Знающий

Поначалу он даже не понял, что окликнули именно его. 'Эй, старик, посторонись!' и через секунду: 'Оглох, что ли?' Компания подвыпивших юнцов с хохотом прошествовала мимо, едва не выпихнув его на обочину. 'Дорогу молодым!' – обернувшись к нему, весело выкрикнул один из них, словно извиняясь за товарищей. Единственный из этой разудалой компании, подумал он, кому суждено дожить до преклонных лет, остальные сойдут с дистанции гораздо раньше. Такие вещи он видел сразу и никогда не ошибался.

Старик... Вот и настал тот день. А ведь когда-то ему казалось невероятным, что и он, подобно другим, из полного сил и жизненной энергии молодого человека превратится в рухлядь, жалкого старика, бледную тень самого себя в прошлом. И чем старше он становился, тем труднее было ему принять очевидное. Но и состарившись, он не считал себя таковым. До тех пор, пока не услышал – как нож в спину – бездумно брошенное в его адрес, безжалостное ‘старик!’ В посторонних устах это прозвучало, как не подлежащий обжалованию приговор.

Он мог бы, подобно другим, возмутиться несправедливостью этой жизни, когда лучшие годы проходят в начале, а худшие остаются на десерт. Мог бы поклясться, как некоторые пустословы, что если бы этот мир создал он, то все обстояло бы совсем иначе. Мог бы, но лишь в том случае, если бы этот мир действительно создал не он. Но поскольку его, к сожалению, создал именно он, и никто другой, то апеллировать было не к кому. А спорить с самим собой, почему он сделал так, а не иначе, он не считал нужным. Что сделано, то сделано.

Помнится, будучи помоложе, он, как и многие его сверстники, в порыве юношеского максимализма мечтал изменить окружающий мир, намеренно созданный им несовершенным. Но с возрастом былой запал иссяк, энтузиазм постепенно сошел на нет, и он, в конце концов, перестал и вовсе думать о том, чтобы изменить мир к лучшему. Одно время он по инерции пытался просто помогать людям, но после того, как понял, что они вовсе не нуждаются в его помощи, равно как и в нем самом, перестал делать и это. И стал просто жить. Не для других или себя, а просто.

Он знал все обо всем, но предпочитал не думать об этом. И старался по возможности избегать чересчур набожных людей. Вечные споры между верующими в него и отрицающими его же, приводили его в ужас и напоминали спор сумасшедших о том, о чем они не имеют ни малейшего представления. Одни с пеной у рта доказывали то, что доказать невозможно, другие точно так же отрицали то, что были не в состоянии опровергнуть. Единственной же целью подобных пустопорожних бесед, отчасти их оправдывающей, было самоутверждение за счет оппонента. Сам же он никогда ни во что не верил и с некоторых пор ни с кем ни о чем не спорил.

Другой подобной темой, которую он также старался избегать, были разговоры на тему поиска смысла жизни. Не то, чтобы он не приветствовал такие беседы – ему было все равно – просто однажды в ходе одной из них, когда он попытался донести до своего оппонента какую-то душеспасительную мысль, ему был задан – в первый и последний раз – вопрос, на который он не смог ответить.

Вопрос этот прозвучал до неприличия просто и банально: 'Скажи мне, приятель,' – спросил его не вполне трезвый собеседник: 'Если ты такой умный, в чем заключается смысл конкретно ТВОЕЙ жизни?' Любой другой на его месте непременно нашел бы, что ответить, хотя бы и в шутку, но только не он. Это был на его памяти единственный раз, когда он с удивлением произнес столь непривычное для себя и почти богохульное: 'не знаю'.

С тех пор, сталкиваясь со спорами на эту тему, он неизменно отходил в сторону и думал отрешенно, без налета горькой иронии: 'Вы-то что можете знать об этом?' Он мог бы, при желании, открыть им смысл ИХ жизни, но кто, скажите, открыл бы этот смысл ему самому? И какой может быть смысл жизни у того, кто был и будет всегда – даже тогда, когда все остальное исчезнет и превратится в ничто?

На другой же, волнующий многие пытливые умы вопрос, зачем он в принципе создал этот мир – вопрос, который ему почему-то ни разу никто не задавал – он мог бы ответить элементарно: по той единственной причине, что он так захотел и счел нужным, и ни по какой другой. Какие еще могут быть тут причины, достойные уважения? Надо сказать, в свое время его весьма забавляли красноречивые разглагольствования ‘богословов’ на эту тему. Но постепенно приелись и они.

Так он и жил – одинокий, выживший из ума старик, на которого никто и никогда не обращал внимания, как будто его и вовсе не было на свете. И надо сказать, с некоторых пор такое положение стало его вполне устраивать.