Ермолка рассказы 16

                16


В полдень над деревней громыхнула гроза. Как у Пашки Фёдорова собачонка, выскочит из подворотни, нашумит, нашумит, а потом ногу поднимет, отметится и вся недолга. Ни себе, ни людям, одно беспокойство. Туча улетела в сторону реки, и выглянуло солнце. Дед Ермолка вышел на улицу и стоял, дожидался, пока высохнет его любимый сутунок. Потом махнул рукой и уселся на ещё влажное дерево. Закурил махорки и стал смотреть по сторонам. Из магазина неторопливо шёл сосед Семён. Из кармана предательски топорщилась бутылка водки.
– Здорово, дед, – сказал Семён, присаживаясь рядом, - подышать последождьем вышел?
– Да, какой там дождь, курам на смех.
– Воздух-то посвежел малость.
– Только, что.  Праздник  у тебя сегодня намечается? – спросил старик, кивая на бутылку.
– Можно считать и так. Вечером баньку собрался топить, а Зинка сняла сегодня парочку первых огурцов, грозилась окрошкой после баньки. Сам, понимаешь, без бутылки никак нельзя, – сказал Семён.
– Это верно. А огурцы первые точно? – вдруг спросил Ермолка.
– А чего мне врать? – удивился сосед.
– Хорошо жить стали, вот тебе и коммунизм пришёл. А молодёжи шустрой в деревне не осталось, вот поэтому тихо стало.
– Что- то я тебя не пойму?
– Лет десять-пятнадцать назад, не видать бы твоей Зинке первых огурцов, – заявил старик, – а теперь время другое, благодать и только.
– Ты толком расскажи, а то несёшь околесицу, ничего не понять.
– Соседка твоя Нинка, ну старуха через два дома, вот с ней случай и приключился. Нинка ещё с девок знатной огородницей слыла в деревне. Бывало, что ни у кого в огороде ничего не растёт толком, а у Нинки в лучшем виде. Ну, растёт и растёт, живи да радуйся, так нет. У Нинки язык родился раньше неё часа на полтора, а то и на все три. Жидкая водичка в заднице не держится. Надо пойти в магазин и перед бабами выставиться, мол, вот я какая. Начнёт расхваливаться, а бабы уши развесят, аж из платков вываливаются и слюну пускают. Слушают, да злости набираются. А Нинка рассказывает в каком конце парника огурцы готовые, а где на подходе. Другая не стерпит и тоже расскажет, что у неё тоже вот-вот дозреют, так каждая и разболтает все свои секреты. А потом и дома весь разговор передадут. Невдомёк бабам, что их пацаны всё себе на ус мотают, к кому можно за огурцами слазить в первую очередь, а к кому попозже. И пошло-поехало. Утром только и слышно бабы голосят то в одном краю деревни, то в другом:
– Черти полосатые, огурцы потравили, грядки потоптали!
И так из года в год.  Уже в привычку вошло. Если в какой год не проверят пацаны огурцы – жди беды. Или градом побьёт, либо скукожатся прямо на грядках.  И в тот год  Нинка тоже распалила баб в магазине, а сама решила сторожить свои огурцы. Не то, чтобы сама, а подрядился на такой подвиг её свёкор Афонька. Свекровь давно померла, а старик, сколько мог жил один, но потом пошёл к сыну в дом. Не вредный старик был Афонька, потому и прижился, помогал, чем мог. И взялся он за это дело ещё и потому, что опыт у него был, он целый месяц сторожил мехток и сушилки с зерном. Это вам  не шутки, такой опыт иметь и с огурцами не справиться, разве ж можно? И, пусть глуховатый был, и слишком старый, но не бегать же за ворами, у него в пользовании ружьё имелось. У них во дворе был сделан навес, летняя печка сложена. Ну, чтобы летом варить себе и скотине, тогда же лектричества не было, а топить печь дома летом - ни к чему. Лектричество  было, но только по вечерам станцию крутили, чтобы кино в клубе посмотреть, и дома при лампочке газетой пошуршать. Там же под навесом была и лежанка из двух плах на берёзовых чурках. На эти плахи Афонька положил тулуп и приготовился нести службу. Ружьё повесил на столб, где гвоздь большой был вбит для кастрюль. Одна ночь прошла спокойно, даже собаки не брехали. Но старик аккуратно нёс службу, только когда молодёжь разошлась по домам, он решился прикорнуть. На другую ночь Афонька усилил бдительность и чтобы не уснуть стал считать звёзды. А звёзд-то много, вот и перегрузил он ими голову, тяжёлая стала голова и сама потянулась на лежанку. Старик не заметил, как задремал. А в это время злодеи и замыслили свое дело. Тихо залезли со стороны прогона, нашли нужный парник  и давай себе искать огурцы. Сколько тех бандюков было - неизвестно, но шумнули они маленько. 
А у Нинки во дворе кобель жил огромный, ну, что тебе медведь, один только вид жути нагонял. И был он старый, держали, так сказать, из жалости, всё ж служил он долго. А они с Афонькой, наверное, одногодками были, если собачьи года на людские перевести. Даже собака, пожалуй, постарше будет годов на пять. Кобель тот, тоже глухой был, да ещё и полуслепой. Бродит себе кобель по двору, да спать завалится где-нибудь в тенёчке, а на него воробьи да куры залезут и сидят, как на нашесте. Обгадят всего. Да и у людей так же, каждый воробей старика норовит обгадить. Охранники, достойные друг друга.
Но кобель всё же чего-то учуял, подошёл к лежанке, где почивал начальник охраны, принюхался, повертел головой и решил для острастки гавкнуть разок. И гавкнул прямо над ухом Афоньки. С такой пастью у него и вышло солидно, будто медведь рявкнул, когда весной из берлоги вылезает, чтобы пробка из задницы выскочила. Ты слышал, как медведь по весне рявкает? – спросил Ермолка соседа.
– Нет, не приходилось, – ответил тот.
– И хорошо. А то и с пробкой ноги обделаешь до самых пяток, а без пробки и вообще с завихрением будет. Соскочил Афонька и, с перепугу,  давай руками махать, ружьё искать. А ружьё у него безкурковое было, патрон вставил, оно и взведенное, только предохранитель убери и стреляй. Но предохранитель он по недосмотру отключил, пока ружьё вешал на гвоздь. Значит, руками махал и нажал нечаянно курок. Ружьё и бабахнуло прямо на гвозде. Кобель ошалел от выстрела, и прямо, как стоял, так и рванул куда глаза глядят, подальше от этого места. По пути скинул самого Афоньку с лежанки,  перевернул две бочки с водой, котёл с варевом для скотины. Проломил четыре драничины в заборе и умчался в прогон. Там упал на траву, потому, как старый был, бежать не мог, и стал громко выть. А чего? Тревогу – то надо поднимать, вот и включил сирену. Печальный голос собрата поддержали сначала собаки на одном краю деревни, а потом и на другом. И поддержали хорошо, дружно.  Жуть в деревне стояла такая, что и другая скотина подхватила это завывание, даже петухи заорали. . Хозяева своих собак и лупили уже, но они честно с полчаса выли. Кое-как угомонились.
Семён согнулся от смеха.
– Ты погоди, ещё не всё, – серьёзно сказал Ермолка, – ружьё то боком висело, когда стрелило и заряд попал  аккурат в ведро, что притаилось на трубе в бане, чтобы искры сильно не летели. Это ведро выпрыгнуло с этой трубы и с грохотом покатилось по крыше на скотный двор. А  там в это время стоял бык трёхлеток, он от выстрела забеспокоился и поднял голову кверху, прислушивался. Тут ведро и брякнулось ему на морду, и ручка зацепилась прямо за рог. Бык струхнул малость. Да чего малость, хорошо струхнул, ему же весь обзор сразу закрылся. Он тоже рявкнул, да и рванул куда глаза ничего не видят, освобождаться от плена. По пути снёс забор, развалил предбанник, да так, что крыша упала. Правда, предбанник этот был из досок, но всё равно жалко. Бык пронёсся по картошке вдоль огорода и побежал к речке, будто трактор проехал, там снёс заплот из жердей, и, видно, от удара ведро отцепилось, его утром хозяин  там нашёл, когда быка ходил искать. А бык пришёл сам через два дня. Целый, только трясся ещё неделю, да по сторонам оглядывался. А потом ничего, видно забыл.  Кобель раньше успокоился, как поел, так и спать завалился. А старик не сильно испугался, потому, как сразу и не сообразил, что произошло, А уж потом чего бояться? Но Афонька остался нести службу до утра. Утром Нинка пошла глянуть огурцы, а их и нету, да ещё и потоптано кругом всё. Афонька божился, что глаз не смыкал после переполоха, да, видно, ещё до него злодеи сделали своё чёрное дело. Нинка ворчала долго, из-за пары огурцов такой разор случился.  После того не стали больше караулить, лучше несколько огурцов потерять, чем так.
– Злодеев-то нашли?
– Кто их искать будет? И не к чему. Из-за пары огурцов шум поднимать? Если молодёжь проказничать не будет, и посмеяться не над чем будет, деревня на корню закиснет. Лишь бы без злости.
– И, что потом было? – спросил Семён, отсмеявшись.
– А ничего, только быка пришлось на мясо пустить, он после того случая перестал на коров смотреть, задумчивый стал и всё в лес поглядывал.
– Ладно, пойду домой, баню пора растапливать, – Семён направился домой.
– Иди, а то Зинка уже выходила на дорогу, тебя смотрела. Да и туча, кажись, вертается.