Рубашка

"..не снимай её, родной,
Она - гранит
Воле смерти вопреки
Защитник твой.
Пока носишь ты её -
Всегда живой.
Но коль снимешь вдруг -
Судьба тебя храни.."

У меня должны были быть пять братьев и одна сестра. Пять молодых, сильных мужчин и одна красивая девчонка. Я седьмой. Самый младший. И единственный оставшийся от сохнущих на ветру белых рубашек, заскорузлых от звенящего мороза и со швами, забитыми землёй. Они были сейчас передо мной, эти рубашки. Одна из них, почти черная от рассыпчатой как творог земли, висела на растопыренных высохших палках сразу возле входа, к которому я попал, с трудом спустившись по лишённому ступенек заснеженному склону. Она висела на самом ветру и этот ветер наполнил её шевелящейся сыпучей массой, которая тёмным дыханием высыпалась снизу, как только я дотронулся до истерзанного ворота. Другая, совершенно белая и нетронутая, в стороне от всех деревянно хлопала замерзшими рукавами на вбитом в землю железном крюке и выглядела абсолютно новой, как будто её вывесили с утра. Это был старший. Должен был быть. Почти на полголовы выше меня и с такой уверенной силой в пустых рукавах, что даже сейчас меня обнимала детская успокоенность, что я не один. Выше по склону и за разбитой дощатой оградой висели остальные, качаясь из стороны в сторону на провисших бельевых верёвках. Платье сестры я не увидел. Может быть его и не было среди других, хотя, возможно, оно давно было унесено постоянными здесь потоками густого, морозного воздуха. Слишком поздно спустился я сюда. А теперь не было сил отвести глаза от остекленевших белых полотен, оставшихся вместо моих пяти братьев, имён которых я не знал и до настоящего момента даже не догадывался об их существовании. Как и они ничего не знали о моём, раздевшись задолго до появления разодранной на ветру белой ткани, покрывающей сейчас моё тело и болтающей висящими на серых нитках пуговицами. В этой рубашке я родился. Именно она дарила мне необходимую уверенность, что я всё делаю правильно. И когда вокруг лопался мир и уходили любившие меня люди, она держала моё тело жилами трескающейся материи и не давала душе покинуть уже безразличный ко всему разум. Я не снимал её никогда. Потому что даже не подозревал, что ношу её поверх своей нестареющей кожи. В эти секунды я задыхался от бьющего по лицу ледяного ветра, и от сознания, что моя защита могла бы сейчас тлеть вместе с остальными, покрывавшими когда-то плечи шести родных мне исчезнувших душ. Если бы я снял её однажды.



GC