Я так любил индийское кино

Он жил, оставляя следы своих когтистых «вибрамов» на искрящемся фирне заоблачных вершин. Он приходил неизвестно откуда — и уходил неизвестно куда. Однажды принес камень, разжал ладонь: черный-причерный. Мы все как обалдели, а он улыбается детской своей полуулыбкой: «Империа, — говорит, — название камня». А потом и его так прозвали, Империа. Если долго вглядываться в глубь камня, то ослепит солнце иных плоскогорий, ветер горных ущелий заледенит лицо, от дыма костров ночных стоянок защиплет в носу, издалека вдруг прорвется гул перекатов ледяных речек... И все эти речки наш друг преодолел, ведь он был инструктор по туризму.

А мы в то время бредили индийским кино. Мы были киностудией «Пульсар» (при Авиазаводе), и кружили по городу и его окрестностям генералами тех песчаных карьеров, где берется лучший в мире песок грез для возведения дворцов самой несбыточно-прекрасной архитектуры. Наш план захвата Голливуда был предельно прост: первым делом берем почту, телеграф, железнодорожный вокзал (если он есть). Так, храня радость от встречи нескольких друзей, мы заплывали на дальние острова, зависали на квартирных сейшенах, забредали на военные полигоны (когда-то охраняемые, а теперь брошенные), где особенно разрасталась дикая малина, и девчонки падали в траву без слов, раскинув руки, как крест. И они не видели снов. А мы видели сны — цветные обрывки, монтируемые с танцами диско и песнями под большой оркестр «Ночных гитар». Наша первая короткометражная ласточка «Сокровища Раджи», вспорхнув на Республиканском конкурсе любительского кино, принесла на своих крыльях не только победу, но и весну в угрюмое сердце директора Авиазавода. Сложив нашу смету на съемки следующей части «Возвращение Раджи» моделью своего любимого истребителя МИГ-21, он запустил ее в бухгалтерию на оплату. Весь мир индийского кинематографа плакал, наши злейшие враги и конкуренты, киностудия «Фокус» при ДК ЛВРЗ, были морально убиты со своей лентой «Кошмар в чугунолитейном», которую готовили на Всесоюзный.

Наш оператор любил снимать все, что падает и разбивается. В спешном порядке он перебил почти всю посуду у своих знакомых, и любимые фарфоровые статуэтки: балерин и Михайло Ломоносова. В «Возвращении» было много падений со скал, мостов, и мчащихся поездов. Ну, конечно, разбивания сердец, автомобилей, и фэйсов паре-тройке негодяям. О лучшем заглавном герое чем Империа вряд ли приходилось мечтать, ведь с детской своей полуулыбкой и значком инструктора по туризму он заменит нам целую бригаду каскадеров!

Снимали сцену в авиаангаре (гигантское помещение пустует и директор разрешил использовать ради искусства). Империа, зацепившись клювом ледоруба за трос, натянутый под потолком, скользил по нему, а оператор снимал его так, что казалось, будто он падает вдоль стены небоскреба. Главная героиня, Рита — его возлюбленная по фильму, — палила в это время из пистолета в белый свет, как в копеечку. Империа красиво летел, замедленно падал, Рита подбегала к нему в облепленном индийском сари (на улице по сценарию шел индийский супердождь), рыдала у него на груди. Он воскресал, обнимал ее, они видели солнце восходящего дня, а над всем этим магнитофонный Сальваторе Адамо пел почему-то «Падает снег»... (Но это так, для настроения.)

Все очень падало и разбивалось, было много дыма и грохота. Пиротехники расстарались вовсю, напустив из дымоделательной машины густой «туман». В его клубах нырял оператор, возникая повсюду на электрокаре для подвозки авиабомб: кинокамера установлена, осветительная фара, помощник за рулем — все, как полагается. Риту окатывали несколько раз из поливального  шланга... (Но принимали, конечно, по кругу авиаспирт для профилактики; ну и так, для настроения.) «Все, снято!» — кричит девушка-ассистент из тумана; а он все пребывает, и подсвечен прожекторами с лиловым и фиолетовым фильтрами, художник по свету расстарался. Но Рита стреляет еще и еще, видны вспышки... (Пистолет у нее переделан из ракетницы.) Вдруг она бежит куда-то, исчезает в тумане. Туда же проносится оператор, матерится в мегафон. Электрокар выписывает крутой вираж... Они сбивают прожектора, сносят ограждение, заваливаются в яму технического осмотра. Мы бросаем все, бежим спасать... Кого, непонятно? Стрельба, свалка! Все падает и разбивается. Надрывается Адамо, дым-машина воет на предельных оборотах, оператор откуда-то из бетонных недр мегафонно вещает: «Рим! Империю спасать!» (На самом деле — Риту, Империа, — но слышится так).

Вдруг все погружается во тьму — вырубается электричество! Мы замерли на месте: в темноте все загромождено оборудованием, опутано проводами, ямы повсюду. И мы как будто внутри радиоприемника оказались, затиснутые среди электронных схем... Послышался треск настраиваемых станций, треск помех в эфире, шорох вселенских снегопадов, скрежет льдов, рокот перекатов стремительных горных речек.

Все же наши горе-электрики расстарались, свет как-то нехотя, но зажегся вновь. Пытаемся вынуть оператора из завала вместе с кинокамерой, он ее не выпускает из рук. И выходит из клубящейся мглы девушка-ассистент, тоже в индийской одежде, но лицо у нее еще белее, чем та ткань… а по ней распускаются алые розы! Нам ладони показывает, они заляпаны чем-то густым и красным. Говорит тихо так, но мы разобрали: «Падает  снег». Мы побежали, стали продираться в тумане, и выходим все неожиданно, разом… Но что за картина?! Рита будто брошена сверху, навзничь на бетонный пол, пистолет зажат в тонкой руке, разбросаны гильзы пиропатронов. Империа полусидит, опершись об ограждение, зажимает страшную рану на шее. Маслянистый язык крови высовывается, обвив сломленное тело, и расплываясь подле очертаниями багрового бородатого лица. Сам он как заморожен, взгляд остекленевший, в зрачках отражаются синие льды. Вокруг лужи воды, кровяные следы, осколки тающего льда... или иней искрится... откуда он здесь? Тут же валяется, отброшен... его ледоруб, острие у него все опутано кровяными струящимися нитями.

Мы это видим какие-то секунды, не до того, чтобы расспрашивать! Сбросили куртки, осторожно уложили товарища, кто-то за аптечкой побежал, стали готовить перевязку. Риту приводим в чувство, она в глубоком обмороке. А холод стоит жуткий... или это мы все так заледенели? И что с ними произошло там, в тумане?
      
Нам рассказал давний друг Империа, он прилетел с ним попрощаться, на похороны. Лицо его обожжено солнцем иных плоскогорий, сам он худющий и длинный, как циркуль. Он говорил, заслуженный этот альпинист, багровея лицом в тон своего толстенного свитера, цвета запекшейся крови… Он говорил об ужасе схватки один на один с многорукими исполинами, подпирающими небо; о диком хаосе запутанных лабиринтов каменной страны; о дыхании дьявола из ущелий, доходящих до самой преисподней; о снедающих душу оползнях и снежных лавинах, мгновенно накрывающих сознание, гасящих свет дня; о черных оборотнях буранов, подкрадывающихся при самой ясной погоде; об искрящемся фирне, ослепляющем зрение; о том, что в дыме костров ночных стоянок над тобой будто склоняется во все небо бородатое лицо — и ты ощущаешь себя вставленным внутрь радиоприемника, — затиснутым среди электронных и горных плато, скальных обломков деталей и таинственных микросхем ледяных речушек и ручьев... И кто-то неведомый вращает настройку, улавливая тебя на свою волну: теперь всегда звучать на ней, резонируя и совпадая по частоте с манящей бесконечностью музыки Сфер. Многие люди гор, изведав это, уходят высоко, да и присаживаются отдохнуть в снегу оставшуюся Вечность! В зрачках у них стекленеет отражение синих и ледяных вершин...

Однажды, в своих скитаниях, Империа набрел на труп... (на вымороженную «мумию», правильнее)... неизвестного альпиниста. Сам Империа после неудачного одиночного восхождения, после того, как попал в лавину, потерял все снаряжение, обморозился и чуть было не погиб — да и должен был погибнуть — но,  буквально, выломал у того, замерзшего, ледоруб. Я  не знаю… да и никто не знает, что произошло там, в тумане и кто — возможно? — приходил к Империа. Но тем и закончилась для нас великая и несбывшаяся эпоха индийского кино. Да, под выстрелы из нелепой ракетницы, в мороке искуственного «тумана», в темноте из-за неправильно подключенных проводов, по сценарию, лишь в чем-то поверхностно отражающем, а то и просто пародирующем волшебство настоящей индийской сказки.

Мы поставили на его могиле камень, косой скол черной-причерной, наверное, метеоритной глыбы (нам раскопал его в запасниках Геологического музея наш товарищ, подрабатывающий сторожем). Мы все как-то разошлись, разбрелись после этого. И многие заметили: в нашем городке перестала появляться качественная индийская конопля. А ведь кто-то доставлял ее, найдя самую короткую тропинку в горное и неизведанное сердце индийской сказки.