Маруся

Маруся возвращалась домой.
Она шла разглядывая первые опавшие листья под ногами, и гулко цокая копытцами сандалий скакала с одного яркого листа на другой, как с кочки на кочку, прижимая к плоской грудке, перечеркнутой алым пионерским галстуком, черный продолговатый футляр с ручкой. В его недрах, похожих на маленький гробик, что-то билось, звонко ухало с каждый прыжком девочки, несмотря на то, что она старалась нести свою ношу, как можно нежнее, обхватив ее ручками, как младенца-грудничка.
Маруся училась в двух школах. Утром в обычной, а во второй половине дня в музыкальной. И сегодня она шла с первого экзамена, нарядная, с большим бантом на заколке, в новом платье, и на ее детских губах играла задумчивая улыбка. Она несла первую пятерку за экзамен по скрипке. Хотя экзамен был прост, и ей все лишь надо было сыграть гаммы и простое упражнение, но она все сделала чисто, безукоризненно, отточено, едва заметно нахмурив белесые бровки и сжав бутончиком губы, упрямо впивая нежные подушечки пальцев в жилистые струны.
Маруся всегда и во всем была отличницей. Ей просто давалась учеба, ей нравилось, когда ее ставили в другим пример, она научилась подавлять сверстниц, вызывать умиление взрослых, и одобрение учителей.
Только мальчишки...
Особенно Смирнов.
Он смотрел не на нее. Его глаза часто заглядывались на набухшую грудь Сони Пантюлеевой — глупой, сероволосой, непримечательной, как казалось Марусе, троечнице. Ее родители вовсе не пеклись о дочери, потому та позволяла себе прийти на дополнительные занятия, или на школьные мероприятия в облегающем свитерочке, или кофточке, в то время, как мама и бабушка Маруси, с которыми она жила, не выпускали ее на улицу не оглядев ее критически с головы до ног, предпочитая, чтобы их девочка, их надежда и гордость, носила скромные, даже немного строгие повседневные платья, а так же плотные колготы и лаковые тупоносые туфли на низеньком каблучке.
Маруся пользовалась авторитетом среди многих девочек, и даже имела небольшую «свиту» из особо приближенных, и они вместе презирали таких пустышек, как Соня, глупых мальчишек, и нередко колко шутили о них, закрываясь в Марусиной комнате после чаепития из выходного сервиза, с пирожными, или тортом домашней выпечки, которое устраивала ее мама, с целью почитать девочкам стихи, обсудить литературных персонажей, и исподволь наставить на правильный путь, привить правильное отношение к жизни, карьере, обрисовать место женщины в современном обществе, и прощупать их интересы.

Маруся чиркнула сандалиями, и приземлилась на большом кленовом листе, что лежал на границе асфальта, и выпустив из объятий футляр со скрипкой, спрыгнула на пружинистую почву. Дальше путь пролегал через парк, а там и до дома рукой подать.

По большому счету, и ее подружки, как про себя размышляла Маруся, не так умны, мелки и завистливы, и ей в пору не годятся, а после их ухода, Марусина мама разбирала их поведение, поступки и слова, словно они и нужны были, чтобы стать образцом для агитации, какие ошибки не стоит совершать, материалом для наблюдений.
Мама Маруси говорила дочери, что ее ждет большое будущее, запрокидывая ее голову себе на плечо, и глядя куда то в пустоту. Она имела на девочку большие планы, воспитывая ее в строгости, повторяя, что лучше закаляться в детстве, чем обжигаться в юности.

Маруся смотрела, как в рваное золото крон выглядывает улыбающееся солнцем небо, укачивала , как в люльке, скрипку, до редких ее всхлипываний, когда она струнами ударялась по корпусу футляра, и фантазировала, как повзрослеет, и на выпускном балу откажет в танцах Смирнову, вся такая красивая, выросшая, аппетитно раздавшаяся в бедрах и груди, и он, который покроется к тому времени прыщами и некрасивым пушком на щеках и под носом, будет жалеть, что не разглядел в первой отличнице класса свою первую большую, и, ура, несчастную любовь. Представляя его перекошенный горечью взгляд Маруся плыла от счастья и щекотавшего горлышко рвущегося наружу смеха.
Вдруг она увидела что-то темное, недвижимо покоящееся в ногах старого дома, что стоит неподалеку у оврага.
Маруся прекратила скакать, и замерла, разглядывая находку.
Мужик.
Валяется себе, как скотина, на земле, в грязи и пыли.
Пьяница, подумала брезгливо поджав губы Маруся, и надменно подняв голову степенно зашагала мимом. Или нет? А может человеку плохо? Что-то с сердцем? И надо позвать взрослых... А они ему помогут, спасут. Нет, это получается, ведь, что она его спасет. И об этом узнают в школе. И может по внутреннему радио директор объявит благодарность..и маме.. как она будет гордиться своей дочерью, что она спасла человеческую жизнь!
Маруся сбавила ход, представляя гулкое эхо школьного ретранслятора, как на нее поворачиваются банты, и вот - вместо бестолковых надоевших затылков удивленные и завистливые глаза. А в коридоре шепот и пальцами за спиной показывают.

Маруся замерла и оглянулась.
Тело недвижно лежало у подножия дерева, сверху спиной, облепленное пылью, листьями, словно человек не раз падал, не в силах подняться.
Маруся осторожно, крадясь, стала приближаться к нему.
Она склонилась над лежащим человеком, и оглянувшись по сторонам, нашла сухую ветку, которой стала осторожно тыкать человека в спину...

-Эй, дяденька, Вам плохо?

Тело не отзывалось. Тогда Маруся бросила ветку и стала испуганно толкать его ногой, готовая отскочить в любой момент и убежать.
Но и тогда не было никакой реакции.

-Вам плохо? Что-то с сердцем? Ответьте.

Маруся аккуратно положила на землю футляр с инструментом и присела на корточки рядом с телом, подхватив подол праздничного платья. Она почувствовала неприятный запах. Алкоголя, и кажется, мочи... по крайней мере так иногда пахло в их подъезде, на входе, отчего ругались жильцы, а дворник зверел, на время изображая строгого привратника с метлой. Все же пьяница, алкаш; подумала гримасничая она, повторяя выражение лица ее матери, когда та видела где-то на улице подвыпившего человека.

Маруся поднялась, отряхнула ладони, прицепившийся к подолу сентябрьский лист, и деловито подхватив за ручку футляр, оскорбленно и разочарованно заторопилась прочь.

Все мужики такие. И мальчики. Вырастут - станут пить, бить, падать, и вонять..особенно в старости. Вонять старостью.

И вот она снова вглядывалась в ажурный полог леса, и сверкающие, как бирюзовые мамины бусы, кусочки яркого неба, снова думала о победоносном отказе Смирнову, о том, какой она будет комсомолкой, роковой и неприступной, манящей и жалящей, очаровывающей и смеющейся над мужчинами, которые будут менять в лице под ее взглядом, которыми она научится использовать с пользой, как намекала ей мама...
«Мужики — это животные, девочка моя. Ты потом поймешь. Он ты уже сейчас должна уметь брать над ними верх, быть умнее их, и научиться видеть их сущность и уметь манипулировать ими с помощью их желаний.»
Мама не учила ее напрямую, как надо себя вести с мужчинами, но Маруся, словно губка, стягивала ее скрытый негатив к мужчинам, не понимая, за что она не ненавидит их всех, начиная от почтальона, дворника Саныча, соседа из семью живущей напротив, до случайных людей на улице или в транспорте. И если у мамы удавалось ненавидеть с улыбочкой на губах, то Маруся, не умеющая маскировать отношение, относилась к мужчинам враждебно, что, как ни удивительно, умиляло в маленькой девочке многих женщин, а иногда и мужчин, считающих, что это какая-то игра.
Настоящая женщина растет! - как-то сказала соседке бабушке Марусе, несколько лет тому назад, глядя, как та ловко ударив Игоря в песочнице прямо в лоб, лопаткой для куличиков, и ткнув в грудь, опрокинув его в песок, отняла свою куклу, которую тот надумал закопать в вырытом им бомбоубежище...
Кокетка! - добавила вздохнув бабушка.

«Мужика надо изучить от и до. Он очень прост в устройстве и прямолинеен в поведении. В чем-то даже примитивен. Управлять им, зная некоторые правила и его личные слабости, просто. Главное, приглядеться к нему, и он сам выдаст свои слабые места.»

Маруся остановилась, как вкопанная. Тут шла-шла, шелестела листвой, размахивала футляром, и вдруг, как громом пораженная. Взгляд остекленел, дыхание замерло, руки повисли вдоль тела.

Она вдруг сорвалась и побежала к брошенному телу. Как меленький олененок она неслась похрустывая ветками, брызгая листвой из под ножек, блестя раскрытыми донельзя глазками.
Прибежала, и снова встала как вкопанная, глядя то на тело, то по сторонам.
-Кто нибудь, помогите! Ауууу! - закричала Маруся осипшим голоском.
-Кто-то есть тут? Ау-аууу!

Но ни кто не ответил. Тишина в парке.

Девочка прислонила к дубу инструмент, и пыхтя стала переворачивать тело. Маруся вся раскраснелась, из под заколки выбились жидкие прядки волос и раскачивалась вокруг ее склоненного личика.
Когда она перевернула мужика, с перепачканным землей лицом, достала из нагрудного кармашка платья платочек и зеркальце, и приложила зеркальце к его разбитым от падения губам.
Зеркало замутилось. Девочка стала тормошить мужика за лацканы замусоленного пиджака, чтобы тот очнулся.
-Дяденька, Вы слышите меня? Вы меня слышите?

Мужик застонал, и едва повел глазами под прикрытыми веками, отчего показалось, что по ним пробежали легкие тени.

Маруся едва сдерживала рвущее дыхание. Ей даже пришлось на время затаиться, чтобы его перевести, и она вновь стала толкать и трясти мужика.

Наконец, сосредоточившись, махнув, она шлепнула его по щеке, после чего мужик слегка застонал, и наконец открыл глаза.

-Вам плохо? Вы можете двигаться?

-Ааааа.... Чёёё? - замычал мужчина, пытаясь навести взгляд на присевшую над ним девчушку.

-Вы можете подняться?
-Ммммм... Хдеее я?

Маруся еще раз перевела дыхание, и глядя, как мужик славно копошится, как оглушенный и перевернутый жук, снова обратилась к нему, срывающимся голосом.
-Дяденька, хотите, я сделаю Вам приятно? - прошелестела она.
Казалось на секунду мужик замер и перестал ворочать головой и телом, и ее слова дошли до его разума, каким то образом минув заторможенное и раскоординированное тело. Мужчина медленно, очень, медленно, приоткрыл глаза и повернул взлохмаченную голову на склонившуюся пионерку.
-Чё-ё-ё?
Маруся замерла, потупилась, словно наткнулась на стеклянную стенку, а потом снова взволнованно зашептала.
-Дяденька, Вам понравится, правда!
Она немного помолчала, словно думая о другом, и глядя на другое лицо.
-Я Вам нравлюсь? Я ведь красивая?!
Спрашивая его, она взяла его безвольную руку и приложила к своей, почти мальчишеской, едва припухлой грудке.
У пьяного мужика щелочки слезящихся глаз стали удивленно приоткрываться. Он трясся головой, пытался приподнять голову, чтобы вглядеться в лицо Маруси, пока обессиленно не уронил голову на землю.
-У-уу-уй-й-дии, сс-су-учка!
Но Маруся, осторожно оглядываясь по сторонам уже водила легко-легко ладошкой по его ширинке, так, как гладят новорожденного щенка, не понимая, что и как надо делать.
Казалось, что мужик потратил все свои силы, и снова впал в беспамятство, если бы его рука не поползла к его штанам, пытаясь прикрыться, защититься от рук Маруси.
Но она оказалась проворнее, и прежде чем он достиг рукой своего срама, она успела расстегнуть пуговицу на его штанах, и распустить змейку молнии на ширинке.
Она встала, сковырнула с тела туфли, и взялась за низ штанин.
Маруся пыхтела, желая стянуть с пьяного мужика штаны, и на нее лбу проступили капельки пота, маленькие, как росинки.
Она ощущала какую-то странную мощь, которая проснулась в ней, власть, не только перед этим жалким и беспомощным человеком, а такую, которая сулила ей что-то вроде реванша...
Ей было пронзительно страшно, ее периодически колотило, но горячее тепло мутило ей голову. Главное, чтобы ее не увидели..только, чтобы ее не увидели. Этот пьяница ничего и не вспомнит, когда придет в себя. Ночь тут проваляется, а утром ни одного воспоминания..только черная дыра в памяти. Так мама говорила. Мама знает. Она рассказывала, что когда папа был жив, он тоже пил. Иногда колотил ее.

Маруся с трудом, отталкивая ватные руки тела, сняла с него штаны.
Мужик лежал с перекошенными на тощих бедрах, покрытых отпечатками от одежды, семейными трусами, и бледными, с синяками и местами проступающими сосудами голыми ногами, мыча, пытаясь упереться локтями в землю, чтобы приподняться.
-От-от-вал-лии, - хрипел он, глядя на то, как девочка приближается к нему, обернув свои пальчики носовым платком.
Маруся замерла на корточках, и быстро оглядываясь по сторонам, прихватила через ткань платка край трусов, и быстро приподняла их, внимательно вглядываясь.
Кончики алого галстука касались и ползали по желтоватой коже поверженного мужика, пока Маруся молча и задумчиво изучала открывшуюся ей картину.
Она вспоминала, как раз, несколько лет тому назад, до того, как она пошла в школу, она случайно увидела, как на кровати, на которой когда-то, скоропостижно, после очередной пьянки и ссор и побоями, умер Марусин папа, странным образом задохнувшись во сне, в тот летний день, когда бабушка была на даче, мама лежала с чужим дядей... И они оба были голые. Мама, притворив двери а спальню, думала, что Маруся спит глубоким сном... Но Маруся проснувшись, молча, не зовя по обыкновению маму, а впервые проявив самостоятельность, и сходя на кухню за водой, что стояла в кружке на подоконнике... И теперь, она смотрела, как мама гладила дяде что-то непонятное... необъяснимое. Потом села на дядю сверху, прямо на эту штуку, и он, ее гордую маму, шлепал, словно она плохо себя вела, и сильно, наверное больно, хватал ее за попу, отчего она то белела, то покрывалась красными следами... и закрывал маме рот, чтобы она не кричала. Маруся испугалась, и потому молчала. А потом все как-то забылось, словно то было кошмаром, так как мама тем же вечером была спокойна и сосредоточенна, строго но без элегантности, с тщательно собранными гребнем волосами, как всегда, и сама вскользь, обронила, что их навещал, но уже уехал, их дальний родственник, о котором Маруся больше никогда не слышала.

То, что Маруся видела сейчас никак не походила на ту большую и острую, страшную штуку, которая была у незнакомого дяди. Она разочарованно, с удивлением разглядывала какую-то складку кожи, похожую на кусочек вылезшей наружу кишки, теряющуюся в заросли волос.
Маруся не была глупой или отсталой девочкой, и уже знала, как это называется. Мальчишки не раз произносили запрещенное матное слово в школе. Но фантазия рисовала что-то более значительное, мистическое, могущественное, почти божественное и грозное. А тут...

Она внимательно вглядывалась, чтобы все изучить, чтобы все запомнить. Она помнила, как мама прикасалась, колдовала, ворожила руками, с этой штукой, разжигая ярость и напор того мужчины, превращая его из человека, в животное. То животное, которым, как она говорила, можно с легкостью управлять. Маруся оттянула трусы на лежащем взрослом, и хотела через платок прикоснуться к этой мертвой штуковине...но ей было страшно.

Где-то, в отдалении, она услышала голоса. Она пружиной отскочила от мужчины, схватив скрипку рванула наутек.
Ее сердце стучало так, что казалось, она умрет прямо в полете, и рухнет, как подстреленная птица. Она тут же вспомнила учительницу по физкультуре, мужеподобную женщину, которая ходила всегда в штанах, и свои разрывающиеся легкие во время бега на стадионе. Маруся не редко превозмогая боль приходила к финишу первая, ну, в первой пятерке — это гарантированно. Но сейчас другой случай. Это не оценки ради. Страшно подумать, если кто-то узнает о том, как она сейчас поступила. А что будет, если узнает мама? Как объяснить, что вдруг толкнуло Марусю на то, что она раздела и ощупала взрослого мужчину? Мама это не переживет. И бабушка не переживет. Но в первую очередь сама Маруся.
Она вдруг представила лица одноклассников, Сережки Смирнова, когда они узнают об ее поступке... ее подруг, из свиты...
На минуту алые кончики галстука, которые иногда мелькали перед глазами Маруси, превратились в пожарище, словно к глазам кто-то приставил красные линзы, словно все окрасилось огненным взрывом... Маруся развернулась и побежала обратно, только не по тропинке, а стороной, продираясь через кусты, как убегающая от охотника жертва.

Она стояла за сосной и не замечая, как руки впечатались в смолу, задыхаясь, смотрела по сторонам из засады. Вроде бы никого. Может люди прошли по другой дорожке? Точно никого.
Маруся подождала несколько минут, а после, прямиком, на цыпочках, быстро и беззвучно, направилась к телу.

Футляр она спрятала в кустах, схватила мужика за грязный, засаленный воротник пиджака, и потащила к краю оврага.
Опавшие листья отчасти облегчали ее работу, но главные силы ей придавал страх быть раскрытой, и она, юная пятиклассница, с дьявольским рвением тянула и тянула по земле тело, пока Марусе не удалось столкнуть его вниз.
Она постояла, глядя, как мужик кувыркается к речушке, пробегающей по дну оврага, подумала, шевеля губами, как она делала во время особо сложных контрольных, когда у ее подруг была одна надежда, что умная Примакова Маруся единственная, кто справится с мудрой задачкой и даст им списать, и стала осторожно, придерживаясь рукой за кустарник, и остатки рухнувших когда-то в вымоину деревьев, спускаться к дяденьке.

Она встала рядом с ним, вглядываясь в его исцарапанное лицо, огляделась, сняла уже порядком испачканную одежду, колготы, вытащила из волос бант, прицепила его на ветку над оврагом, оставшись в одних лаковых сандаликах на босую ножку, и стала озираться в поисках виденного ей поблизости камня.
Ей не хотелось, чтобы кровь оставила следы на ее праздничном платье.
Бант, как испуганная птица, вцепившаяся в упругую ветку, качался над оврагом, то заглядывая туда, в глубь, то отшатываясь, взмывая с веткой обратно, не в силах выпустить секущий лестное безмолвие пруток.

Маруся долго и тщательно отмывала в речушке руки, отряхивала от налипших веточек и листвы платье, приглаживала волосы, от лица к затылку, от лица к затылку, прежде чем заколоть их, вернув на макушку большой белый бант, который, снаряжая ее на занятия музыкой, мама с любовью надела дочке перед ее походом на первый большой экзамен.