Бесконечная любовь

эссе
--------

МОЯ  СОЛОМА

Где и когда впервые повстречался с дикоросом-мятой, с этой чудесной травой духмяных лесных опушек? Был я молод, путешествовал по стране, и вот как-то дороги привели меня в тверское Волговерховье.
В уединенном уголке соснового бора обитало там одно семейство. Соседей поблизости не было. Приютили меня в старом  - довоенной постройки  -  доме. Обитатели оказались большими любителями до чайных за столом посиделок на берегу реки.
Я ловил рыбу  -  всё больше плотвичек на один зубок  -  и угощал своей не шибко жирной ухой тамошних молодых проживателй. Они в ответ подливали мне вкуснеющего чайку. Ох, до чего же он был приятствен  вприкуску с конфетками леденцовой разновидности!
В то время не было у меня привычки отдавать ежедневную дань восхитительным чайным церемониям, которым привержены истинные любители боровой флоры, знатоки лесных трав. О каких растениях речь? О таких, как нежная душица, брусника с ее целебными листочками, земляника или точнее  -  лесная клубника. И конечно, надо упомянуть замечательную траву, что прозывается мятой. Она, кстати, на лесных опушках не вот вам полный аналог садовой, то есть культурной, остролистной перечной мяте.
День за днем шел, и я проникался искренним почтением к скромным растениям, что в изобилии освоили далекие от шумных городов сосновые гривки пообочь не очень широкой верхней Волги. Открывал для себя прелести срединной России.
Этот край примечателен озером Селигер, уютным городками Осташков и Старица, но кроме  известных достопримечательностей есть здесь то сокровенное МОЕ, о котором хочется поведать любомудрым натуралистам. А хоть и любителям тихой грибо-ягодной охоты.
Лесные угодья к западу от Твери приуготовили странствующему люду обильные и столь прекрасно-вкусные подаренья, что потом год, почитай, за годом уводили меня торопкие ноги к лесам пообочь верхней Волги.
С детьми, с многочисленными родственниками выбирались мы из городского толпотворенья, плыли речным катером вверх по реке и сходили на берег возле  краснокорых сосновых многостволий, изумрудных ельников. Там-то как раз хватало сыроежек и маслят, крупной черники и земляники на буграх, усыпанных хвойными иголками. Без подберезовиков тако же мы не оставались .
Без белых и лисичек, без ирги и голубики не уходили из облюбованных мест. Запасались на зиму в изобилии черничным вареньем, грибными соленьями, а ребята наши, дотошные школьники,соревновались изо дня в день. В каком виде спорта? Так ведь хотелось им узнать, кто самый способный насчет сушки у костра  хоть подберезовиков, хоть белых или подосиновиков.
Подсчеты вели: я вчера двадцать белых нашел! а я сегодня   - двадцать три!
Уж коли отыщешь где-нибудь какую заброшенную избушку, почему не остановиться здесь недели на две? На месяц иногда? Останавливались, потому как просто мочи нет, чтоб оторваться от природных красот и всяческого здешнего изобилия!
Чаевничали уж само собой. Каждый день  - лишь бы солнечный, а не дождливый  -  ходили, наклонялись, с удовольствием собирали не одни только сладкие лесные ягоды. Привечали заодно и листочки разных растений.
К тому времени многие из нас уже ведали достоверно: отвар молодой крапивы даст препон хоть неважному обмену веществ в организме, хоть малокровию, случившемуся по причине мрачной холодной зимы. В свою очередь брусничный лист  взбодрит, омолодит почки, если случится кому похворать из-за слишком жесткой городской воды. Землянику лесную мы также очень уважали. Поскольку знали:  за тысячи лет до нашей эры предки научились использовать ее отвары, избавляясь от авитаминоза и цинги.
Все исправно шло в заварную посудину. А некоторые травы  -  зверобой и тысячелистник  -  просто заливали кипятком, настаивали,  пили потом  понемногу, чувствуя, как оживают, множатся  телесные и душевные силы.
Приключалось такое, что неожиданные ранки на босых ногах заживляли чистотелом. Что детский кашель прогоняли мать-и-мачехой.
А то вдруг поразит тебя удивительно завлекательным вкусом очередной утренний чай. Что с ним такое? Совершенно иной сегодня аромат напитка!
-  Нашли куст мяты. Всего пару листьев бросишь в заварную кружку, и не узнать, что за чудо перевоплощения произошло, верно?
Ой, полюбили мяту! Не выразить словами, до чего приятственной оказалась добавка к бруснике и землянике. Проживать в лесных местах и забывать о необычайно ароматной траве  -  это уж не шло ни в какие ворота.  Мы естественно и не ходили никогда в забвенные ворота, за которыми обитали одни лишь отчужденность, нелюбопытство и обычная лень. Травниками, может, и не стали, но дань уважения платили опушкам тверских рощ почти ежегодно.
И дело не в одном только прекрасном аромате лесного растения. Пожилому человеку мятный чай полезен чем? Расширит коронарные сосуды, даст облегчение сердцу, которое с годами натрудилось изрядно. Если у ребят вдруг заболят зубы, то выбраться из леса к городскому  стоматологу  родителям и детям довольно затруднительно. В этом случае обязательно поможет мятный настой, потому как повлияет  вполне лекарственно.
Листочки явят свои непростые способности, к коим относятся местное обезболивание и выраженное антисептическое действие.
Простудились ребята, перекупавшись в реке? Опять-таки есть средство и болеутоляющее, и препятствующее развитию заболеваний. Тех самых,  где простуда и кашель идут рука об руку. Победительное шествие  хворей  остановит  как  раз  скромное  растение  -  дикорастущая мята.
Поскольку этот дикорос стал нам, взрослым и детям,  дорогим подарком, я вознамерился несколько лет назад разбить куртинку у себя в Подмосковье. Вскопал делянку, точнее  -  круг земли под окном дома. Перенес сюда несколько малорослых кустов лесной травы с круглыми, словно пятаки, листьями.
Была опасность: корни способного дикороса пойдут невозбранно в далекие стороны, ища плодородную землю. Тогда заглушат они хоть не менее лечебную календулу по соседству, хоть желтые и белые нарциссы, которые у нас росли из одной лишь любви к ранне-весеннему цветному убору сада.
Поэтому пришла мысль  -  надо бы закопать посредине куртинки старое железное ведро. И уж затем посадить здесь лесных пришельцев. Корням не выйти за пределы металлической ограды, станут они ветвится в отстраненном от цветника месте, и такое дело как раз будет хорошо. Безопасно, для соседних растений вполне приемлемо.
Что получилось? Двинулись кустики в рост. И вскоре мы имели столько душистых листьев для заварки, сколько было нужно, чтобы каждое летнее утро роскошествовать в семейных чаепитиях.
Через пару  лет  защитное  ведро, конечно,  проржавело, выпустило корни дикороса в свободное путешествие по саду. Оно поначалу оказалось вовсе не так уж плохо, потому как получили обильную возможность для заготовки сушеной мяты на зиму. Были урожайные времена  -  отдавали дань застольным посиделкам вплоть до февральских морозных вьюг, когда особенно приятно угощаться ароматным напитком, напоминающем о любимом лесе.
Впоследствие пришлось заниматься тщательной прополкой цветника. Но эти усилия всё-таки компенсировались урожаем дикороса, разве не так?
Однажды принесли мне рассаду культурного сорта. Ведали, наверное, о нашем уважении к лесному растению и решили поделиться своими предпочтениями.
Дело в том, что у меня произрастали кусты, так называемой,  русской или квасной мяты. В народе издавна ходили слухи  -  она именно что превосходное  добавление к старинному освежающему напитку. Квасы ведь на Руси варили всякие, в том числе и мятные. Теперь вот появилось у нас в саду растение, которое было выведено десятилетия назад ботаниками, то самое, что обычно в лесу не встретишь. У этого сорта в русском народе прозвание, как раз напоминающее о его вкусовом отличии  -  холодянка. В аптеках растение известно под именем каким? Многие, конечно, знают  -  мята перечная.
Лист у нее покрупнее. Вкус ярко выраженный. Как говорится, поострее.
Всё бы хорошо. Вот только сорт склонен к подмерзанию, особенно сильно страдает в малоснежные зимы. И потому кустики нуждаются в укрытии, в утеплении, для чего сгодится какая-нибудь рогожа или сухая солома.
Гляжу на кустики мяты. О чем думаю:
«Должен ли радоваться, что атмосфера Земли становится теплей? Растают ледовые шапки планеты. Старые течения в Мировом океане могут исчезнуть, и в таком случае появятся новые. Возможно, исчезнет Гольфстрим, но тогда в Северное полушарие придут льды. Всё это может произойти, и … Да я бы каждую осень наваливал тут целую кучу соломы! Лишь бы ничего…лишь бы…  Ну, почему я должен публично молчать про эту мою солому!?»


В  ПРОЦЕССЕ   ПОЗНАНИЯ

Идет век за веком вслед за скончанием последнего ледникового периода. Сотворяются в жизни людей многообразные события. Они порой завлекательны, удивительны.
  Но интересно также явление, которое можно определить как  нелогичное отсутствие  событий. О чем речь?
Говорят, что они, эти последние десять тысяч лет, словно бы не замечают человека. В том смысле не обращают на него внимания, что наша физическая сущность остается  в значительной степени «закостенелой», непонятно почему неизменной.
Естественный отбор, столь законопослушный в отношении ко всей природе, к растительному  сообществу и к миру животному, вроде бы перестает действовать, когда  подступает к человеку.
Были у людей, так называемые, рудиментарные органы  в давние времена  -  аппендикс, копчик  -  и прекрасно себе поживают уже десять тысяч лет. Не исчезают ни на йоту, хотя и не выказывают стремления подрасти.
Может, костяк наш чуточку раздался вширь и ввысь, однако конституция, или тот закон, по которому сложен, сконструирован организм,  -  конституция не претерпела кардинальных перемен.
Вероятно, поэтому бытует в некоторых кругах мнение, что человек  -  существо неземное. Оно, дескать, к миру  животному не имеет отношения. Одни воспринимают это соображение всерьез, другие с улыбкой. А ведь вопрос достаточно логичный, чтобы призадуматься. Что же на самом деле происходит со всеми нами?
Неужели развитие природы, в приложении к человечеству, остановило свой бег?
Белковая материя, столь быстро приспосабливающаяся к особенностям среды обитания, к холоду и жаре, к воде и воздуху, она что же, решила на примере человека законсервироваться?
Не верится!
И правильно поступает тот, кто позволяет себе усомниться в приостановке естественного отбора, существующего на зеленой и голубой нашей планете.
Давайте поразмышляем сообща.
Человек достиг самых глубоких впадин Мирового океана, он освоился уже и в космосе. Почему бы ему не начать видоизменяться? Почему нет у него по сию пору ни крыльев для полетов, ни плавников для морских путешествий? Ничего особенного нет у него, хотя всю окружающую природу осваивает усиленно и очень быстро ставит себе на службу воду, воздух, огонь, леса и пустыни.
Труженик он великий, этот белковый организм, который должен был бы совершенствовать свою конституцию неостановимо, с возрастающей скоростью, исключительно зримо.
В том-то и дело, что этот белковый организм со всё возрастающей скоростью ускоряет  и  совершенствует то, что можно определить как процесс познания. Все достижения человечества нужно укладывать в рамки общего интеллектуального богатства, а не в развитие или отмирание того же копчика.
Помню как-то наша семья отдыхала на Кавказе. Невдалеке поднималась к быстрым тучам, бегущих на сушу с моря,  зеленая вершина горы. Кто не наслышан о знаменитых альпийских лугах, об овечьих отарах, пасущихся на сочном богатом травостое зеленых гор?
Все   -  взрослые и дети  -  однажды собрались и безо всякой подготовки пошли посмотреть на многокрасочный мир гор.
Были там у путников приключения. Однако не о них речь. Главное  -  никто из нас не смог отказаться от неистребимой тяги к познанию Нового. В этом суть нашего поступка. И пусть кто-нибудь сказал бы нам: сидите на месте, грейте копчики!
Природа гор не отказалась и поведала путешественникам некоторые свои тайны. Впрочем, кто из людей не стремится к познанию неведомого?
Осознанно или неосознанно мы все  -  неважно кто и каким образом  -  первопроходцы.
Думаю, о природе человека как раз немало ведают горы. Да вот вам история одной вершины.

*      *      *

На Земле не было вершин выше этой Горы.
На ту высоту, куда возносилась ее снеговая шапка, не поднимались даже орлы.
Да и что нашли бы они среди безжизненных каменных складок?
Косули и лисицы, горихвостки и мухоловки, гадюки и ящерицы  -  все они жили ниже, в долинах.  А что касается орлов,они день-деньской парили над горными ущельями, отыскивая добычу.
Одиночество Горы было вечным, не упразднить его, постылого. Она привыкла к нему, как медведь  -  к зимней спячке, а снежный барс  -  к снегу.
Что есть, то есть: свыкнулась хоть с близостью солнца, хоть с  внезапными ураганами.
Да и кто сказал, что одиночество должно быть сладким?
Гора была большой, каменистой до собственного утомления, и вершина ее была неутешительно холодной.
На северном склоне грохотал гром, поди узнай по каковской причине жалобно завывал ветер и почему снежные лавины одна за другой срывались с огромных круч.
А в это же самое время на южном  -  нежились ящерки на горячих камнях, бараны щипали себе невозбранно мягкую зеленую траву на лужках.
Эх, кто бы ведал, сострадательно приветливый, как бедовала одинокая Гора!
Ну, что это за жизнь?  Даже пошептаться не с кем.
Может кого завлечь в гости сокрушенными своим речами?  Того же орла пригласить на опечаленный разговор?
Наклонила Гора голову захолоделую, чуток сломила шапку свою снежную и загремела в ураганную мощь, подала оглушительно лавинный голос:
-  Голубчик орел! Поднялся бы, милок, повыше ко мне. Что скажу-то по секрету…
Воздух дрожал от снежных обвалов, с горькой тоскливостью свистел ветер.
Многозвучный голос напугал сильную птицу. Ударила она сильными крылами, полетела  спешно прочь, не слушая метельных завываний и свистовых рулад.
О чём орел думал?
Поскольку не дурак, то размышлял очень даже способно:
-  Э, нет, матушка Гора! Твои секреты, твои каменные истории мне совсем ни е чему. Больно ты высока. Прям до полного изумления. Как раз крылья отморозишь и брякнешься от всей души.
Закручинилась у Горы захолоделая голова, снеговая шапка съехала на затылок, и неутешные пошли чередой мысли.
Им, конечно, идти   -  бреди куда пожелаешь.  А только очень ей хотелось пошептаться с живым каким существом. Мочи не было  -  такое навалилось до упора желание.
Кого бы ей завлечь к ледникам наверх, до черного неба, до синих звезд?
Горихвостки и мухоловки  -  слабокрылые и робкие создания. Всего-то они боятся: хоть ветряного посвиста, хоть ледяного блеска. Орел вон остроглазый  -  так им он прямо хуже огня. Прячутся от него по колючим кустам,  даром что пускают там мелодичные  трели.
Змеи и ящерицы не доберутся до крутой вершины. И не по какой-то у них лени, а по естеству земного пребывания. От холода они коченеют, впадают в блаженно-обездвиженный сон.
Оно и понятно: им бы всё греться на солнышке, дремать в теплых расщелинах, куда холодному ветру не добраться.
Косули пугливы, что скрывать. Сами по себе прелестны, однако видеть их в сердечно привлекательном свете не приходится  -  отменные убегальщицы.
Ведь из леса косулю не выманишь. Она остерегается открытых пространств, бродит, окаянная, по чащобам.
Зови ее не зови, ан всё бесполезно.
Насчет лисы если, то известно: у нее шуба куда какая теплая. Она  -  быстрые лапы, рыжий хвост  -  до вершины, пожалуй, доберется, не спасует.
Не замерзнет на ледяном ветру. Не продрогнет.
Заодно и от падающего камня, если придется бежать, увернется вмиг. В расщелину не упадет  - ловко перепрыгнет, она такая.
-  Голубушка Лиса!  -  крикнула, обрадовавшись своим мыслям, докучливая Гора.
Враз пошли волнами сугробы, рассыпались пушистые вороха. Заклубилась вихревая снеговая пыль: нынче ей раздолье. Скалы  -  бесстыжие их глаза!  -  задрожали, чуть в обморок не упали, но потом одумались. И даже ветер стих.
Всё притихло, однако Лиса не кинулась в поспешности откликаться.
Что такое? Может, окликнуть рыжую особу еще разок?
Гора как раз не против, она в охотку вошла.
Принялась по-новому шуметь. Однако напрасно рокотала умоляющими громами. Рыжая шубейка, как говорится, сделала ноги  -  убежала, постаралась поглубже забиться в нору.
-  Не приставайте ко мне! Забираться на вершину? Новости какие! Все лапы как раз и побьешь. Понимание у меня верное, поэтому нет Лисы возле горных снегов. Нигде нет меня. 
-  Голубушка!  -  вновь принялась за свое Гора.
Испугалась понимающая рыжая плутовка.
Того и гляди шумная вершина завалит нору огромным сугробом. И ты  окажешься здесь сидеть за семью печатями. После таковского разговора с Горой, пожалуй, уже никогда и ни с кем не поговоришь вовсе.
Лиса выскочила, вильнув хвостом, из своего укрытия.
Обретя подвижную ловкость, со всей возможной хитростью повела речь. 
Стала просить, умильно подняв вверх остренькую мордочку:
-  Ты уж, матушка, сделай милость, не сердись. Сама ведаешь, умный в Гору не пойдет. Умный Гору обойдет.
Та слушала, молчала.
Ишь, как оно обернулось! Вестимо, призадумаешься, как ответить на таковские речи.
Задумчиво курится снеговая шапка, сдвинутая на бок.
  А хитрунья уже мчится прочь, старательно заметая след хвостом. А ну как Гора станет неутешно сердиться и возражать своими громами?
Пока шарики кое-у-кого под шапкой крутятся, красавистая лиса чешет споро прочь. И порицать ее не смей, потому что исчезла так ловко, словно никогда и не было здесь теплой  шубейки.
Страхи-то какие Лисе! Нет желания их претерпевать!
Пошумела всё же Гора обидчиво, да вскоре замолчала: некому накрутить хвоста, сердись не сердись.
Сообразила  -  что без толку сотрясать воздух? Никто не торопится дружить с ней, с высоченной снеговой вершиной. Никому не нужны ее секреты.
А если разобраться досуже, то с кем ей разговоры разговаривать, с кем дружить сердцами?
У одних хватает лишку насчет слабости в костях, иные же просто робкие на манер сторожких косуль.
Глянешь на прочих  -  те слишком изнеженные, а те чересчур умные и сами себя норовят перехитрить. Всё вокруг да около ходят.
По такой жизни все мечты обязаны идти прахом, и ничего тут поделать нельзя.  Ничего, кроме как заснуть на веки вечные.
Тем временем  через скальные кручи, ледяные завалы, сыпучие сугробы, бездонные провалы шел к вершине человек.
Он все преграды преодолел, невзгоды пересилил, на вершину взошел.
На колени встав, зачерпнул белого, словно сахар, снежку. Пожевал и сказал, засмеявшись:
-  Ну, матушка Гора, ты даешь! Это ж надо  -  взгромоздилась на какую высоту?!
Гора прошептала:
-  Надо, голубчик. На то я, известное дело, Гора. А тебя зачем ко мне во льды и камни занесло?
-  Лишний вопрос. Мне тоже надо. На то я, вестимо, Человек.
Подумала Гора, поразмышляла и начала шептать:
- Слышь, мил-Человек! Что я тебе скажу по секрету...

*      *      *

Горы, где усиленно сходят на нет глетчеры, согласимся, не молчат. Планета видоизменяется, хотим мы того или не хотим.
Одновременно процесс познания Человеком окружающего мира, тот самый процесс, что стал усиленно развиваться по окончании ледникового периода, набирает на Земле темп.
Нынче поговаривают уже о том, что пора высаживаться космонавтам на красную планету, на Марс.
О полетах в пространства Солнечной системы идут у людей мысли чередой. А вот о том, что не мешало бы Человеку, этому насквозь земному организму,  обогатиться новыми органами  -  пусть не руками новыми, а хотя бы крыльями  -  нет, подобных пожеланий в наши дни не высказывает никто.
Ведь не Икары нужны с крыльями, а пилоты космических кораблей, а также толковые инженеры, что должны постараться, научить летать всю эту создаваемую ракетную технику. И не только быстро летать.  Но и  -  преодолевать успешно огромные межпланетные расстояния.
Без космоса нам уже, как говорится, жизнь не в жизнь.
А тающий ледовый покров планеты говорит свое:  летать в космос полезно, однако и другое невредно  -  надо озаботиться условиями жизни людей на планете, коль наступающие на сушу воды океанов не собираются прекращать наступ.
Средние температуры воздушного океана пусть изменяются не очень заметно, зато уровень водного океана  -  Мирового  -  поднимается неуклонно. Особенно это заметно в масштабе веков.
Плавниками Человеку не суждено обзавестись вместо рук и ног, но мысль его должна работать. В прошлом веке прирост почти полметра, в нынешнем веке  наблюдения обещают еще столько же, даже больше,  -  нет, нельзя не замечать возрастающего водного изобилия. Оно опасно, коль приобретет характер усиленного продвижения на сушу.
Процесс познания поможет нам освоить космос и обезопасить жизнь людей на Земле. Без этой своей двуединой сущности он малопривлекателен, не правда ли?


БЫЛЬ  ИЛИ  НЕБЫЛИЦА?               
Осень.  Вдалеке от поселка, в овражных увалах виднеются серовато-коричневые квадратики пашен. С них уже снят урожай самодеятельными картофелеводам, что не позволяют себе надеяться на магазинные дары. Ровные клочки бурьянных пустошей они с весны засадили, пустили в дело и, надо полагать, получили неплохую прибавку на стол.
Красные брызги боярышника испятнали опаленную утренними холодами невысокую стенку стриженых лип.
Спокойные, тихие, умиротворенные лежат поля, на которых уже отшумела уборочная страда. Гром комбайнов, рык автомобилей  -  всё отлетело в неоглядные российские дали. Бесследно исчезло, растаяло, растворилось в радостно-скорбном осеннем безмолвии.
Не шевельнется листик в лесу. Рощи, охваченные предчувствием зимних морозов, затаенно молчат  -  то ли грустят по лету красному, то ли копят силы для предстоящей схватки с январскими пургами.
Но вот вырвался из логов озорник-ветер, задрожали в рощах тонкие ветки, и желтые парашютики полетели-полетели. Они разноцветным ковром укрывают землю, желтой оторочкой подчеркивая броскость упавших рябиновых гроздьев.
Мирно рдеют кленового пала огненные заструги, что невозбранно разметались под пологом редеющего леса.   
Пышный шуршащий лежит ковер под ногами лесника,
и хранителю здешних богатств  -  березовых ситцев, прозрачных сосновых шалей  -  приятно глядеть на медленное смиренное падение листьев с высоких крон.
В глубине прозрачно-сквозного перелеска сложен им в аккуратные кучи валежник. Бор загодя почищен, а разве это не может радовать глаз лесника? Теперь ему, рачительному хозяину, запустившему в кучу сушняка очистительный огонь, нечего делать  -  кроме как стоять и, прищурившись, глядеть на красные искры, подброшенные порывами московского «зефира».
По сучьям бежит быстрое пламя, рдеют угли  -  о чём задумался, дорогой наш человек, смотритель рощ и ельников?
Наверное,  о необыкновенных явлениях природы. Кому как не ему полагается знать о ее сокровенностях.
Если собирается он рассказать мне о чем-нибудь необыкновенном… что ж, готов поверить хоть в быль, хоть в небывальщину.
Ему я готов поверить, поскольку всякие необыкновенности случаются в лесах и на горах Земли. Немало походил я по России, довелось повидать и самому таких чудес, что впору сказки рассказывать.

*      *      *   

Край северных вологодских лесов куда как обширен. 
Сосновые да еловые просторы как здесь прозываются? Именно что дремами, то есть дремучими по причине загущенности и того зеленого покоя, когда солнечным днем глянешь окрест -  тотчас сумрачный покойный лес почнет склонять тебя ко сну допрежь ночи.
Может, кто бы и спал день-деньской на своем хуторском холме, на сосновом веретье, но только не девушка Еленочка. Она в леспромхозе числилась, поварскими обедами угощала тамошних лесорубов.
Значит, с утра пораньше отправлялась на лесосеки. Когда ей было задремывать при борщах да гречневых кашах с мясной подливой? Корми знай успешных леспромхозовских порубщиков. Вот она и старалась вплоть до вечернего отдохновения не уставать.
Однажды вот так же, старательно не уставая, потчевала лесорубов, а когда они все как один поснедали, принялась сбирать пустые миски.
Вдруг откуда ни возьмись пред ней  -  старушка. Туда-сюда глядит.
И чтой-то понравилось ей на лесосеке  -  засмеялась:
-  Толковое, гляжу, у вас тут работанье. И бревна без лишних сучков, и тонкие хлысты все в кучке, поскольку будет им применение. То мне по сердцу, что с умом подошли к древорубству.
Еленочке тако же в благорасположенность, что лесозаготовителей похвалили за экономное умельство. Предлагает гостье угоститься.
Она же напротив не тянется к ложке, а зовет Еленочку на речной бережок: покажу, что мне как раз в непременной надобе, коль ты ко мне с дорогой душой.
Что,   думает лесорубская поварская кормилица,  там такого особенного, чтоб мне и не видеть никогда, и не слышать ни от кого?
И верно,  по-прежнему распорядку берег по обе стороны невеликой медленной струи весь в кустах ивняка, а поодаль, не подступая к речному урезу,  -  густые посадки молодых сосен. Картина порубщикам, что называется, обычайно привычная.
Как пришли к ивняку, как завиделась темная струя лесной речки, бабка сызнова за свое  -  стоит посмеивается.
Недоумение девушкино опять не проходит:
Поела б моего супу,  размыслительно соображает она, и была бы тогда сыта-спокойнехонька; стояла б, ни о чем особом не предполагая; зазря, глядючи на пустую воду,  не смеялась бы.
-  Может, нечаянная старушка, время нам вернуться? Супом вермишелевым накормлю сегодняшним, а? Он у меня вовсе не пустой. Как раз с картофельной, да грибной, да масляной  добавочкой. Наши говорят, что сильно вкусный. Примечательно прям-таки вологодский.
-  Нет уж, добросердечная девушка. Именно что особенно здесь и нужно стоять. Потому как бабка я Ивашка. С давних времен вологодская проживательница. Где ивовой бабке не порадоваться, если не в ивовой густеге? И еще оттого мне тут хорошо, что по соседству были проплешины лесные после заготовителей, а нынче пустоши заняты молодыми посадками.
- Это для того, чтоб лес оставался живым. И речка здешняя.
-  Верно говоришь. Будет речка жива  -  станет ивняк благоденствовать. Ивовая бабка Ивашка  -  тако же. Потому желаю отблагодарить мастеров лесного дела.
Заслужили, заявляет старожительница густеги, толковые древорубы не только борща и каши, супа и макаронов. К завсегдашнй картошке да если впридачу зеленых огурчиков, то и получится для умельцев как раз праздник.
У Еленочки сразу толково предъявительный  вопрос:
-  Где их, подарочных, взять в таковском дреме? Похрустеть ими, небось, каждому в охотку, да никому не в подъем заполучить единой штучки.
А у бабки свой неотвязчивый резон.
Не тянет она поварскую мастерицу в областную столицу по огурцы, а предлагает по соседству с ивняком разбить грядочку.
Если порыхлить да удобрить здешнюю плодородную землицу, то в пойменно-речном благорасположении всякий овощ примется вкусно благодарить. Кого?
Да уж мастеров лесного дела по обеденному распорядку всенепременно. Тем более станет благодарить умельцев тот же охочий до водного изобилия огурец, разве не так?
-  Ты сноровисто подумай, поразмысли день-другой, добрая девуленька. Да и возьмись за это дело. Глядишь, скажут тебе древорубы благодарственное слово. И не одно. Тогда меня как раз и вспомнишь. Бабке Ивашке тоже ведь хочется, чтоб ее когда вспомнили по причине доброго, ничуть не лишнего ейного совета.
Ясно, что овощеводство на лесосеке не самая большая нужда. А всё же была у бабки своя правда, коль поразмыслила Еленочка,  вскопала грядку.
Затем она попросила тех, кто на лесовозах был, расстараться  насчет семян где возможно. И вот пошла у нее … работа? Работа как раз не пошла  -  обозначилась одна лишь маята.
Не к спеху оказалось прорастать семянам. Земля-то хороша, да ночи холодноваты. Потом вышло, что ростки, показавшись,  вверх ничуть не заторопились.
Всё больше они, значит,  понизу лежат и усердно хиреют.
Пошла тогда Еленочка кликать бабку в ивняки. Ведь не ради шутки подвигла Ивашка повариху на бессмыслицу, верно?
Именно что верно. И потому сразу объявилась бабка.
Принялась утешать огорченную девушку:
-  Не бессмыслицу тебе толковала.
Что затем  сказала? Взяла ивовая стародавница и вот какой толк выдала: издавна батюшка Великий Новгород неспокоен был касательно тех вкуснеющих яств, что выказывали сады и огороды по разным странам.
Торговый люд всякие там виды видывал, и у себя в вотчинах и дединах новгородцы всяко старались  -  заводили нешуточные грядки.
А поскольку володел батюшка-город всею Северною Русью, то пошли по северам хоть какие фрукты-овощи.
Коль кому в охотку, то, значит, были ему в обыденности и репа, и редька, и капуста, и всякое по съедобности прочее.
-  Девушка! Слыхала про Садко, чьи гусли в Ильмень-озере песню играли? Торговый тот гость не потому был Садко, что посадили его на дно озерное. А потому, что шибко знающий был гусляр насчет садов, а также огородов. Окромя звончатых своих гуслей понимающий.
-  Садко, выходит, прозвище было? Вовсе никакое не имечко? Всё ж таки не верится, бабуля, хоть ты старенькая до самой шибкой мудрости.
-  Мне и не больно желается. Не хочешь  -  не верь. А только дождись теплых деньков да возьмись сызнова за огуречное дело. Небось, новгородцы старопрежние вовсе не дураки были, коль по здешним рекам плавали, поселения ставили, приохотясь к северной земле-кормилице.
Коль нужны теплые деньки, почему девушке не дождаться?
Вот встречает их поварская мастерица с превеликой охотой, однако им объявляться не к спеху.
То ветер дует холодный, то изморось наваливается на ивняки пообочь Вожи-реки. Известное дело, на русских северах частенько хмурится небо, и солнышко иногда вовсе не торопится согреть еловые да сосновые дрёмы.
Может, давние мастера садовых и огородных дел какую хитрость ведали, чтоб им землица уродила досточтимо?
Пошла Еленочка опять к ивовой бабке: надобно мне прознать старопригожий секрет.
-  Тоже правильно говоришь.  -  ответствует Ивашка.
У проживальницы ивовой был, вестимо, свой резон, чтоб заступницей стоять у дремной речки с темной водой, у вологодского лесного изобильства, где немеряно хоть черники, хоть клюквы в болотистых понижениях.
Разве ж трудники батюшки Новгорода сюда хаживали за развлечениями какими? Нет, знали они цену не одним лишь мехам, рыбе, строевому лесу. Но и  - тем подареньям, когда вспашешь пойменную черную землицу да урожая дождешься.
Насчет огородных подарений если, то вот что намекнула бабка: огуречные-то заботы не вовсе вам неподъемные, коль водились на русских северах особые искусники. Им в охотку было выращивать под здешним скромным солнышком даже сладкие дыни.
-  И шибко сладкие?  -  ввернула свое словечко поварская мастерица.
-  Чистый мёд,  -  доложила дремных урманов  вологодская проживательница.  -  Сама, допустим, за тем угощением не хаживала, но ведь слухами земля полнится. И у меня, касательно нашенских пригожих чудес, копилочка полным-полна.
-  Да как же так, чтоб медовые дыни завелись, когда никнут вон даже огурцы?!  Нет им ходу, хоть бы и не шибко сладким!
О чём проведала Еленочка на сей раз? У бабки, видать, ответ был заранее приготовлен. Потому как не запнулась в неведении прошлых дней, а враз пошла толковать. Тебя, дескать. еще и на свете не было, а уж век назад была у северян догадка ставить особые короба.
Поставят да потом в постройку хорошей землицы сыпанут, да сверху накроют стеклом  -  чтоб хранилась в коробе та прель теплая, что даст можность любой южной диковинке при достатке влаги расти и благоденствовать.
Хоть при морозных утренниках, хоть при налете студеного сиверка-ветра держались там ростки пряменько и не спешили никнуть.
Сообразила девушка:  нынче Ивашка чтит то, что многим в обычность  -  парники. Там ведь пар от теплой земли гонит прочь всякую застуду.
Оно, конечно, век назад, а то и два века назад, вполне кушай себе сладкие дивности, коль стекольно нацелился на те северные коробчатые постройки. Нацелился и руки приложил к дыням-огурцам.
Всё верно, ан батюшка Великий Новгород, что в прежние времена володел Северной Русью, небось, своего Садка прославлял в столь давние года не за умную садово-огородную повадку, не за парники.
-  За что про Садка новгородцы сказки сказывали, давай не будем пересуды множить,  -  хитро сказала бабка.  -  Тебе ведомо, нет у меня охоты заводить спор. А только ты про драгоценный жемчуг южных морей разве не наслышана? Так вот,  речной жемчуг  наши северяне исправно добывали допрежь южных подарков. И белый свет пускали в прозрачно прикрытые окошки допрежь всяких стекол.
-  Как это? - не поверила Еленочка.
А у бабки, видно, привычка такая соблюдалась  -  улыбочки хранить. По причине своего всезнающего возраста.
Она сызнова повариху ласково привечает. Охотно вразумляет тихим голосом. Одобрительно улыбаясь, подсказывает. То, что интерес ко всякому российскому искусству имеешь, дескать,  куда как древней старушке приятственно. В давние годы тоже соображалось неплохо на Северной сторонке нашей. Невредно держать сие на уме.
Может, в каких заморских югах и натягивали рыбьи пузыри на домовые окошечки, а нашенские, завсегда дотошливые, знай себе открывали клады по всей Северной Руси.
И речными жемчугами принимались торговать. И предлагали рачительным хозяевам в их бревенчатые домы … что? Пусть не стеклянные пластины, а слюдяные  -  всё едино прозрачные для белого света.
-  И много было той слюды в дремных лесах?
-  А сколь хошь.  Не бедствовали, коль кому желалось из дому посматривать на красно солнышко. На утренние зори любоваться да на вечерние. Только слюдяные клады больше на пригорках открывали, в чистых дорах,  -  не на болотах.
Что выходило для Еленочки? И вразумлений от бабки хватало, и добавлялось желания как раз такого, чтоб заниматься огурчиками для толковых древорубов.
Вскорости стоял у поварихи уемистый короб, поверху прикрытый стеклом, и росли в нем … нет, опять неважное получалось дело.
Коль на дворе макушка лета, а под стеклом нет огуречного цвета, это значит что? Запаздывает завязь. Тут гляди  -  вовсе не успеют до снегов попасть на стол те самые зеленые хрустящие подаренья, что готовят поварская мастерица с ивовой проживательницей
Никуда по такой поре не денешься. Ступай девушка на Вожу-реку да кличь опять бабку, проси вспомоществованья. Авось, знает та и другой секрет. Такой, чтоб пробудить в ростках желание всенепременно цвесть в коробу.
А был ли он, полезно-заветный? То-то и оно, что выхаживать северные огурчики -  не просто вам тыкать рассаду в грядки. Тут надобно поглядывать хоть в тучные набеги с их ветренной студеностью, хоть в темные озера посередь дрёмной густеги.
Поучила Ивашка неустанную огородницу:
-  Шибко дельно это, что не отступаешь. Уважу твою способную повадку. Расскажу про царя Ивана Грозного. Не был тот искусником огородным, зато слыл любителем овощей. Возами слали ему в стольный град то, что произрастало возле северного озера. И не было ошибки в том, что вдруг истребовал царь наши огурчики. Вишь, и на погляд хороши не в пример прочим, и на зубок  вкусны  -  знай кусай, хрусти в свое удовольствие, поминай ничуть не лихим словом тех озерных огородников. На особицу северный овощ был. И как раз по той причине, что рос на земле, сдобренной черным озерным илом.
-  Ну, ежели для моего короба нужен какой назем,  -  почала соображать поварская мастерица,  -  то…
-  Нет, разумница моя!  -  замахала бабка руками.  -  Не идет в сравнение даже конский, хоть считается лучшим где-нибудь на югах. Найди лесное озеро. Набери там ила. Многократно он сильней всяких удобрений. Быстро выгонит огуречные плети в цвет. И уж такой вкус даст твоим подареньям… Здешние мастера лесного дела оценят враз!
Пошла Еленочка на озерный промысел.
Не поленилась насчет того, чтоб дать особую силу растениям в своем коробе. Как они ее получили, так мигом заоохотились цвесть, плодоносить, благодарить древорубов за уважение к русскому лесу.
Бабку Ивашку Еленочка боле не беспокоила. Но вспоминала ее потом частенько, хоть и не сказывала никому про ивовую проживательницу.
Кто ж поверит в небылицу касательно старушенции, столь способной, чтоб в этакой приречной густеге проживать вполне удобственно?

*      *      *

Летал я над лесными просторами самолетами, всю тайгу насквозь проехал поездами, в глухих уголках пребывал в многообразных должностях, разнорабочих и более сложных, газетных. Даже военной службе отдавал там честь.
Уж была она у меня, была привычка путешествовать.
Говорил один философ: «привычка  -  вторая природа и
равна ей в могуществе». Теперь вот вспоминаю свою привычку. Сдаюсь могучему ее наступу и готов поверить, что вологодская бабка Ивашка, которая знает толк в премудростях лесных, она вряд ли пришла из небывальщин.
Тут пахнет былью, о чем очень хорошо ведает мой смотритель березовых рощ и густых ельников. Он поди и сам из той породы людей, что всю жизнь положили на алтарь служения земной природе.


ДОРОЖНЫЙ  РАЗГОВОР
               
Есть в обыденной жизни людей один феномен. Прелюбопытнейший он по той завлекательной причине, что прост, как пробка, а голову кружит безотказно  -  всяк тебе встречный человек начинает разливаться соловьем, охотно обсуждает житейские проблемы,  про жизнь свою рассказывает, словно ты какой дотошный следователь. А  ты всего-навсего простой дорожный попутчик. И сам норовишь поведать о том, как иногда непросто у тебя складывается всё на работе, в семье,  а хоть и с какими дальними родственниками .
Речь о дорожном разговоре, облегчающим душу?
Именно что о нем, поскольку в подобном случае не одни лишь километры разматываются усердно  -  как раз голова, свободная от будничных хлопот, спешит привести в порядок воз доселе хаотичных дум, которым ране было тесно до такой степени, что затруднялся их обмыслить.
Едешь бывало в машине где-нибудь в срединной протяженности Енисея, по ухабистому проселку среди береговых речных круч, посматриваешь по сторонам  -  интересное занятие, коль скучаешь  -  и вот появляются у тебя вопросы к попутчикам. У них в свою очередь просыпается интерес к спрашивающему, так как твои вопросы выдают нездешнего проживателя: отчего не поинтересоваться у путешественника, что за нужда привела в таежные края?
И ведь срединные области Амура также богаты на прибрежные дороги, чаще всего не шибко асфальтированные, и там  тоже не пропадает у тебя желание послушать, как обитают дальневосточники российские, о чем думают, зарабатывая себе на хлеб насущный  в таежных леспромхозах  либо в научном звероловстве. Не иначе, как тянутся по твоей жизни дорожные разговоры нескончаемой чередой, верно?
Тянутся, что скрывать. Особенно когда ты газетчик, и путешествуешь по родной стране вполне целеустремленно, неостановимо, из года в год с пользой  хоть для столичного центра, хоть для окраинных проживателей большой страны.
Заметил за собой дорожную разговорчивость. Приметил и то, что многомудры среди попутчиков… кто? Шофера, умельцы дальних трасс, долгих дорог. Знающий, они среди нас  -  особенный, благорасположенный к беседам  -  народ. Не раз он меня выручал. Однажды было дело в степных краях:  чуть не пропал среди неожиданного разлива весенних вод на стылом волго-донском междуречье, поскольку блуждал среди пустынных проселков и не знал, как выбраться из передряги. Спасибо, выскочил, как чертик из бутылки, вездеходный автомобиль, подхватил меня среди начинающего зацветать краснотала, повез, подбросил в станичное по-теплому обустроенное обитание.
Наговорились мы тогда досыта. Кто, откуда, куда, зачем? Взаимный интерес, подогретый дорожным приключением, он располагает и вопросы задавать, и на вопросы отвечать с благодарно распахнутой душой.
А сколько историй мне было рассказано в неотступных путешествиях?!

*      *      *

Был Анатолий человеком веселым, а то, что ездил Тоха  -  так прозывался шоферами  -  на грузовой машине иногда сутками напролет, так это само собой разумелось у автомобилистов.
Дороги ему доставались все больше проселочные. С ямами, с лужами.  Ухабистые, одним словом. Однако он надеялся:
поможет в трудную минуту сосед по кабине, чучелок.
Заковыристый талисман, меховой этот чертик, был себе на уме. Он, может, предпочитал, чтобы прозываться поинтересней. И  выглядеть в глазах случайно прибившегося пассажира поприличней.
Чучело, оно завсегда в огороде трудится. Но он-то, чучелок Тохин, обретается как-никак при водительской кабине. Работа у него зрячая, вполне солидная.
Чучелок считал: право непреложное имел на собственную долю неприкрытого уважения.
Быть сверх Тохиной меры приличным мешало одно: талисманы, они где в привычности? В австралийской, африканской или азиатской пустыне. У племен, которые всё больше пешком ходят.
     Там не мешает крепко поберечься от песчаных бурь. А меховушка здесь оберегает как раз Тоху и грузовик.
Какие в кабине племенные талисманы? Ладно еще, шофер зовет тебя иногда меховушкой. Не очень-то ласково звучит, и всё же оно приятней, чем какой-то непонятный талисман. Или не шибко солидный чучелок.
Здесь, на разбитых проселках, в громыхающей грузовой машине с деревянными бортами, под носом у веселого Тохи, место именно меховому чертику с медными копытцами.
Так что держись, чучелок! У тебя ведь хвост мормышкой. Совсем нет живота и  ноги тонкие  -  из красноватой блестящей проволоки. Не стучать тебе копытцами по асфальту, и ты не похож на басовитого начальника с толстыми ногами, круглым животом.
Всё верно, но если считаешь себя в шоферской братии своим парнем, дозволяется тебе важничать. Помалкивать, когда машину трясет на каменистых буграх. Подпрыгивать на прочной резинке и стучать медными копытцами по ветровому стеклу.
Значит, старался меховушка?
Что случалось, то случалось. Важничал.
Правда, происходило это до той поры, пока Тоха не соскучился по дорожному разговору. Однажды он взял и сказал чертику:
-  Болтун ты, парень. Просто-таки до неприличия.
Чучелок  -  машина как раз въехала в глубокую промоину  -  дернулся. Развернулся и медными копытцами впечатался в крышу кабины.
-  Как бы не так. Я молчу, как полагается. А некоторые знай себе лихачат на проселках. Ездят, не уважая колдобин. Так гоняют, что из тебя всю душу вытряхивает.
Тоха подумал, посоображал упрямо, сдвинул брови:
- Ты болтун. И болтаешься на резинке, словно заводной. Тут никакой ошибки быть не может.
Меховушка в свою очередь поразмышлял и догадался: длинная дорога на сей раз выпала насмешнику Тохе. Поэтому в кабине стала командовать скука. Откровенно, громко, вовсе не по чину.
Тогда дернул чертик тонкой ножкой. Покачался на резинке и согласился:
-  Раз уж болтаюсь, то правда твоя, шофер.
-  Ну вот, нынче правильно высказываешься. А душу твою не я трясу. Колдобины, будь им неладно. Что касаемо водителя, ему предназначено быстренько доставить бочку с соляркой сельским механизаторам. Согласно путевому листу. Поэтому желательно ему всяких болтунов укоротить.
-  А ты, а ты,  -  не стерпел досужей насмешки чучелок,  -  ты просто начальник автобазы в валенках. С толстыми-толстыми ногами.
-  Попрошу не выражаться.
Тоха гнал машину по ухабам. Время поджимало. Надо было обернуться засветло.
Чертик, ясное дело, болтался перед ветровым стеклом. Может быть, даже сильнее дергался, чем прежде. Однако стойко молчал. Этого насмешника Тоху разве переговоришь?!
Обиделся чучелок?
Не без того. Важничал так долго, что шофер думать забыл, какие веселые разговоры можно разговаривать в долгой дороге.
Шли чередой просмоленные телеграфные столбы. Когда возвращался водитель домой по шоссейке, знаки всякие помигивали отраженным светом  -  насчет того, как проехать способней. Но уж больше чучелок с тех пор не откликался на Тохины улыбочки. Никогда.
Порой водителю буксовать приходилось в какой-нибудь глинистой промоине. Он заводит, заводит разговор с меховушкой, но тот помалкивает себе усердно.
Чертик, правда, не отказывался дергаться, подпрыгивать на резинке.
Он продолжал исправно подкидывать медные копытца. При этом строго посматривал на шофера, вперед и по сторонам. Поглядывал, куда хотел, и не откликался на речи веселого Тохи.
Если случались на проселке ухабы покруче и рытвины поглубже, он плясал. Со всей наивозможной молчаливой серьезностью.
И такие меховушка выкидывал коленца, выделывал кренделя! Когда у шофера от сильной тряски испортится настроение, взглянет он на плясуна, отчаянно усердного и вконец неразговорчивого, рассмеется и скажет:
-  Что, лохматый? Выкаблучиваешь? Ну, пляши, пляши, рессора тебя забери.
Того упрашивать нет надобности. Резина-то упругая, и на каждый встречный камень или бугорок у чертика, как было заведено издавна,  -  резвый прыжок.
Иной раз копытца взлетают выше черных бусинок-глаз и хохолка на голове.
В цирке чучелкин крендель назвали бы каким-нибудь сильно приличным словом. Сальто-мортале, например. Но коли грузовик Тохин вам не Италия, то и меховушка не клоун заморский, а непременный водительский чертик.
Случилось по весне  -  целый день мотался шофер по отдаленным деревням. Потом еще одни сутки прихватил: сев начался, и каждому хозяйству вынь да положь транспорт.
То бочки с соляркой подкинь, то  -  семена.
Если удобрений, оказалось, не хватает, то что следовало подбросить? Подвези скорее то, чем способнее удобрять поля, ждущие сей момент агрономической заботы.
Идут грузы на железнодорожную станцию. Состав подкатывает за составом, и гудки оповещают округу: прохлаждаться нынче недосуг. Тоха прилежно ездил на автомобиле, со станции  -  в одну деревню, потом  -  в другую, а там  -  в третью.
Он рулил день-деньской, старался исправно. От зари до зари.
Однако же на станции громкие гудки не прекращались. Тепловозы неумолчно требовали, чтобы составы разгружались быстрей и вагоны уходили за новыми грузами.
Автомобилям  -  знай поторапливайся!
Известно, дороги за городом не сахар. Не к каждому селу протянуто асфальтовое шоссе. По такой поре легче легкого  -  устать до невозможности даже опытному шоферу. И тут стали у Тохи слипаться глаза.
Между тем чучелок так напрыгался, что резинка оборвалась, рессора ее приголубь! Меховушка на ухабистые проселки не жаловался, поскольку свой парень, а вот поди ж ты  -  и он утомился!
Водитель положил его на сиденье, обитое коричневой кожей: отдыхай, лохмушка, пока что. Как приедем домой, так приделаю тебе новую резинку.
Трет Тоха глаза, раз уж им слипаться не дозволено. Вздыхает, по-доброму глядит на притихшего чертика. Не обессудь, нет запасной резинки.
Где ее здесь взять? Посреди поля?
Одни грачи летают над пашней. У них просить бесполезно. Червячком еще могут поделиться, а чем другим  -  лучше и  не гоняйся за ними.
«Если мне теперь не соснуть полчасика,  -  подумал,  -  то лишь до первого телеграфного столба доеду. Врежусь. Как пить дать. А какой мне смысл врезаться? Отдохнуть малость не мешает, в этом и есть самый нужный смысл.»
У края поля был пруд. Возле низкого берега росли толстые камыши. Еще с прошлого августа стояли  тростинки  -  поматывали космами белых бород.
Когда грузовик подъехал поближе, взлетела всполошено стая диких уток.
Со свистом рассекая прохладный воздух короткими крыльями, камышницы унеслись прочь, рессора их поймай!
Опустил Тоха голову на руль, закрыл глаза.
Спать и только спать. Отдохнуть полчаса, потом снова ехать, ехать. Идет сев, ждут деревни солярку для тракторов. Нужны им семена и удобрения для полей.
Шофер не подведет, он доставит точно по назначению всё, что требуется. Но ему надо покимарить немного. Простите его. Закрыв глаза, Тоха словно провалился в зеленый деревянный кузов своего автомобиля.
Случилось то  -  неизвестно что: может, и не кузов ему попался, а  глубокий черный ящик.
Во всяком случае, ни звука не доносилось оттуда, и шофер подумал:
«Недавно я починил зеленые борта своего автомобиля, и вот откуда-то появился черный ящик. Какое безобразие! Я этого дела так не оставлю.»
Затем очень крепко заснул и уже больше ни о чём не размышлял.
Почивал бы он в кабине, возле пруда, у грачей на виду, неизвестно сколько. До никому не ведомой поры. Однако через полчаса закричали у него над ухом:
-  Стой! А то мимо проедем!
“Куда это наладился мой грузовик?  - стал медленно соображать Тоха.  -  Я себе сплю без задних ног. Тем временем мы куда-то преспокойно едем. Что еще за новости? Непорядок! Сейчас врежемся в телеграфный столб или свалимся в пруд!”
Он мотнул головой, открыл глаза.
Донеслось до проснувшегося водителя тихое кряканье  -  стайка уток вернулась, села на воду, кушает плавающую ряску. Машина давно уже не фырчит, не дергается, чего птицам бояться?
Тоха продолжает себе рассуждать:
«Значит, грузовик стоит на месте. Вокруг всё вполне благополучно. Зеленый кузов не превращался в некрасивый черный ящик. Уткам нынче сплошное удовольствие, а не жизнь. Ишь, какие! Что если б я превратился в рыжего лиса? Да подкрался  к вам? Тогда бы покрякали шибче, рессора вас напугай!»
Развеселился он, и стало ему так хорошо, что словами не передать.
-  Доброе утречко!  -  сказал неизвестно кому.
Автомобиль снова понесся по дороге.
Шофер лихо крутит рулем. Вернулись к нему сила и бодрость. Теперь он готов еще хоть целые сутки ездить на грузовике с высокими деревянными бортами, развозить по деревням бочки с соляркой. А также  -  семена и удобрения.
Чучелок сидел на кожаном сиденье, глядел на Тоху круглыми бусинками. А то, что они весело блестели, так была причина для таковского задорного кренделя:
«Не понял ты, весельчак Тоха, кто тебя разбудил. Ну, и ладно. Лишь бы дело наше с тобой, дело общее спорилось во все времена.»

*      *      *

Многомудрые знактоки скалистых серпантинов, нет,   не уступили, также в свое время немало интересного поведали о теснинах Дарьяльского ущелья, о жизни народов  Северного Кавказа, Абхазии, Армении, о Кубанском склоне древнего нагорья.
Армянские дороги просветят тебя насчет здешних гидроэлектростанций, обмелевшего Севана, а проехать на машине от Сочи до Адлера и ничего не узнать о  непростых здешних реках  -  это  же совершенная невозможность. Какие тут случаются катастрофические наводнения! Хватает их  - обильных, поистине ураганных ливней, что не имеют привычки утихомириваться год от года. Они  лишь усиливаются десятилетиями, разве не так?
Нынче уже шофера  расскажут  что?  То самое, сегодня очень неприятное:  и сколько людей вот вам погибло в речных штормах,  и сколько машин унесло с неожиданно затопленных берегов прямо в море.
О чем задумаешься после таковских разговоров?
Коль сотворяется какое дело в Кубанском Причерноморье, то оно должно быть сотворено по мере досточтимо надежной. Обустраивается славный город Сочи в предверии Зимней Олимпиады, а потом-то что ожидать для Кубанского богатства? Неужто подъема черноморских вод, затопления прибрежных поселений?
Ведь страшны эти наводнения на здешних реках. И предвещают они в соответствии с окаянным климатическим потеплением одно  -  близится планетный апокалипсис. Пора всем нам думать о мерах противодействия водному наступу.
Видите,  сколь непрост он, вышеозначенный феномен. Неискоренимы  дорожные разговоры и резонно  -  в полном  соответствии с нынешним временем  -  ведут нас от проблем личных к проблемам  человечества.


ЗВЕЗДЫ  НЕБЕСНЫЕ

Во Владимирской Мешере, возле Муромского леса, у деревни по прозванию Кривулино, поодаль за срубленными в лапу амбарами протекала речка-невеличка. А за ней был зеленый луг. А за ним  - безымянный овраг. Темный. Сырой и неуютный  - одноногой таволге лишь симпатичный. Вымахала она чуть не в рост человека. И толпилось вязолистных дудочек видимо-невидимо, с пузыристо кипящими малахитовыми купами, с изобильем высоких белых зонтиков, что цвели и пахли разливанным цветочным морем.
По дну оврага струился неспешный ручей. Сил набрал в сумрачном затишке не сказать, чтобы очень много. Журчанья извилистого этого водопропуска посередь глинистых бережков не слышно, хоть нагибайся низко  и прислоняйся губами к холодной воде. Чего у него было в полном достатке, так это постоянства.
Сколько помнили себя здешние старики  - он тут хозяйничал. Два года назад, пятьдесят. За долгие свои лета пропилил он в мягком , податливом склоне глубокую щель.
На вершине горушки углубление обнаруживалось еще нешироким и мелким. Курица перепрыгнет при желании.
Зато внизу, там, где значился выход на приречный луг, раздавался овражек в плечах  заметно. Зимой тут обычно катались ребятишки, кому как способнее.
Весной, по теплому апрелю, заливала вода все углубления. Она подмывала мелкие осинки. Навалившись посильней, выворачивала из песка молодые сосенки.  Быстрый поток нес хворост, сушняк всякий. Случались заторы. И не где-нибудь, а у выхода, где русло изгибалось и обходило стороной молочную ферму.
До поры до времени мало обращали внимания на ручей в овраге. Ему того и надо: свободно, вольно катит по закраине Муромского леса, выбирается в чисто поле с березовыми колками. И гуляет себе по всему володимерскому ополью, весело журча, весеннюю черемуховую дебрь поднимая ото сна зимнего.
Куда как много у него свободы журчать среди этакой просторной равнины. Нет препонов вольной его неумолчной говорливости до самой до речки Пекши. Которая, как известно, служит завсегдашним светлоструйным подареньем для Клязьмы.
Слыхали об Успенском соборе, что с многовековой красовитой непоколебимостью стоит по-над тихой добротворной Клязьмой со времен Владимиро-Суздальского княжества?
Да, широко раскинулось древнее ополье. Глазом не окинешь гречишных да ржаных его морей. Так вот, стал наш ручей подмывать берег излучины, подбираясь под кирпичные стены молочной фермы.
И тогда ему сказали: хватит, братец, шутки с нами шутить! Однажды по утренней росе пришли два трактора с острыми железными ножами-отвалами.
Слой за слоем срезали они края оврага.  Огромные ножи, до блеска отполированные землей, входили в глину, словно в нежное домашнее масло  - легко, играючи.
Глина сползала в провал и укладывалась там, наращивая плотину всё выше и выше. К вечерней росе, павшей вместе с туманом на зеленый луг, за фермой встала запруда, накрепко соединив края оврага. Такая она была из себя аккуратная да ладная, что со всей деревни сбежались ребята, чтобы полюбоваться на нее.
Уселись на гребне и, галдя, как стая пичуг,  стали ждать, когда наполнится пруд. Но ручеек не спешил радовать зрителей. Не уходило еще на отдых лето, а безоблачно, безветренно торчмя торчало  - с лучисто ярым солнцепеком. Находилось оно в середине своего ежегодного пребывания на земле володимерской. По такой жаре как слабосильному водопропуску овражному не разомлеть, не облениться напрочь?
За весь день у него хватило способности образовать всего лишь большую лужу. Побродили по ней ребята, закатав штаны выше колен, побрызгались в гаме веселого визга и отправились по домам.
Кому-то надо было рыхлить огуречные грядки. Кому-то было велено воды из колодца наносить в бадью. Для какой пользы? Для такой, чтоб полить капусту перед заходом солнца. Перед тем, как сумрак обнимет огороды.
Одному поручили дров наколоть на растопку. Чтоб, значит, поутру напечь тоболок с творогом, а к ним  - блинов да пышек. Другому невтерпеж сбегать на конюшню и посмотреть на жеребят.
Им надо многое успеть  - и книжку почитать, и кино поглядеть, и поиграть в прятки.
Миновала летняя середка, наладилось жаркое времечко в уход. Неделя идет за неделей, а пруд сам по себе и ребята сами себя развлекают, до нового вместилища прудового нет им никакого дела.
Ближе к осени однако же заглянули в овраг. Удивились  - полнехонек водоем рукотворный. Волны по его поверхности ходят. Невысокие и рябенькие, а всё же чуть повыше, чем на узкой речке  - той самой, что поодаль в черемуховых зарослях привечает птичье щебетанье, плещется рыбками.
Лягушки на озерном нынешнем мелководье сидят вполне усидчиво. Высунули из взвеси зеленой, из густой ряски свои круглые глаза-лупы. И радостно им взахлеб квакать:
- Наш пруд! Мы здесь главные!
Против лягушек ребята ничего не имели  - пусть живут.Они существа хоть не из самых красивых, но зато полезные. С комарами и слизняками, что портят огурцы и капусту , расправляются за милу душу. Так что ж, отдать в распоряжение лягушек весь пруд? Нет, не им одним обживать новые угодья!
Раздобыли ребята бредень  - и на реку. Наловили в ямах плотвичек и серебристых подлещиков. Улов загрузили в ведро с водой. А когда там стало тесно, ребята бегом с посудиной своей  - на пруд.
Вот вам, квакающие зеленопузики, новые жильцы. Новички вас не обидят. Будьте уверены, народ самый к лягушкам мирный.
Всё же квакушки поначалу взволновались. Зачем тут им соседи, пусть даже милые и скромные? С какой стати плотве всякой здесь вилять хвостами беспошлинно?
Вот лупоглазые прыг-прыг с берега на глубину. Собрались все на дне и стали держать тайный совет: объявить бойкот новичкам или примириться с подселенцами?
Вряд ли кому доложат они, как судили и рядили у себя на глубине, как порешили жить дальше. Однако по сию пору нет никаких сомнений  - уговор насчет подселенцев есть. Он большинством голосов принят, никем не отменен, и звучит он так: раз рыбки смирные, то и мы тоже не злодеи. Лягушки порешили уладить дело миром.
Нет нужды воевать. Лучше всем вместе спокойно пребывать в довольствии, а главными пусть будут на пруду ребята.
Кто скажет, что решение принято неумное?
Потом возле плотины увидел я крякву с выводком. Дикая утка плыла недалеко от бережка. За мамашей пуховички поторапливались.
Подумалось мне сначала: испугалась меня семейка.
Стал гадать: забьется она в камыши? Уплывет в верховья оврага?
Но...нет, не собирались прятаться утки.
То вправо, то влево по воде скользят и в клювиках толкут сочную ряску. Поглядел я на безмятежную мамашу, на спокойных пуховичков и понял: они же непуганые!
Не обижают их здесь, вот в чём тайна странного поведения диких уток. Рядом с хорошими людьми хорошо живется и перелетным птицам, и рыбам, что обжили уютный деревенский пруд, и  даже лягушкам, забравшимся в водоем без спросу, из одной лишь любви к теплой тине.
О здешнем мальчике Степе  знаю историю. Впрочем, и кривулинские старики о ней наслышаны.

*      *      *

Звезды небесные доверяют нам свои тайны. Это
уж что есть, то есть  - шепчут и шепчут доброму люду. Одна из них сказывала володимерскому парнишке…
Об этом речь впереди. А пока вот о чем надобно знать: в июле возле Муромского леса вовсю зеленели горох, рожь, гречиха и дулся мячами футбольными сочный турнепс, раздвигая своими крутыми боками пашню.
Глянешь на поле кормовой репы  - словно сотни упитанных розовых поросят посиживают здесь. Под метелочками сочных мясистых листьев.
Окончив шестой класс, Степа не бездельничал. Он завел себе правило каждый день ходить на конюшню. К деду Воронихину.
Там он помогал конюху кормить лошадей. Особенно любил Нежданку и сынка умной кобылы. Стригуна Соколика.
Как только вымахали в полный рост травы на приречных лугах, начался деревенский сенокос. Заготовили корма для фермы  - принялись косить каждый себе. Почти у всех на дворах стоят буренки, и на зиму им, ясное дело, нужен запас немалый.
Бригадир дядя Трофим поделил луг на ровные участки.
У тебя корова, овцы? Вот тебе делянка. Заготавливай кашку да луговую овсяницу для кормилицы-буренки. Для бяшек и коз, коли домашней живности в достатке.
Помог Трофим и с транспортом  - шофер Баснов отвозил сено, куда укажешь, на грузовике.
Июль торопил косарей. Сильная жара сменялась проливными дождями. Потом  - опять солнце полыхает заполошно, огненно. И снова  - дожди наваливались. Обложные, беспросветные, холодные.
Скошенная трава быстро сохла, когда по всему ополью стояло вёдро.
Однако сенокосу плохая подмога—капризная погода. Понимать надобно: не лишнее это  - поскорее убрать сено под навесы. Чтобы не сопрело оно по причине изобильной влаги и не ушло в землю мягким перегноем, потребным одним лишь дождевым червям.
Баснов безотказно мотался на своем грузовике по дворам. Шестеренки машинные исправно гремели, мотор толково постреливал дымками, и смотришь  - у одного на двор завезено сено, у другого.
А третьему не успевали доставить. И у бедняги оно пропадало прямо на лугу.
Такое дело пришлось Степе не по душе. Решил он помочь родной деревне. Запряг Нежданку в телегу, подъехал к дому бригадира по самой ранней поре.
-  Я тоже могу возить зимний запас коровам.
Дядя Трофим послушать  шестиклассника не отказался. Сказал только:
-  У нас больше грузовиков нет.
- Обойдусь без машины. Можно возить сено на этой вот телеге. Не возражаете? Конюх  - дед Воронихин  - дает лошадь. Нежданка меня слушается, не сомневайтесь. Жеребенок ее, стригунок Соколик, тот станет бегать за нами. Как нитка за иголкой. Никуда не денется. Он шибко любит мамку.
Дядя Трофим подумал, как ему полагалось по должности деревенской. Вздохнул. Махнул крепкой рукой:
- Не возражаю. Трудись на заготовке кормов.
Навить воз  - это вам не репой угощать Нежданку с ее стригунком. Дело выходило сложным не на шутку. Надо по углам телеги выложить копешки равной высоты. Потом полагалось заложить середку аккуратно. Лишь тогда получится устойчивый кубарик. Который не расползется на кочках, а едучи в  гору  - не рассыплется прахом.
Перед тем, как отправиться в дорогу, Степа берет вилы. Поправляет, проверяет кубарик.
Очешет его сзади, пригладит с боков, осмотрит придирчиво: перекособочен или как, есть ли норма? Только затем берет вожжи, говорит Нежданке:
-  Трогай, милая. Но!
Чмокнет он губами, тряхнет вожжами.  Кобыла упрется всеми четырьмя ногами, дернет воз. И  - поехали!
Телега поскрипывает. Сено покачивается. Нежданка помахивает головой, отгоняя слепней. Степа идет сбоку воза. В руках держит вожжи. И так Нежданке говорит:
-  Ничего, едем помаленьку. Конечно, сил у грузовика побольше. У него сто лошадиных сил. Но и мы с тобой можем работать. Верно?
Нежданка идет и кивает. Как заведенная. Степа ее подбадривает:
-  Верное слово я сказал. Будь, Нежданка, спокойна. Не зря уминаешь зеленую траву после работы. И турнепс я тебе не напрасно приношу с поля. Очень ты хорошая, просто-таки безотказная животина. Мы с дедом Воронихиным тебя уважаем крепко. Веришь?
Нежданка поворачивает вбок голову, косит на Степу большим лиловым глазом. Словно бы говорит: поверю, если прогонишь надоедливых слепней!
Степа берет веточку. Отгоняет мух и слепней. Нежданка благодарно фыркает. Она и раньше верила мальчику. Теперь во сто раз  - крепче.
Принимается Степа насвистывать песню, потому как ему спокойно, хорошо. К тожу же нравится править лошадью.
Так и  день прошел. Стало темнеть.
Оводы, пристававшие к Нежданке, исчезли. Отдыхать им приспичело. Поля дышали низовым легким ветерком, луговой свежестью, тишиной.
А ведь еще недавно, в полдень, звонким бездонным колоколом стояло над покосом небо. Прозрачные  - словно из кисеи сотканные  - облачка ходили высоко, под самым солнцем. И не углядеть за их легким скольжением, одно слово  - пушинки!
Сейчас, когда солнце перестало припекать взгорки, слепить глаза, пришло время выглянуть звездочкам. Какая-никакая пусть помигает Степе приветливо.
Дескать, вот она я, тут! Не затерялась напрочь в мерцающей дали. Шлю тебе привет. Наилучшие у меня пожелания для тебя припасены. И всё потому, что не ударил лицом в грязь.
Уставился парнишка в вечереющее небо. Ан, звездочка и выглянула.
А потом настало время новому дню. Косарям заботы не убавилось.  Степа снова  -  при Нежданке.
Чтобы, едучи с луга, попасть в деревню, надо сначала спуститься с холма. Затем следовало проехать мимо запруды, другого пути просто не было. И вот здесь-то, на камушке, сидел дед Воронихин.
Он строго глядит на возницу.
Кому-кому, а конюху не понравится, если Степа станет плохо командовать кобылой.
Хомут перекосило? Шлея Нежданке попала под ногу? Постромки спутались? Плохо дело. Не позволит тогда Воронихин быть Степе начальником над кобылой.
Глаз у конюха придирчивый. Старайся, возница, углядеть за возом. И  - за Нежданкой с ее стригунком. Если не желаешь опозориться перед строгим дедом.
Степа старается изо всех сил. Под гору опускает воз осторожно. Притормаживает, чтобы хомут не душил кобылу и чтобы вскачь не понесла она вниз.
На дороге случайно оказался булыжник. Большой. Крутобокий. Мальчик не заметил его, и колесо наехало на камень. Заскрипел воз. И  - перекосился. Сено покач
нулось. Сейчас опрокинется поклажа!
-  Стой, Нежданка!  - закричал Степа.  - А то упадем! Перевернемся!
Понятливая кобыла сразу встала. Возница схватил вилы. Подпер ими воз.
- Теперь трогай потихоньку. Но, милая! Не торопись только.
Переехало колесо через препятствие. Телега выправилась. Мальчик, проезжая мимо деда Воронихина, опасливо покосился на конюха. Что скажет судья, сидящий на камушке?
-Езжай, езжай,  - сказал дед, одобрительно пошевелив мохнатыми бровями.  - Вижу, что справляешься без моей подмоги. Я так нынче считаю: парень ты для крестьянского дела вполне подходящий. Больше скажу  - для всякого доброго дела сгодишься.
Вечером, заведя Нежданку в конюшенное стойло и подбросив ей сенца, шел Степа домой по прогону.
Небо очистилось от дождливых туч.
Прояснилось, и показались звезды. Где тут Степина знакомая?
Ну что ж, поищи ее, парнишка, поищи.
Звезды бывают большие и маленькие. Те, что покрупнее, всегда завораживают того, кто голову запрокидывает и ввысь устремляет любопытный взгляд.
Вот смотришь ты, смотришь, и приходит на ум понимание: там, в невообразимой дали, тоже люди живут.
Небось, глядят на тебя. И так себе полагают: хочешь нам что-то сказать? Говори, но по-честному. Иначе мы просто отвернемся. Любим ребят честных и работящих, всегда готовы им шепнуть издалека  - с нетерпением ждем к нам, гости дорогие!
Длинная улица родной деревни вела Степу мимо притихших изб.
В ночи, высвеченной серебристой дымкой Млечного Пути, было ему тепло и уютно. Горели над головой не гирлянды электрические, а настоящие летние звезды. Крупные, будто антоновские яблоки.
И знакомая Степина звездочка всё говорила, говорила мальчику:
-  Я тут. Я жду тебя.
Такая случилась история, что довелось владимирскому возчику-парнишке побеседовать со звездами.


*      *      *

Вместе с ребячьей бригадой я тоже возил сено. Разговоры школьников о небе и звездах помню. И знаю, что по-разному сложились потом судьбы моих друзей. Кто выучился на мастера по фабричному пошиву одежды. Кто получил диплом специалиста по цветным металлам. Один стал деревенским шофером, а другой  - автор этих строк  - осилил газетное дело.
И пусть в космонавты никто не выбился, но...нет, не лишними они были, наши разговоры о звездах небесных. С ними, с этими разговорами, мы крепче полюбили родную Землю и поняли: дорога к планетам Солнечной системы  -  это начало пути к вечной жизни для человечества.


ЛИМОННЫЙ ВКУС ЗДОРОВЬЯ

Была у нас в саду яблоня.
Сорт хороший, потому что плоды экспрессивно яркие, карминно завлекательные, выносливые к парше настолько, что занедужиться им завсегда невмочь, во всякую непогоду норовят показать свою стойкость.
     Каковское  прозвание садовому чуду? Нисколько не секрет:  Бельфлер-китайка, а то, что отцом сорта слыл Иван Васильевич Мичурин,  так это нам было даже почетно  -  привечать расчудесное творение российского селекционера..
     . Крупные плоды порой приближались к тыквам среднего размера, уж очень удачным  -  подсказывает помология  -  оказалось дальнеродственное скрещивание европейской яблони с азиатской.
     В охотку по осени хрустели  мы вкусными и красивыми яблоками, а если что нам досаждало… вот беда, нуждалось дерево в  поливе регулярном! Дай ему непременное водное изобилие, иначе после дружной завязи наблюдался дружный зеленый звездопад.
     Звездопад? Ну, да!  Все маленькие яблочки  -  не успевшие закрепиться на ветках, вызреть  -  дружно падали, усыпая землю под пышной кроной  так дружно, что не найдешь свободного места, чтобы поставить ногу.
Получалось что?  Урожайная результативность  стремилась к нулю. Настроение садоводов-дачников неуклонно падало. И не могло быть иначе. Если взрослые в нашем семействе всегда заняты на работе и дорога к дому дальняя,  то где  взяться поливальщикам  для  обильного увлажнения яблони-водохлебки?
     Где-нибудь в июне или июле мы наблюдали обильный сброс зеленой завязи.
Что здесь поделаешь, осенью зачастую оставались без вкусных плодов, до которых куда как охочи были маленькие ребятишки. Хотелось порадовать их приличным урожаем, ан что не очень-то у нас и выходило. 
Ну, думаю, ладно! Раз трудно справиться с таким делом, чтоб по ночам поливать бельфлер-китайку,  пусть будет у нас возле террасы другая яблоня. Нужен сорт более устойчивый к погодным капризам насчет дождей.
Взял у соседей-садоводов черенок от крупноплодной яблони, плоды которой созревали в середине осени и при этом не стремились поскорей упасть на землю. Ко всему впридачу были они покрыты почти сплошным алым румянцем, славились прекрасным ароматом, а на вкус… словом, да здравствует замена! И не страшны нам погоды любые!
Привил черенок, стали мы ждать, когда новая ветка поднимется вровень со старыми, одарит ребятишек яблоками алой красы и замечательного вкуса.
Но пока надо бы под боком дерева что-нибудь посадить, верно? Там ведь свежеиспеченный прогал в кроне. Нет задиристо-густой тени, хватит всегда доброхотного солнышка и для  гармонично благоухающих цветов, и для тех же помидорных кустов.
Нет, до пасленовых яблок, то есть до упроченно сидящих под веткой помидоров, дело не дошло. Им было выделено уютное местечко в другом углу сада.
     Наша бабушка, никому не говоря ни слова, походила по соседям и где-то раздобыла неприглядную на первый взгляд травку.
Низеньким был кустик, посаженный ею под яблоней, хотя потом-то мы увидели, что травка эта достаточно высокая. А почему кустик у садовницы был малорослым? Бабушка состригла две трети верхушки, чтобы росток хорошо укоренился и дал на следующий год солидную прибавку в высоте.
Кто за ним наблюдал? Да уж нам, взрослым, добиравшимся до садового домика лишь поздним вечером, не до того было, чтобы любоваться невзрачной метелкой тоненьких былинок.
Кто раздобыл новое травянистое растение, тот  по стечению обстоятельств и должен был вплотную им заниматься.
Что ж, рыхлила землю возле дерева наша старая бабушка. Она же и поливала зеленый росток из чайной кружечки. Её и только её была забота, чтобы собирать мелких гусеничек, что иногда пытались подкормиться под яблоней.
Осенью она подсмотрела, как я взял лопату  -  в сентябре, октябре мне полагалось перекопать землю под деревьями. Зачем в обязательности орудовать лопатой? А чтоб корням веселее было дышать и расти вширь от стволов.
Вот она меня высмотрела, подошла и говорит:
-  Под привитой веткой не копай.
-  А что такое?
-  Тут у меня травка растет. Чистый лимон.
-  Цитрусовые? В наших северных краях?
-  Там увидишь.
Насчет гибридов лимона я был наслышан, и вкус тех же грейпфрутов мне был известен. Но одно дело скрещивание различных пород цитрусовых, а другое  -  «чистый лимон», как выразилась наша садовница.
Пусть найдутся северные ягоды, которые тоже по-своему знамениты,  -   хотя бы клюква и брусника. Однако тропический плод есть статья особая, и заморские гости, согласимся, к снегу и морозам нисколько не расположены.
Поэтому столь пристален будет наш взгляд на южную экзотику.
Ароматная кислота, разбавленная горчинкой, отличает привычно большие плоды грейпфрутов. Если же иметь в виду вкус первозданный, то не очень-то разбежишься в средней полосе России касательно  цитрусовой «чистоты». Правда, есть такой сорт яблок, что на зубок  -  действительно почти «чистый лимон».
Мякоть кисло-сладких небольших яблочек дает удивительное ощущение  -  ты приобщился к знаменитым цитрусовым, чей целебный аромат успешно борется с различными недомоганиями человека.
И всё же яблони-лимонки никак не идут в сравнение с травой, которую бабушка определила как лимонную сродственницу.. Тут наблюдается разница  не только в габитусе крон, верно?
     Покрыто-семенные растения, как считают ботаники, знаменуют собой солидный шаг в развитии растительного мира.  Каких гигантов флоры дала эволюция! И значит, примитивно низенькая травка будет обязательно демонстрировать собой некую ущербность по отношению к роскошным высокорослым растениям высшего порядка.
Я ошибаюсь насчет ущербности?  Всё же пусть мой рассказ идет своим чередом. И будьте уверены, ошибка, если она обнаружится,  будет досуже исправлена.
Когда на следующий год под привитой веткой яблони потянулись к свету зеленые былки, никто и не взглянул в их сторону. Лишь бабушка, дождавшись мелких листочков на тонких ростках, заохотилась понюхать их.
Благорасположенно покачав головой, она прибавила нежной зелени к байховому чаю, заварила смесь и…
Мы охотно угощались напитком, в котором не было ни одного ломтика лимона, но зато столько было знаменитого цитрусового аромата  -  не передать словами!
С удовольсвием, надо полагать, посещали бабушкину куртинку пчелы, из чего следовало сделать вывод:  не за кислинкой листьев они прилетали сюда, а за сладким нектаром. Медоносной, выходит, оказалась эта низенькая травка.
Потом-то уж прознали мы, что сильный лимонный запах дает растению эфирное масло. Оно, как известно, в жару испаряется обильно, поистине радостно, и облачко эфира примечается пчелками. Хлопотливые труженицы знают  -  в цветках тут найдешь для себя много вкусного и полезного.
А почему они знают это?
Потому, что подобные растения распространены не только в южных краях, но и в срединной России. Растут они пусть не в просторных лугах, но как раз среди кустов на лесных опушках. И туда привычно отправляться пчелам за медосбором.
Мелиссой прозывалась травка нашей бабушки. По-латински если, то вот так: melissa officinalis, и лекарственным ко всему прочему оказался этот «чистый лимон». Был он, как выяснилось, никакой не травкой, а многолетним травянистым растением из семейства губоцветных.
Стебель его может достигать метровой, весьма приметной высоты, которая пусть не идет в сравнение с яблоней-лимонкой, всё же располагается повыше одуванчиков. Тех самых одуванчиков, что всегда готовы заселять овощные грядки, а не только одни лишь подзаборные проёмы и обочины канав.
Нет, не докучала нам приятственная мелисса. В этом предприятии не соревновалась ни с вездесущими одуванчиками, ни с мясистыми лопухами, ни с колючим татарником
     Можно даже сказать, пришлась кстати, поскольку наша бабушка жаловалась на одышку  и сердцебиение, пила травяные чаи. Когда ее сердце давало себя знать, чем занимался «чистый лимон»?
Мелисса убирала боли в области сердца очень быстро. Недаром в Болгарии, к примеру,  народная медицина исключительно уважительно относится к этому растению, наделяя его свойствами утолять боль, успокаивать нервную систему, снимать сердечно-сосудистые спазмы.
Долго прожила наша садовница. Насколько знаю, травяные чаи поддерживали ее здоровье изо дня в день. А когда бабушки  не стало…
Ее дети, внуки и правнуки видят по сию пору у нас в саду куртинку замечательного травянистого растения. Все мы любим пить чай с мелиссой. С удовольствием ухаживаем за ростками.
Мы  частенько поминаем садовницу, что подарила нам память о себе, такой доброй и заботливой ко всему живому, к саду нашему.
Не знаю, как объяснить, но листочки с сильным лимонным запахом для нас не просто память, а еще и обязательное утешение, когда говорим о прошлых днях, о тех днях,  когда были живы все наши добрые старики.
Сегодня думаю: знала бабушка, как ее травка лечит сердце и сосуды? Вряд ли наша садовница пользовалась медицинской литературой. Доходила до нужных знаний, как говорится, эмпирическим путем.
Но факт есть факт, именно холестериновые бляшки мешают кровотоку в организме человека. Растворению их станут способствовать кислоты, которыми богата мелисса. Ведь кроме дубильных веществ, в листьях найдешь  кислоту олеановую, урсоловую, а что касается аскорбиновой, то ее весьма приметное количество  -  150 мг %. Недаром приступы тахикордии, боли в сердце снимаются вполне успешно.
Исследования медиков показали: отвар  мелиссы способствует понижению кровяного давления, урежению ритма сердечных сокращений. Это ли не доказательство того, насколько не ошибалась бабушка в своей любви к «чистому лимону».
А знала ли старательная садовница,  что ее травка оказывает благотворное влияние на головной мозг человека, убирая головокружения и шум в ушах?
Наверное, догадывалась, потому что постоянно употребляя чай с лимонной травкой, до  преклонных лет сохраняла незамутненную память и веселый ум.
«Подожди тут копать. Прежде там копай!»
Просила она что?  Оказать честь и благорасположенность  «чистому лимону».
Вот и стараюсь я уважить мелиссу по силе возможности вплоть по сегодняшний свой многовозрастной день.
В моем саду нынче нет мичуринской Бельфлер-китайки. Есть две мичуринских яблони того сорта, что был выведен учениками из сеянцев селекционера.  Был выведен уже после  ухода Ивана Васильевича из жизни.
     Сорт назвали  «Память Мичурина».
Он, этот сорт, очень любим нашими детьми и внуками, что меня радует. Также и то в спокойное довольство, что невдалеке от двух чудесных яблонь растет куртинка чудесной травы.
Наша бабушка оделяла плодами из сада своих внуков, своих детей. А хоть и дальних родственников. Хоть каких соседей.
Эта добрая повадка, не иначе, стала той причиной, что ее потомки озаботились благополучием, здоровьем уже всех людей на Земле. Как говорится, живите и благоденствуйте! Выживем мы все в термоядерном веке  -  найдет человечество способы уцелеть даже при планетных катаклизмах. Разве не так?


НЕОТСТУПНОСТЬ  СЕВЕРА
    
     Вспоминаю знакомого северянина  -  журналиста из Нарьян-Мара. Вот уж упорный человек! Много раз ходил он в Малоземельскую тундру, где оленеводы очень озабочены сохранностью угодий. Там каждому олененку мягкий ягель в радость, да только трудно сохранить молодняк. Есть препоны от тех же промыслов, не шибко радующих ягельники чистотой,  -  от нефтяников и прочих копателей.
Да и сама погода нынче доставляет столько хлопот, что поневоле призадумаешься. Что касаемо всяческих рассказов о Севере, то завораживают они по прежнему распорядку бытия.  Думается  и  думается  -  в  порядке  неотступной пристрастности  -  о чем?   О непростом  тамошнем  житье и неуступчивых  проблемах Приполярья.

*      *      *

Жил в Северном океане ветер по прозванию Ледовик. Летом, когда потеплее было, он не лютовал. Не обижал маленьких медвежат и тонконогих оленят.
Попугать он, конечно, попугает: налетит неожиданно, забросает их пригоршнями снеговой крупы. Засвистит озорно и умчится в ледяные поля, залитые лужами талой воды.
Под солнышком торосы рушились, рассыпались звонкими пластинами и сосульками. Слушая эту музыку, Ледовик мог расчувствоваться и прослезиться  -  окропив океан теплым дождем.
Зимой он становился безжалостным  -  свирепо накидывался на всех.
Белых медведей загонял в сугробы, где они спали до весны. Оленей угонял далеко на юг, в тайгу. Там, среди высоких деревьев Ледовику не разгуляться, оленят не поморозить.
Разгонит, ошалелый, всё живое по закоулкам и воет по-волчьи над пустынными снегами. Ох, сердит! Ох, зол!
А спроси у него: с чего бы ему злобиться? Так он и сам не знает, что ответить. Возьмет и запуржит, засвистит погибельным свистом, завоет жалобно.
А как завоет, так потом непременно ворчать начинает, круша в мелкую крошку ледяные поля, поднимая острые торосы.
От холода и круглосуточной тоскливой ночи у него приключаются раздражение и печальное томление. Всё ему плохо. Всё не по нём, а слова поперечного вымолвить  -  никто не скажи.
На скалистом берегу росла береза, и такая она была нежно-прелестная, что океан налюбоваться не мог. Затихал в немоте, когда та, поймав ветвями  легкий ветерок, вдруг сарафанчик распушит и зашелестит листочками.
Пока она молчала, Ледовик ее не трогал. Но вот однажды береза, устав от его сердитости, ворчанья и воя, сказала:
-  Эк, его разбирает! И чего шумит лютым зверем? Вокруг ни души на сотни километров. Однако он бушует, будто завидел ненавистных врагов. Ровно желает вступить в смертельный бой. Да ты глаза-то открой, ветрило окаянное! На кого сердце держишь?
Ледовик возмутился.
Как? Береза осмелилась подать голос? Кто она такая, чтобы ему перечить?!
-  Против тебя держу сердце!  -  заревел он.  -  Против тебя. Я тут хозяин. Что хочу, то и ворочу. Ты не указывай мне, как себя вести. Не потерплю-у-у!
Гнет он березу к земле. Хочет сломать. Но она за скалой укрылась. Злому ветру не достать.
Оттого он сердится всё сильней.
Но сколько ни дулся, сколько ни пыжился  -  береза цела и невредима. Ветками укоризненно качает и его, Ледовика, стыдит:
-  Нехорошее задумал ты дело. Не мешало бы тебе одуматься. Что я плохого сотворила? Ведь чистую правду сказала. Не прибавить, не убавить. А правда всегда дорогого стоит, сам знаешь.
-  Молчи!  -  кричит Ледовик.  -  Растерзаю-у-у!
Поднял он с земли снег. Ничего теперь не видать в сплошной метельной кутерьме. Тени какие-то мелькают в камнях, и скалы подставляют гранитные лбы неистовому ветру.
Растерялся Ледовик.
Где эта дерзкая говорунья? Кому листья обрывать, кому ветки ломать, когда высится перед тобой один лишь черный гранит? Скалы отбивают в сторону метельные снеговые наскоки.
Силен полярный ветер, слов нет. А белоствольная тонковетка-береза, как известно, гибка. И понимать надо одно: пока Ледовик со всеми своими силами собирается, чтобы вырвать с корнем правдивую ослушницу, она успевает низко нагнуться и спрятаться за камнями.
Бросался, бросался Ледовик на скалы. Потом догадался, что лучше применить хитрость.
Он улетел во льды. Затаился, потому как ловкость будет в том -  выждать, подкараулить тонковетку. Ведь прячется та до поры до времени, а потом надоест ей пригибаться, правильно?
Она обязательно расправит поникшие листочки и выпрямится. Здесь как раз исполнится весь хитрый замысел.
Когда он улетел, береза, словно по приказу, ветки подняла, зашелестела радостно листочками. Захотелось ей послать приветы и светлому небу, и волнам океанским.
Откуда ни возьмись  -  Ледовик. Прыгнул на каменистый берег. Обрушился шквалом и переломил неосторожную.
Хрустнул ствол, и тонкие ветви упали на черный гранит, на серые валуны, покрытые мхом со стороны океана. Злой ветер принес ледяную пыль, засыпал дерево снегом.
-  Вот я тебя и упрятал навсегда,  -  сказал он.  -  Станешь теперь молчать, как мною исстари заведено. Отныне ты пленница. Отдаю тебя в руки вечной мерзлоте. Она любит меня. Вечная мерзлота не расстается с моими подарками, ха-ха!
Снова улетел он во льды, и стало на берегу тихо. Лишь волны океанские шипели, растекаясь пеной по гальке. И почти неслышные падали с неба редкие капли дождя, холодной изморосью покрывая гранитные лбы скал.
Полярная ночь, как ни длинна здесь она, сменяется днем, когда полгода светит солнце, не прячась за горизонт. Затем ночь опять вступает в свои права. Но в свой черед непременно приходит день  -  по обязательному природному закону.
Идет время, неостановимо оно, и вот как-то при свете солнышка… да, это был ясный полярный день. Птичьи базары галдели на высоких утесах, как раз по-над солеными волнами. Высоко в небе кружили большие морские чайки. Они громко кричали.
О чём кричали?  Их радовало всё, что они видели: и солнце, и необъятный океанский простор, и земля, с которой  сходил снег.
Небо полярное, глянь! Вернулись в тундру олени!
И правда, вернулись важенки-мамы и с ними вместе пришли оленята. Здесь им раздолье. Есть где побегать, и нет кусачих таежных мух. Куда ни пойдешь  -  кругом много вкусного розоватого лишайника, ягодников. Сочная трава встает по берегам ручьев и речушек.
В теплых лощинах, укрытых валунами от шалостей Ледовика, зеленел мох и поднимались грибы  -  подберезовики, подосиновики, которыми охотно лакомились олени.
Когда начали таять льды, злой ветер расчувствовался. Полетел к скале, чтобы пролить слезу над сломанной березой.
-  Эх ты, горемычная!  -  думал Ледовик.  -  Ну, чтоб тебе промолчать. Была бы сейчас жива и здорова.
Он туманом, влажной изморосью навалился на камни, отыскивая пленницу вечной мерзлоты.
Вон торчит пенек. А рядом лежат тонкие ветки березы.
Они были… с зелеными листочками.
Зажил надлом, ожила тонковетка. Распустились почки на березе. Тянутся вверх трепещущие листочки.
-  Жива?!  -  удивился Ледовик.
-  Как видишь,  -  ответила правдивая ослушница.
Заплакал ветер, стал прощения просить. А карликовая береза шепчет: перестань! пришлось мне стать маленькой, однако же я не лью слезы! и тебе не стоит разливаться тут неоглядными с под небес ручьями!
С тех пор полярным днем частенько хмурится здесь небо, и множество сынков, дочерей карликовой березы шевелят листочками.
О чём шепчут ветру?
Наверное, уговаривают не разводить холодную мокреть.

*      *      *

Север нас завораживает.  Его титаническая величавость кружит голову  особливостями и природными богатствами. Но при всем том обязаны мы, как говорится,  держать голову в холоде,  -  не увлекаться «горячительными»  соображениями, склоняться  неотступно   к  истине мыслетворчества. И сие будет очень полезным для всеобщего здоровья.
Кладовые нефти и газа велики,  зело привлекательны, ан можно поиметь от северов и другую немалую пользу.
Печора так четко разграничивает тундру, что правобережье и левобережье имеют здесь самостоятельные прозвания. Разница между местными землями имеется, однако трудности проживания  -  хоть на запад от реки, хоть на восток  -  примерно одинаковые.
Приметы бытия касательно истории стародавней, новой и новейшей также сходные.  Мой знакомец всё больше о Малоземельской тундре мне рассказывал. А я, приглядываясь к истории новейших времен,  позволяю себе глянуть попристальней на юг. В сторону, которая может сыграть очень важную роль в сегодняшней жизни Севера.
Как неотделима  -  вестимо!  - Малоземельская тундра от Печорского края, так судьба впадающей в океан реки неотрывно связана с жизнью великого и славного потока, впадающего в Каспийское море.
Взять хоть пример из прошлого. Осели  гонимые когда-то староверы -  на Русском севере, в Заволжье. Но ходила древняя вера и в елово-пихтовые пармы печорского прибрежья. Конечно, в землепроходцах были разные люди: и охотники за пушниной, и  торговцы, и отчаянные исследователи неведомых земель. Я это к тому, что русаки издавна приметили интересную подробность. Низовья Печоры не уступают  -  самой большой по тому времени  -  своей реке. А имечко ей?
Так что не ошибкой стало с древних годов называть таежную реку Северной Волгой.
Старая история пусть подскажет: наш нынешний интерес к волжским плесам вполне естествен даже в разрезе храброго землепроходства.  Эта смелая повадка и сегодня нам сгодится. Потому как в новейшей истории тоже есть проблемы бытия.
Малоземельская тундра, что на левом берегу, и Большеземельская, что на правом, как известно, снабжают олениной не только столицу ненецкого округа Нарьян-Мар. Хватает поселений, где сердечно жалуют мясной припас диетического свойства.
Вот лишь вопрос  -  будет ли жизнь здешняя и впредь достаточно благосклонна к оленеводству, к привычному проживанию здешних обитателей и сохранению культуры самобытного ненецкого народа.
Когда я думаю о Печоре, обязательно приходит на ум Волга. Почему, спросите. Но разве нет ответа в том, что происходит сегодня с природой?
Климатические пертурбации все больше беспокоят общественное мнение. Во многих странах принимаются меры к тому, чтобы снизить уровень выбросов в атмосферу парниковых газов. Катастрофически быстро тают нынче ледники в горах, полярные снеговые шапки.
Усиливается мощь ураганов, сила проливных дождей, и катастрофа с затоплением Нью-Орлеана грозит также приморским городам Европы.  Над Новороссийском, Архангельском,  Владивостоком, Мурманском тоже висит дамоклов меч беды.
Нам удастся сгладить неумеренности климата, если широкий северный поток протянет руку не менее широкому южному. Кто сказал, что надо забыть о старом проекте подпитки для волжского потока? Что у Печоры  иная задача, собственная до упора?
Подсказывают: она исключительно делово подогревает океанское прибрежье, не позволяя стуже напрочь заморозить ту же Малоземельскую тундру.
Аргумент слабоват.  Ведь отступает ледовитость по всей акватории здешних морей. Зато свирепеет ледовитый ветер из-за невиданного ранее перепада температур. Что касается юга России, там усиливаются процессы опустывания. Пастбищное животноводство хиреет, поскольку некогда кормные степи оголяются и ветер начинает перелопачивать горы песка.
Зачем нам бешеные ураганы в тундровых оленьих угодьях и пыльные песчаные бури в приволжских низменностях?
Печорские воды так напоят южные степи, что «зеленые фабрики растениеводства» станут забирать из атмосферы избыток углекислого смога. Живительным кислородом наполнятся пески юга России, пустыни сопредельных государств. Людям, что называется,  - процветай крепче и радуйся искренней!
Северная Волга должна сказать свое веское слово.
Оно поможет напоить жаркие просторы, сгладить неумеренности климата. Процесс индустриализации человечеству с какой стати останавливать? А вот климатические изменения как раз можно и нужно регулировать. Тому началом стать способна  Печора.


ТРЕЗОРКА

У каждого пса имеется своя жизненная история. В историческую всеобщность касаемо собачьей жизни вдаваться нет нужды. Вот только помнится и помнится мне Трезоркин случай.
Дело происходило на реке, где провел я неделю отпуска.
Хозяйка наша хотела поутру поставить чайник на огонь, да вышла осечка. Ведро с вечера стояло пустым. Как это мы забыли про воду? Надо мне сходить на родник к бакенщице.
Дом ее  - на речном крутояре. На охраняемой территории старинного леса.
Набрал я воды. Поднимаюсь наискось горой, а тут подле дома  бакенщицы - собачья конура.
И вот, потягиваясь, вылезает оттуда...кошка. Палевая красавица с черными пятнами на боках. Эй, киска-кошурка! Ты как это вдруг не убоялась хозяина конуры? Или здесь теперь кошкин дом?
- Убежал мой Трезорка. Вторую неделю носа не кажет,  - говорит вышедшая к огородной ограде бакенщица.  - Нынче в лугах мышей полно. Может, приспичело ему блазниться на полевок. А скорее всего сбежал в деревню. К друзьям-приятелям. Там ведь у него дом-то родной, у меня жил приемышем.
Осудили мы Трезорку за неподобающее путному псу легкомыслие. Стоим разговариваем, я любуюсь кошкой. Вот вроде бы не заморская синеглазка. Нашенской стати гибкая раскрасавица. Но поди ж ты, не похожа на прочих мурок!
- И котенок у нее пригожий,  - подсказывает бакенщица. -  Такой баской, прямо сиамский.
Тут и сыночек кошуркин сунулся из конуры. Нас не преминул заметить  - замер.  Мамаша успокоительно замурлыкала, и он подошел к ней.
Та внезапно отпрыгнула от него, вскочила  на толстый сук  - валялся возле крыльца обрубок сосны. Вскочила, мяукнула.
-  Это она приучает его лазать по деревьям,  - растолковывает мне собеседница.  - Однако он не торопится на верхотуру. Котенок себе на уме.
Ленивец садится на камень у тына. Начинает облизывать лапки.
Бакенщица смеется.
- Был бы здесь Трезорка,  - замечаю рассудительно , -  науку лазанья по деревьям живо освоил бы этот ленивец.
Собеседница вздыхает  - чего уж тут спорить?! И кошке Трезорка сгодится. И при доме он не помеха. Как говорят в народе? Хорошо живет Ермошка, когда есть у него собака да кошка? То-то и оно.
Пошла она в деревню. Надо разыскать Трезорку. Он всем нужен. А я отправился тропинкой восвояси  - с ведром, где плескалась потихоньку студеная вода из ручья.
Не нашла пса наша знакомая бакенщица. И через пару дней узнал я его историю.
Муж бакенщицы  -  однорукий инвалид  -  выпросил себе у знакомых помощника. Чтоб отваживал сторож непрошеных гостей.
Лаял громкий помощник исправно. И была у него одна привычка еще с прежнего, тощего деревенского житья-бытья.
Что за приверженность наблюдалась у собаки?
Когда подводило живот, убегал он в приречные луга. Там охотился на мышей-полевок. Унюхает норку, отойдет в сторонку и ждет. Лишь проживальщица луговая выберется на белый свет, чтоб перекусить какой сладкой травкой или семенами, пес двумя лапами вперед -  прыг. Хвать!
Беспородным слыл Трезорка. А походил своею статью на лайку, но при всем при том очень крупную, и лапы у него были приметно широкие. При охоте своей накрывал ими солидный объем травы и накрепко зажимал добычу. Ей никак не вырваться, не убежать. Ему в таком разе доставался непременный завтрак. Или обед  -  когда шибко везло касательно луговой охоты.
У бакенщицы жилось сторожу получше, чем в деревне, где разных собак избыток и многим приходится самим заботиться о пропитании.
Факт, что не вот вам голодал помощник инвалида.
Но ведь не зря говорят, что привычка  -  вторая натура. Не смог он избавиться от тяготения к луговым трапезам. Муж бакенщицы даже сажал его на цепь. Ничего не помогало  -  выкручивался, убегал. Иной раз на целый день.
Приманивали его. Снова сажали на цепь.
Записной луговой охотник мог неделю терпеть свою будку. Потом вновь выкручивался.
Там-то, в лугах, приметил удачливую собаку пришлый человек. Тоже, видать, большой любитель поохотиться. Удалось чужаку подманить Трезорку. Тесным ошейником смирил вольнолюбивого пса, повел на пароход. Повез в свое городское местообитание. Чтобы потом ходить с удачливым псом в лес, брать там хоть птицу, хоть какого зверя.
Вот, значит, почал уплывать знакомый берег. Завыл в отчаянии Трезока. Переполошив весь пароход, стал рваться, грызть ременный поводок. Подманка новая уже не прельщала, не брала его. Не помогали ни грозные окрики нового хозяина, ни ласковые уговоры пассажиров, которым неизвестна была суть дела. Оборвал вольнолюбец пристегнутый к ошейнику ремень да и сиганул с высокого борта прямо в быструю реку.
Пересилил стремнину, не пересилил, однако не появился потом ни в деревне, ни у бакенщицы. Разговоры недоумевающих пассажиров дошли в конце концов до береговых проживателей. Только на пароходе посчитали Трезорку за сошедшего с ума и глупо утонувшего. А деревенские, нет, те лишь поглядывали на приречный луг  -  на любимое место Трезоркиной охоты. Поглядывали и помалкивали.
Не было у них веры в какое-то собачье бешенство. А что было? Наверное, понимание: очень красиво речное прибрежье, и луговое разнотравье уж так сладко пахнет по летнему времени, что в радости пребывания тамошнего хоть у кого закружится голова.
Вспоминаю Трезорку. И думаю:
«Мне дорога Россия  -  со всеми ее полями, лесами, горами  -  очень сильно. И наверное, как раз поэтому мои мысли о судьбе нашей планеты всегда возвращаются к Отечеству. Земной шар огромен, но ему нужна бесконечная наша любовь, потому что нет всем нам жизни без родных мест.»


СТИХИ О ПРИРОДЕ

Наш грузовик с воем скользил по норовистой глине. Разбрасывал во все стороны  -  с несусветным старанием  -  липкие холодные ошметки. Однако же оставался на месте: с бензиновым мотором этакий ноль без палочки.
С того несчастного момента, когда машина, стращая нас бедовым голосом, сползла в Малиновый овраг, когда вменила нам в обязанность из кабины соскочить прямиком в желтовато-жидкий суглинок, прошел не иначе что полный час.
Всемерно торопились сумерки.
В черемуховых соловьиных угодьях по берегам ручья, текущего в речку  -  неширокую, однако же наверняка достославную  -  стало заметно темнеть.
Мы несколько раз торкались к кузову. По команде самозабвенно выдыхали, наваливались на борта. Дружка в лад дружке голосили.
Что именно? Какого черта кричали?
Ну, как же  -  по ситуации: раз, два, взяли!
И всё же будьте уверены насчет упористо-несчастного момента. Автомобиль оставался неумолимо равнодушным. В смысле присущего продвижения.
Касательно мощи стального мотора надобно отметить: никаких барахтающихся не прибавлял сантиметров. Не говоря уже о бахвалистых метрах.
Как ни старались, не было нам дороги. Цель путешествия брезжила где-то в недостижимом отдалении. И потому ноль без палочки, сами понимаете, торжествовал, хотя бешеная дрожь сотрясала капот.
Водителя и пассажиров пристрастно окутывал дым из выхлопной трубы. Подключенно забрасывало грязью из-под буксующих колес, всё глубже погружающихся в овражную преисподню.
-  Вот зараза!  -  не выдержал Михаил.
В нашенской компании у него было твердое положение  - шофер. А то, что взялся он за рубль подвезти меня и кривулинского мужика Филиппа Коробина в деревню, так  отчего не взять, коли дают? Не постеснялся, благо пассажиры не высказывались на этот счет вслух.
Присев на корточки, хозяин грузовика заглянул под кузов:
-  Придется идти за помощью. Не выбраться тут.
-  Ну и  топай!  -  вдруг выпалил Филипп.  -  По твоей милости попали в Малиновый овраг. Дурак ты, Мишка. И шалопут. Тоже чемпион моторных гонок нашелся!  Папироску  -  в  зубья, и одним пальчиком править. Как живы-то остались?!
-  А ты не боись.
-  До сих пор во лбу стоит об том мысль. Взять бы тебя да без штанов спустить в овраг. По крапиве.
-  Ну, ты! Дядя!  -  поднял голос Михаил, неуверенно идя на рассвирепевшего Коробина.  -  Не очень здесь возникай.
-  Хватит вам,  -  сказал я устало.  -  Иди, Михаил, в деревню за трактором. Мы посторожим пока машину.
Проклиная раскисшую дорогу, лысые покрышки, председателя, экономившего на резине, шофер полез на крутояр.
Березки на верху косогора стояли тоненькие. Он старался помочь себе  -  хватался за них и, обрывая листву, постепенно продвигался вперед.
По прошествии нескольких громких минут скрылся из наших глаз.
Причина здешней сырости  -  глубина овражная и понизу густая растительность, плохо пропускавшая солнечные лучи. Явный избыток тенистых деревьев наблюдался, вот  Коробину и пришло на ум согреться, обсушиться. У него пошли в ход отвалившиеся от берез сучки, а также ветки, что гляделись не шибко толстыми.
У меня по случаю имелись городские газеты.
Ими не задержались обложить волглую растопку. Под нее как не напихать азартно? Пусть добросердечно занимается огонь!
Вот, значит, насовали туда в проявившемся приступе усердия. Кочегарному недосмотру сказали крепколобое нет  -  и не замедлило пламя вполне ухоженно проявиться.  Смолистые сучки помедлили, потом пыхнули дымком в порядке естественности. Огонь не разрюмился глядя на сырость, а наддавал и наддавал. В полном соответствии с тем, как споро прикладывали мы к нему заботливые руки. Вскоре поднялся языкасто, и вовсю затрещали податливые веточки.
Оба, Филипп и я, не догадались захватить с собой чего-нибудь поесть. Зачем было нам входить в догадку, коли быстрая машина уж никак не обещала задержек в дороге? Без припасов ехали, налегке.
-  Дома едьбы полно,  -  ворчал мой спутник.  -  Баранчука освежевали на той неделе. А здесь какая радость? Сиди, ровно пес приблудный.
Возвращался Коробин в родную деревню из большого села, что располагалось у широкого тракта и где гостевал у старого приятеля. Надоело ему, колхозному пенсионеру, обминать бока на лежанке  -  за семь верст от своей деревни покурил на пару с давним другом, посидел с ним под окном на лавочке.
Теперь вот возвращался к привычной лежанке. Нет, в гостях он, конечно, посидел не только у  приятеля под окошком. К тому заходил, к другому, потому как перекинуться словечком со знакомым каким разве станет лишним?
Невредно это, да и тамошние новости не мешает прознать. Женился кто на которой или что еще сотворилось, а пенсионеру нет резона терять интерес к володимерским случаям.
-  Хорошо тебе на пенсии,  -  сказал я, решив отвлечь Филиппа от мыслей об ужине.
Коробин пробурчал недоверчиво:
-  Так уж. Непременно.
Пришлось поддать напористого жару:
-  Нет, что ли? Ты блины кушаешь или спишь на печи, что хлеще того, а денежное довольствие идет. Верно? Ты на двор ночью выйдешь, небом подлунным залюбуешься, но пенсия тебе знай копится. Это и есть хорошо, даже замечательно.
Греясь у огня, Филипп не то чтобы рассердился, он  вначале грустно вздохнул, потом отрубил:
-  Вот и видно, нет у тебя идеи.
Что называется, из рук в мои суемудрые руки выдал толечку непрезентабельного недовольства.
Мне враз и напрочь сдаваться не пожелалось. Хотя организатор костра ясно дал понять: насчет коробинского благополучия собеседник рассуждает легкомысленно. Незамедлительно я отреагировал вопросом:
-  А у тебя есть?
К моменту этому, когда пенсионер позабыл думать о баранчуке, хитрости свои я уже оставил тоже. Поведение Филиппа заставило меня проникнуться любопытством. Об чем шибко заковыристом баит этот непрестанный володимерец?
Попутчик помолчал, шевеля палочкой угли, и серьезный  -  не второпях!  -  прозвучал в мою сторону ответ:
-  Имеется. Не без того.
На сей раз не было в его сипловатом голосе неуютной раздосадованности. Если что обозначилось, то одно лишь:  задумался и ушел деревенский проживатель, провалился мысленно в какие-то неизвестные мне, прошлые года.
По краям оврага еле-еле просвечивало сквозь верхушки деревьев закатно необоримое небо. Внизу, там, где сиротливо, потерянно, каменно  стояла остывшая машина, густела темнота.
Ветра не было. В эту извилистую, послушно идущую вдоль ручья преисподню задуть свежему вихорьку  -   лопни даже!  -   непросто.
Наш способный костер освещал небольшой круг, внутри которого оказалось деревце. Ствол могутности когда еще наберет, однако достоверно приближался к запланированной природным распорядком крепости, и я прислонился к нему спиной. Вытянув ноги, подставил размокшие ботинки горячему духу огня.
Присевший было на корточки, Филипп медленно поднялся. Походил вокруг обездвиженной машины  -  разминал, наверное, затекшие ноги.  Потом вернулся к костру, расположился возле моего упористого деревца и стал отрешенно глядеть на огонь. В затаенной тихости присутственного отсутствия.
Решившись вернуть володимерца к небезынтересной беседе, я сказал миролюбиво:
-  У каждого своя идея насчет жизни.
-  Оно так,  -  согласился мой деревенский знакомец.  -  Только моя не вот тебе простая.
-  Какая же, если не секрет?  -  мой интерес лишь возрос, наполнившись неприятием задумчивого коробинского отсутствия.
-  Непростая,  -  повторил он упрямо.
-  А всё ж таки?
-  Человеком надо быть.
-  Вот так штука! Дальше, как говорится, некуда!
-  Смеешься? А ты не спеши. Больно торопкий. Взять, к примеру, Мишку. Он покамест на человека похож только одёжкой. Однако с нутра  -  так себе. Вроде легонькой перелетной птички.
-  Злой ты мужик,  -  не выдержал я. Почему-то жалко стало неудачливого шофера.
Топает он сейчас по раскисшей после дождя проселочной дороге. И светит ему лишь недовольство деревенского тракториста, которому  -  заводи тридцатисильную тарахтелку и езжай на ночь глядя к  овражьей чащоре. Небось, заберет у бедолаги рубль. Для успокоения своей потревоженной души.
Коробина, против всякого предсказания, нисколько не  задела  невыдержанность спутника. Покрутил головой, словно резкие слова оказались напрочь несостоятельными. Проще говоря  -  глупыми.
Его реакция стала для меня, честно скажу, неожиданной. Он затем ухмыльнулся, ровно держал запазухой солидный припас несомнительной мудрости, и продолжил спокойно:
-  Птичка божия летает… Я не злой, а справедливый. Правду отчего не сказать? Кому хочешь доложу. Да вот этому… Громовержцу… пожалуйста. Шофер наш  не иначе как чересчур легок. На вес, на погляд  -  на суть. И парень сам знает об этом.
-  Брось, Филипп!
- Я выбранил его очень крепко, верно? Но он ведь малый здоровый. Запросто мог съездить ругателю по сусалам. Ан не тут-то было! Почему? Кость у перелетной птахи легкая, и Мишке супротив человека не устоять нипочем. Думаю, он имеет мечту о пенсии непременно.
-  А ты, значит, не из перелетных, и начхать тебе на денежное довольствие.
-  Не начхать. Но вообще-то здесь у тебя есть правда.
-  Вот видишь. Уже начинаешь со мной соглашаться.
-  Погоди. Я человек. И бабу свою любил всю жизнь. Не отказывалась она рожать мне детей. Теперь посмотри Мишкину супружницу. На кажинном углу талдычит: рази с таковским разгуляем заведешь детишек? Эх, мало ты знаешь народ здешний! С гулькин нос пожил в Кривулино. Через неделю куда гостя понесет  черт? Остался бы на побывку сверх назначенной меры.
Скоро вытащил нас трактор на твердый проселок, и продолжилось мое путешествие по Владимирскому краю. К слову сказать, я  частенько заглядывал в деревню, где  проживали мои родственники.
Имел удовольствие знакомиться с маленьким речушками ополья, с его снеглазыми озерками и  березовыми рощицами.
По душе мне тамошние хлеборобы. О многих храню память.
Владимрские тропинки ведаю, это бесспорный факт.
Почему-то больше всего запомнились летние календы. Может, потому так приключилось, что везло на пригожие погоды. Всё детство, до взрослых годов жарило ослепительное солнце, сияло над моей головой поистине празднично, вдохновенно.
И не было у меня большего счастья, чем окунуться, поплескаться в каком-нибудь омуточке досточтимой Пекши.
Тропки, известное дело, любят прихотливость, извилисты они зачастую. Заводят иногда в незнаемые дебри.
Речки бывало переходил вброд, продирался сквозь густые заросли. Что скрывать, страшновато становилось, когда забирался вглубь какой-нибудь чащоры. Ох, велик Муромский лес на южном, Мещёрском склоне ополья!
Не могу сказать, будто гнала меня в прихотливые тропы особая жажда приключений. Нужда чаще всего заставляла пускаться в путь-дорожку.
Иногда приходилось нашему деревенскому дому невмоготу. По какой грустной причине? Семейство не «семь я», числом позначительней. И припасов  -  мяса, крупы  -  вдруг случалось, что не хватало. Глава фамилии начинал размысливать, чем обиходить, накормить народ. Посмотрит, посмотрит на худой стол да и наладит нас на рынок.
Вижу как сейчас. Покидаешь овощей с огорода в мешок, нагрузишься, потом топаешь километров двенадцать до железной дороги.
Доберешься до разъезда, сбросишь тяжелую ношу с отвисших плеч и ждешь поезда. Тому не в радость кататься по стальным рельсам  среди небогатых редких деревушек, доходу негусто от немногочисленных пассажиров, и он проходил здесь всего раза два в день.
Едешь, неудержимо дремлешь, отдыхая. Небось, подняли тебя ото сна раненько, вышли из дому часов в пять утра.
Когда-никогда, а доставит железка толпу досужую  туда, где можно продать овощи, приобрести какой товар. Невелик городок, но есть в нем заветные ряды, и они обещают огородникам хоть не шибко весомый, а прибыток.
Тут нам понадежней насчет копейки. Потому что расставаться если с пупырчатыми огурчиками, то где? В селе, ближайшем к деревне, куда как невыгодно. Имеются там своя тугая капуста, отменная морква, не говоря уж о привычной всем картохе.
Брали меня ходить по лесным и полевым тропам не затем, чтоб утруждался в рядах огуречной торговлей. Как грузчика  -  в этом качестве пребывал, путешествуя по ополью. Потому у весов не стоял, а гулял по городку, пока ноги держали.
Уютным гляделось поселение, никто парнишку не обижал, хоть издалека прибывших здесь враз отличали  -  своих ведь знали досконально. Кроме того, местные не шатались бесцельно по улицам, как позволяли себе гости. И не глазели по сторонам, дивясь на старинные дома из красного кирпича, на машинную станцию, где ремонтировали трактора. На пожарную вышку и на ворота маленького, но всё же настоящего мясокомбината, куда въезжали грузовики.
Назначали мне час, когда непременно должен объявиться в рядах. Его пропускать было нельзя: иначе будет упущен обратный поезд.
Вот я опять возле огородников, донельзя довольный видами нешумных улиц и палисадников. Овощи проданы, пупырчатые огурчики охотно приобретены теми горожанами, что были при средствах. Они нашим товаром останутся довольны, я точно знаю.
Мы скоренько собираемся. И  -  на железнодорожную станцию. Поскольку нагулялся в городке от души, я опять задремываю. С тех пор в поездах очень люблю спать. Мне до того здесь сладко, уютно, что не выразить словами.
На разъезде покидаем вагон. Ввечеру двенадцать километров отмеряешь драными ботинками. Почему они у меня завсегда просили каши? Да черт их ведает! Вдруг что тропки оказывались чересчур длинными. А может, подошвы тех послевоенных времен были далеко не железными.
Думаете на неделе мои путешествия подошли к концу? Нет, погодите. На следующий день хозяин дома высказывается вполне докозательно:
-  Ну вот, денежка теперь имеется у семейства. Давайте рассуждать. Надобно, к примеру, сходить в сельмаг. Затем, чтоб прикупить соли, крупы, керосину, спичек. Если не принесете мне фабричного табачку, не будет прощения. Надоел нашенский самосад. До чего, зараза, едкий!  Дым аж глаза обжигает. В магазине всё же поприличней курево.
Вот так. Глава свое слово молвил. Таким образом распрекрасным довел до нашего сведения насущную нужду. У него в деревне  -  кто станет спорить?  -  дел полно, и тогда получается, что давайте, други, вновь собирайтесь в дорогу.
До села, где можно отовариться, ровно три километра. Туда и обратно если, то выходит… разве мало? Достаточно, чтобы притомиться опять.
Отказываться никто не пытается. Потому как у народа потреба жить всем числом нормально. А лежать на лавке и поплевывать в потолок ни у кого нет желания даже в помине.
Кстати, тропинка длиной в шесть километров для молодого народа  -  это почти ежедневное путешествие осенью ли, зимой ли, весной ли. Куда ты денешься, раз ближняя школа в том селе? Автобусом никто не торопился подвозить тебя, даже на грузовик не надейся. Что уж говорить о легковом автомобиле, когда и трехкилометрового проселка-то не различишь? Хилая тропочка  -  вот всё, что есть у вас, школьные учащиеся, для проходу к знаниям.
Летние походы в магазин при сем обстоятельстве нас уж скорее не печалили, а радовали. Да и то: в черемуховых овражках поют, порхают вольные птицы, сопровождают путников неизменно жаркое солнце в голубом небе и пахнущие луговым разнотравьем ласковые ветерки владимирского ополья.  Красота!
О ней до сих пор щемит мое сердце. И когда дает оно знать о себе, то забываются дорожные тяготы, приходят на ум такие  соображения, чтобы сочинять стихи о необыкновенно привлекательной земной природе.


ПРОСЕЛКИ И ШИРОКИЕ  ТРАССЫ

Три березки, кучно выросшие на небольшом пятачке поодаль от других деревьев.  Угор, вершину которого облюбовали белоствольные сестрички, дает им полную волю покрасоваться.
Они растут так тесно, что между ними, если протиснуться, то с  превеликим трудом.
Чуть подале  -  обрыв. Там, в понижении,  колышется потихоньку  стена камышей.
Дует от деревни, с холма, ветерок. Седые метелки качаются, как заведенные.
Из камышей вспорхнула птица. Ударила крылом по ближней метелке, и та вздрогнула, подалась в сторону. Потом успокоилась, стала, как и соседки, медленно поматывать седыми космами из стороны в сторону.
Неслышен ее участливый голос, но понятен намек  -    эй, кому надобно в деревню? идите напрямик, по тропе.
Если приглядеться., то и впрямь увидишь: тянется через камыши извилистая дорожка.
Была б она прямая, тогда какие вопросы? Пешеход ее проложил, нечего и гадать. Но раз обнаруживаются  при более пристальном взгляде ее извилины  -  с колечками, с причудливыми веерами тупичков, приходится держать ухо востро.
Чего это она,  в самом деле,  такая  кудревато завивающаяся? Не приведет ли доверчивого путника в бочажину,  в сокрыто гиблое болотное место?
Не очень-то похоже, что проложил ее целеустремленный пешеход,  местный деревенский житель.
Приходит мысль:  может, олени здесь, в камышовом раю, побывали?
А вдруг это камышницы,  болотные курочки, маленькие родственники журавля, понатопали в низине?
Нет, не бывает их в срединной России столько, чтобы толпами бродили по заливным лугам.
Причина извилистой тропе другая. Коль приглядишься получше, заметишь  широкие следы резиновых сапог с их рифлеными подошвами.
Двинулись те сапоги смело вперед, в темную воду. А узенькие резиновые сапожки с высоким каблучком  -  вона как вдавился он в мягкий суглинок!  -  остались стоять подле трех березок.
Чего ждала тут каблучка хозяка?
Небось, ожидала, что быстренько срежут и принесут ей камышей. Дома их можно поставить у порожек или в углу избы. В высокий гляняный кувшин.
Они будут радовать глаза гостям природной своей красотой. Своей копной длинных волос, которые зашевелятся  враз  -  лишь подойди и  на них дыхни.
Живут, значит, камыши. В избе невозбранно благоденствуют.
Станут теперь всю долгую зиму стоять в деревенском дому красавистые высоконькие растения с белыми прическами.
По всему видать,  найдется им обязательное дело  -  напоминать о луговых просторах, о загадочных лесных озерах и вольном ветре. Ах, как это всё хорошо!
Тянутся  по  чудесным лесным и степным  далям всяческие  дорожки.  Проселки, тропы и тропки. Интересны мне, признаюсь,  не только тропы камышовые, но и малюсенькие тропки боровые. Впрочем, широкие дороги также…
               
*      *      *

У Тропы не было важнее занятия, чем лежать в ногах кудрявых  берез и  стройных елок.
Зеленые листочки деревьев еле слышным шепотом убеждали ее в пользе вечерних прогулок. Колючие иголки сосен косо посматривали сверху вниз.
Белоголовые одуванчики говорили о Тропе:
-  Лежит, как приклеенная. Никуда не ходит. А ведь странствовать по свету интересно.
Тропа была невозмутима.
Да, на нее посматривали неодобрительно, о ней шептались беспрерывно. Она прекрасно знала, что о ней думали, но все же убегать не спешила и не торопилась оправдываться.
Она чем занималась?  Работаньем.
Работала  -  и днем, когда солнечные лучи просвечивали сквозь узоры ореховых занавесей, и ночью, когда луч одинокого электрического фонарика упирался в узловатые корни. Те самые, что вылезли из холодного сырого суглинка на свежий воздух.
«На всех не угодишь,  -  размышляла она.  -  Всякого орешника, всяких одуванчиков в лесу хватает. Все вокруг умненькие. А ходить с места на место не очень-то солидно Тропе, видавшей виды ночью и днем.»
О чем она мечтала?
Тропа  -  будет пусть это нескромно  -  хотела стать настоящей проселочной дорогой.  Она, видавшая кое-какие виды, твердо знала: надо лежать себе и лежать. Будто тебя приклеили.
Известно, всем до нее найдется дело  -  тяжелым походным ботинкам и легким сандалиям, ботикам и резиновым сапогам. Исправно они тебя наставляют на путь истинный, а ты,  как наберется  толкового соображения в достатке,  знай цепляйся за глинистый пригорок. Не убегай в сторону от корявого соснового корня. Привечай даже мелкую лужицу, что натечет после дождя.
Так она думала. Сама о себе.
Само собой,  денечки с востока да на запад катились бесперебойно спорыми солнышками. По заведенному распорядку суток.
И события в лесу происходили. Не без того.
Дубки случайно укоренились и выросли в светлом березняке. Наверное, у себя в дубраве им было бы куда лучше. Но все же подросткам этим нравилось стоять здесь, пообочь тропы.
Тут было полюдней, понимать надо. А значит  -  что?
Да то и выходило, что веселым юнцам в радость всякое развеселое представление. Знай себе в поясе изгибайся каждодневно, стать свою показывай гибкую. Опять же можно  пышной прической размахивать, чтоб летела она по ветру  -  то на одну сторону, то на другую.
Ой, они были очень общительные, эти юные создания, охотно взмывающие в высоту длинными ветвями при малейшем шевелении воздуха!
Нелюбовь у них какая? Нелюбовь у них  -  не глядите на возраст  -  серьезная. Такого рода, что любому серьезному и основательному в сплошное назидание и непременный укор. Обязательно подскажут: эй, вы там! не прыгать у нас с места на место, понятно? ведите себя солидно!
Вот такие были дубки.
Ясно, что никогда они белоголовых одуванчиков не поддерживали. За их легкомысленность. За пустоголовость.
Тропа считала: дубки мои друзья на все времена.
На самым лучшим другом стал ей упорный и очень верный Подорожник.
Он не отходил от нее ни на шаг. Вслед за ней взбирался на бугорки, опускался в лощинки. И отдыхая, пил из дождевой лужицы.
Зимой обычно исчезал, однако обязательно каждую весну появлялся вновь  -  то на бугорке, то в лощинке, то возле новой лужицы.
- Я тебя уважаю,  -  сказала ему как-то весной благодарная Тропа.  -  Ты не улетишь за сладкой жизнью на луг. Как эти болтливые одуванчики.
- Мне с тобой хорошо, -  ответил верный друг. -  Ты способная ходить по лесу. С бугорка на бугорок. А от добра добра не ищут.
Однажды каблук спешащего путника наступил на листок Подорожника. Вдавил его в землю почти целиком.
Дождалась Тропа случая и в сильный дождь вытолкнула пленника из ямки.
Подорожник мигом расправил листок. Потянулся  -  зеленея, красуясь  -  вверх, к небу, пролившемуся живительной влагой.
Дождик дал ему новые силы. Тропа в трудную минуту поддержала. Так чего ему чахнуть!?
Забрел раз в березняк могучий бык из деревенского стада. Чересчур напористый, он лез напропалую  -  через кусты орешника, через нежные пушистые всходы елочек на песчаных пригорках.
Он чуть не сломал молоденький дубок. Ударил его своим копытом  -  словно тяжеленной железной колотушкой.
Тот даже закачался от нежданного подарка.
Затем бык взрыхлил Тропу острым рогом. У Подорожника напрочь оторвался лист.
- Бедненький мой!  -  взволновалась Тропа.  -  Как тебе, наверное, больно! Выживешь лы ты, мой дружочек?!
Подорожник выпустил на ранку млечный сок  -  капельку, не больше, но она была целебной.
Прошел день, второй. Под загустевшей волшебной капелькой затянулась рана. Язвочка излома только малозаметным шрамом и напоминала теперь о себе.  Да кому надо смотреть на то, что напоминало о прошедшем?
Нет, не скажите. Кое-кто, может, очень и очень. Посмотрел бы. Потому как многим станет это не по душе  -  когда их твердым копытом, словно тяжелой колотушкой! Когда их ни с того ни с сего  -  острым рогом!
Другой какой, весь из себя шибко умненький, на месте Подорожника побежал бы куда глаза глядят. Лишь бы подальше очутиться от Тропы, по которой прут самоуверенные быки. Но ее дружок даже не помышлял об измене.
Он только прижался к ней крепче всеми своими помятыми листьями.
Одуванчики, те не упустили случая похихикать. Что с них взять? Издалека видно, какие головастенькие и, значит, шибко сообразительные. Конечно, они и в тряпочку потихоньку посмеялись. И в открытую над дурачками всласть не раз потешались – что, получили? так вам и надо!
Если б Подорожник знал, что ожидает его впереди, прислушался бы к одуванчикам?
Скорее всего нет, а между тем Тропа становилась все шире. Случилось это ясным днем  -  по ней поехала повозка.
Их становилось больше и больше. Разнообразных   -  скрипучих и не так чтобы слишком.
Что ни тележка  -  то четыре обода. Каждый глубоко врезался в землю. Резал все мягкое, нежное, зеленое из растущих на Тропе травинок.
В конце лета уже и следа не было упрямого Подорожника.
Кто бы ведал, как переживала Тропа, ставшая Проселком, о своем дружке, об исчезнувшем Подорожнике?!
Так и ушел Проселок под снег  -  весь исплакавшийся, полный бездонных луж, которые до краев были полны непроницаемой черной печалью.
А весной оглянулся Проселок: батюшки-светы! По обочинам  -  сплошные шелковые ленты. Мягкие. Зеленые. Подорожниковые.
Сколько друзей теперь у него появилось, у грустного Проселка. По такой-то причине самое время, чтобы гнать подальше печальную грусть-тоску.
Нет нынче старой узкой Тропы, а  есть широкая проселочная  дорога. За минувший год она приобрела множество прекрасных друзей.
От сего дня армия надежных и верных Подорожников всегда станет сопровождать новую лесную дорогу  -  широкий Проселок.

*      *      *

Сколько дорог было пройдено мною по Верхневолжью!
И в болота заносили ноги меня, и в приречные волжские пески.
И в огромно-высокие сосняки, где привольно было шириться по сухим буграм всяческим проселкам.
И в мрачновато-сырые черничники, столь богатые на ягодные подаренья, что  вообразить невозможно.
Касаемо ельников и березовых рощиц, почему-то помнятся тамошние тропки, малохоженые, вдоль и поперек исчерченные корнями деревьев.
Березки по известному закону природы постепенно уступали наступу елей и сосен. Когда через пару-другую лет посетишь знакомые места, уже с трудом  узнаешь приметные особливости, потому как меняется лес, хвойные породы теснят лиственных родичей,  и тропки…
Некоторые напрочь исчезают, а с некоторыми вот такие  происходят чудеса  - рождаются проселки, грейдеры, асфальтовые двухпутки, а затем и широкие трассы, что дают странам Земли шанс к движению в более достойное существование.
     Что ж, счастливого пожелаем пути человечеству в его продвижении на трассах цивилизации и гуманизма.


ЦВЕТЫ НАРОДНОГО ПРОМЫСЛА   

Леса и обширные луга пообочь новгородского Ильмень-озера богаты разнотравьем, слов нет. Однако обрадуется сердце вдвойне, когда в деревенском дому увидишь не только цветы с ближнего луга, но и  -  поделки здешнего промысла. Вышивку по шелку либо иной какой прочной материи.
     Когда обнаружишь на видном месте вышивку, прозываемую крестецкой строчкой, думаешь: а ведь мне повезло, не иначе!
В чем тут особая прелесть сердцу?
А в том, что к одной красоте другая тянется.
Затейливые завитушки на полотенчиках народного стародавнего умельства так хорошо, так достойно прислоняются к узорочью ильменских заповедных дубрав. К белопенным разворотам озерных волн, весело блещущих на солнце.
Звездочки духмяных цветов, лепесты изумрудных стебельков, розочки медовых клеверов подсмотрели мастерицы именно в здешних лесах и на полях.
     И  -  перенесли на свои полотна, вышитые тонкой, но прочной нитью.
На диво сильна связь у местного деревенского художества с родной природой. Что с тихой речкой Мстой. Что с белыми облаками, гуляющими по северному нашему краю. Что с теплым настойчивым ветром, который в ильменском прибрежье прозывается шалоником.
А разве нет у новгородского промысла ничего общего с историей всей Древней Руси?
О, кто бы знал, как сильно тянется душа простой вышивальщицы из деревни, что приютилась возле озера, как уважительно, песнопевно тянется она к вековечным преданиям! Оттого здесь и рождаются по сию пору всяческие сказания.

*      *      *

У доярки Алевтины был дружок Сергуня Боков. Был до поры до времени. Потом в город подался. И  -  нет его.
Затворилась Алька дома. Сидит тихой перепелочкой, строчит кружева.
На славной Новгородчине этим-то промыслом занимались незнамо с каких времен. Слух шел  -  со дней самого царя Гороха. Нынешние старухи девками были, а уж гнали белые строчки по льняным полотенчикам, по хлопковым скатеркам.
У кого учились таковскому прогону?
У матушек своих, известно. Ведь те, молодайками бегаючи, сами науку проходили у родительниц. Привечали, значит, художество. То самое, как покрывала, накидки, полотенчики украшать кружевным узорочьем.
Мастерицы тутошние известны были. И в славном Новеграде. И в богатом Питере. И в первопрестольной столице, Москве белокаменной.
Гнали они всё больше крестецкую строчку  -  розочки по крепкому полотну, а также лепесточки либо звездочки. Шитое кружево как раз выходило на диво прочное красавитое, и очень охотно употребляли его модницы городские. Для той склонности, чтоб имелась у них особая прелесть в жизни.
На сей день мастерицы тако же не перевелись быть. Шибко строчат, потому как приработок хороший. Алькино рукоделье им при всем несравненном  умельстве сгодилось на погляд.
Они взялись нахваливать девку, чтоб крепче приохотить кружевницу к художеству. Однако ей и самой нравилось красавистое занятие. Время есть  -  сядет у окна. Ладит вышивки.
Вот как-то к вечеру строчила она белой катушечной ниткой по синему шелку. Меж тем думает: надо бы послать вышивку Сергуне в город. Пусть припомнит, как жизнь проживал в родных краях.
Какую поделку лучше-то послать?
Думала себе, всяко полагала. Спать пошла  -  и во сне привиделся ей богатырь новгородский, древней Руси защитник. Говорит он Альке:
- Не лишнее задумала ты, девица-кружевница. Подари свою забаву шелковую Сергуне. Посмотрит парень на рукоделье новгородское  -  заведется у него мысль. О родной землице. Глядишь, что возвернется в деревню.
Поутру встала Алька, умылась, позавтракала, а в голове всё вертится, крутится цепкое соображение: ой, не пустяшная забава  - припомнить копейных своих прадедов!
И деться крестецкой мастерице нельзя никуда. Кроме как ладить новую поделку художественного узорочья. Сразу принялась застрачивать белую нитку вокруг старинной ильменской лодьи. Обрисовано у нее судно с носа до кормы звездочками. Волны показаны белопенными розочками. И сидят на борту новгородские дружинники.
На их кольчугах расцветает лепест нежного цветенья. Ровно ландыши белеют на шелку. Каждое копье остро и стоит прямехонько. Как будто нежный лепест выбросил острую стрелку и красуется невозбранно. Парус опять же прихотливой ниткой завлекательно обрисован.
Светлый он по обычаю парусному. И горят на нем крупные августовские звезды, не что иное. Оттого кажется: это приветная ночь укрывает своим покрывалом лодью с дружинниками.
Идет от вышивки звездный чудный свет, и у каждого должно растаять сердце от таковской красоты.
Дальше что Альке сотворять?
С края до края шелковой поделки встало дивное вышиванье, однако по всей длине  -  снизу да вверх  -  еще немало свободного места. И понизу можно пустить белую строчку с затейливым узором, и поверху не мешало б кой-что с пользой выстрочить.
На ум вот только нейдет, каковскую картину незабвенно изобразить. Животину разве? Петуха на заборе или кошку с котятами? Но вряд ли в таком разе образуется чудо чудесное, потому что где не видать на Руси кур, гусей, собак, овечек? Что ни говори, а везде водятся на деревенских дворах.
Не отпускай крепкую думу, рукодельница. Ищи завлекательно толковую незабвенность.
А что если занять остатошние места розочками да лепестами хоть кленовыми, хоть дубовыми?
Ой, не будет здесь лада, коль посередь полотна разметалась лодья с богатырями-копейщиками!
Нет, выдумка должна быть сродни чудесному ночному видению, которое объявилось намедни во сне. Стало смеркаться, и поскорее легла Алька спать, чтоб снова что-нибудь объявилось нелишнее. Приснился  ей новгородский купец-молодец.
Говорит:
- Так и быть. Послужу тебе, девица, за ради славного промысла, новгородского крестецкого вышиванья. Но поимей в виду: не для одной наживы ездим мы, тароватые купцы, по городам и весям. Желаем как раз преумножения богатству родного края. Ладить со всеми ладим, но крепко держим в уме  -  пусть новгородские ремесла набирают силу, цветет довольством отчизна. Мы, девица, того не забываем, кому от нашего занятия преподносится польза. Такими ли нас увидят на твоем полотне, кружевница?
- А как же? - сказала ему Алька.  -  Я коров завсегда могу обиходить на ферме, и строчку поведу на шелковой поделке в обязательности ровно, никому не в укор.
Вот и вышло, что пониже лодьи воинской появилось на Алькиной вышивке судно купецкое, товаром груженое. Стоял там кудрявый гость, набрав полную грудь сладкого воздуха любимой новгородской сторонки. Много по дальним местам ходил, теперь домой возвернулся. И так ему это завлекательно  -  просто чудо, как хорошо!
Всё бы ладно, однако на рукоделье Алькином осталось местечко свободное. Оно было на самом верху. Собственное изображение туда поместить ильменской кружевнице? Возмечталось ей поначалу, потом решила: оно бы сгодилось тогда, когда...ой, не надо об этом!
Отложила она вышивку в сторону. Утро вечера мудренее  -глядишь, приснится подсказка в третью ночь. Вот оно и станет ясно, куда нитку споро строчить.
Так случился еще один вещий сон?
Не миновал он Альку, приключилось такое дело, объявилась чудесная подмога. И встала у девицы чуть повыше лодьи воинской мирная церквушка, стародавней старины зодчая поделка.
Что звездочка яркая  -  то, если приглядеться, затейливый кирпичик. Другая  примечательность: чудится, будто вырастает из вод ильменских душевно-древнее строение. Репка вся как есть незамутненно приметная, а придел к себе манит, просит услышать слово предков-новгородцев.
Рыбы в Ильмень-озере плавают, дивятся на хватких копейных дружинников, на купцов-молодцов, на кирпичную умелость скромных русских мастеров. Очень, видно, по душе извечному Ильменю те Еваны, Власы и Прокопы, что превыше всего ставили родины благополучие.
Матушка наша, сторона дедова и прадедова,   -  слышалось почти что явственно  -  служили мы честно, и не было тебе отказа от нашего работного уменья, от  нашей силы и ловкости, от терпенья и упорства.
Птицы над озерными водами парят и вроде бы кличут: что, нынешние россияне, не избыла у вас любовь к родине? помните свой корень? желаете отчей земле благополучием цвесть?
Кажется  -  так птицы кличут жалобно.
Глянувшему на вышиванье Алькино хочется, чтоб работалось ему усердно и чтоб не обижалась на него родимая сторона, ждущая помощи от людей.
А и правду сказать: разве не нужны по нынешним временам на Руси честные да работящие? Очень даже повсюду нелишние.
Полотно, вышитое белой строчкой, Алька уложила в посылку. Поехало оно в Сергунин город.
Что далее содеялось? А вернулся  Боков. Приехал он к Альке. И стали они обустраивать совместное житье-бытье.

*      *      *

Ильменские сказания и в наши дни множатся. Например, можно много интересного услышать о том поселении возле озера, где доныне сохраняется искусство новгородских вышивальщиц.
Тут наблюдается уже иной корень, вовсе не языческий. Нет разговоров о леших и кикиморах.
     Поскольку увидите вы тягу к доподлинной истории русских древних княжеств, то не сможете не вспомнить, как пришли на Русь тумены хана Батыя. Удалось им с прежним степным удальством повоевать возле Ильмень-озера?
Не удалось. Осечка вышла. И не потому, что баба-Яга разметала своими длинными волосами степняков.
     Вряд ли кто спасение от Батыя поставит в заслугу лешим, или кикиморам, или водяным. Хотя вера в силу языческих богов, их пособников, их чудес была в этих местах всегда.
     В байках, в рассказах  по сию пору вышивальщицам и прочим обитателям старинного поселения не зазорно упомянуть, к слову сказать, о водяном.
     Скажите: причем здесь водяной? Да при том, что в дни Батыева наступа случился возле Ильмень-озера страшный потоп. Наводнение огромной силы размахнулось вдоль по всей Новгородчине, забурлило да и повернуло грозные тумены в сторону от города. Водяные тому причиной? Их проделка  насмешливо развернула степняков? Из-за их возразительных хитростей не случилось сражения?
     Не стоит гадать. И Новгород выиграл от сего водного наступа, и сама государственность российская в дальнейшем получала не раз подмогу от выходок природы. Но если взять и обойтись без чудес, то… не станем спорить с  фактом: были исторические предпосылки особого рода.
     Были они, веские причины для того, чтобы российская государственность мужала и крепла… крепла в союзе с другими культурами, другими экономиками.
     Нынче россиянам очень хочется укрепления взаимоотношений со всей Европой, со всеми странами Земли, разве не так? Это верный путь для решения всяческих проблем. О нем знали в старину, знали в Петровские времена. И в те времена, когда был провозглашен принцип мирного сосуществовавния государств с различными устройствами.
     Единение народов сегодня поможет не только России.  Оно даст шанс всем странам избежать экономических потрясений. И позволит также обуздать те климатические пертурбации, которые ведут к природным катаклизмам континентальных размахов.

      
СЧАСТЬЕ  ЛЮДСКОЙ  ЖИЗНИ               

Птахи-луговки сюда не залетают. Вихорьки поречные вязнут в частоколе дрёма, вологодского дремучего леса. В ельне так тихо, словно и птице, и зверю заказан сюда путь. По правде сказать,  не слишком тут приветливо: темновато, да и сырость обнимает тебя, ровно сумрачный хлад в погребе.
Но вот вроде впереди посветлело. Частокол порядком изредился, и теперь покрытые мхом вековечные молчаливые ели стоят уже не так густо. Можно словить на плечо или на ладонь пару-другую солнечных зайчиков.
Нет, это не берендеево царство, это ельник-черничник, что накрепко укоренился пообочь реки. Вон и полянка ягод проявилась за распаренными на солнце, беловатой смолой облитыми стволами. Угощайся черничными ягодками, гость дорогой! Не пожалеешь.
Я  -  туда.
Лес негустой здесь, а хворосту под ногами куда как много. Прелый валежник потрескивает негромко. Ветки, валяющиеся на земле, покрыты мхом, и потому поляна выглядит сплошным зеленым лугом. Тут гляди в оба. Споткнуться, зацепиться сапогом за толстый сук и упасть  -  пустячное дело.
По обманно ровному лужку разбросаны осанистые моховые кочки. А вот сошлись в круг полуметровые папоротники. Их листья словно выпестованы искусным резчиком. Каждая веточка ни дать ни взять перышко неведомой птицы. Кто воткнул эти роскошные перья в зеленый ковер?
Звенят комары. Пахнет прелью, грибами. Я увлеченно собираю ягоды. Иногда паутинка прилипнет к потному лицу.
Нынче урожай богатый. По-над кочками и моховыми блюдцами  -  повсюду кусты черники, отягощенные крупными ягодами. Тронешь пальцем  -  и сизый налет пропадает, блестит смоляного колера чернота.
Подумалось: хорошо бы взять с собой кустик черники. Из тех, что побольше разросся  -  покрупнее. Можно будет посадить его недалеко от дома.
Раскопал корешки, потянул за веточки. А там, внизу, в земле  -  длинное корневище. Мало того: тянется оно к другому, соседнему растению родственного вида. Жаль обрывать. Решил прихватить с собой и другой кустик.
Подкопал, потянул. Ан не тут-то было. Уцепился корешок за третьего зеленого родича.
Фу-ты, какая незадача! Да вы, браточки, крепко друг за друга держитесь. Не стану вас беспокоить. Растите себе спокойно.
Присыпал корешки рыхлой землей, полил их из лужицы и пошел домой. И доволен был? А как же  -  ведь не порушил черничного братства.
Хочу при этом доложить: леса по реке  -  назову ее Вожей  -  стояли ране дивные. Богатые хоть ягодами, хоть спелым древостоем, которому каждый леспромхоз готов был  порадоваться. Только усердные топоры да бензопилы знатно поизредили рощи-то. 
Однако нынче ухватистые пильщики и бойкие рубщики в ум приходят  -  хозяйствовать надобно так, чтоб не пустить в распыл вологодское богатство. О нем, о лесном изобилии, рассказывал мне тамошний знаток именно что всякого разного в достатке. В той пристрастной мере, чтобы почувствовать его ретивую заботу о благоденствии зеленой природы.
Кстати, хотите узнать, как ивовая гостья помогла вожским лесорубам честь соблюсти и достаток не обронить?

*     *      *

Приключилась в лесу беда. Повырубили сосны по Воже-реке. Нет по такому случаю работы у лесорубов. Директор леспромхоза Беломор Юрьевич убивается: что это за хозяйство досталось мне? Не успели зажить по-человечески, обрести счет в банке  -  на тебе, разоряйся, останавливай пилы  и ступай с сумой по миру!
Поубивался, поубивался и так сказал лесорубам:
-  Домашних дел век не переделать. Забирайте инструмент, идите до лучших времен по домам. И чтоб не лодырничать у меня там.
Сам стал думать, как поднять леспромхоз  -  новые порубные участки отыскать, напоить трактора соляркой, снова обрести счет в вологодском банке.
Думы у него как раз очень непростые, и время знай себе утекает где по капельке, а где торопливым ручьем. Что касается вальщика леса Павлухи Огнева, он лодырничать не собирался. Ему давно уж полагалось сотворить одно домашнее дело  -  крышу покрыть шифером. Вот он забрался наверх. Глянь  -  там старушка сидит. Ногой дрыгает, хозяину подмигивает:
-  Ловка я?!
- Коли сюда в два счета забралась, как скажешь, что не шибко ловка? Ты лучше объяви, каковского прозвания. Зачем тут у меня взялась.
-  Бабка Ивашка я. Всех ивняков по Воже-Воженьке хозяйка старинная. Где хочу, там и располагаюсь. Понял?
-  Твоя забота. Сиди на крыше, раз есть таковское непременное желание. Мне с хозяйкой ивовой ссориться недосуг.
Огнев молотком тюк да тюк. Бабке тишком располагаться, видать, скучно. Принялась тарахтеть:
-  В работе, гляжу, знаешь толк, а только слушать меня будет тебе невредно. Домашние дела, они ведь такие, что и дому, и леспромхозу могут пойти на пользу. Чего б тебе не сделать кресло из ивовых прутьев? Ведь нужная в обиходе вещь. Сядешь  -  вовсю качается, и у тебя происходит улучшение душевного настроя. Каждому любо в кресле-качалке  отдохнуть. Это в озабоченный  час дня, но в особенности после трудов праведных в поле или на какой фабрике. Сотвори качалку, дорогой мастер.
Павлуха поморгал, присобачил покрепче лист шифера к обрешетке. Ответствует вежливо:
-  Уговорила. Сделаю качалку, бабушка-старушка. Спасибо за совет.
-  Нет, ты погоди отделываться спасибочками. Учись, пока я рядом. Кто тебе подскажет, как таковскую мебель в затейливости сотворяют?
Павлуха  -  тюк молотком. О новой крыше разве можно позабыть? Ни в коем разе. Но и к ивовой хозяйке не мешает прислушаться. Полезно это.
-  Учиться ремеслу не отказываюсь. Чего мне задирать нос? Знамо дело, ученье  -  свет. Только вот неученых  -  тьма. Кто у нас в леспромхозе ведает, как сплести качалку? Да ни одна душа!
Бабушка-старушка скрестит веточки. Возьмет и сунет Павлухе под нос. Смотри, милок. Разве только кресло можно сотворить?
     Опять же очень способно  -  диван. Если есть желание, то и столик чайный. А кроме всего прочего, у мастера появятся и для книг этажерка, и для посуды шкафчик.
Красавистая мебель в доме каждому проживальщику в обязательную радость, потому как сердце становится обласканным. И другое надобно взять в догадку. Плети себе и плети, прикрепляй веточку к веточке. В достатке станешь жить, коли в руках держишь красавитое мастерство.
-  Слышишь меня, вальщик леса, в одночасье ставший кровельщиком?
-  Исправно, бабуся.
-  Не надо лишь разбазаривать ивняк по Воже-реке. Берут, видишь ли, те деревца, что потолще. Остальные  -  ломают, в землю затаптывают. Навалились на береговые заросли всей своей техникой. Проредили места с превеликим усердием. Теперь локти кусают. А кусать-то не к спеху.
Ивовая хозяйка ведет разговор очень даже толковый. А куда заворачивает?
Ясный дает намек: пора береговые тонковетки пустить в дело. Мебельный цех в леспромхозе неплохо бы открыть. Будет там Огнев заправлять качалками да этажерками.
Надежда не обманет  -  снова пойдет лесопромышленная старательность по Воже-Воженьке в гору. И думать надобно директору Беломору Юрьевичу побыстрей. Ой, нужно обмыслить, как быть с пустошами, что остались после порубок! Кому они пользу дают, эти лесные проплешины?
Подсказала бабка Ивашка насчет плетеной мебели вальщику Павлухе всё как есть в достаточной убедительности. Он приоделся поприличней. Пиджак на плечи натянул, галстук нацепил на шею.  И  -  явился перед Беломором Юрьевичем с предложением:  давайте откроем мебельный промысел в леспромхозе. Набрался такого нахальства, что попросился в начальники цеха.
Поинтересовался директор, кто советом с парнем поделился, кто мастерство узорчатое передал лесорубу. Огневу что скрывать? Он сказал: бабка Ивашка, на Воже-Воженьке ивовая хозяйка.
Дескать, она с ним сидела на крыше как раз накануне. О мировой политике не говорила, потому как упирала на другое. Беспокоилась, что тонковетки затаптывают без пользы. Хотя не исключено, что в мировой политике разбирается бабка не хуже  -  все лесовики к человеческому любопытные.
Они всё ж таки старинного пребывания на Воже-реке существа. Не ленятся всяческие виды примечать. А уж прыгучие какие! Хлебом не корми  -  дай только забраться на крышу, подрыгать там ногами.
-  Ты мне голову не морочь лешими!  -  грозно сказал Беломор Юрьевич.
Рассердился директор. Раскочегарился.
Ладно, мебельный промысел разрешил. И то  -  больно хорошо.
Помощников у молодого начальника цеха нашлось достаточно. Ладили стульчики и диванчики соседская девушка Еленочка, родная Павлухина матушка да самоличная жена Беломора Юрьевича.
Что касаемо Огнева, он не вот вам давал одни лишь указания. Шкафчики позатейливее кто сотворял? То-то и оно, опять же обучал школьников, и они помогали ему в охотку.
Спорилось дело у мебельщиков. Заказы цеху сыпались горохом. Лишь успевай пошевеливаться.
Поначалу одни поселковые разбирали себе по домам готовые поделки. Потом, прослышав о красовитом промысле, стали гости накатывать из района.
Местное начальство всё как есть обзавелось вожским узорочьем. А умолчать ему перед руководством о новом доходном цехе как можно? Всё ж таки местам по Воже-реке прибавляли славы. Никак не позора бесчинного.
Приедет в поселок большой лесопромышленный начальник. Ознакомится с хитромудрой народной инициативой. Обсудит с Беломором Юрьевичем коренной хозяйственный вопрос. Да и укатит во свояси, ничего не видя, ничего не слыша, ничего не приняв во внимание?
Нет, это уж вы, пожалуйста, бросьте! Во-первых, он от души похвалит директора. Во-вторых, вот что случается в обязательности.
По железной дороге катит в постоянное местообитание гостя большой контейнер. В нём  -  весь набор ивовых плетушек. Диван двухместный. Столик для чайных церемоний. Стульчики, да шкафчики, да полочки разные, не говоря уж о знаменитом качающемся кресле.
Как приедет контейнер, так и образуется на даче в нужном месте полная удобно-плетеная  обстановка. И уж такие меблирушечки восхитительно прекрасные, что, чаи с приглашенными распивая, непременно скажет хозяин речь. О хитромудрых вожских лесорубах.
Дальше, вестимо, происходит событие. Все гости ахают от восхищения, поглядывая на Павлухинские поделки.
Спросят, не поленятся  -  по чём дивная вожская красота? Тут же получат ответ: не задешево она приобретается, но дорога на Вожу-Воженьку нынче укатанная.
Обычно сразу интересуются: проселок в леспромхоз укрыт асфальтом? Естественно уже укрыт, потому как Беломор Юрьевич опять вошел в доверие к вологодскому банку. Получил столько рублей, сколько было нужно для всяческого обустройства. Поэтому отказу покупателям не будет ни под каким видом.
Так что поехали на Вожу-реку гости из самых разных местообитаний. Нынче уже валом валят. А Павлуха их всех ублажает.
Надобна тебе этажерочка позаковырестей? Подожди чуток. Побольше этажей поднастроят  -  будет меблирушечка, что твой небоскреб. Ежели ты американского подданства.
Можно сотворить этажерочку на манер Эйфелевой башни. Коли ты приехал из французской державы и желаешь получить особое удовольствие.
Понятно, что покупателю нужно. На вожское диво подивиться и родину свою напрочь не забыть в сердечно-прелестной российской глубинке.
По такой-то жизни не добраться  беде к вологодским подельщикам, хоть и дорога в поселок стала хорошо укатанная. Разве что в игольное ушко пройти, а это непросто.
Вот как бабка Ивашка помогла Павлухе, Беломору Юрьевичу, всем лесорубам.

*      *      *

До войны мой знакомец немало звериных троп освоил в усердии промысловой охоты. Однако меру отстрелов соблюдал неукоснительно. Более того  -  благодаря его стараниям потаенные лога и сокрытые в дремных борах полянки приобретали вид вполне ухоженный.
Не дачи с полными удобствами он там возводил с друзьями охотниками, а ставил травяные стожки для удобства лосей и прочей жующей лесной публики. Кроме того, радетели, собранные из вологодских деревень и городских поселков, солонцы для зверей устраивали в укромных местах.
Много было таковских радетелей? Да уж немало. Тем паче, что война еще не успела крепко поуменьшить  число здешних рачительных  -  в смысле борового животного изобилия  -  безотказно усердных мужиков.
После войны случилось вот что. Пошел по вологодским лесам шум, грём порубщиков-заготовителей древесины с их тяжелой ухватистой техникой. Очень большие размахи приобрело древорубство, поскольку недалеко расположились сосновые боры от центральных районов страны, где потребление хоть для бумажной промышленности, хоть для строительной росло не по дням, а по часам.
К концу двадцатого века бесславно неотступные заготовки словно косой выкосили всю вологодскую область.
Что говорил мне знаток зеленомошных ельников о процессе бездумного лесопиления?  Как раз  -  это:
-  Нынче хвойных лесов у нас практически не осталось. Тощие березовые колки поднялись вокруг Вологды, Череповца, Сокола. Почитай, что вокруг всех районных центров. Ежели направишь стопы куда подале, в глухомань какую, то и там под корень оказались выведенными ране богатые лесные угодья. Нет у нас нынче ни охоты, на отличку толковой, ни приличных лесозаготовок.
-  И, значит,  в лес больше ни ногой?
-  Мало нас, кто прежним промыслом занимается. Сходить все-таки можно. Чтоб зайчишкой разжиться для семейного обеденного часа. Некоторые по прежнему распорядку ставят травяные стожки. Пусть хотя бы  зайцы малость пожируют в наших местах. О большем  говорить не приходится.
Немало написано в наши дни о проблемах лесоиспользования. Писал и автор этих строк. Утверждал в СМИ неоднократно, что надобно больше внимания уделять еловым да сосновым питомникам.
Вроде бы противников системному лесовосстановлению в явности нет, ан очень медленно набирает силу хотя бы тот же легендарный вологодский дрём. Почему?
Ответ напрашивается достаточно убедительный:  нынешняя хозйственная повадка обязательно быстрого обогащения не в ладах с  зеленой природой. Невыгодное дело  -  молодые лесопосадки плодить и без дураков ухаживать за ними.
Как  развернуться всем нам лицом к нуждам лесных угодий страны, к проблеме исчезающего зеленого плаща планеты? Пока что это вопрос больше риторический.
Хорошо хоть, чта мечта вологодская живет.
В бухтинах местных, в сказках она живет, а всё же греет душу. Видится мне, что на Земле не в одних лишь деньгах счастье людской жизни. Неужели станете спорить?


ДЕЛЬФИНЫ

Говорят, что дельфины очень умны. Этим они очень похожи на людей.
Я не знаю, должны ли дельфины учиться у людей, как жить в море. Но люди, думается мне, могут поучиться у дельфинов, как дружной семьей противостоять всяческим невзгодам, чтобы неразумность отступала перед совместными людскими усилиями сохранить жизнь на Земном шаре.
Мы сегодня понимаем, что наша планета  уникальна в солнечной системе. Она прекрасна, она замечательна, наша Большая Родина, наша Матушка Земля.
Нельзя позволить, чтобы на ней случился новый библейский потоп из-за катастрофического повышения температуры, таяния полярных шапок, усиливающихся  природных катаклизмов. Она будет жить, останется столь же замечательно прекрасной и доброй к людям, животным,  растениям,  если  у людей хватит мудрости, чтобы  объединить усилия по природосбережению, жить на Земле одной дружной семьей, где каждый народ чтит общую семейную мудрость.


*      *      *   

     Когда море было спокойным, Прыг любил играть.
Он гонялся за юркой скумбрией,  с большим удовольствием  выпрыгивая из воды. Метр или два пролетал по воздуху, пряча глаза от яркого солнечного блеска.
Нырнет, вылетит из волн, сделает глубокий вдох  -  и снова нырнет.
При этом он громко и радостно щелкал клювом.
- Опять юнец забавляется,  -  говорили старые дельфины.  -  Этот Прыг так и норовит отбиться от стаи. Попадет он когда-нибудь на завтрак акуле.
Акула боялась дружной стаи. Даже ей, быстрой и гибкой, как морскя змея, страшны  крепкие острые клювы дельфинов. Если потревожить семью, не избежать акуле метких ударов.
Поэтому она держится в стороне, но далеко не уплывает. Если удастся аметить молодого дельфина, беспечно отбившегося от стаи, то почему не позавтракать им?
Конечно, она старается поесть как можно быстрее. А то заявятся его родичи, и тогда не жди ничего хорошего. Они могут отбить всякое желание завтракать когда-либо, а также обедать и ужинать.
     Акула старательно кружит по соседству с дельфинами.
     Она ждет возможности поесть без опаски. И, конечно, стая всегда начеку.
     -  Дорогие родственники,  -  говорил Прыг,  -  не будет ошибки, если вы перестанете обсуждать мое поведение.
     Этот весельчак был быстрым, ловким. А  гордости в нем было очень много  -  как во взрослом дельфине. Как в двух своих больших родственниках… а может, как в десяти взрослых дельфинах.
     Если кто-нибудь захочет потягаться с ним в плавании, Прыг скажет вот так: ах,  не смешите меня! я быстрее всех!
     Он уверяет, что его никто не догонит. Останутся далеко позади и каракатица, и пила-рыба, и барракуда. Он с легкостью обгонит любое судно из тех, что с гулом вспарывают волны.
Успокойтесь, в море нет никого, кто был бы равен ему, быстрому Прыгу. Пусть акула широко раскрывает пасть, она останется голодной. Глупой, как  бревно, и голодной.
-  Нет, всё же он слишком самонадеян,  -  говорили мудрые родственники, успевшие в своей жизни повидать много всякого разного. Понимавшие, что между бревнами и акулами есть кое-какая разница.
-  А вы боитесь растрясти свой жирок!  -  дерзко отвечал им весельчак. Который, по правде говоря,  знал только понаслышке о бревнах, умевших плавать,   и акул видел пока что лишь издали.
Вот так поговорив с родственниками, Прыг вновь отправлялся шалить.
Он нырял в прибрежные расщелины скал, где прятались осьминоги. Что хотел им сказать?
Не говорил ничего,  потому что старался быть незаметным.
Потихоньку подплывет к какому-нибудь и дернет его за щупальце. Было интересно глядеть, как большущий моллюск сердился и начинал переливаться пурпурными красками злости.
Вволю подразнив обитателей подводных скал, молодой дельфин с разгону выпрыгивал из воды и поднимал тучу брызг. На них тоже интересно было смотреть. Они сияли  на солнце всеми цветами радуги.
Если шуметь, то шуметь нужно так, чтобы побольше стало в море шума, верно?
     И не надо спорить с Прыгом, потому что ему лучше знать, как полагается шалить.
     Акула по-прежнему кружила вокруг  дельфинов. Она присматривалась к безрассудному смельчаку.
     Если ему не хотелось никого слушать, то у нее как раз было очень большое желание прислушаться к своему вечно голодному желудку.
     В некотором отдалении она кружила вокруг вкусного завтрака. В открытом  рту  -  три ряда острых зубов.
     Ждать  -  занятие не из самых приятных, но хотелось бы, чтоб весельчак оказался подальше от дружной стаи. Акуле во время завтрака не мешает помнить об осторожности.
     Она бы и рада помнить, но когда в животе пищит...
     Ой, пищит все сильней!   
     В это время осторожность у акулы по обыкновению уплывает, будто резвая гоночная парусная яхта ...или улетает, словно большекрылая морская птица фрегат…   или испаряется, как легкое небесное облачко… как хотите, но осторожность просто-таки напрочь исчезает.
     Итак, что она, прислушавшись к животу, сделала?
     Еще шире разинула рот, вильнула хвостом, перевернулась на спину и, позабыв обо всём на свете,  кинулась на беспечного игрунчика.
     Веселый юнец увидел ее и взлетел над водой, сделав высокую свечу.
     Конечно, кое-кто проскользнул мимо, и Прыг, разумеется, крикнул кое-кому:
     -  Глупое бревно!
     Забавы дельфина продолжались, будто не приключилось ничего неожиданного. Если шутить и веселиться, то нужно веселиться громко, не правда ли?
     «Ладно,  -  подумал кое-кто. Кое-кто из очень зубастых. Кое-кто из самых упрямых существ на Земле.  -  Акулы не умеют выпрыгивать из воды. Однако они способны ухватить зубами  любого опрометчивого юнца.»
     А что думал в это время ловкий Прыг?
     Он посмеивался про себя:
     «Этот чурбан с глазами взял себе в голову, что может поймать меня. Нет, вначале кое-кому не мешает поумнеть.»
     И что же акула решила сделать?
     Самое упрямое существо на Земном шаре сделало вот что  -  вернулось назад и, широко раскрыв рот с большими зубами, снова напало на весельчака.
Высоченная свеча над волной спасла его во второй раз.
Неизвестно, почему кое-кто подумал, что не может быть третьего прыжка. По мнению Прыга, это глупое бревно могло бы догадаться, крепко подумать и понять, что резвый дельфин станет без устали сотворять высокие свечи над водой.
Может быть, акула не умела считать свои попытки? Попытки   вкусно поесть?
Во всяком случае, вечно голодное, очень упрямое создание, промахиваясь, возвращалось.
И был третий прыжок над волнами. И был четвертый прыжок.
Пусть Прыг  считал достаточно хорошо,  пусть не был профаном в арифметике, но высшей математики моря он не знал, и беда была в том, что акула, даже плохо считая, возвращалась снова и снова.
     Она нападала без устали, а юный дельфин начал уставать, и это, согласитесь, не могло его порадовать
     -  Когда же упрямый чурбан уберется?   -  говорил Прыг сам себе.  -  Мне уже надоела эта игра!.
     Бедный Прыг!  Он не понимал, что голодная акула вовсе не расположена была шутить.
     Она  всегда предпочитала иметь… что? Вкусный обед. Или вкусный ужин. Неважно что именно, но желательно, чтобы  в любое время дня еда была вкусной. К примеру, безрассудный молодой дельфин был очень хорош для завтрака.
     В очередной раз акула промахнулась, однако поспешила вернуться.
     На этот раз прыжок веселого Прыга был не очень высок.
     Акула приблизилась и вырвала из хвоста дельфина… нет, ей не удалось оторвать весь хвост, но было бы лучше, если б она снова проскочила мимо.
Молодой дельфин сообразил,  что не очень-то весело оказаться завтраком охотника. Было бы не вредным прислушаться в свое время к советам мудрых родственников.
Не будет также ошибки, если вспомнить:  у взрослых дельфинов очень крепкие и острые клювы.
  И тогда Прыг защелкал своим клювом, который был пока что не очень большой, но все-таки достаточно громкий:
-  Ко мне, дельфины! Я приношу свои извинения и спешу сообщить, что мои дела не очень хорошие. Помогите!
Дружная семья окружила акулу. Один ловкий выпад крепким большим клювом, второй, третий.
Родственники Прыга также не расположены были шутить:
-  А не убраться ли охотнику куда-нибудь подальше?!
Акула кинулась наутек.
Весельчак, чуть не оставшись без хвоста, мог пойти на дно, но родственники подняли его на своих спинах к поверхности моря.  К воздуху, без которого  юному дельфину … Короче говоря, ему не позволили утонуть.
Он будет жить. Но станет умней.

*      *      *   

Каждому хочется, чтобы его услышали, поэтому повторяю.
Говорят, что дельфины очень умны.
Этим они очень похожи на людей.
Я не знаю, должны ли дельфины учиться у людей, как жить в море.
Но люди, думается мне, могут поучиться у дельфинов, как дружной семьей противостоять всяческим невзгодам, чтобы неразумность отступала перед совместными людскими усилиями сохранить жизнь на Земном шаре.
Мы сегодня понимаем, что наша планета  уникальна в солнечной системе.
Она замечательна, Большая Родина, наша Матушка Земля.
Нельзя позволить, чтобы на ней случился новый библейский потоп из-за катастрофического повышения температуры, таяния полярных шапок, усиливающихся  природных катаклизмов.
Она будет жить.
Останется  -  она останется столь же замечательно прекрасной и доброй к людям, животным,  растениям,  если  у людей хватит мудрости, чтобы  объединить усилия по природосбережению, жить на Земле одной дружной семьей, где каждый народ чтит общую семейную мудрость.