Резонанс (фр. resonance,
от лат. resono «откликаюсь»).
С начала это сообщение ни чем не заинтересовало Григория Сомова, ни новизной, ни странностью, ни даже тем, что событие произошло недалеко от села, где жили его родители. Как говориться, «было и было». Однако потом, видя, как «главный» заинтересованно ищет человека, чтобы отправить его в командировку, в знакомый только ему одному в редакции Новоалександровск, Григорий решил предложить свою кандидатуру.
«Съезжу, развеюсь, заеду к родителям», - думал он. «Время, конечно, летнее, и несколько дней назад, на горизонте маячила командирова в Крым. Но Крым подождет. В Крым, теперь, я уже точно успею», - расставил все точки на «i» Григорий.
«Ну, что там стряслось на родине», - пронеслось в голове, когда он открыл ленту новостей с сообщением, которое стало его редакционным заданием.
«17 июля 2015 года в 21.07 странный светящийся объект, поднявшись над жилыми кварталами города Новоалександровска Ставропольского края, стремительно пролетел через весь город. Сделав разворот, он взорвался перед проходной гаража автоколонны №45». И успокаивающая информация в конце сообщения: «Жертв и разрушений нет».
- Что там могло заинтересовать шефа? - спросил Георгия его коллега, Радик Овчаренко.
- Сам не знаю, - ответил Сомов, - но, у Петровича, нюх на такие дела, наверное, что-то думает «поджарить».
- Родители, Гриша, далеко от этого города живут?
- Нет. Километров может быть пятьдесят-шестьдесят, - ответил он другу, подумав, что точно и не знает, какое действительно расстояние между селом родителей и Новоалександровском.
- А ты сам бывал в этом Новоалександровске? – продолжал Радик, видя небольшое замешательство друга.
- Пару раз, Радик, но как-то впопыхах, проездом, - вспоминая, поездки на море ответил Сомов.
- Ну, удачи, - напутствовал Овчаренко друга, когда тот собрав портфель, блокноты, фотоаппарат и ноутбук, уходил из редакции.
Не дожидаясь поезда, Григорий автобусом добрался до родительского села. Молодого человека немного утомила поездка, но он ездил этим автобусом уже не первый раз и был готов к ней. Знал, когда надо было прилечь, помнил маршрут и смог покемарить на длинных перегонах. Домой он приехал во второй половине дня. Ехать в соседний Новоалександровск было еже поздновато. Да и родители были рады неожиданному приезду сына.
- О-о, кто к нам приехал, - радостно проговорил отец, тепло, обнимая его на пороге дома, - какими судьбами, сынок?
- По делам, в командировку, папа.
- И как всегда не предупредил, - все так же весело отчитывал его отец, принимая вещи в просторной веранде.
- Стабильность – признак мастерства, - говорил «непослушный сын», заходя из веранды на кухню.
- Мамусик, здравствуй, дорогая, - обнял он мать, которая, заслышав разговор мужчин, входила на кухню из гостиной.
После привычных и теплых объятий, начались обычные родительские расспросы. Григорий не был удивлен, что родители ни чего не слышали о странном событии в Новоалександровске. Пожилые люди не часто смотрели телевизор, проводя время в саду или за чтением так полюбившихся на пенсии книг, интернета у них дома не было.
Около девяти часов утра Сомов был уже в Новоалександровске, куда его отвез отец.
- Куда едем? - спросил он сына, когда они подъезжали к городу, - с чего начнешь?
- Давай, папа, к милиции, - по-старинке, сказал журналист, - неизвестно кто выложил сообщение, в полиции, наверное, должны что-то знать.
Подъехали к зданию районного отдела внутренних дел. Дежурный, к которому обратился Сомов, показав редакционное удостоверение, долго куда-то звонил, уточняя фамилию сотрудника, которому поручено было вести это дело.
- Знаете, что. Вот вам телефон участкового, свяжитесь с ним, - предложил дежурный, видимо, потеряв надежду найти нужного человека.
- Старший лейтенант полиции Александр Владимирович Ткаченко, - напоследок произнес дежурный, - до свидания.
- Спасибо, - сказал Сомов, уходя от окна дежурного по отделу, который погрузился в чтение какой-то газеты, от которой его несколько минут назад и оторвал Григорий.
«Видно, что живется тут спокойно и тихо», - подумал он, выходя из здания отдела, во дворе которого мирно стояли две-три машины, а небольшая группа полицейских в глубине двора украдкой потягивали, совсем недавно попавшие в немилость сигареты.
- Александр Владимирович, здравствуйте, - начал телефонный разговор с участковым Сомов, когда сел в машину отца, - с вами можно увидеться.
- Здравствуйте, прием по личным вопросам у меня завтра, с 10 до 14 часов, - выпалил молодой голос в трубке.
Журналисту пришлось представиться, назвать цель приезда и попросить участкового о встрече сегодня. Подумав, Ткаченко, согласился встретиться через полтора часа.
- Папа, пока есть время давай доедем до того самого гаража, где произошел взрыв, - попросил Григорий отца, когда они отъезжали от отдела полиции.
- Знать бы еще, где этот гараж, - произнес отец, который не часто выезжал из своего села, а в Новоалександровске был четвертый или пятый раз в жизни.
Остановившись, через несколько сот метров они у одной женщины выяснили, как проехать к нужному гаражу.
- Как увидите машину на постаменте, так и приехали, значит, - закончила женщина свой рассказ.
То, что мужчины увидели там, поразило, даже видавшего виды Григория. Перед въездом в гараж на небольшом, трехметровой высоты постаменте стояла полуторка, ЗиС-5, времен Великой Отечественной войны. Но не она заставила их удивиться, хотя была, действительно, редким гостем в этих краях. Другое зрелище заставило Григория с отцом несколько раз обойти постамент, на котором мирно стояла машина.
Вокруг памятника исключительно ровным образом была то ли нарисована, то ли еще как-то сделана окружность радиусом метров десять и шириной чуть более метра. То, что окружность была правильной формы можно было понять, даже невооруженным глазом. «Можно бы попробовать подняться, на постамент, чтобы проверить эту догадку», - подумал Григорий, но решил обождать.
- Вот это, да, - вымолвил отец, удивленный не меньше самого Григория, рассматривая фигуру с земли, - как это сделали и чем?
Внешний и внутренний край окружности были не очень ровными, но это не так бросалось в глаза, по сравнении с правильностью всей фигурой. Вся окружность была нанесена, как будто из какого-то баллончика с черной краской. Она очень напоминала цвет окалины на глушителе автомобиля, после многолетней работы. Вокруг не чувствовалось ни какого постороннего запаха, не было видно следов горения ни на асфальте, ни на земле, ни тем более на постаменте.
«Что за дела?», - подумал Григорий, переглянувшись с отцом.
Будто тонким слоем какой-то великан вокруг постамента с машиной гигантским циркулем вывел эту окружность. Матовая поверхность окружности не блестела на солнце. Было видно, что жаркое южное солнце особенно не вредит ей.
С помощью отца он забрался на постамент, встав на колесо, запрыгнул в кузов «полуторки». Отсюда было видно, что окружность была почти идеальна. В центре ее находился сам постамент с автомобилем. Григорий сделал несколько снимков окружности.
То, что она, как-то была связана со всем произошедшим в городе – со светящимся объектом и взрывом – Григорий даже не сомневался.
- Что думаешь, папа, - спросил он отца, когда они отъезжали, направляясь на встречу с участковым.
- Чертовщина, какая-то, - ответил старший Сомов, глядя на сына.
Участковый оказался, как и думал Сомов молодым и подвижным человеком. Ткаченко встретил его за столом в своем кабинете. Журналист представился и сразу перешел к делу.
- Александр Владимирович, мы только что от памятника. Вы видели там круг? - немного волнуясь, начал он.
Окружность, - поправил его полицейский, - а, то! - уже по свойски произнес он, - конечно, видел.
- Эта окружность, она как-то связана с тем взрывом 17 июля? – продолжал Сомов.
- Появилась она, точно после него, - сказал Ткаченко, - ни утром, ни днем ее там не было. Я мимо памятника в день по нескольку раз езжу.
После сумбура первых минут встречи Григорий уже спокойно повел разговор, находя в Ткаченко разумного и, в общем-то, открытого собеседника. Тот рассказал, что ему стало известно за те несколько дней, что прошли после происшествия.
Оказалось, что светящийся объект, «шаровая молния», как называл ее Ткаченко, возникла в доме или у дома жителя города, некоего Сергея Судьина. Проделав в стене дома дыру, она взлетела, как было сказано в сообщении, на несколько метров. После этого молния стала быстро улетать в на севере. В темном вечернем небе был хорошо виден ее яркий след.
Обо всем этом участковому рассказали несколько очевидцев произошедшего – соседи Судьина. Все они, по словам Ткаченко, были очень напуганы, не зная, что и думать.
- А, что говорит сам Судьин, - спросил Григорий полицейского.
- А, вот тут – проблема, - ответил он, - сам Сергей Владимирович, находится в больнице. Он то ли в шоке находится, то ли у него от всего пережитого «крыша поехала».
- Как это? – спросил журналист.
- Он не пострадал, ни огнем, ни чем его не ранило, но вот вменяемого ответа мы от него за эти несколько дней так ни разу и не добились.
- Он, вообще, что-то говорит? - продолжал расспрашивать Григорий.
- Плачет и произносит лишь одно слово: «Дьявол», - закончил рассказ Ткаченко.
- А, что он за человек, Судьин?
- Человек, как человек. Местный грамотей, работал какое-то время в городском профессиональном училище, разведен, что-то все конструирует, к нам ни попадал, ни разу, - как мог, охарактеризовал Ткаченко пострадавшего.
- А с ним можно повидаться?
- Не знаю, наверное, можно. Пока он лежит в нашей больнице, точно, можно, - задумавшись, ответит полицейский.
Немного помолчали.
- А, что было потом с «молнией», - вернулся Сомов к сути самого происшествия.
- Ее видели несколько человек, когда она развернулась и полетела в сторону автоколонны, - продолжал старший лейтенант, - сторож сам видел, как «шаровуха» взорвалась, подлетев к памятнику.
- А что, это за памятник, когда его поставили, кто? – все расспрашивал Григорий.
Ткаченко пока не мог ему ответить на все вопросы, но обещал, позвонить, если, что-то узнает. Напоследок он согласился проводить гостя в больницу к Судьину. В машине полицейского они обменялись телефонами. Отец ехал за ними, не очень хорошо ориентируясь в незнакомом городе.
В больнице их без каких-то проволочек пустили к пострадавшему. Видимо, персонал привык к визитам Ткаченко, и он не вызывал у них ни каких вопросов.
- Как себя чувствует, мой клиент, - весело полицейский спросил постовую медицинскую сестру.
- Это какой, Судьин, что ли? – в тон ему выпалила медсестра.
- Ну, а какой же еще. Вон им даже Москва интересуются, - сказал Ткаченко, к недовольству Сомова, раскрыв его инкогнито.
- Поспокойнее сегодня, - сказала медсестра уже им в след.
Участковый и Сомов в белых халатах вошли в палату. Судьин лежал на одной из трех кроватей, что стояли в просторном помещении, способном вместить еще две-три койки. Он лежал на боку, повернувшись к окну, завешенному легкой казенной шторой. Ветер из открытой фрамуги не сильно трепал ее застиранное полотно. Было не понятно, спит Судьин или бодрствует.
Первым начал Ткаченко, на правах, почти хозяина.
- Судьин, здравствуйте, - произнес он, остановившись в паре метров от больного, - Судьин, ты слышишь меня, - сказал он, как-то быстро теряя терпение.
- А, это, вы? - узнал его Судьин, переворачиваясь на постели к пришедшим мужчинам, - здравствуйте. Сказав это, он медленно перевел взгляд с пришедшего полицейского, едва коснувшись своим взглядом столичного гостя.
- Как себя чувствуете? – сразу понесся Ткаченко в профессиональный галоп.
Судьин промолчал. Это был мужчина средних лет. Его лицо выражало какую-то сосредоточенную тревожность, которое подчеркивали покрасневшие от слез глаза. Было понятно, что этот человек совсем недавно перенес какое-то серьезное испытание. Его одежда, а одет Сергей был в домашнюю футболку и спортивные брюки, были изрядно помяты от долгого лежания. Безучастным взглядом Судьин взглянул на пришедших и еще раз поздоровался.
- Здравствуйте.
Сомов сел на стул рядом с постелью. Ткаченко не найдя взглядом второго стула сел на одну из свободных кроватей, в голове у мужчины.
- Сергей, здравствуйте, - после небольшой паузы начал журналист, - меня зовут Григорий Сомов, я журналист из Москвы. Я могу задать Вам несколько вопросов?
Судьин безучастно смотрел в угол палаты. Не дождавшись ответа, Григорий начал.
- Что произошло у Вас дома вечером 17 июля? Вы помните? Вы можете говорить?
Было видно, что Судьин при первых упоминаниях дома, того злополучного дня глубоко задышал, его ноздри зашевелились. Задвигавшиеся плечи и грудь молодого человека выдавали накатывающуюся на него волну тревоги. Повернувшись на спину, закрыв лицо руками, он заплакал, сквозь слезы и всхлипывания произнеся:
- Нет, нет, нет! Я открыл ворота ада! Дьявол.
Ткаченко взглядом дал понять, что последние дни это было привычным состоянием Сергея. Встав полицейский, глядя на Судьина, направился к двери палаты. Коснувшись локтя немного опешившего корреспондента, он дал понять, что толи свидание, то ли опрос подошли к концу.
- Опять плачет, - выпалил Ткаченко, проходя мимо поста дежурной медсестры. Та не спеша оторвалась от какого-то журнала, бросив ручку на его открытой странице.
Прощаясь, Григорий кивнул медсестре, которая направилась к палате из которой, только что вышли мужчины.
- Вот так, все три или четыре раза. Сколько не пробовали выспросить что-нибудь, все без толку, - не дожидаясь слов Сомова, произнес полицейский, выходя из больницы во двор.
- Вижу, - задумчиво произнес Григорий, - да, хорошо его зацепило. А можно увидеть, осмотреть его дом?
- Да, можно, в принципе, - согласился Ткаченко, - полчаса у меня еще есть. Я туда тебя отвезу.
В машине Ткаченко рассказал, что жил Судьин со своей матерью, жили на ее пенсию. С соседями особенно не общался, конструируя, что-то у себя дома. Иногда, он чем-то по «электрике» помогал соседям или кому-нибудь из горожан, те платили небольшие деньги, но чаще давали продуктов. Тем и жили.
Через несколько минут езды по дорогам, раскаленного июльским солнцем города, они остановились в небольшом переулке перед старой, но аккуратной и ухоженной хатой.
- Вот тут он живет. Здесь же все и произошло, - уточнил Ткаченко, выходя из машины.
- Хозяйка, - крикнул он, открывая досчатую калитку, которая легко ходила на прочных и хорошо смазанных петлях, - хозяйка!
Ткаченко, пришлось крикнуть еще пару раз, пока со стороны огорода мужчины услышали голос пожилой женщины.
- Иду, иду, - как могла, спешила к ним женщина в старом халатике с передником и с платком на голове.
- Здравствуйте, Зоя Ивановна, старший лейтенант Ткаченко, - по форме представился участковый, - как живы, здоровы?
- Добрый день, - поздоровался и Сомов.
- Здрасте, - произнесла женщина, вытирая руки о края передника, - я, курям, травы задавала, - будто оправдываясь, проговорила хозяйка.
- Зоя Ивановна, мы только, что, вот, с товарищем корреспондентом, были у Сергея, - выдал Ткаченко.
Женщина, поджав губы, произнесла:
- Как он? Все еще плачет?
Сделав гримасу Ткаченко, молча, кивнул головой. Мать Судьина краешком платка что-то вытерла на лице.
- Проходите в хату, - пригласила она гостей.
- Зоя Ивановна, покажите, где все произошло, - попросил Сомов хозяйку.
- Идемте.
Вслед за женщиной гости прошли за хату. Во дворе стояло небольшое помещение, которое, видимо, было гаражом или мастерской. Рядом был виден ствол огромного, как все местные, грецкого ореха. Стол на кривых ногах, пара лавок и старый стул, стояли в тени, которую бросало на землю дерево. За гаражом была видна еще одна калитка на задний двор и огород.
Повернув направо, за угол хаты, Григорий увидел нечто. К глухой, с крохотным окошком, стене была приставлена невероятная конструкция из металлических труб, уголка, каких-то цепей, дисков и колес. Если бы не эти колеса и цепи, можно было подумать, что хозяева установили зачем-то строительные леса для ремонта и без того ухоженного жилища.
Все трое остановились в нескольких метрах от стены хаты и всего невиданного сооружения.
Вся конструкция была хаотическим нагромождением металлоконструкций и деталей, каких-то неизвестных и, по-видимому, старых машин. Часть деталей имела следы краски, какие-то диски и трубки, было видно, уже успели покрыться легким налетом ржавчины. Но в целом, вся конструкция имела следы внимания и ухода.
Под всем этим нагромождением автохлама на стене зияла дыра величиной с крупный таз. Неровные края этого отверстия были покрыты налетом того неизвестного вещества, которое Григорий с отцом уже видели вокруг памятника. Ни на стене, ни на деталях «чудо-лесов» не было видно не следов пламени, ни других признаков высокой температуры, отметил про себя Григорий.
Пораженный он достал фотоаппарат, глядя на участкового, кивком, попросил у него разрешения сделать кадр. Тот, тоже не говоря ни слова, разрешил. Несколько раз щелкнул механизм редакционного «Сanonа».
- Хозяйка, можно водички, - прервал Ткаченко затянувшуюся паузу. Григорий тоже почувствовал, как у него пересохло в горе.
Женщина пригласила их в дом. Полицейский, побывав у Судьина после происшествия, уже видел всю конструкцию, поэтому не выражал ни какого удивления. Но Григория все увиденное, мягко говоря, удивило. Его поразил еще и тот факт, что неизвестная молния или что-то еще обожгла стену дома, не тронув детали конструкции, которые были у нее на пути. Кроме отпечатка и дыры на стене не было никаких следов присутствия огромной энергии, которая двигалась с невероятной скоростью и, напоследок, произвела серьезный взрыв.
Все эти мысли не давали покоя Сомову, когда он вошел в дом вслед за хозяйкой и участковым. Мужчины присели в комнате, Судьина подала им воды.
- Эта комната сына? - спросил Григорий, оглядевшись.
- Да, - ответила хозяйка, - Сережа здесь читает, пишет, спит.
Сомов огляделся. На нескольких книжных полках стояли популярные и неизвестные ему книги о Второй мировой и Великой Отечественной войне. Он подметил, что книги все больше были посвящены технике и вооружению тех лет: артиллерии, автомобилям, стрелковому оружию.
- Это все его книги? - продолжал разговор журналист.
- А чьи же еще, - спокойно отвечала женщина, сев на стул, что стоял рядом с небольшим письменным столом.
- А Сергей, давно увлекается историей? - поддержал разговор, развалившийся в старом кресле Ткаченко.
- С детства. А особенно, когда ушел из училища, - начала рассказывать хозяйка, - он и громаду-то эту железную начал строить, книжек начитавшись. Натащил хламу разного во двор, - продолжила она, всхлипнув.
- А что он хотел сделать, то? – с нетерпением произнес Сомов.
Судьина взглянула на полицейского, с немым вопросом.
- Да, можно, можно рассказать, - поддержал Ткаченко взволнованную женщину.
И мать Судьина рассказала, что сын несколько недель искал по округе различные детали старых машин, разные железки. Сложив все детали и трубы во дворе, он потом еще долго собирал всю конструкцию. Что-то приварил электросваркой, что-то прикрутил друг к другу болтами. Всю эту, только одному ему понятную конструкцию Сергей сделал с одной целью.
«Хочу, говорит, мама, узнать, сколько километров за время войны, прошли по ее дорогам все колеса всех машин», - вспомнила мать слова Сергея.
- В тот день в обед Сережа сказал, что к вечеру закончит собирать «счетчик», как называл он всю эту махину, - продолжала Судьина.
Мужчины продолжали ее слушать.
- Поужинал. Вышел на двор, сказал, что сейчас будет его запускать. Немного еще чем-то погрохотал. Потом несколько минут было тихо. После этого что-то начало щелкать и тарахтеть. И вот через минуту-другую хата дернулась, послышался сначала гул, а потом сын закричал, как ошпаренный, - поведала Зоя Ивановна.
Мать Сергея рассказала, что когда она выбежала из хаты, сын стоял на коленях, с закрытыми глазами и зажав уши руками. Он мотал головой и громко произносил одно лишь слово.
- Дьявол, - подсказал Судьиной, уже слышавший этот рассказ полицейский Ткаченко.
Дыру на стене хаты Судьина увидела не сразу. Она не светилась и не дымила, как будто была тут уже много лет. Мать положила сына во дворе и вызвала «Скорую помощь». Когда медики приехали они с трудом занесли Сергея в машину. Он, по-прежнему был не в себе.
Рассказав все это, Судьина надолго замолчала. Молча, сидели и ее гости. Через несколько минут Сомов попросил у матери Сергея его записи.
- А вы, что-то отбирала? – спросил он, обратившись к засобиравшемуся участковому.
- Да так – пару-тройку тетрадей, - ответил тот.
- Возьмите, раз надо, - сказала Судьина, вздохнув.
Григорий взял несколько тетрадей, которые показались ему самыми исписанными. Положив их в портфель, он вышел из хаты вслед за участковым.
- Зоя Ивановна, если что-то еще вспомните – звоните, - напоследок напомнил Ткаченко.
Проводив гостей до калитки, Судьина тихо с ними простилась.
- Ну, что, ты куда? - спросил Ткаченко у Григория подходя к своей машине.
- Домой поедем, - ответил тот, махнув головой в сторону машины отца, который все это время терпеливо ждал его в переулке.
- На, визитку, - подойдя, протянул полицейский маленький клочок обычной бумаги, - возьми, возьми, - произнес он в ответ на слова Сомова, что они уже обменялись телефонами. «Уважаемые жильцы! Ваш дом…», прочитал Сомов на странной осьмушке стандартного листа. Они попрощались.
Григорий всю дорогу молчал, пока они возвращались в свое село. Сомов-старший и сам не был расположен к разговорам, проведя весь день в разъездах. В доме родителей он в какой-то задумчивости провел весь остаток дня. Утром Сомов сел в тот же автобус, что привез его из столицы, и простившись с родителями, уехал в Москву.
«Не представляю о чем писать. Обычная история с городским помешанным и шаровой молнией. Пострадавших, по большому счету ни каких, опасности для жизни или какого-то общественного резонанса – нет», думал Григорий, сидя в кресле автобуса. Сочинять же историю, ему не хотелось.
Подъезжая к Москве, он для себя решил, что покажет главному черновой набросок статьи и расскажет обо всем увиденном на месте. Не выходила из головы фраза Судьина, произнесенная им в больнице: «Я открыл ворота ада». Что его так напугало? Что он там такого увидел, стоя перед этим «счетчиком»?
***
Новый день над продрогшим лагерным отделением №6 Воркуто-Печорского исправительно-трудового лагеря начинался едва заметным восходом серого зимнего солнца. Начинался 736 день заключения из десяти лет, которые особая тройка НКВД установила Кузьме Лоншакову. Отбили по рельсу обычный подъем, старший по бараку – Архип Арнаутов, сидевший за разбойное нападение уже третий или четвертый раз, кого-то крепким словцом, а все больше сапогом будил все живое поголовье своего барака.
- Подъем! Встаем, работнички! Не все еще передохли?
- Нет, Архипушка, твоими молитвами, - из глубины двухярусных нар ответил ему Васька «Штырь», один из подручных Архипа. Вся эта кодла, безжалостно донимавшая всех обычных обитателей барака, не спешила подниматься на призыв своего покровителя.
- Вставайте, уже потекло время ваших стахановских рекордов, юродствовал Архип, повторяя любимые слова начальника лагеря капитана Зверева.
Обитатели барака, готовились к началу нового дня, новой пытки «общими работами» и шахтой. В бараке было тепло. Дневальные за ночь, видимо, несколько раз подкидывали в печь, не давая ей погаснуть. Мысль о выходе на мороз, на обычный февральский ветер, заставляла всех ежиться.
«Опять на мороз. Опять в шахту. И эта рвань опять, наверное, начнет доставать?» - думал Кузьма натягивая на ноги с потрескавшимися рантами сапоги.
«Что же они меня-то достают? Наверно где-то поддался, показал слабинку», - размышлял он.
- Шевелись, вредитель, - сунул ему в бок кулаком, проходивший рядом «Штырь».
«Началось», - поднял голову Лоншаков.
- Становись, - скомандовал Арнаутов, когда в помещение барака, выпуская теплый воздух, в облаке пара ввалился заместитель начальника отряда лейтенант Погорелов. Это был человек средних лет человек, невысокого роста, с мелкими чертами лица, который равнодушно смотрел на все происходящее во вверенной ему части отряда. После небольшой паузы Архип доложил пришедшему офицеру:
- Гражданин, лейтенант. Личный состав барака №5 третьего отряда к следованию на работы готов. В наличии 87, больных 3, умерших за ночь – нет.
- Кто больные? – спросил Погорелов.
- Мыргин второй день животом мается, Сидорчуку два дня назад стойкой ногу придавило, не сильно. Климентьев – задыхается.
- И ни как не задохнется, - произнес кто-то с левого фланга.
- Разговорчики! - рявкнул Арнуатов.
- Арнаутов, что-то надо делать с твоим Мургиным. Он каждый месяц, по неделе не выходит на работы, - сказал офицер, расписываясь в книге расхода.
- Слаб здоровьем, - нашелся Арнаутов, в который раз прикрывая, своего старого дружка и «правую руку» во всех грязных делишках в отряде.
- Выводи, - оборвал старшего Погорелов.
- Выходи строиться, - скомандовал Арнаутов, отходя с Погореловым от дверей, куда неспешно двинулись заключенные.
На улице было морозно. Холодный восточный ветер, накидывал на тридцатиградусный мороз, еще лишние градусов десять. Стоять было холодно. Через пару минут строй заключенных сначала не сильно, а потом все заметнее и сильнее стал притопывать на месте. Все склонили головы к земле, защищая лица от бокового ветра.
Было слышно, как где-то впереди лязгнул замок на воротах лагеря, и колонна из нескольких сот заключенных двинулась в свой путь. До шахты надо было идти километр-полтора. Дорога была под горку и давалась заключенным относительно легко. Гораздо труднее было возвращаться в лагерь после одиннадцати часовой смены, голодным и изнуренным людям. Единственным магнитом, что тянул их после смены в лагерь и в барак, было желание - есть. Там их ждала тарелка баланды и пайка хлеба, которые становились главной наградой за выполненную смену, за весь прожитый день.
Сильно растянувшись, колонна брела в направлении шахты. По бокам от заключенных, одетых во что попало, но все больше в черные стеганые ватники, шла охрана. Одетые чуть теплее зеков, солдаты все равно ежились под ударами резкого «хановея», как называли этот ветер местные жители.
Перед входом в рабочую зону колонна еще раз остановилась. «Проверяют, не сбежали ли кто», - понял Лоншаков. «Куда от сюда сбежишь», - мрачно подумал он.
Пройдя через ворота, колонна растеклась на несколько ручейков. Все расходились по своим рабочим местам: кто-то в шахту, кто-то в мастерские, кто-то на конюшню. Мест было много.
Лоншаков среди других заключенных спустился в рудничный двор. Там их уже ждали десятники из вольнонаемных. Они единственные были одеты в спецодежду и каски. Возле каждого из них собралась группа из нескольких десятков человек. Началось импровизированное доведение наряда на работу. Две-три лампы своим тусклым мерцанием едва ли помогали десятникам.
После наряда, звеня лопатами и кирками заключенные стали расходиться по лавам. В звене, в котором работал Лоншаков, старшим был Витька Зайцев, дружок Васьки-«Штыря».
Потекла смена. Часть заключенных кирками стали крушить уступы породы, обработанные взрывами. Другие лопатами собирали уголь в лохани, вытаскивая их в галерею. Там уголь попадал в вагонетку. Нагнув головы, пробираясь с лопатами или лоханями между стойками кровли рабочим так предстояло трудиться долгие десять часов.
Помахав кайлом больше часа, Кузьма, поменялся со своим сменщиком. Примерно столько же времени он таскал лохань с углем до конвейера. «Так, сделал 15 ходок. Вчера было 15-17 – все нормально. Так держать», - подбадривал он сам себя. Долгая работа в забое уже научила его относительно точно чувствовать и определять время.
Когда Лоншаков, в очередной раз, возвращался от конвейерной ленты, его рывком прижал к краю породы Витька.
- Ну, что Кузя, решил? – зашипел он, - что молчишь?
- Нет, воровать я не буду! И с вами тоже знаться не буду! – выдавил он из себя, чувствуя, как стучит сердце в висках и на шее вздуваются вены.
- Что, смелый? Ну, смотри! – сказал Витька, не довольный таким исходом, - смотри, - вновь прошипел он, растворяясь в полумраке коридора ведущего в забой.
Кузьма нащупал края лохани, подобрал веревку и пошел в забой, где слышались глухие удары кирок, скрежет лопат и треск падающего в лохани угля. Уже неделю «урки», хозяйничающие в лагере ломали молодого парня, заставляя его, для начала, воровать продукты и вещи из каптерки, которая располагалась в их бараке. Доступа туда имел лишь Арнаутов, а ключ хранил у себя помощник начальника АХО, свирепый украинец – старшина Харченко. Бандитские шестерки, втихоря от Арнаутова пытались поживиться. Они даже не обхаживали парня, а просто старались сломать – сделать себе подобным. Поняв, что Кузьма не согласиться, стали угрожать, а два дня назад – Витька с дружком избили его в бараке.
Кузьма стоял на своем. «Это был последний разговор», - понял он, - «будь, что будет». Подойдя к своему забою, он постоял немного, отдышался. К Кузьме подошел его сменщик – старый ленинградский рабочий Николай Носов.
- Где так долго? - сквозь шум забоя прокричал он, - опять они?
- Да, - коротко ответил Кузьма.
- Ничего, парень, держись, - прокричал Носов на ухо. Заступаться было не принято в то время в лагерях – каждый выживал, как мог. Слова, сказанные Носовым, уже были большой поддержкой молодому парню.
Лоншаков забрал у Носова кайло и подошел к месту, где только что рубил уголь его старший товарищ.
«Я, не сдамся. Я не буду. Меня не сломать», - каждое его слово совпало с ударом металла о твердь угля. Стремительно бьющееся сердце подгоняло и эти мысли и взмахи крепких рук, держащих инструмент. Все свою силу, всю ярость, все ненависть Кузьма сейчас вкладывал в эти бесконечные удары. Мужество этого простого русского парня, волею судьбы попавшего на край света, в суровые, заснеженные застенки, столкнувшегося лицом к лицу с низостью и подлостью человеческого дна, будто незримыми нитями, с каждым ударом, проникало в толщу угля, заряжая «черное золото» неизвестной еще энергией.
«Я не сдамся». С каждым словом металл вгрызался в слой черного топлива, крупинки которого маленькими искорками блистали в слабом свете шахтерского фонаря.
«Я не буду». Новые и новые куски угля падали под ноги Кузьмы. Он переступал через них. Делая каждый шаг, находил в стремительно растущей куче угля, новую точку опоры. И снова следовал удар за ударом.
«Меня не сломать». Едва успевавший за ним Носов, одну за другой утаскивал на контейнер полные лохани с углем.
Вымотанный Кузьма присел на корточки только через два часа. Запыхавшийся Носов подал ему фляжку с водой. Тяжело дыша, Кузьма сделал три больших глотка.
«Будь, что будет. Меня не сломать», - окончательно решил он.
Смена подходила к концу. Изможденные и уставшие люди, с черными от угольной пыли лицами, брели по галереям к рудничному двору. Впереди был не менее сложное испытание – путь в лагерь.
Им разгоряченным и потным от многочасового непосильного труда предстояло в кромешной тьме, пройти несколько сотен метров по тридцатиградусному морозу. Пронизывающий ветер, будет забираться под тонкие полы их телогреек, остужая поясницу и спины. Заключенные, прижавшись друг к другу, не стройно, в колонну по шесть, двинулись в лагерь.
В бараке согревшись и отдышавшись, эти шахтеры «поневоле», стали дожидаться вожделенной пайки. Через полчаса пара зеков, которые работали в хозблоке, принесли в барак хлеб и баланду.
Арнаутов зачитывал результаты работы за смену, заключенным раздавали причитающуюся пайку. Звучали ставшие уже привычными результаты работы большинства заключенных.
- Монаков – норма, Наруддинов – полторы нормы, Никулин – норма, - выкрикивал Арнаутов.
- Носов – две нормы, - удивился Арнаутов, произнеся непривычный результат ленинградского токаря.
- Лоншаков – две с половиной нормы! – произнес он, не поверив своим глазам, - ни хрена себе!
- Ну, ты Кузя ударник-стахановец, - крикнул кто-то из последних рядов, смачно выругавшись.
Лоншаков, подойдя к лагерным «придуркам» забрал у них причитающийся хлеб. Эти два кирпича тяжелого лагерного хлеба, в этот день, стали самой важной наградой молодому горняку за его труд, его твердость, его мужество.
Уже засыпая, он спросил у Носова, который спал рядом с ним на верхних нарах:
- Коля, куда идет наш уголь, ну кроме самой Воркуты и твоего Ленинграда?
- Точно не знаю, говорят на какой-то металлургический комбинат на Урале, для отливки оружейной стали, мол, его используют.
- Хорошо, - уже сквозь сон проговорил мужественный парень.
***
Похоронка на отца пришла молодому токарю Тамаре Федун неожиданно. Хотя, кто ждал такого известия – ни кто. Тамара вернулась в общежитие завода со смены. Подруги, как-то особенно тихо сидят за столом у окна комнаты. Темнота этой небольшой комнатушки заводского общежития в эту вечернюю пору, кажется, соревнуется с сумерками за окном.
- Что без света сидите, девчонки, - спросила подруг Тамара, - темно уже.
- Тома, там тебе, письмо, на подушке, - сказала самая мягкая и ласковая Таня Сегаль.
- От папы?! – было бросилась Тамара к кровати. Но прямоугольник желтой бумаги с казенной круглой печатью, как кипятком ошпарил ее, бросив в сторону от постели.
- Нет! Не может быть! Не надо! – прокричала она, сев на табурет и закрыв лицо руками.
К ней, вскочив со своих мест, подбежали подруги. Убрав похоронку, спрятав ее в тумбочку возле кровати Тамары, ее саму девушки уложили на постель. Тамара в голос рыдала, ни кого не стесняясь и не помня ни о чем. Подруги вышли из комнаты, с Тамарой осталась лишь одна Таня.
Тамара так и заснула, не раздеваясь, на подушке мокрой от горьких девичьих слез.
Утром она проснулась сама, чуть позже своих подруг. Села на постели. Память выдала воспоминания вчерашнего ужасного вечера.
- Где она? - обратилась она к Тане.
- Девочки, где похоронка, - спросила Сегаль у подруг, как-то споткнувшись о слово «похоронка».
- В тумбочке у тебя.
Тамара встала, подошла к тумбочке, открыв ее, достала бумагу. После слов «верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит…», комок опять подкатил к ее горлу.
«Папочка, папочка! - пронеслось в голове Тамары, - любимый мой». Вспомнилось последнее предвоенное лето, которое она – студентка- первокурсница, провела в родной станице на Кубани, окруженная любовью и заботой братьев и отца. Как они баловали ее, младшенькую, которая пошла дальше всех, «вырвалась из родительского гнезда», как говорил отец.
«Теперь его нет. Как нет и старшего брата Андрея, похоронка, на которого все в той же тумбочке», - сказала себе Тамара. У нее оставался еще один брат – Иван, но и от него с ноября 1941 года не поступало никаких известий.
«Неужели одна?» - пронеслось у нее в голове. Стало как-то особенно тяжело и больно от собственного бессилия, боли за отца и братьев, за свою страну, за себя, за этих девчонок, что тихонько сидели напротив нее. Тамара рукавом старенькой вязаной кофты вытерла слезы, появившиеся в уголках ее глаз. Сегаль подошла к ней и посадила за стол, напротив стоящей на столе тарелки с кашей. Дала ей ложку. Подруги переживали - сможет ли Тамара сегодня работать, придумывая, как можно было бы отпросить ее у бригадира и начальника цеха. Скромно позавтракав, Тамара стала собираться на завод вместе со всеми. Вопрос об отгуле отпал сам собой.
Девушка не помнила, как отработала эту смену. Как автомат она вставляла заготовки стволов винтовок в переднюю бабку токарного станка, выполняя уже давно ставшие привычными манипуляции. Ее соседки, те, что работали неподалеку, не отвлекаясь и от своей работы, поглядывали за подругой. Они очень волновались, когда Тамара несколько раз замирала, склонив голову. Тягостное время этой, показавшейся им очень длинной смены, наконец-то подошло к концу.
Возвращались домой девушки, как обычно всей бригадой. Только чуть поодаль, взяв Тамару под руку, не спеша шла с ней бесконечно добрая Таня. Не проронив ни слова, Тамара провела этот вечер. Понимая все, не очень многословны были и ее подруги.
Это состояние Тамары неожиданно закончилось дней через пять. В тот день, встав, Сегаль удивилась раннему подъему подруги. Федун была, как и во все эти скорбные дни молчалива и собрана, но ее глаза горели светом какой-то незнакомой силы. На ее бледном лице карие глаза, все еще напоминавшие о недавних слезах, буквально, светились внутренней решимостью и ранее ни виданной энергией. Таня сначала даже немного испугалась.
Позавтракав, Тамара обратилась к подруге:
- Танечка, выйдем сегодня на завод пораньше.
Сегаль согласилась. Последние несколько дней еще больше сблизили девушек.
С этого дня Тамара стала меняться. И раньше не очень многословная, она почти перестала разговаривать в общежитии, предпочитая всем беседам уединение, короткое общение с Таней Сегаль и чтение каких-то технических книг. Сосредоточенная она частенько сидела на своей постели, поджав ноги, погруженная в свои мысли.
Но еще больше она изменилась в работе. И раньше бывшая на хорошем счету, после гибели отца Тамара дневала и ночевала на заводе. Одна или с Сегаль она старалась придти на завод, начать смену хоть на десять минут, но пораньше. Всегда справляясь со сменным заданием, после похоронки она медленно, но неуклонно стала лучшим токарем сначала бригады, а затем и всего цеха.
Как машина на скорости, которой завидовали, опытные токаря-мужчины она, по-прежнему, работала с заготовками стволов, превращая их в надежное и страшное оружие. Теперь подруги частенько смотрели на нее, но уже не из опаски, а любуясь точности и быстроте ее движений. Раз – заготовка вставлена и зажата в станке. Два – с невероятной быстротой резцедержатель подведен к ней, нацелившись в самое начало будущего среза ствола. Несколько минут сосредоточенного движения суппорта, и новый ствол вылетает в ящик с готовыми изделиями.
Все эти видимые подругам и начальству «раз» и «два» в душе молодой девушки, в одночасье оставшейся одной на этой огромной полыхающей планете, неумолимым счетом сопровождались словами, ставшими в эти дни смыслом ее жизни.
«За папу!», - в станке закреплена ее молитва о самом любимом человеке на земле. «За братьев!», - ее, любовь, к ним ушедшим навсегда безгранична.
«За папу, за братьев. За папу, за братьев. За папу, за братьев». Этот счет едва ли останавливал заводской гудок, который сообщал об окончании такой короткой, как стало казаться Тамаре смены.
Как-то раз, задержавшись, как обычно позже других Тамара зашла за своей подругой – Таней. Сегаль работала в сборочном цеху завода, куда для окончательной сборки поступали готовые стволы винтовок из таниного цеха, ложе и затворы из других цехов огромного предприятия.
- Как сегодня? – спросила Таня подругу.
- Двести десять процентов.
- Как у тебя получается! - каждый раз, как первый, удивлялась и радовалась Сегаль успехам подруги.
- А, я, все бьюсь над одной нормой.
Тамара по-дружески обняла, расстроившуюся было подругу.
- Танюша, дай я выбью номер на винтовке, - неожиданно попросила она, - можно?
- Наверное, можно, - немного подумав, ответила та.
Девушки подошли к верстаку в самом конце цеха, возле которого на тележке были сложены, практически готовые винтовки. Работавшая на нем молодая девчушка, из недавно поступившей на завод сельской молодежи, уступила место Тане с Тамарой.
Сверив номер с рабочим журналом, Таня сказала подруге номера очередных ружей. Взяв в руки молоток, Тамара, как-то сразу преобразилась. Память о любимых людях, незримым рычажком завела внутренний счет, ритму которого так радовалась Тамара эти последние месяцы. Умелым движением она с силой ударила по краю клейма. В голове прозвучало знакомое – «За отца», «За братьев». Взяла другое – «За отца», следующее «За братьев».
МК 4451
МК 4452
МК 4453
Получившие свои новые имена винтовки были бережно уложены в сторону от своих еще безымянных подруг.
- Спасибо! – расцвела в улыбке, впервые за последнее время Тамара, передавая инструмент незнакомой девушке.
Выйдя из проходной завода, подруги быстрым шагом пошли в сторону города, погружаясь в темноту зимнего вечера, кое-где разрываемую тусклым светом одинокого фонаря.
- Пройдем через парк, - сказала Тамара, бывшая весь вечер в отличном настроении.
- Давай.
- Таня, ты не знаешь, откуда к нам стал поступать новый материал, - неожиданно спросила она подругу.
- С Урала, там работают сейчас все металлургические комбинаты.
- Хорошо, - прибавляя шаг, улыбнулась Тамара.
***
Старший сержант Михаил Пименов в первых числах января 1943 года прибыл на Ленинградский фронт после излечения в госпитале, где провел последние полтора месяца. Ему повезло, вернулся, в свой полк и свою роту. Это везение можно было объяснить только одним – его не увозили за пределы кольца блокады Ленинграда, что уже полтора года тугой петлей стягивало подступы к городу. Не было возможности, а скорее всего и необходимости.
Осколок вражеского снаряда, зацепив бедро левой ноги, по счастливой случайности не повредил кость. Потерял Михаил не много крови, потому что ребята из его взвода быстро доставили раненного в полковой лазарет, а от туда – во фронтовой госпиталь. В общем, обычная фронтовая удача.
Но то, что ему пришлось увидеть в Ленинграде, навсегда поразило его. К смерти на фронте он как-то привык – воевал уже не первый месяц. Там, на передке, она была обычным, и, как бы это страшно не звучала – привычным явлением. Ему приходилось, стиснув зубы хоронить своих товарищей, тех с кем стоял на передних рубежах обороны Ленинграда с ноября 1941 года.
Не раз она, чудом обходила его, разрывом случайного снаряда, вырывая жизни бойцов нового пополнения, молодых, совсем еще юных парней, которых впервые услышанные на передовой разрывы заставляли совершать роковые ошибки. Ко всему этому он привык, понимая своим крестьянским умом, что это – война, а она подлая может только калечить или убивать людей. Но здесь в городе…
Пименов давно не бывал в Ленинграде, сражаясь со своим полком на самом левом фасе Ленинградского фронта. А если и был пару раз, то эти короткие наезды в город проходили ночью. Он знал, как тяжело город пережил первую блокадную зиму. На себе бойцы чувствовали, как снижаются запасы продовольствия, как беднеет их рацион. О голоде не было принято говорить, об этом не писала фронтовая газета и дивизионная «многотиражка». Однако солдаты, «тихонько», между собой переговаривались: «в городе много людей умерло от голода, город голодает».
В госпитале, он смог сам в этом убедиться. Медсестры и врачи были предельно худы. Многие с трудом справлялись со своей работой, еле передвигая ноги. Серые землистые лица, впалые скулы, замедленные движения, выдавали людей, которые испытывали многомесячное недоедание. Ко всему этому добавлялись частые обстрелы и авиаудары.
Но самым незабываемым событием всех семи недель, проведенных в госпитале, стало выступление подростков одного из ленинградских интернатов. Дети выступали за пару дней перед новым 1943 годом.
Они зашли в палату под вечер, тихо и плотно закрыв за собой входную дверь. Три девочки, два мальчика и сопровождающая их медсестра. Такая же, как у всех ленинградцев печать голода на лице. Застиранная одежда с «чужого плеча».
Дети без аккомпанемента спели две или три песни. Кто смог из бойцов поддержали молодых артистов жидкими аплодисментами. За песней лица ребят немного порозовели. Строгие и собранные взгляды молодых артистов, выдавали людей, изведавших на своем коротком веку военного «лиха». Раненые бойцы внимательно слушали ребят, кто, лежа, кто, как Михаил, привстав на локте.
После песни вперед выступила самая маленькая девчушка. Она читала стихи, видимо, собственного сочинения. Девочке было лет десять-двенадцать, хотя голод и пережитые испытания, стирали оставшиеся в мирном времени привычные признаки взросления. Она, поставленным голосом опытного уже чтеца, произносила слова о войне, мужестве, геройстве и победе. В кульминационный момент чтения, видимо забывшись на мгновение, эта юная поэтесса взмахнула перед бойцами обрубками своих рук, которые все это время были у нее за спиной. Ее глаза, глаза человека, повзрослевшего за одну зиму на несколько лет, светились огнем веры, стойкости и какой-то внутренней силы.
Бойцы во все глаза смотрели на нее – ребенка обезображенного войной. У некоторых мужчин медленно текли слезы по небритым щекам. Михаил, не отрывая взгляда, смотрел на ее ручки. Кисти правой руки не было полностью, а на левой руке были отрублены все пальцы кроме большого. В полной тишине она закончила чтение. Без поклонов, лишних слов и движений дети вышли из палаты. Раненые, без единого слова медленно легли на свои места.
Пименов как будто замер в одном положении. Разум, осознавая увиденное, рождал только одно: «На фронт, на передний край! Штыками, зубами рвать фашистскую нечисть. Бить, взрывать, уничтожать. Мстить». Почти без слов солдаты провели в палате остатки этого вечера. Через несколько дней, скромно, по-фронтовому встретив Новый год, Михаил засобирался на фронт.
Ручки этой мужественной девочки стояли перед глазами Михаила все эти дни. Он видел их, когда стоял перед офицерами-медиками военно-врачебной комиссии и когда прощался со своими товарищами по палате. Чувство, пронзившее Михаила, только окрепло за несколько дней прошедших с момента памятного концерта. «М-стить, м-стить, м-стить!» - какой-то новый ритм все эти дни отбивало сердце солдата.
Он прибыл в полк незадолго до крупных событий. По всему было видно, что идет подготовка к наступлению. За время его вынужденного отсутствия в роты прибыло очередное пополнение, в новеньких полушубках, с новым оружием.
Вместо своей старой винтовки, с которой он провоевал больше года, Пименову вручили новую самозарядную винтовку Токарева. Раньше он уже держал в руках это оружие, но предпочитал ей свою неприхотливую «трехлинейку». Видя, как старательно молодые солдаты его отделения изучают личное оружие, Пименов решил тоже не отставать.
- Ну, что, Миша, теперь с «Токаревым» будем воевать? – спросил его ефрейтор Сергей Семенов, друг и товарищ, с которым Пименов был не разлучен уже многие месяцы.
- Все равно, чем их бить, - буркнул в ответ Пименов.
- Какой-то ты, командир, другой вернулся из госпиталя. Рана? Ногу тянет? – участливо осведомился друг.
- В другом месте рана, Сергей, - ответил он.
Наступление началось 18 января. С тяжелыми боями, медленно фронт отодвигался от Ленинграда. Полк Пименова был все это время в первой линии. Михаил окончательно освоился после ранения, втянулся в ритм фронтовых будней. «Мстить, мстить», - стало теперь смыслом каждого дня, что проводил на передовой Пименов.
21 января началось для всей роты командой о воздушной тревоге. Отступающий враг всеми средствами цеплялся за ускользающую инициативу.
Смотря в небо из полуразрушенного немецкого окопа, где его отделение провело ночь, солдаты поняли, что это не штурмовка. В небе над их позицией разворачивался воздушный бой. Пара наших истребителей, смело начала бой с парой немецких самолетов. Самолеты, энергично отстреливаясь, кружились над заснеженным полем, стараясь, поразить друг друга. Взгляды всех солдат были обращены в небо.
Под занавес боя, когда наши «ястребки», видимо, истратив боекомплект, решили отрываться, в бой вмешались с земли. Выскочив из окопа Пименов, упал спиной на обвалившийся бруствер. Передернув затвор, Михаил на мгновение замер, не в силах остановить ритм сердца, отбивавшего уже ставших привычным: «М-стить, м-стить, м-стить». Один за другим прозвучали несколько выстрелов. Ближний из немецких самолетов, сделав разворот, вдруг стремительно стал терять высоту. Машина с крестами на крыльях, врезалась в землю на опушке леса, в нескольких сотнях метров от позиций полка.
Через несколько минут в расположение роты, прибыл командир полка майор Осадчий. Он служил в полку уже более полугода, до этого откомандовав батальоном в одном из соседних полков дивизии.
Командир роты доложил ему об обстоятельствах произошедшего. К этому времени в роту вернулась группа под командой одного из командиров взводов, молоденького младшего лейтенант.
Спрыгнув в блиндаж, он, растерявшись, решил было доложить, пославшему его командиру роты. Тот, подтолкнул его в сторону Осадчего, буркнув:
- Командир полка здесь, ему докладывай.
- Товарищ майор, сбитый Мессершмит-109, упал метрах в шестистах, в направлении тыла полка. Самолет лег на брюхо, летчик убит огнем с земли.
- Как это? - спросил его командир.
- Точно так, товарищ майор. На теле фрица не одной царапины. Все лицо и шлем залиты кровью, прямое попадание в голову, - продолжил младший лейтенант.
- Вот это да! – удивленно выкрикнул майор, - раньше слышал, чтобы сбивали «фрицев» ружейным огнем, но самому видеть не доводилось. Кто, отличился? – спросил он, наконец, у командира роты.
- Командир отделения старший сержант Пименов, - доложил ротный.
- Пименова, ко мне, - дал команду Осадчий.
Тут же появился Пименов, доложил по форме.
В блиндаже собрались еще несколько офицеров соседних рот, сгрудившись за спиной комполка.
- Молодец, старший сержант! – пожимая Михаилу руку, произнес Осадчий, - из чего ты «Мессера» завалил?
- Вот, товарищ командир, из винтовки Токарева, только что получили, - немного волнуясь, такому вниманию, ответил он.
- Вот, а я, что говорил. Попробуйте подбить самолет из однозарядной «мосинки», - апеллируя к кому-то незримому выпалил Осадчий, - сколько раз выстрелил?
- Раза пять-шесть.
- Дай взглянуть на винтовку, - приказал довольный такому успеху своего подчиненного офицер.
Пименов снял винтовку с плеча, передал ее майору. Тот отсоединил магазин, глазами поискал, куда бы высыпать из него патроны. Кто-то из офицеров подставил свою шапку.
- Раз, два, три, … семь, - закончил стремительно выбрасывать из магазина патроны Осадчий, - тремя выстрелами! Молодца!
Командир продолжал вертеть винтовку, осматривая оружие, как будто видел его в первый раз:
- Вот, так-так! Ага, номер МК 4452, 1942 год, молодца, - не унимался он.
Осмотрев и прочитав все это, он передал оружие Пименову. Михаилу в ладонь высыпали оставшиеся семь патронов.
- Начальник штаба, подготовить представление старшего сержанта Пименова к ордену, - отдал он приказ бывшему с ним начальнику штаба полка, - ах, молодца! – произнес он напоследок.
- Есть! – ответил тот, уводя в сторонку командира пименовской роты.
Офицеры и солдаты разошлись. Михаил отошел в сторонку, накал чувств и волнение потихоньку начали отступать. Окончательно успокоившись, он постарался вспомнить обстоятельства всего произошедшего утром.
Воспоминания складывались в какую-то более-менее ясную картинку. Привычное дело идти в атаку, но тут какая-то неведомая сила подтолкнула его тогда к брустверу окопа. Капризный, в общем-то, механизм винтовки, тем более новой, с которой был в бою от силы два раза, действовал как часы. Времени прицелится, толком не было. На невероятную долю мгновения он схватил крестовину немецкой машины в прицел винтовки. Но какое-то чувство внутренней силы, уверенности и тот, ставший неотделимым ритм, неожиданно будто удвоили, утроили его силы, сноровку и умение.
***
Григорий по приезду в Москву, заехал в свою квартиру, что снимал в Выхино. В редакцию добрался к часу дня. Поделился с Радиком итогами поездки.
- Да, жидковато, брат. Главный, так-то, рассчитывал на твой материал. Как всегда впрочем, - поддержал его опасения Овчаренко.
- Да я и сам понимаю.
Разговор об итогах он продолжил с выпускающим редактором. Тот обещал поддержать Гришу на планерке, и, как смог, выполнил свое обещание. Совещание у главного редактора прошло для Григория ожидаемо непросто.
- Плохо, плохо, - твердил тот, выслушав Григория, - нет изюминки, нет сюжета!
- Я понимаю, Василий Петрович! – оправдывался Сомов, - но там, правда…
- Мало понимать, надо делать, надо хотеть, - начал он свою привычную песню.
Сидевший напротив Григория, Овчаренко, строя гримасы, старался, успокоить друга и просил помолчать. Совещание так и закончилось ничем. «Главный» посоветовал не терять связи с участковым, полистать подшивку подобных явлений, подумать.
- А главное хотеть, - передразнил Радик главного редактора, когда они с Григорием шли в сторону своих столов.
Прошло несколько, дней новые задания, сообщения и события, как-то незаметно, но очень кстати отодвинули на задний план его неудачную поездку.
Через пару-тройку недель напомнил о себе участковый Ткаченко. В своем письме он писал, что недавно, видимо, день или два назад выписали из больницы Сергея Судьина. Там он провел почти месяц, пока окончательно успокоился.
«Не плачет. Стал еще более замкнутым. Молчит», - читал Григорий скупые, как формулировки служебной характеристики, строчки письма.
Далее в письме Ткаченко сообщал, что случайно нашелся, приехал в гости к знакомым, один бывший житель города, который в 1968 году участвовал в установке того самого памятника Зис-5, вокруг которого: «рванула шаровуха», - невольно улыбнулся Сомов простоте слога полицейского.
Этот мужчина рассказывал, что прошел на ней почти всю войну. Машина эта была в одном из батальонов, что входил в состав Московского автомобильного отряда, который все месяцы блокады работал на знаменитой Ленинградской «Дороге жизни».
Весь технический состав парка, да и люди, обновились несколько раз и только эта «полуторка», будто заговоренная прошла все. После прорыва блокады, весной 1943 года, колонну, в составе которой он двигался из города в сторону станции Мга, штурмовали несколько «Юнкерсов». Изо всех машин на земле сделали решето, несколько водителей были убиты и ранены.
«И только он, со своим ЗИСом, остался цел. Один-два попадания. После войны шофер на своей машине был отправлен к нам. Проработал несколько лет, уехал к себе на родину. Его пригласили на открытие памятника», - заканчивал свое письмо немногословный Ткаченко.
Григорий дал прочитать письмо Радику. Тот недолго сидел над текстом.
- Ну прямо, как у Никиты Михалкова, в «Предстоянии», помнишь? – выдал он.
- Что думаешь, врет старик? - озвучил Григорий свои опасения.
- Да, кто же знает, где Михалков этот сюжет взял. Не у такого ли шофера.
Сомову захотелось самому повидаться с тем ветераном, поговорить с ним. Отправил ответ участковому со словами благодарности и просьбой о возможности встречи с ветераном-шофером. Но ответа от Ткаченко почему-то не получил.
Время шло. История с этим взрывом напомнила о себе самым неожиданным образом. Как-то раз на телефон Сомова позвонили с неизвестного номера. Он ответил. На другом конце кто-то, быстро задышав, видимо волнуясь, наконец, спросил:
- Григорий? Григорий Сомов – это вы?
Получив положительный ответ волнующийся голос продолжал:
- Вас беспокоит Сергей Судьин из Новоалександровска. Помните меня?
Поняв, кто звонит, Григорий, долго не раздумывая, ответил:
- Да, Сергей, я помню Вас. Конечно. Вы где? В Москве?
- Да, я приехал. Вы могли бы со мной встретиться? Можете? – волнение, по-прежнему, чувствовалось в голосе Судьина.
- Да, Сергей, могу. Вы можете подъехать ко мне в редакцию?
- Да, наверное.
- Слушайте адрес, - сказал Сомов и продиктовал. На другом конце Судьин выслушав адрес ответил:
- Да, да. Спасибо. Я подъеду через час, - закончил разговор Судьин.
Он прибыл через час с небольшим. Григорий встретился с неожиданным гостем в холле редакции, проводил к себе. С той памятной встречи Сергей Судьин заметно изменился. По-видимому, пребывание в больнице, лечение пошли ему на пользу. Он был по-сельски, но опрятно одет. Небольшая дорожная сумка – была единственным предметов, с которым он, видимо, прибыл в Москву.
Предложив Сергею присесть, Сомов сам сел на стул напротив гостя. Судьин присев, отчего-то продолжал молчать. В общем-то, с момента встречи в холе, он, толком не проронил и слова. Пауза затягивалась, Григорий решил начать.
- Как себя чувствуете, Сергей?
Видимо Судьин, только и ждал предложения к разговору.
- Спасибо, хорошо. Вы приезжали к нам в город, через несколько дней после явления, приходили ко мне в больницу. Я вас не запомнил, но старший лейтенант Ткаченко, рассказал мне кто вы, чем занимаетесь и зачем приезжали. Он же и дал адрес, - начал, видимо, свой долгий рассказ гость.
Было видно, что Судьин, по-прошествие уже нескольких недель с момента несчастья, все еще имел огромное желание выговориться. Григорий решил дать ему такую возможность, стараясь не перебивать и не отвлекать собеседника.
Судьин рассказал, как с детства увлекался историей. В какой-то период его увлечение плавно перешло на события Великой Отечественной войны. Он много читал о развитии техники в военные годы, изобретениях и открытиях, сделанных в ходе войны отечественными и иностранными конструкторами. Судьин, изучая все это, надеялся именно в развитии техники найти ответ на причины наших успехов и победы в войне.
«Я закончил индустриально-педагогический институт, пошел работать в профтехучилище. Продолжал много читать, стараясь найти ответы на этот вопрос», - сказал он и на некоторое время задумался. Сомов предложил гостю кофе. Судьин согласился. Делая большие глотки, горячего напитка, Сергей быстро выпил кофе и вернулся к своему рассказу.
- Я даже не помню, когда и как появилась эта идея со «счетчиком». Я так называл всю эту конструкцию, - подчеркнул Судьин, - как какая-то идея-фикс она возникла года два назад и все крепче стала притягивать меня. Как-то сразу стало понятно для чего я все это должен сделать. Мне казалось, что сделав «счетчик» я смогу узнать, сколько километров, за время войны, Второй мировой, проехали по дорогам все колеса, всех машин. Советских, союзников, и, немецких, конечно. Всех. Глупость какая-то, мелочь.
Судьин еще немного помолчал. Потом он рассказал, что эта, практически, мания все больше покоряла его. Он перестал ходить на работу. Его уволили из училища. Как помешанный бродил по окрестностям городка, на свалке, ища подходящие железки. Все, что к тому времени не сдали в металлолом цыгане, все тащил домой. Каким-то чутьем понимая – подойдет деталь или нет. Год собирал «счетчик». 17 июля, утром проснулся с ощущением, что важнейший день настал. Весь день провел, как на иголках ожидая вечера.
- Вечером, выйдя во двор, привел весь механизм в работу, - стараясь побороть усиливающееся волнение, сказал Сергей. Не погружаясь в технические подробности, видимо, считая их не очень важными, он продолжил:
- И когда я все сделал, произошло это явление. Стена маминой хаты как бы вздыбилось, края этого пузыря заалели. В нем как в иллюминаторе я увидел, как мне показалось самого дьявола. Все зло, ужасы, что может и принесла война, смерть, буквально, лезли наверх, превращаясь в яркие языки пламени. В какой-то момент весь этот пузырь лопнул и передо мной повис в воздухе это пламенный шар, который буквально дышал смертью.
Эту фразу – «дышал смертью», Судьин постарался выделить голосом и всем своим видом. Руки его мелко затряслись, он был очень взволнован. Помолчав и взяв себя в руки, Сергей закончил:
- Я, наверное, кричал, мама говорила позже. Потерял сознание. Ни чего больше не помню. Очнулся только в больнице, на другой день. Ну, там вы меня видели.
В знак поддержки Сомов замахал головой.
- Вот и весь рассказ, - подвел итог Судьин. Он продолжал сидеть и только дыхание выдавало его волнение. Григорий боялся задавать какие-то вопросы, но все же решился.
- Как, ты думаешь, что это было, - сказал Сомов, тут же подумав: «Ну и вопрос, задал, умник». Судьин молча пожал плечами. Незаметно для себя мужчины перешли на «ты».
- Помню только смертельный страх, какого не испытывал ни когда в жизни, когда полезло – все это…, - выдавил из себя Судьин, - мама говорит я лежал на земле весь белый и мокрый, когда она выбежала из хаты.
В комнату, где сидели Сомов со своим гостем, во время всего разговора пару раз заходили кто-то из работников редакции. Разговаривая мужчины, даже не обратили на это внимания. Выпили еще по чашке кофе.
- Мне кажется, что я этой своей машиной разбудил какие-то силы – там, - произнес Судьин, кивнув на пол, - или не своей…
- Да, да, - как-то не к месту ответил Григорий.
- Но еще интересно, что это пламя, в форме шара, видели в нескольких местах города, - продолжил Сергей.
- Да, я знаю, - поддержал его журналист.
- Причем люди видели, как оно летело от меня на север, по краю города, но потом, изменило направление и взорвалось почти в центре. Это мне рассказал уже Ткаченко, когда я с ним виделся перед уездом в монастырь, - продолжал гость.
Сомов удивленно посмотрел на Сергея. Тот, как-то, по-простецки, пару раз махнул головой.
- Да, еду в один монастырь на Севере. В городе наш священник благословил, - подтвердил Сергей свои слова.
Сомов и его гость, в который раз замолчали. Посидев еще пару минут Судьин спросил о времени и стал собираться. Осведомившись о ночлеге, Григорий узнал, что Сергей в этот же день уезжает. Спустившись в холл редакции, они попрощались.
- Спасибо, вам, - опять перешел на «вы» Судьин.
- Не за что, - пожимая, выходящему Сергею руку, ответил Сомов.
Когда он поднялся в редакцию к нему подошел Радик.
- Гриша, это кто был у тебя в гостях?
- Радик, представляешь, это был тот самый человек из Новоалександровска, с которым связано это странное происшествие с шаровой молнией и взрывом, помнишь? – сказал Сомов, все еще находящийся под впечатлением от встречи. Он рассказал Овчаренко все, о чем поведал ему Судьин. Старался ни чего не забыть. Радик уже не раз интересовался ходом всего расследования, давал советы. Особенно его заинтересовал эпизод с формированием пресловутой молнии, которая, по словам Судьина, прямо на его глазах стала «вылазить» из стены, перед которой стоял этой невероятной конструкции «счетчик».
- Знаешь, Гриша, где-то я уже что-то похожее видел, - сказал он другу, - правда, давно, но я постараюсь вспомнить. Это – постановка была или фильм, какой-то, но действительно давно. Слушай, брат, ну, правда, интересно.
На следующий день позвонил Ткаченко. Григорий долго с ним разговаривал. Участковый интересовался – добрался ли до Москвы Судьин. Получив положительный ответ, как показалось Сомову, остался доволен этим. Ткаченко рассказал, что по показаниям очевидцев события 17 июля ему удалось подготовить примерный план движения «молнии».
- План движения, конечно, примерный, но может быть и он на что-нибудь сгодиться, - в конце разговора произнес полицейский, - я отправил его тебе на электронную почту. Если что-то узнаешь, звони.
Сомов поблагодарил Александра за помощь и проверил почту. Там действительно был файл с письмом участкового и от руки нарисованной схемой. На схеме было видно, что от дома Судьиных в переулке Озерном горящий шар пролетел сначала через весь город на север. Затем, сделав разворот, почти на 360 градусов, он вернулся опять через весь город к тому самому памятнику фронтовой «полуторке».
Само появление этого шара было странным и непонятным, но его движение над городом в тот летний вечер, показался Григорию действительно невероятным.
«Будто бы магнитом огненный шар притягивало к этой машине», - в конце концов, подумал журналист. Чтобы сравнить план с картой города открыл страницу Новоалександровска в сети.
Официальный флаг и герб этого небольшого степного городка заставили Григория почесать в затылке. На красном полотнище флага и красном поле герба красовались желтые пентаграммы. «Ни чего себе! Как тут не происходить всякой чертовщине», - чуть не воскликнул Сомов.
Через пару дней Григорию по делам редакции пришлось побывать в микрорайоне Митино. Сделав свои дела, он возвращался вдоль Пятницкого шоссе в сторону Дубравной улицы. И здесь не далеко от места, где улица примыкает к оживленному шоссе, он увидел пушку. Она скромным памятником стояла недалеко от детской площадки, в стороне от памятника Героям битвы за Москву.
После всего, что ему стало известно о событиях в Новоалександровске, он стал внимательнее относиться, к различным памятникам и мемориалам. Подойдя поближе, прочитал, что это пушка ЗИС-2. Сделав несколько снимков орудия, Григорий начал искать серийный номер или что-то в этом роде. Ему захотелось узнать, что это за пушка, где воевала, историю этого конкретного орудия.
С трудом Сомову удалось найти, что-то, что, по его мнению, могло быть серийным номером пушки. Сделав пометки, сфотографировав, элемент орудия с номером, он возвратился к себе в редакцию. «С чего бы начать этот поиск?» - думалось ему.
Тут его ждал воодушевленный Радик.
- Гриша, ты помнишь, наш разговор о Судьине, его слова об открытых воротах? – торопливо поведал друг.
- Ну, да.
- Я, вспомнил, наконец, где видел, нечто похожее на его рассказ.
- Ну, ну, Радик, не тяни, - уже торопил друга Григорий.
Овчаренко рассказал, как в детстве смотрел фильм, который назывался толи «За синей птицей», толи «Синяя птица». Там двое детей, путешествуя на небесах, открывали какие-то двери, в которых были разные несчастья. А из одной двери на них полезли, на фоне огня и дыма, солдаты, как олицетворение войны и смерти.
- Может быть Судьин, тоже смотрел этот фильм, впечатлился, и, потом…, - попробовал было Радик озвучить версию, которая даже ему самому показалась совсем уж невероятной.
Сомов решил посмотреть фильм. Немного времени потратил на его поиски в интернете. Сама лента 1976 года не произвела серьезного впечатления, но несколько идей и находок понравились. Одной из них как раз и был эпизод, когда на Тильтиля и Митиль, вдруг навалились – смерть, горе и страдания в лице воинов третьего рейха, еще каких-то одиозных исторических персонажей.
После просмотра ленты, обдумывая увиденное, Григорий решил не откладывать в долгий ящик изучение и судьбы орудия. У своих более опытных коллег поинтересовался, кто ему может с этим помочь. Предложили Виктора Петровича Кретова, старого офицера, музейщика, знатока многих памятников и мемориальных мест столицы. Кто-то из коллег сказал, что можно напрямую обратиться в мэрию, в департамент культурного наследия.
Сомов подготовил запрос в департамент и по каналам коллег стал вызванивать полковника Кретова. Первым получилось прочитать официальный ответ из департамента культурного наследия столицы. Его руководитель писал, что названный Сомовым памятник, был установлен в 1968 году. Сама пушка была получена из арсеналов Министерства обороны СССР. «Совершенно точный и совершенно ненужный ответ», - подумал Григорий.
Встреча с Кретовым представлялась Григорию единственной возможностью, хоть лучик света пролить на историю этого памятника и орудия. Искать встречи со старым офицером пришлось очень долго. Каждый раз, набирая номер Кретова, корреспондент слышал, что набранный номер «где-то пропадает». Но однажды сам Кретов позвонил Григорию, когда тот уже перестал надеяться на встречу с неуловимым Виктором Петровичем. Переговорили, условились о встрече.
Сомов предложил увидеться в редакции, но Кретов, видимо, как настоящий ценитель памятных мест столицы предложил, сквер перед Донским монастырем.
В условленное место Сомов пришел на пятнадцать минут раньше установленного срока. Виктор Петрович появился минута в минуту.
- Здравствуйте, я журналист, Григорий Сомов.
- Полковник Кретов, Виктор Петрович, - ответил офицер.
Кретову было на вид лет 70-75, но его аккуратная бородка с крупными прядями седины не позволяла Григорию более точно определить возраст своего собеседника. Виктор Петрович был чуть ниже среднего роста, коренаст, по-военному подтянут.
Григория удивило рукопожатие Кретова. С силой и энергией молодого человека, он уверенно пожал руку корреспонденту, уже привыкшего к вялым рукопожатиям его коллег, молодежи, с которой ему приходилось зачастую встречаться. В речи Виктора Петровича, не смотря на возраст, чувствовался напор и внутренняя сила.
- Слушаю, Вас, Григорий …, - задержался Кретов, ожидая услышать отчество собеседника.
- Просто, Григорий, - ответил Сомов.
- И все-таки, - настаивал Кретов.
- Григорий Николаевич, - сдался он, еще раз, отметив энергию и волю Кретова. Сомов спросил разрешения записать разговор на диктофон. Ветеран, скрывая некоторое неудовольствие согласился. «Не очень-то он относится к нашему брату», - подумал про себя журналист.
- Виктор Петрович, вы бы могли, рассказать историю создания памятника Героям битвы за Москву. Точнее не столько памятника, сколько историю пушки ЗИС-2, что стоит рядом с памятником.
- О, это интересный памятник. Он был построен в 1968 году на деньги собранные комсомольцами монтажного управления №5, их же силами. Позже у памятника были установлены та самая пушка и зенитный комплекс.
- Виктор Петрович, а в чем интересность-то его? – не вытерпел Сомов.
Кретов рассказал, что памятник этот толи случайно, толи специально с высоты выглядит, как крест. Представить, что в год пятидесятилетия Ленинского Комсомола это была целевая задумка автора, не приходится. Немыслимый факт. Это стало по-настоящему доступно сейчас, когда картинка Москвы со спутника, может появиться на компьютере за считанные секунды.
- Когда стоишь у памятника, этого креста не видно, и представить его появление, тоже не возможно. Но вот с высоты птичьего полета крест, как на ладони, - закончил свой рассказ старый офицер.
- А пушка, Виктор Петрович? – продолжал беседу Сомов.
- С пушкой тоже связана достаточно любопытная история. Говорит ли вам что-то имя Константина Михайловича Симонова? – задал вопрос в лоб Кретов.
- Виктор Петрович, я выпускник филологического факультета МГУ, - парировал Сомов.
- Даже не знаю, хорошо это или плохо, - неожиданно ответил Кретов.
Григорий исподволь начинал чувствовать, что собеседник, как-то необычно реагирует на его вопросы, и не совсем обычно пытается подать, заурядные, на первый взгляд факты.
Заметив недоумение Григория, Виктор Петрович продолжал:
- В начале 1970-х годов Симонов снял многосерийный документальный фильм, главными героями которого стали самые простые солдаты Великой Отечественной войны: разведчики, артиллеристы, летчики. Слышали? Нет. В одной из серий его гостем стал артиллерист, полный кавалер ордена Славы, Бадигин или Бадыгин, его фамилия. В кадре Бадигин вспоминал свои фронтовые годы, рассказывал писателю, тоже, как помните, фронтовику, о товарищах, боях, об орудиях. Он рассказал, что за время войны из своего орудия подбил или, как, очень правильно, говорили в те годы, сжег семь немецких танков.
За разговором мужчины не заметили, как сделали круг в окрестностях Донского монастыря, вернувшись в сквер.
- Присядем, - предложил Кретов. Они присели на одну из скамеек.
Кретов продолжил:
- В один из моментов фильма Симонов, оставшись один, уже без Бадигина, говорит: «Он сам из своего орудия сжег 7 немецких танков. Много это или мало?» Помолчал и сам же ответил: много, очень много. Это та самая бадигинская пушка, с помощью которой он сделал то, что Константин Михайлович, назвал невероятным, почти невозможным.
- Вы хотите сказать, что это та самая пушка? – переспросил Сомов.
- Именно, Григорий Николаевич! – ответил Кретов, - а почему вас, собственно говоря, так заинтересовал этот памятник?
Собравшись с духом, Сомов, не представляя реакции своего собеседника, постарался, как можно короче, рассказать всю историю, произошедшую в Новоалександровске, результаты его расследования.
- Что вы сами по этому поводу думаете? - спросил Кретов.
- Не знаю, какая-то несуразица пока выходит, - произнес Григорий к явному неудовольствию своего пожилого собеседника.
- Что же вы, молодой человек, действительно полагаете, что все эти мемориалы, памятники, монументы установлены, так для красоты, ради чьей-то блажи, - в голосе Кретова зазвучали стальные нотки, выдававшие строевого офицера.
Сомов от неожиданности пожал плечами.
- Сохраняют культурное наследие и историю страны, - как-то неуклюже ответил он.
- Все эти памятники, по моему глубокому убеждению, - начал Виктор Петрович, - сохраняют не столько культурное наследие, как заметили вы, а являются реальными хранителями положительной энергии, добра и мира, наконец. Они охраняют не историю страны, а саму страну.
На мгновение задумавшись, Кретов продолжил:
- И чем выше была энергетика их создателей, чем больше было мужества и отваги у солдат и офицеров, что прошли с ним сквозь ад войны, тем выше способность самих памятников. Такие, знаешь, резонансы мужества. Вот почему в Митино, памятник – в проекции крест. А рядом появляется орудие, командир которого словами другого фронтовика сделал «невероятное». Вот почему в Тимашевске, на Кубани, стоит дом семьи Степановых, в котором мать получила семь похоронок на своих сыновей – солдат и офицеров Красной Армии.
- Вы так считаете? – не зная, что сказать, вымолвил пораженный Григорий.
- Вы бывали в таких местах? Там от энергетики памятника, всего места можно спички зажигать. Там молитва не сходит с уст. Там небо открыто! – произнес ветеран с горящими, как у юноши глазами.
- И наоборот, - продолжал старый офицер, - если энергетика людей, орудия слаба или, еще хуже, дрянная – жди беды.
- Например? – спросил Сомов.
Недолго думая, Кретов ответил:
- Взять хоть «Аврору». В первом же своем бою, в Цусиму, экипаж потерял командира. Капитан 1 ранга Егорьев получил смертельное ранение и вскоре скончался. Корабль зашел в порт Манилы, где был интернирован, пусть и с разрешения императора. С команды была взята расписка о неучастии в боевых действиях. Вы представляете! Дальше, больше! Выстрел с «Авроры», как вам, наверняка, известно, стал началом революции, приведшей к крушению страны. Крушению страшному, кровавому, исполинскому. Причем выстрел-то был – холостым, имитацией.
Виктор Петрович продолжал:
- Долгое время одним из главных символов страны, СССР, я имею в виду, был корабль, который терпел поражения, участвовал в разрушении государственности. Реконструкция 1987 года, когда сам СССР начал уже трещать по швам, какого-то эффекта не дала. Хотя «обкорнали» судно порядочно. Через три года стране пришел конец. Посмотрите, Григорий Николаевич, куда делся «флагман революции», когда в 2014 году перед Россией опять замаячили непростые времена.
- Отбуксировали в Кронштадт, для ремонта, - ответил Сомов, видевший репортаж питерских коллег.
- Правильно! В такой напряженный для страны момент «Аврору» с ее энергетикой убрали, поскорее, с глаз долой, - подытожил ветеран. Помолчали.
- Я всего не знаю об этих памятниках, - неожиданно продолжил Кретов, - может быть, наверняка, больше меня знал тот же Симонов. Он, кстати, знаете, как просил поступить с его телом после смерти? Константин Михайлович просил развеять его прах в чистом поле под Могилевом, где в июле 1941 года стал свидетелем какого-то боя, невероятного по мужеству и накалу.
- Но во время войны, если не все, то многие были героями, - заметил Сомов.
- Поэтому-то и победили. Каждый частичку себя, своей энергии, своего мужества отдавал Родине. Вот и получались, как я уже говорил – резонансы мужества. Не просто так все было у вас в этом южном городе. Как его? Новоалександровске? Правильно? Неспроста. Я вам подброшу еще одну историю, что мне самому удалось раскопать.
- Когда Юрий Озеров в семидесятые года снимал свою знаменитую киноэпопею «Освобождение» в места съемок было собрано огромное количество советской и немецкой техники военных лет. Были там настоящие нацистские машины «Тигры», «Пантеры», «Фердинанды», средние и легкие танки. Озеров старался, чтобы каждому периоду в кадре соответствовала своя техника.
Григорий, все больше увлекаясь, слушал рассказ своего интересного собеседника. Виктор Петрович тем временем продолжал:
- Мой старый товарищ по детскому дому работал в то время в отделе культуры небольшого городка, в районе которого шли съемки. Так вот он рассказывал, что в эти несколько месяцев, они устали приваривать памятник-танк Т-34 к его постаменту. Приходят в парк в одно утро, смотрят – танк съехал с небольшого пьедестала. Подумали, что случайно произошло, ну или, что кто-то дерзко хулиганит. Затащили «тридцатьчетверку» назад. Через несколько дней – все повторяется. Сторожа в парке чуть ли не пытали, но тот божиться, что никого не было. А сталкивать танк надо таким же танком или трактором. Прихватили электросваркой гусеницы к арматуре, вбитой в постамент. Спустя буквально два-три дня – прежняя картина. Не веря своим глазам, весь отдел культуры города приходил смотреть на шов толщиной в палец, который словно полоска бумажного клея разорван невероятной неведомой силой. Как вам! Так происходило еще раз или два пока…, - Кретов взглянул на корреспондента.
- Пока не завершились съемки, - подсказал Сомов.
- Так точно, - выдавая свое армейское прошлое, подхватил Виктор Петрович.
Мужчины еще немного побродили рядом с монастырем. Кретов назвал Григорию город, в котором произошли эти странные события, напоследок, заметив:
- Обратите внимание Григорий Николаевич большинство памятников: танки, орудия, другая техника, стоят на горизонтальных постаментах. Видимо было какое-то указание не рисковать.
Григорий, проведя с Виктором Петровичем несколько часов, был ошеломлен всем услышанным. Хотелось сразу что-то проверить, что-то узнать, переговорить с Овчаренко. Простившись с ветераном, которого этот разговор и ходьба ничуть не утомили, Григорий ушел к ближайшей станции метро.
Вернувшись домой в интернете нашел тот самый памятник, с которого начался разговор с Кретовым и обомлел – крест.
Буквально через неделю после этой памятной встречи с удивительным рассказчиком в сквере Донского монастыря Григорий по работе оказался в Санкт-Петербурге. Кроме собственно редакционного задания, он, с коллегой из питерского корпункта газеты, заехали в Музей обороны и блокады Ленинграда.
- Это кто же додумался спрятать сюда такой музей, - после блужданий на машине по исторической части города высказал свои мысли Сомов.
- Хорошо, что его вообще, удалось сохранить и восстановить, - ответил его коллега – Дмитрий Сиротин.
- А что были попытки? – недоумевал Сомов.
- Гриша, ты, что не знал, разве? Музей по «Ленинградскому делу», в 1950 году, был закрыт. Его удалось восстановить лишь в 1989, и то только здесь, в стороне от метро, в часе ходьбы от Невского.
- Представляешь, Дима, первый раз слышу! – слегка расстроился Григорий своей неосведомленности.
- Ну, да, ладно. Сейчас половина Питера не знает, где работает этот музей и работает ли.
Наконец коллеги добрались до Соляного городка. Здесь в помещении старого склада расположился музей. Зашли к директору музея, представились. Немного пообщавшись, директор, передал журналистов в руки научного сотрудника Дмитрия Садачихина. С ним они прошлись по небольшой, немного скомканной, видимо из-за скромных площадей, экспозиции. Несмотря на это музейные предметы и сама экспозиция, поражали своей натуралистичностью и достоверностью.
- А, как к вам Дмитрий, попадают экспонаты? – спросил сотрудника музея Сомов.
- Музейные предметы? – деликатно поправил тот, - по-разному, много принесли горожане, блокадники-ленинградцы, когда в 1989 году горсовет принял решение воссоздать музей.
- А есть какие-нибудь уникальные образцы оружия, техники, за которыми тянется не простая история? – помня беседу с Кретовым, выпытывал Григорий.
- Личное оружие генералов, образцы оружия, которое в цехах ленинградских заводов изготавливали или ремонтировали сами ленинградцы, - немного подумав, ответил музейщик, - детские игрушки несколько лет назад поднятые водолазами со дна Ладожского озера. Да, вот они, - пригласил Садачихин журналистов к одной из витрин.
Мужчины долго без единого слова стояли перед небольшой витриной с этими пупсами и утенком, которые неизвестные дети везли с собой на одном из судов, эвакуируясь из окруженного города летом 1942 года.
- Судно было подбито во время авианалета и затонуло. Эти игрушки пролежали на дне почти семьдесят лет, - не дожидаясь вопросов ответил Садачихин.
Осматривая экспонаты, пробегая глазами, текст этикеток, гости в сопровождении Дмитрия, продолжали ходить среди витрин и небольших инсталляций.
Взгляд Григория привлекла подпись под одной из винтовок, которая гласила, что из этой винтовки в январе 1943 года был сбит немецкий истребитель «Мессершмит-109».
- А, эта винтовка? Что про нее можете рассказать? – указал Григорий на оружие, привлекшее его внимание.
Садачихин подтвердил, что из этой самозарядной винтовки Токарева, старший сержант Пименов, действительно, сбил немецкий самолет. Дмитрий, подойдя поближе к витрине, продолжал:
- Об этом случае писала окружная газета «На страже Родины», спустя несколько дней. Вот этот номер. Ага, вот, - и он указал на пожелтевший лист фронтовой газеты и замету с фотографией бойца с оружием в руках.
- У них, в тот день, что-то невероятное в полку произошло, - продолжал Дмитрий, - другой истребитель, спустя буквально час был сбит из личного оружия группой солдат сержанта Сазончик.
«Не про эти ли резонансы мужества мне твердит Виктор Петрович», - подумал Григорий.
- Старший сержант товарищ Пименов, - прочитал подпись под фотографией в заметке Сомов, - а, как винтовка попала в музей?
- Если у вас есть время, можно посмотреть в журналах КП, - произнес Садачихин, но сразу, поправился и уточнил, - в «Книгах приема».
Пройдя в крохотное помещение на антресолях, где располагался кабинет Дмитрия, журналисты остались дожидаться Садчихина, который ушел за загадочным журналом «КП». Спустя несколько минут он вернулся, неся в руках, старый, сам, как музейный экспонат журнал.
- Ага, вот, основной фонд, номер 123. О, какое раннее поступление, - удивляясь, читал Садачихин, - нашел.
В книге было написано, что винтовка была отобрана во время сбора музейных предметов одним из основателей музея майором Л.Л. Раковым, в 1945 году.
- Вот и все, - подвел некий итог сотрудник музея.
Все, записав и пометив, журналисты простились с Садачихиным, и вернулись в корпункт газеты. Вечером Григорий уехал в Москву. Все время пока он добирался до вокзала и пока его в поезде не сморил сон, Сомов думал об этой винтовке, ее владельце и самом музее, вспоминая все услышанное в его стенах. Прибыв в Москву, решил поделиться всем услышанным с Кретовым.
- Ага, вас зацепила, эта тема, царапнула, - ответил Виктор Петрович, всегда бодрым голосом, - где и когда встречаемся?
Кретов настоял на встрече в одном из исторических мест столицы. Они встретились у станции метро «Новослободская» и прошли в сторону Центрального дома Российской Армии.
Григорий подробно рассказал Кретову все, что он увидел и узнал в Санкт-Петербурге, в музее. Выслушав журналиста, Виктор Петрович начал свой небольшой экскурс в историю:
- Это был необыкновенный музей, во всех смыслах этого слова, незаурядный. Взять хотя бы то, что он стал первым музеем, посвященным событиям Великой Отечественной войны. Все началось с выставки, которая плавно переросла, собственно говоря, в музей. Один из создателей выставки, а впоследствии – директор музея Лев Львович Раков, еще более примечательная личность. Питерский интелегент, настоящий музейщик, которого высоко ценил старший Пиотровский. Раков понимал смысл музейных предметов, очень глубоко.
Виктор Петрович остановился, задумался и продолжал:
- Смотрите, после ареста по «Ленинградскому делу» он сидел и общался во «Владимирском централе» с Даниилом Андреевым, тем самым, автором «Розы мира». Это, да о чем-то говорит. Скажи мне, кто твой друг… Там они совместно написали книгу новелл «Новейший Плутарх». Прелюбопытное произведение.
Сомов всю дорогу внимательно слушал, боясь прервать рассказчика. Завершая свой рассказ, Кретов еще раз подчеркнул:
- Раков понимал, чем занимается, чувствовал, к чему он прикасался.
В это время, как по заказу, собеседники проходили мимо здания Центрального музея Вооруженных сил. «Сколько же тогда здесь таких предметов? Сколько резонансов», - подумалось Григорию.
Будто угадав его мысли, Кретов в своей манере продолжил:
- А вот здесь, знаете наверняка, храниться наша важнейшая воинская святыня – Знамя Победы. Иначе чем крестным ходом не назовешь, то шествие, которое происходит на Красной площади в День Победы. Белорусы молодцы! Попросили знамя, на юбилей освобождения Минска, освятили город и республику, и живут себе дальше припеваючи. Кто наплевал, тому уже отрыгнулось.
Еще немного пообщавшись, Сомов проводил ветерана к станции метро. Прощаясь, Виктор Петрович произнес:
- Григорий Николаевич, давайте условимся. Если у нас состоится еще одна встреча – проведем ее на Поклонной горе. Давненько там не бывал. Тот музей и памятник – совсем новые. Походим, поговорим, поразмышляем.
- Договорились, - согласился Сомов.
В первых числах нового года у Григория зазвонил телефон. Номер был не известен, немного подумав, он решился и поднял трубку.
- Здравствуйте. Григорий? - немного робея, спросил голос в трубке.
- Да.
- Вам звонят из монастыря, - и собеседник назвал не известную Сомову обитель, - вы знали Сергея Судьина?
- Да, а в чем дело? - уже спросил сам Григорий.
Молодой человек, оказавшийся послушником этого монастыря, рассказал, что в монастыре умер Сергей Судьин. Молчаливый и замкнутый он накануне исповедался и на утро его нашли мертвым в комнатке для паломников, в которой он жил несколько месяцев. Номер жуналиста остался в одной из записных книжек, что были у Судьина, и которые потом изъяла полиция.
Сомов коротко рассказал о своем знакомстве с Сереем, подтвердив, что у того на юге осталась старушка мать.
«Странно, как-то. Ни с того, ни с сего, здоровый, на первый взгляд молодой мужчина умер. События этого года его, конечно, надломили, но чтобы так сильно…», - размышлял Григорий, как огорошенный, сидя у себя в редакции.
Он поделился этой новостью с Радиком. Овчаренко не зная, что ответить только и произнес:
- Бывает, брат. Только сам Судьин знал, что он там видел у себя во дворе дома, в тот злополучный вечер.
Через несколько дней состоялась условленная встреча с Виктором Петровичем. Прошла она, как мужчины и договаривались на Поклонной горе. И с ним Сомов поделился новостью о смерти человека, ставшего причиной и этого расследования, и, собственно, говоря, их знакомства.
- Все этого, Григорий Николаевич, очень тонкая материя. Что уж тут сказать. У всех людей разные пути…, - вслух размышлял Кретов.
Помолчав, они подошли к центральной скульптурной композиции музея.
- А вот, это, - указывая на гигантский штык, вздымающийся из земли, начал Виктор Петрович, - Антон Антонович Керсновский, например, считал первоосновой могущества российской империи, - слушали о таком?
Сомов кивнул головой.
- В своей главной работе «Философия войны» он писал, что наша величайшая империя держалась на обаянии трех этих слов: граненный русский штык. Вот так вот! Как тут, на западной границе столицы, было, не появится, символу этой первоосновы. И какому?! Исполинскому, гигантскому, видимому из далека, - воодушевленно продолжал старый полковник.
Они обошли монумент, изредка поднимая глаза к оконечности штыка, теряющегося в небе.
- Как продолжается ваше расследование? Есть что-то новое? – спросил Кретов.
Сомов рассказал, каких огромных усилии стоило ему выяснить, когда была изготовлена партия СВТ-40, из которой стрелял Пименов, и которая хранилась в Музее обороны и блокады Ленинграда.
- Изготавливали их сначала в Туле, а после начала войны в Ижевске, - сказал Кретов.
- Да, да, я уже знаю, - подтвердил Григорий, продолжив, - а, серия «МН», была выпущена на заводе осенью 1942 года. Точнее не узнать.
- Надо бы почитать воспоминания руководителей завода, мемуары работников, если они есть, - предложил Виктор Петрович. Договорились обменяться сведениями об таких книгах, если их удастся найти в библиотеках или интернете.
Но проходили дни и недели, но, ни Григорию, ни его новому компаньону не удавалось, ни чего обнаружить. В главной библиотеке, некогда читающей страны, Кретов нашел два или три издания, посвященные деятельности Ижевского оружейного завода в годы войны, которые, практически, не касались повседневной жизни его работников. Сомов частенько перелистывал пометки, сделанные твердой рукой Виктора Петровича. Вспоминал, как непривычно произносил полковник название этого города, с ударением на первую букву.
«Победители социалистического соревнования бригад. Передовики-«стахановцы, лучшие по профессии», - читал Сомов строки с именами лучших работников завода тех лет, написанные убористым почерком старого полковника. Два-три десятка фамилий, самых заметных производственников: Семенов, Тиунов, Слюсарев, Федун, Глушнев, Сенько, Протасов и многие другие.
«Наверняка, кто-то из них и был тем человеком, кто начал, а может быть и продолжил этот резонанс, оставшийся в истории небольшой заметкой во фронтовой газете об удивительном подвиге старшего сержанта Пименова», - размышлял Григорий, - а, может быть их было несколько?
Пару раз за это время Сомов встречался с Виктором Петровичем. По-прежнему их встречи проходили в памятных и мемориальных местах Москвы. Они подолгу беседовали. Кретов делился своими многочисленными наблюдениями и сведениями о памятниках столицы, иногда давая какие-то советы. Но он не мог помочь больше, чем уже сделал. Виктор Петрович обещал Григорию, не оставлять этой работы, частенько говоря:
- Григорий Николаевич, ищите, не расстраивайтесь, надейтесь… Это уже становиться, духовной работой, а она – очень тонкая материя… Надейтесь.
Прошло несколько месяцев. Утро этого трагического дня Сомов запомнил хорошо. Он, как обычно проснулся, умылся и позавтракал. Времени было достаточно, но привычной утренней пробежки он решил не делать. «Лучше пройдусь до метро пешком, вот и будет зарядка», - решил он для себя.
Так и сделал. Выйдя из дома, не стал дожидаться автобуса, полтора километра до «Выхино» прошел пешком. Уже подходя к станции метро, Григорий стал на перекрестке, с многочисленными, досыпающими на ходу москвичами, ожидая зеленого сигнала.
В такие моменты, дети на проезжей части живейшей автострады появляются из неоткуда. Мальчишка, в красной курточке выскочил на дорогу метрах в пяти от Сомова. Поток транспорта был предельно плотным, и у мальчика оставалось жизни несколько коротких мгновений. И именно столько потребовалось Сомову, чтобы забыв все, не думая ни о чем, видя только эту красную курточку, которая через миг станет, красной, но уже по другой причине, метнуться в ее сторону.
- У-у-у, - успел выдохнуть Гриша в прыжке, а за ним все остолбеневшие зрители на тротуаре.
Схватив мальчика за капюшон он бросил его в сторону тротуара. По инерции, развернувшись спиной к потоку машин, Григорий принял на себя удар крылом и капотом большой белой машины. Последним, что он ощутил, стал тупой удар в верхнюю часть спины и затылок.
Он уже не видел, как из остановившейся машины выскочил обомлевший, еще не понимающий ни чего мужчина, а из толпы к нему спешили несколько очевидцев случившегося. Не чувствовал, как на руках его вынесли на тротуар, и через двадцать минут передали экипажу «скорой помощи».
Сомов пришел в себя в палате с большими окнами, в которых серело весеннее московское небо. Голова надрывно гудела, боль сковывала верхнюю часть тела, но сразу вспомнилась красная куртка мальчика, неожиданное «у-у» и визг тормозов.
«Как тот мальчишка?», - хотел произнести Сомов, но изо рта вырвалось только шипение. Он опять забылся.
Когда Григорий пришел в себя следующий раз, в палате он еле-еле смог различить группу людей. После нескольких секунд взгляд Григория сумел выделить из этого белого пятна трех человек, которые переговариваясь, смотрели на него.
- Все самое страшное позади, - говорил глухой голос, - за здоровье вашего спасителя я более не опасаюсь.
- Спасибо, доктор, - произнес голос, показавшийся Григорию, еще более глухим.
- Мне-то, за что, это вот Сомов – герой, - произнес первый голос, - редкое мужество и блестящая реакция. После этих слов Григорий опять закрыл глаза.
Его третье пробуждение стало окончательным. Голова кружилась и ломило спину, но он уже понимал, где находится, осознавал все, что с ним произошло.
- Доктор, - позвал он слабым голосом, - дайте света.
Подошедшая сестра развернула жалюзи и палата наполнилась теплым апрельским солнцем. Григорий пристально смотрел на лучик света, который вычерчивал на стене тонкую светящуюся полоску.
После этого дня он уже не забывался в тягостном сне, но выполняя все, что говорили доктора и сестры быстро шел на поправку.
Спустя пару дней Сомов догадался, что тот глухой голос принадлежал его лечащему врачу – Елене Петровне. Другим человеком, которого Григорий слышал в забытьи, был отец спасенного им мальчишки. Мужчина несколько раз приезжал в больницу. Однажды он приехал сюда с тем самым мальчиком – пятилетним Сережей, шустрым и очень подвижным парнишкой, подвижность которого и стала, видимо, причиной всего происшествия. Пару раз здесь его навестил Радик Овчаренко.
Через три недели врачи разрешили Сомову вставать. Молодость брала свое. Дольше всего беспокоила голова. «Видимо серьезное сотрясение», - соображал Григорий. Ушиб спины и перелом ноги с каждым днем доставляли все меньше и меньше беспокойства.
Как-то раз в палату, где Григорий лежал с несколькими мужчинами, зашел отец мальчика.
- Григорий, здравствуйте! Как настроение? – выпалил он, пожимая Сомову руку, - выйдете в коридор?
- Иду.
Григорий вышел с гостем в коридор, прошел через все отделение в уголок посетителей, где можно было спокойно поговорить. Там его ждали Сережа и молодая женщина, видимо мать мальчика. Женщина стояла в стороне, краснея от волнения.
Отец обратился к Сергею:
- Ну, что ты хотел сказать Григорию Николаевичу? Говори?
Мальчишка сделал несколько шагов к Сомову, обнял его за здоровую ногу и тихо пробормотал:
- Спасибо.
Мама Сережи достала платок.
- Ну, ну, не надо, - обратился к ней Григорий, обнимая мальчика, - присядем.
Присели на стоявшие в комнате диваны и кресла. Неловкую паузу нарушил Сомов, обратившись к мальчику:
- А, как тебя зовут?
Тот, посмотрев на отца, кивающего ему головой, ответил:
- Меня зовут, Сережа Федун, мне пять лет, - выдал он, видимо, подготовленную заранее фразу.
- А меня зовут Григорий Николаевич, дядя Гриша, - ответил Сомов, глядя на светящихся от радости родителей, - вот и познакомились.
Они еще немного поговорили. Родители мальчика, как могли, благодарили Сомова за спасение сына. Уходя мать Сережи, крепко обняла его и поцеловала в щеку.
- Выздоравливайте, - произнес напоследок отец парня.
Сомов вернулся к себе в палату. «Меня зовут Сережа Федун, Сережа Федун, Федун», - как-то не навящиво крутилось в голове фраза, произнесенная мальчишкой, - «Федун, Федун. Где-то мне встречалась эта непростая фамилия?».
Все еще гудевшая голова упрямо не хотела трудиться. Только к вечеру Сомов вспомнил:
- Ну, конечно, Федун. Фамилия была в списке, который раздобыл Виктор Петрович, - радовался своему открытию Григорий.
Несколько дней он с нетерпением, с какой-то детской надеждой ожидал прихода своих новых знакомых. Григорий понимал, наивность мысли, что, будто бы, эти люди, могли как-то быть связаны с тем самым человеком, в далеких военных годах.
«Федун – не такая уж и редкая фамилия», - думал Сомов, где-то в глубине души надеясь, что это, все же, какая-то ниточка в расследовании, длившемся уже более девяти месяцев.
Все чаще и чаще он стал задумываться, что все, что происходит вокруг, случается с каждым из людей – не случайно. Надежда на эту неслучайность, которая несколько недель назад смилостивилась над маленьким мальчиком Сережей, которая, быть может, проявит милость и в отношении его самого, согревала сердце и душу молодого журналиста. Дни, которые начали казаться бесконечно длинными, после того как Сомов пошел на поправку, стали тянуться еще медленнее. Он не мог дождаться прихода семьи Федунов.
Но первым после небольшого открытия и забрезжившей надежды, в палате Григория, появился Виктор Петрович. Кретов уже приходил проведать, как он говорил – «нашего героя».
- Григорий Николаевич, категорически вас приветствую, - громко произнес полковник, взглядом окинув палату, и убедившись, что он ни кого не потревожил своим шумным визитом.
- Добрый, добрый день, Виктор Петрович, - ответил Григорий, поднимаясь. Ходить он начал уже дней десять - двенадцать назад и сейчас был рад приходу своего товарища, еще одной возможности вырваться из стен палаты.
- Виктор Петрович, пройдемся, - предложил Сомов, не спеша, передвигаясь навстречу гостю.
- Молодца, так держать, - поддерживал его старый полковник, демонстрируя, в общем-то, свое привычное жизнелюбие и оптимизм, - движение - жизнь.
Немного пройдя по коридору, Григорий с Кретовым присели на диван, стоявший в рекреации отделения. Сомову натерпелось поделиться с товарищем новостью, которая волновала его последние несколько дней.
Григорий решительно начал разговор:
- Виктор Петрович, вы помните, те выписки, что сделали по истории оружейного завода в Ижевске?
Кретов немного задумавшись, закачал головой:
- Да, да, в целом, помню.
- Фамилия – Федун, ведь она не почудилась мне там? Ведь была?
Полковник, все более понимая, о чем и о ком идет разговор, тоже спешил погрузиться в разговор.
- Гриша, конечно, помню. И фамилия эта там была.
Сомов, продолжал:
- Представляете, Виктор Петрович, тот мальчишка на перекрестке, его тоже зовут Федун! Как вам! Может быть они родственники, и тот Федун, из Ижевска – его дед или прадед.
- Все может быть, - поддержал Кретов, которому даже пришлось сейчас интонацией немного успокаивать своего молодого друга.
Григорий поделился с Кретовым своими мыслями и догадками. Они поговорили, согласившись, что в жизни происходит, подчас, много удивительного и на первый взгляд невозможного. Узнав, что семья мальчишки уже долго не навещала, Григория, Кретов предположил, что встреча, которая способна ответить на все его вопросы, может состояться в любое время.
Они еще немного пообщались, пройдясь по короткому больничному коридору. Уходя, Виктор Петрович заметил:
- Вот, Григорий Николаевич, и ты попал в обойму этого невероятного духовного резонанса. Кто-то его запустил, а ты откликнулся на этот невидимый духовный призыв. У духовной жизни свои законы… Не скучай. Посмотрим, что расскажут твои Федуны. Держи меня в курсе дела.
Обнявшись, мужчины простились.
Через день другой Григория вновь навестил отец Сережи Федуна. Иван, так звали молодого мужчину, появлялся всегда поздно вечером, в самом конце времени, которое в распорядке работы больницы значилось, как «Время посещений».
Григорий протянул руку Федуну, стремительно соскочив с постели.
- Добрый вечер, - опережая Григория, произнес гость, - как ваше самочувствие?
- Иван, привет! Давай уже на «ты». Ты, наверное, после работы, всегда ко мне заезжаешь?
- Ну, да, - сконфужено ответил Федун.
Сомов улыбаясь, дал понять, что все нормально и похлопал молодого человека по плечу. Ему не терпелось задать вопрос, волновавший его последние несколько дней. Мужчины вышли в коридор.
- Иван, скажи, пожалуйста, твой дедушка или отец работали в годы войны на оружейном заводе в Ижевске?
- Бабушка.
- В смысле? – не сразу понял Григорий, в чем дело, в упор, глядя на Федуна, - бабушка, что?
- Бабушка была мобилизована в первые дни войны. Оставила институт и работала до конца войны в Ижевске, - сказал Иван, чеканя каждое слово, - Тамара Григорьевна Федун.
- Вот так поворот!
Молодые люди сидели на диване, несколько мгновений молча глядя друг на друга. «Неожиданный поворот. Посмотрим, что будет дальше», - пронеслось в голове журналиста.
- За время работы на заводе бабушку наградили орденом «Знак Почета» и медалью. Она была лучшим токарем на заводе. После Победы, почти сразу вернулась в Москву, закончила институт. К сожалению, Тамара Григорьевна умерла, три года назад.
Сомов, боясь, что-то пропустить, достал телефон из кармана брюк и кивнул на него:
- Запишу?
- Хорошо, конечно, - ответил Федун.
В этот вечер они долго просидели вместе в коридоре. Больших усилий стоило Григорию уговорить дежурную сестру ненадолго задержаться Федуну в больнице. Иван рассказ все, что ему было известно о прошлом его бабушки.
- А кто-то остался из ее старых подруг? – в самом конце беседы спросил Григорий.
- Да, ты знаешь есть. Ее лучшая подруга – бабушка Таня, Татьяна Ильинична Сегаль. Она работала с бабушкой в Ижевске, после этого вместе с ней перебралась в столицу. Они были очень дружны до последних дней. Я поговорю с ней.
Утром следующего дня Григорий решил поговорить с врачом, неизменной и всегда энергичной Еленой Петровной. Он чувствовал себя на подъеме, травмы беспокоили все меньше и меньше.
«Домой, так домой», - согласилась она.
Домой Гришу подвозил Радик на своей машине. Ему коренному москвичу не стоило больших трудов довезти друга до его съемной квартиры, в которой он не был добрых полтора месяца. Все осталось, как было в тот день. Григорий уже не считал этот день трагическим, все больше соглашаясь с мыслью, что все происходящее в жизни не случайно.
Небольшой порядок в его отсутствие поддерживал в квартире Овчаренко. Он после разговора в машине пообещал помочь коллеге, когда Сомов договориться о встрече с новым очевидцем неординарного расследования, которое волновало их обоих уже несколько месяцев.
Проведя следующий день дома, окончательно соскучившись по коллегам и работе, Сомов решил как можно скорее появиться в редакции. Коллеги не знали о том, что Григорий должен был появиться на работе, но уже видимо давно на его рабочем столе в скромной рамочке лежала большая заметка их издания. В ней стильным языком, любимой многими газеты, еще со времен ее многочисленного кавалерства, было рассказано о смелом поступке ее сотрудника. В тексте безошибочно угадывались яркие нотки, которыми блестяще владел Радик, иногда публиковавшийся на страницах своего издания под псевдонимом.
Все были рады видеть своего коллегу на рабочем месте живым и здоровым. Приходил «главный» и в свойственной ему одному манере сравнил поступок Сомова, «с образами уходящего поколения титанов нашего народа».
На обеде, спустившись в кафе, где обедало, большинство свободных сотрудников редакции положением друга воспользовался Овчаренко. Взяв Гришу под локоток, он растолкал несколько человек стоявших перед ними со словами:
- Они еще не знали, что Герои России, обслуживаются вне очереди.
Улыбки и легкие похлопывания по плечу стали наградами обоим друзьям. Первый день после вынужденного отсутствия выдался особенно радушным. Не очень то и поработав, Григорий, все же возвращался домой изрядно уставшим.
Свое обещание выполняли все друзья и товарищи Гришы – и новые и старые. Через день после выхода на работу Сомову позвонил Федун. Он договорился с Сегаль о встрече и предлагал заехать за ним.
Но узнав, какой крюк предстояло им сделать по городу, погружающемуся в летаргию пробок, Сомов отказался. Свое слово держал и Овчаренко:
- Гриша, я выезжаю. У тебя буду минут через тридцать, не торопись.
Ехать предстояло на удивление недалеко. Федун дал телефон и адрес Татьяны Ильиничны, которая жила в небольшом поселке Томилино, рядом с Люберцами. Друзья быстро добрались до нужного места. Немного поплутав в поселке, они все же отыскали нужную улицу и дом.
На лай собаки в аккуратном небольшом домике загорелся свет. На крыльцо вышла одетая по-домашнему женщина. Представившись, молодые люди прошли в дом, который и внутри отличался чистотой и порядком.
- Ваня, звонил нам, мама сейчас выйдет. Вы ужинали? - скороговоркой выпалила женщина, которая оказалась младшей дочерью Татьяны Ильиничны.
Через несколько минут в гостиной появилась сама хозяйка дома. Это была сухонькая, но еще бодрая старушка. Она была одета в платье, на плечи был наброшен теплый платок. Строгая прическа, безошибочно выдавала школьного учителя с многолетним стажем.
- Мама, этот тот самый Григорий Сомов, который спас Сережу, правнука Тамары Григорьевны.
Пожилая женщина подошла, обняла и прижалась к Сомову всем телом:
- Спасибо, дорогой мой, спасибо, - бормотала она, усаживая Григория в кресло, - какая радость.
Все сели к столу, после энергичных уговоров молодые люди согласились на ужин, после чего и началась беседа.
- Григорий, Ваня мне сказал, что вы интересовались судьбой Томы, - начала беседу Татьяна Ильинична.
- Да. Меня интересует время, когда вы вместе жили и работали в Ижевске, на оружейном заводе.
- Мы познакомились с ней там, на заводе, куда многие девушки были мобилизованы с началом войны и эвакуации, - начала Сегаль свой рассказ.
Татьяна Ивановна рассказала, как они вместе с еще несколькими десятками молодых девчушек постигали азы оружейного мастерства, как вместе с Тамарой жили в одной комнате заводского общежития. Стало известно, что Федун работала в одном из токарных цехов, а Сегаль в сборочном.
- Что за человек была Тамара Григорьевна? – задал вопрос Сомов.
- Прекрасная подруга, внимательная, жизнерадостная, чуткая, волевая. Очень сильный человек, лидер.
Разговор подхватил Григорий и задал следующий вопрос:
- А, за что Тамара Григорьевна была награждена орденом, почему была названа лучшим «производственником завода»?
- После гибели отца и братьев она очень изменилась. Мы переживали сначала, не произошло бы чего, но Тома все выдержала и стала после этой трагедии только сильней. Не замкнулась в себе, а такое тоже бывало. Нашла, наверное, себя в работе. Она так обрабатывала стволы ружей – просто загляденье. У Томы присказка появилась на каждое разделение технологических операций: «За папу!», «За братьев!», «За папу!». Мужчины не могли за ней угнаться.
Сомов и Овчаренко переглянулись. Пожалуй, что-то такое журналисты надеялись услышать, но такого попадания не ожидали даже они.
Татьяна Ивановна тем временем продолжала:
- Сперва Тома стала лучшим токарем цеха, а потом, и всего завода. Нас многих, после Победы, наградили медалью «За доблестный труд», а ее потом, отметили еще и орденом, когда после войны пошло награждение работников союзных республик. Ни чего и ни кого не боялась. Закончилась война и мы вместе вернулись в Москву, восстановились в свои институты.
- А случались у вас с ней какие-нибудь памятные случаи, может быть необычные? – спросил уже Овчаренко, который до этого только внимательно слушал.
Сегаль задумалась, поправила и безукоризненную прическу, взглянула на дочь. Не торопясь ответить произнесла:
- Нет, пожалуй. Ни чего необычного, я не помню. Хотя и бывало всякое.
Татьяна Ивановна вспомнила их возвращение в Москву, в дни, когда столица активно прибирала следы войны, залечивала раны бомбежек. Рассказала, как Федун, забрав документы из пединститута, поступила в 1-й медицинский институт. Вспомнила памятные минуты знакомств со своими будущими мужьями, упрямство Тамары, которая настояла сохранить свою фамилию в память об отце и братьях.
Было видно, что долгая беседа и воспоминания утомили пожилого человека. Поздним вечером молодые люди оставили радушный дом Татьяны Ивановны. Напоследок она еще раз обняла Григория, шепнув ему:
- Спасибо за правнука.
Возвращались в Москву молча. Уже подъезжая к дому Сомова, Радик произнес:
- Да, внуков, таких людей стоит спасать.
- А других-то, что – нет? – обрезал его Сомов. Овчаренко замялся.
- Вот, то-то же, - сказал ему Григорий, выходя и пожимая руку.
На следующий день в редакцию по просьбе Григория заехал Кретов. Сомов просил его извинить, за то, что пока не может составить компанию в прогулках по столице – нога еще немного беспокоила. Сомов хотел поделиться результатом знакомства и беседы с Сегаль.
- Виктор Петрович, вы были правы. Такая женщина, как Тамара Федун, могла зарядить энергией что хочешь и кого угодно. Не знаю, она ли изготовила ту «пименовскую» винтовку, но чувствую, что она пошла через ее руки. В сбитом Пименовым «мессере» есть, как вы говорите «резонансы» и ее …, - Григорий запнулся, запершило в горле.
- Ее мужества и воли, - подхватил его Кретов.
- Именно, Виктор Петрович.
Он вместе с подошедшим Овчаренко рассказал Кретову обо всех деталях их разговора с Татьяной Ивановной.
- Поздравляю вас, Григорий Николаевич, Радик, это именно то о чем я думал. В десятку! – поздравил он журналистов, - какая история, какие судьбы.
Втроем они спустились в буфет, где еще долго были слышны их возбужденные голоса и непривычный термин «резонанс», который до этого не часто звучал в стенах этого известного в столице медиадома.
***
Поиск, расследование, которые вел уже несколько месяцев Григорий Сомов, постепенно подходило к своему пределу. Это слово нашел сам Григорий, понимая, что в какой-то момент оборвется эта тонкая пульсирующая нить исторических событий, дат и имен. Сама история, ее ход, закроют ему возможность встретиться, задать вопросы очевидцам тех событий, людям, которые что-то знают. Так будет. Но оставалась какая-то недосказанность одной из тонких линий, на которой, как на оси, уже навсегда запечатленными бились в одном ритме, открывшиеся ему резонансы мужества – яркий образ, подаренный интересным собеседником, ярким человеком и прекрасным рассказчиком.
Даже в этой его цепочке, Сомов, чувствовал это все острее с каждым днем, не хватало какого-то звена. Крупного или не очень он еще не понимал, но его отсутствие, ощущалось, как легкая нехватка воздуха, в самом глубоком месте московского метро.
«Что-то прошло мимо», - частенько проносилась мысль, как укор. «Тамара Федун, Татьяна Сегаль и Пименов, наконец, они еще, пожалуй, не все звенья этой удивительной цепочки», - не раз приходило на ум Григорию. Ему очень верилось, что есть, существует, еще тот не открывшийся ему элемент.
***
Николай Назарович проснулся рано утром. Столь ранние подъемы стали данью возрасту, как, никак – шел уже седьмой десяток, но и были отголоском привычки, которую он приобрел большую часть своей жизни, проведя в монастыре.
Не спеша встал, умылся ледяной водой. Помолился. Вспомнились фрагменты раннего детства, когда он все это делал в ставшем привычным монастыре. «А ведь, многие, да почти все батюшки и братья, очень любили и воду и умывание». Оделся. Надо было торопиться на работу.
Николай Назарович Костылев работал дежурным стрелочником на небольшой железнодорожной станции. Выйдя из крохотного дома, он засеменил в сторону железной дороги, знакомые звуки которой уже многие месяцы были ежедневным аккомпанементом его будней и праздников. Идя, Костылев вспоминал свои первые шаги в монастыре. Как взяв за руку, вот так же зимой, привел его в монастырь дядя по материнской линии, который был экономом известной на всю страну обители. Отца своего Николай никогда не видел. Сгинул он, уйдя, по традиции, на заработки в Москву. Воспитывала его одна мать, вдруг, ставшая вдовой в 25 лет. Но и она не долго успела поносить траур. Через пару лет горячка унесла, ту единственную, которая прижав его русую головку к груди, называла любовно «Николушкой».
Последний родственник – старший брат матери, забрал его к себе. Шел Коле тогда четвертый годок. Там он и вырос, живя по-монашески, простой и размеренной жизнью. С первых шагов в обители его окружали добрые, ласковые священники, монахи и послушники. Там он прочитал свои первые слова Псалтыри, первые строчки Священного Писания. Этому его научили все те же братия, которые оказались способными и требовательными наставниками.
Самым важным чему научил его монастырь стала – молитва. Кроме «Отче наш», ему, , на всю жизнь, запомнилась та самая утренняя молитва, составленная священниками прославленной обители.
Другим важным деланием для него – еще совсем маленького мальчика – стал труд. Работать приходилось много. Казавшийся поначалу обременительным и натуженным, труд с годами стал привычным и даже желанным. Особенно ему нравились работы в трапезной: чистка овощей и приготовление пищи. Когда Коля подрос, ему по благословению настоятеля поручали читать Евангелие во время братской трапезы. Каждый возраст отметился в памяти Николая своим особенным трудом.
Навсегда врезавшимся в память стало общение со священниками, старцами монастыря. Бесконечной добротой были пропитаны его первые встречи с этими убеленными сединами батюшками. Их рассказы о прошлой жизни, истории обители, ушедших настоятелях и братии всегда вызывали живой интерес в сердце мальчика. Особенной теплотой были наполнены беседы и проповеди на Святое Евангелие.
Запомнились слова одного батюшки, который однажды произнес: «В этих строках – бездна мудрости».
До будки идти надо было долго. Стояла она на станции, примостившейся на окраине большого промышленного города. Идя по тропинке, обильно усыпанной свежим снегом, старик в памяти перебирал воспоминания душевных бесед с любимыми священниками. Многое из того что ему потом пришлось пережить в жизни, Николай Назарович преодолел благодаря этим наставлениям и этим беседам. Во время одной из них молодой человек услышал мысль, которая своей простотой и искренностью поразила молодого человека. Как-то раз старенький батюшка, который получил благословение заниматься с Николаем, рассказал ему:
- Мы много и часто читаем святых евангелистов, запоминая и в сердце, откладывая дорогие слова Спасителя. И что же это за слова? Слова притч и поучений, которые растолкованы нам сирым Святыми отцами Церкви Христовой. Но есть еще слова Иисуса, которые были обращены непосредственно к ученикам, и имели цель наставить их в каждом случае их многотрудных судеб, - не спеша рассказывал старый священник.
- Все эти слова я выписал, открыв для себя, с чем же чаще всего обращался Спаситель к своим ученикам-апостолам, - старец на мгновение остановился, и продолжил, - зная этот мира, понимая сколь труден будет путь всех его учеников, от первых и до последних дней проповеди Святого Евангелия, Спаситель говорил им много раз: «Не бойтесь». И нам, не сделавшим и тысячной доли того, что нам можно и должно было исполнить, во всех обстоятельствах нашей жизни, натуженной и стропотной, надо помнить эти слова Спасителя и никогда уже не бояться, полагаясь на Его благую волю о нас грешных.
Какие слова! Юноша был поражен той ясностью, с которой слова Спасителя ответили на его многие вопросы и юношеские страхи. Через всю свою жизнь он пронес память этой беседы со старцем, огонек маленького духоносного открытия, произошедшего под крышей кельи одного из насельников старинной обители.
Шло время, Николай стал настоящим послушником монастыря, не ожидая и не желая другой доли. Даже наоборот. Вполне ожидаемо, спустя полтора десятка лет прозвучал вопрос дяди о принятии монашеского пострига. Получив благословение священства и горячо любимых старцев, Николай согласился.
На всю жизнь он запомнил тот памятный и волнительный день, когда трижды подняв брошенные священником на пол ножницы, он вышел из храма монахом – отцом Тихоном. Поднаторевший в знании Священного Писания, прекрасно понимающий и любящий по-монастырски долгие службы, отец Тихон через некоторое время был рукоположен во диаконы, а спустя несколько лет принял от епархиального владыки уже и священнические облачения.
События революций и гражданской междоусобицы отец Тихон встретил уже зрелым человеком и опытным священником. И что бы с ним не происходило, никогда в жизни он не забывал слов одного из своих наставников, услышанные им в ходе долгих бесед с этими умудренными старцами. Ни что в жизни не смогло лишить его веры в Бога, усомниться в призыве Спасителя, многократно произнесенного своим ученикам.
«Не бойтесь», - говорил он тем из своих прихожан, кто терял веру, испытывая на себе остервенение, с которым новая власть бралась за решение всех проблем. «Не бойтесь», - тихонечко благословлял он своих товарищей по камере, которых в неизвестном направлении выводили из их казенной обители в частые периоды его арестов. «Не бойтесь», - умолял отец Тихон жителей крохотного сельца среди непролазной тайги, где он отбывал ссылку, испытывающих крайнюю нужду от неурожая и бесконечных поборов.
И удивительное дело – Господь хранил отца Тихона, выводя его из самых мрачных застенков, проведя его путем опасной и многолетней ссылки. Вернувшись оттуда, уповая только на Промысел Божий отец Тихон остановился сначала у тех немногих из его учеников, которые искренне восприняв наставления и поучения своего духовника не побоялись принять и обогреть его.
Перед самым началом войны он сумел перебраться под Ижевск, в рабочий поселок, невдалеке от города русских оружейников. Огромных усилий его близким, в первые дни войны, стоило его – еще крепкого старика, но имевшего клеймо «врага народа» устроить стрелочником одного из пунктов железной дорогие, ведущей в город. Здесь он и трудился, меняя в будке нескольких поселковых женщин, на плечи которых война взвалила все трудности тыловой жизни.
Почти всегда, когда по железнодорожному полотну, рядом с будкой, проносились воинские эшелоны отец Тихон выходил к ним. Ни студеные зимние ночи, ни марево летних дней не останавливало его. Не стали препятствиями и возможные последствия, за то, что он, выйдя к поездам, часто на высокой скорости несущимся в сторону фронта благословлял их уносящиеся вдаль силуэты. Молодые лица солдат, строгие контуры часовых у накрытой брезентом военной техники, проносились перед взором этого пожилого мужчины. Он, смахивая слезки, выступившие толи от мороза, толи от потока, несущегося от железнодорожного состава ветра, или еще от чего-то, осеняя их священническим благословением, ни чего и ни кого уже не боясь на этом свете, твердил слова, уже давно ставшие девизом его жизни: «Детушки мои, не бойтесь».
Сколько их было, в эти годы великого противостояния нашего народа, простых людей, которые превозмогая все: непосильный труд, голод и унижение, надругательства, болезни, потери близких, свою боль и главное страх, обветренными и обмороженными устами, всем разумом и самим сердцем рождали невероятные резонансы мужества, подкрепленные словами: «Мы не сдадимся, нас не сломить, мы победим», заряжая этой верой, этой энергией самих себя, своих близких и грозное оружие, разившее ненавистного врага.
Резонансы мужества
© Copyright: Федор Колпаков, 2015
Свидетельство о публикации №215092001934
Свидетельство о публикации №215092001934
Рецензии