Корабли, которые летали

Рассказ в двух частях.

Пионерский лагерь. Густое марево, даже цикады выдохлись, и пиликают еле-еле, и все, кажется, пропитано золотом солнца, словно смотришь на мир через желтоватую линзу.
Мы сидели на скамейке, забравшись на спинку, как воробьи на веточке, впихивась в тень от нависшего дерева от ползущих лучей.
Перед нами, пересекая лужайку, шел мужчина, которого я не замечал раньше.
- Это Володя. Он безногий. Заменяющий пионервожатый.
- Как это безногий? – удивился я, приглядываясь к идущему.
- А так, ему ноги отрезало. Я его знаю, еще по прошлому году. У него протезы.
Я различил, что мужчина шел немного необычно, прихрамывая будто.
- Эй, ребята, а чего вы тут сидите? Пойдем кино смотреть. Там про мушкетеров фильм показывают – окликнул нас он, и махнул рукой, зазывая пойти с ним.
Ромка, самый маленький росточком в нашем отряде, такой прыгливый, неспокойный, живой, спрыгнул со скамьи, и помчался следом за Владимиром.
- Пойдем. Хватит жариться. Там хоть прохладно будет - кричал Ромка, и, подскакивая на бегу, как мячик, катящийся по кочкам.
Мы нехотя сползли с лавки на солнце, и перебежками от тени к тени, двинулись параллельным путем. Деревья закончились, и пришлось плестись к Ромке, который, как лягушонок, скакал вокруг пионервожатого.
Володя, как Гулливер, возвышался над нами, неторопливо двигаясь в сторону клуба пионерского лагеря, где показывали фильм. Ромка нетерпеливо дергал его за руку, и скороговоркой говорил что-то этому взрослому, которого я внимательно изучал.
Рослый, широченные плечи. Хорошо развитая мускулатура проступала под рубашкой. Каштановые волосы, открытое, простое лицо и добрый, может чуточку печальный взгляд, но на губах улыбка. Нет, такой не может быть, не должен быть инвалидом. Я осторожно покосился на его ноги. Кроме легкой хромоты ничего необычного я не заметил.
Ромка терзал руку вожатого, а потом бросил ее, как плеть.
-Ну и тащитесь же вы. Побежали – и понесся, понимая пыль за собой.
Другие ребята тоже побежали вслед за ним, чтобы успеть на фильм, а я посчитал, что это невежливо по отношению к безногому человеку, и остался с ним, мерно шагая с ним бок о бок.
- А меня зовут Сергей – представился я.
- А я тебя знаю. Ты ведь командир отряда, и я видел тебя на линейки. Ты от волнения горланил больше всех, когда командовал построением отряда. Да, а меня звать Владимиром.
- Я тоже знаю – начал я, но осекся.
-А почему мне сказали, что Вы заменяющий пионервожатый? – поспешил я перевести тему.
-Ну, я заменяю пионервожатых, когда им на несколько часов, или день, надо покинуть пионерский лагерь.
-А-а-а-а, поня-я-ятно – протянул я, и стал покусывать губы, не зная, о чем продолжить беседу.
Так, не спеша, мы дошли до клуба.

В помещении было немного прохладнее, а на крашенных стенах зала, даже капли влаги проступили, отчего в середине сеанса начал накрапывать импровизированный дождь с потолка.
Все смотрели кино, а я искоса смотрел на Владимира. Смотрел на его очерченный отраженным светом профиль, его странную полуулыбку, которая гуляла на губах.

Оказалось, что Владимир популярный человек среди ребятни, от мелких головастиков, до угреватых подростков из старших отрядов. Маленьким он мастерил игрушки, из всего, что только под руку попадалось, и такие удачные, что неизменно, чтобы взглянуть на процесс превращения сука или коры, картона или обрывка ткани, выстраивались большие очереди. А он, окруженный детьми, сидя где-нибудь на лавке, рассказывал им всякие истории, и малыши сидели раскрыв рты, отчего из сложно было собрать на линейку или для похода на обед, за что пионервожатые недолюбливали Владимира.
Я вообще заметил некоторое пренебрежительное к нему отношение. Может быть зависть, оттого, что дети сами липли к нему, а у вожатых не получалось от них добиться ни доверительности, ни послушания.
Для более взрослых детей Володя делал более сложные поделки. На него так и сыпались заказы. Девушки просили сделать им браслеты, подвески, а парни фигурки хищных зверей, людей, а особым спросом пользовались парусники.
В отличие оттого, что для ребят из младших отрядов Володя делал игрушки просто так, с подростков он брал «плату». Кто апельсин притащит после ужина, кто яблоко, а за особо сложные творения Володя мог взять даже жвачку или бутылку газировки, ведь некоторые подростки тайно выходили за пределы пионерского лагеря в магазин, что был в поселке неподалеку, за сигаретами в основном.
-Что-то ты дешевишь – сказал я, рассматривая фигурку крадущейся пантеры вырезанной из куска дерева.
-Это символическая плата. Чтобы они знали, что вещи имеют свою цену, да и по-отстали немного, а то, как набросятся всем скопом с просьбами.
-А ты настоящий художник! Ты где-то занимался? – сказал я, продолжая удивленно рассматривать работу Владимира.
-Да нет, самоучка. А что, правда хорошо?
Я поднял на него изумленные глаза.
- Я не видел ничего прекраснее. Правда!
-Ну, ты ведь тоже художник. Наверняка видел, просто мне комплимент делаешь.
Я учился тогда в художественной школе, но не знал, как сказать ему, что у человека дар. Он был значительно старше меня. Хоть у нас и завязались приятельские отношения, но дистанцию я ощущал.

Помню, он проходил мимо нашего корпуса, как всегда в окружении детворы, держа в руках недоделанную модель парусника, когда открылось окно, где проживали вожатые, и на подоконник выползла разрумяненная портвейном Анжела.
-О, какие люди! Все с малявками шастаешь?!
-Да, мы тут корабль делаем, - спокойно отреагировал на вульгарный оклик Анжелы Владимир, показывая небольшую модель парусника, с детально вырезанными из дерева корпусом, тонкими мачтами, и парусами из бересты.
-Вооот, вот какие должны быть корабли! – сказала вожатая, взяв с подоконника грубый кораблик, который накануне сделал кто-то из вожатых, явно пытаясь подражать Володе.
-Они надежные, они плавают! – отчего-то зло, она потрясла примитивной, грубо сделанной поделкой.
-Зато мои летают… - парировал Владимир, и высоко поднял изящный парусник, словно он плыл по воздуху.
Этот момент, и этот диалог я не забуду, наверное, никогда.

Утром, до того, как горн возвестил время подъема, я увидел из окна пашей палаты, как кто-то занимается на брусьях. Я приподнялся, подошел к окну.
Это Владимир. Майка мокрая, волосы чуть взъерошены – спортом занимается. После брусьев подтягивание. Я стоял и любовался на него. Он все делал, казалось, так легко, без принуждения. На спортивно-игровой площадке было какое-то сооружение, похожее на флагштоки стоящие кругом и соединенные наверху приваренным восьмигранником. Так Володя, после подтягивания, подошел к этому агрегату непонятного предназначения, и, схватившись руками за две трубы, переставляя руки выше и выше, стал пониматься. Да самого верха, где, казалось, он парил, на фоне этой сквозной конструкции.
-Смотрите, смотрите! – стал я тормошить спящих ребят.
Они, потирая глаза, слепо щурились в окно, сидя в кроватях, и падали обратно, плашмя.
-Да что, вы, не видите что ли? Он же качок! Ничего себе! Круто! Смотрите, что вытворяет.
Мой энтузиазм не был поддержан, так как все предпочли сладко досыпать до звука горна.
Едва он хрипло рыкнул из динамиков, и вслед за ним грянули пионерские песни про орленка, Гайдара, который всегда впереди, Володя покинул площадку и спешно скрылся.

Как командир пионерского отряда, член совета дружины, я постоянно пропадал на каких то сборах, обсуждениях, подготовках, так что увидеть Володю мне доводилось редко. Я только кивал ему, радостно улыбаясь, когда пробегал мимо, при полном параде, в алом галстуке и пилотке, спеша на репетицию праздничной линейки, или куда еще там, а он, издалека, выглядывая поверх голов малышни, сидя на скамье, кивал и улыбался мне в ответ.
Однажды я подошел к нему, в перерыве между ответственными делами юного ленинца, и сообщил, что, в очередной раз, видел его утреннюю тренировку.
-Здорово. Ты прямо, как Арнольд из «Коммандос», такое вытворяешь! Я тащусь!
-Ну, что ты. Ерунда. Ты его видел в фильме «Конан Варвар»?
-А то! Конечно! Ой, правда, не в фильме, а на плакате. Я даже этот плакат перерисовывал.
-Ну вот. А сравниваешь. Видел, какой у него пресс?
-А тебя кубики на животе есть? – поинтересовался в запале разговора я, и, сказав, смутился.
-Нет. Кубиков нет. Мне еще работать и работать над ними – похлопал он себя по животу.
-А посмотреть можно?
Он задрал майку, и я приблизился, что рассмотреть его живот.
-Правда, таких нет. – разочарованно сказал я.
-Ну, зато живот твердый как камень – убедительно сказал он.
Не успел он опустить майку, как я прикоснулся к его животу. Я провел по нему ладонью, настойчиво начал на него пальцами, проверяя его слова. Мне было необыкновенно приятно и странно прикасаться к голому торсу взрослого человека.
Где-то издалека меня громко позвали по фамилии, кто-то из вожатых.
-Ой, мне пора – встрепенулся я. Весело улыбнулся, и побежал.
-Твердый, как камень – подтвердил я на бегу, придерживая пилотку. И исчез.

Мне казалось, что с этим человеком, я нашел то понимание, тот общий язык, который я не мог обрасти в пионерском лагере ни с мальчишками из отряда, ни с вожатыми. Конечно, я постоянно общался со сверстниками, участвовал в играх, дурачился, скучал на общественных заданиях, и прятал фрукты и хлеб с ужинов, чтобы после отбоя, в кровати, есть их, внимая страшным историям, которые мы рассказывали по очереди.
Но с ним, мне ощущалось, была особая связь. Меня, как магнитом, влекло к нему. Я ревностно смотрел, как он возится с другими ребятами, травим им байки, или что-то мастерит, но сразу все прощал и забывал, когда мы садились рядом, и начинали наши беседы, о чем, теперь и не вспомнить.
Уж не помню, какими словами, убеждениями, я уговорил Владимира организовать кружок умелых рук. Ему выделили отдельную комнату в здании клуба, и вскоре это стало самым посещаемым местом в нашем лагере. Вожатые насильно, чуть ли не подзатыльниками, выгоняли оттуда ребят перед отбоем. Постепенно им пришлось мириться с его лидерством и обожанием среди ребят.

Однако не все относились к нему с уважением.
Помню, одну дискотеку. Младшие отрады носились, словно стая мальков на мелководье среди степенных подростков, которые надменно, очень горделиво пожаловали на танцы. Мальчики шли небрежным, неторопливым шагом, уложив волосы мокрыми, с мылом, руками, отчего волосы застыли, как иглы дикобразов. Девчонки, те вообще шли задрав носы. Накрученные электрическими щипцами, привезенными специально для таких случаев, с начесами, огромными челками, об которые можно было легко пораниться, так они были налаченные, они считали себя взрослыми, роковыми красавицами.
Тогда, как помню, звучали песни группы «Мираж», «Ласковый май», Модерн токинг».
Но, особенно часто, заводили две песни. Под «Розовые розы Светке Соколовой» ликовали девочки, вскидывая руки и пускаясь в пляс. А, под «Я хочу быть с тобой», группы «Наутилус», наступал черед парней, которые делали серьезные гримасы, складывали пальцы в «козу», и трясли руками, кивали головой, и изображали из себя юных бунтарей.
Периодически парни забегали на лестницу, которая поднималась под густыми соснами к веранде клуба, и там, приседая, прячась за балюстрадой, пили вино и курили.
На веранде стоял и Владимир. Он смотрел на танцы сверху вниз, предпочитая оставаться в отдалении. Заметив его, я поднялся к нему.
-Чё ты прешь сюда? А ну-ка вали скорее отсюда, пока с пинком не вылетел! – зашипели на меня пацаны из старшего отряда, чтобы я не увидел их лишнее.
-А чё, нельзя что ли? Воздух общий! – пытался огрызнуться я, но за меня вступился Владимир.
-Пускай он останется. Он свой. Вас не выдаст.
-А, ну пускай пацанчик остается и учится. А то, чтобы не выдал, можно и ему налить.
-Не надо. – отрезал Владимир, не отпуская с губ его странную полуулыбку.
Парни пили, курили, матерились, и мне все это казалось таким крутым и интересным, пока я не заметил, что они слишком панибратствуют с вожатым.
-Вольдемар, а ты пить не будешь?
-Я не пью.
- И не куришь?!
- И не курю.
-Ну, а баб трахаешь? – нахально скалясь, спросил особо рьяный пионер, которому Володя недавно вырезал женщину-русалку (сделай ее по-сисястей), и вообще, выполнил не один его заказ.
-А не малы вы еще мне такие вопросы задавать?
Пока длился этот дурацкий допрос, один парень подкрался с противоположной стороны от вопрошающего к Володе, запустил свою руку к нему в карман, и вытащил ремни от протеза, при этом вывернув распоротую подкладку кармана.
Володя выглядел таким растерянным, его глаза заполнила печаль, боль, но его несменная тень улыбки даже не покинула губ, а у меня, чуть не брызнули слезы. Я вовремя взял себя в руки, развернулся и пошел прочь, вниз по лестнице, не в силах ничего сказать тем парням, ни Володе, который, прихрамывая, зашагал вглубь леса, похрустывая двурогими сосновыми иголками.

Конец первой части.



Часть вторая.

Однажды Владимир подозвал меня, и сообщил, что хочет привлечь к работе. Оказывается, ему заказали с маленького значка скопировать изображение на половину ватманского листа. Володя протянул мне значок. Какой-то Мановар, ага, кажется, группа есть такая, а на рисунке плаха, в нее воткнут топор, него стекает кровь, а за ней стоит палач в колпаке.
-Ты говорил, что срисовывал раньше плакаты. Может и тут у нас все получится в четыре руки.
-Я тебе то на что это? – спросил я, глядя искоса на разнежившийся, на солнышке, одуванчик, все еще памятуя, как ребята издевались над Володей.
-Ну, мне значок отдадут взамен.
-Да накой он тебя сдался? – вспыхнул я, обижаясь на его уступчивость, и как мне показалось мягкотелость.
-Ты чего кричишь то?
-Ничего.
-Будешь рисовать?
-Может буду, а может нет. Как получится. А где, когда?
-Ну, кружок наш пока прикрыли. Посчитали, что я потворствую ребятам, и они там не только рисуют и выжигают, но и курят и выпивают.
-Наш…кружок?! – переспросил я, поднимая глаза, напирая на слово «наш», словно он был создан не им одним, но и мной. Словно у нас было что-то общее, на двоих, какое-то дело, которое объединяло взрослого мужчину и мальчика-подростка.
-Ну, конечно, наш! – улыбнулся он
-Так вот, приходи после обеда. Ко мне. Ты знаешь, где я живу?
-Сам корпус – общежитие я видел. Но ни кто из ребят там не бывал.
-Я проведу.
Во время обеда я торопливо ел, и улизнул, не дожидаясь пока все соберутся отрядом, и покинут столовую. Конечно, заметят, что командир отряда отсутствует, но мне сейчас это казалось совсем не важным, ничтожный, по сравнению с приглашением Володи.

В корпусе, где он жил размещалась администрация пионерского лагеря, а так же находилось общежитие, где в комнатушках, по двое, были расселены работники лагеря, от уборщиц, до поваров. Пионервожатые проживали в корпусах, где находились дети, в отдельных комнатах, а Володя, как временный вожатый, заместитель, жил здесь.
Он, сидел на лавочке, как всегда что-то вырезал, и, увидев меня, улыбнулся, и повел за собой.
-Только не шуми. Мне влетит, что я тебя сюда затащил, если увидят.
Я весь трепетал от оказанного доверия.
В комнате меня уже ожидал набросок, который я должен был довести «до ума».
-Вот тебе краски, вот кисть. Рисуй, Леонардо.
-Ага.
Я уселся на кровать, к которой была придвинута тумбочка, и приступил к работе.
Володя сел на кровать напротив, и какое-то время молча наблюдал за моими движениями, за тем, как я смешиваю краски, как старательно, высунув кончик языка, наношу мазки.
-Слушай, у тебя здорово получается!
-Спасибо! – зарделся я, подавившись довольной улыбкой.
Пока я старался, я не заметил, как Володю сморил сон. Он так тихонечко прислонился к стене, так затих, что я даже не сразу понял, что он спит.
Я рассматривал его лицо, его ресницы, подрагивающие в дреме, как вздымается его мускулистая грудь, как спокойно, вдоль тела, легла его бугристая от мышц рука, с доверчиво открытой ладонью. И только пальцы слегка шевелятся, словно он продолжает работу над своими фигурками во сне.
Я понимал, что смотреть так на спящего человека неприлично, но я не мог оторваться, в растерянности прикусывая черенок кисточки.
Из кармана торчал кусок подкладки, напомнив мне, что она распорота, чтобы он мог подтягивать ремешки крепящие протезы.
Я уставился на штанины, пытаясь разглядеть под материей, что-то ужасное, отталкивающее, какой-то намек, отличие, которое должно бы указать мне на его увечность. Я разволновался. Нет, он не казался мне убогим, жалким. Наоборот, я понимал, что этот человек как-то необъяснимо меня волнует, и именно потому, что я испытываю неясные чувства, ни на что прежнее не похожие, мой взгляд, который можно было списать на что угодно, хотя бы на любопытство, казался мне неприличным.
Он, мой герой, мой приятель, мой взрослый друг, лежал передо мной, такой безмятежный, такой беззащитный, без этой дурацкой странной полуулыбки, которой он прикрывался от всех, как щитом.
Внезапно мое любование прервал горн, призывающий всех ко сну.
«Всем, всем, по палатам, октябрятам и вожатым, пионерам, как всегда, посопеть часочка два» - так мы шутливо пели на мотив команды отбой.
Я заметался. Если исчезновение из столовой – это еще полбеды, то отсутствие в кровати после отбоя – полный криминал, тушите лампочки.
Володя даже не моргнул на звуки горна.
Он лежал так, что ноги перегородили весь проход, коленями почти упиваясь в койку напротив.
Ну, мне-то надо успеть оказался в палате до того, как вожатая Анжела начнет обход по комнатам, тяжелым взглядом обводя притихших под одеялами детишек, чтобы потом, закрывшись в своей спальне с пионервожатым из соседнего корпуса, пить портвейн, закусывая дешевым шоколадом с тягучей помадкой внутри, и позволять себя лапать.
Я не стал будить Володю.
Я осторожно приподнялся, чтобы не скрипеть панцирной основой кровати, и помедлил секунду, и стал осторожно переступать через его ноги.
Я наблюдал за его лицом, стараясь двигаться бесшумно, но мне казалось, что он подсматривает за мной, сквозь густые черные ресницы. Сердце стучало у меня в висках, подпрыгивало до горла, мешая дышать. Одну ногу-протез я удачно перешагнул. Теперь надо другую. Наши ноги пересекались, я был так близок к нему, ощущение опасности, что нас застигнут тут, и близости заставляли меня нервничать. Ну, вот, преодолел и другую ногу. Прокрался до двери, вскользнул прочь, и стрелой помчался по коридору, по ступеням, едва не сбив на входе директора лагеря, я вылетел на улицу, и стрелой помчался к нашему корпусу.
-Где ты шлялся, тебе я говорю?! – руки в боки, меня встречала Анжела.
-Я гулял, шишки для кружка собирал, чтобы поделки из них после делать! – соврал я, пытаясь юркнуть мимо нее в дверь.
-А шишки-то где? – как, бронированная дверь, она не давала мне войти без отчета.
-Да, это, шишки, я их у входа в клуб сложил, так как кружок оказался закрыт.
-И будет закрыт. Совсем закрыт! – сказала вожатая, слегка нараспев, отчего чувствовалось, что она уже слегонца приняла на грудь, и пропустила меня в холл.
-Вали спать, и чтобы ни звука! А то я в коридор в одних трусах выставлю.
-Ага, а я отжиматься заставлю, - поддакнул из недр ее комнаты соседний вожатый, словно официально тут прописался.
Я быстренько скинул шорты, рубашку, закатился под одеяло.
-Где ты был? – шепотом поинтересовался всюду нос сующий Ромка.
-Нигде! Спи! – буркнул я, и, наконец, мог отдышаться.

После отбоя я не искал встречи с Володей. Мне было стыдно, что я смотался, даже не разбудив его, сделав из простого ухода черт, знает что. И чего это я вдруг застеснялся, чего не растормошил его?
После дня расследования и допросов наш кружок открыли вновь.
Володя меня принял, словно я и не сбегал от него. Ни вопросов, ни намеков, словно ничего и не было.
Мы занимались рисованием, выжиганием, моделированием. Но уже прежних разговоров не было. Словно что-то произошло, а что я так и не понял.
Буквально за неделю до окончания смены Владимир сказал, что хочется нарисовать что-то для меня.
Я осмелился подойти к Анжеле, чтобы официально отпроситься на время тихого часа.
Я сказал ей, что мне надо доделать работу для выставки, и мне просто необходимо в то время, когда все пионеры будут, якобы, спать после обеда, находиться в кружке умелые руки.
- Ой, да вали ты к своему Вовке! Вечно шлындряются, да шлындряются вместе… художники, - пренебрежительно, но отстраненно при том, сказала она.
Ей было точно не до меня. Кончалась смена, а, следовательно, ее любовник свалит, а ей тут еще следующую смену одной пахать, а найдется ли другой сговорчивый ухажер - не известно. Надо наверстывать, пока время есть.
На самом деле я пошел не в знание клуба, где в тот момент, я знал, Володи не было.
Я пошел прямиком в его общежитие.
В здании было сумрачно и тихо. Все заняты делами, и никого тут нет. Только он должен быть. Поднимаюсь по гулким ступеням на второй этаж, и тихонечко стучу в дверь.
Ни звука.
Снова стучу.
И тут шаги позади меня.
Я прижимаюсь к стене, в надежде, что меня не заметят.
А это сам Володя идет ко мне навстречу. Только из душевой. Вытирает голову. Майка прилипла по бокам к телу. Шаркает тапочками.
-О, это ты! А что ты тут делаешь?
-Я… я пришел посмотреть, как ты рисуешь. Ты же обещал мне что-то нарисовать. Говорил потом, потом увидишь. Что ты делаешь это дома. Ну, тут.
Он открыл ключом дверь, кивком пригласил внутрь.
-Ну, проходи уж, раз пришел.
Я вошел, сел свесив ноги на знакомую кровать, и робко жду.
-А я сегодня уехать на день собрался. Домой, по делам.
-По семейным? – полюбопытствовал я.
Он, взглянул на меня из-под полотенца, прекратив на время вытирать сушить волосы.
-Ну, можно так сказать.
-А ты женат? – изображая святую простоту и наивность, продолжил я.
-Нет, не женат, - ответил он, повернувшись к зеркалу и продолжая взъерошивать волосы.
-А девушка есть? – не успев перевести дыхание, кинул я ему в спину.
-Ну, девушки пока тоже нет, - слегка покачал он головой отражению, - Но, я надеюсь не урод какой, вроде не сильно похож на крокодила, и девушка еще будет.
-Что ты, какой же ты… урод?! Наоборот. Ты очень симпатичный, - сказал я и поплыл, словно после солнечного удара, не веря своим ушам, и тому, что я осмелился такое сказать.
Володя, приблизившись к зеркалу, посмотрел на меня, улыбнулся.
- А ты еще более симпатичный, и мне нравишься, - сказал он, пересекая комнату, не прекращая движения потрепав меня по волосам, вешая полотенце на спинку металлической кровати.
У меня защипало в носу, глаза зачесались, но я, как сидел истуканом после своих слов, так и остался. Я не знал, радоваться мне или печалиться.
Я очнулся, только когда он установил передо мной тумбочку. Володя вынул из нее лист картона. Он был черный, как ночь – покрыт тушью. А поверх черноты проступали очертания парусника, словно он летел в небе, и вот - вот, вокруг него, покажутся звезды.
-О, как здорово! – только и охнул я.
-Это каравелла. Четырех мачтовый корабль. На таком Колумб плавал.
Рисунок не был закончен, и Володя, вслед за картоном извлек из тумбочки гуашь, кисточки и перья.
-Я сейчас схожу за водой, сиди тихо.
Я изучал рисунок, который предназначался мне в подарок, и удивлялся, как этот человек, который никогда не учился живописи, скульптуре, так владел этими навыками, обладая несомненным талантом.
Мы словно поменялись ролями. Теперь я сидел и смотрел, как он рисует, изредка восторгаясь тому, как уверенно он проводит линии, как изыскано прорисовывает мелкие детали, и слушал его рассказы о кораблях.
-У меня уже какая-то примета сложилась…
-Какая?
-Когда я рисую каравеллы, то у меня случается что-то неприятное.
-Так зачем ты выбрал для меня именно эту тему?! – возмутился я, вскочив с кровати.
-Я не хочу, чтобы у тебя случилось что-то плохое!
-Поздно! Уже начал. Я хотел тебе нарисовать что-то, что тебе понравилось бы.
Когда рисунок был готов, он встал, тяжело опиваясь на тумбочку, и вручил его мне.
-Спасибо. Спасибо большое! Очень красиво!
-А теперь марш в палату! Мне надо собираться. Меня ждут дела, - с улыбкой сказал он мне, потрепал мое плечо и легонько подтолкнул к двери.

Перед ребятами я не мог не похвастаться рисунком. Я рассказал, что у Володи есть примета, и что когда он эти парусники рисует, то у него случается какая-то неприятность.
-Вот, наверное, ему после такого рисунка ноги и отрезало, - захихикал маленький Ромка.
-Дурак ты! – разозлился я.
-Командор – тухлый помидор, - начал паясничать он с отместку.
-Не командор, а командир, – гордо выдвинув челюсть, уточнил я.
-И вообще, давайте укладываться, пока разъяренная Анжелка не заставила нас с подушками на вытянутых руках приседать, - примирительно подытожил я, любовно пряча подарок в свою тумбочку.

Последующие дни Володя был какой-то отстраненный. Когда я подходил к нему, его глаза казались мне грустнее обычного. Я пытался развлекать его всякими беседами про наш отряд, про то, как мы мазали девчонок зубной пастой ночью, а после они нас пытались, но мы уже ждали их с подушками наизготовку. Таскал ему печенье после полдника, но он раз принял, а дальше отказывался от моих подношений.

А еще был день Нептуна. Костюмов никаких не было, а веселиться, как-то хотелось. И я предложил раскрасить друг друга красками.
Так у нас появились пираты с черной полосой через глаз и черепом на животе и спине, черти, измалеванные с ног до головы, как черти, качки, с моей подачи, с нарисованными кубиками пресса на животе, подведенными грудными мышцами, и прочите персонажи.
Мы были самые яркие, самые прикольные, но в последствии саамы е обруганные, что теперь нас нужно с песком мыть.
А потом у нас была баня. Так как вести в баню нас должен был пионервожатый мужчина, то этим занимался, обычно, вожатый из соседнего корпуса. Но он скоропостижно пропал, даже не дождавшись конца смены. На его место взяли девушку, и она периодически издалека переглядывались с Анжелой, как две фурии. Видать что-то тут было не чисто.
А у нас все чисто. Чистый день, банный день! Последний раз выдадут постельное белье. А там уже и домой скоро.
Оказалось, что повести нас в баню должен быть Володя.
Я очень обрадовался этому обстоятельству, так как мог поболтать с ним по дороге до бани, и после.
Он остался в предбаннике, тяжело опустился на стул, а мы помчались мыться.
Я натирал шампунем волосы, вспенивал его, лепил из мокрых волос рожки, или ирокез. Кто-то поливал зазевавшего холодной водой, пока тот протирал от мыла глаза, и со смехом смывался под гортанные крики жертвы. Было весело, впрочем, как и в каждый поход на помывку.
-Выходи по одному. Хенде хох! Буду смотреть, смысли ли вы с себя все рисунки.
Мы выстроились в цепочку и шли на осмотр к Володе. Почти все ребята прикрыли свои мелкие отростки ладошками, и так стояли друг за другом, постепенно подходя к заменяющему вожатому. Владимир ответственно подошел к просьбе Анжелы, «чтобы эти грязные свиньи были отмыты до единого пятнышка», и некоторых отбраковывал, отправляя обратно в душ.
Подошла моя очередь. Я, неожиданно, расцепил руки, и подошел к Володе, совершенно не скрывая свою наготу. Я хотел, чтобы он видел меня всего. Словно я человек, представший перед божеством, который родился голым, и не скрыться ему от всевидящего ока, и не перед ним мне стесняться того каков я есть. Я широко развел руки, и взглянул ему прямо в глаза. Его лицо было абсолютно серьезно. Даже привычная улыбочка пропала.
Он в ответ смотрел в мои глаза, не отводя взгляд.
Повисла пауза. Она немного затянулась.
-Эй, смотрите, у командора так волосы начали расти, - подскочил Ромка, тыча в меня пальцем, и глупо улыбаясь.
-Отвалите, придурки. Ну и что? Скоро и у вас так будет! Чего смотрите, я для вас картинная галерея что ли? – сказал я, закрываясь руками, от рассыпавшейся очереди, гогочущей на все лады.

Днем позже выяснилось, что москвичи уезжают домой на два дня раньше, чем местные воскресенские ребята. Все было, как-то плохо организованно. Новость об отъезде застала всех врасплох. Я сорвался собирать чемодан, так как каждый приезд из пионерского лагеря недосчитывались или рубашки, или носок с полотенцем. А я теперь большой, нельзя уже так родителей расстраивать своей невнимательностью. Я перепроверял все по три раза. Шкафчик для одежды, шкафчик для туалетных принадлежностей, тумбочка, чемодан, и снова, на очередной заход проверки, словно там может что-то где-то затеряться. Ползал под кроватью. Ну, все, кажется, взял все.
Торжественно уложил рисунок каравеллы.
Все. Собран.
Но тут началось. Получите дипломы, получите грамоты, сбегайте и заверьте их у директора пионерского лагеря. Эй, москвичи, кто из совета дружины, быстренько зайдите в главный корпус.
А тут и автобусы подали.
Шум, беготня. Одни других провожают. На галстуках расписываются. Старшие отряды то целуются, чуть ли не взасос, то морды ходят друг другу напоследок разбить. Вожатые, как квохчи, со списком сбивают москвичей в стаи, чтобы они не потерялись, отгоняют местных ребят.
Я с чемоданом в руках, не знаю, куда мне деваться.
Надо с Володей попрощаться, а уже гонят в автобусы.
Ну, где же он?
Он же должен был по внутреннему радио слышать, что москвичей предупреждали о скором выезде, что автобусы уже поданы к воротам.
Мой взгляд метался по рядам провожающих.
Нет, его не было.

Эпилог.
Потом много лет, он будет появляться в моих снах. С поделкой в руках. Снова кому-то делает подарок. Опят ребятня вокруг него. Я подхожу к нему, и прошу прощения, что уехал не попрощавшись. А он обижается, молчит, укоризненно смотрит. Или не обижается. Смотря какой сон. Но каждый раз, просыпаясь, я понимаю, что все еще скучаю по нему. Скучаю по его взгляду, по его сильным рукам, даже по защитной улыбке. И, конечно, по его кораблям, которые летают.

Я знаю, что его не найду. Да и стоит ли теперь искать. Не вспомнит, да и не поймет. Я приехал в Воскресенске только раз, проездом, через 15 лет после того, как уехал оттуда. Но я до сих пор, с тревогой и надеждой, смотрел на каждого прохожего. Вдруг я увижу эту чуть прихрамывающую, знакомую походку.