Бессмертие

- Дж. Керроу, - задумчиво произнёс доктор Франсворт, старый реаниматолог, от взгляда которого у интернов подрагивали поджилки. Седина покрывала его неправильной формы череп так неохотно и эпизодически, словно с Франсвортом не хотели иметь никаких дел даже его собственные волосы.
- Дженни, - тихо поправил Тайлер и тут же залился багрянцем. Он не поднимал глаз, но знал, что реаниматолог смотрит на него, приподняв брови.
Тайлеру было двадцать два, и на вопрос о том, что он делает в реанимации, он не смог бы ответить ничего такого, что удовлетворило бы любой мало-мальски пытливый ум. Он просто знал, что должен работать здесь – как знал сейчас, что Франсворт не сводит с него насмешливого взгляда.
Для ощущения потребности в чем-то -  настоящего, искреннего и правильного, нельзя найти рационального объяснения, потому что оно иррационально, противоречит всякой логике и здравому смыслу, а оттого сильнее и здравого смысла, и логики.
Можно ли объяснить, что заставляет тебя сделать выбор, когда всё на свете против него? Можно ли рационализировать потребность в чём-то, такую сильную, что еда, сон, инстинкты самосохранения, твоё собственное здоровье, душевное и физическое – всё отходит на второй план, упраздняется, блекнет? Можно ли объяснить любовь?
Потребность быть где-то.
Тайлер посмотрел на неподвижное желтоватое лицо «Дж. Керроу». Таких было здесь много, разве что эта была слишком уж… юной. Разве она, эта девочка, хотела бы быть здесь? Или… где-то, где она сейчас находится. Никто не знает, где пребывает коматозный больной – на том свете ли, на этом ли, знает ли он, что лежит без сознания… Некоторые отзываются – шевелят рукой или плачут, а некоторые не подают признаков жизни, пока не… уйдут.
Ей совсем немного лет, подумал Тайлер, у неё и жизнь-то перед глазами толком еще проноситься не может. Сероватые простыни, зелёный кафель, свет в палате такой болезненный, что делает всех похожими на мертвецов. Может статься, тебе и не стоит видеть этого, Дженни Керроу.
-  Есть у неё кто-нибудь?
В тишине этот вопрос прозвучал неожиданно драматично.
- Никого, - отозвалась медсестра, полная, сильно накрашенная женщина, имя которой Тайлер никак не мог запомнить. – Кажется, она бредила и звала кого-то. Ну, до того как… - сестра неопределенно развела руками, показывая на неподвижное тело.
Кого ты зовёшь там, в своей коматозной тьме, Дженни?
Осунувшееся лицо оставалось неподвижным.
«Как долго я ждала тебя!
Радость моя, мой свет, как же долго, как долго, как…
Всё было сном, просто бредовым и глупым сном, жестоким и грустным – сном, в котором тебя не было со мной. Я помню, мне снилось, я ходила по переулкам, осенние листья хрустели под моими подошвами, а небо было таким ярко-голубым и глубоким, как всегда в сентябре, но ничто не радовало меня, хотя я и радовалась и листьям, и небу, и солнцу. Знаешь, любой, кто видел меня, думал, что я улыбаюсь и танцую, но мне было тоскливо, мучительно тоскливо. Знаешь, во сне самое страшное то, что не можешь закричать, когда закричать очень хочется.
Как хорошо, что всё это закончилось!»
…Тайлер дал себе честное слово не спать в эту ночь ни минуты, чтобы прийти на помощь, когда пациентке станет хуже. Поэтому мгновенно вскочил (даже голова закружилась), когда его прибежали будить. Подгоняемый шоком, он едва ли не телепортировался в палату, где уже суетились его разбуженные коллеги.
Отточенные до автоматизма движения, даже когда глаза едва разлепляются, как это они так умудряются, а? Тайлер почувствовал укол зависти, такой несвоевременный и нелепый, что захотелось тут же забить себя до смерти.
Давление Дж. Керроу падало, как осенние листья, подхваченные мистралем.
«Только ты не думай, что я только и могу, что плакаться тут, лежа на твоих коленях, пока ты гладишь мои волосы, хорошо?
Да, мне было очень, очень страшно, холодно и одиноко, но я была настоящим бойцом одиночества, его верным солдатом и смертником.
Ну чего ты смеёшься?
Да, мне приходилось бороться, каждый день бороться, чёрт возьми, и я справилась на отлично. Знаешь, я могла бы отвоевать тебя у чего угодно, даже у смерти, веришь? Я боец, я воин. Я крестоносец, я пришла отвоевывать тебя у неверных и невежественных.
Мне пришлось сражаться, отчаянно и озлобленно, и больше всего – с собой.
И, знаешь, я победила. Как хорошо, как славно, что ты со мной. Никогда не бросай меня одну воевать, хорошо?
На моих знамёнах нарисовано твоё лицо.»
Брань, стук, писк приборов и топот. Слишком много людей вокруг, слишком много! Тайлеру казалось, что эта всеобщая тревога передаётся и пациентке тоже, и потому она никак не может успокоиться.
Пульс Дж.Керроу отстукивал ритм военного марша.
«Как хорошо, что мы сидим сейчас здесь, спрятанные от всего остального мира, но открытые друг другу, как моллюски или броненосцы, снявшие свои доспехи, уязвимые и сильнее всех на свете одновременно.
Как я люблю смотреть в твоё лицо, моя любовь. Такое красивое, доброе и всегда немного печальное – добродетель часто идёт рука об руку с печалью, ты не замечал? Это потому, что быть добрым – значит любить, а любить всегда очень, очень больно. Но совсем не так больно, как не любить, правда?
Быть добрым больно, потому что больно любить, а любить больно, потому что расти над собой, становиться чем-то большим, чем ты есть, всегда мучительно, хотя необходимо.
Но я так рада, что могу расти с тобой. Что мы перестаём быть просто собой, ограниченными,  отдельными, смертными существами, и становимся одним – бессмертным, совершенным и бесконечным.
Что время останавливается, когда я с тобой, что всё на свете затаивает дыхание, когда мы вместе.
Тот сон, ужасный, страшный сон, когда меня не было с тобой – пусть я никогда больше таких не увижу. Лучше я вообще никогда не усну, потому что ты важнее сна, даже самого реалистичного и яркого сна на свете. Да, я говорю бред, какую-то несуразицу, мы же не можем быть вместе всегда, это слишком глупо, романтично и…
Для ощущения потребности в чем-то -  настоящего, искреннего и правильного, нельзя найти рационального объяснения, потому что оно иррационально, противоречит всякой логике и здравому смыслу, а оттого сильнее и здравого смысла, и логики.»
Она отходила.
В повседневности это прозвучало бы утешающе – отходить можно от пережитого потрясения, постепенно успокаиваясь и умиротворяясь.
Что-то общее тут было – она и правда постепенно… успокаивалась.
Черт тебя дери!
 Нет, нет, борись, дура, ты не можешь просто сдохнуть прямо здесь, нет, приходи в себя!
Время словно замедлилось и текло сквозь густой кисель, и в этом киселе растворялись звуки, а изображение становилось нечетким. Тайлер слышал, как бешено колотится её сердце – или это его собственное? Тянет же вас подыхать в моё дежурство…
Ну же, приходи в себя!
«Твой голос, который зовёт меня из темноты, и я всегда выбираюсь.
Твои руки, которые всегда выводят меня из самого темного леса моего страха и слабости.
Твои глаза, спокойные, печальные и добрые, как море.
Пока смерть не разлучит нас.
Ты со мной, а, значит, смерти нет».