И еще один глоток...

День пролетел мимо, словно кирпич, брошенный с крыши. Вот только, кажется, занялся рассвет, и уже небо темнеет к вечеру. Филипп не успевал изумляться промыслу создателя, подарившего землянам такую странную штуку, как время. И бутылка, стоявшая перед ним, тоже не прошла через долгие годы невредимой.

- Бутылка. Откройся мне, - приказал он.

Она не шевельнулась и глядела в потолок, потрепанная возрастом, как и ее хозяин.
Не иначе, жидкость медленно просачивалась сквозь стекло, пользуясь хитрыми своими свойствами, и испарялась, чтобы разнестись досадными частицами по всему воздуху. Ни притертая пробка, ни изгибистая темная форма, или даже танцы с бубном, ничто не помогает сохранить ее. Этикетка, потемневшая до бурого цвета, глядите-ка, все еще показывает улыбающийся череп с костями. Ржавый выцветший череп и почти неразличимые слова внизу, писанные от руки.

Филипп добыл тряпку и любовно протер древний сосуд. Умом он понимал, что нельзя винить эту стеклянную реликвию прошлого века в пропаже причитающихся ему глотков. Скорее уж виновата сама настойка: вон она как хитро переливается и волнуется, стоит ему чуть наклонить бутылку. Так и грозит улучить момент да пролиться ему на штаны. С такой пройдохой надо держать ухо востро!

Он набрал номер на аппарате и терпеливо ждал, считая гудки, а глаз не сводя с сиротливой бутылки на столе, вычищенной теперь от вековой грязи.
- Алло? – спросил голос.
- Диксон? Заходи, выпьем!
Удивленный ропот в трубке, поспешное восприятие, наконец согласие. Человек на другой стороне дошел до правды без посторонней помощи, а сам-то не дурак выпить! Если давний друг позвал его, почему же не принять это приглашение. И все путём!

Пока шел сосед, Филипп выкручивал пробку, вцепившись пальцами, раскачивал её и даже помогал себе зубами, пока зловредная штуковина не сдалась под серией упорных атак и не стала медленно выползать наружу. Сейчас она вылетит, спустив накопившийся воздух, и от толчка бутылка дернется, вылив-таки половину содержимого на пол, и на Филиппа, замарав ему лицо и руки. Но об этом он успел сообразить, и потому приканчивал пробку очень аккуратно, обернув полотенцем.

Прощальный хлопок. За ним сразу тройной стук в дверь. Небрежно приткнув затычку в горлышко, Филипп пошел отворять.
- Сюда, - указал он и опять вытащил несчастную пробку – уже насовсем.
Из горлышка потянуло слабым, кисленьким ароматом перегнившего сена.

- Что же это? – спросил Диксон, разглядывая красный слой.
- Что это? Знаю точно, что не отрава.
Тому порукой нарисованный мной череп, сказал мысленно Филипп. Великий создатель, как я был наивен. Все прятал, всех обманывал, себя в первую очередь. И дошел до того, что забыл о бутылке на целые годы. Нет аромата вина: оно тоже забыло о своем прошлом. Крысиный яд? Вот уж точно.

- Как? Но ты шутишь: это вино или вишневый сок. – Диксон нагнулся и понюхал. – Не пахнет ни тем ни другим.
- Давай просто выпьем, - предложил Филипп, - за старую дружбу, за добрую службу, да за славные деньки.
- Ого!
Они подняли свои стаканы.
- Почти как кровь, - прошептал Филипп, расчувствовавшись, и пустил слезу.
- За хозяина, - сказал гость.
Содержимое стаканов исчезло в глотках. Оба одновременно поморщились. Гость с трудом проговорил:
- Я ждал большего… горько, словно... словно истраченная зря молодость!
- Поэт, - хмыкнул Филипп, и снова, против воли подумал о содержимом испарившемся неведомо куда через стенки, и о черепе с костями, который сам нарисовал. А эта мысль о крысином яде… все-таки в ней что-то было. Наподобие шуточки богов.

- Еще? – грустно предложил Диксон.
Разлили стаканы по новой.
- За что?
- Как обычно: за хорошее ваше здоровье и большое овец поголовье; за то, чтоб жить всласть, и последний глоток – хе, хе, - за любимую власть!
Выпили и за это – скривились, но все же выпили.

(2015)