И мертвые восстанут...

    После Покрова погода в Воронке резко испортилась. Вторую неделю не показывалось солнце, холодный ветер с остервенением срывал последние листья с деревьев и загонял их под плетни и заборы. С утра до вечера лили дожди, холодные, моросящие. Опустели поля, на лугах не стало скотины. Улетели в тёплые края ласточки, не видно грачей. Дороги превратились в сплошные грязевые лужи.
   Единственной ниточкой, связывающей в это хмарное время Воронок с внешним миром, был шофёр сельпо Афанасий Поликарпович, которого все звали просто Афоней.  Это он, Афоня, какая бы ни была погода на улице, каждый день, ровно в 9 часов утра на своей фронтовой полуторке с простреленными немецкими пулями и осколками бортами и фанерной кабиной отправлялся в рейс. Он увозил в город Стародуб пустую тару, почту, разные отчёты. Иногда с ним в кабине ехало начальство, которое заранее просило Афоню не закусывать чесноком, цибулей или тухлой селёдкой. Обратно привозил в сельпо разные товары для сельских магазинов.
   Вот и сегодня его полуторка остановилась ровно в 9 утра возле сельповской столовой. В кузове уже стояли пустые бочки, ящики из-под водки и новенький, покрашенный чёрной краской гроб. Гроб Афоня должен был передать в руки директора заготконторы, у которого собиралась умереть не сегодня-завтра  тёща.
Там же, в кузове на ящике уже сидел Андрей Котляр, кум Афони. Котляр, как и Афоня, тоже бывший фронтовик. Но если Афоня, военный шофёр, хоть и попадал часто в госпиталь, но и после каждого из четырёх ранений возвращался в строй, то Котляру-артиллеристу долго удавалось выходить из военных передряг невредимым. И только за несколько дней до Победы под Прагой, уже на исходе боя, не повезло: оторвало снарядом полноги, и он навеки остался калекой. И едет сегодня Андрей в Унечу на ВТЭК. Там врачи посмотрят на его культю, не отросла ли нога. Если ноги по-прежнему нет, то ещё на год оставят инвалидность.  И вызывают Котляра, как и других инвалидов-калек войны, на эту комиссию каждый год.
Место в кабине рядом с водителем было занято Варварой, товароведом сельпо. Она же везла и запечатанный сургучом мешок с почтой. 
Не выключая мотор, из кабины, посапывая и кряхтя, неспешно вылез плотный невысокий мужчина в керзовых сапогах, в замасленных мазутой солдатских галифе и фуфайке. Обойдя свою полуторку и убедившись, что колёса в порядке, поправил картуз и поднялся в столовую.
- Доброе утро, дядя Афоня, - приветливо встретила его буфетчица Антонина, пышногрудая круглолицая красавица, - вам дорожную и в долг?
- Как всегда, Васильевна, в долг. Потом в получку за всё рассчитаюсь.
Тоня нацедила из бочки в бокал пива, добавила туда 200 граммов водки, записала стоимость напитка в сумме один рубль 27 копеек в долговую тетрадь, подала бокал Афоне. Шофёр осторожно поднял бокал с ершом, сдул пену, понюхал, открыл рот, где ещё с войны недоставало трёх передних зубов, зажмурил глаза и медленно вылил содержимое бокала в рот. Сглотнул. Так же медленно смахнул рукавом   фуфайки пену с усов, крякнул и вернулся к полуторке.
Дождь не унимался. По колеям текли ручейки грязной воды.
Афоня протёр тряпкой ветровое стекло, бросил Андрею в кузов старенький плащ, залез в кабину. И полуторка, чихая и выплевывая чёрные вонючие клубы дыма, нехотя тронулась в путь.
А дорога была длинной: более 35 вёрст,  часа три езды, если не буксовать. Но Афоня помнил каждую ямку, лужу, болотце и был уверен, что старушка-полуторка не подведёт. Только бы не выскочить из глубокой колеи и не заехать в трясину.
Ещё не выехали из Воронка, а Варвара уже достала из портфеля шмат сала в ладонь толщиной, ковригу хлеба и принялась завтракать.
- Пока скотину накормила, сама не успела поснедать, -  объяснила она Афоне. – Я тебе, дядь Афоня, оставлю.
Афоня молча вёл порлкторку, держа баранку правой рукой, а левой то и дело протирал ветровое стекло, чтобы видеть дорогу. Автомобилей на дороге не попадалось, зато велосипедистам, пешеходам  и ездокам на телегах то и дело приходилось сигналить, чтобы убрались с дороги на обочину.
Котляру наверху, в кузове пришлось туго. Дождь, как на грех,  усилился. Старенький с дырками плащ промок насквозь, ветер пронизывал беднягу до костей. От холода и дождя заныла культя. Андрей покосился на гроб: дождь барабанил по его крышке, и вода стекала струйками на пол кузова. Он приподнял крышку - в гробу было сухо, а покойника там не было.   
- Какой же я остолоп, - подумал Андрей, - не проехали и пяти вёрст, а я уже вымок и замёрз, не помог и стакан горилки. Так до Стародуба дам дуба. А в пустом гробу и сухо, и ветра нет.
        И фронтовик улёгся в домовину, положив под голову котомку и, убаюканный стуком капель по крышке гроба и качкой полуторки, скоро заснул. Опять фронтовику, в который раз за последнее время, снился тот последний бой под Прагой. Опять на батарею надвигался вражеский танк, кругом рвались снаряды, его засыпало землёй, ему трудно дышать, он карабкается куда-то наверх, но снова падает.
       Он и не слышал, как Афоня останавливался в Малой Елионочке и взял на борт двух пожилых женщин. Старушки спешили попасть к обедне в Благовещенскую церковь помолиться Господу в годовщину смерти сестры Пелагеи и попросить, чтобы Всевышний перевёл ея бессмертную душу в другие условия, где нет места земным болезням, печалям и воздыханиям.               
Между тем дождь перестал стучать по крышке гроба. Андрей с трудом проснулся в холодном поту, хотел повернуться, но не тут-то было: везде руки натыкались на стенки, нехватало воздуха. Кругом гул, темень, странная качка. Ему стало страшно. И тут он вспомнил, что едет на комиссию в афониной полуторке, а спрятался от дождя в пустом гробу. Сквозь шум мотора пленник вдруг расслышал над головой странные женские голоса:
   - Не хоронят ли меня по ошибке как покойника? – пришло в его нетрезвую голову.
   – И не бабка ли это Антониха читает надо мною,  усопшим рабом Божиим Андреем, Псалтирь?
     Котляр ослабевшими от страха руками попытался приподнять крышку гроба, чтобы вылезти на свет божий. Но не тут-то было. Крышка не поддавалась.
   - Уже прибита гвоздями, - содрогнулся он.
    Андрей и не догадывался, что крышку гроба не прибивали, что она придавлена филейными частями двух дородных пассажирок.
     В этот момент полуторка попала в очередную яму, и гроб так подбросило, что голову бедолаги больно ударило о доски гроба. Старушек сбросило с крышки на пустую тару, и они завопили благим матом. Из глаз Котляра посыпались искры. Ему  померещилось, что его уже хоронят на кладбище, что гроб бросили в яму, он покойник и душа его возносится под выстрелы почётного караула на небо, прямо в преисподнюю. Он явственно услышал над головой даже слова молитвы: «Господи, Иисусе Христе, помилуй и спаси нас, грешных». Это в кузове одна из женщин громко читала молитву после очередной колдобины.
И фронтовик в панике закричал:
- Добрые люди, спасите, я живой! Не хороните! Я живо-о-ой! Он со всех сил снова упёрся руками и здоровой ногой в крышку. Крышка поддалась.
Старухи, и так до смерти напуганные криком покойника в гробу, совсем застыли от изумления, видя, как вдруг стала подниматься крышка гроба.  Из-под крышки сначала показалась голова покойника с торчащими дыбом седыми волосами и остекленевшими безумными глазами, затем стала медленно выдвигаться деревянная нога.
Наконец, Прасковья, которая была постарше, обрела дар речи.
- Господи, пришёл конец света! Сбылось пророчество апостола. Мертвые восстают из гроба! Спасайся, Аксинья!
       И с последними словами сиганула за борт. Аксинья следом. Благо, полуторка в это время еле ползла, пересекая под Занковкой огромную грязевую лужу. Богомольные старушки удачно приземлились в грязь, проползли на четвереньках до суши, поднялись, подхватили в руки фартуки и, неистово крестясь, скрылись в ближайшем ельнике.
       Пока Котляр выкарабкался из гроба, старушек в кузове уже не было. Да и на дороге он никого не увидел. Полуторка так же медленно ползла по разбитой колее. И Андрей засомневался, а были ли в кузове старушки.
     - Померещилось, - решил ветеран. - Пить надо меньше, а то и совсем бросить. Ведь не пьёт же моя тёща, а ей уже за восьмой десяток перевалило, и здорова, как лошадь.
      Не видел, как спешно покинули на ходу автомашину пассажиры, и Афоня. Он, не выпуская из рук баранку, с аппетитом уплетал хлеб и недоеденный Варварой шмат сала. А зеркалами заднего вида, как вы помните, полуторки не оборудовались.
И только когда остановились у заготконторы снимать гроб, Афоня спросил у Андрея, где старухи.
     - Старухи? – переспросил кум и, подумав, ответил: - не было никаких старух.
     - Значит на ходу выпрыгнули, чтобы проехать на дурняка. Вот и верь после этого людям, - огорчился Афоня и повёл машину дальше.
     А старушек Прасковью и Аксинью Бог миловал. Они не только остались живы, но и их телеса не повредились. Сбежав от воскресшего покойника и передохнув в ельнике, они пришли в себя, стряхнули прилипшую к одежде грязь и отправились, уже пешком, к храму, до которого от места их спасения оставалось около часа пути.
     Батюшка ещё служил. Божественная литургия в церкви подходила к концу. Отец Сергий уже провозгласил просительную ектению: «Все святые помянувши, паки и паки миромъ Господу помолимся» - и готовил верующих мирян к Святому Таинству Причащения.
     Помолившись за упокой усопшей сестры, по окончании Литургии Пелагея и Аксинья подошли к аналою покаяться в грехах и исповедаться и рассказали священнику о случившемся на их глазах воскрешении покойника. Отец Сергий побранил их за ложь и  неверие.  Помолившись, добавил, что это наваждение, происки тёмных сил зла, козни демонов и диавола за их прошлые грехи и наложил на рабов Божиих Пелагею и Аксинью эпитимию: в течение месяца поститься и перед отходом ко сну читать с преклонением колен перед иконой Божьей матери по 10 раз молитву «Отче наш».  Их Господь, может, и простит, и заблудшие души их успокоятся. А о воскрешении же покойника забыть.