Глава 8

    Эпистема… К счастью, Колян оказался не таким уж анахоретом. К обеду, сгоняв в ближайший магазин, он принёс «прописку» и все с чувством глубокого удовлетворения расценили этот акт как временное отпадение от францисканского братства. Едва всё было приготовлено для «тайной вечери», как вошёл сияющий Серёга и с порога огласил:
– Всё мужики, покидаю вас сегодня же! Договорился с заведующим! После обеда сделают выписку!
 
    И хотя Серёга, от переизбытка чувств, расщедрился на литровый пай, сам категорически отказался разделить с бывшими сопалатниками радость застолья. Всем немного взгрустнулось оттого, что их покидает единственное безотказное вспоможение. Что было делать прикованным к своим одрам Стасу и Юрию Михайловичу!? Юрий Михайлович даже закряхтел от расстройства чувств. Денег приплатить санитаркам, как это сделал Стас, у него не было, и потому сама мысль о ночном воздержании приводила его в состояние тихой паники.

    С вершины своего возраста он уже мог делать такие вещи, то есть, просить, говорить и совершать, о которых ещё десятилетие назад в присутствии женщин и помыслить не мог. Но подлое, гнусное свойство, невозможное в наше время качество души и потому ставшее большой редкостью –  интеллигентность, колом засевшая в самых глубинных основах Юриной натуры, принуждало его и сейчас ущемлять себя в общении с ними на столь щекотливую тему. Только от сознания, что продукты его жизнедеятельности после отправления естественных надобностей окажутся в руках женщины, что её ещё и надобно будет звать для их утилизации, напрочь закупоривало его стволы отторжения, а посему мучился Юрий Михайлович неимоверно!

    Странное дело, хотя, судя по его многочисленным репликам, женщины в его жизни играли роль страшного жупела, известную меру щепетильности в соблюдении рыцарских этикетов по отношению к ним победить в себе Юрию Михайловичу до сих пор не удалось. Невиданной силы чувство, очень напоминающее ненависть, но окрашенное благородными цветами гнева и негодования, часто прорывалось лавой из клокочущего внутри Юрия Михайловича огнедышащего вулкана затаённой страсти. Что там кипело и бурлило – бог его знает, но только в такие моменты становилось ясно, что эта благородная натура в своё время была крепко и неоднократно обижена слабым полом.
 
    Одно обстоятельство, явно бросавшееся в глаза, говорило о Юриной анахоретской жизни ярче и беспощаднее всех его филиппик и эскапад. Юрий Михайлович, судя по всему, был одинок, как вечный спутник Земли. Стас давно уже это понял по странному вакууму, окружившему его соседа. За полмесяца, проведенные с Юрием Михайловичем бок о бок, его никто ни разу не соизволил посетить! Сам он никогда не просил мобильник, чтобы сделать звонок. Не так уж и стар был Юрий Михайлович, чтобы все его родственники и друзья перемерли в одночасье. Что-то тут было не так! Не могут все вот так сразу бросить человека в беде! Какая-то тайна скрывалась за Юриным вопиющим одиночеством. Спросить напрямик Стас не решался, но и оставлять так дело он не хотел. Юрины голодные глаза взывали к сочувствию сильнее доводов рассудка. Если он сам был виноват в сложившийся ситуации, то это никак не касалось Стаса. Да Стас и знать не хотел о причинах ее.
 
    Как-то, проснувшись ночью, Стас из-под полуприкрытых век увидел, что Юра сидит на кровати. Сгорбившись, он смотрел прямо перед собой в одну точку. Его лицо было мудрым и печальным, словно вековая печаль открылась ему в эту минуту всей своей силой чувства. И вдруг Стас увидел, как по заросшей щеке Юры скатилась быстрая слеза. Стас зажмурился. Он почету–то внезапно ощутил неловкость, как будто его застали за неприглядным делом. Он продолжал лежать с закрытыми глазами, пока не услыхал, как Юра зашуршал одеялом, укладываясь в кровать.

    Утром Юрий Михайлович был хмур, неразговорчив. Стас сопоставил его настроение с ночным бдением, и что-то вдруг толкнуло его задать вопрос, осмыслив который, он сам удивился тому  не меньше, чем сосед.

    – Юр, у тебя есть какие-нибудь юбилеи? Душа праздника просит, а взять его негде! Мои еще не скоро, так хоть у тебя может, завалялся какой-нибудь поблизости. А то, понимаешь, скучно вот так, как дохлая медуза лежать целыми днями…

    Не успел он закончить фразу, как Юрий Михайлович повернул к нему удивленное лицо и сказал:

    – Ты прямо провидец! Вчера у меня был день рождения…

    – И ты молчишь!? ; воскликнул Стас. – Мужики! Тут один субъект зажилил день рождения и помалкивает в тряпочку! Мочить его в водяре!

    Этот лозунг был встречен с огромным энтузиазмом. Весь этот день промелькнул в таком приятном препровождении за тостами и пожеланиями всего и вся в адрес Юрия Михайловича, что он к вечеру, рязмякши душой, посулил отблагодарить всех по выздоровлении отличной рыбалкой у него на даче.
   
    Но все же весь тогдашний ком неразгаданных Юриных тайн так и остался висеть в воздухе, как канун первой куранты, вот-вот грядущей, но еще не прозвучавшей…
 
    ...Серёга, сердечно попрощавшись со всеми, быстро собрал свой больничный скарб и исчез из жизни оставшихся в палате людей навсегда. И хотя был произведен обоюдосторонний обмен верительными грамотами, то бишь, телефонами, адресами и прочей атрибутикой душевных расставаний, все отлично понимали, что в обрыдлой мельтешне будней опадут они скорой шелухой.

    Оставшись одни, мужики поусмехались, обсуждая столь странное поведение нормального, вроде бы, до этого человека, но скоро сошлись на том, что в сем странном случае виновата Серёгина баба.
 
    – А чего вы хотите? – задумчиво рассуждал Стас.  – Вы его жену видели? Серёга по сравнению с ней просто плюгавый сморчок! Удивительно, как такое может быть? Может, он скрытый миллионер?..

    – …или у него аппарат какой-то необыкновенный, секс-гигант! – ввернул Колян.

    – Точно! А иначе чем-бы он мог захомутать такую женщину!

    Мужикам было над чем поразмышлять! Жена Серёги была и впрямь хороша. Такое сочетание женских прелестей в одной, отдельно взятой особе, не одно мужское сердце только при взгляде на неё заставляло замирать в грустной истоме: «Эх, и почему она не моя!».
   
    – Ну вы и простота! – прервал их рефлексии Юра и в тон Стасу спросил: – Вы его дочь видели? Как мне помнится, Сергей говорил, что она в этом году школу кончает.

    – Ну и что? – хмыкнул Колян.

    – А то, что  возрастом они не вышли иметь такую дочь! Сергею тридцать исполнилось в этом году, я документы видел его, когда на перевязку меня возили. По малолетству они влетели, вот и поженили их!
 
    – Да ну, не может этого быть! Такую девочку уговорить с его-то горбом, – это надо уметь!

    – Какая там девочка! В том возрасте они все одинаковыми скелетиками выглядят. Это сейчас бабская фортуна ей подмигнула, да и то, в качестве компенсации за телеса наверняка куриные мозги ей впендюрила! – Юрий Михайлович, нервно раздувая ноздри, тяжело задышал.

    – Ничё, Михалыч, не переживай, она же не твоя! А мозги пусть Серёга ей вправляет!
 
    – Он ей мозги, а она ему рога… – Юра отвернулся и перекатил пару желваков на скулах. Стас подмигнул Коляну и сказал:

    – Да чё ты, Юра, может у них всё тип-топ. Я думаю, что не мозги главное в семейной жизни. Ты видел, как они встречались, – прямо любовь до гроба. Полный набор для мужика – красавица, ласковая, внимательная, послушная, – идеальная жена, как в прописи!

    – Во-во, все они такие бывают после случек с каким-нибудь кобелем на стороне! – саркастически хмыкнул Юра. –  Ты у нас женатый? Так что советую обратить на это внимание.

    – А чего, Юрий Михайлович, проверено? Собственным опытом делишься? – съязвил Стас.
 
    Юрий не ответил. Он только, скривив лицо, цыкнул зубом и обронил:
 
    – Как нынче модно стало говорить, «кончай базарить»! Плесни-ка лучше в стакашку…

    Как бы там ни было, после повторной дозы эта тема перестала их интересовать совершенно. Однако счастье тайного пития продлилось недолго. Заслышав в коридоре подозрительные звуки энергического характера, мужики скоренько попрятали «компромат» и правильно сделали. Что-то подсказывало им о присутствии там, за дверью начальственных лиц. Дверь распахнулась и отлично оборудованная всякими растяжками и подвесами каталка в сопровождении всего  лекарского состава  хирургического отделения торжественно вкатила в палату. На каталке лежало некое тело, издававшее целый каскад стонов, непрерывно, густослойно сотрясавших палатную атмосферу.

    Мужики оторопело воззрились на вторгшееся в их размеренную жизнь, явление.
 
    – Не иначе, как полтулова бедолаге оттяпали, ишь, как надрывается! – глядя на суматоху, с сострадательной укоризной в голосе молвил Колян. – Так недолго криком изойти. У нас тоже однажды был случай. Один уж очень сильно надрывался, ну, прямо как автомобильная сигнализация вопил. Мы к медсестре за уколом, а у неё, как назло, ничего нет. Мы ему пол-упаковки обезболивающих таблеток всыпали в рот – ничего не помогает. Часа  полтора вся палата терпела, а потом заклеили ему рот пластырем и в задницу клизму из водки почти пол-литра впрыснули. Через пятнадцать минут он уже изводил нас храпом. Ну, да это мы могли стерпеть. Утром на обходе врачи не могли понять, чего он не просыпается…

    Стас не утерпел:

    – А почему клизму?

    – Перегара нет. Пьяный, а ничем не пахнет! Поди, догадайся!

    – Так ему же там всю слизистую сожгло! – ужаснулся Стас. – Так он мог бы и умереть!

    – Ну и что? Он один, а нас пятеро бы свихнулось!
 
    Но Колян напрасно опасался рецидива. Минут через десять возня и натужные стоны постепенно затихли. Видимо, тело забылось медикаментным сном. Колян подозвал одну из оставшихся медсестёр и спросил:

    – Лидуся, скажи, что это за фрукт такой к нам привезли?

    Лида сделала значительное лицо, округлила глаза и сказала опасливым шепотом:

    – Депутат... из московской Думы, в машине его немного поцарапало.

    – А чего-ж его сюда сунули, что, отдельной палаты не нашлось?

    – Заняты боксы все сейчас.
 
    – А-а, – оживился вдруг Юра. – Слугу народа помяли! То-то я смотрю, крикун отменный! Голос как поставлен, и по пустяку разоряется!  Сколько же их наплодилось за последнее время! Напоминает мне все это милый совковый рай, сплошное «дежа вю». Все то же, но только по другим рельсам!

    – Ты о чем это?

    – О жизни, други мои,  о ней, сиротской юдоли нашей! Я о нахлебниках и клопах, то есть, партийцах и чиновниках! Одни мозги вам засирают, другие кровь вашу пьют… Что при коммуняках было, что сейчас, – все те же, только в другом корыте!

    – А чего о ней плакаться, – угрюмо ответил Колян. – Мне одна хрень, – что тогда, что сейчас! Не все равно ли, какая власть тебя сосет. Если ты говоришь об олигархах, то это масть известная – бубновая!

    – В каком смысле? – спросил Стас.

    – В прямом. Мало-мальски какой судебный процесс, так обязательно там по полной засвечен олигарх. Одни тузы бубновые, понял?

    – Однозначно! Вот, Юр, кто наш самый главный кровосос! А то партийцы, чиновники! Нет, родной мой, эти бубновые тузы нам ещё холку намнут!

    – Вот–вот, так думают все! Не поверху гляди, а в корень, как говорил Козьма Прутков, этим и отличается ум от дурости! Думаете, что криминал да олигархи уделали страну? Я вам вот что, мужики, скажу, – на сегодняшнее время чиновничий аппарат больше тогдашнего советского на порядок! А ведь мало того, что их кормить надо, значит, налоги и цены запредельные драть с народа, – эти законники творят с вами, что хотят. Раньше, хоть и было то же, но скрывали, чтоб всё без шума. А сейчас вся эта сволочь в открытую бахвалится, в насмешку над нами! Давно бы криминал во власти, олигархи и финансовые живоглоты перевелись, если бы они не прикармливали чиновников.
 
    – О, как интересно! Это школьники в пятом классе уже знают! – Колян скинул одеяло и поднялся. – Мужики, кто на оправку? Делай в горшок! Но, попомните, гадом буду, но к этому, – он кивнул в сторону кровати, на которой почивал депутат, –  даже не подойду, доже за сотню «зелененьких»!

    Коляну трудно было представить масштабы личности, кою он так искренне хотел обойти своей услугой. Депутатское тело еще пребывало в летаргическом забвении, как ровно через два часа в палату плотной группой в количестве пяти человек вошло некое сообщество. Очутившись в палате, оно распалось на две неравные половины. Двое из них, с холеными лицами и в прекрасных костюмах, прямиком направились к почивавшему чиновнику.  Впрочем, к человекам можно было отнести только этих двоих. Остальные трое, человекоподобно, прямостояще, с выражением скифских истуканов на исключительно одинаковых масках вместо лиц, обозрев, скорее пронизав, по крайней мере, так показалось Стасу, все пространство комнаты до последнего квадратного миллиметра застыли у двери и по обе стороны кровати.
 
    Пробуждение депутата состоялось по всем правилам великосветского обряда. Правда, в него были привнесены некоторые нюансы, прояснившие текущую ситуацию. Стон, легкое шевеление головы, тяжкое, хриплое дыхание, – сразу сказали о муках распластанного перед посетителями, тела. Оно открыло глаза и произнесло:

    – …вот, эти... подстроили, все же… 

                Глава 8

    Несчастье, рок по своей природе не могут быть отнесены к категориям, имеющим свойства локального характера. Эти малоприятные стороны бытия с равным успехом пожинают свои плоды, не зная никаких пределов. Всё, – от грандиозных катастроф вселенских масштабов до мелкой, микроскопической пылинки–инфузории, съеденной каким-нибудь ничтожным рачком – всё подвластно их неумолимой силе. Но если косная материя, в силу неодушевлённости, равнодушно взирает на своё истребление, плоть одушевлённая, а, тем более, одарённая создателем интеллектом, не желает мириться с таким положением вещей! Уж тут-то во всей красе выступает именно этот столь малозначимый для этих категорий атрибут!

    И потому одним пасмурным февральским днем, в два часа пополудни, локальное, единичное, в качестве индивидуальной субстанции, материальное тело, официально именуемое уже на протяжении пятидесяти двух лет Лепилиным Степаном Макарычем, бежало огромными прыжками за каким-то мелким, но таким же локальным телом столь мизерных размеров,не будь это тело мальчишкой, его можно было бы запросто принять за таксу. Может, и не только в силу размеров, но и оттого, что мальчишка, проявляя чудеса проворства, явно издевался над своим преследователем,  Макарыч столь остро воспринял эту ситуацию, выражая её возгласами типа:  «Стой, сволочь… догоню, убью!».

    Поясняя вышеизложенную сцену, следует сказать, что к утверждению, приведённому в первом абзаце этой главы, описываемое событие, по сути своей, имеет весьма отдалённое отношение. Но, опять же, как посмотреть на вещи и чьим пристрастным оком их обозреть! В глазах Степана Макарыча умыкание его мобильника граничило именно с локальной катастрофой, что бы там ни говорили разные умники!
 
    В последнее время Степан Макарыч вообще был склонен к тому, что он сам по себе является неким средоточием, мировой узловой стрелкой, на которой эти два «злохреначих», (как он сам говорил) свойства сошлись клином! Почему они выбрали его в этом качестве, Макарыч не мог понять! Он исходил бессильной злобой оттого, почему все несчастья, о каких и в страшном сне помыслить трудно, избирают его излюбленным местом своего пребывания!

    Вот и сегодня этот паршивый щенок, выскочив откуда-то из под правой руки, жалостливо загундосил: «Дядь, а дядь, я потерялся… Дай мобильник позвонить маме…». Ну, что б ему, дураку, посмотреть на паршивца повнимательнее и понять, что мать свою он видел в последний раз, когда пускал пузыри, лёжа в кроватке родильного дома!  Словно затмение нашло на него. Макарыч вытащил телефон, который только что спрятал и со словами: «давай недолго», – протянул его пацану. Тому и впрямь понадобилась всего секунда. Лишь только его маленькая цепкая лапка ухватила аппарат стоимостью в восемь с лишним тысяч рублей, как на месте, где стоял этот  паршивец, взвился маленький вихрь. Макарыч опомнился  лишь, когда увидел метрах в восьми от себя стремительно удаляющийся неопределенного цвета комок тряпок, к которому кто-то шутки ради приделал ноги!
 
    С криком «стой, гадёныш!», Макарыч бросился вслед, но с таким же успехом он мог бы гнаться за призраком, ибо «гадёныш» давно уже растворился в дальней подворотне. Тяжело отдуваясь, Степан Макарыч привалился к стене. В голове, рождаясь из частокола пульсирующих ударов, тяжело всплывала мысль: «В ментуру… надо… идти…». Он отвалился от стены и, влекомый горестным уделом, устремился по знакомому адресу.

    Дежурный, оформив  его рассказ в официальное заявление, согласно кивнул головой и, протянув протокол, сказал:

    –  Прочтите и подпишите. А вообще, дело дохлое. Вы не первый с этим у нас. Трудно найти по таким приметам пацана. Чего-нибудь конкретнее бы, тогда может быть, а так… В общем, как что-то определится, вам позвонят.

    Он скептически хмыкнул. Степан Макарыч в совершенной прострации вышел на улицу. Что с этих ментов, жопогреев, взять! Лишний раз оторвать задницу поленятся! Ну какие могут быть приметы у этого поганца, кроме той, что он есть человеческий детёныш!? И что это за место такое, где любая, самая мелкая шавка, у которой на губах молоко не обсохло, уже норовит обчистить, обобрать! Сучьи люди! Сволочной город!..
 
    И опять лихо закрученная цепочка неких молекул, которую учёный люд прозвал словом из трёх букв, обвившись вокруг тайного естества Макарыча, пробудила в нём неистребимый инстинкт залить своё горе морем единственного утешителя! Напрочь забыв о своём визите в квартиру жильца-рукосуя, Степан Макарыч ровно через десять минут стоял за столиком ближайшего распивочного заведения и с горькой складкой у губ излагал свои неудовольствия такой жизнью паре внимательных собутыльников…

    Но не только несчастный Макарыч стал избранником «злохреначей» парочки! В это же время вся компания горе-спасателей в бригадирской старательно корпела над заданием своего вчерашнего «видения», то бишь, Харицкой. Теперь мужики и рады бы были полезть хоть на Джомолунгму, но Юлия Семёновна, напрочь разобиженная наплевательским отношением к своему распоряжению, усадила расхлебаев-работничков за написание объяснительных. Прекрасно понимая, чем грозит подлинное изложение событий, мужики, старательно замалчивая пропорции событий, главным образом упирали на своевременное и длительное оказание помощи несчастному собрату. И только в самом конце, в качестве небольшого недоразумения, нонпарелью, упомянули прискорбный факт массового употребления горячительных напитков, но и то лишь для сугреву окоченевших телес.
 
    На Харицкую вся эта кипа измусоленных листочков не произвела никакого впечатления. Смахнув их в стол, Юлия Семёновна, хмуро изрекла, глядя куда-то в пространство:

    – Взрослые люди, вроде, а хлопот с вами, как… Мало того, что эти сорвали работу, так ещё Куркова арестовали…

    Слесаря остолбенели, настолько буднично и нелепо прозвучали слова Харицкой.

    – За что? – только и прорвался хором ошалело-изумлённый вопрос из десятка мужицких глоток.

    – За то! Порезанная девочка, оказывается, его рук дело.
 
    Слесаря загалдели, тут же припоминая какие–то особенности в их отношениях с Иваном:

    – То–то я смотрю, он какой-то смурной ходил в последнее время…

    – И о бабах он в разговорах ни в какую…

    – Чего там бабы, он потреблять перестал..

    – Не, мужики, рожа-то у него в последнее время ещё краснее стала! Не может этого быть!..

    Виталий к тому же вспомнил странную подробность:

    – То–то я не мог понять, чего это он отказался со мной пойти по одному адресочку!

    – Понятно, бабы его уже не интересовали…

    – Ну,  Ванька! Отмахнул кусяру себе, лет на пятнадцать, точно, Вить?

    Витя-маленький неохотно буркнул себе под нос:

    – Точно…

    Алексей вдруг, перекрывая сплошной галдеж, заорал:

    – Тихо! Это что получается, он мне должен был за сварку пять сотен, а брать я их должен с прокурора?!

    Леху тут же оборжали и посоветовали закрыть дело за давностью. Он попытался было продолжить выяснение обстоятельств, но Харицкая, поняв, что успокоить их может только резкий начальственный окрик, сотворила его с большим эффектом. Эффект вышел тем более внушительным, что она дала понять, что премией дело не ограничится, если все немедленно не приступят к работе, ибо два прогула им уже светит.<br><br>


    –…практически ничего не дало. Экспертиза показала следы крови на одежде, изъятой у Куркова, но мне кажется, что это липовая улика.
Стариков откинулся на спинку стула. Подполковник отложил в сторону акт экспертизы.
 
    –  С каких-таких пирогов ты это взял? – недоуменно спросил он.

    – Я так думаю. Кровь только на рабочей одежде, но её нет на обуви. Если учесть, сколько крови образовалось при расчленении тела, то без её следов на сапогах никак не обойтись! Там всё было залито кровью и мне непонятно, как её не оказалось на сапогах! А работал Курков в этот день именно в них.

    – Что ж, выходит, он летал по воздуху?

    – Вот и я думаю – загадка!

    – Да какая загадка! – хмыкнул Олег. – Оттер снегом, отмыл водой…

    – А куртку, всю в пятнах крови оставил висеть в раздевалке!

    – Ну да! Мужик в шоке был, – что-то сделал, а что-то упустил. Так всегда бывает, иначе ни в каком деле никаких бы улик не было.

    – Да, но не такие же ляпы! Ты ведь прекрасно знаешь, что кровь с кирзы практически отмыть невозможно. Любая экспертиза покажет её.

    – Все, хватит мне тут разводить теоретические диспуты! Давайте по тому, что имеем, – оборвал их подполковник.

    – А имеем мы, Владимир Викторович, одни заплатки вместо дела. На следственном Курков не смог сказать, где спрятал мешок с телом. Не найдено орудие убийства, Курков не смог показать, куда он его дел. Потом, отсутствие следов крови на обуви. Непонятно, опять же, как у него оказалась тетрадь сына?
 
    – Это почему?
 
    – Тетрадь старая, начала учебного года, а сынок Куркова не тот, чтобы хранить их как реликвию!

    – Ну, это ещё ни о чём не говорит,  – вставил Олег.
 
    Подполковник поддержал его:

    – Курков мог её раньше взять…

    – и таскал с собой полгода! – закончил Стариков. – Нет, Владимир Викторович, на допросе Курков показал, что в этом подвале в последний раз он был почти за месяц до убийства. Это согласуется с записями в журнале выборки ключей.
 
    – Да ключ он мог взять заранее, сделать, наконец! – ехидным резоном отпарировал Олег.
 
    – Хм, и потом таскать с собой тетрадку, этот ключ, подкарауливать девчонку, заманить её в подвал, изнасиловать, расчленить и ждать чего–то вместо того, чтобы сразу избавиться от тела – заметил молчавший до этого Сергей. – Как ты себе это представляешь? Это слишком даже для маньяка, а Курков на маньяка не тянет.

    – М–да, – протянул подполковник, – Ясно одно, – либо Курков пытается запутать следствие, – я имею в виду оттянуть сроки, – либо он отмазать кого-то хочет, взяв всё на себя. Вот что, – Куркова дожимать, – его показания всегда пригодятся, а параллельно искать заинтересованное лицо. У вас осталось всего сроку до послезавтра.

    В кабинете Стариков сказал:

    – Хорошо ещё, что шеф не догадался спросить, зачем мужику понадобилось выбрать этот подвал для преступления. Дом-то очень неудобен для этого с точки зрения частых посещений его слесарями. Там находится головной ввод из ЦТП с разводкой на три дома. Это же какой риск обнаружить тело, пока оно оставалось там! Что и случилось через десять дней.

    – Да он и не выбирал. Приспичило мужику, вот он и сунулся в первый попавшийся.

    – Да ладно тебе… первый год в убойном, что-ли? – устало ответил Стариков. – Такие мокрухи на скорую руку не делают.

    Слушая разговор ребят с подполковником, Стариков размышлял по поводу возникших предположений. Многое его не устраивало. И еще одно никак не мог понять Стариков, почему Курков не уничтожил заляпанную кровью куртку, а спокойно повесил её в шкафчик в раздевалке?..<br><br>


    Отбегав весь день по подвалам и чердакам, Стас ввалился в слесарку, не чуя под собой ног. Там стоял, что называется, дым коромыслом и мужики всем гамузом облепили Ванькин стол. На него было вывалено все содержимое Ванькиного стола и Леха, сидя в центре обступивших его слесарей, в одной руке держал предмет всеобщей зависти – дорогущую головку для нарезки резьбы на трубах. Другой он что-то писал на мелко нарванных клочках бумаги. Лица мужиков были напряжены и насторожены.
 
    – Чего тут творится? – в недоумении спросил Стас. Виктор обернулся и сказал:

    – Для тебя ничего интересного. «Старики» Ванькин инструмент делят.

    Стас усмехнулся:
 
    – А, понятно, не успело остыть тело, как братва его раздела… – Он отошел к своему столу и устало опустился на стул. Расстегнув куртку, Стас согнулся кренделем и застыл, с блаженством впуская тепло под свитер. Глядя на мужиков, мельтешащих перед его глазами, он как-то по-новому вдруг увидел их, людей, с которыми бок о бок проработал столько времени.

    Вон, Виталий судорожно сжал пальцы в кулак и время от времени обжимал ими подбородок, будто хотел содрать с него кожу. Васька-амбал навис над Алексеем и обирая полы куртки короткими волосатыми пальцами, нервно облизывал губы. Оник, с исконно армянским терпением, склонил голову на бок и только нервно дергающийся носок ботинка выдавал его напряжение. Анатолий Палыч всем своим видом показывал свою непричастность к происходящему, будто в него только что воплотился персонаж с картины «Явление Христа народу» (тот, что сидит в сторонке). Но по всему его напряженному положению на стуле было видно, коснись ситуация дела, первый прорвется к кормушке, цацкаться не станет. Витя не имел каких–то отличительных особенностей, наверное, потому, что Стас уже изучил его как облупленного, но и то сейчас его напарник казался ему сготовившейся к прыжку хищной птицей.

    Алексей тем временем дописал последнюю бумажку и, скатав в рулончики, бросил их в бачок.
 
    – Так, мужики, счас тянем спички, кто вытащит короткую, тот начинает. Потом по очереди. Пока мы тут будем оприходовать все это, – наш Ваня богатенький был Буратино, – времени уйдет много.  Чтобы его не терять, надо бы кого-нибудь организовать в магазинчик. Это дело надо обмыть, чтоб не заржавело…
 
    – Кого? Мы тут все при деле, – за всех сказал Витя.
 
    – Вон твой напарник сбегает, делать ему не хрен, зато на пару стаканов заработает…

    – Попробую. Стас, подойди на минуту… Слушай, будь другом, сгоняй в магазин, все равно до пяти ещё полтора часа.
 
    – Ладно. Бабки давай! Что брать?

    – Как обычно, на все.

    – Только эту... запивку для полоскания портянок не бери... – «джин-тоник»… – крикнул ему вслед Виталий. – Минералки возьми…
   
    Как и подобает в приличных обществах, дело обошлось без поножовщины. Когда Стас вернулся, мужики выглядели так, будто разгрузили машину дров. Потные красные, его уже ждали и, скорым темпом разгрузив сумку, приступили к питию, словно торопились обмыть покойника. Но уже через десять минут вся кампания отмякла от пережитых волнений и предалась законной расслабухе.
   
    Алексей налил полный стакан и довольно протянул:

    – Классная операция! Если бы не эта мысля, видал бы я полштуки свои, как...

    Виталий оборвал его, сморщившись, как от принятой дозы:

    – Чего радуешься… Человек в тюрягу попал!

    – Ну и чего? Не я его туда пихнул. Мужик нарвался – получай по заслугам! А инструмент ему теперь точно лет пятнадцать не понадобится.

    – Ну ты, прокурор, помолчал бы уж! Ухапал головку, конечно…

    На этом и кончили обсуждать Ивановы страсти. Всех больше всего волновало лишение месячной премии. Харицкая склонялась вдоль и поперек, но и от этой темы они скоро устали. А потому, сорвав со стену гитару, хором заорали:

    - Витя, родной, давай «газетку»!

    Витя-маленький, разомлевший от хорошего застолья, не заставил себя долго упрашивать:

             Газетку вытащил из ящика вчера я.
             Была в газетке той заметочка такая,
             Что повязали Сеньку, Кольку и Серёгу
             И снарядили всех их в дальнюю дорогу…

                Дорога та не по душе пришлась им скоро,
                И умыкнулися с этапа все три вора…
                Они направились в края родные снова,
                Чтобы сказать Тамарке правильных два слова.

             Тамарка с хахелем грузилася на хазе.
             Увидев корешей, заткнулася на фразе.
             И поняла она, что кончат её смело,
             Что порешат сейчас за подлое то дело.

   И вся компания, подхватив следующий куплет, заревела в один голос:

                В ментуре опером был хахель тот Тамаркин.
                Она наводку западло ссучила в банке
                И заложила Сеньку, Кольку и Серёгу,
                И опера пришли ей тут же на подмогу…

               А утром в хазе трупы опера с Тамаркой
               Нашли с пришпиленной к её груди тетрадкой.
               На ней написана была малява кровью:
               «Залейся, падла, досыта своей любовью»…


    Утром Стариков, собрав свою команду, сделал сообщение:

    – Вот что, мужики, чтобы упредить пендюли, которыми нас наградит начальство, я, в результате дедуктивных размышлений, пришел к выводу – Куркова гнать в шею и немедленно брать в разработку его сыночка! Это же надо, так попасться!! Как пацан!

    – Володь, дырку тебе в погон! Кончай причитать и объясни, в чем дело? – иронично хмыкнул Борис и язвительно добавил: – Твоя тупость давно уже всем известна! Давай по существу – в чем ты там прокололся?
 
    – Ты мне поговори, стратег хренов! Не ты ли упрашивал меня за Куркова? «Он и больше никто!» – Стариков вперил свой взгляд в Бориса. – Вот тебе и варианты!
 
    – В принципе, мы должны были просчитать и этот вариант, – сказал Олег. – Следы должны были остаться еще где-нибудь, не только же тетрадка? Ее для любого обвинения недостаточно. Осмотр места происшествия кроме бутылки с остатками пива, пробки от нее и этой тетрадки ничего не дал. Все следы в этой части подвала затерты.
 
    – Да какие еще следы? Там же говном было все залито! Хорошо еще, тетрадку нашли! – возмутился Борис. – Только на одежде что-то может остаться! Вот мы и нашли их на куртке Куркова. Это как?

    – Сие есть непознанное, сиречь, тайна, – пробормотал Стариков. – И это пока заводит все дело в тупик… – протянул он. – Но чует мое сердце, мужики, что тупичок-то ложный.
 
    – Да что ж это такое! – закатил глаза Борис. – Тебе бы не следователем работать, а экстрасенсом! Чутье, интуиция, – сплошная эфемерность! Их к делу не подошьешь!

    – Друг мой! Следователь без интуиции – все равно, что водка без градусов!

    - Да к черту интуицию! - раздраженно огрызнулся Борис. - Только факты шьют в дело, а они говорят, что липу нам подсовывает Курков! Хотя, если по правде, я тоже чувствую - какая-то тут неувязка с тетрадкой! И куртка его, кровью измазанная, ни к селу, ни к городу не лепится!

    – Правильно говоришь! Можешь ведь думать, когда захочешь! Все дело в тетрадке! Пацаны сколько там по времени тусовались? С сентября! Вот тетрадочка и лежит там с сентября. По журналу выходит, что Курков–старший последний раз был там в начале февраля, чтобы перекрыть стояк. Работа не пыльная, а потому подтирки ему никакие не нужны были. И, стало быть, тетрадочку использовал не он, не-а! К этому же  факты на допросах; по вещьдокам пролет, – ни местоположение мешка с телом, ни орудия убийства, то есть ножа, он не показал!.. Человек пришел себя оговаривать и ничего в доказательство?! Кто ему мешал вынести мешок? Чего он его там мариновал? Куда он дел нож? Ну, дошло?
 
    – Не знаю… – пожал плечами Борис.

    – Не знаю, не знаю… – недовольно оборвал его Стариков. – Ты прямо как в анекдоте: «Мальчик, как тебя зовут?» «Не дна-а-ю…». «А сколько тебе лет?». «Тлидцать тли…». На этом давайте закончим, а так как нить расследования ведет опять в известную вам квартирку, то вы, господа офицеры, руки в ноги и бегом по местам! Поспрашивайте местное население, может, кто вспомнит этих пацанов. Я к  подполковнику, оформлять ордер на обыск...