Ермолка рассказы 18

                18



Никита Иванович, задумавшись, смотрел на облака, цеплявшиеся за макушки сосен на дальней сопке. Ермолка курил махорку. Старухи, мирно обсуждавшие деревенские сплетни, вдруг стали повышать голос, доказывая каждая свою правду.
– Цыц, сороки! – сказал Никита Иванович, – раскричались тут!
– Уже и слова сказать нельзя, – обиделась Нюрка.
– И вправду, хоть ничего не говори, –  поддакнула Матрёна.
– Громкость скрутите,  только треск и слышен. Слова не разобрать, – уже мирно сказал Никита Иванович. – Да, что говорить? Какой с сорок спрос, трещат и только. Ни ума, ни другого антиресу. Что бабы, что сороки - зловредные создания.
– Где-то в народе поговаривают про кур и баб, что у них ума не богато. Про баб не знаю, а вот у сорок ум имеется.  Сам видел. Не птица, а целый сельсовет, не гляди, что вороватая. Хотя и в сельсовете тоже любят что-нибудь тяпнуть.
– Тебя за такие речи могут и суд призвать, – тихо сказала Матрёна.
– А мне один хрен, что на печь, что в суд. Я своё уже отжил, – Ермолка медленно растёр окурок ногой.
– Ты, что ли доносить пойдёшь? – поинтересовался Никита Иванович.
– Зачем мне это надо? – возмутилась старуха.
– Они доносить не собираются, просто в магазине между делом сболтнут, а доносчиков хватает и без них. Ну, я про сороку хотел рассказать. У Кости Матвеева на черёмухе сороки уже который год содержать себе гнездо. Никто не мешает, коты не достают, живи себе, стрекочи да сорочат приноси.  Надо сказать, что птица понимает, что живёт здесь, даже шумит редко. Никому не мешает и не пакостит. Народ уже и привык к таким соседям. А у Костина соседа, у Сашки растёт пара кустов облепихи. Ни у кого в деревне нету этой ягоды, только у него. Ему дочка Наташка с города привезла. Говорит, что шибко полезная ягода, эта облепиха. На вкус она вроде прокисших щей, особливо когда с похмелья, но сварят с неё разные приготовленья, насыплют сахару, наварят, а потом вместо  квасу пьют. Но не всем нравится. Говорят, что лечебная эта самая облепиха.
– А от каких болезней?  – спросила Матрёна.
– От каких? – переспросил Ермолка, – от разных. От кашля, кажись ещё, от поноса.
– При поносе и кашлять не захочешь, – заметил Никита Иванович.
– Я уже и не припомню все болезни, но, говорят, что из неё ещё масло давят, – припомнил Ермолка. – Картошку жарить на том масле самое милое дело.
–  Надо самой поспрашивать у хозяев, – сказала Нюрка, – от вас ничего доброго не узнаешь.
– Ягоды в этом году было небогато, и Сашка не стал её собирать. Пусть облепиха растёт, сил набирается. Только эта самая ягода приглянулась сороке. Другие птицы ноль внимания на облепиху, а эта прилетает и за каждым разом сядет на забор, оглядится, а потом будто пересчитывает ягоды, чтобы не пропали, и только затем   поклюёт сколько надо и улетает. Сколько раз наблюдал за этой самой птицей, что тебе наша колхозная кладовщица у себя на складе носится между полок с карандашом, да что-то выглядывает. А в той кладовке с самой её постройки ничего не водилось, кроме мышей и пыли. Ещё три амбарные книги хранились, вся история колхоза от самого рождения и до пенсии отмечена.
– Колхозы на пенсию не ходят, – гордо заявила Матрёна.
– Как работать некому будет, вот и выдадут пенсию, – отметил Ермолка, – недолго осталось. Значит, караулила та сорока своё богатство, да прокараулила. Приехала Наташка и пошла собирать ягоду, сколько есть, не пропадать же. А сорока в этот момент куда-то летала по своим делам. Наверное, в своём сорочьем магазине трепалась, как наши бабы деревенские. Прилетела, села на забор и стала перья свои осматривать, чистится. А потом глядь - что-то не так. Присмотрелась, а ягоды-то нету. Она даже растерялась. Перелетела с одной стороны на другую. Нету ягоды. Тогда она спустилась на землю и давай искать хоть что-нибудь, думала, что ягода осыпалась. Она туда, сюда, только ничего  нету. Снова взлетела на забор, опять осмотрела весь куст. А ягод всё  равно нету. Сорока села на забор и задумалась. Крутила головой по сторонам, вертелась, но ни каких следов не осталось. Ещё раз обследовала всё под кустами. Тут-то её заприметил Сашкин кот. Решил призвать сороку к порядку. Подкрался в траве и хотел, было, броситься, но сорока, заприметившая кота, видно, набралась столько злости за украденную облепиху, что подпрыгнула вверх, да набросилась на бедолагу. Долбила его так, что весь кошачий аппетит выскочил, остался только дикий вой. Кот с  рёвом нёсся по огороду, на нём сидела сорока и долбила его по голове. Она бросила его только возле собачьей конуры, где кобель наблюдал, кто ж так обидел этого наглеца. Сам пёс и лапой не пошевелил, только в глазах сверкнули довольные искорки. А сорока опять вернулась на забор, сидела какое-то время, молчала, а потом повернулась к Сашкиному дому и как разоралась. Кобель присел и открыл рот, удивляясь такой наглости. А сорока материлась во всё своё униженное самолюбие. И среди всего этого треска можно было различить  человеческие матюги самой последней восьмой категории. Кобель залез в конуру и прикрыл лапой морду, так он это делал, когда на него ругался хозяин. Сорока вдруг замолчала, нагадила в Сашкин огород и улетела.
Вот  теперь думай Никита, есть у сороки ум, али нету.
– Врёшь, ты всё, Ермолка, – сказала Нюрка.
– Чего это я вру? У Сашкиного кобеля спроси, он свидетель.
– У того кобеля спросишь, вмиг без штанов останешься.
– Так, что мне теперь старух курицами называть? – спросил Никита Иванович.
– От вас доброго слова не услышишь, – враз загалдели бабки и, поднявшись, пошли по домам.
– Обиделись, – сказал Ермолка и снова стал сворачивать махорку.
– А, что, и вправду, эта ягода полезная такая? – спросил Никита Иванович.
– Говорят.