, при базе ракет подземного базирования. Рядом стояли несколько цистерн с окислителем, а при слиянии двух этих агрессивных жидкостей происходит... В общем, когда это происходит в корпусе ЖРД, там все идет по плану, и двигатель запускается, и ракета взлетает и летит. А вот когда такое  случается по нештатной схеме, да ещё на  железно-дорожных путях, да ещё в таком количестве, тут уже иначе, как большая беда, и не скажешь, иначе, чем катастрофа, не назовёшь.

И сейчас по поручению военного прокурора мы с Борей занимались дешифровкой результатов бомбометаний, имея задачу выявить сбившегося в облаках с курса и ошибившегося в выборе цели штурмана.

На третий день этой «половой жизни» колени наши начали синеть и распухать настолько, что просто подняться с полу на ноги стало почти невмоготу. Мы уже начали подкладывать зимние бушлаты, но что-то оно нам не очень помогало. Боря был блондист, росл и играл в баскетбол. Он обладал идеальными для баскетболиста руками, они у него дотягивались почти до колен. И это преимущество позволяло ему испытывать несколько меньшие мучения при подъеме с пола. Он упирался в него руками, а потом со стоном поднимался. Я был немного пониже, и мои коротконого-короткорукие метр семьдесят категорически отказывались выпрямляться после многочасового пребывания в форме буквы «ЗЮ». Это если выражаться парламентарно.
*       *       *
Дело шло уже к вечеру. И как раз в этот момент на пороге класса возникла крупная фигура командира полка подполковника Соколова. В руке он держал кожанную куртку и шлемофон.

- Горкин, на выход! За мной!

Сказать, чтоб я по этой резкой и отрывистой команде подскочил, таки нет. Я с большим трудом, цепляясь сначала за стул, а потом за стол, поднялся, выпрямился и, переваливаясь «утицей» сбоку на бок, затопал, превозмогая боль, вслед за командиром вниз по лестнице. По дороге прихватил с вешалки свой «кожан».
На площадке перед штабным корпусом стоял командирский ГАЗик. Подполковник заскочил на своё место, а я плюхнулся на заднее сидение. И только сейчас обратил внимание на слишком уж потемневшее для этого времени суток небо. С северо-востока надвигался явный грозовой фронт, а уже поднявшийся ветер гнал перед нами клубящуюся пыль.

- Горкин. Слушай внимательно. Сейчас заскакиваем на склад, там нам загрузят ящик сигнальных ракет и ракетницу. Потом  мы с тобой берём У-2, я пилотирую, двигаясь вдоль ВПП, а ты, в момент подхода очередного борта к месту приземления выпускаешь вертикально ракету, чтобы пилот мог соориентироваться в части силы сноса. Ветерок задиристый, боковой. Он уже разошелся до девяти метров в секунду, а главное, дует порывами, и вторая эскадрилья испытывала большие трудности при приземлении. Последним комэска садился, так его чуть не снесло с полосы и едва не завалило на бок. Через несколько минут руководитель полётов начнёт сажать третью. И мы будем им помогать. Ты свою задачу понял?

- Так точно. Получаем ракеты, ракетницы, летим на У-2, в момент, предшествующий касанию, пускаю вертикально ракету для указания силы и направления бокового ветра.

- Все правильно, но старайся сделать это тогда, когда до касания есть ещё два-три метра. Оставляй пилотам небольшой запас на оценку ситуации и реакцию.

- Понятно. А эскадрилья далеко?

- Да она уже над головой. Её на круг поставили, на то время, пока мы с тобой тут готовимся.

- Тоже понял. И поcледний вопрос, а нас самих-то не сдует при таких порывах?

- Будем стараться...

На складе нас уже ждали и бросили нам в кабину ящик с полусорванной крышкой и две ракетницы, чтобы мы имели аварийный запас.

- Сергей! Гони прямо через полосу к легкомоторной стоянке! –приказал Соколов шофёру.

Двухметровый гигант Серёга был уже второгодком, поэтому плакат «ОХРАНЯЕМАЯ ЗОНА» его не смутил, и он погнал, как было велено, напрямую. Часовой на второй стоянке попытался приостановить нас, даже оружие поднял, но увидев командира, отскочил в сторону. А мы летели, как сумасшедшие, поперёк взлетной полосы. Затормозили у расчехленной УШКи, техник доложил о готовности самолёта, но тут оказалось, что парашютный комплект на борту у него отсутствует. Махнув на всё это рукой, мы для экономии времени просто ухватили парашюты с соседнего самолета и, не надевая лямок, бросили их вниз на сидения. Уселись, запустились и начали выруливать. Связь взял на себя командир, так как у меня куда-то запропастился шлемофон. Но я решил не занимать голову ничем, кроме как только подготовкой к стрельбе ракетами.

Проверил курки и бойки ракетниц, зарядил и для полной уверенности выстрелил по очереди из обеих. Снова зарядил. Мы взлетели и пошли на пробный круг. С трудом удерживая нашу «птаху» на лету, промерили время на проход туда и обратно, повторили проход, доложили результаты замеров и нашу готовность. Командир пилотировал самолет на высоте 10-15 метров, рассчитывая заходить со стороны начала полосы в тот момент, когда бомберы будут находиться над посадочным знаком. Каждый пилот был предупреждён. И мы начали.
 
Бомбордировочная эскадрилья это девять самолетов, а для краткости – бортов. И в этот момент они, опустившись пониже, кружились над нами, двигаясь по «коробочке» под грозовой тучей, угрожающе наползавшейся с северо-востока, черной, клубящейся, погромыхивающей и поблескивающей молниями. Она затенила собой уже более трех четвертей горизонта.

С первым садящимся бортом нас свели почти идеально, и первую ракету я выпустил строго вертикально. Было хорошо видно, как и в какую сторону её сносит, и первый борт беспроблемно сел а, выкатившись, свернул на рулёж-ку. Второй, третий и четвёртый, заходившие с пятиминутными интервалами, также приземлялись нормально. С пятым возникла небольшая несуразица, нас развернули носом к нему немного раньше и я испугался, что мы разойдемся на встречных курсах прежде, чем успею выстрелить. Но с ним всё обошлось. Сел и шестой. А вот на седьмом кругу порыв ветра в момент выстрела был такой силы, что нас накренило градусов на сорок, и ракету, мало того, что выпущенную невертикально, так ещё и потащило вбок. Седьмой борт сел и пронесся нам навстречу на выбеге, а мы развернулись через полосу и пошли обратно, не видя, что падающая сверху горящая шашка, опускается нам на верхнее крыло.

От мгновенной и страшной смерти нас спасло только одно. Бензобак в этой модели, расположенный именно в этом самом верхнем крыле,  был не резиновый, как в более ранних модификациях, а алюминиевый. Ну, и то, конечно, что Соколов мгновенно среагировал на команду руководителя полётов:

- Ракета на левом крыле! Ложись на левый борт!

Тот явно надеялся, что горящая шашка скатится, но она уже прожгла верхний покров крыла и катилась теперь там внутри по нижнему покрову. Мне было видно, как тянется от четвертой нервюры в сторону края крыла темная коричневатая полоса.
 
- Температура горения три тысячи градусов...- это было единственное, о чём я успел подумать.

- Соколов!- кричал руководитель полётов!- Задирай нос и выводи его по направлению на сопки. С двухсот метров прыгайте...- Он не знал, что парашютные лямки у нас не одеты.

И самую малость не доходя до места разворота, мы обронили эту пылающую штуковину. Она прожгла нижнюю поверхность левой плоскости и выпала оттуда у меня на глазах. О чем я тут же доложил командиру, реакция которого оказалась удивительно короткой:

- Ну, и хрен с ней! Ещё два круга, дотянем.
 
*       *       *
Когда уже вся третья эскадрилья была на земле, мы сели, как попало, закосив слева направо в сторону легкомоторной стоянки, потому что ошметки покрытия нижней части крыла уже разметывало встречным воздушным потоком. Техники метались рядом, хватаясь за головы и трогая эти лоскуты. Они помогли нам выбраться, вытащили ящик с ракетами и ракетницы. Загрузили всё это добро обратно в машину, и мы через склад вернулись к штабу. Поднялись наверх и, войдя в штурманский класс, одновременно потянулись к графину с водой. Я уступил очередь начальству. Графин был литровый. Тот отпил половину и отдал допивать мне. Когда я уже ставил пустую посудину на стол, Соколов перехватил мою руку и попросил Борю принести ещё воды. Тот быстро смотался к крану, и мы повторили.
 
- Что это Вы?- обеспокоенно заинтересовался он.

- Да, так...- и Соколов, а вслед за ним и я, стали стягивать кожанные летные куртки.
 
- Ух, ты...- прокомментировал Боря.

Светлозелёные форменные рубашки наши были темными и насквозь мокрыми. Только воротнички были относительно сухими.
*       *       *
Но это была только первая часть этой нелепой  истории. Продолжение воспоследовало почти сразу.
 
Соколов потрогал на животе свою рубашку, вытер одну об другую мокрые ладони, что-то прикидывая в уме, протянул руку к телефону.

- «Ока» слушает! – раздался звонкий голосок телефонистки Леночки.

- Слушай, «Ока», мне баня нужна.- пробасил командир.

- Какая именно, аэродромная или гарнизонная?- уточнила Лена.

- Здешняя. С Миронычем соедини меня.

- Это Вы, Арсений Иванович? Я Вас не узнала с чужого номера.

- Так это ж здорово, такое к деньгам, говорят!- пошутил он, а Лена засмеялась.

- Соединяю.

- С-с-с-с-ауна слушает.

- Мироныч, это Соколов. У тебя время свободное в графике на когда есть.

- Д-д-д-да на з-з-з-з-автра д-д-д-д-о обеда ес-с-с-с-ть...

- А сейчас?

- С-с-с-ейчас на с-с-с-емнадцать н-н-ноль-ноль начальник штаба дивизии 
М-м-макаров з-з-з-з-аписан. А В-в-в-верчиев с женой д-д-д-домываются.      Ч-ч-ч-через п-п-п-п-олчаса освободят.

- Мироныч, будь добёр, позвони Макарову, повинись, скажи тут у нас мол нестандартный случай. Перенеси его как-то на денёк.

- П-п-п-п-понял, я. П-п-п-п-понял. С-с-с-с-считай, что д-д-д-д-договорились.
- Ты бы, все-таки сначала с ним бы...
 
- Д-д-д-д-а л-л-л-л-адно, м-м-м-мужики. П-п-п-п-про В-в-в-в-ваши с-с-с-с-егодняшние х-х-х-х-удожества все нас-с-с-с-лышаны. Ус-с-с-с-с-тупят, даже не с-с-с-с-прашивай. Как с-с-с-с-сами-то.

- Да живы. Всё путём.

- П-п-п-у-тём, г-г-г-г-оворишь. Я с-с-с-с-тоял к-к-к-курил с-с-с-с-наружи, когда В-в-в-в-ас п-п-п-п-рисмолило, т-т-т-т-ак и т-т-т-то, г-г-г-г-лаза з-з-з-з-акрыл. А В-в-в-в-ы-то там как?

- Нам некогда было глаза закрывать.

- Д-д-да? Н-н-н-ну, п-п-п-п-риходите. Я с-с-с-сейчас п-п-п-парную п-п-п-подсушу. От-т-т-тогрею Вас п-п-п-после т-т-т-т-акой п-п-п-п-ередряги. В с-с-с-с-емнадцать н-н-н-оль-ноль ж-ж-ж-жд-у.
 
- Интересно, почему заики так многоречивы? – Боря ехидно улыбаясь,  помотал головой.

- Да, ладно. Я ему до сих пор сочувствую настолько, что все готов простить.-  в раздумьи проговорил Соколов.- Он тогда, в семьдесят первом, на АН-восьмом после столкновения с Ту-шестнадцатым, когда первого пилота стволами пушечными на-сквозь проткнуло, двадцать три минуты борт от падения удерживал и ещё и не на город, а в излучину пойменную посадить сумел. Техник, а не пилот. Второй пилот-то в боковой люк от страха вывалился. А у этого хватило и силы, и духа. Сзади ведь полная кабина ребят из аэродромного батальона... И они со штурманом смогли превозмочь. Там ведь труп на первом сидении им очень мешал, педали заклинивал ногами. После такого люди не только заикаться  начинают... В общем, не дай Бог! Пойдемте вниз. Покурим там. Да в лётную раздевалку надо бы заскочить, мыло с полотенцами прихватим.
*       *       *
Именно эти полотенца нас и выдали. Замполит Павленко, толстоватый и невысокий, стоял на цыпочках внизу возле стенда с боевыми листками и изучал, чем там живёт и дышит подведомственный ему комсомол. А тут как раз мы, да ещё с полотенцами подмышкой.
 
- Всё ясно! – занудил он. – Как сами, так вот Вам, пожалуйста! А как лучшего друга, так его и побоку, выходит? Где Ваша гвардейская честь и совесть?

- Да, ладно. Не зуди. Поехали.- огрызнулся Соколов.

И Павленко втиснулся между нами посередине заднего сидения командирского ГАЗика. Ехать до бани было всего-ничего. Сообразительный Верчиев, узнав от Мироныча, что мы подъедем ему на смену, при нашем появлении подкатился к Соколову:

- Арсений Иванович! Прикажи шоферу, пусть нас с супругой до дому подбросит. Сделай божецкую милость. После парной полчаса пешком корячиться... Не хорошо есть...

- Сергей! Отвези подполковника.

И мы вошли в баню. После второго захода в парную, когда уже пропотели и прогрелись, я достал прихваченный коньяк и железные банки греческого апельсинового сока. Павленко заахал, заохал в своей излюбленной манере, что вот де его ведь не предупредили... Но бутылок у нас было три, и на всех хватило. Мироныч подсел со своим запасом, так что в целом парилка удалась. Первым свой стопарик поднял Соколов:

- Ну что, орлы, за Удачу!- И, подмигнув, первым чокнулся со мной.-  За взаимную нашу с ней Любовь!
 
Дальше «банкет» пошел по свободной схеме, перемежаясь байками и анекдотами. На каком-то десятом-пятнадцатом, а Мироныч и здесь со своим дефектом речи нам спуску не давал, разговор перекочевал на женский вопрос. И чувствовалось, что он, этот вопрос в этих стенах многократно проговорен, а поэтому поставлен был банщиком самым что ни на есть острым образом. Что такое женская ревность, как она возникает и как с ней бороться. У каждого, естественно, был заветный случай, свой опробированный способ и метод, а главное, свои уловки и примочки. Соколов отмахивался и в беседе почти не участвовал, а вот у замполита с этим делом было все в полном порядке. То ли побаивался засветиться по части аморалки, то ли ещё какие задние мысли бродили в его сложно устроенной и политически выверенной голове. Но вот жена, по его словам, ему попалась абсолютно неревнивая. Ну, настолько неревнивая, что просто другой такой в природе не бывает.
 
Должность его и звание удерживали нас с Борей от причитающихся ему за такое  самовосхваление подковырок, но вот Мироныч, а мы у него, судя по накалу речи, были за сегодня далеко не первыми собутыльниками, выступил с однозначным заявлением, что Павленко просто свистит, что такого не может быть, потому что вот быть не может, и всё, блин! И при следующей попытке замполита выпендриться он протянул ладонь и сказал:

- Помажем!

- Да, брось ты, Мироныч.- начал отползать замполит.

- Во, я что и говорю! Свистишь!

- Да, чтоб тебе ни дна, ни покрышки!- взъярился Павленко.- Давай лапу. Боря, разбей! Но меньше, чем на два коньяка я не соглашусь. Имей в виду, Мироныч.

- Чё там два. Давай на три. А то ты все тут у нас на халяву пасёшся.- Но на это изречение Мироныча замполит не отреагировал никак.

Короче, Боря стукнул ребром ладони, руки спорящих распались. Пари было заключено, но тут я встрял в разговор с замечанием о том, что, мол де, опре-делить бы неплохо, что есть выигрыш в этом споре. Базарили ещё эдак с часик. Припомнили почти все сюжеты классической литературы, из которых следовало, что мужчины тоже не уступают слабому полу в этом вопросе. Но Мироныч гнул свое – что неревнивых женщин в природе не бывает. Это было его твёрдое и всесторонне обоснованное мнение. И чувствовалось, что он знает, о чём говорит, и наказан жизнью в этом вопросе бывал не единожды. Но слегка подгулявший Павленко гнул своё и ни на какие доводы не соглашался. Мироныч помрачнел и в ответ на легкомысленное отмахивание замполита заявил:

- С-c-c-пор есть с-c-c-пор! И д-д-долг в сс-с-поре – он с-с-с-вятой! Т-т-так что т-т-т-ы у меня ещё уз-з-з-наешь, где р-р-раки з-з-з-зимуют! Лялька твоя – женщина к-к-к-рупная, на голову т-т-т-ебя выше. Я бы на т-т-т-воем месте т-т-так не р-р-р-рисковал. Кстати, как она за т-т-т-ебя пошла, за такого шибздика.

- А мы с ней после школы обженились. В восемнадцать лет. Я на этом расти прекратил, а она, как  родила, так какой-то гормон роста у неё там разыгрался. И она ещё до двадцати шести вверх пёрла. На 17 сантиметров вымахала, дылда стоеросовая. А я, как был метр шестьдесят пять, так и остался. Но в летном-то училище это очень даже оптимальный росточек. А Лялька с тех пор на меня свысока смотрит. Может потому и неревнивая, что всерьёз не воспринимает. Короче, Мироныч, готовь три батла коньяку, и не ниже чем пять звёздочек! Вот увидишь, ещё как докажу!

- Д-д-д-окажи, д-докажи! Я т-т-т-тебе сам т-т-т-ак докажу, что мало не пок-к-к-ажется! Д-д-д-ай срок, под-д-д-умаю и т-т-т-акой т-т-т-ебе фитиль з-з-з-аправлю...

- Хватит Вам, мужики! Сколько можно трындеть, как заведённым. Надоело уже.- Оборвал беседу Соколов.
 
 И быстренько домывшись, все потом разъехались. Правда, мы с Борей, по причине молодости и малости звёздочек на наших погонах, решили пройтись пешком. Во первых, по дороге  можно покурить, что в машине командирской было строго настрого запрещено, а во вторых разгулявшемуся Миронычу просто не хватало места. Развивая доказательную базу под своей теорией женской ревности, он размахивал руками и зажимал замполита совсем в угол заднего сидения.
*       *       *
К среде светлая Борина голова нашла решение прокурорской проблемы. По его представлению один из штурманов, борт ноль-два-шесть, пятьдесят пятого полка, во время преодоления слоистой облачной гряды, занесенной с юга из Монголии, при попадании в зону мощных сухих пылевых разрядов, будучи ослеплен и оглушён, а попросту говоря – напуган, потерял ориентировку, но не доложил об этом командованию учений. В почти пятиминутном неконтролируемом полёте бомбардировщик отклонился на запад, а там, взяв пеленг по радиомаякам, судя по его бортовому журналу, штурман просто ошибся в выборе направления полета. И, вынырнув на короткое время из облаков, он увидел внизу тупиковую трехпутевую станцию, напоминающую конфигурацией построенную на полигоне. Не оценив правдоподобия цели, а главное, перепутав  направление захода, штурман отдал команду пилоту для разворота на боевой курс и отбомбился по ошибочно выбранной цели. Полная подборка фактов была Борисом сделана филигранно, и я, как ни старался, не мог найти в ней ни единого логического изъяна. И даже облегчение на душе почувствовал, неужели, мол, мы сегодня поднимемся с колен. Мы ещё с утра заперли входную дверь штурманского класса, чтобы нам не мешали работать случайные посетители. И сейчас, вернувшись с обеда, пристроились посмолить у самого дальнего окна, раскрыв его на распашку.
 
Дверная ручка резко и со стуком дернулась вниз. Обычно после этого движения крутивший её разворачивался и уходил. Но сейчас в продолжение раздался мощный и требовательный стук. И стучали кулаком. Так мог долбить в дверь только Соколов. Я кинулся открывать.

- Что это Вы тут позакрывались?- спросил он, заходя.

Я сдвинулся в сторону, предоставляя Боре заслуженную возможность доложить о своей победе. Соколов выслушал, уточнил пару деталей, но радости по поводу Бориных достижений не проявил.
 
- Пока трижды не перепроверим – никому ни слова. Тут уже трибунал, как минимум. А за всем этим наши люди стоят. Братский полк – не шутки. Понятно?

- Так точно.

- А теперь, - Соколов почему-то выругался в наш адрес и мотанул головой.- Поехали, раздолбаи.

Обуреваемые недобрыми предчувствиями мы простучали сапогами вслед за ним по лестнице и сели вслед в ГАЗик. Покружив по аэродрому, подъехали к бане, где, покуривая и переминаясь с ноги на ногу, стоял и ждал Мироныч. Он суетливо забрался к нам, присев на самый краешек заднего сидения. Ни слова не говоря и ни о чем не спрашивая, сидел он рядом как-то скукошено и приниженно.

Боря ткнул его локтем. Мироныч повернул голову, но, подняв указательный палец, изобразил им приглушающее звук движение. Так, молча, мы доехали до командирского дома и вышли из машины. Соколов посмотрел на нас, подобравшихся и вытянувшихся, и зло хмыкнул:

- Ну, сейчас Вы на коленях поползаете! Ох, Вы у меня раком и посигаете за глупость Вашу несусветную.

Мироныч опустил голову, а мы с Борей непонимающе пялились на начальство, но вслух возражений не высказывали и вопросов не задавали. А командир развернулся на носках и прошел первым в подъезд. Войдя, поднялся на второй этаж и остановился у Павленковской двери. Мы, пропустив Мироныча, держались ещё на шаг позади. Соколов постучал. В распахнувшемся проёме стоял замполит. Видом он был, мягко говоря, потрачен. Пуговицы на форменной рубашке у него отсутствовали, галстук болтался на животе, зацепившись за прищепку. Левый глаз заплыл и виднелся узкой щелкой  из под грелки со льдом, прикрывающей всю левую половину лица. Прихожая была перевёрнута вверх дном. Пахло йодом.

Он посторонился, пропуская нас. И все мы, вслед за Соколовым, прошли внутрь. Обстановочка напоминала поле боя. Остановившись посредине Арсений Иванович вопросительно оглянулся на Павленко, и тот,  молча, показал ему на правую из двух дверей, выходящих из салона. Командир постучал и, поскольку в ответ не было слышно ни звука, добавил:

- Ляля! Это Соколов.

В комнате послышалось какое-то движение, а потом донёсся женский голос:

- Минутку, Арсений Иванович. Я сейчас...
 
- Мы подождём.- Подполковник держался робко и миролюбиво, но с оттенком командирского достоинства.

Из комнаты, запахивая яркий халат и прикрывая за собой дверь, выплыла замполитша. Была она высока и дородна, да и инструмент, которым она воспитывала провинившегося супруга, выбрала явно по руке. Мы все дружно подались назад. А Соколов, устояв на месте, обратился к ней со словами:

- Ляля! Ты только правильно пойми, что всё произошедшее - это глупость несусветная с самого начала, от первого слова до последнего. И тут, значит, было так. Эти козлы,- он единым кругом очертил рукой всех нас у себя за спиной.- в чертверг в бане в порядке кобелинного своего трёпа, поспорили о чем-то из сферы женской ревности. А этот вот мудозвон-самоучка, краснобай хренов, и напел тебе сегодня утром по телефону, когда ты позвонила заказать баню на себя с мужем, что подполковник вчера с женой мылся... вроде бы. Ну, а ты на эту его залепуху и купилась. Впарила-то ты своему, конечно, за дело, чтоб помелом своим поменьше размахивал и клювом об ерунде всякой не щелкал. Но вот в том, о чём ты подумала, он тут, видишь, не повинен. Я лично свидетельствую, признаю свой недогляд, и ещё выставляю со своей стороны трёх свидетелей. Ты можешь и им по паре лещей вмазать, возражать не буду. Но раскаяние наше чистосердечное учти.
 
Замполитша, прищурясь и как бы оценивая, оглядела нас и изрекла:

- Да хрен с ними, с твоими свидетелями, Арсений Иванович. Пусть живут! Эти вот два красавчика – они просто молодые кобельки, и им так вести себя по должности положено. По их четырём звёздочкам им что прописано? ВОДКА-ЛОДКА-И-МОЛОДКА! А вот вам троим уже ведь КИНО-ВИНО-И-ДОМИНО! И я просто не понимаю, куда Вы прёте, старые козлы? А тот вон, краснобай-заика, он у меня ещё попляшет. Я завтра на курсах кройки и шитья его Варваре всё и при всех про него выложу. Про воспаленную его сексуальную фантазию... Может он там в бане за нами голыми подглядывает и после этого его так разносит? И я поинтересуюсь, что это, мол, она его так недокармливает, что он в мыслях в такие тяжкие пускается. И уж поверьте мне, она его отмордует, по всей форме и как положено. Так что мне об него и руки пачкать не надо будет!

Держа эту свою победную речь тетя Ляля прохаживалась вдоль нашей шеренги, а в заключении остановилась напротив мужа. Взяв его своей мощной дланью за побородок, покрутила туда-сюда, осмотрев результаты вооруженной борьбы, сокрушенно покачала головой и добавила:

- М-да, Пуся! Погорячилась я, похоже,- у него, бедного, от такой ласки аж глаза увлажнились.-  Но ты и сам виноват. И больше ты у меня в баню с мужиками – ни ногой. А Вас Арсений Иванович я тоже попрошу впредь его с собой не брать - не пускать, как не оправдавшего. Я его теперь сама упаривать буду. После моего веника он и лишиний раз не шевельнется, и слова лишнего не в силах будет сказать. Правда, Пуся? У, ты, моя красота!- И она, пригнувшись, чмокнула мужа в неповрежденную щеку.

Драконы на её китайском халате пламенели в негодовании и готовы были испепелить нас по первому же требованию хозяйки. Но, как говорил кто-то из великих, крупная женщина свирепа и ужасна в гневе, но душой милостива и отходчива...
   
В машине мы все молчали. Командир впервые курил на ходу. А Мироныч сидел между нами с Борей, шмыгал носом и вытирал скупые слёзы. Угрозу тёти Ляли он воспринял всем сердцем и всерьёз. И перспектива завтрашнего вечернего спектакля его совсем не радовала. И видно было, что после той катастрофы, у него, помимо заикания, и нервы стали просто «никуда» какие слабые!... И с головой, видать, тоже не всё в порядке. П-п-п-ошутил, короче... В-в-в-ыспорил три батла!

Чикаго, 2015