Домой принято возвращаться в рубище

Говорят,что самая вкусная вода в колодцах твоего детства. Она входит в кровь и потому тебя всегда тянет к истокам.
Не сказать, чтобы я редко появлялся на родных косогорах. Но сегодня вдруг особенно остро ощутил время и возраст.
Я увидел поседевшие камни.
Это руины моей первой школы. Построенная в строгом классическом стиле еще при Александре III , здание несло под аркой фронтона кирпичные тёсанные буквы "Боровское народное училище". А чуть дальше стоял чудный Свято-Михайловский храм. Построенный в византийском стиле еще "при крепости" местными мастерами, он остался у меня в памяти неким общим абрисом, тенью, сказкой.
Храм развалили первым.
Тогда чуть в стороне подняли четыре лопасти громадного ветряка. Хотели добывать электричество. И председатель сельсовета, фронтовик Трофимович, с изуродованным лицом, решил, что церковь закрывает ветер.
Мы пацанами были, еще дошколятами. Ну - интересно же! Прибежали, стали на углу школы - глядим.
Трофонович трактор подогнал, тракториста толчками в спину загнал на сиденье. Тракторист молодой - рубаха красная, как флаг. Его Романовичем звали, несмотря на молодость. Он только в армию собирался.
Сел Романович на сиденье "Беларуса", рыкнул трубой. Ковш у трактора тоже красный - грызет угол церкви, только пыль да щебень  летят - тоже красные.
Батюшка, отец Андрей, в золоте стал на крыльце, крест поднял. Шумит что-то. А ему мужики-ротозеи :
 -Отступись, беги!
Не знаю - чем бы все кончилось. Тогда, по детскому разумению, событие быстро забылось. А с годами проявляется всё чётче.
Вот хотя бы отец Андрей. Однажды милиционеры увезли его в Новый Оскол. Неделю держали. За это время храм и порушили. Так что вы думаете? Батюшка потом много лет служил на развалинах, до самой своей смерти. Мы уже в школу ходили, и я хорошо помню за окном его черную тень на развалинах. Стоит, кадилом машет. Пытались его снять с камней, каморку его полуподвальную запирали. Нет - он возвращался, и опять за своё. Нам директор сказал, что "поп с ума сошел от своего опиума".
Но то случилось потом.
А в тот день, пока Романович крошил камень, а мужики с бабами шумели и бранились, подкатилась черная "Победа". Вышел из неё дядька. Высокий, в плаще, шляпе и при галстуке.
По головам пошел шум : "Сам"..."сам"... "Балакин"...
Как же он ругался!
Много мне пришлось слышать ругани на своем веку. Но таких рулад, такого накала - никогда. Мы, дети, не соображали, на кого так разъярился дядька. Хотя уже кое-что понимали: Бог - это плохо, и начальнику должно ругать Бога.
Но начальник прошел сквозь расступившихся колхозников, и за шиворот красной рубахи выдернул Романовича из трактора. Трактор как-то дёрнулся, зашёлся белым дымом, и... покатился назад, скоро завалясь в яму с гашеной известью. (Яму приготовили , чтобы было чем белить корпус ветряка). Что-то там у трактора лопнуло, и тонкая струя черного масла стрельнула из него в небо. Эта струя поднялась очень высоко, и стояла долго, подрагивая и притянув взгляды всего села. Потом трактор чихнул и затих. И струя упала, как оброненная сверху веревка.
И тогда стало слышно, что начальник все еще матерится. Но уже не было на крыльце храма отца Андрея, и селяне как-то поспешно разошлись, растворились вокруг школы. А начальник подошел к нам, любопытным мальцам, и меня потрепал по волосам:
-Так-то вот, орлы.
До сих пор помню мягкость его огромной лапы. Голова потом одеколоном отдавала неделю.
И он уехал. Мне показалось, что начальник был пьян.
Может - потому тот Балакин и спас церковь. Кто он был - до сих пор не знаю. Но церковь не трогали еще целый год. Потом просто взорвали, отчего трещины пошли и по стенам школы.
А школу закрыли совсем недавно - лет шесть назад. Из неё, как и из наших колодцев вода, быстро ушла жизнь. Раздирая полЫ, по классам полез кустарник, в пустые окна залетают птицы и ветер. А сегодня я увидел, как отвалился большой цельный угол.
И на изломе вековой красный кирпич местного замеса оказался присыпанным какой-то белой пылью. Словно порошок гашеной извести из того далекого дня занесло сюда вихрем памяти.