Пролог

“Свет! Свет! Свет!
Мы видим Свет,
что грянет,
стирая грани между мирами!
Свет! Свет!
Свет,
что озарит нам Путь,
но не ослепит!
Свет! Свет! Свет!
Мы – Пламя и Лёд,
слитые воедино!
Свет! Свет! Свет!
Мы – всполох Истины
в море незнания…”

Отрывок из литании Возничих Смерти,
2429 год от Начала Начал.


Пролог.

Шорох сухой осенней листвы, донёсшийся откуда-то сверху, заставил его вздрогнуть. Вмиг лоп¬нула иллюзия полной тишины; исчезло, будто его и не было, чувство сонливости и безмятежности. Через мгновение Ровен уже вскочил на ноги; радостно сверкнул в бледно-оранжевом пламени костра обнажённый клинок. Ловчий простоял так ещё с минуту, вслушиваясь в неясные, доносящиеся по-прежнему невесть откуда шорохи – как вдруг в небо взмыла крылатая тень и рванулась прочь от кроны дуба-великана, разбрасывая во все стороны сморщенные листья, ветки и древесную труху. Ровен от души выругался, сплюнул себе под ноги и с силой вогнал кинжал в ножны.
“Птица. Всего лишь птица. Нет, у меня определённо паранойя.”
Ловчий подсел к костру и подбросил немного хвороста в уже начавший затухать огонь. Пламя вновь было вскинулось вверх, но холодный ночной ветер почти сразу же прибил его к земле, сводя на нет все надежды Ровена хоть как-то согреться. Делать было нечего – ловчий извлёк из сумки огарок свечи, расправил засаленный фитилёк и сунул его в самое сердце умирающего костра. Затрепетал крохотный огонёк – он тут же поставил свечку в глиняную плошку и пристроил её прямо между корней дерева.
Стало совсем темно. Потирая руки, Ровен смотрел в ночное небо, испещрённое мириадами крохотных, колючих и холодных, словно льдинки, звёзд. Неожиданно для себя, он вдруг вспомнил старую сказку, рассказывающую о сотворении мира. Как Создатель засеял семенами-звёздами Изначальную Тьму. Когда он услышал её впервые, он вообще мало знал о том, что такое звёзды – и уж точно не смог бы поверить, что жаркое солнце, сияющее днём, и далёкие крохотные искорки в ночном небе – это, по сути, одно и то же. А значит, вокруг каждой звезды вращаются такие же миры, как этот, и в них тоже живут люди… Дух захватывало от того, насколько огромно и многообразно мироздание, оттого, сколько тайн предстоит открыть, и скольким суждено остаться загадкой…
Глядя на дрожащий жёлтый огонёк, ловчий едва заметно улыбнулся собственным мыслям. Как давно это было… Однако улыбка тут же исчезла, стоило его взору упасть на лежащую неподалёку раскрытую сумку. А точнее – на выглядывающую из неё солидную кипу перга-мента, обёрнутую промасленной тканью. Точно повинуясь неведомому соблазну, он достал её; затем, не глядя, выхватил один из листков и поднёс его ближе к огню, так, будто бы хотел обнаружить в нём какое-то тайное послание.
Но ничего подобного там не было, о чём Ровен прекрасно знал. Тем более непонятно, для чего он это делал – ведь всё содержимое этих пергаментов уже было заучено наизусть. Но хватило только одного взгляда, и тщательно выведенные алыми чернилами буквы уже огнём пылали в сознании, а высокий слог набатом гремел в ушах. Ловчий закрыл глаза – и как наяву увидел тёмную фигуру Настоятеля, медленно и размеренно диктующего писцам:
“…мужа сего, как исполнит он волю Госпожи, приблизить к Грешникам, дабы смог он нести волю Её сквозь вечность, и даже смерть не стала бы ему преградой…”
Не дочитав до конца, ловчий смял пергамент и чуть дрожащей рукой поднёс его к огню свечи. С лёгким потрескиванием пламя объяло его, заставляя извиваться в агонии чернильные змейки из слов и символов.
Ровен бросил горящий пергамент на землю и притоптал рассыпавшиеся во все стороны угольки сапогом. Снова воцарилась тишина, и снова он просто стоял и смотрел на звёзды. Гнев, завладевший им на долю секунды, уже исчез, будто его и не было – осталась лишь усталость да странный холодок в мерно – почти! – бьющемся сердце.
На ловчего неудержимо надвигалась ночь.


Неестественно громкий, преисполненный ужаса крик прокатился по холодным каменным залам имения Сэтхов. Он звучал лишь несколько секунд – но послушно вторящее ему эхо, отразившееся от угрожающе нависших толстых гранитных стен ещё долго звенело с надрывом и болью брошенного ребёнка. Крик слышали многие – но большинство из живущих в поместье просто проигнорировало его, лишь поплотнее закутавшись в одеяла и натянув подушки на уши. Слуги же, напротив, встрепенулись – по коридорам тут же пошёл возбуждённый гомон, захлопали тяжёлые двери… но всё тут же успокоилось, стоило раздаться в коридоре властному мужскому голосу. Что этот самый голос сказал, доподлинно неизвестно – но слуги тут же умолкли и без единого звука убрались в покои.
Но не все. Одна из служанок, полная пожилая женщина, с обеспокоенным лицом бежала по коридору, одновременно стараясь поскорее успеть к источнику шума и при этом ступать не громче мыши, что при её возрасте и комплекции было весьма затруднительно.
Наконец, она нашла нужную дверь и вошла в комнату. В лунном свете, озарявшем почти всё её небогатое убранство, отчётливо виднелась тонкая девичья фигура, сидящая на кровати за полупрозрачным балдахином. Даже сквозь него была заметная мертвенная бледность её лица.
- Госпожа Аннатея! – испуганно зашептала служанка, подбегая к кровати, - Что произошло? Неужели опять?
Девушка уставилась на неё большими испуганными глазами, но, узнав знакомое лицо, начала медленно успокаиваться. Её пальцы, судорожно вцепившиеся в простыни, понемногу ослабили хватку; смахнув выступившие на лбу капельки пота, она тихо сказала:
- Они снова приходили, Мойра. Снова.
- Кто, Аннет? – переспросила служанка, позабыв привычное “госпожа”, - Кто?
- Не знаю, - Слова давались девушке с явным трудом, - Я просто… просто чувствовала их. Вон там, – она указала на противоположную стену, куда не падал бледный лунный свет, - лица во тьме… Боги, я схожу с ума!
Она закрыла лицо руками, и тело её сотрясла мелкая дрожь. Мойра испуганно переводила взгляд с Аннатеи на злосчастную стену, и с каждой секундой тьма подле неё казалась всё гуще. Губы служанки сами собой зашептали:
- Пресветлый, защити нас…