Сыны Всевышнего. Глава 96

Глава 96. Вы боги


– «Ани амарти: элохим отэм увнэй элийон кульхэм» (1), – бегло с хорошим гортанным произношением прочёл Роман и поднял глаза на Исаака Израилевича. – Я нашёл толкование… Шофэт – судья – именуется Богом, поскольку суд – Божественная прерогатива… Но это как-то… плоско что ли… У Вас, наверное, есть объяснение поинтересней?


1 «Я сказал: вы боги и сыны Всевышнего все вы» – Пс. 81,6. (древнеевр.).


Мюнцер, подперев голову рукой, глядел на Романа с лёгкой иронией.

– Мне достаточно толкования, данного Спасителем, – насмешливо заверил он. – Не помню точно, но, по-моему, так: «Не написано ли в законе вашем: Я сказал: вы боги? Если Он назвал богами тех, к которым было слово Божие, Тому ли, Которого Отец освятил и послал в мир, вы говорите: богохульствуешь, потому что Я сказал: Я Сын Божий?».

– То есть…

– Это обо всех нас: «Я сказал: вы – боги, и сыны Всевышнего – все вы». Посмотрите что там дальше: «Ахэм кеадам тмутун ух;ахад хассарим типполу» (2) – «Но вы умрёте, как человек». Вы – боги, но умрёте, подобно смертным существам…


2 «Но как человек погибнете, и как всякий из царей падёте» – Пс. 81,7. (древнеевр.).


– Но как тогда понимать: «Элохим ницав баадат эль, бекэрэв элохим йишпот»?

– Чего тут непонятного? – Мюнцер крупно, по-птичьи моргнул, ехидно склонив голову набок. – «Бог встанет в собрании богов, среди богов будет судить…». Или Вы сомневаетесь, что Он будет судить?

– Кого? Богов? – терпеливо уточнил Роман.

– Нас, молодой человек, нас. Бнэй Элийон – это мы. Мы – Сыны Всевышнего. В этом залог нашего будущего совершенства. Если мы не причастны Божеству, мы никогда не сможем достичь обожения. И наоборот. Если Вы это осознаете, всё остальное станет для Вас неважным. Вы оставите все Ваши ухищрения и пойдёте за Ним туда, куда Он позовёт.

Роман надменно выгнул бровь и хмуро уткнулся обратно в книжку. Видно было, что объяснения Мюнцера ему ох, как не понравились…

– Может быть, Вы говорите о том, что знаете, – отозвался он после неприятной паузы. – У меня другой опыт.

– Какой же интересно? – оживился Мюнцер. – Может, чаю? За чаем и расскажете… – Он засуетился, убирая со стола книги, и Роман встал, чтобы помочь ему.

Вдвоём они быстро управились с сервировкой и вскоре уже сидели за круглым столом, покрытым старомодной кружевной скатертью, под бахромчатым абажуром, низко нависающим над столом, и пили ароматный крепкий чай из белых чашек прекрасно сохранившегося ленинградского фарфора.

– Вы собирались что-то рассказать… – мягко напомнил Исаак Израилевич.

– Ничего особенного, – нахмурился Роман. – Просто согласно моему личному опыту, «богом», как Вы говорите, делает человека знание.

– Вы сейчас какое-то специфическое знание имеете в виду? – с невинным видом уточнил Мюнцер.

– Почему «специфическое»? – ещё больше помрачнел Роман.

– Потому что слова Торы – это тоже знание. Только другого… хм… качества.

– Хорошо. Могу конкретизировать. Знание о том, что мир – это энергия, даёт возможность человеку эту энергию преобразовывать, управлять ею, менять частоту вибраций, а, значит, владеть миром и быть хозяином самому себе. Я могу сделать так, что Вы увидите мир вокруг, как совокупность энергетических потоков и вибраций, а Вы чем докажете свои слова?

– Наверное, не стану умирать «кеадам» (3), – с лукавой улыбкой ответил ему Мюнцер.


3 Как человек – (древнеевр.).


– Но ведь ОН тоже умер! – не выдержал Роман.

– Он умер, чтобы воскреснуть. Он сотворил своей смертью невообразимое. Для нас. Он выкупил нас всех у смерти. Представьте, сколько энергии высвобождает добровольная смерть невинного человека! А Бога? Безгрешного Сына Божьего?

При этих словах Роман вдруг сильно побледнел и рванул ворот неизменно чёрной рубашки. Лоб его покрылся бисеринками пота, он задыхаясь, навалился грудью на стол.

– Не понимаю… Как будто чёрная ткань перед глазами… Не могу от неё избавиться… – отрывисто выдохнул он, вцепившись побелевшими пальцами в столешницу и сминая вязаное белое кружево скатерти. – Постоянно её вижу, постоянно…

Мюнцер уже стоял рядом с Романом и глядел на него с сочувствием и жалостью.

– Вам надо отдохнуть, молодой человек. – Он положил свою старческую руку на голову Романа и легонько погладил его тёмные волосы едва заметным движением пальцев. – Закройте глаза. Всё пройдёт. Это не страшно…

Эти слова было последнее, что Роман услышал, проваливаясь в глубокий, безмятежный, крепкий сон.

Проснулся он в кресле – посвежевший и отдохнувший – и никак не мог вспомнить, почему уснул. Вернулся к столу. Они выпили с Мюнцером ещё чаю. Очень мило побеседовали при этом. Потом тепло попрощались до следующего занятия. Правда Исаак Израилевич глядел в прихожей на своего ученика как-то уж очень печально и задумчиво. Роман хотел было спросить, почему, но передумал: мало ли – просто устал человек!


***
– Ну, говорил я тебе, что долго скрывать своё варварское вторжение в его сознание вам с Бергером не удастся? – терпеливо вздохнул Радзинский, протягивая Аверину скомканную голубую рубашку.

Николай Николаевич встряхнул её и тщательно расправив, развесил на верёвке.

– Ну, кто же знал, что он такой уникум! – неохотно отозвался он. – Всё, или ещё что-то осталось?

Викентий Сигизмундович заглянул в тазик:

– Носки ещё. Если хочешь, я сам их повешу. А, насчёт, «уникума» – я знал. Я целый год тебе об этом твержу! Но ты, как капризная принцесса, Коль! Уши руками зажал, глаза зажмурил и каблучками в истерике топаешь всякий раз, когда я об этом заикаюсь!

– Ты… – Как ни был Аверин возмущён этой предательской речью, вежливое удивление на лице – вот всё что он себе позволил. – На. Сам повесь, – он сдержанно швырнул мокрыми носками в Радзинского и с бесстрастным лицом покинул балкон.

Викентий Сигизмундович отставил тазик в сторону и пошёл следом за Авериным.

– Никуся, ты за «принцессу» обиделся? Да? – понимающе усмехался он. – Беру свои слова назад. Могу заменить «принцессу» на «ребёнка» – суть та же. «Как капризный ребёнок» – такой вариант тебя больше устроит?

– Нет! – Николай Николаевич резко затормозил и развернулся на сто восемьдесят градусов так неожиданно, что Радзинский практически врезался в него, и Аверин не упал только потому, что Викентий Сигизмундович машинально придержал его за плечи. – Оскорбительна суть, а не только форма твоего… заявления! – непреклонно стряхивая его руки со своих плеч, звенящим от напряжения голосом заговорил Аверин. – По-твоему выходит, будто я из личной неприязни принижаю достоинства твоего любимого Ромы! На самом деле – и ты прекрасно об этом знаешь – я каждый раз останавливаю тебя, когда ты начинаешь его восхвалять, просто потому, что мне страшно! Меня охватывает паника всякий раз, когда я вспоминаю, какого монстра мы пригрели! И у меня сердце кровью обливается, когда я наблюдаю, как тяжело приходится с ним Кириллу! Поэтому – да, я рад, что какое-то время тот сможет пожить спокойно, как он этого, несомненно, заслуживает!

Радзинский слушал Николая Николаевича с такой жалостью и с таким горячим сочувствием, что любой другой на месте Аверина непременно счёл бы себя смертельно оскорблённым тем откровенным снисхождением, которое сквозило в его взгляде.

– Ну, Коль, ну, прости, – наконец, пробасил он виновато. – Не хватало ещё нам поссориться. Коль, я тебя умоляю… – просительно сказал Викентий Сигизмундович и протянул к Аверину руки.

Николай Николаевич смерил Радзинского всё ещё гневным взглядом, но потом со вздохом шагнул ему навстречу и обнял, прижавшись щекой к его могучей груди. Радзинский удовлетворённо хмыкнул и, в свою очередь, крепко обхватил Аверина руками и потёрся носом о его макушку.

– Вот и славно, – бархатисто мурлыкнул Викентий Сигизмундович. – А по поводу Шойфета… Я только хотел обратить твоё внимание, что у него всё не как у людей. Он видит тот блок, который поставил ему Бергер, причём видит его именно в тот момент, когда тот начинает работать. Ты мог предположить что-нибудь подобное? Лично я потрясён. Шойфет, несомненно, великолепно натаскан замечать любого рода магическое воздействие, которое может быть на него оказано. Просто он ребёнок ещё и сам этого не понимает. Помнишь, он увидел рудневскую привязку до того, как тот реально её сделал? Нам стоит это учитывать.

– Кеш, я на пенсию хочу. Я так устал… – вдруг жалобно прошептал Аверин, теснее прижимаясь к Радзинскому.

– Ко-о-ля… – нервно засмеялся Викентий Сигизмундович. – Побойся Бога! Ты… мальчик ещё!

– Ничего, что я седой?

– Коль, вот честно – я даже не заметил, как ты поседел! Светленьким был, светленьким и остался! А, насчёт того, что устал – потерпи немного. Скоро каникулы. Будешь у меня только есть, спать и гулять. И книжки читать только для развлечения!..