Провинциал в Москве

          Для граждан Советского Союза Москва всегда была центром притяжения. Конечно, она – столица и один из крупнейших городов мира. Конечно, это древность, родившаяся 868 лет тому назад. Это кремль-красавец, Красная площадь, храм Василия Блаженного…
          А сотни церквей – его ровесниц и помоложе… они все красавицы, несмотря на обшарпанность, распотрошенность, покалеченность. Так их, златоглавых и живых, убивали комиссары, большевики, атеисты, а также обезумевшие и потерявшие веру крещеные мужики. Можно долго перечислять здания, сооружения, вошедшие в сокровищницу мировой архитектуры. А великие люди, исторические личности, в ней родившиеся, получившие образование, творившие или просто жившие: московские князья, а позднее Ломоносов, Пушкин; наши современники Шостакович, Сахаров, Ростропович, Рихтер…
          Москва привораживала к себе всех. А уж тот, кто в ней побывал или был проездом, да еще в ожидании своего поезда на Комсомольской площади прокатился по городу на экскурсионном автобусе – все! – тот заболевал Москвой. Болезнь становилась неизлечимой.  
          Проезжающие через Москву покупали подарки, потом дарили их с придыханием: «Из Москвы…» и подарок сразу становился сувенирным, ценным. Еще недавно было время, когда магазины в стране были пустые – ни промтоваров, ни харчей. И наши граждане из примыкающих областей штурмовали московские магазины, и все везли, тащили домой в переполненных поездах.
          А периферийные люди наслаждались Москвой издалека, за всю жизнь ни разу в ней не побывав. Я помню, как на Урале в шесть утра радиовещание начиналось с включения Красной площади. Слышалась какофония автомобильных сигналов, свистки милиционеров, затем волнующие куранты Спасской башни – и начинался новый день. Пробуждалась жизнь на просторах необъятной страны. Еще мы, пацаны, слушали по радио самого Синявского, главного футбольного репортера. По радио «смотрели» футбольные матчи. О том, что происходило на футбольном поле, он рассказывал так подробно и так азартно, что было легко представить, как проходил матч. Мой друг Толя Голубчиков первым из нас побывал в столице и посмотрел там настоящий футбол. Он подробно рассказывал об увиденном живом футболе, о футболистах-звездах, а мы с завистью его слушали. Пришло время, и меня призвали в армию. Из Свердловска нас отвезли в лес. Была зима, снег и мороз. Всех загнали в неотапливаемые бараки. Наспех сколоченные нары были покрыты толстой снежной шубой. Мы от усталости повалились на них и тут же уснули. Нас было очень много, мы смогли все уместиться, только плотно прижавшись друг к другу. На рассвете сыграли «Подъем!», проснулись в духоте и влаге. Своим дыханием мы за ночь обогрели барак так, что на нас с потолка каплями сливался растаявший иней. Обычно призывников перевозили к месту прохождения службы в товарных вагонах, обогреваемых железными печурками с выводной трубой в окно.
          Я знал о такой транспортировке и был готов к ней. Каково же было мое удивление, когда нас привезли на вокзал и разместили в купейных вагонах. Чисто, тепло, просторно. Чаще всего призывников перевозили в ночное время. Вот и нас, новобранцев с Урала и Сибири, привезли в Москву ночью. В машинах с тентами быстро доставили в знаменитую «коробочку» на улице Красноказарменной. Это были казармы, построенные в незапамятные, еще царские времена. Утром после солдатского завтрака вывели во внутренний двор и стали обучать шагистике. Посреди двора стоял барабан, солдат колотил в него, а мы шагали, как нас обучили, сильно ударяя подошвами об заасфальтированный плац. Нас муштровал офицер целый день с перерывом на обед, и так две недели. Всех осматривали врачи, ощупывали спортивные специалисты, взвешивали и измеряли. Неудивительно: нас привезли на военную службу в знаменитую столичную Таманскую дивизию. Появились покупатели – так назывались офицеры с сержантами, прибывшие набирать себе пополнение из новобранцев. Наконец нас отобрали, посадили в грузовики с брезентовыми кибитками и опять морозной ночью повезли в неизвестном направлении.
          Всем хотелось посмотреть на Москву, хотя бы ночную. Нашлись ножи, порезали брезент для обзора, но Москву мы не увидели, так как быстро выехали на какое-то загородное шоссе. Порезанный брезент не мог защищать от колючего ветра, а нас еще более часа везли по Минскому шоссе к месту службы. Не успели сгрузить свой, еще домашний, скарб, как нас опять повезли на тех же машинах. Через полчаса мы оказались в бане. Отогрелись, отмылись, получили обмундирование, теплое зимнее белье, сапоги с портянками и вернулись в свою казарму на долгие три года. Начались непривычные, а значит, трудные армейские будни. Нас вдохновляло и подогревало то, что мы в легендарной Таманской московской дивизии. А утром оказалось: никакой Москвы нет, забор, казармы, плац и сплошной лес вокруг забора. Каждый день расписан по часам и минутам. Начинался он с политической подготовки. Нам рассказывали о дивизии, ее истории, заслугах, о том, что она гвардейская столичная, значит, московская. 
          А Москвы-то и нет.
          Тяжелая учеба, тяжелый труд в течение всего дня, курс молодого бойца, присяга на верность Родине… и никакой Москвы. А мы-то думали… Но месяца через три, 23 февраля, в день Советской Армии нас повезли на экскурсию. Осчастливили не всех, а только достойных, среди которых оказался и я. А достойными считались те, кто, во-первых, был лучше других подготовлен физически, подкован политически и дисциплинирован с точки зрения твоего сержанта. Я оказался таковым и был поощрен экскурсией в столицу. В нашем распоряжении целый день, к ужину должны вернуться. Старший офицер знал стандартный набор достопримечательностей, обязательных для показа. Красная площадь – самое главное место, и здесь все рядом. Кремлевская стена вблизи, Спасская башня – рукой подать, храм Василия Блаженного, Александровский сад, здание исторического музея. А посещение музея Ленина и Мавзолея – апофеоз нашего первого путешествия. Вспоминаю, как я «пообщался» с вождем сдрожью в теле.Сегодня это выглядит забавно, молодые люди не знают, кто такой Ленин. А для нас он был святой, сам бог, что-то такое еще большее, чем сам Сталин, а лежали они вместе, рядом. Мы погуляли по брусчатке Красной площади, съели мороженое, купленное в киоске около ГУМа, и сели в машину. Нас привезли на Ленинские горы. Со смотровой площадки полюбовались Новодевичьим монастырем, величественным зданием МГУ, да и трамплин вблизи впечатлил не меньше. Экскурсия закончилась, мы поехали к себе, в Голицыно. Служба почти вся была еще впереди. Но кратковременное соприкосновение с мечтой детства заставило меня приятно поволноваться. Хотелось с кем-то поделиться, рассказать об увиденном, просто похвастаться. Еще бы! Не каждому дано такое счастье. Да, я так думал. И не я один. В полку со мной служили москвичи, но их было мало, единицы. В основном – привезенные. В те годы призывников направляли на службу подальше от дома, от родных мест. Это делалось для того, чтобы солдата не тянуло домой, к родителям. Он какое-то время поскучает, потоскует, а потом весь отдается служению Родине. Подавляющее большинство моих однополчан с периферии, очень много из крестьянских семей, колхозников. Они были физически сильными, привыкшие с детства к нелегкому труду и выносливости. Эти качества необходимы для преодоления армейских трудностей. Грамотных солдат было мало, закончивших школу-десятилетку – всего лишь несколько человек. Нас сразу стали обучать военной профессии: вычислитель артиллерийских частей. Но все же для простых ребят с периферии Москва оставалась чем-то недосягаемым. Поэтому мы в письмах родителям и друзьям писали о своей службе в Таманской дивизии и о Москве – с гордостью и даже с бахвальством.
          После демобилизации я поступил в Московский Университет и тогда по-настоящему окунулся в Москву.
          Все было ново, незнакомо, необычно. Я находился в состоянии эйфории, как и другие. Мы на все таращили глаза, а наши рты от удивления, наверное, не закрывались. Огромные дома и древние строения, памятные места и исторические достопримечательности, парки и музеи, высотки и метро – подземное царство. Хотелось все сразу охватить, увидеть, изучить, впитать. Но все сразу невозможно. И мы с моим новым другом Валерой Красотиным начали изучать столицу не спеша, планомерно, поэтапно, основательно. С Валерой мы были дружны долгие годы. Он приехал из Семипалатинска, закончил юридический факультет МГУ, женился на своей сокурснице, жил с семьей в Калуге и часто бывал у меня в Москве. Вот мы с ним и «шагали по Москве», сначала робко, а потом смелее, изучая ее вглубь и вширь. Любопытство нас распирало. Мы решили не спешить. Сначала изучили метро. Объехали под землей Москву по всем направлениям от начальных станций до конечных. Выходили на промежуточных, рассматривали архитектуру, скульптуры, витражные и другие украшения. Следующим нашим маршрутом было Садовое кольцо. Мы садились в троллейбус и ехали вокруг большого городского центра. В одну сторону мы ехали по солнцу на троллейбусе «Б», в обратную сторону, против солнца, на троллейбусе «10». Выходили на оживленных остановках, глазели на все новое, незнакомое, удивляясь и бесконечно восторгаясь красотой столицы, так неожиданно ворвавшейся в нашу жизнь. Через неделю большое Садовое кольцо мы сузили до Малого кольца, когда уселись в старинный трамвай «А». Обзорно ознакомившись с этим маршрутом, мы вышли из «Аннушки», как ласково называли его москвичи, и окунулись в самый центр столицы. Ощущения провинциала, попавшего в Москву, передать трудно. Мы многое знаем о ней и по истории, изучаемой в школе, и по фильмам, в том числе документальным, и по открыткам. Я хорошо представлял ее основные исторические объекты, для меня они были почти осязаемы, не говоря уже о том, что помнил их, и поэтому узнавал Москву, бродя по ней. Приблизившись по брусчатке вплотную к кремлевской стене или войдя в храм Василия Блаженного, мы чувствовали, как учащается сердцебиение. Прожив в Москве полвека, смею утверждать, что подавляющее большинство коренных москвичей подобных чувств не испытывает. Я сужу об этом даже по своим детям. Москвичи видят столичные достопримечательности с детства, привыкли и потому не замечают эти прелести. Так крестьянин не замечает красот деревенской природы. Он живет в этих красотах, купается в них с детства, все привычно, обыденно настолько, что удивляться нечему. Да ему и некогда вокруг себя посмотреть, зарю заметить: надо вкалывать с утра до ночи – не до любований и восторженных оханий. Вот и многие москвичи так же не замечают красоты своего родного города. Когда я шел по университетским лестницам, то думал о том, что по тем же ступенькам взбегал молодой Ломоносов. Гуляя по Ленинским горам, узнал, что они вовсе не ленинские, а Воробьевы, и именно здесь, а может быть, на том же самом месте, где я сейчас стою, Огарев с Герценом поклялись в верной дружбе. А ведь историческая Москва вся такая неожиданная для новичков. Я прочитал Трифонова «Дом на Набережной» и пошел к этому дому на набережной Москвы-реки. А на нем десятки мемориальных досок, напоминающих об известных или великих людях, живших когда-то в этом доме и уничтоженных подручными Сталина. Тогда только еще приоткрывалась правда о жертвах репрессий. На мемориальных досках фамилии не только безвинных жертв, но и их безжалостных палачей. Вспоминаешь давно известных людей, узнаешь о тех, кого раньше не знал. Рассматривая этот знаменитый дом и проходя по его периметру, нельзя было не уткнуться в кинотеатр «Ударник» или театр Эстрады. Позже я бывал и там, и там. А в «Ударнике» мы смотрели фестивальные фильмы, если удавалось раздобыть-купить соответствующий абонемент.
          Москва познавалась не спеша, но каждодневно и основательно. Случайно проходя мимо концертного зала Чайковского, зашли поглазеть и попали на фортепьянный концерт. Просто так, из любопытства, да и билет дешевым показался. Не торопясь осматривали все, что внутри здания, медленно продвигаясь, оглядывая нарядное фойе, нарядных любителей и ценителей фортепьянной музыки, вслед за ними вошли в зал, сели.
          Играл какой-то известный музыкальному миру пианист.
          Прозвучали первые аккорды. Я напрягся, вслушиваясь в мелодию, летевшую ко мне со сцены. Но как передать состояние молодого человека из глухого таежного захолустья, случайно оказавшегося в главном концертном зале страны, на которого обрушилась Музыка?! Да после баяна и какой-нибудь балалайки с завалинки! Это было очень давно, но я все помню отчетливо. Конечно, музыка была гениальная, исполнитель талантливый, но я этого тогда не понимал. Мои уши улавливали поток звучащего кайфа, музыка проникала в меня, ничего не понимающего, но впитывающего живительную энергию вместе с потоком красивой завораживающей мелодии. Как это случилось и как это произошло – объяснить не могу, хотя и догадываюсь. Скорее всего, природа наделила меня способностью к восприятию прекрасного вообще и музыки в частности. Мне повезло, что концерт был не сложный для нетренированного уха. Не понимая содержания, скрытой идеи произведения, я понимал мелодичность; не расшифровывая тему, я ощущал удовольствие от впитываемого волнующего звучания.
          Когда смолкли последние аккорды, я понял, что мне жаль расставаться с этим волшебством и что я приду сюда очень скоро. И пришел, и стал ходить, и увлекся. Конечно же, я не стал знатоком классической музыки, но сделал вывод, что человек, не имеющий специального музыкального образования, может воспринимать и даже понимать несложную, доходчивую классическую музыку.
          Интеграция продолжалась. Однажды меня пригласил в театр мой земляк и друг Олег Колесников. Так я первый раз побывал в Московском драматическом театре транспорта и посмотрел спектакль «Угрюм-река». Это был хороший театр, сегодня он называется театр Гоголя. Спектакль подтолкнул меня к увлечению театром, и я старался посмотреть новинки, которые вызывали ажиотажный интерес зрителя. Позднее, когда мне приходилось часто бывать в командировках, моя жена в мое отсутствие приобретала билеты на такие спектакли, а когда я возвращался в Москву, мы мчались на появившиеся театральные премьеры.
          Москву познать невозможно. Я прочитал Гиляровского – авторитетного знатока старой Москвы, читал постоянно печатавшиеся заметки Льва Колодного о Москве, зарисовки ее патриархальных уголков. Я общался со своим товарищем, замечательным Вадимом Кустовым, старым москвичом – знатоком своего города и заядлым театралом. Он мог остановиться около какого-то дома и рассказать интересную историю от строительства до его знаменитых обитателей, расширяя мое знание Москвы.
          Ну, а бассейн «Москва» – едва ли не следующее после Кремля место, куда устремлялись жители города и гости столицы. Какое же удовольствие плавать в теплой воде, когда над головой небо и хороший зимний морозец. Мало кто знал, что он устроен на святом месте: когда-то здесь стоял храм Христа Спасителя. Взорвали, снесли, осквернили. Люди плавали, получали удовольствие, радовались. Святое место осквернить невозможно, на то оно и святое. Теперь красивый храм заново родился на своем месте, даже на своем родном фундаменте.
          В Москве много крупных парков, садов, скверов и бульваров – больших и маленьких, ухоженных и заброшенных. Они известны. Парк Горького, Измайловский, Сокольники, Нескучный сад и Эрмитаж – их многие десятки.
          А мне по душе был Лефортовский парк, я жил близко от него и ходил туда нередко. Парк этот был создан в 1703 году. Это первый регулярный парк в России и прообраз многих Санкт-петербургских парков. Помню, каким он был в начале шестидесятых годов – небольшой, уютный, тенистый. Посреди одного пруда была на плаву круглая деревянная площадка с эстрадой. Она соединялась с берегом деревянным мостиком. На эстраде располагался оркестр – то ли эстрадный, то ли симфонический, то ли духовой. Допоздна почти в центре Москвы, в лесопарковом оазисе, звучала музыка, выступали артисты, молодежь танцевала. Там и сегодня есть красавица липовая аллея – ровесница самого парка. Сохранились, но требуют реставрации скамейка и грот – творение самого Растрелли, беседка-ротонда, где забавлялся молодой царь Петр Первый. Там все еще живы пять прудов, хоть и заросших илом и тиной. Правительство Москвы восстанавливает в прежних размерах и в прежней красоте мой любимый парк Лефортово.
          И наконец, телевизионная башня в Останкино. Сегодня мало кто знает, что ее творцу, фронтовику-инвалиду Никитину, долго не давали реализовать его проект. Более того, когда фундамент уже был готов, всю стройку «заморозили» на долгие десять лет. Об этом узнали японцы и воплотили мечту советского зодчего, построив у себя в Японии, чуть ли не на горе Фудзияма никитинскую телебашню. Только после этого строительство в Останкино было возобновлено, и теперь стоит это 540-метровое чудо с вращающимся стеклянным рестораном – как один из символов нашей столицы.
          В Сокольниках я жил на улице Стромынка вблизи Матросского моста через Яузу. Решил как-то с двумя приятелями прогуляться пешком до общежития. Мы уже привыкли к городскому шуму, к городским звукам мчащихся автомобилей или скрежещущим тормозами трамваям. И вдруг мне померещился цокот лошадиных копыт. Не поверилось. Но нас догнала цокающая рыжая упитанная лошадка, пахнув лошадиным амбре. Она трусила не спеша, тянула за собой добротную телегу на резиновых колесах, накаченных воздухом. На телеге свесив ноги сидел немолодой мужчина в брезентовом плаще с капюшоном. Возница остановил свой транспорт около нас на красном светофоре, и мы, поравнявшись с ним, засыпали его вопросами. Ну ладно, лошадь в Тавде – понятное дело, основное средство передвижения и облегчение человеческого труда. Но здесь, в Москве… Дядька оказался разговорчивым, и вот мы уже вместе с ним катимся на телеге. Легко, бесшумно несут нас надутые, похожие на мотоциклетные колеса. Мы узнали от извозчика о том, что здесь рядом, на Лосином острове есть большущий конный двор, а в нем несколько десятков трудовых коней. Там есть своя диспетчерская, ее работницы принимают по телефону заявки на выделение такого деревенского транспорта. Заявки поступают от районных организаций, а древнейший друг человека – лошадь – смиренно и безотказно трудится не где-нибудь в поле, а прямо в московских Сокольниках. Это было экономически целесообразно и экологически безупречно.
          На дворе стоял 1961 год, Гагарин покорял космос, а в Сокольниках – конная повозка.
          Москва кажется очень суетливой. Вокзальные толпища людей, метро, переполненное москвичами и гостями столицы, набитые пассажирами трамваи, автобусы, троллейбусы и пригородные электрички. Постепенно начинаешь понимать, что это не суета, а водоворот жизни. Люди спешат, передвигаются, что-то несут, везут во всех направлениях, громко разговаривают, кричат, бегут к остановкам общественного транспорта. Все время опаздывают и догоняют. Скоро я сам стал таким.
          Когда-то часто и подолгу мне приходилось бывать в Ленинграде. Наша северная столица меня приятно удивляла своим умеренным, спокойным ритмом жизни, неторопливостью, вежливостью. Находясь в Ленинграде, человек адаптируется, становится участником как бы долгой замедленной съемки. А Москва кипит, бурлит, выплескивается. Другой темп, другие скорости, другие люди. Приезжая из Ленинграда в Москву, я, пока с вокзала добирался до дома, быстро перестраивался на новый лад. Внутри срабатывало какое-то ускорительное устройство, превращая меня в человека, несущегося в бурлящем водовороте московской жизни.
      
          Прожив полвека в столице России, я все же не считаю себя москвичом. Родился на Урале в городе Тавда, значит я – тавдинец. А вот дети мои, внучка – они москвичи. Я люблю Москву, сросся с ней, стал единицей-индивидуумом в многомиллионном человеческом монолите. В старой песне о Москве есть слова «кипучая, могучая, никем непобедимая…» Не всегда Москва была могучая, не всегда непобедимая. А вот кипучей она была во все времена, такой и остается сегодня.