А он всё шагал

А он всё шагал и шагал, брёл по улицам, пиная ногами летящий мусор, кружился, смеялся и глубоко-глубоко дышал. Он бы всё отдал, чтобы это продолжалось: чтобы день не кончался, и сердце билось целую вечность. Но больше всего на свете он хотел ещё раз увидеть море…

– Двадцать четыре девяносто, – раздражённо рычит таксист, нетерпеливо постукивая пальцами по «баранке».

– У меня только двенадцать сорок, – старик улыбается. Он искренне не понимал – к чему такая агрессия.

– Тогда проваливай! И деньги свои забери!

Старик долго смотрит вслед удаляющемуся такси, а затем, улыбнувшись, неспешно бредёт по тротуару, несомненно, притягивая к себе лишние взгляды. Ну конечно: ободранный, старый, но почему-то радостный, словно только что вытянул выигрышный билет лотереи. Только вот… нет никакого билета, нет даже повода радоваться – есть только помятая бумажка со всеми его данными и печатью: «Без места жительства», да старые потёртые ботинки, лежавшие в камере хранения, пока он отсиживал срок.

– Дедушка, вам плохо? – спрашивает девочка, подошедшая к старику, когда тот присел на лавку, опустив голову и разглядывая свои морщинистые, стёртые в мозоли руки.

Когда-то эти руки могли горы свернуть. Они научились цепко хвататься, писать, крепко держать мяч для регби, а потом и ружьё, и мёртвые тела товарищей, и тяжёлые мешки с углём.

Старик обернулся, отвлекаясь от мыслей, и даря беззубую улыбку прехорошенькой девчушке. Та тоже улыбается и садится рядом, болтая ножками в воздухе.

– Любишь птиц?

– Ага.

Достав свёрнутую вчетверо бумагу – единственный документ – старик начинает что-то из него складывать, иногда оборачиваясь к насупившей веснушчатый носик девочке. Восторженным визгом она встречает желтоватого – из-за цвета бумаги – журавлика, который приземляется к ней на коленки.

– Люси! – кричит какая-то красивая женщина и подбегает к скамейке, хватая прехорошенькую девчушку за руку. – Люси, сколько раз мне повторять, чтобы ты не разговаривала с незнакомцами?! Идём,  ты запачкалась.

– Но мама!

– Фу, что это за мерзость? – красивая женщина вырывает журавлика из пальцев девчушки, сминая и выбрасывая его в мусор. Девочка плачет, идя следом за матерью.
Старик лишь снисходительно улыбается, старательно не замечает отвращения во взгляде и голосе красивой женщины, которая так некрасива внутри…

Ноги идут дальше. Эти самые ноги когда-то сделали первые шаги, забили решающий гол в школьном матче, вошли впервые на стадион и победили, вели чьи-то другие стройные ножки, обутые в шпильки, на набережную, танцевали с ними на выпускном балу, залезали в зелёный фургон, бежали по минному полю, ловили пули, неслись на верную смерть, потом ходили пять лет от вагона к складу, а после… уводили ещё одни чужие ноги с места преступления.

– Осторожнее! – бегун случайно сносит старика с ног, тут же останавливается и помогает тому подняться.– Вы как, в порядке?

«Ты в порядке?» – спрашивал его отец, когда он упал с крыши сарая.

«Ты в порядке?» – спрашивал тренер, когда он сидел в гордом одиночестве в раздевалке после проигрыша.

«Ты в порядке?» – спрашивал командир, когда он лежал в окопе с простреленной шеей.

«Ты в порядке?» – спрашивала жена, когда он просыпался от собственного крика по ночам, когда пришла навестить его в тюрьме, когда ему сказали, сколько осталось…

– Всё хорошо, сынок, – улыбнулся старик и, отряхнув дырявое пальто, зашагал дальше.

Буханка хлеба из пекарни «У Луи», в которую он любил бегать в детстве и воровать ещё горячие маковые булки по пятьдесят (а по субботам и воскресеньям – по сорок) центов за каждую, и кусок сыра из молочного дворика Джоанны – милой одинокой женщины, которая очень любила маргаритки и сливы. Большего старику не нужно.

Набережная встречает его вечерним бризом, который ласково щекочет своего гостя, обнимает и радостно кружится вокруг, целуя следы на песке, что оживают под ботинками старика.

Руки задрожали. В последнее время старику сложно было унять судороги. Тюремный врач говорил, что это последствия контузии, ну ещё и ишемии мозжечка. Раньше никогда не было никаких проблем со здоровьем, только после войны болячки стали прилипать, как репейник, одна за одной. Старик помнит, что первый инсульт у него был в тридцать семь, когда он уводил друга, пырнувшего двоих молоденьких девушек за сумку и пару серёжек. Его тогда нашли на земле с тем проклятым ножом в руке. Отнекиваться он не стал, просто принял наказание за друга.

Старик садится на ту самую плиту, стоя на которой, он когда-то сделал предложение своей жене – тогда ещё лишь возлюбленной. Он берёт в руки хлеб – ещё тёплый.
Когда – то давно мать делала хлеб сама. Она напекала пять – шесть буханок – прозапас – и выставляла на столе. Старик – тогда ещё мальчик – любил подсаживаться к буханкам поближе и нависать над ними руками, грея ладошки о пар, любил вторник, четверг и субботу, потому что именно в эти дни отец разрешал резать хлеб самому, любил хруст подсушенной в печи корки, любил тёплый мякиш с молоком, любил ржаной запах, которым был пропитан весь дом.

Старик утёр слезу, с усилием глотая кусок хлеба, а затем и сыр, рассыпчатый и сладковатый, какой делала когда-то его жена, пока их корова не словила цепня.
Шедшая мимо пара радостно улыбалась, а рядом с ними семенил ножками по песку кучерявый карапуз в зелёном комбинезоне, звонко смеясь, и изображал самолёт – выставил руки в стороны, громко тарахтел и пришлёпывал губами с громким: «Тррр».

Их с женой сыну не было и трёх лет, когда он не проснулся. Он просто однажды вечером закрыл глаза, а на утро не открыл. Ночью перевернулся на живот и задохнулся. Врачи сказали: «Такое иногда случается. Нам очень жаль». Старик – тогда ещё молодой мужчина – ушёл в запой, просиживая деньги в кабаке, и потом дома по пьяни избивая ту, которая молча выносила все его истерики, а ночью успокаивала, прижимая к груди и нежно целуя в лоб. Наутро они садились оба за стол, молча ели свежий хлеб из пекарни «У Луи» и сыр из молочного дворика Джоанны, потому что уже тогда их корову сморил бычий цепень.

– Мужчина, вам плохо? – спрашивают у старика. Он открывает глаза – задремал, видимо. Давненько его так сильно не клонило в сон.

– Нет, нет, – улыбается он двоим молодым юношам в жилетах береговой охраны. – Я просто наслаждаюсь этим прекрасным вечером. Юноши пожимают плечами и уходят.

Старик смотрит на горизонт. Яркий алый свет пробивался над морем, укутывал облака в розовый пух, окружая их кружевной багровой каймой.

– Солнце здесь всегда было чудесным, – хрипло выговаривает старик, снимает чёрную шляпу и прикладывает её к груди.

Вот его за руку по песку ведёт отец. Ступни уже горят, а от страха наворачивается слёзы, но он упорно топает следом, потому что папа сказал, что это лучшее место на свете. Ему в лицо светят рассветные лучи.

Вот мама строит с ним замок из камней. Она смеётся, поправляет свои огненно-рыжие волосы, наблюдая за корпеющим над «жилищем мечты» сыном. Над их головами начинает подпекать солнце.

Вот тонкие пальчики придерживают большую белую шляпу, а он, наклонившись, целует мягкие юные губы, обнимая любовь всей своей жизни за талию. Влюблённых мягко окутывает теплом.

Вот он сидит, закрыв глаза, счастливо улыбаясь и больше ни о чём не беспокоясь. Солнце плавно опускалось за горизонт…