Вилла Сербелиони. Роман со сдвигом

Уважаемые читатели!
 
Романы и рассказы имеют бумажный эквивалент.
Пожалуйста, наберите в поисковой строке такие данные:
1. Эдуард  Дворкин, «Подлые химеры», Lulu
2. Геликон,  «Игрушка случайности», Эдуард Дворкин
Все остальные книги легко найти, если набрать «Озон» или «Ридеро».











«И сказал Господь: «Вселенная бесконечна,
а отступать некуда!»
свидетельство Михаила Архангела

«В роман все уходит… это, как океан:
берегов нет или не видать, не тесно,
все уместится там».
И.А. ГОНЧАРОВ. «ОБРЫВ»

«Я говорю тут не с детьми и не с народом,
а с просвещенной Академией».
А. ШОПЕНГАУЭР. «Об основе морали»

1.

Осторожно он вышел из уборной.
Стараясь не наследить, мелкими шажками двинулся по коридору.
В кладовке или на кухне?
Раскидывая хлам, в очередной раз он давал слово быть осмотрительнее и не попадаться в одну и ту же ловушку.

В жестокой супружеской игре, что вела с ним Вия Оттовна, это был любимейший ее ход. Утром, прежде чем уйти на работу, жена обыкновенно полностью сматывала туалетный рулончик, оставляя на пластмассовом штырьке лишь обглоданный картонный валик. Погруженный в себя Михаил Викторович спохватывался слишком поздно. Уже по необходимости потянувшись за бумагой и обнаружив  с ю р п р и з ,  в положении неловком и глупом, он вынужден был отправляться на поиски, и почему-то именно тогда начинал звонить телефон. Чаще всего это был глухой приятель Дмитрий, реже – кто-нибудь из Бюро, по срочному…
Стараясь угадать, Михаил Викторович помедлил и все же поднял трубку.
- Не надоело?! – тут же закричал глухой. – С твоими возможностями!.. Можешь   в с ё  и разбрасываешься по пустякам!.. Брось к чертям!.. Делай дело!.. Сей вечное!.. Ты – Васнецов!
Михаил Викторович обыскал взглядом полки. Кажется там, в коробке из-под пылесоса…
- Нет, Дима. Не тот я человек и не тот Васнецов.
- Тот!  - ярился многолетний оппонент. – Именно тот! Тот человек и тот Васнецов!
Далее послышался шум, звуки борьбы, по пластмассе стукнуло, и связь оборвалась. Михаил Викторович схватил рулончик, побежал на прямых ногах, привел себя в порядок. Снова зазвонил телефон. Нет уж! Продолжать вечный и бессмысленный разговор не было никакого желания. Он перешел в ванную. Немедленно принять душ, постоять под очищающими струями, привести в порядок мысли, просто вымыть голову!
Он пустил воду, не глядя, вылил на ладонь сколько уместилось шампуня и переправил себе в волосы. Что это? Вместо душистой пены… Михаил Викторович понюхал флакон, потом лизнул содержимое. Подсолнечное масло. Еще один ход Вии Оттовны!
Отмывшись, на кухне он медленно потянул ручку холодильника. В начале лета – и это было незабываемо! – оттуда, из глубины морозного чрева, ему на грудь с истошным криком выпрыгнул чудовищный багровый петух!.. На сей раз, вроде бы, все нормально. Яйца, масло, джем.
Внимательно осмотрев каждое яйцо – жена могла шприцем оттянуть содержимое и закачать внутрь, скажем, чернила – и не обнаружив подвоха, он опустил две штуки в кипящую воду, подумал и добавил еще три. Кто знает, каким выдастся для него этот день?! Возможны физические нагрузки. Он должен быть в форме.
- Счастье – в возможности применения наших совершенств! – гаркнул вдруг дурным голосом старенький репродуктор.  Счастье зависит от веселого настроения! Веселое настроение – от состояния здоровья! Здоровье – от движения! ДЕШЕВЫЕ И ПРОЧНЫЕ КОСТЫЛИ – ВОТ, ЧТО ВАМ НУЖНО ДЛЯ ПОЛНОГО СЧАСТЬЯ! ИМЕННО ТАКИЕ ПОСТАВЛЯЕТ В ПРОДАЖУ ВСЕМИРНО ИЗВЕСТНАЯ ФИРМА…
Михаил Викторович намертво вырубил ересь и с аппетитом поел. В солонке оказалась соль, в сахарнице – сахар. Допивая чай, он услышал звонок. На этот раз в дверь.
Он открыл и увидел девушку с копной черных волос. Только что получивший калории здоровый мужской организм реагировал просто и естественно. Член Михаила Викторовича приятно напрягся и уперся в изнанку купального махрового халата.
- Проходите, - пригласили нежданную гостью оба.
Плавно она проплыла мимо них.
Михаил Викторович открыл дверь спальни Вии Оттовны.
- Сбрасывайте все сюда! – велел он.
Подчинившись, девушка сбросила копну в угол. Волосы предназначались для жены и были конскими. Из таких получались дешевые и прочные парики. Лучший в городе постижер Вия Оттовна держала в центре города собственную мастерскую, но заготовители иногда приносили сырье на дом. Вваливались мужики, плечистые, грубые, пропахшие навозом, ворванью и лошадиным потом, шумно вздыхали, чесали кнутами спины, жаловались на дороговизну, норовили стянуть из прихожей шапку или жестянку с ваксой. Появлялись и бабы. Корявые и рябые, с неизменной мутной каплей на конце шелушащегося красного носа, в грязных кожаных фартуках.
Девушка пришла впервые.
И какая!
Не скрытая более громоздкой ношей, она стояла теперь во всем своем очаровании. Тоненькая, перегибистая, с высокой волнующейся грудью, здоровым румянцем во всю щеку, огромными, задумчивыми и ненакрашенными глазами. Внезапно Михаил Викторович понял, что перед ним -  ч и с т а я  д е в у ш к а ,  каких в реальной жизни-то и не бывает! Тут же, застыдившись себя, плотского, он неуклюже спрятал член в складках халата.
И еще – несомненно, она была ему знакома! Но где мог наблюдать он этот поворот головы, просвечивающее нежное ушко, юное тело, дышащее сладкой негой?
Низко поклонившись, девушка грациозно устремилась к выходу. Растерявшийся Михаил Викторович не вымолвил ни слова.
Взволнованный, с растревоженной душой, шагал он по квартире, силился               в с п о м н и т ь  и не мог. В ушах звучала неземная музыка. Ангельские голоса пели. Сердце Михаила Викторовича колотилось гулко и сладко.
Медленно, чтобы не расплескать ощущений, он приблизился к окну, потянул створки. Осенний теплый воздух обдал кожу, контрастнее обрисовались деревья на газоне, мелькнул, взмыл и исчез в восходящем потоке золотой кленовый лист. Музыка сделалась громче, голоса отчетливей. Это была баховская месса си минор. В квартире этажом выше. Справившийся с первым восторгом Михаил Викторович начал разбирать слова, подтянул для верности итальянско-русский словарик. Текст был новым и абсолютно незнакомым.
«Думи пьяччо, думи пьяччо, - пели две итальянки. – Ничто, бамбино, не ново под луною, серебряною и большою. Если где что случится, позже непременно опять повторится. Была трагедия – станет фарс, слабый не полетит на Марс!..»
За спиной отчаянно трезвонил телефон – переполненный неясными предчувствиями Михаил Викторович никак не реагировал. Внизу разворачивались сцены городской жизни, старики со стершимися лицами шли, покорно волоча разнокалиберные тележки, множественные кошки, подрагивая, чувственно обнюхивали шины припаркованного новенького автомобиля, выполз из-за поворота и тряско покатил в будущее длинный охряный трамвай.
Михаил Викторович закрыл окно, взял бритву-жужжалку, принялся водить по щекам. Смотрело из зеркала приемлемое среднестатистическое лицо. Глаза, нос, уши. Сам он в зависимости от обличья делил человечество на две категории. В первую попадали счастливчики, унаследовавшие лица благородные, штучные, ручной по голубой кости резки. Ко второй отходили все прочие с лицами рядовыми, обыденными, массового производства, нередко  ф и з и о н о м и я м и ,  проштампованными в спешке на безостановочном природном конвейере. (Встречались и так называемые «залепленные лица», но об этом разговор отдельный. )
Штучное, ручной работы лицо было у Вии Оттовны. Удивительно белая, с какой-то даже синевой кожа, лоснившаяся и бликовавшая на ярком свете, глаза, один больше другого, никогда не мигавшие, с ровным желтым огоньком внутри, римский классический нос, чуть раздвоенный на конце и упиравшийся в яркие мускулистые губы. Какими были волосы жены сказать Михаил Викторович затруднялся – Вия Оттовна меняла парики несколько раз на дню, предпочитая иным ярко-рыжие и бледно-фиолетовые оттенки.
Михаил Викторович не помнил, как и почему женился. Вия Оттовна была из другого поколения, много старше его. Он помогал расшнуровывать ей корсеты, знал, что груди жены огромны, покрыты татуировкой с цветными чертями и русалками, а тело – курчавым жестким волосом. Еще Вия Оттовна явственно припахивала серой, и этот запах не могли скрыть самые слезоточивые дезодоранты…
Телефон не унимался. Михаил Викторович вынырнул из мыслей, прижал ухо к мембране.
- Васнецов, чего трубку не берешь? – Звонили из Бюро. – Деньги, что ли, не нужны?.. Приезжай!..
Он сбросил халат, натянул брюки, свитер, сунул ноги в туфли, нагнулся завертеть бантики.
Подрезанный все той же рукой шнурок лопнул и остался в пальцах.



2.

Подтянутый, собранный, в куртке на семи молниях, он вошел в офис Бюро, занимавшего первый этаж большого доходного дома. По сути своей в просторных, отделанных под орех и разделенных стеклянными перегородками помещениях находилась стандартная посредническая контора по трудоустройству. Имея соответствующие навыки, здесь можно было подобрать себе постоянное место, однако удавалось это не сразу, и до поры соискателям предлагались занятия разовые – на день, несколько, а то и на пару-тройку часов. Заявки, разумеется, поступали неоднородные, и контингент, стоявший на картотеке, норовил выманить работу полегче да понадежней. Михаил Викторович соглашался на любую.
Раскланиваясь со встречными, он приблизился к стойке, за которой сидела женщина с испитым лицом.
- Культуры у людей - ну, никакой! – жаловалась она товарке. – Родному языку, глупцы, не внемлют!.. Дала намедни объявление: «Женщина с испитым лицом желает познакомиться…».  И что ты думаешь?! Звонят теперь всякие и изгаляются: «А вы бы пили поменьше, женщина!». Невдомек уродам, что «испитое» - это «изнуренное»! Работаю я много, оттого… Что посоветуешь, Васнецов? – заметила она Михаила Викторовича.
- Напиши, Валюша, «авантажная женщина» или «жовиальная», - энергично пошутил он. – В России всегда иностранное было в моде.
- Лучше уж «жопиальная», - вмешалась соседняя диспетчерша. – Мужики до этого сами не свои.
- Придется, видимо! – Окоротив себя, Валентина разыскала заявку. – Вот, срочная. Разнорабочим в ЖЭК. Подпиши у Басурмана.
Яков Евсеевич Басурман был главным администратором, двигателем внутреннего сгорания и душой фирмы. Некогда театральный режиссер, впитавший с молоком актрисы-матери идеи великого Станиславского, он продолжал служить искусству и в новых, не столь подходивших условиях.
- Что же, - обеспокоенно забегал он вокруг Михаила Викторовича. – Так и пойдете?
- А чего? – раззадоривая старца, Васнецов простецки развел руками. - Спецодежду обязаны выдать на месте.
- Вы что же – за дурака меня принимаете?!. Туфли у него блестят, брюки наглажены, свитер, видите ли, мохеровый… куртка за двести долларов! И это рабочий     ЖЭКа?! Да вы бы еще фрак напялили!.. Нет, нет и нет! – Басурман смахнул со стола бланк наряд-заказа. – Только через мой труп!.. – Он распахнул дверцы одного из многочисленных, стоявших в кабинете платяных шкафов и принялся перетряхивать содержимое. На свет извлечены были простреленная тельняшка, определенно, из «Оптимистической трагедии», чудовищные, сшитые из кусков штаны с мотней в комплекте с засаленным кургузым пиджачишкой без пуговиц («На дне») и горьковский же пыльный картуз. Подчинившись, Михаил Викторович переоделся. Не согласился он только на толстовские лапти, выторговав себе вполне пристойные опорки в духе Фонвизина. В довершение всего ветеран сцены заставил Васнецова прополоскать рот спиртом, вымазал ему лицо сажей, выпустил из-под козырька чуб и приклеил к щеке реквизитный окурок.
- Вот вы и работник жилищной сферы!.. Теперь возьмите эти ведра, пройдитесь… да не так! Ступайте тяжело, враскорячку! Вы же с бодуна! Представьте – тело ломит, башка трещит, во рту кошки нассали!.. Прониклись? Вот, уже лучше… совсем хорошо! Споткнулся, упал – да вы, сударь, талант!.. Ругаться можете?
Михаил Викторович попробовал.
- Не верю! – Старый режиссер энергично стукнул кулачком, вошел в образ и чесанул в Бога, душу и мать так, что Васнецов заслушался. Что и говорить – это была знаменитая школа МХАТа!
Под окнами сипло засифонили. Басурман приподнял занавеску.
- Ладно! – Он размашисто подписал бумагу. – Отправляйтесь. Там за вами - мусоровоз…
Работы оказалось не так много.
Михаил Викторович вычистил несколько помоек, спилил сгнившее дерево, откачал воду из подвала, заменил разбитое стекло.
Он понравился женщинам-дворничихам, заслужил похвалу начальницы ЖЭКа, от себя выставившей ему бутылку.
- Взяли бы тебя на постоянно, да завтра Афанасий вроде как из запоя выходит… трое детей у паразита – не выгонишь…
Держась подальше от прохожих, Васнецов вернулся в Бюро. В залах было полутемно и пустынно. В единственно освещенной секции сидела дежурная диспетчерша. Он сдал закрытый наряд и пошел в душевую.
Горячие сильные струи смыли приставшую грязь и скверный запах, осталась лишь приятная мускульная усталость. Михаил Викторович не торопился, стараясь смыть и воспоминания о только что закончившейся трудовой деятельности.
Хлопнула дверь. В душевую вошла Валентина, уже голая.
- На сегодня все, - объяснила она. – Я уже заперла.
Груди у Валентины были вислые, спущенные, с морщинистыми темными сосцами, живот, немного кривой, свешивался на сторону, огненно-рыжие волосы на лобке свились клубочком.
Ополоснувшись где нужно, она протянула Васнецову густо намыленную мочалку.
- Давай-ка, потри спину!
Валентина пригнулась, расставила ноги на ширину плеч и, изготовившись к толчкам, уперлась ладонями в лавку. Зад действительно оказался лучшим ее местом. Аккуратный, гладкий, налитой, в форме положенной на бок восьмерки, он производил отрадное впечатление.
«Может и найдет свое личное счастье», - думал Михаил Викторович, равномерно толкая мочалку по худой и веснушчатой спине…
Домой он возвращался шальным, последним троллейбусом. В проходе длинно прокатывались пустые бутылки. Водитель целовался с кондуктором, посадив его себе на колени. Сползая с изрезанных сидений, спали измученные пассажиры, и каждому снилось, что с коробкой торта, вином и цветами он едет на такси к любимой женщине.
В родном подъезде на удивление ярко светились лампы. Он торкнулся в почтовую секцию, вынул газету и несколько конвертов. Лифт не работал. Михаил Викторович развернулся к ступеням – тут наверху раздался истошный вопль, и в пролет хлынул поток крови.
 Со всей возможной скоростью Васнецов добежал до своего тринадцатого этажа, успел и оказался первым. За ним уже бежали другие.
Громадный Яндемиров из квартиры напротив резал на площадке барана.
- Дэржи, дарагой! – улыбаясь, он протянул Михаилу Викторовичу здоровенную мохнатую ногу. Потом отрубил и передал другую. Сам он ел только бараньи яйца, терпеливо отваривая их в мадере, остальное раздавал соседям. Васнецова тут же отодвинули в сторону – за ним образовалась приличная очередь, к ней присоединялись все новые желающие.
Поблагодарив добряка, Васнецов не без труда отпер дверь квартиры, сунул окровавленные ноги в раковину, перевел дух. Вии Оттовны не было, он мог чувствовать себя не скованным условностями супружества – на душе стало легко, он разогрел макароны, заварил чай и, жуя, развернул газету.
«Некогда молодой и прыгучий, наш президент сделался грузным и старым. Систематически он почесывает внизу, а недавно заснул на встрече в верхах…»
Михаил Викторович зевнул, принялся перебирать письма. Обыкновенно все они были с образчиками волос и адресовались Вии Оттовне. На сей раз одно подписано было ему. Необычного образца желтый конверт, такая же желтая бумага.

«Милейшiй господинъ Васнђцовъ!

Пишу изъ Италiи, съ виллы Сербелiони.
Мђста тутъ сказочныя и совершенно не обезображены людьми. Сами условiя мђстности не позволяютъ нагородить въ чудђсном паркђ одну изъ тђх громадныхъ казармъ съ кафэ-шантанами, которыя испортили столь чудные уголки, особенно въ Швейцарiи. Красота здђсь совершенно исключительная! Что за разнообразiе точекъ зрђнiя на такомъ ничтожномъ пространствђ, что за видъ изъ оконъ гостиницы на заливъ Лекко или съ самаго мысочка на другой заливъ с Альпами, теперь еще покрытыми снђгомъ!
А сколько чудныхъ уголковъ въ паркђ, гдђ такъ хорошо схватить бабенку изъ мђстныхъ, задрать юбки – панталоны здђсь не приняты – да и засунуть по самую хряпку! При одном воспоминанiи и слюнки текутъ!
Не знаю, слыхали ли Вы о бђдном Шукинђ. Похоже, онъ свихнулся – не смогъ разрђшить вопроса, что является послђднимъ словомъ искусства и обязанъ ли онъ въ качестве передоваго мецената это слово поощрять.
Жаль его, но примђръ назидатђльный, только едва ли кому пойдетъ впрокъ. Онъ, вђроятно, потому и свихнулся, что не совсђмъ потерялъ здравый смыслъ и вкусъ, а за нимъ придутъ и другiе, от того и другого свободные.
И главное – у насъ  в с е  г о т о в о .
Приђзжайте, не откладывая – заждались.

Искренно Вам преданный К. ТИМИРЯЗЕВЪ
Италiя, вилла Сербелiони
29 Марта 1918 г.


 
3.

Перед сном он как обычно запер дверь своей комнаты, и как обычно это не спасло. Вия Оттовна выбила замок, ворвалась, мучила, тянула из него жилы, пила жизненные соки и только с первыми лучами солнца сгинула, оставив его поверженного и разоренного. Все же Михаил Викторович немного поспал. Снились ему высокие росные травы, пруд-озерцо с длинной гатью и очень прозрачной водой. На берегу, обхватив колени, сидел в задумчивости Яков Евсеевич и высоким чистым голосом тянул «Хаву Нагилу».
На кухне в раковине валялась обглоданная до кости баранья нога, другая была лишь немного надкусана. Васнецов содрал разорванный меховой чулок, обмыл, зачистил конечность, посыпал солью, целиком выложил на противень, полил тремя ложками сливочного масла и поставил в духовку.
По телевизору крутили рекламу.
- Мировая воля тождественна себе всегда и во всем. Это настоящая и единственная вещь в себе, - занудливо бубнил с кафедры аскетичный философ. Тут врывались снопы света, вступала веселая музычка, появлялась девушка в безукоризненно белых трусах. – Не верьте! – взывала она к зрителям. – Единственная и настоящая вещь в себе – «ТАМПАКС»!..
Мясо скворчало, пахло, исправно поливая его соком, Михаил Викторович попутно занимался гарниром – отваривал картофель, сдабривал томатом фасоль. Готовое блюдо он украсил зеленью петрушки и посыпал укропом.
Раздался звонок – в дверь. Цыгане принесли мед.
Чумазые золотозубые тетки трясли юбками, кричали, хватали его за руки, мазали лицо растопленным сахаром, норовили прошмыгнуть внутрь. Васнецов категорически не впускал.
Мало-помалу он выдавил дикое племя наружу, оттер пот со лба и вернулся на кухню.
Баранья нога с зеленью.
Отварной картофель.
Фасоль в томате.
В с е г о  э т о г о  н е  б ы л о !
Втягивая остатки запаха, он заглянул под стол, в раковину, поискал в комнатах. Безуспешно!
В холодильнике нашлись остатки вчерашних макарон. Михаил Викторович вывалил ком на сковородку, сыпанул в стакан гранул, плеснул кипятка. Чай не заваривался. Васнецов понюхал пар, скривился, высыпал из банки на ладонь щепоть псевдозаварки.
Толченый чертополох. Привет от Вии Оттовны!
Внизу, под окнами прошли сытые цыганки.
Зазвонил телефон.
- Ты, Танечка? - спросил возбужденный мужской голос.
Соседи поставили пластинку. Недоносок из новомодных пищал так, что закладывало уши.
Михаил Викторович врубил пылесос, стал счищать приставшие к паласу волосы.
Снова зазвонил телефон.
- Тань, ну чего ты?! – тот же возбужденный пытался-таки его уговорить. – Я вина взял, леденцов пакет…
Васнецов чесанул в Бога, душу, мать, как учили его Басурман и Станиславский.
- Воля производит только самое себя, - ожил на кухне репродуктор. – Мы же производим самое качественное и недорогое сантехническое оборудование!
Зазвонил телефон.
- Слушай, вонючка!.. – загремел Михаил Викторович.
- Татьяна, давай я приеду? – гнул свое гормональный.
- Черт с тобой – приезжай! – сдался Васнецов.
В Бюро терпеливо ждали, когда он сядет на унитаз. Васнецов пробовал перетерпеть и не смог. Телефон тут же истерически зашелся. На прямых ногах Михаил Викторович вышел, взял трубку.
- Есть работенка, - сообщил диспетчер…
На лавочке у подъезда сидел пенсионер Прохоров. Михаил Викторович уважительно приветствовал ветерана.
- Как здоровье, Тихоныч?
- Не жалуюсь. – Старик не отпускал. – Гемоглобин – 130, лейкоциты – 5, палочкоядерные – 0,100, эозинофилы – 0,200. Кровь с молоком!.. А сам как? Что-то бледный… ну-ка, ну-ка… вроде пульс слегка…
Васнецов насилу отобрал руку.
- Да все в ажуре!
- Нет, ты про мочу скажи, - не унимался дотошный. – Осадка нету? Прозрачная? А билирубин какой? Кетоновые тела? Уробилиноиды? Индикан?
- Да что ты, Тихоныч, каждый раз! Не знаю. Мне же не сто лет!
- Да уж, не сто, - другим каким-то голосом проговорил Прохоров и тут же снова сбился на старческую скороговорку. – Но анализы, милок, все равно сдай! От тебя не убудет, а дело полезное, богоугодное…
В Бюро его направляли на сталепрокатный завод. Времени до начала второй смены оставалось навалом, и Васнецов решил пройтись.
День выдался погожий, солнечный. По серо-голубому, с блестками, небу плыли аккуратные штучные облака. В купах деревьев трепетали невзрачные городские птицы. Прохожие шли, думая, как бы прокормить семью. Притягательно-скверно пахло шавермой. Михаил Викторович вспомнил, что толком не поел. Поискав по карманам, он купил обсыпанный маком бублик и присел на скамейку. Поблизости разворачивался концерт. Перед почтенной публикой выступали двое – мужчина в потрепанной фетровой шляпе и мальчик-хохол в заношенных, дырявых шароварах. Мужчина растягивал мехи баяна, мальчик-хохол пел высоким ломким голоском.
«Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся га-аришь в огне», - подпел мысленно Васнецов хорошо знакомый текст…
На заводе его сразу провели к главному технологу.
- Шихту, что ли, покидать? - Михаил Викторович шмыгнул носом.
- Мы заказывали специалиста! – жестко отрубил начальник. – Заболел мастер. Мартен знаете?
- Чего там знать, - еще не перестроившись на другую роль, Васнецов ковырнул в ухе. – Дело нехитрое, сызмальства приучены…
Они прошли в цех. В огромных печах гудел расплавленный металл. Михаил Викторович прислушался.
- Звук не тот. Здесь! – Уверенно он подошел к мартену, надел защитные очки и поднял заслонку. – Так и есть. Чугуна пересыпали, а стального лома пожалели… надо подбросить. – Он прикинул на пальцах. – Килограммов триста.
Главный технолог заглянул в огненную пасть.
- Может, двести пятьдесят? – неуверенно спросил он. – Мы включились в борьбу за экономию.
- Недовложите – пойдет брак, - объяснил Васнецов эконому. – Прокат получится хрупкий... застывая, даст раковины… А это что такое?!
- Изложницы…
- Сам вижу, что не мыльницы! - Михаил Викторович нахмурился и понюхал остывающие чушки. - Это же нержавейка! Характер застывания спокойный! А нужен какой? Отвечайте – я вас спрашиваю!
Главный технолог, потупясь, смотрел в пол.
- Характер застывания нержавеющей стали, - едва сдерживался Васнецов, -             п о л у с п о к о й н ы й !  Сию же секунду отправить на переплавку!.. А здесь, а здесь… батюшки-святы!..
Втянув голову в плечи, главный технолог бежал к выходу.
Васнецов в темпе созвал сталеваров.
- Работаем по-новому! - объявил он. – Здесь варим углеродистую, тут - легированную. Углеродистую доводим до конструкционной, легированную – до инструментальной!.. Ты, - он показал на старика с обугленной длинной бородой, - отвечаешь за жаропрочность!.. Ты, - Михаил Викторович ткнул в человекообразного парня, - за электротехнические свойства! Всем понятно?.. По местам!..
Он собирался уходить, и тут выяснилось, что на предприятии не знают толком технологии производства стальных изделий дальнейшего передела. Он остался и битый час твердил о рельсовых креплениях, белой жести и оцинкованном железе. На порошки черных металлов уже не оставалось сил…
Его подвезли на директорском лимузине. За квартал от дома Михаил Викторович отпустил машину. Нужно было проветрить голову.
Он шел в белесых рассветных сумерках, с наслаждение вбирал сырой бодрящий воздух. Из ушей, стихая, выходили промышленные шумы, ноздри интенсивно выдыхали тяжелые запахи металла.
Сзади послышался какой-то шорох. Васнецов полуобернулся. Фигура в тренировочном костюме выпрыгнула из кустов с намерениями очевидными и малоприятными. Михаил Викторович встретил нападавшего рефлексным ударом ноги. Недоброжелатель тяжко рухнул на кучу листьев, но с боков выскочили еще двое. Одного Васнецов уложил хуком справа, другого – прямым в голову.
Сверху свалились четверо. Ему пришлось повозиться, прежде чем уложить их на асфальт, и тогда со всех сторон его атаковали восемь рыл. Сзади накинули сетку, Васнецова сбили с ног, подхватили, поволокли к появившемуся автомобилю.
И тут!
Из-под земли выросли  д р у г и е  люди. Мгновенно, молча, они вырубили бандитов, побросали тела в невесть откуда взявшийся фургон – и будто не было никого и ничего.
Из подъезда выскочил Прохоров, за ним – Яндемиров. Они содрали сеть, с беспокойством заглянули Васнецову в лицо.
- Как ты?
- Точно не знаю – завтра сдам анализы…
Немного ныли сбитые фаланги пальцев. Остальное, вроде бы, функционировало нормально.
Дома он сел на кухне, сжал руками голову.
Визит таинственной девушки.
Письмо из прошлого.
Нападение на улице…
Многовато.
Он должен взять тайм-аут.


4.

Он должен был отдохнуть, привести в порядок нервы.
В последнее время не ладилось с работой, в доме был беспорядок, и еще – этот Стасов, гора тряского протухшего сала! Из-за каких-то пустяков у них в клубе едва не дошло до дуэли! Оба вспыльчивые, резкие, они стояли друг против друга, и каждый готовился дать и получить прилюдную звонкую пощечину, плюнуть в ненавистное лицо и с отвращением утереться самому. Васнецов отменно фехтовал – он с легкостью проткнул бы Стасова шпагой, зарубил саблей или снес дурную голову напрочь старинным двуручным мечом, что лежал у него в реквизите, но коварный критик мог выбрать пистолеты, а стрелял Виктор Михайлович из рук вон, в вальдшнепа не попадал с пяти саженей… Хорошо, Мясоедов поспел вовремя – оторвался от извечной своей отбивной, встал между ними, урезонил, развел в стороны, дал выпить водки. Другие только смотрели, хихикали, кто-то даже зарисовывал. Передвижнички! Шильдер, Корин, Клодт… Придворные ея величества буржуазии поставщики! Пошляки! Угодники!..
- Обедать! – закричал он в комнаты, сбрасывая на ковер пальто, шляпу и перепачканные калоши. – Обедать, черт подери!
Никто не отозвался.
Жена по обыкновению рожала у себя в комнате. В семье было уже восемь или девять нахлебников, теперь должен был появиться девятый или десятый.
Васнецов схватил палку, принялся колотить по чему попало.
В столовую боком ввалилась служанка.
- Будет вам мебели крушить, барин! Небось, новых не купите! – Она поставила на стол тарелку с супом и его любимую лапшу с грибами.
Виктор Михайлович сунулся было к горячему, но тут же швырнул ложку на ковер.
- Что же, опять?! – Он задыхался от бешенства. – Гадость какая! Лапша полосочками! Знаешь ведь – я требую нарезать тесто квадратиками! А каперцы где?!
- Квадратиками сами нарезайте. Каперцы бесплатно не отпускают. А кричать будете – больше ко мне ночью не приходите!
Деваха подобрала с пола одежду и удалилась.
Он торопливо похватал еду, ушел к себе в мастерскую, раскидал загрунтованные под репродукции доски, упал на продавленную кушетку и по рукоять вонзил резальный нож в завалявшийся номер «Нивы».
Авиатор Блерио! Исторический, видите ли, перелет через Ла-Манш! Будто его переплыть нельзя!..
С улицы раздались ужасные, терзающие слух звуки. Васнецов вскочил, раздвинул шторы. Нищий хохол крутил ручку расстроенной шарманки. Заморенный ребенок пронзительно пел, срываясь и фальшивя.
- Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся га-аришь в огне!..
Пробками из плотно свернутой фильтрованной бумаги Васнецов заткнул уши. Стало легче. Уговаривая себя немного поработать, он разминал пальцы – следовало закончить срочный заказ. Решившись, Виктор Михайлович подошел к подрамнику, отодвинул его и вытащил гремящего жестяного барана. Мясник обещал хорошо заплатить за вывеску, дел оставалось всего ничего. За четверть часа он вызолотил барану голову, не удержался и тем же колером подмалевал яйца. Теперь было по-настоящему хорошо. Художник обернул поделку газетами, надел непросохшую одежду и вышел прочь.
На головы сыпался осенний мелкий дождик. По мостовой, разбрызгивая лужи, неслись разномастные экипажи. В четырехрожковых фонарях металось синее газовое пламя. Мужик с лотком на голове прошел, едва не задев Васнецова плечом. В окнах бельэтажей проглядывали неясные женские очертания.
Мясник остался доволен, смеялся, едва ли не похлопал Виктора Михайловича по плечу, заказал изобразить в красках падающий из мясорубки фарш, отслюнил ассигнацию, подумал и добавил горсть мелочи. Униженный художник вышел, купил у разносчика обсыпанный маком бублик и принялся жевать его, подставив ладонь под осыпающиеся сдобные крошки. Молоденькая проститутка распахнула розовый атласный редингот, под которым в пупырышках было упругое свежее тело. Фаллос Виктора Михайловича приятно напрягся, изогнулся и уперся в изнанку плотных бязевых подштанников. Лежавшей в кармане ассигнации хватило бы на недолгое свидание в нумере, но что он принесет домой, как посмотрит в лицо детям?
Он не был развратником и не терпел пошлости – в нем клокотали требовавшие выхода жизненные силы. Выход был в творчестве, но с этим последнее время серьезно не ладилось. Стояла неоконченной несколько лет картина «Мужики с тачками». Казалось, все было готово – и мужики, и тачки. Тачки изображены были в центре полотна, мужики разошлись к краям. Мордатый парень в чуйке, запрокинув голову, пил горькую из оплетенной баклаги. Другой, в стоптанных чунях, ожидая очереди приложиться, отвернувшись, мочился в черно-желтый снег. Опустившийся жалкий старик, немощный и полубезумный, готовился сходить по-большому… Картину хвалили, Крамской рвался выставить ее в Манеже, сулил успех, но Васнецов чувствовал, знал, что мужики у него  н е   т е ,   да и тачки тоже…
Внутри него бурлило, клокотало, пенилось и не могло вылиться. Спасали женщины. После коротких яростных соитий он ненадолго успокаивался…  Жена, служанка, подвертывались и другие. Сердечных привязанностей не было. Жену он, впрочем, любил, но так, как любят некоторые домашних чистых животных. Расположившись где-нибудь в креслах, с книгой, мог положить Сашеньку себе на колени, рассеянно ласкал, гладил иногда жестко против шерсти и думал о своем – далеком, туманном, прекрасном…
- Виктор, ты ли это? – вывел его из отрешенности знакомый до боли голос.
Васнецов вздрогнул, засветился, развел руками. Василий Поленов!
Они обнялись, разменялись поцелуями. Стояли и не могли наглядеться друг на друга.
- Вернулся, значит! – шумно радовался Виктор Михайлович. – А я давеча говорю жене – не иначе запропал наш Василий в своих Палестинах!
- Как Сашенька твоя? Небось, опять рожает?
Васнецов досадливо плюнул. Обмениваясь беспорядочными первыми вопросами, они стояли на мокром тротуаре. Прохожие с ненавистью толкали их, пинали тростями, дамы спицами зонтов норовили выколоть глаза.
- Пойдем, - Поленов тянул его за обшлаг. – Затопчут здесь.
- Куда же? - Виктор Михайлович неуверенно стронулся с места.
- Вестимо куда – на рынок… картину продавать.
Только сейчас Васнецов разглядел зажатый под локтем друга большой, обмотанный рогожей прямоугольник.
- Так ведь темно уже.
- Ничего, там фонари…
- Что за картина?
- Сейчас покажу. – Они зашли в подворотню, выгнали собак. Поленов развязал бечевку. – Вот… «Христос и грешница». Это, - он ткнул в фигуру слева, - Христос, а здесь – грешница….
Виктор Михайлович посмотрел.
- Мне кажется, Василий, это – шедевр, - сказал он. – Тебе удалась композиция храма, прекрасно изображена природа, послеполуденный зной, толпа, грешница да и сам Христос. - Виктор Михайлович пригнулся, зажег спичку. – Вижу – он у тебя в новой трактовке, вовсе без нимба, красивый и мудрый в своей обманчивой простоте. Картина точно переливается перламутром и благоухает. Думаю, ее не следует продавать на рынке.
- Да я таких кучу наделал! – Польщенный Поленов затянул бечевку, и они снова вышли под дождь.
- Как там вообще… в Палестине? – спрашивал Васнецов.
- Жарко… верблюды, мавры… евреев видел – на Левитана похожи.
Художники громко рассмеялись.
- А женщины как? - Виктор Михайлович подернулся телом. – Я проститутку видел. Ты знаешь, импрессионисты мне чужды… а тут вдруг прочувствовал. Туман, все зыбко, призрачно, размыто… и розовый редингот плывет, а в нем пятном – плоть…
Продать «Грешницу» не удалось. Чистая публика, походя, называла копейки. Мужики обступили, стащили картузы, стояли, чесали в затылках. Предлагали меняться на овес, деготь, подводу картошки, привели живую вонючую свинью. Поленов едва не взял бочонок меду. Васнецов насилу увел друга с торжища.
- Снеси к Третьякову, - советовал он. – Павел Михайлович купит.
- Ни за что! Лучше выброшу! – Василий Дмитриевич сделал рукой жест, будто бросает картину в лужу. – Этот даст меньше всех да еще и душу вынет!
- Тогда к Щукину.
- Смеешься, что ли? Щукин свихнулся. Или не знаешь?
- Чего вдруг?
- Не смог разрешить вопроса, что является последним словом искусства и обязан ли он в качестве передового мецената это слово поощрять. – Поленов ступил в яму и потряс ногой, стряхивая капли.
- Пойди к Нечаеву-Мальцеву. Он-то в полном здравии. И при деньгах. Гофмейстер императорского двора, как-никак…
- Пошел бы, - Василий Дмитриевич густо покраснел, - да он всякий раз щиплется, и губы у него мокрые…
- Старик действительно гнусен, – Васнецов с отвращением плюнул. – Он и мне предлагал как-то полежать с ним на диване.
- Тебе – хоть на диване… меня на пол валил… - Поленов свистнул извозчика. – Попробую к Мамонтову, у него хоть накормят!
- Счастливо продать! – пожелал Виктор Михайлович, но глуховатый Поленов не расслышал.
Дождь кончился, Васнецов опустил воротник и направился к дому.


5.

Был выходной.
В эластичных трусах с яйцгалтером, после контрастного омолаживающего душа, ощущая бровями и крыльями носа непросохшие теплые капли, Михаил Викторович перебирал в платяном шкафу рубашки, дабы выбрать подходившую к случаю.
Эту, подаренную женой, канареечно-желтую с летящей на помеле ведьмой и избушкой на курьих ножках? Или невесть как попавшую к нему старинную ситцевую косоворотку? Может быть, просто белую с черным  галстуком или черную с белым?
Вия Оттовна уже оделась. На ней был короткий красный балахон, из-под которого торчали байковые с начесом панталоны и бледно-фиолетовый парик. Прихорашиваясь у зеркала, она курила смешанную с самосадом марихуану.
- Нет высшего смысла жизни, ибо жизнь конечна! – выкрикнул из угла пронырливый потный субъект. – И все-таки  е с т ь  с м ы с л  заглянуть в наши магазины, торгующие по баснословно низким ценам!..
Васнецов выключил телевизор.
- Скажи, Вия, - решился Михаил Викторович, - та девушка, что принесла копну волос…
- Влюбился, мать твою! – Жена хрипло захохотала и выпустила ему в лицо клуб зеленоватой едкой дряни. – В мудачку! Вот паразит на мою голову!
- Нет же… просто она смутно мне знакома… будто я видел ее уже когда-то. Скажи, кто она?
Вия Оттовна налила в стакан спирта, выпила, откусила от хлебного каравая.
- Видел – не видел!.. Грунька это, дочь старика Корнакова из Малых Грязей… Ты готов, что ли? Я сейчас!
Она быстро перетянула себе жгутом руку, ввела дозу и ловко взапрыгнула в сапоги.
На стенках лифта за ночь появились новые непристойности. Вия Оттовна с удовольствием рассматривала рисунки, читала надписи, успела помадой приписать кое-что от себя.
Они направлялись к Кощеевым, людям Васнецову малознакомым, каким-то партнерам жены по волосяному бизнесу. На улице, заложив пальцы в рот, жена свистнула так, что с ближайшего дерева посыпались вороны. Остановились восемь или десять машин. Вия Оттовна выбрала заржавленный «Запорожец», они втиснулись внутрь и со скрипом и скрежетом поехали.
За окнами разворачивались нетипические для осени пейзажи. Трясли молодой клейкой листвой кривые городские деревья. Роями носились брачующиеся возбужденные насекомые. Истекающие потом люди плашмя лежали в сочных травах газонов. По обнаженной плоти прямой наводкой било ослепительно яркое солнце.
Они приехали и сразу усажены были за огромный стол с бутылками и разноцветной припахивающей едой. Как оказалось, праздновался день рождения хозяина.
Гостей была туча.
Напротив Михаила Викторовича, покачиваясь как в седлах, сидели три богатыря. Средний, наиболее живописный и похожий на Карла Маркса, приложив ладонь ко лбу, осматривался в поисках подобающего ему напитка. Выбрав, он потянулся, налил в кубок «Сибирской», постучал, требуя внимания. Все притихли.
- Что же, - окая, басом произнес он заготовленное. – Поздравляю, Евпатий Коловратыч! Живешь ты широко, раздольно, богато. Живи и дальше, как в сказке! Не болей!
Гости закричали, завизжали, закукарекали.
Кощеев, жилистый старик с длинной неопрятной бородой скрипуче обещал жить долго и счастливо.
- Это ж сколько вам стукнуло? – квакнула с места похожая на лягушку девушка с золотой короной в волосах.
- Не знаю. – Виновник торжества закинул бороду за спину. – Поверите ли – не считал.
Опрокинув по первой, гости набросились на еду. Богатыри на троих разламывали копченого кабана. Девушка-лягушка ковшиком выбирала из бочонка икру. Вия Оттовна одной рукой кидала в рот пищащих устриц, другой лила внутрь себя «Шампанское». Михаил Викторович с опаской придвинул блюдо с омаром и тут же отказался от намерения. Ему почудилось, что глаз океанической твари приоткрылся и свойски подмигнул.
Вокруг лязгали вилками, сопели, чавкали, урчали.
- Чувствую себя, в общем, неплохо, - делился с гостями Кощеев, - но иногда, знаете, ка-ак кольнет внизу… в мошонке, значит, будто у меня иголка в яйце спрятана…
Васнецов все же поел, выпил фужер коньяка и, разминая сигарету, выскользнул в коридор. Ему указали курительную комнату. Он вошел. Злобного вида карлик в тюрбане, булькая, курил кальян. Сделав несколько затяжек, Михаил Викторович вышел и заблудился в огромной квартире. Одну за другой открывал он многочисленные двери и никак не мог отыскать нужной.
Целенаправленно он продолжал поиски.
Очередная дверь.
Он приоткрыл ее и тут же захлопнул. У раскрытого окна скалил на солнце пасть огромный серый волк.
Переведя дух, Васнецов вошел в комнату напротив и замер. В центре на возвышении стоял волосяной диван красного дерева. На нем неподвижно, как мертвая, лежала хорошенькая бледная девушка. Повинуясь отчетливому желанию, Михаил Викторович нагнулся и поцеловал ее в губы. Она тут же открыла глаза, перевалилась на живот и выблевала на пол остатки яблока.
- Как же долго я спала! – розовея лицом, сказала она Васнецову.
Он сел рядом, и она положила голову ему на колени.
- А мы тут… я… в общем, в гостях, - хрипло заговорил он, предчувствуя.
- Мне кажется, - девушка заперебирала руками, - тут нечисто!
Он оглядел комнату – действительно вокруг раскидан был мусор.
Тем временем искусные пальчики отменно делали свое дело. Освобожденный из тесных трусов член Михаила Викторовича буквально ходил ходуном. Она поймала его обеими ладонями, принялась целовать, обхватила со всех сторон тугими теплыми губами и энергично задвигала головой.
Васнецов охнул, забился, сладострастно закричал. Внутри нарастало и вот - бахчисарайский фонтан исторгся из самой его сути, ударил в стену, огромным пятном расползся по обоям.
Кудесница, закрыв глаза, отдыхала на мягких подушках. Михаил Викторович поднялся, замкнул штаны и вышел в коридор. Пройдя несколько шагов, он вернулся и шариковой ручкой поставил на двери крестик.
Его отсутствие не вызвало никаких подозрений. Вспотевшая и расстегнутая Вия Оттовна глотала золотых рыбок. Богатыри разрывали теленка. Подвыпивший Кощеев поставил на стол сундук с ювелирными изделиями и демонстрировал гостям его содержимое. Девушка-лягушка била хрусталь и истерически хохотала. Кто-то лежал на полу.
Проголодавшийся Васнецов принялся есть и пить все подряд.
Какой-то вислогубый и редкозубый парнишка, по виду типичный Иванушка-дурачок, обгладывая кусок щуки, тыкал ему в лицо новеньким американским паспортом:
- Смотрите, завидуйте… я гражданин…
До поры Васнецов терпел, потом повалил парня, содрал с него портки, свернул синий паспорт трубочкой и всунул дурню в задний проход. Все одобрительно зааплодировали, Васнецову же стало стыдно за проявленную несдержанность. Он торопливо поднялся и вышел в коридор.
Немного поплутав, он нашел отмеченную крестиком дверь.
Девушка лежала на спине с закрытыми глазами. Васнецов наклонился, поцеловал в лоб. Она открыла глаза и перевалилась на живот.
- Как же долго я спала!
- Не так уж и долго! – Васнецов вжикнул молнией, сел поудобней, высвободил увеличившееся хозяйство. Мастерица исполнила номер «на бис». За секунду  д о           т о г о,  как и в прошлый раз, она увернулась. Михаил Викторович застонал, густая тяжелая струя вывалилась и растеклась лужей на паркете. Аккуратно заправив одежду, Васнецов вернулся к гостям.
Там ели сладкое, пили ликеры. Богатыри разламывали огромный торт. Вия Оттовна, раскинувшись,  храпела на скатерти. Ее балахон и даже панталоны были вымазаны кремом. Иванушка-дурачок пускал вольные ветры. Девушка-лягушка, обхватив раздувшийся живот, готовилась стать матерью.
Михаил Викторович нацедил из баклаги меду, выбрал печатный пряник, стал макать, жевал, подставляя ладонь под осыпавшиеся крупные крошки.
Огневушка-потаскушка, рыженькая, вострогрудая, выскочила откуда-то, запрыгала.
- Пошлите танцевать!
Вия Оттовна руками подняла тяжелые веки.
- Геть отседова, кикимора страшная! – Отогнала малолетку от мужа, перевернулась на другой бок.
Васнецов вышел в коридор, толкнул ногой заветную дверцу. Старая знакомая не шевелилась. Небольно, но чувствительно он щелкнул ее по носу.
- Давай, что ли!..
Садиться не стал – выпростался, подошел впритирку, притянул за голову к нужному месту, дернулся, выронил в почему-то подставленную мензурку последние три капли.
В гостиной все заканчивалось. Народ убывал, хозяин чахнул на глазах, свет был потушен, за окнами занимался новый день.
Михаил Викторович отыскал жену, попробовал взвалить ее на плечи, но отяжелевшее тело растекалось и соскальзывало. Помогли богатыри. Вчетвером они вынесли Вию Оттовну на улицу, положили на газон.
Где-то запел рожок. Богатыри разбежались по лошадиным силам, гикнули, умчались на ратные подвиги.
Васнецов сел на скамейку, вытащил сигарету.
Курил, прислушивался к внутренним ощущениям.
Странные они были.
Казалось ему отчего-то, что пребывает он в этом мире уже очень долго, столько, сколько другие люди и не живут.


6.

«Живет человек, в сущности, всего ничего, - пространственно размышлял он, укрываясь воротником от наседавшей водяной пыли, - а сколько сделать надобно!»
Осень выдалась на редкость холодной, мозглой, беспросветной, и от этого ощущение навсегда уходящего времени было еще пронзительней и больнее. Держа иззябшие руки в глубине продырявленных карманов, он направился в «Общество».
На канале в мутных волнах качались плывучие прачешные-купальни. Солдаты и бабы, шлепая вальками, стирали белье. Васнецов остановился, долго смотрел на баб, крутобоких, красномордых, с подоткнутыми мокрыми подолами.
Извозчик в ватном армяке подкатил на дутых резиновых шинах.
- Прокачу, барин!
- Пшел! – Виктор Михайлович погрозил кулаком. – Ездят тут всякие!
Старинный двухэтажный барский дом был совсем рядом. Васнецов перешел горбатый узкий мостик, взял направо, подобрал соскочившую разношенную калошу и толкнул заветную дверь. Здесь иногда ему платили. Реже, чем хотелось бы. «Общество любителей художеств».
В залах первого этажа с приставленными к носам лорнетами слонялись чисто одетые близорукие люди. Здесь развернута была «Периодическая выставка», и временами какая-нибудь поделка непременно покупалась. Был шанс и получить премию от мецената.
Брезгливо морщась, художник прошелся по рядам.
Придуманные, слащавые, заглаженные до олеографии пейзажи Шильдера. Бесконечные, раскрашенные сырым непроработанным тоном сосны. Сухие пошлые опушки березового леса. Экая безвкусица!
А этот тоже – Корин! С позволения сказать, преподаватель училища живописи!.. Мужичок-полевичок!.. Говорят, умеет управлять паровой машиной, летом работает на молотилке. Ну, и молотил бы хлеб, с пользой, чем малевать расхожие сюжеты без настроения и понимания природы! Мертвечина! Пакость!..
И  т а к о е  раскупается влет!
Он прошел еще несколько шагов и едва не плюнул в выставленный холст.
Клодт! Не художник даже, реставратор. Примитивная, жалкая мазня. Карикатура!..
Развернувшись, Виктор Михайлович замер. Сердце забилось гулко и часто. Висела картина,  н а с т о я щ а я ,  убивающая своим колоритом все прочие. Веяло от нее суровым величием, мощью, жизненной правдой.
Изображен был на холсте известный всем птичий рынок. На фоне битых гусей, уток, кур стояла, подбоченясь, красавица в ухарски сбитом набок расписном платке, ядреная и остроязыкая. Держала на отлете полное лукошко. Сунулся к ней было с шуточкой какой-то полупьяный малый и получил отпор по всем статьям. Мужики вокруг помирают от смеха, бедолага лежит на земле и пускает красные сопли. Уничижающе глядит на распростертого молодуха. Не таких еще отбривали. Нам палец в рот не клади!
«Баба с яйцами», - значилось на прикрепленной внизу табличке. – Художник Виктор Васнецов.
С трудом оторвавшись от созерцания шедевра, он поднялся на второй этаж - вотчину мастеров кисти, где в ожидании покупателя они могли делать, что хотели.
Как и обычно в зале было многолюдно. Шастали промеж живописцев несвежие дамочки, лимфатические юноши, апоплексического вида старики.
«Лишние люди, - с раздражением подумал Васнецов. – Тургенев бы их непременно вывел!»
Сбросивши пальто и приосанившись, Виктор Михайлович осмотрелся.
Прямо перед ним на волосяном диване красного дерева в полном блеске старческой красоты спал Крамской. Меланхолически, один за столом, жевал свою отбивную Мясоедов. Чуть поодаль крутились Маковский и Дубовский.
- Свежий анекдот! – подбежали они к Васнецову. – Хотите?! – И не дожидаясь согласия, выпалили в один голос: - Чехов лечит Книппер!
«Пошлый вздор, - подумал Васнецов. – Книппер лечат у Боткина!»
Лемох высунулся, заскользил по навощенному паркету.
 - Видел я картинку вашу внизу… видел, - дробно посыпал он. – Прекрасный мазок у вас… прекрасный!..
- И Боткин, представьте, мне давеча то же сообщил… - развеселился отчего-то Виктор Михайлович, - у себя в кабинете!
Лемох заулыбался, погрозил коротеньким пальцем.
- Здоровье непременно берегите! И неприятностей остерегайтесь… а то живешь-живешь, а вдруг – трах, и случится.
- Что же, собственно?
- Да все, что хотите! В особенности с вами…
- Помилуйте – почему в особенности со мной? – Васнецову стало не по себе.
- Не знаю, - развел руками Лемох, - право же, не знаю…
Озадачил и унесся к центру зала, откуда раздалась громкая музыка. Виктор Михайлович пошел взглянуть. Импровизированный концерт давал Брюллов, одновременно игравший на виолончели и рояле. Художники считали Брюллова неплохим музыкантом, музыканты утверждали, что он хороший математик, а математики дружно возвращали его в лоно художников…
В ноздри шибануло луком, квасом, махрой… Собственной персоной Волков, лесовик, мужик в искусстве, неотеса!
- Ну да… оно, положим… - завел он бесконечное, - нет, вот, я скажу… например, как к тому говорится…
- Ефим Ефимыч, - скоро не выдержал Васнецов, - говори скорее, не мучай!
- Я говорю так… но может быть… ведь, действительно, как сказать… сам посуди…
Виктор Михайлович насилу отбился, сел за стол, спросил чаю, по памяти стал набрасывать Стасова, с рожками, на копытцах, и тут же услышал ненавистный голос.
- Поленов дерьмо написал…
Кровь тут же бросилась в голову. Порывисто он обернулся. Гора протухшего сала была в двух шагах. Явственно Виктор Михайлович ощущал, как разыгрывается в нем сладость нервного раздражения.
- Дерьмо написал… «Грешницу», - с удовольствием повторил Стасов, держа за пуговицу горбатенького Семена Никифорова.
- Как вы сказали, сударь? - с клекотом в горле, привстав, поинтересовался Васнецов.
Увидевший недруга Стасов несколько смешался, однако не отступил.
- Дерьмо! - в третий раз произнес неистовый критик.
Виктор Михайлович вскочил, опрокинул стакан, ошпарил кипятком руку. Брюллов перестал играть. Со всех сторон к ним бежали люди. Тщедушный Никифоров, оставив пуговицу в руках великана, проворно юркнул за спины.
- Что же, - набирая обороты, мягко зарычал Васнецов, - батюшка ваш, помнится, был капралом Архитектуры, а вы, стало быть, капрал Критики! Что за солдафонские манеры!
- Негоже невежде о манерах рассуждать! - побагровел Стасов.
- А матушка ваша в девичестве, ведь, Сучкова… фамилия вполне вам приличествующая!.. Вы же секретарем в департаменте герольдии служили… по перемене фамилий. Вот и переменили бы себе… Владимир Васильевич Сучков! - страшно захохотал художник.
- Да я тебя сейчас, мерзавца этакого!.. - Стасов замахал кулаками.
- Знаете ли вы, сударь, что вы - мудак и мудак истинный?! - вскочив на стол, прокричал Васнецов.
Критик плюнул, но попал в какую-то даму.
Виктор Михайлович соскочил, размахнулся.
- Щас как врежу по яйцам!
- Свои побереги! - Стасов ударил, но, промахнувшись, угодил в пах беззвучно повалившемуся лимфатическому юноше.
Флегматичный Мясоедов оторвался, наконец, от отбивной, подошел, развел противников в стороны, дал каждому выпить водки и закурить.
Разочарованная публика принялась расходиться.
Васнецов вытащил платок, перевязал руку. Только что произошедшая ссора причинила ему некоторую усталость. Слегка обмякнув, рассеянно обводил он взглядом обширное помещение - и вдруг его будто подбросило. В дальнем углу, у окна была голая женщина.
Через мгновение он оказался рядом.
Налитая гладкая молодуха стояла на коленях. Свешивались долу арбузные груди. Крутые, мощные зады, высоко поднятые, были выпачканы черным.
Виктор Михайлович профессионально оценил позу. Пожалуй, и он не расположил бы бабу удачнее.
В пяти шагах, кидая точные, быстрые взгляды на натурщицу, тыкал в холст кистью Николай Касаткин.
- Очередная «Шахтерка»? - зная о пристрастии старика к теме, спросил Васнецов.
- «Бедная женщина, собирающая уголь в отбросах», - не отрываясь, комментировал певец отрасли…
В зал стремительно в новом полосатом макинтоше вошел Василий Поленов.
- Мамонтов денег дал! - объявил он Виктору Михайловичу. - Едем сейчас в трактир… к проституткам…
Взявшись за руки, друзья выбежали на улицу.
Дождь прекратился.
Сквозь поредевший туман пробрасывало тусклые лучики угадывавшееся в вышине предзакатное солнце.
Экипаж мчался, разбрасывая струи.
Деревья стояли в жухлоте последних листьев.
В воздухе рассыпался серебряный перезвончатый благовест.


7.

- Уволь,  братец - вегетарианства не приемлю. - Васнецов энергично расправил салфетку. - В еде я вольтерьянец!
Они сидели в низеньком квадратном зальце с зеркалами, пальмами и потертым медведем у входа. Поверху плыли многосложные запахи кухни. Облако табачного дыма качалось, размываясь к краям. Гомонила подвыпившая публика. Меж столов расторопными привидениями носили половые в мадаполамовых штанах и рубахах.
Поленов старательно очищал луковицу.
- Знаешь, в Палестине я писал Генисаретское озеро. По-разному пробовал… вертел так и сяк - не выходит. Вроде и озеро, да не Генисаретское. А если уж Генисаретское, то и не озеро вовсе, а черт его разберет. - Аккуратно на блюдце он нарезал луковицу кольцами. - Мучился, мучился, а потом понял - цельными тонами писать надобно!
- Это что же - рядом отдельных мазков?
- Именно. - Поленов взялся за ананас. - Точно, как в мозаике. Только так достигаешь силы и особой свежести в красках.
На столе появился запотевший графин, судки и блюда под мельхиоровыми крышками.
- Ты - человек большого и красивого ума. - Васнецов разлил. - Увлекаешься сам, увлекаешь других. Твое здоровье!
Они крякнули, утерли глаза и подбородки. Виктор Михайлович придвинул блюдо майонеза. Поленов смешал ломти ананаса с луком, присыпал льняного семени, обильно заправил простоквашей с маслом, тщательно перемешал. Друзья утолили первый острый голод, переменили графин.
- Поверишь ли, Василий, с каждым годом я убеждаюсь в своей ненужности в настоящем виде. Что требуется, я делать не могу, а что делаю - того не требуется. Как нынче извернусь - не знаю, работы нет и не предвидится.
Поленов потянулся, взял морковку, обернул капустным листом, обмазал горчицей, посолил, поперчил.
- В скучное живем время, что и говорить. Кинематограф и тот не изобретен… Был проездом в Париже. Люмьеров видел. Братцы-кролики. Оба - белые, красноглазые, мычат. Немые оказались. Но предчувствую - великие немые!
Ему принесли корытце спаржи, Васнецову - сковородку битого со сметаной мяса.
- А что Мясоедов? - перешел на личности Василий Дмитриевич.
- Позирует… Репин с него Грибоедова пишет.
- Левитан, говорят, в моду вошел?
- Натюрмортами увлекся. Щуку на блюде рисует. - Виктор Михайлович хмыкнул. - Фаршированную.
Художники дружно расхохотались. В ушах у них сделалось гулко, головы стянул мягкий обруч, телам было вольготно на колыхавшихся пружинных сиденьях, окружающий мир более не представлялся ансамблем и распался на отдельные свои составляющие.
- Скажи, Василий, для чего Земля круглая? - Васнецов подхватил с блюда цельного тетерева и откусил ему ногу.
- Право же, Виктор, ты буфонишь! - Поленов сунул в рот пирожное из рису. - Земля круглая, чтобы крутился ты, картины свои пристраивал, а не сидел сиднем на месте!
- Ну-ка, - Виктор Михайлович прицельно схватил друга за руку. - Ответь в таком случае: где  с и д н и  сидят?
- Известно где. - Поленов круто накренился, но не упал. - В Австралии-матушке… в  С и д н е е !..
Давно уже их домогались женщины.
Художники требовали предъявить достоинства, придирчиво щупали и рассматривали каждое. Прислушивались к ощущениям, но баб до поры отсылали, давая настояться плоти.
Почувствовав  м о м е н т  и не допуская перестоя, друзья хлопнули в ладоши и стали выбирать.
- Не все сразу! - стряхивая тучи пудры, они отжали податливую крикливую массу. - Проходи по одной!
Постепенно выстроилась очередь. Первой оказалась громадная баба, старая и бородатая.
- Вылитый Стасов! - подивился Виктор Михайлович и услал чудище прочь.
Потом была недурственная молодуха, ядреная и розовощекая, однако же, с розовым лишаем на теле. За нею получил по мордам переодетый в женское вертлявый мокрогубый парень. Прошла повязанная платком мещанка с провалившимся носом. Следом, во множестве - рябые, косые и хромые.
Поленов, не кочевряжась, взял раскосую плосколицую бабу с гладко выбритыми волосами, ляжкастую, в тугих розовых подвязках. А Виктор Михайлович все не мог остановиться. Одна казалась ему слишком худой, другая чересчур зубастой, третья - недостаточно подвижной.
И вдруг - сразу две! Обе - тростиночки, воздушные, трепетные, в прозрачных белых одеждах и без панталон вовсе. Какую ж выбрать? Каждая смугленькая, свежая, с озорными неглупыми губами.
Прикинул Васнецов - и повел в нумер обеих.
- Сестры вы? - спрашивает. - А может, мать с дочерью? - шутит.
- Бабка с внучкой! Хочешь - еще Жучку тебе приведем!
Смеются шалуньи и приятно так.
Поплескались они в тазу, легли на волосяной диван красного дерева. Виктор Михайлович сбросил одежду, отошел в угол, загадал сокровенное.
Разбежался, прыгнул - и в точности исполнил намерение. Потом еще одно. Потом - еще несколько.
Затратив изрядно сил, он почувствовал, что проголодался.
Художник велел озорницам лежать, сам оделся и вышел из нумера. Пройдя немного по длинному коридору, он вернулся и пометил дверь крестиком.
Поленов уже ждал его, подготовляя ингредиенты для очередного салата.
- Ты знаешь, Виктор, - заговорил он, - я - враг упрощенства. Откуда это представление, что простому народу недоступно большое искусство, что не поймет он сложной техники в живописи, не оценит значительного, глубокого содержания?! - Василий Дмитриевич красиво порезал редьку, смешал с апельсиновыми дольками, настрогал хрена, размял вилкой банан, насыпал корицы, разбил сырое яйцо, еще раз тщательно все перемешал, понюхал - и добавил каперцев. - До сих пор считают народ за Иванушку-дурачка. Все хотят кормить его тюрей! А дайте ему вкусное да и полезное, - он зачерпнул полную ложку и отправил ее в рот, - не беспокойтесь, поймет он, что хорошо!
Подсуетившийся половой принес Васнецову порцию щековины на вертеле и подовый, на отрубях, ситничек.
- За искусство!
Друзья выпили, утерли усы и брови.
- В прежнее время, - Виктор Михайлович куснул вертел, - сознаюсь, испорченный человек, - я сильно хандрил от ругани газетной, а нынче и в ус не дую, как комар укусит, посаднеет и пройдет... теперь Бог с ними, пущай пишут и говорят - не в этом дело. Одно вот меня мучает: слабо мое уменье, чувствую иногда себя самым круглым невеждой и неучем. Конечно, отчаиваться не стану, знаю, если смотреть постоянно за собой, то хоть воробьиным шагом, да можно двигаться.
Поленов сидел неподвижно, полузакрыв глаза - и вдруг сорвался, побежал, поймал красавицу-бабу в расписном кокошнике и потащил наверх.
- Замечательная способность схватывать народные типы! - захохотал Виктор Михайлович и тоже направился к лестнице.
Чуть поплутав, он нашел отмеченную крестиком дверь. Прелестницы ждали его, размахивая в воздухе продолговатыми розовыми пятками.
Он навалился, принялся истово утюжить, сбил простыни в огромный мятый ком. Обивка дивана прорвалась, наружу вылез жесткий конский волос, Виктор Михайлович отлепил приставшие к телу волосинки, оделся и вышел в коридор.
Поленов, сидя за столом, вертел дырку в дыне. Половой принес фаршированный мясом сизый коровий желудок.
- Сычуг! - обрадовался Васнецов. - Всамделишный! - Он схватил друга за палец. - Как сейчас помню… в детстве… тятенька меня, несмышленыша, на речку брал… Кляуза под Вяткой - широкая, полноводная. Сядем мы на бережку, песни поем раздольные. А опосля торбаса скинем и сычуг трескаем под застрехой… хорошо!
Они выпили, утерли затылки и уши. Поленов наделал в дыне еще дырок, просунул мундштук и дудел плясовую. Семь бригад плотников сорвались с мест, построились и, топая сапожищами, хороводом прошлись по заплеванному полу. Виктор Михайлович аккуратно подтер тарелку хлебом и пошел к лестнице.
Пожелтевшие, осунувшие девушки беспорядочно лежали на обломках дивана. В воздухе пахло скипидарной ингаляцией. Васнецов приткнулся, отдал последний долг.
Поленов за столом жевал травинку.
Принесли фруктовых пельменей в розовом шампанском.
Художники вяло похлебали.
- Однако, сутки сидим! - Василий Дмитриевич зевнул, поймал за колено мадаполамового полового. - Высунься-ка - доложи, что там на дворе…
Разнузданный малый сиганул наружу и скоро возвратился.
- Революция тама. - Он показал на выпачканную кровью рубаху. - Большевики, кошкин хвост… Ленин!
Виктор Михайлович всплеснул ладонями.
Глуховатый Поленов не расслышал.


8.

Ночью на улице стреляли.
Виктор Михайлович насовал в уши пропасть фильтровальной бумаги, но тщетно - сухие трескучие хлопки проникали, терзали мозг и душу. К утру прибавились страдания иного свойства. Художник выпростал ногу, сбросил душившее одеяло, встал, пошел.
Шло время, в нем были приливы и отливы. Под всеми парусами Васнецова несло в открытое море, потом шквальным порывом возвращало в бухту и с яростью било о причал.
Голос жены, чуть обеспокоенный, вернул его на сушу.
- Виктор, ты слышишь меня? К тебе гости!
- Сейчас иду…
На прямых ногах, осторожно он вышел из уборной.
Василий Поленов с расплывшимся зеленым лицом стоял, стараясь удержать равновесие. Виктор Михайлович отобрал у друга шляпу, бережно усадил на стул, требовательно щелкнул пальцами. Сашенька подобрала юбки, кинулась к шкафчику, вынула чекушку.
Поленов стукнул зубами по стеклу, принял соленый огурец и скоро посвежел лицом.
- Я сделал все, что мог, что должен был сделать по своему дарованию и своим убеждениям, - опробовал он голос.
- Если кто меня шевелил, учил самому важному в искусстве - творчеству, так это ты. Ты огромное впечатление производишь на всю русскую школу, - не слишком уверенно ответил Васнецов.
В глубине квартиры кто-то крикнул дурным, нехорошим голосом.
- Что это? - Поленов медленно поднял голову.
- Служанка рожает. - Виктор Михайлович глотнул рассолу. - Кажется, четвертого или пятого. Надоели!
- Право же, Виктор, - тебе пора остановиться. В доме тринадцать детей. Или пятнадцать?
- Семнадцать… или восемнадцать. - Васнецов сжал тяжелые виски. - Еще кухарка!.. Слабый я человек - вот что…
Василий Дмитриевич начал раскачиваться и с третьего раза поднялся.
- Вот что… собирайся! Сейчас идем…
- Куда? Зачем? И потом, - Васнецов оттянул штору и опасливо выглянул наружу, - на улице стреляют.
- Стрелять теперь пять лет станут. - Поленов довольно уверенно держался на ногах. - Что же - столько и не выходить?
Снаружи было холодно, но ясно. В полуквартале короткими очередями сыпал пулемет. Где-то на окраине стреляли, как из пушки.
Короткими перебежками художники пробирались от дома к дому. Солдаты и матросы со зверскими лицами волокли куда-то людей в дорогих длинных шубах. Стуча мотором и пуская едкий дым, по мостовой промчался уродливый броневик. Человек в потертом пальто стоял на башне и сжатой в руке кепкой указывал водителю дорогу.
- Кто этот лысый? - поразился Виктор Михайлович.
- Ленин… кошкин хвост. - Поленов сплюнул. - Телеграф брать поехал.
Двигаясь споро, они вышли к ничем не примечательному дому с атлантами и кариатидами. Поленов юркнул в подъезд, втащил за собой друга. Утерев пот, они поднялись на третий этаж и были впущены в квартиру. Молчаливый слуга забрал пальто и указал посетителям на одну из множества выходивших в коридор дверей. Художники вошли. Человек, пятью годами старше Васнецова сидел за письменным столом и читал толстенный волюм, переворачивая по нескольку страниц разом.
- А это кто? - шепотом спросил Виктор Михайлович.
- Тимирязев… Климент Аркадьевич…
Читавший с треском захлопнул книгу, поднялся, расцеловался с Поленовым, пожал руку Васнецову.
- Полагаю… вы тот самый… автор «Богатырей»?
- А вы, вроде как, по фотосинтезу?.. Признаюсь, - Виктор Михайлович улыбнулся, - отчего-то я считал вас вымышленным лицом.
Все дружно рассмеялись. Натянутости первого момента знакомства не было вовсе.
Тимирязев оставался стоять на месте, давая рассмотреть себя во всех подробностях. Он был низкоросл, чуть горбат, с огромными, выпирающими из шлепанцев ступнями. Неправдоподобно длинное лицо имело украшением большие, лишенные ресниц глаза, козлиную белую бородку и длиннющие усы, чрезвычайно редкие и обвислые.
- Пойдемте, - попозировав художникам, Климент Аркадьевич увлек их в коридор.
- У вас растений нет нигде! - изумился Васнецов.
- Надоели, - хохотнул ученый. - Сколько можно. Почитай, вся жизнь - в листьях!
Женщина, с такими же, как у Тимирязева огромными подошвами, трусила в столовой скатерть.
- Жена, - представил хозяин. - Можете ее не стесняться. Она - француженка.
К столу было подано нечто зеленое и тягучее. Не полностью оправившийся после вчерашнего Поленов отошел подышать в форточку. Васнецов настороженно набрал в ложечку немного пахнувшей тиной массы.
- Хлорофилловый студень, - объяснил Тимирязев. - Ешьте. На горячее будут блинчики с ксантофиллом. По рецепту Гельмгольца.
- В прошлый раз, помнится, ты меня котлетами из протофиллина потчевал, - подал голос Поленов. - Я после них прямо расцвел.
Васнецов осторожно жевал.
- Отец у меня служил начальником таможни, - со вкусом рассказывал Климент Аркадьевич. - Мануфактуру обыкновенно я закупаю в фирме Ритинга у Синего моста. Что же касается дарвинизма - думаю, он никогда не будет опровергнут, о чем искренно сожалею…
Кушать десерт всех позвали в гостиную. Здесь было еще более уютно. Под потолком в белом шарообразном плафоне горела электрическая свеча Яблочкова. На кушетке резвился взрослый котенок с красным бантом на яйцах.
- Должен же как-то я обозначить свое отношение к революции, - объяснил гостям хозяин.
Они пригубили сладкого горохового киселя, закурили сигары из рисовой соломы.
- Что за медаль у вас на толстовке? - полюбопытствовал Виктор Михайлович.
- Давнишняя… за сочинение о печеночных мхах… Видите, - ученый протянул Васнецову большие костистые ладони, - так знайте: с пятнадцатилетнего возраста моя левая рука не израсходовала ни одного гроша, который не заработала бы правая. Так и живем - правая зарабатывает, левая тратит…
- А как вы к Шопенгауэру? - спрашивал Васнецов.
- Этим только голову дурманить! - Тимирязев поймал котенка и попышнее перевязал бант. - Впрочем, рекламировать унитазы сгодится…
Часы летали, как минуты. Виктор Михайлович все более попадал под обаяние принимавшей их незаурядной личности.
- В профессорской среде я - Ванька-Каин, - заливисто смеялся Климент Аркадьевич. - Читали князя Мещерского газету «Гражданин»: Тимирязев изгоняет Бога из природы!
- Однако, Климент! - Прикорнувший на кушетке Поленов очнулся и пальцами прочищал глаза. - Мы, ведь, к тебе по делу. У Виктора, почитай, восемнадцать детей в доме и все не может остановиться.
- Двадцать, - вспомнил Васнецов. - Еще у привратницы…
- Но я всего лишь ординарный профессор, - Тимирязев хрустнул суставом. - Не знаю - смогу ли?
- Ты пролил бальзам на старческие раны Тургенева. - Поленов с подвывом зевнул. - Помоги же и Васнецову!
- Что ж… попробую. - Ученый нацепил черепаховые очки-консервы, принялся бить себя по груди, извлек из толстовки потрепанную записную книжку. - Тэк-с, тэк-с…
Художники терпеливо ждали. На улице шла перестрелка, в раскрытую форточку влетела пуля и покорежила лепнину потолка. На головы мужчин просыпалась мелкая белая пыль.
- Тэк-с, - послюнив палец,  Климент Аркадьевич переворачивал замшелые странички. - От золотухи пьем аверину траву… глисты выводим постным маслом с серой… лишай поливаем куриной мочой… брови, чтобы лучше росли, на ночь - медвежьим салом… есть!.. - Оставив палец в книжке, ученый победно смотрел на Васнецова. - Кажется, действительно я могу вам помочь.
Виктор Михайлович изготовился.
- Как-то по молодости, - Тимирязев расправил затекшие члены, - практиковался я в физиологии с Софьей Васильевной Ковалевской. Милейшая была девица. Так вот… девица… а мы практикуемся, практикуемся. Ну, Софья Васильевна и опасаться стала - не вышло бы чего из нашей практики. Сели мы, подумали вместе. Я идейку подбросил, Ковалевская цифирь прикинула. В общем, сделали… сейчас принесу. - Он вышел и вернулся с перламутровым ларцом. - Вот, возьмите -  о н  более мне не нужен…
Виктор Михайлович приподнял крышку.
- Что это?
- Мокровсов. Удовольствия, конечно, меньше, зато ваше при вас и останется, никуда не протечет… детишек не наделает. Попользуете, сполоснете, на веревочке просушите - и снова в бой… покой нам только снится!
Васнецов бережно принял подарок.
Пора было и честь знать.
Тимирязев проводил до дверей, долго жал гостям руки.
- Приходите в любое время!.. В любое!.. - крикнул он в ухо Василию Дмитриевичу.
Глуховатый Поленов не расслышал.


9.

Обыкновенно он просыпался и в первые мгновения не знал, кто он, откуда и зачем, собственно, живет на Земле. Энергично он встряхивал головой - все восстанавливалось - он вспоминал себя, произошедшие события и ощущения, ими вызванные. Не обходилось, впрочем, и без странностей. Промелькивали иногда в сознании экипажи на дутых резиновых шинах - какие-то дамы в пышных кринолинах били его зонтами по плечу, приподнимали обручи под юбками, красноязыко хохоча, показывали подвязки, тугие и разноцветные…
Накануне он безусловно перебрал у Кощеевых. Организм Михаила Викторовича судорожно очищался. Подобно паруснику в бурю, его несло, крутило, с треском било о сваи причала. Стиснув зубы, Васнецов терпел, делал свое дело и прислушивался. Телефон не заставил себя ждать.
На прямых ногах Михаил Викторович вышел.
Глухой приятель Дмитрий или из Бюро? Хотелось почему-то, чтобы Дмитрий…
Звонили из Бюро.
Переговорив, он привел себя в порядок, заглянул в комнату жены. Свесившись головой до пола, Вия Оттовна отчаянно храпела на ковре. Васнецов закатал тело в кровать, прикрыл волосатую спину одеялом…
Работа была - легче не придумаешь. Детский сад заказал клоуна.
В желтом парике, с красной нашлепкой на носу, хлопая огромными подошвами, он пришел, умело рассмешил малышей легкой быстрой щекоткой, кукарекнул, похрюкал, рассказал девочкам про Вовочку, с мальчиками сыграл в «трынку», показал несколько простеньких фокусов, расцеловал воспитательниц и заведующую. На прощание исполнил на балалайке «Потничку» Дворжака и через пару часов был свободен…
- Мы тут немного прокололись, - диспетчер Валентина отвела глаза. - К детишкам тебя направили, а про осмотр забыли. Ты уж, того - пройди, пожалуйста… там люди приехали…
Михаил Викторович почесал в затылке.
В медпункте его сразу раздели, повалили на стол. Множество людей в белом присоединили к телу провода, взяли мазок из носа и соскоб из заднего прохода, прокололи вену, вынули серу из ушей. Васнецова просветили лучами, избили молоточком, измерили по линейке мошонку и в довершение всего дали порнографический журнал.
- Дрочи! - приказал огромный, жирный, похожий на критика Стасова доктор.
Михаил Викторович с достоинством отказался.
Тогда одна из ассистенток, налитая, пышная, неполных, наверное, шестидесяти лет, скинула халат и, оставшись в черных кружевных чулках, принялась умело подкидывать и ловить груди, вертеть задом и невозможно дразнить Васнецова разверстой розовой промежностью.
Ручной работы не понадобилось. Михаил Викторович побагровел, его член тысячекратно увеличился, со страшной скоростью завращался вокруг собственной оси, Васнецов крикнул - все было кончено. Под него подставили большую эмалированную кастрюлю.
- Свободен! - объявили опустошенному медики.
Пошатываясь, он выбрался на улицу.
Осень выдалась патологическая. Жара стояла почти африканская. В палатках у лоточников едва ли не цвели бананы. Полуголые лотошники обмахивали на углах прохожих веерами лотерейных билетов. Выгоревшие до белизны собаки и кошки молили людей о глотке воды. Животных обдавали из брансбойтов брезентовые сердобольные пожарники.
О пробензиненном автобусном нутре страшно было и подумать. Увязая в полужидком асфальте, Васнецов вышел к бульвару. Здесь было почти приемлемо. Огромные березовые листья защищали от нестерпимого солнца. Облепленный коричневыми телами, струил прохладу писающий мальчик. Михаил Викторович сел у фонтана так, чтобы на него относило водяную пыль. Нужно было подумать.
Ему подкинуты были три загадки, и он не успокоится, пока не найдет на них ответы.
Девушка с копной конских волос. Удивительная,  ч и с т а я ,  будто из другого века, такая  б о л е з н е н н о  з н а к о м а я  и так бездарно им упущенная. Казалось отчего-то, что найди он ее,    в с п о м н и  - и сразу все счастливо переменится.
Таинственное, адресованное ему, письмо из прошлого, подписанное давно угасшим светилом науки.
И это дурацкое нападение на улице. Кто и зачем собирался его похитить? И кто его спас?..
Он принялся думать обо всем сразу.
Нападавшие действовали профессионально, все были в масках, лиц он не видел. Девушку, как удалось выведать у жены, звали Груня Корнакова из Малых Грязей. Фамилия, имя, название географического места ни о чем не говорили.
Единственной материальной зацепкой было письмо. Он знал его наизусть и все же вынул из кармана, вгляделся в выцветшую каллиграфию. Какие-то итальянские впечатления, тронувшийся умом бедный Щукин…
Две дряблые дамы в открытых пестрых сарафанах уселись рядом и с вожделением стали рассматривать писающего мальчика.
- Слышала, - сказала одна, - Щукин-то свихнулся.
Васнецова подбросило.
- Щукин? - вырвалось изнутри. - Передовой меценат?.. Не смогъ разрђшить вопроса, что является послђднимъ словомъ искусства и обязанъ ли онъ это слово поощрять?!.
Дряблотелые скверно улыбнулись, придвинулись вплотную к Михаилу Викторовичу. Одна зонтиком стукнула его по плечу.
- Щукина жаль, но примђръ назидатђльный, - не мог уже остановиться Васнецов, цитируя далее по тексту. - Онъ, вђроятно, потому и свихнулся, что не совсђм потерялъ здравый смыслъ… и вкусъ… а за нимъ придутъ и другiе…
- Послушайте, молодой человек, - в один голос произнесли дамы, - а почему бы вам сейчас не пойти с нами? Мы дадим полизать… здесь! - Синхронно оттянув юбки, они продемонстрировали нечто лиловое, страшное, студнеобразное.
Васнецов крикнул, вскочил, перемахнул через скамейку и побежал.
Он остановился под полотняным тентом, поискал в брюках, выгреб мелочь. Хватило на бутылку воды.
- Дяденька, как проехать к музею Тимирязева? - спросил за спиной жалобный детский голосок.
Пожалуй, это была идея!..
Раскаленный троллейбус затормозил у ничем не примечательного дома с накренившимися атлантами и безносыми кариатидами. Михаил Викторович вошел в подъезд, зажал нос, поднялся на третий этаж и был впущен в квартиру-музей, где оказался единственным посетителем. На стене висел живописный портрет человека с неправдоподобно длинным лицом, глазами без ресниц, козлиной белой бородкой и обвисшими редкими усами. В центре зала возвышался старинный письменный стол, на нем стояла электрическая свеча Яблочкова и лежал раскрытый волюм в толстом телячьем переплете. Под столом на бисерном коврике выложены были огромные, треснувшие по швам шлепанцы. У окна на кожаной кушетке резвился котенок с красным бантом на шее. Похожая на указку женщина-экскурсовод заперла дверь и сразу повела Васнецова к кушетке.
- Я по делу! - строго объявил Михаил Викторович. - Вот.
- Что ж, - разочарованная служительница горько вздохнула. - Не хотите - как хотите!.. Давайте, что там у вас. - Она повертела письмо в руках, понюхала, шершавым языком  провела по конверту. - Оставьте на экспертизу. Результат мы сообщим…
День плавно перетекал в вечер.
Полагая дела завершенными, любуясь закатными красками и оттирая платком обильный пот, Васнецов поехал домой.
На лавочке у подъезда, голые по пояс, дулись в шахматы Яндемиров с Прохоровым. За игрой с серьезным видом наблюдал молоденький участковый. Увидев Михаила Викторовича, он козырнул и раскрыл планшет. Васнецов изготовился.
- На вас совершено было нападение. Дело принято к расследованию. Попрошу рассказать обо всем подробно.
Михаил Викторович смотрел на доску. В последних лучах солнца разыгрывалась поучительная черно-белая драма. Судя по конфигурации, пенсионер поставил защиту Нимцовича. Позволив разбить собственные пешки, Яндемиров бросился в неподготовленную атаку, нарвался на бастионы и потерял кучу материала. Оставшись у разбитого корыта, он должен было получить неизбежный мат… Мораль: не опаздывай, но и не опережай события!..
Философский вывод был прекрасен, но абсолютно не подходил к ситуации. Васнецов рассказал о людях в масках, потом о других людях, тоже в масках. Прохоров и Яндемиров внимательно слушали. Участковый подробно записал, поскреб под фуражкой и откланялся.
- Голова не болит? - спросил старик. - Питаться тебе лучше надо!
Яндемиров тут же вынул из-под скамейки перепачканный кровью куль.
Михаил Викторович поблагодарил.
- Не знаешь, от золотухи что помогает? - пенсионер почесал между ног.
- Известно что, - Васнецов улыбнулся. - Аверина  трава!


10.

Осторожно он открыл дверь квартиры, прислушался.
- Обыкновенные люди  п р о в о д я т  время, - произнес резкий мужской голос, - талантливые  и с п о л ь з у ю т  его!.. Используйте ваше время для приобретения и установки качественного подвесного потолка…
Михаил Викторович выключил телевизор. Приспособить Шопенгауэра к рекламе был ход далеко не новый…
Он встал под душ, смыл пот и скверну, надел просторные домашние трусы и отправился на кухню готовить мясо.
В распахнутые окна вползал синеватый вечерний зной, баранина скворчала и пахла на сковороде, Вии Оттовны не было дома,  цыганам он больше никогда не откроет, свежайшие чудесные отбивные съест сам, разорвет крепкими белыми зубами и проглотит, он еще далеко не стар, мускулист, неглуп, его любят женщины, он будет жить долго, продуктивно и интересно…
Под стать романтическому настроению, в унисон ему, сверху пролилась божественная мелодия. Запели, заструились ангельские голоса. Михаил Викторович слушал и не стеснялся наворачивавшихся на глаза прозрачных, чистых слез умиления.
- Приди, приди, желанный друг!.. - пели две итальянки.
«Почему бы и нет? - подумал Михаил Викторович. - Надо переписать!»
На четырнадцатом этаже над ним жил дядя Федя, старый пьяница и меломан, охотно делившийся с Васнецовым богатством своей фонотеки. В основном это были блатные и туристические песни. Духовные песнопения, очевидно, были новым увлечением соседа.
Завороженный мелодией, Михаил Викторович сунул мясо в духовку, прихватил из холодильника уцелевшую бутылку водки (не перелила ли в нее, шутя, уксус Вия Оттовна?), взял магнитофон и поднялся на два пролета. Он позвонил, песнопение оборвалось, он шагнул в неосвещенную прихожую - в нос ударил неожиданный, тонкий парфюмерный дух, серебристый смех раздался, шуршание, топотнули легкие ножки, быстрые нежные пальчики пробежали по лицу и телу. Вспыхнул яркий свет - две девушки, тростиночки, воздушные и трепетные, в прозрачных белых одеждах стояли перед Васнецовым - смугленькие, свежие, с озорными неглупыми губами.
- Гой еси! - топнул Васнецов в пол. - Где ж дядя Федя Просунчиков?
Нежные руки обвились, втянули в комнату, подставили стул.
- Дядья Федья здес болше не живьет. - Кукольные личики склонились, дышали в  лицо розовой свежестью. - Он обменьял квартиру. Мы отдавать ему однокомнатьную в Наполи… Неаполи и брать этту двухкомнатьную…
Михаил Викторович, приятно удивленный, выставил бутылку, представился.
- Ошень приятьно. - Новые соседки присели в реверансе.
- Фиорентина, - улыбнулась одна.
- Экстремадура, - засмеялась другая.
Васнецов откупил водку, понюхал, глянул на появившиеся какие-то профитроли, выскочил и вернулся с дымящейся сизой сковородой.
- Мьясо! - захлопали прекрасные создания. - Ур-ра!
Все выпили, Михаил Викторович, чуть замешкавшись, потянулся к баранине и не поверил себе - сковорода сказочным образом опустела. Ангелочки, сыто отдуваясь, полулежали на стульях и гладили оттопырившиеся животики. Васнецов автоматически подцепил на вилку профитролю, разжевал, сморщился, проглотил. И тут же взял себя в руки. В конце концов что значила сковорода мяса в сравнении с этой резвящейся юной женственностью!
- Стало быть, вы итальянки. - Он кашлянул, выправил дрогнувший голос. - И приехали к нам надолго. Объясните, зачем же?
- Мы есть журналист, - объяснила Фиорентина.
- Приехаль писать книга, - дополнила Экстремадура.
- Что есть загадочный русский душа! - расставили они вместе точки над ;.
- Начните с меня! - Васнецов шутливо помахал девушкам напрягшимся, возбужденным пальцем. - Готов полностью перед вами раскрыться.
Они допили водку и принялись за легкое кисловатое кьянти.
- Итали, - размахивали руками девушки. - Неаполи!..
- Знаем, знаем!.. Вилла Сербелиони!.. «мђста тутъ сказочныя и совершенно не обезображены людьми, - процитировал он, - сами условiя мђстности не позволяютъ нагородить въ чудђсном паркђ одну изъ тђх громадныхъ казармъ съ кафэ-шантанами, которыя испортили столь чудные уголки, особенно въ Швейцарiи. Красота здђсь совершенно исключительная!..»
- Шютник! - смеялись иностраночки. - Хуморист!
Естественным образом похвала подстегнула Михаила Викторовича, добавила к его актерскому мастерству.
- Что за разнообразiе точекъ зрђнiя, - отчаянно гримасничал он, - на такомъ ничтожномъ пространствђ, что за видъ изъ оконъ гостиницы на заливъ Лекко или съ самаго мысочка на другой заливъ съ Альпами, теперь еще покрытыми снђгомъ!.. Что за видъ?!! - Он скорчил морду, в особенности козью.
Итальянки хохотали с икотой и позывами на рвоту.
- Не знаю!.. - Вскочив на стул, уже не контролировал себя Васнецов. - Слыхали ли вы!.. О бђдномъ!.. Щукинђ!.. Похожђ!.. Онъ свихнулся!..
Несчастные зрительницы с воем катались по полу. Из последних сил они молили его прекратить.
Васнецов замолчал, поднял трепетные тела, переложил на обширную тахту. Мало-помалу девушки пришли в чувство.
- Между прочим, мы без трусов! - совсем без акцента сообщили они.
Будто он не знал!.. В Неаполе панталоны не приняты!..
Михаил Викторович сбросил одежду, отошел в угол, загадал сокровенное.
Разбежался, прыгнул - и в точности исполнил намерение. Потом еще одно. Потом - еще несколько.
Удовлетворив первое, острое желание, он перевернулся на спину. Лежал, шевелил пальцами ног. Телу было вольготно, голове - бездумно. По никелированной крыше пробежал кто-то на тяжелых чугунных подошвах. Фиорентина очнулась, посмотрела на него мутным глазом:
- Кем ты был в прошлой жизни?
- Реинкарнация… - Васнецов нашел тонкую длинную пахитоску, пустил ноздрями раздвоенный мохнатый дымок, призадумался. - Не помню, - честно признался он, - наверное, котом или кроликом…
- Слоном, - подала голос Экстремадура. - С огромным толстым хоботом!
Михаил Викторович рассмеялся. Ему, мужчине, приятно было это слышать.
- Говорят, - вкрадчиво промурлыкал он, - у носорога хобот еще покруче!
Мелодично посмеявшись, девушки ушли в ванную, пустили шумный водопад, кричали что-то гулкое. Потом, побалтывая персиками, возвратились. На узких сухощавых бедрах блестели капельки воды.
«Хорошо, что их две, - подумалось Васнецову. - Одной мне просто не хватило бы».
Снова принялись они пить кьянти и заедать вино профитролями.
- Кстати, - Михаил Викторович вспомнил о цели визита. - Кто это поет у вас прекрасными голосами?  Мария Калласс и Имельда Маркос?
Разумеется, он уже догадался сам, но ему тоже хотелось сказать итальяночкам что-то приятное.
- Нет. - Девушки засмущались, потупили глазки, затеребили пушок на лобках. - Это мы поем.
- Не верю! - по-мхатовски вскричал Васнецов. - Быть такого не может!
Прелестницы вышли и вернулись с цветочными венками на головах. Фиорентина принесла лютню, Экстремадура - лиру. Склонившись над инструментами, они подтянули струны, переглянулись, тряхнули хорошенькими головками.
Пролилась божественная мелодия. Ангельские голоса вступили. Забыв обо всем, Михаил Викторович слушал. Пели по-итальянски, и потихоньку он стал переводить. Девушки простирали к нему руки, перейдя на а капелла.
- Множество в мире диких зверей,
Но гормонально ты всех сильней!..
Васнецов топнул, прошелся по комнате красным колесом, выхватил инструмент, ударил по струнам, исполнил, как мог, на итальянском:
- У гондольера такой большущий шест.
В его гондоле полно укромных мест.
О, со-о-олей! А на Руси - канат -
Его поде-ергать каждой девке над…
- Звидкы знаешь нашу мову? - подивились итальянки, отхохотав.
- Цеж на вилле Сербелиони вывчив!
Короткий перерыв пошел Михаилу Викторовичу на пользу. В его организм прихлынули новые силы, требовавшие незамедлительного и яростного выхода. Он сгреб девушек в охапку, разложил, как требовалось, навалился, принялся истово утюжить, продрал обивку на тахте…
Отдыхая, он слушал происходившее наверху. Там шла какая-то возня, громыхало кровельное железо, двое мужчин ругались на чистейшем арабском. Васнецов поднялся, нашел швабру, постучал по выступу крыши. Стало тихо.
Девушки беспорядочно лежали на пробитом любовью ложе.
«После починю!»
Михаил Викторович разыскал и надел трусы, поднял магнитофон, взял со стола пустую сковороду, еще хранившую очертания отбивных. Нужно было уходить.
Итальянский замок мелодично щелкнул, выпуская его на лестницу. Васнецов спустился на два пролета, подошел к своей квартире. Ему показалось, что дверь напротив шевельнулась, но он был выше бытового любопытства.


11.

Хрипловатый с ночи телефонный звонок ворвался в оба уха сразу, вырвал из теплого небытия, проник в мозг, материальной твердой точкой заметался в вакууме меж черепных стенок.
- А… что… да?! - в просторных домашних трусах, с едким привкусом профитролей во рту, Михаил Викторович отчаянно тряс головой. - «Из Бюро или глухой приятель Дмитрий?»
- Будьте добры - Щукина, - попросил интеллигентный мужской голос.
- Щукин свихнулся! - Васнецов бросил трубку, постоял на месте. Внутри было неприятно. Он снял с полки энциклопедический словарь и пошел в уборную.
«Щукин Авакум Абакумович (1872 - 1936), - читал он, очищаясь, - выдающийся русский авиатор. Любил жизнь в многочисленных ее проявлениях, одевался по последней моде времени, на людях и в особенности на женщинах постоянно пил сухое французское шампанское с фруктовыми бисквитами. В 1909 г. сошел с ума и под вымышленным именем Луи Блерио первым и вторым перелетел через Ла-Манш».
Михаил Викторович скользнул ниже.
«Щукин Алексей Израилевич (1880 - 1890) - выдающийся русский глистолог и глистогон. В 1889 г. изобрел и испробовал на себе универсальное средство от глистов  - 9 частей постного масла, 1 часть серы. Остаток дней вынужден был провести в сумасшедшем доме».
Был в томе и еще один.
«Щукин Борис Магомедович (1892 - 1937) - выдающийся русский актер. Создал не существовавший ранее образ В. И. Ленина в фильмах: «Ленин в Октябре» и «Ленин на дворе». В 1937 году повредился разумом, вообразил себя вождем мировой революции, проник в Мавзолей, усыпил охрану, выкинул мумию прочь и сам лег в саркофаг. По приговору тройки колесован на Красной площади 7 ноября 1937 г.».
Погруженный в размышления Михаил Викторович протяжно спустил воду, потянулся, нащупал на пластмассовом штырьке обглоданный картонный валик, на прямых ногах вышел из уборной.
«На кухне или в кладовке?»
Телефон зазвонил, Васнецов снял трубку.
«Опять Щукина?»
Звонили из Бюро. Сегодня он был свободен.
«Кстати, весьма кстати!»
Михаил Викторович разыскал рулончик, привел себя в порядок, принял решение.
Очевидно - среди троих попавших в энциклопедию Щукиных  н у ж н о г о  ему не было.
Предстоял розыск.
Сосредоточенный, с блокнотом, в рубашке с короткими рукавами и тончайших летних брюках, Васнецов прибыл под высокие гулкие своды известной в мире библиотеки, прошел мимо взметнувшихся клодтовских милиционеров и поднялся в зал для открытий.
- Мне что-нибудь о Щукине, - тридцатидвузубо улыбнулся он бесполому библиографу.
- Об Алексее Израилевиче? - вяло обрадовался тот. - Да сколько угодно! Вам монографию или популярное? Есть любопытнейший труд на английском… серия «Великие безумцы». Могу предложить художественное полотно, остросюжетный детектив Пушкова «Победитель глистов»…
Михаил Викторович качнул головой.
Библиограф пожал плечами, сунул руку под стол и вынул тонкую брошюрку. Только что отпечатанная, она едко пахла и пачкала руки типографской краской.
«Иван Рыбкин», - прочитал Васнецов на обложке. - «Меценат Сергей Щукин».
Он разыскал свободное место, согнал спящего рыжего кота, сел, раскрыл блокнот. Предчувствие было, что сейчас он как-то прикоснется к тайне. В зале находилось множество полуодетых женщин, они смотрели на него, чувственно облизывались, оттягивали подолы, играли ляжками, некоторые сбросили с плеч тонкие бретели и вызывающе выставили напрягшиеся жесткие груди.
«Позже! - решил для себя Васнецов. - Время - делу!»
Дрогнувшей рукой он раскрыл книжечку и обхватил голову ладонями.
«Сергей Иванович Щукин родился в 1854 году в Рыбинске. Его отцом был сиделец Егор Осетров, матерью - страдалица Акулина Акулова, мучившаяся падучей. Вскоре после рождения сына родители, плавая в реке, запутались в расставленных рыбаками сетях и задохнулись. Маленького Сережу усыновил лавочник Силантий Тюлькин, вскоре усопший и отказавший ребенку имущество. Вторым приемным отцом мальчику стал промышленник и предприниматель Пафнутий Сомов, недолго после этого проживший и завещавший Сереже состояние. Третьим взял Сергея на воспитание крупный банкир Иван Щукин. Он дал юноше свою фамилию, а после смерти оставил любимцу все свои капиталы.
Сергей Иванович с отличием окончил камеральное отделение университета, но в избранной профессии быстро разочаровался. «Стану-ка я лучше купцом да меценатом»! - твердо решил он.
Вскорости в Москве и Петербурге открылись роскошные магазины, приносившие их владельцу баснословные доходы. «За икрой и воблой - к Щукину топай!» - писал знаменитый поэт.
Сергей Иванович живет открытым домом, он - на короткой ноге с замечательными писателями, композиторами, художниками, щедро ссужает их деньгами, охотно покупает полюбившиеся произведения. В числе наиболее удачных приобретений - картина Куинджи «Лунная ночь на Днепре», роман Достоевского «Преступление и наказание», опера «Хованщина» Мусоргского и другие шедевры мировой классики.
Богач и филантроп, Сергей Иванович не был счастлив в личной жизни.
Невыразительное лицо, рыбьи глаза, скверный запах изо рта и, в особенности, короткая левая нога делали его малопривлекательным в глазах женщин. С женой Глафирой (Фирой) Окуневой Щукин расстался в первую брачную ночь, чуть дольше длились его последующие браки с Марфой Плотвициной, Ангелиной Ершовой и Домной Китовских.
Приблизительно между 1915 и 1917 годами в жизнь Сергея Ивановича стремительно вошел новый человек - низкорослый, сгорбленный, с огромными ступнями и неправдоподобно длинным лицом, имевшим в качестве украшения козлиную бородку и чрезвычайно длинные обвислые усы.
Это был знаменитый Тимирязев Климент Аркадьевич.
Щукин покупает монографию ученого «Солнце, воздух и вода - наши лучшие друзья» и выставляет ее в своей знаменитой галерее. В дальнейшем он щедро субсидирует Тимирязева - приобретает для него шлепанцы, саженцы, ножницы.
Мужчины много времени проводят, запершись, и Климент Аркадьевич заражает Сергея Ивановича своей приверженностью к мистике вейсманизма. В поведении Щукина проявляются первые странности - он беспричинно смеется, заговаривается, чертит в воздухе каббалистические знаки и уезжает за границу.
Сергей Иванович колесит по всей Европе, куролесит на лучших курортах. Своей совершенно исключительной красотой его завораживает Неаполь. Сутки напролет любуется Щукин из окон гостиницы видом на залив Лекко и на другой залив с Альпами, еще покрытыми по сезону снегом.
О своих неаполитанских впечатлениях Щукин пишет в Россию Тимирязеву. Климент Аркадьевич тотчас приезжает. Друзья катаются в лодке вдоль подножия утесов, изрытых бухточками, брызгаются веслами, исследуют каждый уголок в чудесном местном парке. Необыкновенное впечатление на обоих производит раскинувшаяся среди разлапистых деревьев беломраморная вилла. По наущению ученого Сергей Иванович приобретает ее в собственность у некоего Сербелиони и поселяется там с Тимирязевым.
Таинственным образом вскоре после этого на вилле появляется великий Илья Ильич Мечников. Мужчины разворачивают кипучую и никому не понятную деятельность. День и ночь в ворота виллы входят навьюченные поклажей ослики, в окнах никогда не гаснет свет, мечутся тени, внутри гудит, воет, из трубы валит густой дым, попеременно фиолетовый, синий, голубой, зеленый, желтый, оранжевый и красный. Местные жители, рыбаки и гондольеры, обходят виллу подальше, коррумпированная местная полиция, получив изрядный куш, предпочитает до поры ничего не замечать.
Почти год Щукин и Тимирязев не появляются на людях. И вот - они выходят и гуляют по парку. Все поражены: Тимирязев изрядно постарел - Щукин, напротив, отчаянно помолодел, расцвел, выпрямился и даже короткая его нога уже не короткая, а длинная. Правда, он в рубашке, рукава которой завязаны узлом за спиною, и даже помочиться Щукину вручную помогает Тимирязев, но что с этого?!
В 1918-м - они возвращаются в Россию, и Сергей Иванович делается невозможным - на светских раутах он сморкается в пол, предлагает дамам потрогать у него между ног, публично утверждает, что его половой орган есть последнее и окончательное слово в искусстве. Венцом всему стал поступок и вовсе непозволительный - Сергей Иванович публично  о п р а в и л с я  у зеркала в салоне Великой княгини Марии Алексеевны и запретил лакеям за собой убрать. После этого он был связан и доставлен в психиатрическую лечебницу… На этом следы замечательного человека и мецената теряются…»
Михаил Викторович перевернул последний листок.
«Однако, этот Щукин, однако…» - подумалось ему.





12.

«Однако, этот Щукин, кажется, того…» - думал он, глядя на внезапного и значительного гостя.
В совершеннейшем затрапезье знаменитый купец и собиратель пил у Васнецовых чай.
- Одного я бы взял, - тупо повторил миллионщик, тыкая пальцем в поставленную перед ним картину, - этого, среднего. А остальные нам без надобности.
- Помилуйте, Сергей Иванович, - Васнецов нервно заходил по комнате. - Да как же я… вырежу его, что ли?
- Именно так. - Щукин обмакнул палец в мед и вымазал себе усы. - Именно так.
- Но ведь это - единая композиция, - в очередной раз попробовал художник. - Три, именно,  т р и  богатыря проснулись раненько утром, позавтракали, выехали  в м е с т е  в дозор, смотрят: нет ли где ворога… гляньте, лица-то какие!.. Представьте, половец какой подвернется этакой  т р о й к е  - тюк и нету!.. - Склонившись над гостем, Васнецов заискивающе хихикнул. - Видите, у Алеши Поповича - лук со стрелами, у Добрыни Никитича - меч, а Илья Муромец и вовсе с копьем наперевес!..
- Среднего! - Щукин раскрошил крендель и принялся за второй.
- Желаете  о д н о г о  - извольте! - Виктор Михайлович заскрипел зубами. - Купите «Витязя на распутье». Он у меня  о д и н  в поле воин… Я дешево отдам.
- Среднего хочу! - Купец перевернул чашку, положил на донышко недогрызенный кусок сахару, отставил и почесал короткую ногу.
Васнецов заглянул в пустые, на стершемся лице, рыбьи глаза, вздохнул полной грудью скверного запаха изо рта гостя,  достал ножницы, и только бросившаяся под руку Сашенька смогла уберечь его от непоправимого и страшного поступка…
Необходимо было освежиться, выбросить кошмар из головы.
Благодарно огладив жену, художник вышел из дома.
На улице был снег, он искрился, скрипел под подошвами, забивался за шиворот, свисал с ветвей деревьев.
Из-за небесных промоин посверкивало солнце. По реке неспешно проплывала шуга. На набережной у Виктора Михайловича потребовали папиросу. Желавший затянуться был коренаст, крепок, пышнобород, имел орлиный нос и несомненную твердость во взоре.
Васнецов протянул раскрытый портсигар, поднес огня.
- Что это вы, Архип Иванович, здесь поделываете? Вроде бы, река - не Днепр, да и не ночь на дворе… луны нету?..
Куинджи громогласно расхохотался.
- Экий вы шутник, Виктор Михайлович… юморист!.. Давайте-ка я вам денег дам. Берите, берите - у меня много! - Он сунул Васнецову несколько ассигнаций, добавил мелочи, раскурил и бросил в воду папиросу. - Знаете, я ведь из Мариуполя, можно сказать, гусей пас, а теперь - европейского уровня художник, профессор Академии художеств, огромное нажил состояние и везде - на передовых ролях!
- Слышал я, теория у вас имеется… - Виктор Михайлович перепрятал купюры в потайной карман. - Какая же?
- Простая! - Профессор нагнулся, скатал снежок, пустил его в спину какого-то господина и принял отсутствующий вид. - Денег зарабатывать надобно много, разбогатеть… вот и вся теория!
Пожилой господин без движения лежал на заснеженном граните. Со всех сторон к нему сбегались люди, раздалась пронзительная трель городового.
- Экая беда! - сконфузился Куинджи. - Опять не подумал!.. Думать я могу только с кистью в руке… Пойдемте же, расскажу, что мы делали с женой в шалаше, когда приехали в Крым…
- Вы - гениальный дикарь! - высказал Васнецов расхожее. - Не признаете традиций, опрокидываете все правила, все рецепты… делаете так, как бродит в вашей голове!.. Вы первый русский экспрессионист!
- Ха-ха-ха! - уже чуть тише смеялся Архип Иванович. - Юморист! Шутник! Сатирик!
- Читали последний «Мир искусства»? - Виктор Михайлович мотнул подбородком, перевязал потуже толстый шарф. - Пишут, в художественных кругах началась переоценка ценностей…
- Знаете, - Куинджи сменил тон, - я веду особую, свободную, созерцательную жизнь и, кажется, уже впал в условность, повторяю себя и нового ничего дать не могу… работаю лишь для посмертной выставки… Еще - страсть как птиц люблю. - Он снял с сугроба замерзшую ворону, сунул к себе за отворот шубы. - Прощайте… - Архип Иванович сделал под козырек, спустился к воде, дождался большой прочной льдины, ступил на нее и поплыл по спокойному величавому течению.
Васнецов двинулся дальше и скоро оказался у малоприметного знакомого дома с атлантами и кариатидами. Поднявшись на третий этаж, он отряхнулся от снега и потянул рукоять звонка. Тот же слуга открыл ему и, приняв у художника пальто и боты, указал на одну из дверей.
Васнецов постучал, вошел, огляделся.
Тимирязев в легком утреннем пальто сидел за раздвижным столом и барабанил пальцами по камчатной серой скатерти.
- А… богатыри пришли! - обрадовался он гостю.
- От богатыря и слышу, - не потерялся Виктор Михайлович. - Богатыря и рыцаря фотосинтеза.
- Рассказывайте же… пользуете мой мокровсов? - Климент Аркадьевич откинулся, засучил под столом огромными ступнями.
- Вовсю! - Васнецов приложил к печи замерзшие руки. - Теперь как прачка стираю… трижды на дню, сушу… женщины довольны - велели вам кланяться.
Физиолог нашарил шлепанцы, вышел из-за стола, обнял художника за талию.
- Щукин был у вас?
- Был… кренделя все покрошил, на пол сморкал… потом у зеркала оправился… такой крендель выложил - насилу убрали…
Неспешно они прогуливались анфиладой обитых штофом одинаковых длинных комнат. В каждой была кожаная кушетка, стояли высокие, под потолок, резные шкафы с насечкой из кости и перламутра. Сквозь стеклянные дверцы проглядывали контуры диковинных приборов и устройств.
- Знаете, студентом я квартировал у старушки… - рассказывал Климент Аркадьевич.
Васнецов слушал и от души смеялся. Он чувствовал себя легко и просто в обществе этого знаменитого и остроумного человека.
- Ну, и чем все кончилось? Не женились же вы на ней в самом деле?!
- На старушке - нет, - загадочно как-то ответил Тимирязев. - Я сделал ее молодой…
Они перешли в восьмую или девятую комнату. Хозяин с лязгом раздвинул плюшевые с помпонами портьеры, и изумленному взору гостя представился человек злодейской наружности, без всякого движения сидевший на низкой кушетке.
Виктор Михайлович принужденно раскланялся, однако же, впустую - злодей не пошевелился.
- Мечников, - объявил Климент Аркадьевич. - Илья Ильич. Основоположник сравнительной патологии, эволюционной эмбриологии и иммунологии, создатель, между прочим, собственной научной школы… головастый!.. Неделю, наверное, уже в прострации… никого не видит… не слышит. - Тимирязев приблизился к забывшемуся вплотную, поводил у него перед лицом руками, хлопнул в ладоши, дернул за нос. - Вот, пожалуйста, вам… думает… «Фагоцитарная теория иммунитета». Наверняка Нобелевскую отхватит!..
Они подошли к окну. Хозяин протянул гостю тарелку с моченым барбарисом. Ягоды были терпкие, вязали язык, вливали свежесть в мозг и тело.
- Что это… на улице флаги с черными лентами? - заметил вдруг Васнецов. - Почему?
- Траур объявлен. - Климент Аркадьевич вкусно жевал. - Царя, как-никак, убили!
- Царя? - удивился Виктор Михайлович. - Это какого же?.. Знаете, я слаб в политике…
- Александра Второго, Освободителя, - охотно разъяснил Тимирязев. - Третьего дня уже… народовольцы… бомбочкой…
- Надо же… какая жалость! - Художник едва не плакал.
- Будет вам! Дело житейское, сегодня один царь - завтра другой… Давайте-ка лучше опыт поставим!.. Сейчас я вас под спектрограф!.. - Не слушая возражений, ученый прикрутил Васнецова к высокому дубовому табурету, вынул из шкафа прибор с многоцветным вертящимся диском и принялся жужжать им над головой подопытного. - А теперь - газовый анализ, - не давал опомниться Климент Аркадьевич, - после барбариса в самый раз будет! - Он зашел сзади, ослабил Виктору Михайловичу пуговицы на брюках и просунул, куда полагалось, длинную резиновую трубку. - Тужьтесь!.. И не надо стесняться -  это для науки!..
Едва освобожденный, Васнецов принялся поспешно прощаться.
Тимирязев, нацепив очки, что-то быстро писал.
- Вот, - он протянул пациенту бумажный огрызок. - Рецепт на первое время. Яичное мыло и гвоздичное масло. Первым - мыться сзади, вторым - натирать спереди!.. Можно и наоборот!..
Виктор Михайлович пятился к выходу.
С ужасом он заметил, как малоподвижная доселе голова Ильи Ильича Мечникова приподнялась и подмигнула ему обоими гениальными глазами.


13.

Из астраханских степей в город занесло множество чудовищных, налитых химией арбузов, едва ли не на каждом перекрестке под самое небо сложены были гигантские зелено-полосатые кучи, за ними прятались полудикие смуглые люди - наметив жертву, они выскакивали, затевали воинственный танец, гортанно кричали и устрашающе размахивали длинными кинжалами. Взятый в кольцо неосторожный прохожий вынужден был примириться с потерей имевшейся у него наличности, после чего разбойники меняли гнев на милость и отпускали потерпевшего, для потехи навьючив его многокилограммовым ядовитым плодом.
Сунулись было и к Михаилу Викторовичу - рассеянный, сгорбленный, с подвязанными бечевой очочками на носу, не вышедший еще из срежиссированного Басурманом образа типического интеллигента, он возвращался из проектного института, где вполне успешно завершил работу над не имевшей аналогов высокотехнологичной установкой для промышленной переработки ягод барбариса в дорогостоящий лекарственный препарат. Васнецов тут же из образа выскочил, легко раскидал негодяев, перебил в крошево множество пузатой отравы (что не смог - пустил шарами вдоль трамвайных путей) и в довершение всего отбил у противника заложницу - приятного вида женщину в маечке без бюстгальтера.
- Вам нужно привести себя в порядок! - коротко стриженная, зеленоглазая, она тряхнула остренькими грудями, нежнейше провела рукой по лицу и телу Михаила Викторовича. - Пойдемте ко мне… здесь рядом…
Отшвыривая ногами арбузы, оскальзываясь на корках, иногда проваливаясь даже в зловонную лужу, они выбрались из завала, к которому уже сбегалась милиция и мчались пожарные машины.
- Вы также красиво дрались… Наверное, вы спортсмен?
- Не знаю, - Васнецов обаятельнейше улыбнулся. - Может быть и так.
Через несколько минут он осматривался в чистенькой, женской, однокомнатной квартирке.
- Чем это так приятно пахнет?
- Гвоздичным маслом, - она стащила перепачканную липкую майку. - А в ванной у меня - яичное мыло.
Наперегонки они помчались в совмещенный санузел, напустили под ватерлинию кипятку, устроили настоящий морской бой. Михаил Викторович победил пять раз кряду, потом выпустил перископ, ушел на дно и позволил партнерше обходиться с ним по собственному ее усмотрению.
После в чьей-то рубашке с несуразно длинными рукавами он пил чай и обмазывал булку шпротным паштетом. Разрумянившаяся свежая женщина поместилась напротив и, видимо, от полноты прихлынувших чувств растягивала губы в широчайшей улыбке. Ее лицо было приятным, хотя и не слишком выразительным.
- Нет, ты скажи, скажи-и-и, - дурачилась она, - кто ты есть на самом деле?
- Знай каждый, кто он на самом деле - и общество сделает огромный шаг в своем поступательном движении…
Женщина хихикнула, выбросила из-под халата коротковатую левую ногу и расчесала ее квадратными обкусанными ногтями.
Михаил Викторович потянулся было сделать второй бутерброд, но на полпути передумал.
- Рассужда-а-аешь, - смеялась хозяйка квартиры, - значит - не спортсмен… мир видишь по-своему, по-особому, - с чего-то заключила она, хитрейше подмигнув. - Пальцы у тебя какие… длинные, холеные… может, ты - пианист, композитор… или… художник?!. Скажи!..
- Муж у тебя есть? - грубо он отнял руку.
- Ушел, - женщина начертила в воздухе каббалистический знак. - Уполз! Улетел! Уплыл! В первую брачную ночь покинул… Семью восемь - доктора просим!.. - откровенно начала заговариваться она.
- Почему?! - Васнецову сделалось знобко, он приподнялся.
- У зеркала оправилась - ему и не понравилось! - Она захохотала.
- Зовут тебя  к а к ?! - закричал он. -  Ф а м и л и я ?!!
- Мари-и-ишка!.. Маришка О-о-окунева!..
«Окунева, Плотвицина, Ершова, Китовских!..» - пронесся перед мысленным взором Васнецова женский рыбный ряд. Он притянул извивающееся лицо, заглянул в сумасшедшие глаза, повалил стул, сбросил с себя смирительную рубашку и, подхватив одежду, бросился к дверям.
- Ку-у-уды?!! - истошно закричала женщина. - Супостат!! Чудище обло… сточленно!! И - лаяй!! - Она завыла, залаяла, повалилась в ноги, впилась зубами Васнецову в колено. - Не пущ-у-у-у!!!
Он вырвался, гулко промчался по лестнице, выскочил на улицу.
В небесах ядовитым огромным арбузом висела зеленоватая дряблая луна. Шуршали мясистыми невидимыми листьями разросшиеся по жаре корявые городские деревья. В кустах на газоне кто-то рыгал и чавкал.
«Передается ли сумасшествие по наследству, - размышлял Михаил Викторович, - именно  т е м  ж е  набором поступков и действий?»
Передергивая плечами, он вышел к своему подъезду.
Под фонарем на лавочке сидел старик Прохоров. Рядом в тренировочном костюме стоял запыхавшийся Яндемиров.
- Никак, хромаешь?! - не слушая возражений, пенсионер усадил Васнецова рядом, задрал ему штанину, осмотрел ногу. - Вот собака!
Невесть откуда появившийся немедленно был вскрыт индивидуальный пакет, в мышцу Михаилу Викторовичу кольнуло, колено, умело продезинфицированное,  обхватила тугая целебная перевязь.
- Женщина покусала? - Яндемиров вытащил фляжку, дал пострадавшему ее ополовинить. В желудок Михаилу Викторовичу пролился расслабляющий алкогольный нектар, чудодейственная амброзия разлилась по телу, вычистила мозг, сняла стойкое нервное напряжение, навеяла приятную обволакивающую сонливость.
Васнецов блаженно рассмеялся, погрозил нацмену пальцем, начертил в воздухе замысловатый каббалистический знак. Хороший в сущности парень, Яндемиров все же не был лучшим его другом.
Из подъезда в одинаковых белых туниках выскочили Фиорентина и Экстремадура, обдали мужчин возбуждающим флером женственности и стремглав унеслись в ночь по мерцающей лунной дорожке.
- Молодежь! - Прохоров вздохнул, почесал между ног, вытащил из кармана горсть семечек, поделился с Михаилом Викторовичем.
- Помню, был со мной такой случай… в двадцать третьем бросили нас в Туркестан на трахому…
Васнецов с усилием слушал - голос старика был совсем рядом, потом уносился и звучал издалека, временами не слышался вовсе и вдруг, заставляя вздрагивать, бил по ушам с утроенной громкостью.
- …и тогда, - вроде как повествовал непринужденный рассказчик, - подводная лодка медленно всплывает. Что делать?.. Жена целится из берданки, у меня - пять фунтов черного пороху…
- А Ворошилов где же? - казалось ему, спрашивал Михаил Викторович.
- Клим, вестимо, с нами, но чуть позади на боевом слоне… Сидим, значит, - ждем Крупскую. День проходит, другой, неделя… Является, наконец, вся в трахоме. «Кто набздел?» - спрашивает. - «Слон, - отвечаем, - под Ворошиловым.» - «Расстрелять!» - «Кого - слона или Ворошилова?» - «Обоих!»…
- А подводная лодка? - как бы вспоминал Васнецов.
- Уплыла, - слышался ему смех очевидца. - Ильич всех перехитрил! В мегафон всю ночь картавил, потом ворону вместо себя к дереву прибил, а сам, значит, - концы в воду… вместе с Инессой Арманд-Хаммер, урожденной фон Коллонтай… Да ты давно спишь!.. Ну-ка!..
Сильные руки поставили Михаила Викторовича на ступени, загудел лифт, открылась дверь квартиры. В облаке сладкой истомы, безмятежно улыбаясь в пространство и рассыпая неповинующимися губами скользкие, скачущие ягодки междометий, Васнецов благополучно был доведен до ложа, высвобожден из одежд и помещен горизонтально меж двух прохладных простыней.
Чуть только тело вписалось в уютнейший, продольный, промятый им же желобок - и сразу старинной царапанной фильмолентой застрекотал, запрыгал, заструился причудливый черно-белый ряд.
Женщины, качая шнурованными лифами, проносились беззвучно на дутых резиновых шинах, каждая норовила ткнуть зонтом или впиться в колено… защищаясь, он принялся расшнуровывать лифы, срывать тяжелые звонкие кринолины и - о, ужас! - не женщины это были, а русалки с безумными квадратными глазами. Вот уже они его повалили, шарят по телу, волокут к старинной низкой кушетке, срывают брюки, пихают внутрь ему брезентовый пожарный шланг... Он закричал - и тут же из ниоткуда возник горбун с огромными ступнями, стал всасывать воздух, надуваться, тужиться - лопнул и дал жизнь злодею, вышедшему из чрева его…
Тут кончилось… оборвалось - на белом заплясали черные галки, затопали вокруг, засвистали, побежали с бомбой убивать второго штатного киномеханика… куда там! Выскочил ловкач, выпрыгнул - и прямиком на собственную виллу под Неаполь… его же, Васнецова Михаила Викторовича, несудимого, русского, на все руки мастера, люди в масках схватили, крутят ему по часовой стрелке яйца. - «Скажи да скажи!..» - «Чего сказать-то?» -  «Сам знаешь!» - «Бо-о-ольно!.. Знаю!.. Скажу!..  Н а б з д е л                В о р о ш и л о в !!!  П о д  с л о н о м !!!»
И сразу все переменилось. Глухой друг Дмитрий обнял, письмо подает желтое на серебряном подносе -  и  д е в у ш к а ,   ч и с т а я ,   я с н о г л а з а я   в х о д и т !..  Сейчас счастье состоится!..
Рванувшись, он встал на ноги.
У изголовья кровати стоял «на запись» включенный магнитофон.
На кухне горел свет.
Жена разговаривала с Прохоровым, и голос был  д р у г о й :  нежный, мелодичный, журчащий.
«Сплю!» - понял Васнецов, помочился в унитаз, вернулся, упал на простыню и проспал без сновидений до утра.




14.

Без сновидений он проспал до утра, отшвырнул одеяло, вынул затычки из ушей, снял непроницаемые черные наглазники, выковырял из ноздрей ватные тампоны. Ощущая себя, впитал свет, шумы, запахи жизни. Стукнул кулаком в дощатую перегородку, вызвал служанку.
- Одеваться!
Недовольно бурча, дурища стащила с него ночную рубашку, помогла облачиться в свежую кальсонную пару, пеструю ситцевую косоворотку, шаровары и стандартного фасона удобный теплый казакин.
На завтрак подали толокно с молоком, Виктор Михайлович поковырял ложкой, спросил блинов со снетками - на том и закончилось. Мука вышла, денег не было, в долг давно не отпускали.
Он ушел в мастерскую, натянул холст на рамку, потрогал кисти - бросил все, схватил серебряные часы, понес в заклад.
На улице был черный снег, в глаза брызгало солнце, птицы кричали, люди распахнули шубы, отовсюду шел пар. Поглядев налево, Виктор Михайлович принялся переходить улицу, остановился перепустить конку - с нее спрыгнул моложавый мужчина с красиво рассыпающимися волосами, не удержал равновесия, оскользнулся, пнул головой Васнецову в живот.
- Экий вы… неосторожный!.. - Виктор Михайлович с усилием перевел дух. - А я, признаться, не вас - Саврасова предполагал встретить… Гляньте-ка, - он показал рукой, - грачи прилетели!
Разговаривая, мужчины пошли рядом.
- Время, ну просто, летит! - восклицал Серов, оживленно жестикулируя. - Вчера еще, кажется, писал «Девочку с персиками»… знаете?
- Как же, как же! - Виктор Михайлович с удовольствием припомнил. - Взрослая такая уже девочка… обнаженная… моется в тазу… действительно - с персиками. Это вы точно подметили!
- Так вот, - продолжил Валентин Александрович. - Решился я изобразить ее снова. Думаю: подросла, развилась… в самый раз!.. Сотворю с нее «Девушку с дыньками!».. Насилу разыскал!.. И что вы думаете?!.
- Опоздали, - догадался Васнецов. - Разъелась ваша девочка… обабилась!
- Именно… именно!
- Что же - пропала натурщица? Кустодиеву уступили?
- Да нет… написал. Говорят - ничего получалось.
- Как же картину назвали?
- «Баба с тыквами»!
Всласть отсмеявшись, они распрощались. Серов, красиво встряхнув прямыми рассыпающимися волосами, вскочил в проходившую конку, Виктор Михайлович, разглядывая курсисток и щурясь на солнце, пошел пешком.
Не намереваясь и вовсе наносить визита, он тем не менее очевидно приближался к малоприметному знакомому дому. Как ни старался он пройти мимо раскоряченных атлантов и кариатид - ноги сами внесли его в подъезд и подняли на третий этаж. Оставалось только потянуть за рукоять звонка.
Тут же слуга принял у гостя пальто и показал на нужную дверь. Васнецов причесался, подтянул шаровары, смахнул с плеч мелкий сор и, постучав, вошел в комнату.
- А-а… «Витязь на распутье»! - Тимирязев спрыгнул откуда-то сверху с огромным, прижатым к животу арбузом. - А мы ждем, не дождемся!..
Обмениваясь незначащими словами, они двинулись бесконечной анфиладой.
- Тэк-с, тэк-с, -  не расставаясь с грузом, приговаривал знаменитый естествоиспытатель.
- Хм, хм, - в такт ему вторил известный живописец.
Наконец, раздвинута была последняя портьера, они остановились в ничем не отличавшейся от прочих комнате с уходящими под потолок резными шкафами и кожаной низкой кушеткой. Васнецов вздрогнул - на кушетке, сливаясь с ней коричневым цветом костюма, сидел человек устрашающей внешности - Илья Ильич Мечников. Положив на колени планшет, величайший из сравнительных патологов размашисто писал что-то на линованных бумажных листах.
- Как лучше - «золотое сердечушко» или «милая моя кудлашечка»? - неожиданным при зверском своем обличье тоненьким голоском спросил он вошедших. - Впрочем, так я к ней уже недавно обращался!
- Письмо пишет супруге, - объяснил Тимирязев Васнецову, - третье уже на дню. Женился по случаю на ребенке, теперь вот нянчится - мамку изображает. Очень в роль вошел… Попробуй - «моя драгоценная жизнюша!» - посоветовал он Мечникову.
- Этак я в утреннем письме написал!
- Тогда - «благодарная голубка» или «чудное драгоценное сокровище»?!
- А так - во вчерашних письмах было! - Илья Ильич капризно надул губы. - Придумай что-нибудь новенькое!
- Может быть - «мой светоч и ангел»? - решился вдруг Виктор Михайлович.
- Конечно же… конечно! - Мечников торопливо застрочил и более не обращал на них никакого внимания.
Тимирязев выложил арбуз на лабораторный столик, ланцетом сделал несколько ровных, точных надрезов.
- Видите, - пригнул он голову Васнецову, - тот редкий случай, когда без микроскопа можно наблюдать клетки!.. Из клеток состоит все живое - растения, звери, люди… и даже Мечников Илья Ильич состоит из клеток!.. Ешьте! - Он протянул гостю порядочный ломоть.
- Где ж достали-то? - Васнецов залился липковатым соком. - Начало весны…
- Не проблема! - извернувшись, естествоиспытатель почесал объемистый горб, - арбузы у меня на чердаке растут… как-нибудь покажу…
Поплевывая скользкими семечками, мужчины сидели друг против друга. Мечников, пригнувшись, скрипел вечным пером. Небо за окнами было голубым и безоблачным, с крыш свисали замысловатые плачущие сосульки.
- Поняли? - Климент Аркадьевич протянул гостю безникотиновую толстую сигару.
- Как не понять! - Виктор Михайлович беспечно выдул из ноздрей соломенный дым. - У вас арбузы в погребе растут.
- В погребе - ананасы, - поправил художника физиолог, - арбузы - на чердаке. А отчего я вам  а р б у з  предложил?
- Ну… ананасы не поспели еще…
- Подумайте! - Тимирязев определенно к чему-то гнул.
- В арбузе клетка видна.
- Верно! И  к а к  она вам?
- Симпатичная, - Васнецов не знал, что и сказать. - Большая.
-  Б о л ь ш а я ! - со значением подхватил Тимирязев. - А вся ли заполнена?
Виктор Михайлович порылся в корках, нашел недоеденную, вгляделся.
- Да нет… вроде место есть.
-  М е с т о  е с т ь ! - замогильно повторил ученый. Неправдоподобно длинное лицо приблизилось вплотную, большие, лишенные ресниц глаза заглянули прямо в душу. Васнецов ощутил между лопаток струящийся холодок беспокойства. Он хотел подняться, размять ноги, потрогать что-нибудь в комнате, перевести непонятный ему разговор на темы более легкие и приятные - сильные руки легли ему на плечи, удержали на стуле. - А коли в клетке есть свободное место, то -  ч т о ?!! - выстрелил вопросом Тимирязев.
- Его можно заполнить, - шепотом ответил Васнецов.
- В том-то и суть! - Тимирязев отпустил, его голос сделался нормальным, козлиная белая бородка более не тряслась над лицом гостя. - В любую живую клетку можно закачать что угодно… ввести, скажем, химию, стимулятор роста - тот же арбуз раздуть в пять, восемь раз!.. Но это - примитив, растения, флора! - вновь разгорячился он, хотя и без рук. - Возьмем животных - мы их уже брали… мышей, кроликов, обезьян, - Климент Аркадьевич показал на углубившегося в письмо Мечникова, - впрыскивали им на клеточном уровне креозотное масло, антитела, гемолитические ферменты… не все поначалу шло гладко, но поверьте, - мы достигли феноменальных результатов! Научились воздействовать на иммунную систему организма!! Впереди - опыты на человеке!!!
Виктор Михайлович вскочил, бросился вон из комнаты, побежал бесконечными анфиладами, запутался в шкафах и портьерах. Тимирязев нашел его, успокоил, привел обратно, заставил выпить крепкую алкогольную микстуру.
- Вы - необыкновенный человек, - как ни в чем не бывало, продолжил хозяин дома. - Таких я еще не встречал!
В желудке гостя плескался чудодейственный нектар, по телу разлилась приятная расслабленность, от нервного напряжения не осталось и следа.
- В чем же… необыкновенный? - Виктор Михайлович был явно польщен.
- Ваш газовый анализ… да и спектральный тоже, - Климент Аркадьевич крутанул огромными ступнями, - выявили ряд интереснейших особенностей… Скажите, - перебил он себя, - сколько раз вы можете за день… с женщинами?
- Пять, - пожал плечами Васнецов, - восемь… если нужно - четырнадцать.
Тимирязев раскрыл толстую шнуровую тетрадь, тщательно записал.
- Так вот, - вернулся он к вопросу. - Анализы, тщательно изученные, показали исключительную плотность тиреоидина, альбуминоидный осадок не обнаружен вовсе, а перед вашим кариокинезом я просто снимаю шляпу!.. Позвольте ручку! - Васнецов не успел опомниться, как ученый состриг с его пальца ноготь и сунул под микроскоп. - Так я и думал!.. Мезодермальные фагоциты просто кишмя кишат!..
Виктор Михайлович широко открывал и закрывал рот. Тимирязев, пользуясь моментом, осматривал его зубы и брал на пробу слюну.
Зазвенели пружины, с кушетки, растирая ужасное лицо, восстал Илья Ильич Мечников.
- Я кончил, - тоненько пропищал он.


15.

- Я кончил, - тоненько пропищал он.
Климент Аркадьевич тотчас оставил Васнецова, подбежал, потрепал Мечникова по ужасным щекам. - Вот и славно… вот и славно…
- Не знаю - хорошо ли вышло, - Илья Ильич повертел исписанными листками. - Олюшка любит, чтобы все гладенько было, иначе бросит, отвечать не станет… я изведусь тогда…
- А ты, мамочка, нам почитай… мы скажем… Скажем, ведь? - Тимирязев обратился к Виктору Михайловичу.
- Непременно… непременно скажем! - радуясь смене действия, художник перевел дух.
- Уж и не знаю - интересно вам будет? - сравнительный патолог помялся, снял проволочные очки, протер их батистовым дамским платочком.
- Интересно!.. Крайне даже!
- Ну да ладно… слушайте! - Мечников прокашлялся, взял паузу. За окнами звонили к ранней обедне, гремя по камням, проехал двухъярусный загородный дилижанс, в шкафах с приборами тоненько звенели стекла. Мужчины терпеливо ждали.
- «Мой светоч и ангел! - начал, наконец, чтение Илья Ильич. Тут же, прочувствовавшись, он промокнул уголки глаз. - Как-то ты провела сегодняшнюю ночь? Я спал довольно плохо и чувствую, что недостаточно выспался. Поручение твое об осторожности исполняю добросовестно - ночью вставал с постели, чтобы справиться, в горизонтальном ли положении находится ключ от парадной двери. На улицу выхожу не иначе, как в теплом пальто и с зонтиком Климента Аркадьевича. Вчера отправился отыскивать обойщика и купить багеты, но вместо обойщика купил широкой тесьмы, которую частично прибил вместе с кухаркой. К тесьме булавками приколол занавески. Сегодня набью тесьму на остальные багеты. Нужно надеяться, что завтра занавесы будут готовы. Имел, кстати прекурьезный разговор с кухаркой. Прибив тесемку к одной из багет, я поручил ей пришить занавесочку, чтобы посмотреть, как это выйдет. Кухарка начала отделываться, оправдываясь тем, что грешно в воскресенье работать колющими инструментами, например, иголкой или булавкой. Не составляет ли этот предрассудок остаток какого-нибудь древнего правила, по которому в праздничные дни запрещено было колоть какое-нибудь живое существо, например, людей?..» - Илья Ильич прервался, налил из графина воды, заглянул в лица слушателей и удовлетворенный продолжил:  - «Я просил Елену Леонардовну, чтобы она взяла у Бродского образчики ситцев, которые, по ее словам, очень хороши в этом году. Я, впрочем, сразу покупать не стану, а предварительно осмотрюсь хорошенько… Знаешь еще, дитятко, - воротник твоей шубки совершенно изъеден! Такая ужасная досада! Из нее при перекидке вылетело множество моли, и шерсть повысыпалась, как у тебя волосики после тифа!.. Обедал вчера у Николая Ильича. Он сделался еще несноснее и противнее. Милочка - большая болтунья, она, по моему мнению, очень глупа… Возился с детьми, но не учил их никаким вещам, которых не любит мое дитятко… Засим кланяюсь. Береги себя, дорогая моя детушечка… Твоя одинокая, грустная мамка…»
Светоч иммунологии сложил листки и сунул их в конверт. Слушатели молчали. Неправдоподобно длинное лицо Тимирязева частично прикрыто было квадратными костистыми ладонями. Из-за портьеры выскочила большая толстая мышь и, цокая коготками, пронырливо побежала по паркету. Тимирязев бросился, поймал животное, сунул к себе за пазуху. Над головой Виктора Михайловича вздохнули и бумкнули несколько раз старинные, с маятником, часы. Под окнами в медных касках, качая султанами черного конского волоса, прошли молодцы-кирасиры.
Климент Аркадьевич поднялся с пола, тряхнул бородой и усами.
- Да ведь ты писатель, Илья! Ей Богу, писатель!
- Художник! - присоединился Васнецов. - Художник слова!
Они принялись аплодировать. Зардевшийся, смущенный Мечников, ойкая, спрятался за портьерой, они вытащили его, жали руку, говорили все новые комплименты.
- Эко ты кухарку продернул! - Климент Аркадьевич присел от смеха. - Не в бровь, а в глаз!
- А шуба с молью… очень даже уморительно!
- Про ключ - хорошо, емко, точно… горизонтально!
- И Николай Ильич с Милочкой… пусть знают!
 - Собрать все письма - и книгой выпустить! С золотым обрезом. Я первый куплю! - Тимирязев, как мог, выпрямился. Лишенные ресниц глаза сделались строгими. - Однако, что ты опять с детьми вытворял?
Великий патолог залился краской.
- Я их и не раздевал вовсе… пощекотал, разве что, погладил. Две девочки, маленькие, с такими, знаешь ли, розовыми ушками и мальчик постарше, в коротких штанишках, пухленький… мы в лошадку играли… в жмурки…
- Обещай мне, Илья… обещай никогда больше не делать  э т о г о !  Мало тебе, что ли, сестер и братьев Белокопытовых! Насилу тогда замяли! Под суд хочешь, на каторгу?!
С опущенными долу глазами Илья Ильич ковырял ногой отставшую половицу.
- Ну же, Илья… ну! - требовательно подстегнул эмбриолога физиолог.
- Хорошо, Климушка… постараюсь, - Мечников шмыгнул ужасным носом. - Я обещаю.
- Умница… молодец! - Тимирязев тут же отмяк, засуетился, принялся убирать со стола. - Иди сейчас на почту… вот тебе мышка - для инъекций… Вы, я смотрю, тоже собираетесь, - он протянул Васнецову пакет с арбузными корками,  - захватите… бросьте где-нибудь по дороге…
- Климент Аркадьевич, - Виктору Михайловичу было неловко, однако любопытно. - Знаю, вы в политике разбираетесь. На улице - солдаты… пушки везут… с чего бы?..
- Война, - объяснил Тимирязев, - с германцем. Кайзер Вильгельм… Фердинанд… Сараево… все такое…
На улице Мечников раскрыл шелковый зонт, взял художника под руку. Было еще достаточно светло. Солнце отражалось в витринах магазинов и лавок. Илья Ильич поминутно останавливался, рассматривал выставленные шляпки, подвязки и туфельки.
- Не правда ли, миленькие? - спрашивал он спутника. - Разве что, купить, обложить куделей да и послать детенышу от мамки?!. Впрочем, нет - дороговато… это я с Нобелевской прикуплю…
Неспешно они продвигались к центру. Ученый высовывал ненадолго из-под зонта устрашающую голову, и тогда вокруг возникал форменный переполох. Шедшие навстречу люди ойкали, приседали, крестились, младенцы на руках кормилиц принимались отчаянно визжать, и даже лошади шарахались в сторону, не слушаясь более кнута и пряника.
- Синего вуаля нет нигде, - жаловался Илья Ильич. - Хоть плачь... С ног сбился!.. Знаете, сколько крошечке потребно на платье?
- Аршин восемь - десять, - прикинул Васнецов.
- Кабы так!.. Шестнадцать не хотите?!
- Дорогу, господа, дорогу! - потребовал начальственный грубый голос. Ученый и художник посторонились - их обогнала группировка людей, столь живописная, что рука Васнецова сама потянулась в карман к карандашу, а карандаш - к бумаге… Впереди прочих, тяжко опираясь на костыль, припрыгивал тучный жандарм в разодранной и вымазанной дегтем шинели. За ним, гривуазно смеясь и перекрикивая друг друга, шествовали рядом три захваченных общим переживанием человека: совсем еще юный митрополит в белом клобуке с бриллиантовым крестом, пожилой разносчик с корзиной яиц на квадратной лысой голове и девушка с трахомными глазами в накинутой на голое тело коротенькой шубке горничной. Все четверо, причмокивая и обжигаясь, аппетитнейше сглатывали с ладоней куски разваренной, дымящейся требушины.
Не сговариваясь, Васнецов и Мечников завернули в ближайшую кухмистерскую, потребовали на гривенник требухи, разделили на две кучки. Виктор Михайлович по свежему впечатлению торопился закончить эскиз.
- Как назовете? - вытер губы Илья Ильич.
- Не знаю еще… «Берендеи»… «Святая простота»… может быть, «Грачи улетели»… - Художник наметил контуры. - Хотите, ваш портрет напишу… для потомства. У вас черты… такие… индивидуальные… ручной работы…
- Есть уже портрет.
- И кто рисовал?
- Такой один… из Сибири… красивый… шанежками угощает с сушеной черемухой.
- Суриков, - определил Виктор Михайлович. - «Переход через Альпы»!.. Но позвольте, портрета вашего что-то не упомню…
- А я в образе на картине… прямо скажем, в историческом…
- В чьем же? - Васнецов напрягся. - Остановите… Петр Первый?.. Ермак?.. Суворов?.. Меншиков в Березове?..
- Вовсе нет, - Мечников тоненько рассмеялся, приблизил ужасное лицо. - Боярыня Морозова!..
Снова они вышли на улицу.
- Лошадь, знаете, сколько прожить может? - спросил ученый.
- Лет двадцать, - пожал плечами художник.
- Сорок!.. Ворона?
- Шестьдесят.
- Семьдесят!.. Попугай?
- Сто десять.
- Сто семнадцать!.. Сокол?
- Сто пятьдесят восемь.
- Сто шестьдесят два!.. Черепаха?
- Сто семьдесят четыре.
- Сто семьдесят пять!.. А щука?
- Двести шестьдесят семь.
- Верно! - Мечников потянул спутника за рукав. - А сейчас - прошу в мою лабораторию. Станем простоквашу есть…



16.

Они стояли у невзрачного флигелька, окна которого были забраны толстыми ржавыми решетками. Илья Ильич вынул ключ, горизонтально вставил в скважину, принялся ловко вертеть пухлыми белыми пальцами. Со скрипом и скрежетом дверь отворилась, они вошли. В нос шибануло сыростью и особым  б и о л о г и ч е с к и м  духом. Ученый завозился, протащил туда и обратно что-то тяжелое, стукнул по гулкому, клацнул железным. Яркий сноп света вырвался, ослепил, заполнил помещение. Они находились в низеньком неопрятном зальце со стеклянными шкафами, полными предметов медицинского назначения. На столе с шипением накаливалась угольная лампа Лодыгина.
- Э-гей!.. Есть кто?! - начальственным фальцетом позвал патолог и эмбриолог.
С треском выставилась неприметная дверца, два дюжих старика вбежали, набросились, повалили Васнецова на высокий белый стол.
- Нет же!.. Болваны! - Мечников ударил в пол ногами. - Это гость!.. Уволю!..
Рыча и огрызаясь, старцы отступили. Оба были узколобые, мутноглазые, в заляпанных кожаных передниках.
- Экий афронт вышел, - сконфузился ученый. - Вы уж простите великодушно… и знакомьтесь… Мои ассистенты - Хржонщевский… профессор гистологии, а этот - Репяхов… зоолог, тоже, представьте, профессор… Вчера, к слову, обезьяну сифилисом заразил!
- По неосторожности? - художник ужаснулся. - Или умышленно?!
- Умышленно, сиречь, преднамеренно, - Илья Ильич погрозил зоологу пальцем. - У нас все делается преднамеренно… Сейчас, вот, печь затопят, простоквашки поднесут да и побеседуем!..
Продукт доставили в белом высоком ведре. Мечников с торжественностью наполнил большие лабораторные чашки. Простокваша была свежей, но не жидкой, а комочками, как и предпочитал Виктор Михайлович.
- Вкусная, - похвалил художник.
- Ешьте побольше… эта без сифилиса, - хохотнул ученый, - хотя и с болгарской палочкой.
- Палочкой?! Болгарской?! - Васнецов вскочил, схватился за живот, перегнулся пополам. - Уборная… где?!
Хржонщевский и Репяхов подхватили его под локотки и мигом домчали до диковинного горшка с деревянным круглым сидением. Впрочем, разбираться в конструкции у Виктора Михайловича не оставалось времени.
Сполоснув руки, на прямых ногах, он возвратился на прежнее место. Следом примчались ассистенты. Хржонщевский протянул Мечникову пробирку с чем-то желтым. Репяхов - мензурку с чем-то коричневым. Илья Ильич незамедлительно поместил обе под микроскоп.
- Бактерии болгарской палочки, - как ни в чем не бывало продолжил он, - это микробы молочнокислого брожения… У вас в моче, - ученый показал пробирку, - производные индола и фенола… в кале, - он продемонстрировал мензурку, - полно крезола… губительных, не побоюсь этого слова, продуктов кишечного гниения!.. Вся эта сволочь… - в голосе лектора появилась стальные нотки, его лицо сделалось еще ужаснее, - вся эта гнилостная сволочь прекрасно развивается в щелочной среде кишечника. Болгарская палочка  у б и в а е т  вредные микробы, выделяя кислоту. Она - первейший наш союзник и друг!.. Ешьте еще!..
Виктор Михайлович не слишком понимал, зачем он здесь и слушает медицинские рассуждения, однако не уходил. Общение со светочем науки, пусть человеком странным и одержимым тайными пороками, безусловно льстило самолюбию художника - удерживало, однако, другое. Интуиция подсказывала некую совместную будущность, весьма для него, Васнецова, значимую.
Он отхлебнул простокваши, хотел поставить чашку, но под пристальным взглядом ученого мужественно допил до конца.
- Илья Ильич, - несколько даже робко спросил художник, - отчего именно на меня тратите вы драгоценное свое время? Ужели я так интересен вам?
- Разве не сказал вам Тимирязев? - голос выдающегося деятеля оставался твердым, значимым, приобрел бархатистого оттенка басовитость (куда и подевался тот писклявый, бедный на обертона, кастратский даже фальцетик?!). - У вас организм исключительной силы.. четырнадцать раз на дню с женщинами!.. Экие железы!.. А кариоплазма!.. Второй такой не сыщешь - сейчас бери да на выставку! - Мечников схватил ведро, наклонил, набухал в чашки простокваши. - Сколько вам лет?
Виктор Михайлович сказал.
- Вам не стыдно?! - Илья Ильич сунул под нос Васнецову ручное зеркало. - Любуйтесь! Выглядите на десять лет старше!.. Седой! Морщины вдоль и поперек! - Кулаком он ткнул художника под ребра. - Кости ни к черту!.. Слабый - старикам моим не смог воспротивиться!.. И все почему - неправильный образ жизни!
- Теперь что же делать? - Виктор Михайлович был явно растерян, если не сказать больше.
- Что делать - зависит от цели, которую себе постановите, - странно как-то повернул Мечников. - Захотите полететь на Марс - обратитесь к Циолковскому. А пожелаете  о з д о р о в и т ь с я  - доверьтесь мне.
- Стало быть, я нужен для опытов… как та мышь, что поймал Тимирязев?
- Кстати… спасибо, что напомнили! - Илья Ильич раскрыл ближайший шкаф, достал шприц, вобрал в него мутно-розовой жидкости. - Подержите пока… сейчас я ее извлеку. - Сравнительный патолог порылся по карманам. - На стол просыпались какие-то желтые палочки, черные комочки и извивающиеся длинные спиральки. - Личинки хлебного жука, - объяснил Мечников. - Шитики. Куколки бабочек шелковичного червя... А это, как видите, - живая лягушка. Пока живая, - ловчайше он зашвырнул тварь в кадку с водой. - Ага, вот и норушечка!.. Давайте шприц!..
Ученый распластал полузадохшегося грызуна на клеенке и с размаху пронзил длинной иглой.
- Что это вы ввели? - Виктор Михайлович, как мог, боролся с дурнотой.
- Что ввел? - эволюционный эмбриолог кинул мышь в стеклянный ящик. - Да ничего особенного… холерных микробов…
Васнецов вскочил, бросился к раковине, скорчился в очищающем приступе.
- Экий вы возбудимый!.. Непременно вас Сеченову покажем, - пометил в книжке ученый.
Виктору Михайловичу давно бы воспротивиться, накричать, уйти, хлопнуть дверью так, чтобы все затряслось - обыкновенно не спускавший никому подобных шуток, он был не похож на самого себя.
Молча, с остервенением - мылом, щелоком, пемзой тер он касавшиеся заразы руки.
- Спокойнее вещи принимать надо! - Илья Ильич смеялся и находился в преотличнейшем состоянии духа. Ужасное лицо сделалось ужасно-комичным. - Представьте, по рассеянности я как-то этих самых холерных полстакана отпил - и ничего… живой, здоровый, деятельный… фагоцитарную теорию, между прочим, разработал… за Нобелевской, вот, на днях съезжу…
Васнецов с прикрытыми глазами сидел напротив. Острые боли в желудке понемногу проходили. В печи давно потрескивал разожженный ублюдками огонь.
- Как же… не заразились?
- Фагоциты у меня - молодцы! - Мечников похлопал себя по животу. - Не дали в обиду, защитили от коварного врага!
- Это что еще такое? - поневоле втягивался в постороннее художник.
- Одну минуту… - ученый выдвинул небольшую кафедру, встал за нее, воздел к потолку пухлый палец. - Фагоциты  - это особые, специфические клетки, присутствующие в каждом живом организме, злейшие, скажу вам, враги болезнетворных микробов. Микробы выделяют яд - токсины. Фагоциты пожирают микробов - приятного им аппетита! - они же выделяют антитоксины, уничтожающие микробный яд. Сильные фагоциты не дают инфицированному человеку заболеть. Честь им и хвала!.. Головастиков любите? - по обыкновению перебив себя, Ильи Ильич обратился с неожиданным вопросом к слушателю.
- Жареных или отварных? - достойно вопроса, иронически реагировал Васнецов.
- Нет же… просто наблюдать. - Мечников оставался серьезным, подготовляя, как выяснилось, новый поворот темы. - В детстве, бывало, приду на пруд и наблюдаю, наблюдаю… оторваться не могу. Страсть хорошенькие какие, с хвостиками… С хвостиками, ведь?! - поверх очков ученый строго посмотрел на гостя.
- С хвостиками, - вынужден был признать Виктор Михайлович.
- Проходит некоторое время, - Илья Ильич погрузил руку в кадку, - и что же происходит?
- Головастики превращаются в лягушек! - догадался художник.
- Именно! - Мечников извлек земноводное и поболтал им в воздухе. - А где хвост? Куда подевался?
- Действительно… Как-то я не задумывался. И в самом деле - куда?
Революционный эмбриолог взял мхатовскую паузу. Заинтригованный донельзя Васнецов привстал. Висевшая головой вниз лягушка безуспешно пыталась укусить державшую ее гениальную руку.
- Так знайте же, - величайший из патолого-эмбриологов прямо-таки сотрясся от чувственного наслаждения. -  З н а й т е  -  х в о с т …  с ъ е д а ю т …  ф а г о ц и т ы !!!
Сладостное чувство  п р и о б щ е н и я  разлилось по членам художника.
- Стало быть… стало быть… - не мог кончить он.
- Стало быть, - помог Мечников, - фагоциты жрут не только микробов, но и           к л е т к и  н а ш и х   о р г а н о в !..  Обессиленные клетки! Ослабленные неправильным образом жизни или просто собственным возрастом. Фагоциты-макрофаги разрушают кости, нервно-мозговую ткань, мышцы, почки, сердце, печень! Фагоциты - могильщики стариков!..
- Вы… вы можете бороться с фагоцитами? - отчего-то шепотом спросил Васнецов.
- Нет, - ответил гений. - Я могу отодвинуть старость.



17.

По логике вещей и строго установленному природой распорядку давно пора было наползти в город туману, зарядить проливным дождям, задуть пронизывающему ветру, пожухнуть и отмереть всему живому, а в душах человечьих прочно угнездиться липкой черной меланхолии - подобного не было и в помине! Вторая половина осени выдалась еще более жаркой, сухой, ошеломительно солнечной, а люди, хотя и вываренные, были на редкость оптимистичны. Бабки в сарафанчиках похохатывали - Земля, мол, завертелась не в ту сторону, оттого и вместо почти-зимы наступило и-впрямь-лето, да не простое, а африканское.
Михаил Викторович, как и все обыкновенные люди, удивлялся климатическим превратностям, однако в меньшей степени. Голова занята была другим. Клубилась за непроницаемыми пока покровами  т а й н а  - выпускала шелковые тонкие ниточки, дразнила, ускользала, не давалась. Просматривалась в том какая-то                д в у с т о р о н н я я  игра, по неизвестным ему правилам и с очевидными признаками авантюрности. Михаил Викторович подпрыгивал, дергал лапкой за ниточку с надеждой размотать клубок, ниточка тут же обрывалась, наверху довольно смеялись, ему показывали язык - Васнецов ухватил бы коготками и за него, но язык этот болтался совсем уже в недосягаемых высотах. Со вздыбленной шерсткой и голубым бантом на шее, Михаил Викторович стучал хвостом, мяукал и ощущал себя в неловком положении       п р о и г р ы в а ю щ е г о ,  но отнюдь не  п р о и г р а в ш е г о .  В глубине себя он верил, что победит. Не котенок, все-таки…
Утром, когда на прямых ногах он вышел из уборной и почти разыскал злополучный спасительный рулончик, раздался громкий телефонный вопль. «С работы или глухой приятель Дмитрий?» - постарался угадать он и заведомо ошибся. Звонили из музея-квартиры Тимирязева. Взволнованный мужской голос просил незамедлительно приехать. Васнецов обещал - но в течение дня. Работа прежде всего. Никаких резких движений! Довольно тешить прыжками играющую с ним противную сторону!..
Он положил трубку, разыскал рулончик, но не успел привести себя в порядок - телефон зазвонил снова. «Опять из музея или глухой приятель Дмитрий?» - «Приезжай!» - велела диспетчер.
Он приехал.
- Слогом владеешь? - испитое лицо Валентины было в капельках пота, запах которого перешибал крепкий мускусный дезодорант.
- Ну, - ответил Васнецов.
- Старинную жизнь знаешь? - женщина заглянула в бумажку. - Всякие там «пристяжные», «присяжные поверенные», «присухи»… «кадриль в десять пар»?
- «Ни в чем не прекословя ей, - выдал Михаил Викторович, - он натянул лайковую перчатку, предварительно подышав в нее, взял коня в шенкеля и, почитая себя потерянным в добром ее мнении, в панталонах мутного колорита с огромными раструбами, ускакал в чистую отставку и на инвалидное содержание…»
- Годится! - Валентина быстро заполнила экспресс-наряд. - Вот адрес. Писателю - члену нужен литературный негр… Постой… завтра вечером ты как?!
- Как штык!
- Прекрасно. - Женщина расправила увядшие желтые плечи. - Свадьба у меня… приходи!
Михаил Викторович упал животом на стойку, подполз, поцеловал дряблое ухо.
- Поздравляю!.. Кто счастливец?
- Увидишь… Расскажу сейчас - потом неинтересно будет…
Главный администратор и бывший режиссер Яков Евсеевич Басурман  н е  з н а л,  как подобает выглядеть литературному негру. На всякий случай он велел Васнецову надеть рубаху с обезьяной на пальме - тем и ограничилось…
Писатель, тучный и расплывчатый, бессильно сидел за компьютером. Напольный вентилятор, жужжа, гонял по квартире скомканные листы бумаги, в окно издевательски стучалась ветвь, полная плодов и листьев.
- Диктуйте! - заказчик взметнул длани над клавишами.
- Может, крутой детектив или любовное? - Михаил Викторович упруго заходил по кабинету.
- Нет, давайте век девятнадцатый… Хочется для души…
- Извольте, - Васнецов пожал плечами. - Название, крупно - «ТРИ ПАНИКАДИЛА»… абзац, текст: «Солнце животворило поля…» - нет. «От дома на далекое пространство раскидывался сад из старых лип…» - тоже нет. «Его звали Пров Константиныч Репяхов, способный был человек, да скоро умер…» - нет, извините, сейчас… Есть!
Он упал в кресло, прикрыл глаза ладонью...
«Приснопамятная… приснопамятная драка на масляной между распалившимися донельзя коллежскими регистраторами и озверевшими вовсе губернскими секретарями, с битьем стекол, перевернутыми экипажами, проломленными головами и вконец растерявшейся, беспомощной полицией, возымела последствия весьма решительные.
В кратчайший срок зачинщики были выявлены, схвачены и доставлены непосредственно Его Сиятельству, пожелавшему раз и навсегда положить конец всяческим    безобразиям в городе.
Суд был скорым и суровым. Его Сиятельство, не спрашивая объяснений, самолично хлестал каждого подстрекателя по щекам, срывал награды и орденские ленты, лишал отличий, званий и имущественного состояния. Впавшие в немилость чиновники были заключены в острог, иным уготовано было отправиться по этапу в места глухие и заброшенные.
Константину Провичу Репяхову, несомненному лидеру коллежских, вдребезги разнесшему витрину ювелирного, перевернувшему архиерейскую карету и проломившему никак не менее десяти секретарских голов, а посему ожидавшему за провинности свои кандалов,  а  т о  и  в и с е л и ц ы ,  наказание выпало неожиданно мягкое.
Его Сиятельство, только что выдравший у Репяхова несколько прядей волос и намеревавшийся продолжить экзекуцию далее, внезапно прервался и, обтирая о борта вицмундира порядком засалившиеся пальцы, чуть не мечтательно вымолвил:
- Знавал я батюшку вашего Прова Константиныча... способный был человек... дар имел божий... как сейчас помню один случай...
Случая, впрочем, Его Сиятельство рассказывать не изволил, а Константину Провичу к вящему его облегчению предписано было незамедлительно выехать в отдаленный уезд, где и пребывать до особого распоряжения под гласным надзором полиции.
Посажен на облучек, Репяхов тотчас увезен был на санях в степи.
Скрипел под полозьями снег, верстовые столбы мелькали, слепило глаза немеряное белое пространство, редкие дымки вились в стылом воздухе и размывались поверху; брякали на хомутах, усыпляя, зеленелые медные колокольцы. Мохноногие калмыцкие лошадки несли розвальни по пробитому меж сугробов зимнику, разбегалось из-под копыт мелкое полевое зверье. И вдруг, как-то сразу, выпрыгивала навстречу избушка-на-ножках, выходил пожилой красноносый смотритель, уже ученый и потому спрятавший куда подальше хорошенькую свою Дуняшу - нехотя давал обогреться и норовил всучить сопровождавшему Репяхова унтеру каких-нибудь совсем полудохлых кляч. И снова бесконечная дорога, стук копыт, пар из ноздрей, косноязыкая ямщицкая песня, далекая звезда да леденелый бок месяца...»
Через три часа пространственная романтическая история была полностью окончена... В глуши Константин Прович Репяхов обильно предавался благостным размышлениям, смирял плоть и гордыню, становился лучшим келейником-иеромонахом, участвовал в водосвятии, служил обедни, носил иконостас, раздавал просфору, читал канон, пел на правом клиросе и дослуживался до благочинного. В конце следовало Высочайшее прощение, герой возвращался в столицу и заставал Его Сиятельство распростертым на смертном ложе. - «Случай с отцом не припомните ли?» - преклонив колена, вопрошал благочинный. - «Как же, как же! - смеялся напоследок вельможа. - Обезьяну заразил сифилисом... пройдоха!..»
Михаил Викторович умолк, убрал с глаз мокрую ладонь, переместился из старины в современность. В форточку втекал нестерпимый зной. По комнате беззвучно летали большие разноцветные мухи. Остро тянуло паленым. Писатель сидел неподвижно, свесив до пола обессилевшие тонкие руки. Его одежда была черна от пота. Медленно он поднял голову, раскрыл пересохший рот, но ничего не смог произнести потрескавшимися черными губами. Михаил Викторович прошел на кухню, догадливо раскрыл холодильник, принес дюжину пива. Синхронно они выпили все.
- Замечательно! - Писатель отодрал от тела прилипшую рубашку. - Впечатление, что вы сами жили в то время!.. И концовка - непредсказуемая, блистательная... философская!.. Мерзавцы, шевелящие губами в электричках, определенно не поймут - поржут, разве что... и то хорошо! Будет с них!.. Война - дворцам, бисер - свиньям!.. Читатель тонкий, штучный, раритетный, сохранившийся наперекор и вопреки всему - поверьте, таковой существует! - этот подхватит, додумает, осмыслит!.. «Обезьяну заразил сифилисом!..»  Л ю д и  п р и н е с л и  с и ф и л и с  о б е з ь я н а м  -  в о т  п о ч е м у   о б е з ь я н ы  п р и н е с л и   л ю д я м  С П И Д !!  Месть одних разумных существ другим! Пусть и не строго научная, но блестяще художественная гипотеза!.. Случайно, вы не гомосексуалист? - Писатель окинул фигуру поденщика плотоядным цепким взглядом.
Васнецов молча выложил на стол внушительных размеров кулак.
- Жаль, очень жаль... - писатель попудрил распарившееся лицо, - давайте наряд... я подпишу... Кстати, - он снял с полки голубой журнальчик, - не подскажете ли в кроссворде... «Нетрадиционный сексуал, предпочитающий свое жилище наружному времяпровождению», семь букв?
- «Гомосед!» - уже с порога ответил Михаил Викторович.


18.

Теперь предстояло разобраться с письмом.
Расклада, собственно, было два.
Послание Тимирязева с сумасшедшим Щукиным и виллой Сербелиони - искусная (или не очень) подделка, розыгрыш, практическая, как говорят англичане, шутка, всего лишь очередной ход сдрейфовавшей от примитива к интеллектуализму жены в              о д н о с т о р о н н е й  их супружеской игре. В этом случае вопросов не было. Допустим, завтра он получит открытку от Мечникова, а послезавтра - посылку от Александра Второго (оторванные бомбой ноги - вполне в духе Вии Оттовны!) - что с того?!!
Куда загадочней смотрелся иной расклад. Письмо - подлинное! По зрелому размышлению Михаил Викторович склонялся именно к этой версии. С чего бы еще взволнованный в трубке голос просил его приехать немедленно?
Плавящийся троллейбус затормозил у ничем не примечательного дома с не видимыми в сумерках атлантами и кариатидами. Михаил Викторович отлепился от массы, вышел, выдохнул из легких окислы и окунулся в прохладную вонь подъезда. Дверь квартиры-музея оказалась незапертою, он вошел. Плоский человек с неправдоподобно длинным лицом дружелюбно смотрел на него со стены лишенными ресниц прозрачными глазами. Васнецов обошел старинный письменный стол, подергал запертые ящики, дотронулся до электрической свечи, примерился стопой к огромным экспонируемым шлепанцам, покричал в далекое внутреннее пространство, вслушался в гулкое, долгое эхо.
Никого!
Михаил Викторович сел за стол, придвинул лежавший на столешнице волюм в толстом телячьем переплете, по виду один из двух томов Д. У. Дрэпера «История умственного развития Европы», стал рассеянно перелистывать.
К его удивлению это оказалась тривиальная книга отзывов. Записи были старые, скучные, банальные. Семья Флигель-Адъютантовых благодарила за интересную и познавательную экскурсию, агроном Мертваго передавал огромное человеческое спасибо за возможность прикоснуться к прекрасному, некто сэр Вильям Тизельтон Дайер, директор ботанического сада в Кью, сетовал на запах и лужи в подъезде... И вдруг... запись совсем свежая, маркой еще, синей пастой!..
«Нет Бога, кроме Менделя, - торопливо считывал Васнецов безумные прыгающие строки, - и Вейсман - пророк его на Земле! Сказал Мендель царю Гороху: «Да будет у тебя семь пар альтернативных признаков!» И стало так, и стали признаки передаваться по наследству и статистически выявили закономерности ея. Камень от камня недалеко падает - за пазуху. Кирпич о кирпич! И снизошло на Вейсмана, и пришел он к людям и объявил: «Вставайте, люди добрые, ибо гены ваши дискретны, локализуются в хромосомах ваших, и велика их роль в онтогенезе!» Подписано было - «Грегор-Август Плотвицин».
Михаил Викторович явственно ощутил холодок между лопаток.
«Окунева, Плотвицина, Ершова, Китовских!» - пронесся перед мысленным взором женский рыбный ряд. Кратковременные жены сумасшедшего купца Щукина! Всего лишь одна брачная ночь за которой расплата - передающееся из поколения в поколение ярко выраженное безумие!..»
Входная дверь распахнулась - и Васнецов ощутил потребность в крестном знамении, если не в причастии или исповеди - в зал на огромных ступнях, прихрамывая, вошел горбун с неправдоподобно длинным лицом, прозрачными, лишенными ресниц глазами, козлиной белой бородкой и обвислыми редкими усами.
 - Полагаю... вы тот самый... хозяин письма? - Он протянул костистую квадратную ладонь. - Разрешите представиться... Климент Климентович Тимирязев, директор музея... правнук того самого... говорят, похож...
- Куда уж больше! - перевел дух Михаил Викторович.
- Вы извините, что ждать заставил, - директор развел руками. - Представьте - экскурсант укусил, так я прививку ездил делать... от бешенства, знаете ли...
Васнецов утер обильный пот.
- Укусил... как так?..
- Очень даже просто... зубами! - горбун коротко хохотнул. - Мы не разобрались поначалу - он с виду нормальный, правда, заговаривался немного, знаки в воздухе чертил - что с того? Посетители у нас не каждый день - время такое... Провели ему экскурсию, показали экспонаты. Он спрашивает: «Зеркало есть?» Экскурсовод ему карманное протягивает. «Нет, - говорит, - мне большое нужно, старинное.» Ну, провели его к большому - оно теперь в кабинете, а до перепланировки в прихожей стояло. Псих этот сразу штаны спустил и сел у зеркала гадить... прямо на пол. Мы растерялись немного, я кричу: «Нельзя, нельзя!.. Тут уборная есть!..» - да поздно уже, на полу куча наворочена. Я негодяя - за волосья и в говно лицом... он вывернулся, ногу мне прокусил - и бежать...
- А запись в книге... когда успел?..
- Так вы видели уже?.. Это он на бегу исхитрился... Ну, да хватит о дурном! У нас, ведь, дело есть. - Тимирязев раскрыл внутреннюю дверь и пригласил гостя пройти. Они двинулись анфиладой обитых штофом одинаковых длинных комнат. В каждой была кожаная кушетка, стояли высокие, под потолок, резные шкафы с насечкой из кости и перламутра. Сквозь стеклянные дверцы проглядывали контуры диковинных приборов и устройств.
- Все, как при прадеде! - Климент Климентович с лязгом раздвинул очередные плюшевые с помпонами портьеры. - Здесь - столовая. Сейчас чего-нибудь сообразим. - он трижды хлопнул в ладоши, и перед мужчинами предстала уже знакомая Михаилу Викторовичу похожая на указку женщина-экскурсовод. - Моя жена. - Тимирязев шлепнул даму по отсутствующему заду. - Можете ее не стесняться. Она у меня француженка... семейная, так сказать, традиция...
Женщина вытрусила скатерть, набросила ее на небольшой лабораторный стол, принесла и поставила нечто зеленое и тягучее. Васнецов настороженно набрал в ложечку немного пахнувшей тиной массы.
- Хлорофилловый студень, - объяснил хозяин. - Очищает кровь, способствует долголетию... ешьте. На горячее будут блинчики с ксантофиллом.
- По рецепту Гельмгольца? - неожиданно для себя спросил Михаил Викторович.
- Надо же... знаете!.. Я смотрю - непростой вы человек!..
Васнецов осторожно жевал.
- Отец мой Климент Климентович тоже был здесь директором... и дед... - со вкусом рассказывал Тимирязев. - Финансируют нас последнее время ну, прямо на убой... жируем, экспонаты прикупать начали... кстати - не продадите ли письмо?
- Выходит, это подлинник?! - Михаил Викторович отставил блюдце.
- Да. - Директор вынул из-за пазухи плотный желтый лист и развернул его на скатерти. - Откуда оно у вас?
Ответ был тщательно продуман.
- Летом дом сносили... я - прорабом... Поднялся на чердак - вижу сундук старинный... в нем и обнаружил... среди хлама...
Климент Климентович вознамерился продолжить вопросы - тут, по счастью, француженка принесла блинчики, Тимирязев сбился, и Михаил Викторович напористо перехватил инициативу.
- Конечно, я не специалист, - с чрезмерной живостью заговорил он, - но даже мне видно, как много ярких штрихов добавляет этот документ к уже известному и любимому всеми облику. Ваш замечательный прадед, ученый-физиолог с мировым именем предстает перед нами разносторонним человеком, остро чувствующим красоту природы, тонко понимающим искусство, знающим толк в женщинах. - Васнецов надрезал блинчик, из которого потекло что-то желтое. - Ко всему прочему, Климент Аркадьевич показал себя еще и пытливым этнографом - чего стоит одно его тонкое наблюдение касательно костюма неаполитанок! «Панталоны здђсь не приняты!»
Мужчины дружно расхохотались, худосочная жена директора визгливо присоединилась к ним - некоторой натянутости как не бывало. Не переставая смеяться, все перешли в гостиную, где был подан десерт. Обстановкой комната ничем не отличалась от прочих, и все же здесь было еще более уютно. На кушетке резвился котенок с фиолетовым бантом на шее.
Васнецов с удовольствием выпил сладкого горохового киселя, протянул руку за предложенной желтой сигарой.
- Безникотиновая, лечебная, - предупредил Тимирязев. -  Из рисовой соломы... выводит из крови лишний холестерин. Затягивайтесь поглубже!..
Михаил Викторович вобрал и выпустил лечебный дым. Женщина-экскурсовод сидела против него на кушетке и, широко расставив колени, показывала, что француженки никак не отстают от итальянок. Из-под шкафа выскочила большая толстая мышь и, цокая коготками, пронырливо побежала по паркету. Тимирязев бросился на нее, накрыл костистой ладонью и, чуть придушив, отдал играть котенку.
- Продайте письмо! - напомнил директор посетителю.
- Зачем оно вам? - Васнецов притворно зевнул. - Банальное, в общем, послание... ни слова о науке... местами откровенная пошлость!..
- В начале девятисотых, - отрывисто и резко проговорил Климент Климентович, - под Неаполем, на вилле Сербелиони группой русских физиологов ставились строго засекреченные опыты, содержание которых не разглашается до сих пор. Установлено, что и прадед принимал в них самое деятельное участие. В дальнейшем - и это вызывает крайнее удивление биографов - Климент Аркадьевич упорно отрицает сей очевидный факт, утверждая, что на вилле не был вовсе и даже не знает, как она выглядит... И вот  - документ, собственноручное признание. - Потомок глянул сквозь очки. - «Пишу изъ Италiи, съ виллы Сербелiони...» Продайте письмо!!
- Я должен подумать, - Михаил Викторович крепко почесал в затылке.
Тимирязев подошел к жене, натянул ей на колени юбку, сказал что-то на ухо. Француженка вышла и вернулась со здоровущим арбузом.
- Не бойтесь - этот без химии, - Климент Климентович скальпелем сделал точный надрез. - Сами вырастили.
- В подвале, что ли? - принимая кус, удивился Васнецов.
- На чердаке. В подвале - ананасы...
 В комнату со смехом, катя на палочке обруч, вбежал длиннолицый горбатый мальчик с обвислыми редким усами.
- Сын! - догадался Михаил Викторович. - Климушка! Будущий директор музея!
Вчетвером, полюбовавшись фитоклетками, они быстро съели замечательный плод.
- Ну, подумали?
- Подумал. К сожалению, не могу... - Васнецов поднялся.
- Я предлагаю за письмо... - Директор назвал сумму.
- Сколько-сколько? - не поверил Михаил Викторович.
Директор повторил.
- Согласен!.. Забирайте!..
Тимирязев аккуратно отсчитал деньги, сложил арбузные корки в большой полиэтиленовый мешок.
- Захватите... бросьте где-нибудь по дороге...


19.

Письмо подлинное!
Это было крайне важно, но еще более важным представлялось другое - теперь он располагал так необходимой ему суммой!
Специалист высочайшей квалификации, мастер на все руки, он зарабатывал в Бюро немалые деньги, но их до копейки отбирала Вия Оттовна, не оставлявшая ему ничего даже на транспорт и карманные расходы. По счастью, возвращаясь домой ночью в состоянии алкогольно-наркотического опьянения, жена имела привычку раскидывать мелочь по полу, что-то Васнецов находил в сумочках, косметичках, кармашках блузок и брошенных ему для стирки халатах - тем и спасался...
В отличие от миллионов своих соотечественников Михаил Викторович вовсе не намеревался  п р о п и т ь  вырученные за письмо и утаенные от супруги рубли. Деньги были нужны для другого.
В голове складывался замысел, и осуществить его предстояло в самое ближайшее время. Он возьмет небольшой отпуск за свой счет...
- Руль - право, пять градусов! - вынужден был Васнецов прервать размышления четко отданной командой. - Обе машины вперед!..
Элегантный, свежий, в белой рубашке и черном костюме с шевронами на рукавах (выбор одежды здесь не представил никакой трудности), он стоял на мостике океанского лайнера, замещая внезапно заболевшего лоцмана.
...возьмет отпуск и управится за несколько дней... неделю максимум...
- Руль - лево! Так держать! К седьмому причалу кормой! - приказал Михаил Викторович рулевому. - Обе машины помалу! - по громкой связи отдал он распоряжение механику. - Стоп машина!..
Красавец-корабль мягко ткнулся в стенку затрещавшего пирса. Все зааплодировали - щегольская, безупречная швартовка!
По установившейся флотской традиции матросы на руках внесли лоцмана в кают-компанию.
Капитан, старый морской волк, с деревяшкой вместо ноги и черной повязкой на глазу, наполнил шампанским два ведерных кубка. Мужчины, как заведено было, осушили их залпом и ухватили по обмазанному икрой пышному белому караваю.
- Что привезли? - соблюдая обычай, спросил Михаил Викторович, оторвав зубами румяную хрустящую корку.
- Пока не знаем, - как и полагалось, капитан ответил соленой морской шуткой. - Врач посмотрит - скажет!..
- У вас медаль «За оборону Севастополя», - не утерпел Васнецов. - Что же... это вы тогда... против турок?
- Нет, - объяснил моряк. - Это я сейчас. Против хохлов...
Помимо угощения лоцману причитался сувенир. Весьма кстати Михаилу Викторовичу вручены были букет мясистых тропических цветов и изящная коробка, упакованная столь красиво, что он не решился развязать замысловатый шелковый бант...
Васнецов заехал в Бюро, сдал закрытый наряд.
- Вы, ведь, сейчас на мероприятие? - Яков Евсеевич Басурман рылся в шкафу с реквизитом. - Подождите... пойдем вместе. - Старик вынул полный костюм свадебного генерала и прикинул его на себя. - В самый раз!..
Валентина жила неподалеку, на набережной канала. Сослуживцы перешли горбатый узкий мостик и остановились у старинного двухэтажного дома.
- До революции здесь размещалось «Общество любителей художеств», - рассказал Басурман Васнецову. - Большевики навели порядок - любителей разогнали, а помещения отдали под жилье трудовому народу.
Искомая квартира находилась на втором этаже. Внутри была веселая паника - рычал магнитофон, разгоряченные женщины бежали куда-то с тарелками студня и горой насыпанным мясным салатом, навстречу им со множественными индивелыми бутылками неслись возбужденные мужчины, пахло жареным, вяленым, сушеным, к высоченным потолкам восходил сизый табачный дым. Михаила Викторовича завертело, закрутило, прибило к одним, другим, третьим дверям, лавируя, он пытался как-то укрыться за ними, но тщетно - забаррикадировавшись изнутри, противные голоса кричали ему: «Нельзя! Нельзя!»
И вдруг - вспыхнули аплодисменты - из ванной, придерживая на испитом лице фату, показалась счастливая новобрачная. И сразу по соседству трубно сошла вода - из туалета, придерживая брюки, вышел довольный молодой супруг. Он был высок, красив, действительно молод и, что не укрылось от Васнецова - немного хромал. Взявшись за руки, виновники торжества прошествовали к огромному свадебному столу. За ними с надеждой на лучшие места бросились все остальные.
Затесавшись в начало гонки и счастливо избегнув последовательно колченогого табурета, гнутого кресла-качалки и инвалидного-на-колесах сиденья, Михаил Викторович благополучно забил обыкновенный крепкий стул. Не спадавшая на улице жара почти не ощущалась в старинном толстостенном помещении. Представленные на белоснежной скатерти яства контрастно радовали глаз обилием сочных красок. Вдали уже произносился первый тост, стандартный и витиевато-пошлый. Энергичная старушка слева бросила Васнецову ком салата, изможденный мальчик справа налил до краев водки.
Михаил Викторович вежливо поблагодарил обоих. Пожилая соседка доверительно придвинулась.
- Суженого своего я с детства знала. Бойкий был ребенок, живой. Рос, мужал, потом стариться начал... А третьего дня,  - она развела руками, - на тебе!.. Теперь уже никто не назовет его живым...
Васнецов положил вилку.
- Что же... к врачам ваш супруг не обращался?
- Как же - попробуй к ним попади! Хотел сердешный попасть к терапевту - нет номерков. К хирургу - очередь на месяц. К онкологу вообще не попасть!.. - Она вздохнула. - Вот и попал, болезный, к патологоанатому!..
Оттолкнувшись от пола, старушка принялась энергично раскачиваться на полозьях кресла - Михаила Викторовича тут же ухватил за рукав сидевший справа мальчик.
- С младых ногтей, - смущаясь, заговорил он,  - я занимаюсь каратэ. А неделю назад в темном дворе меня избили хулиганы... Они не знали, что я занимаюсь каратэ...
- Сочувствую, - Васнецов потянулся к тарелке.
- Постойте, - мальчик сделался пунцовым. - Вы видите - я маленький, невзрачный... такие в толпе незаметны. Поэтому, назначив свидание в людном месте, обыкновенно я поджигаю мусор. Если из урны валит дым - знайте - я жду любимую девушку.
- Действительно, - припомнил Михаил Викторович, - что-то такое неоднократно наблюдал. Теперь буду знать. - Он взялся за стопку.
- Золовка у меня, - старушка слева, раскачиваясь, опасно увеличивала амплитуду, - ну, вы бы видели! Что за женщина! Светится вся. Улыбка - лучезарная. Взгляд - проникновенный. Ни один мужчина выдержать не может - все умирают от лучевой болезни!..
- А вот я, - зазвучало в правом ухе, - мазь придумал, универсальную! Стимулирует рост волос и излечивает импотенцию. Лысый втирает - и импотенции как не бывало. Вотрет импотент - и у него отрастают волосы...
- Зятек мой!.. - соседка в качалке едва дождалась своей очереди. - Все имел! Дачу! Яхту! Драгоценностей кучу! - Пунцовая от выпитого, она так и летала туда-сюда и вот-вот должна была выпасть. - И что же?! - Стриженая старческая головка стремительно приближалась и так же стремительно уносилась прочь. - Дача сгорела! Яхта затонула! Драгоценности конфисковали!! Теперь про него и сказать нечего!!! - Накренившись особенно низко, старушка улетела под стол.
- Вы не могли бы помочь... - изможденный мальчик, отсмеявшись, тронул Васнецова лапкой, - мне нужно в туалет... сзади есть ручки...
Михаил Викторович встал, взялся за инвалидное кресло и выкатил его из комнаты.
- Сосед поселился этажом ниже, - рассказывает мальчик в длинном коридоре, - огромный, толстый, жир с него складками свисает. Понять вначале не могли: больной или штангист... Потом все же выяснилось - больной штангист!
Васнецов довез страдальца до уборной.
- Дальше-то как?.. На руках тебя, что ли?
- Зачем? - грациозно вскочив, мальчик легко вбежал в заветную комнатку.
Михаил Викторович вернулся, разыскал подарок, вручил его новобрачным, вышел с молодым мужем покурить на балкон.
- Рад за вас... Валентина - добрая, хорошая...
Свежеиспеченный супруг протяжно отрыгнул.
- Одиножды один - идет гражданин!.. Не знаете, случайно,  ч т о  является последним словом в искусстве?!
Михаил Викторович поперхнулся табачным дымом.
«Окунева, Плотвицина, Ершова...», - мелькнули в сознании три фамилии несчастных передаточниц ужасной щукинской наследственности - и четвертая...
- Вы -  К и т о в с к и х ?!  - уже не нуждаясь в ответе, вскричал Васнецов.
Генетический урод, осклабясь, начертил в воздухе каббалистический знак.
Торопливо распрощавшись, Михаил Викторович устремился к выходу.
На полу прихожей, перед зеркалом, наворочена была огромная свежая куча.


20.

В прихожей у зеркала наворочена была огромная куча.
Васнецов закричал, затопал ногами, отовсюду сбежались дети, затеяли вокруг наворота веселый шумный хоровод - Виктор Михайлович посинел, начал хватать ртом воздух, кое-как добрался до мастерской, в пальто и ботах рухнул на продавленную кушетку.
Тут же примчалась Сашенька, накапала валерианы, дала понюхать хрен, растерла грудь оподельдоком, хотела послать за пиявками - он остановил.
- Щукин был?
- Кто же еще?
- Опять, значит, не углядели?
- Углядишь за ним! - с женой сделался припадок истерического смеха. - Чуть отвернешься - уже готово!..
- За тем и приходил, что ли?
- Не только... «Богатырей» торговал.
- Так ведь, ему одного Муромца подавай!
- Да нет - урезонился вроде...
- Что ж он - всех берет?! - Виктор Михайлович сел, боли в груди как не бывало.
- Всех не всех... на двоих уже согласен... Муромца и Добрыню. Поповича - ни в какую!
- Ну, и что ты ему?..
- Сказала, чтоб поторопился, пока богатырей трое. Дескать, грозился ты прибавить к ним четвертого!..
Васнецов притянул жену, положил к себе на колени, жестко огладил, почувствовал, как напряглись все его члены, уже потянулся к полке за мокровсовом, но вовремя себя окоротил.  Х о т е л о с ь  меньше, чем обычно, да и голова занята была другим.
Прошла неделя, как угораздило его переступить порог ужасной мечниковской лаборатории - с тех пор из головы не шли сифилитические обезьяны, холерные мыши... все эти тошнотворные микроскопические палочки и страшные кровяные клетки. Человек впечатлительный и тонко организованный,  х у д о ж н и к ,  он опрометчиво позволил вовлечь себя в чужой, пугающий мир... Что дальше - порвать с Мечниковым или, напротив, довериться гениальному демону от науки?.. И еще - этот Щукин! Сумасшедший взял моду наведываться чуть ли не ежедневно и, оставленный на мгновение без присмотра, всякий раз исхитряется нагадить возле зеркала!.. Как поступить - отказать меценату от дома или терпеть, убирать кучи, ждать - вдруг да и купит картину?!. Вопросов скопилось предостаточно, и Виктор Михайлович знал,  к т о  может помочь ему найти верные ответы. Утром он ездил к Поленову, памятуя о глуховатости последнего, сильно стучал в двери - разбуженная прислуга недовольно ответила, что барина нет, а где он - ей не ведомо...
Еще было достаточно света - отправив Сашеньку, он решил поработать. В голове определенно что-то проворачивалось - сейчас экспромтом он даст  э т о м у  жизнь. На рамке натянут был давнишний загрунтованный холст. Не давая замыслу ускользнуть, Виктор Михайлович схватил отточенный до остроты уголь и, сообразуясь с законами перспективы и ракурса, принялся расчерчивать пространство на квадраты. Теперь в квадраты он врисует фигуры в привидевшихся ему характерных позах... так... так... встали, родимые!.. Дальше - пульверизатор с фиксатором... закрепить непрочное изображение. Не беда, что все вокруг пропахнет бензином, зато высыхает быстро!.. И последнее - раскрасить. Масляными или акварелью?.. В общем-то, без разницы... Раз, два... готово!..
Вытирая пальцы тряпицей, он отошел от холста и встал в позе наблюдателя. Творческая эйфория проходила, и чем быстрее покидала она художника, тем явственнее переменялся он в лице.
Слева на переднем плане картины крупным мазками изображен был несомненный холерный больной. Обезвоженный, с перекошенным лицом и растрескавшимися черными губами, судорожно он протягивал зрителю не мытые от рождения руки. Из глубины к несчастному, готовый раз и навсегда прекратить его страдания, с огромным шприцем наперевес мчался расхристанный старец в заляпанном кровью переднике. В правой части другой старец, такой же узколобый и мутноглазый, сладострастно заражал сифилисом распластанную на столе обезьяну. Оставшееся на холсте место заполнено было изобильными скачущими лягушками и разбегающимися во все стороны мышами. Наверху всходило солнце. Персонифицированное, с кудлатой бородой и в проволочных очках, оно имело устрашающие черты известного нобелевского лауреата.
Виктор Михайлович закричал, затопал ногами, схватил нож, которым обыкновенно соскребал краски, бросился полосовать сотворенную в умопомрачении дикость - выросшая из-за спины Сашенька повисла на руке, отвратила, не дала исполнить намерение.
- Пусти... позор... пока никто не увидал! - повалившись на пол, художник тщетно пытался выкарабкаться из-под растекшегося любящего тела.
- Дурачок... сладкий... успокойся... - раздернув лиф, жена закрыла его лицо большой терпкой грудью, впихнула в рот пупырчатый твердый сосок, - давай же... ну!.. - Другой рукой ловчайше выпростав напрягшееся мужнее естество, она привычно натянула мокровсов. - Играем в лошадку!..
Умница знала, что делает. Получасовая скачка по сильно пересеченной местности оказала на Виктора Михайловича целительное воздействие - его ярость угасла, он сделался спокоен и мог выслушать ее доводы.
- Авангард! - убеждала она. - Новое слово в искусстве!
- Но ведь Брейгель, - начал уступать он. - Гойя...
- У них - рисунок... графика... У тебя - живописное полотно. Такого еще не было!..
За стеной заплакали дети, вероятно, голодные. Супруги поднялись с пола, привели себя в порядок.
- Ложки, - Сашенька вложила в руки мужа зазвеневший тяжелый узелок. Серебряные. Сходи - отнеси в заклад...
Васнецов вышел, окунулся в уличную сутолоку, острым взглядом выхватил характерное и типическое. С крыш сбрасывали последний, застарелый лед. Искривленные городские деревья трепыхали клейкой молодой листвой. Блестели там и сям начищенные кокарды на фуражках чиновников. Снег повсеместно сошел, тротуары просохли, ногам приятно было шаркать по сухой шершавой поверхности... Все это, впрочем, он подметил еще когда выходил утром, было так и прошедшим днем, и даже неделю назад - что с того? Глаз художника всегда острый, незамутненный.
Переходя улицу, он остановился перепустить конку - на площадке с развевающимися на ветру волосами стоял Валентин Серов. Увидев Васнецова, он приветливо взмахнул рукой, и Виктор Михайлович ответил ему тем же.
Из парикмахерской выбежал невысокого роста приятный господин. Не по сезону одетый - в шубе с пелеринкой и шапке с приподнятыми наушниками - обеими руками он отжимал свежеподрубленную мокрую бородку.
- Сколько духов перевели! - пожаловался он.
- Это специально... чтобы дороже вышло, - Васнецов поморщился от острого парфюмерного запаха. - Дома стричься надобно... меня, вот, жена подстригает, пока сплю.
- Пока спите?..
- А когда же еще! Не за завтраком, ведь?!
- И в самом деле!
Рассмеявшись, они пошли рядом.
- Пишете что-нибудь, Илья Ефимович?
- Так... безделицу... - мило улыбнулся Репин. - Письмо турецкому султану...
Застенчиво-скромный, с какими-то особыми, не как у всех, манерами и в то же время несомненный баловень судьбы, определенно, он слегка рисовался. Должно ли художнику рисоваться?.. Этот вопрос оставался для Васнецова открытым.
Поддерживая беседу, Виктор Михайлович спросил о чем-то еще, и Репин снова охотно ответил. Потом спросил уже Илья Ефимович, и отвечать пришлось Васнецову. Постепенно они разогрелись разговором, дошло даже до небольшого спора.
- Скажите пожалуйста! - вроде как не согласился Репин.
- Всегда был в этом убежден, - нахмурился Виктор Михайлович. - А то, что с кем этого не бывало, так тому и растолковать нельзя.
- Но позвольте... биение сердца, трепет, сладостная нега...
- Пустое да и несподручно!
- Но не в чемодан же... и малой скоростью?! - никак не мог взять в толк Илья Ефимович.
- Исподтишка носила мужскую одежду, повторяю я вам!..
- Я полагаю, такая бородавка не у каждого...
- С возрастом одни интересы сменяются другими, - продолжал настаивать Васнецов. - Возьмите Марию Стюарт, лорда Байрона, Скрябина с Рахманиновым... того же Просунчикова...
- Действительно - за пятнадцать рублей жеребенка купить можно, а в баню - всего по шести гривен с человека...
- А я о чем?! Вот вы и сами говорите!..
- Пожалуй, вы меня убедили. И все же - не разочаровывайтесь до конца... Человек сыт заблуждениями, действительность не кормит. - Илья Ефимович опустил наушники на шапке. - Знаете, мне интересно говорить с вами. Приезжайте в Куоккалу - продолжим...
Домой Виктор Михайлович возвратился заполночь. В гостиной горел свет. За столом, чертя в воздухе знаки, сидел Щукин, подле него хлопотала Сашенька.
- Виктор! - раскрасневшаяся, она подбежала к мужу. - Сергей Иванович, - жена пальцем указала на гостя, - картину твою покупает!
- Богатырей? - чуть не подпрыгнул художник. - Всех?!
Сашенька крепко взяла его за руку.
- Сергей Иванович выбрал  д р у г у ю  картину... «Демонов от науки»... ту, что ты нынче утром...
- Пять тыщ рублев! - дурным голосом выкрикнул сумасшедший.
Картину тотчас упаковали.
Виктор Михайлович вывел мецената в прихожую, подвел к зеркалу.
- Прошу - располагайтесь без церемоний... ни в чем себя не ограничивайте... мы с удовольствием приберем...


21.

Замысел был до неприличия прост.
Т а  д е в у ш к а .
Необыкновенная.
Перегибистая.
Ч и с т а я .
Приходившая с копной конских волос.
Болезненно ему знакомая.
Бездарно им упущенная.
Кто она?
Груня Корнакова из Малых Грязей.
Это он выудил у жены еще тогда, сразу.
Разумеется, у него были Груни.
Груня Перельман. Груня Валиахметова.
Были и Корнаковы.
Корнакова Гертруда. Корнакова Нана Отаровна.
Груни Корнаковой  н е  б ы л о.
И в Малых Грязях бывать ему не приходилось.
Он едет в Малые Грязи!
Найдет там  е е  в разнотравье!
Тоненькую.
С высокой волнующейся грудью.
Здоровым, во всю щеку румянцем.
Огромными, задумчивыми, ненакрашенными глазами.
Прижмет к себе.
Заглянет в лицо.
Вспомнит.
И все чудесным образом переменится!..
Календарная осень заканчивалась - жара, вопреки здравому смыслу, не спадала. Правдами и неправдами люди рвались прочь от заводских труб и расплавленного асфальта. Пригородные электрички брали штурмом. Васнецову повезло - в вагон он ворвался одним из первых, бросился на теневую сторону, занял место у окна, по ходу. Осмотрелся. В щель между сиденьем и обшивкой корешком вверх воткнута была карманного формата книжка. Любопытствуя, Михаил Викторович потянул ее на себя. Переводные новеллы длинноволосого крепкоскулого латиноамериканца.
«... четыре любовника тетушки Фухимории одновременно обладали ею спереди, сзади и с боков, в то время, как остальные шестеро, завернувшись в плащи, неподвижно сидели в квадратном, вымощенном битым камнем патио - дождавшись своей очереди, эти брали ее по трое, сверху и снизу, после чего к тетушке, разогревшейся и готовой к серьезным отношениям, являлся собственной персоной сеньор Кабаньес, и все начиналось по-настоящему...»
Заинтересовавшись, Васнецов принялся читать с начала.
Некий Муфлоньес, житель мегаполиса, спускается в метро. Он беден, немолод, жизнь не сложилась. Типичный неудачник, он всегда проигрывает. Женщины смотрят сквозь него, мужчины грубо толкают, мальчишки норовят плюнуть на спину. Подходит поезд, кое-как Муфлоньес протискивается внутрь, ему наступают на ноги, грозятся выколоть глаза и отрезать яйца. До поры маленький человек сносит все издевательства, но громила-мулат сморкается ему на одежду, и чаша терпения переполнена. Муфлоньес восстает. Долгие годы он питался всухомятку и выработал в себе замечательную способность. Он может испускать газы в любой момент, в любом количестве и любой консистенции. Ему не нужно тужиться - достаточно шевельнуть мышцей. «Ну, - думает он, - сейчас вы получите!» Для начала он поднпускает совсем чуть-чуть, и на лицах ненавистных ему мучителей появляется четко прописанное недоумение. Муфлоньес аккуратно добавляет - на лицах тревога, носовые платки прижаты к носам, людское стадо отступает, вокруг Муфлоньеса свободное пространство, теперь он может удобно стоять и даже привалиться к стенке. Громыхая, поезд мчится подземным чревом. Муфлоньес поддает по-настоящему - в салоне паника, враги задыхаются, они побежали к дверям, на ближайшей остановке все выскакивают, и больше в вагон никто не входит. Муфлоньес - один, развалившись, он сидит на мягком сидении, он счастлив, он победил, но победа, ведь, может быть и убедительней! Не останавливаясь, он выпускает новые порции, одну чудовищней другой - и вот уже никого не остается в соседних вагонах, по рельсам катит пустой состав, а на платформах, обыкновенно переполненных, нет пассажиров. Но что это? В вагон входит человек, он садится напротив Муфлоньеса. Это старик, оборванный, жалкий, нищий. «Тебе, что ли, жизнь не дорога?» - удивляется Муфлоньес и выдает заряд особо едкий, но убогий, поморщившись, лишь переминается на сидении. Невероятно! Вдобавок, Муфлоньес сам начинает чувствовать                п о с т о р о н н и й  неприятный запах (свое не пахнет). И это уже не запах - непереносимая вонь окутывает Муфлоньеса с головой. Густым отравляющим потоком она идет от старика. Жалкий нищий осмелился бросить ему вызов! Муфлоньес вне себя, не озаботившись о звуках, он отчаянно тужится и выбуривает убийственную непрерывную струю. Старику приходится несладко - он посинел, выкатил глаза, отчаянный кашель раздирает его внутренности, однако же негодяй держится и обдает Муфлоньеса струей не менее убийственной. Борьба идет не на жизнь, а на смерть. Муфлоньес изнемогает, у него достает сил спустить брюки (трусов на нем нет), он разворачивается и, пригнувшись, бьет по противнику прямой наводкой... Готов?.. Ничуть не бывало!.. Обернувшись, Муфлоньес видит развернутый к бою огромный стариковский анус. Залп! Еще залп! И еще! Это конец. Голова  Муфлоньеса закидывается, в глазах темнеет. Конвульсирующий, он выпадает на безлюдный перрон. Поезд умчался, унося торжествующего победителя. Муфлоньес в спущенных брюках неподвижно лежит на мраморном полу... Жалкий неудачник, он проиграл и здесь!..
Едкая, написанная в лучших традициях магического реализма новелла прямо-таки окутывала своей неподражаемой атмосферой. Читая, Михаил Викторович явственно ощущал себя в эпицентре событий. Он кашлял, вытирал слезившиеся глаза, захваченным в дорогу одеколоном смочил платок и прижимал его к носу.
Переполненная электричка бежала пригородным заурядным ландшафтом. Сумасшедшее солнце плавило крышу вагона, врывающийся из спущенных рам ветерок не давал ей расплавиться окончательно и потечь на головы пассажиров прожигающими металлическими каплями. Выживающие в любых условиях люди приноровились и здесь - выпуская из себя ручейки пота, он лупили крутые яйца, заедая их цветущей докторской колбасой. С пылу с жару раскупалось у коробейников просроченное мутное пиво. Под ногами в яичной скорлупе прокатывались пустые бутылки. Протискиваясь сквозь тесноту, их подбирали нетрезвые чернозубые сборщики. Кое-как Васнецов продышался. Попутчики, как обычно, вели дорожные бессмысленные разговоры.
- Оченно этак вторительно в аккурате, - рассказывала рядом толстокожая старушка с божьей коровкой на носу.
- Перво-наперво облаженно однова особливо слободно, - вторила ей товарка с рассеченной лопатой головой.
- Ватакуси хоссиру кау аната но, - на повышенных тонах угрожал за спиной Васнецова хриплый мужской голос.
- Нео лао хак сат, придурок! - урезонивал его раздраженный женский.
- Старая няня утверждала, что с четырехлетнего возраста никогда не видела его без карандаша в руке, с которым он не расставался даже в постели, - дышал в лицо Михаилу Викторовичу типичный иорданец-шиит. - Мальчик просил подруг матери отточить ему карандаш с обеих сторон, чтобы он дольше рисовал...
Вежливо кивнув арабу, Васнецов отгородился книгой.
Хуан Рамон Верка - такое имя присвоено было новому герою - поэт, красавец, гомосексуалист с активной жизненной позицией. Он молод, удачлив, его обожают пухлые мальчишки, и он с удовольствием проводит с ними время. Прекрасная юная девушка Мария Лопец давно любит Хуана Рамона, но тот естественным образом не может ответить на ее чувство. Застенчивая и скромная Мария пытается изменить природу любимого человека. Она появляется перед ним обнаженной, принимает невероятные позы, показательно ласкает себя, мягко и жестко мастурбирует - случайно оказавшиеся свидетелями мужчины-традиционалы в конвульсиях выбрасывают фонтаны спермы - Хуан Рамон Верка лишь зевает и отворачивается. Прекрасная Мария в отчаянии. Другие мужчины сулят ей золотые горы, но Марии Лопец нужен лишь Хуан Рамон. Что делать? Как добиться близости с любимым? Бессонными ночами девушка перебирает варианты. Предложить Хуану Рамону денег? Связать его и грубо изнасиловать? Опоить-обкурить и завладеть в бессознательном состоянии?.. «А что, если?..» - решается Мария однажды. Она коротко подстригается, наклеивает усики и небольшую бородку, перебинтовывает груди, покупает в ближайшем секс-шопе симпатичный накладной фаллос, переодевается в мужскую одежду и в таком виде предстает перед возлюбленным. Хуан Рамон близорук, он видит очаровательного юношу, он приглашает его к себе, угощает текилой, читает ему стихи... он добивается его любви! «Вот оно какое - счастье», - думает Мария, опустив голову к животу любимого. За оральным сексом следует анальный. «Счастье может быть и таким», - снова думает она и незаметно сбрасывает приставной фаллос. Хуан Рамон - весь во власти чувств, Мария чуть меняет позу, и анальный секс сам по себе переходит в вагинальный. Хуан Рамон спохватывается слишком поздно - дело сделано. Обезумевший, он порывается лишить Марию жизни, потом выгоняет девушку на улицу, угрожая, что уж точно убьет, попадись она ему снова. «Ты любишь мужчин, - думает Мария в третий раз, - что ж, пусть будет по-твоему». Не отступившаяся от своей любви, она ложится в клинику и переменяет пол. Нет больше маленьких чудесных грудей, нет ненавистной Хуану Рамону вагины. Меж ног Марии теперь внушительных размеров член, под ним болтается развесистая плотная мошонка. «Теперь ты мой!» - думает Мария в четвертый и последний раз. Из клиники она едет к поэту и застает его в постели с двумя юными девушками. Хуан Рамон Верка порвал с гомосексуальным прошлым. Теперь он - традиционал...


22.

- Теперь он - традиционал... уверяю вас! - доказывал низенький господин с нафабренными желтыми бачками.
- Вы это о Петре Ильиче?! - отмахивался другой, толстогубый. - И слушать не стану!
В числе прочих пассажиров, сощурясь от яркого солнца, Васнецов стоял на железнодорожной платформе. В новенькой суконной паре, скрипучих модных крагах, удобном французском пыльнике и легком соломенном канотье, только что закусивший двойной порцией блинов с осетриной и даже, вопреки собственным правилам, с утра принявший рюмку смородиновой, он курил толстую папиросу и нетерпеливо посматривал в сторону станционного двора, откуда должен был показаться поданный под посадку поезд.
Вот, наконец, предводительствуемые до блеска начищенным высокотрубным паровозом, к платформе пристали крашенные зеленым вагоны с выложенными золочеными вензелями. Запахло каменным углем. Оберкондуктор в черном сюртуке с малиновыми кантами, серебряными витыми погонами и галунами на воротнике и обшлагах в рупор объявил о посадке. Отворив боковую дверь, Виктор Михайлович поднялся и встал в сенях вагона. Какая-то дама, проходя мимо, обдала его запахом цветочных духов - не оставшись в долгу, Васнецов приподнял шляпу и обдал даму запахом вежеталя. Тут же раздался гремучий свисток, протянутая вдоль состава веревка подала сигнал машинисту, из-под цилиндров паровоза с шипением вырвался горячий пар, оставшиеся на платформе люди забегали и замахали платками - поезд плавно взял с места и принялся набирать скорость.
Неприлично пошутив, дюжий кондуктор заложил дверь массивной железной щеколдой. Запомнив на всякий случай неожиданно остроумную шутку, Виктор Михайлович прошел в салон, занял место на плюшевом диване и принялся водить глазами по сторонам. Тесный, с квадратными окнами, вагон-микст заполнен был относительно чистой публикой. Рядом с Васнецовым сидел благообразный, похожий на Джероламо Кардано старик с плетеной корзиной на коленях, напротив - миловидная дама, однако ж, с усиками и бородкой.
Деликатно Виктор Михайлович принялся смотреть в окно, за которым разворачивался заурядный пригородный пейзаж. Весна стояла в ее последней и завершающей стадии. Снега почти повсеместно сошли, земля подернута была клубящимся парком, к солнцу тянулась робкая молодая трава, деревья трепыхали узенькими салатными листками, радостно, как им и полагалось, заливались птицы и, судя по всему, виды на урожай были хорошими.
Сидевший рядом с художником старик вынул из корзинки нарезанное крупно сало и огромный ломоть черного хлеба. Расположившаяся лицом к лицу дама рассматривала в зеркальце выросшие на губе волосы. За спиной Виктора Михайловича пробовал голос первый непрошеный рассказчик.
- Накануне, знаете ли, я по-тургеневски... - неспешно разворачивал он традиционно долгую и бессмысленную дорожную историю.
«Куда, черт возьми, подевался Поленов?!» - резкой мыслью Васнецов отсек от себя звуковую галиматью. Давно уже не видел он закадычного своего друга - хотелось обняться, щегольнуть обновами, заглянуть в умные, все понимающие глаза, спросить, наконец, совета. До сих пор Виктор Михайлович не решил для себя довольно значимой проблемы: согласиться ли на предложение Мечникова или же остеречься и держаться от великого патолога подальше...
По вагону, переписывая билеты, прошел запомнившийся художнику кондуктор. Наклонившись к Васнецову и встряхнув вечным пером, он рассказал анекдот еще неприличней и остроумнее, чем в первый раз. Не сдержавшись, Виктор Михайлович принялся смеяться и с удивлением заметил, что дама напротив смеется вместе с ним.
- Я слышала, - призналась она приятным низким голосом. - Надо же!
Васнецов не знал, что и думать.
- Простите великодушно, - он развел руками, - мне не следовало...
- Вам не в чем виниться... действительно, это очень комично, - попутчица наморщила покатый лоб, - как там было в конце - «блоха не выскочит...»?
- «Не вскочит», - поправил Виктор Михайлович.
Снова они вместе рассмеялись.
- А до того... «граф играл кистью своего шлафрока»?
- «Маркиз», - уточнил Васнецов.
- А девушка ему, значит, отвечает: «Надо бы вначале полотенце достать...»?
- «Простыню».
- А лошадь, получается, все видела?
- Не все... только половину.
Они рассмеялись в третий раз. Сидевший рядом с Виктором Михайловичем похожий на Кардано старик вынул из корзины еще одну порцию хлеба с салом. За окнами вагона были зеленая трава, голубое небо и солнце, желтое, как на детских картинках. Шурша материей, дама переложила под подолами ноги. Мелькнул сиреневый в оранжевую крапинку чулок. Виктор Михайлович напрягся телом - дама была свежа, белозуба... определенно, усы и борода ничуть ее не портили.
- Вы, стало быть, путешествуете... в свое удовольствие? - Он не смог придумать ничего оригинальнее.
- Не совсем так... я - разъездной агент.
- Что же вы предлагаете?
- А вы угадайте!
Васнецов покосился на багаж дамы.
- Искусственные цветы?
- Нет.
- Парижские притирания?
- Нет.
- Нюхательные соли? Кружевное белье?
- Да нет же! - Она наклонила лицо совсем близко, пригладила усики и распушила бородку. - Посмотрите на меня внимательно!
Виктор Михайлович едва не поцеловал полураскрытые чувственные губки.
- Право не знаю... сдаюсь!
- Экий вы ненаблюдательный! - Дама расцепила крючки на одном из саквояжей, сунула в руки Васнецову флакон с мутно-бурой жидкостью. - Вот!.. Средство для ращения волос!
Виктор Михайлович по-настоящему растерялся.
- Что же... оно хорошее? - вымолвил он наконец.
- Лучше не бывает!.. И по десяти рублей всего...
Желая побыстрей преодолеть неловкость, он вынул купюру.
- Пожалуй, я приобрету у вас... полдюжины.
Дама с благодарностью приняла деньги.
- Для чего вам? - грациозно она сняла с него шляпу. - Вон, какие густые!..
Быстрые нежные пальчики скользнули по волосам, сердце художника отчаянно заколотилось.
- Друзьям... исключительно друзьям... у меня все друзья лысые...
За невозможностью более смотреть друг на друга, оба повернулись к окну. Поезд остановился на какой-то станции и тут же принялся набирать ход. Сидевший рядом с Васнецовым Джероламо Кардано продолжал перегружать желудок хлебом и салом. «Кто такие Дибуны?» - спросил за спиной Виктора Михайловича манерный женский голос. - «Злейшие, душа моя, враги социал-демократов!» - ответил ему захлебывающийся, картавый...
Одновременно они отвернулись от окна и взглянули друг на друга.
- Вы - добрый человек, - чувственно проговорила она, и только сейчас он заметил, что один глаз у дамы голубой, а другой розовый, и, как не странно, подобное сочетание ей чрезвычайно идет. - Вы - добрый человек, и я хочу пожать вашу руку!
Она стащила тесную перчатку - непроизвольно Васнецов сосчитал пальцы. Их было шесть, но некоторое отступление от правил ничуть не портило общего впечатления. Не без труда она отняла свою ладонь от его всосавшихся губ. Остановить Виктора Михайловича, однако, уже не представлялось возможным.
- Я художник, - горячечно заговорил он, - поедемте со мной... шампанское, ананасы... природа... парное молоко. - До ломоты в костях ему хотелось эту женщину.
- Но, сударь, как можете вы предлагать мне такое!.. Парное молоко и ананасы - это верный понос!.. Нет, нет  - решительно не могу и помыслить!
Безостановочно он продолжал уговаривать, напирал на чувства, сулил золотые горы и кисельные берега, ехавшие в вагоне мужчины, как один, были на его стороне, да и многие женщины тоже, с мест неслось: «Да соглашайтесь вы! Соглашайтесь!..» - она тянула, не давала положительного ответа, и неизвестно, чем бы все кончилось, если бы не постороннее вовсе обстоятельство.
Сидевший рядом с Васнецовым престарелый Джероламо Кардано, единственный, пожалуй, кто не обратил внимания на страстный монолог художника, прекратил есть и явственно переминался на диванном сидении. Кому, спрашивается, было до этого дело, и все же внимание людей переместилось. Никто более не интересовался отношениями Виктора Михайловича и его соседки, в вагоне стало тихо, на лицах пассажиров написано было недоумение, почти сразу сменившееся беспокойством.
Определенно, откуда-то шел неприятный запах. Он быстро сгущался и становился труднопереносимым. Один за другим попутчики прижимали к носам платки, дамы пытались брызгать духами - однако, не помогало. Какая-то барыня шумно упала в обморок, другая рвала на груди шнуровку, по проходу пробежал задыхающийся кондуктор.
Увлеченный любовными переговорами Виктор Михайлович обнаружил вдруг, что предмет его вожделений мучается в несомненном приступе удушья. Не медля, бросился он к окну - замазанная с зимы рама не подавалась. Положение меж тем становилось критическим. Изнывая от непереносимой вони, все вокруг молили Провидение о глотке свежего воздуха, и только объевшийся Джероламо Кардано спокойно продолжал переминаться на своем месте.
«Он!» - понял Васнецов.
- Подлый негодяй! - корчась и сам, Виктор Михайлович схватил старика за грудки. - Извести нас задумал?!! Сейчас я вставлю тебе затычку!!
Опрометчиво он встряхнул мерзавца, и тот, разоблаченный и не заботившийся более о конспирации, выбурил струю поистине убийственную.
Немедленно вокруг началась паника. Кто-то рванул стоп-кран, народ ринулся к дверям - подхватив на руки потерявшую сознание прекрасную даму, художник выскочил из вагона и упал на мокрую молодую траву.


23.

К поезду отовсюду бежали люди, скакали во весь опор конные жандармы, мчалась, гремя колоколом, красная пожарная карета. Виктор Михайлович не стал дожидаться окончания разбирательства - наведя справки и выяснив, что до интересующего его места считанные версты, он подрядил угрюмого пустоглазого финна, перенес в телегу еще беспамятную свою попутчицу, зарылся в сено и с наслаждением вдыхал напоенный соснами воздух.
Лошадь с вылезшим от старости хвостом неспешно переставляла искривленные подагрические ноги, убогий чухонец чесал кнутом спину, вожжи лежали у него на коленях. Скрипучие колеса натужно проворачивались в раскисшем, вязком грунте, по краям большака стояли там и сям избы с покосившимися соломенными крышами и слепыми слюдяными оконцами. Могучие бабы в рванине железными молотами разбивали на щебень вытащенные из моря гранитные валуны - завидев проезжающих, они бросали работу и грозили Васнецову огромными черными кулаками. За спинами баб однообразно плескался очистившийся ото льда пустынный Финский залив.
Погрузившись в неспешные философские размышления, Виктор Михайлович не сразу заметил, как сено рядом с ним зашевелилось, и из него выпросталась замечательная женская головка.
- Где я? Что со мной? - моргая на солнце, принялась она задавать уместные в ее положении вопросы.
Васнецов разбросал прошлогоднюю траву, помог даме сесть.
- Мы пережили ужасное, - мягко выговорил он. - Сейчас все позади, и более вашей жизни ничто не угрожает. Вам требуется отдых. Мы направляемся в Куоккалу и скоро будем на месте.
- В Куоккалу?.. Но мне нужно в Гельсингфорс!
- Это по дороге... В Куоккале сейчас много лысых мужчин... Вы, ведь, хотите распродать свое средство?
- Да... А почему в Куоккале - лысые мужчины?
- Там - имение «Пенаты». В нем живет Репин. Сегодня среда. По средам к нему приезжают художники. Среди них полно лысых. Они раскупят все ваши флаконы.
- А мой багаж?.. Он здесь... в сохранности?
- Не беспокойтесь - привязан сзади...
- Но как вы смогли?
- Я возвращался в вагон - пожарные дали мне противогаз...
- А тот ужасный объевшийся человек, едва не погубивший всех нас?..
- Он арестован, пойдет под суд, и, видимо, не избежит каторги...
Вопрос был закрыт. Дама разыскала зеркало и принялась вычесывать из бородки застрявшие сухие стебли. Виктор Михайлович любовался спутницей, желание торкалось в нем напружинившимся остроголовым чертиком. Телега катила по проселку, солнечные лучи разбивались в лужах, пронзительно вскрикивали над головой морские лохматые чайки, кучер чесал вожжами спину, кнут лежал у него на коленях.
- Меня зовут Мария Игуменовна Лопецкая, - сказала дама, покончив с туалетом, - отец мой преподавал на судовладельческом факультете университета, мать служила казначеем в обществе книгочеев. Там она познакомилась с графом де Юре де Факто, который обесчестил ее и увез во Францию. Узнав об этом, отец нанял в манеже верхового коня и ускакал в неизвестном направлении. Оставшись одна, без связей и средств, еще ребенком вынуждена я была пойти на кондицию к богатому сановнику, вскорости лишившемуся состояния на выкупных сделках и вынужденному в счет долга уступить меня пожилой арапке без определенных занятий, подвизавшейся, впрочем, шитьем брезентовых для извозчиков венцераток и золочением парадных кавалергардских касок, к коим выпало мне скручивать из нитей плюмажи. В один из дней зимнего мясоеда хозяйка моя была разорвана на части свертком с запальными шашками и капсулами гремучей ртути. К тому времени, сойдясь близко с писательницей Надеждой Степановной Соханской-Кохановской, я переехала к ней и в качестве соавтора участвовала в создании повестей для народа, как-то: «После обеда в гостях» и «Слава Богу, что мужик лапоть сплел». Также нами была написана новелла «Гайка», по прошествии времени заимствованная Чеховым для рассказа «Злоумышленник». В 1884 году, пятидесяти девяти лет от роду, Надежда Степановна была убита на дуэли поручиком Хамелеонтьевым,  впоследствии по гоф-фурьерской повестке вызванным к аналою и публично забитым батогами. Потеря любимого человека пагубно отразилась на моем здоровье - немедленно я захворала рожистым воспалением ноги - уже был вызван духовник, не слишком ревностная католичка, спешно я приняла православие и была посвящена в семь его таинств: крещение, миропомазание, покаяние, причащение, брак, священство и елеосвящение. Однако, обошлось, хотя и не без некоторых осложнений и даже перерождений. Изменившись наружно и внутренно, я продолжала жить в новом своем телесном качестве и, несмотря ни на что, сохраняла полное присутствие духа и несомненную ясность мысли... Сейчас, я служу разъездным агентом и знаю, что главное у меня впереди... А вы, стало быть, художник? Удальцов?.. Бобрецов?.. Мокрецов?.. «Переход Суворина через Альпы» - не ваша ли работа?..
Виктор Михайлович поковырял пальцем в ухе. Телега въехала на песчаный взлобок, скатилась с него и встала. Они приехали.
Обширное, поросшее соснами пространство схватывал по периметру длинный штучный забор, над воротами врезан был медный окладень. Выложенная битым камнем дорожка вела к дому с резными вычурами, огромному, несуразному, обезображенному многочисленными пристройками. В передней на стене выведена была надпись: «Раздевайтесь сами, весело бейте в там-там, самопомощь».
Васнецов скинул пыльник, дама сбросила накидку. Виктор Михайлович стукнул по барабану - внутренняя дверь открылась, встречать гостей вышли две женщины с умными близорукими лицами. Обе были женами Репина. Первая, Остроумова-Лебедева, носила пенсне, вторая, Нордман-Северова, пользовалась лорнетом. Немедленно приехавшие были разлучены. Спутницу Виктора Михайловича увели наверх освежиться с дороги, самому художнику предложено было пройти в боковую залу и присоединиться к коллегам.
Предполагая непринужденное и живое общение с десятком-другим сподвижников, Васнецов оказался полностью неподготовленным к увиденному. Обширнейшее, освещенное множеством медных ламп помещение, оказалось буквально забитым стоявшими впритирку художниками.
Сразу у входа в затылок друг другу помещались очевидно приехавшие после других Перов, Корзухин, Литовченко, Евграф Сорокин, Бруни и Малютин, за ними просматривались напрягшиеся затылки Архипова, Досекина, Светославского, Первухина, Клодта. В другом ряду теснились, соответственно, Ярошенко, Раев, Щедровский, Орлов, Милорадович, Бакшеев, Остроухов, Клавдий Лебедев, Степанов, Моравов и Прянишников. Справа у стены напирали друг на друга Савицкий, Хруслов, Николай Кузнецов, Станислав Жуковский, Келин, Радимов, Фешин, Берггольц, Лукиан Попов, Маковский и Зарянко. Слева у окон притиснулись Герасимов, Виноградов, Петровичев, Иогансон, Коровин, Бенуа, Головин, Крымов, Туржанский. Далеко впереди угадывались стоявшие в полоборота Бодаревский, Беггров, Киселев, Афанасьев, Максимов, Корин, Позднеев, Богатырев, Нилус и, кажется, Ге.
Благоразумно решив не искушать судьбу, Виктор Михайлович возвратился в прихожую и двинулся наугад по длинному извилистому коридору с выходившими в него многочисленными закрытыми дверями. Потянув за ручку одной, он увидел изможденные лица Рылова, Юона, Чистякова, Ефима Волкова, Лемана, Юмудского, Сомова, Кульбина, Никифорова и Вахрамеева. За дверями следующими в числе прочих оказались потные Касаткин, Алексомати, Андреев, Беклемишев, Ционглинский, Милиоти, Грабарь, Крыницкий, Кардовский, Петрококкино.
Открывая и тут же закрывая двери переполненных художниками комнат, Васнецов прошел по всему коридору. В последней, облокотясь друг на друга, покачивались дурнотные Поярков, Скалон, Шинкаренко, Маймон, Иваницкий, Бажин, Горский, Эдуардс, Малинин, Бургардт, Верхотуров и братья Чернецовы...
Озадаченный, Виктор Михайлович поднялся наверх.
Здесь стояли Малышев, Разводовский, Цириготти, Эберлинг, Блазнов, Дмоховский, Минченков, Богданов, Брускетти, Дудин, Зайцев. Сидели Матушенко, Бобровский, Козаков, Мещерин, Николай Ульянов, Шильдер, Шатилов, Девяткин, Стаборовский. Лежали Борченко, Буковецкий, Куровский, Тимус, Формаковский, Хейлик, Векшинский и Степанова.
Наступая на сапоги Быстренину, Пассу, Хотулеву, Касаткину и извиняясь перед Волнухиным, Сухоровским, Сусловым, Васнецов заметался в проходах, сшиб с ног Тараса Шевченко, Вахрамеева, Герардова, Диллона, выскочил на лестницу, спустился, поднялся, прошел крытой галереей и оказался в какой-то пристройке. Здесь было свободно. Прогуливались, переговариваясь, Богданов-Бельский, Бялыницкий-Бируля, Денисов-Уральский и Горюшкин-Сорокопудов. Нюхала свежесорванную камелию Зарудная-Кавос.
Завернув за угол в поисках какого-нибудь стула, Виктор Михайлович вдруг обнаружил оазис. У разожженного камина полукругом расставлены были удобные мягкие кресла. Отпивая что-то из хрустальных высоких бокалов и закусывая шоколадными конфетами, здесь, перешептываясь меж собою, сидели Левитан, Адамсон, Визель, Позен, Геллер, Шварц, Браиловский, Мунц, Пастернак, Марк Антокольский, Бродский, Давид Бурлюк и Николай Евреинов. Увидев приближающегося Васнецова, они разом подняли головы и вопросительно на него посмотрели.
Виктор Михайлович попятился и наткнулся на вышедшего откуда-то Репина.
- Хорошо, что приехали! - Илья Ефимович был в вышитой запорожской рубахе и мягких турецких сапогах. - Кого видели из наших?
- Да практически всех, - Васнецов почесал в переносице, - вот Поленова, разве что...
- Поленов - личность загадочная... а что с Куинджи? Где Серов?
- Серов катается на конке, а Архип Иванович уплыл на льдине... сам свидетель...
- Скажите пожалуйста! - Репин покачал головой. - Это надо же!..





24.

Мимо них, толкаясь и обгоняя друг друга, промчались Вальтер, Зощенко, Игнатьев, Иванов, Корин, Комаров, Колесниченко, Матэ, Максимов, Николаев и Федоров. Прошел, почесывая ушибленную голову карикатурист Щербов.
- Проголодались, - Илья Ефимович проводил их доброй улыбкой. - К обеду торопятся... Вы в какую смену едите?
Виктор Михайлович заметно растерялся.
- Что же - не запомнили номера?.. Сейчас посмотрим, - порывшись в шароварах, Репин вынул длинный свиток. - Так... Васнецов... Васнецов... Васнецов... нашел!.. Четыреста девятнадцатый, - объявил он. - Четвертая смена. Это уже ночью...
- Илья Ефимович! - гость дома склонился к невысокому хозяину. - Личная просьба... не откажите... ночью у меня другие планы... я, ведь, к вам с дамой...
- Так это ваша? С усиками и бородкой?.. Хороша, ей Богу, хороша! Сам  бы не отказался!.. Кажется, у нее один глаз розовый?!
- И еще язычок раздвоенный, - сглотнул Виктор Михайлович, - и по шести пальчиков на ручках...
- Экая плутовка... повезло вам! - Репин подтянул шаровары и снова заглянул в список. - Вот она... Лопецкая Мария... обедает в первую смену.
Васнецов молитвенно сложил руки.
- Ладно, - смилостивился хозяин. - Пойдемте вместе... поменяю вас с Крамским - все равно старик до ночи не проспится...
Решив дело, они двинулись вслед за остальными. Виктор Михайлович вспомнил услышанный от кондуктора анекдот. Репин смеялся так, что дрожали стекла.
- Как там в конце - «вошь не вскочит»? - постанывая и утирая слезы, переспросил он.
- «Блоха», - поправил Васнецов.
- А до того... «маркиз играл кистью своего халата»?
- «Шлафрока», - уточнил Виктор Михайлович.
- А девушка ему, значит, отвечает: «Надо бы вначале простыню убрать?»
- «Достать».
- А корова, выходит, половину видела?
- Не корова - лошадь!
- Замечательно! - Репин сделал пометки на обороте свитка. - У меня вторая жена - писательница. Расскажу ей - пусть в роман вставит!..
Примерно через четверть часа они вышли в обшитую корой дуба залу, где с ноги на ногу переминалось до десяти дюжин народу. В воздухе стоял гул, все взгляды устремлены были в одну сторону. На подоконнике в коротком смелом кардигане сидела умытая и посвежевшая Мария Игуменовна Лопецкая. Непринужденно болтая ногами в нитяных белых чулках, она ничуть не стеснялась видневшихся розовых подвязок и, пощипывая бородку, оживленно рассказывала что-то раскрывшему рот Врубелю.
- ...а лошадь девушке отвечает: «Ты бы вначале простыню застирала!», - пробившись ближе, услышал Васнецов окончание фразы.
Решительно оттеснив возможного конкурента, Виктор Михайлович намертво встал перед дамой.
- Вот и я... заболтался, знаете ли, с хозяином дома...
Недоуменно она выгнула кустистые рыжеватые брови.
- Кто вы, сударь?
На мгновение смешавшись, он тут же взял себя в руки.
 - Полагаю, это неудачная шутка!.. Я привез вас сюда... спас вам жизнь в поезде!..
Она раскрыла было рот оправдаться, но тут раздалась музыка заводной машинки, невидимая рука растворила еще одни, в глубине помещения, двери, и заждавшаяся публика, наконец, начала совокупляться в столовую. Раздосадованный Виктор Михайлович без церемоний подхватил женщину на руки и, зашатавшись, понес впереди себя.
- Вам тяжело... давайте помогу! - не отступившийся Врубель тянул под Марию Игуменовну крепкие молодые ладони, нашлись среди художников и другие охотники до чужого.
- Прочь! Подите прочь! - грозными окриками Васнецов отогнал непрошенных помощников. Заприметив еще свободные стулья, он предпринял последний рывок, сбросил груз на один из них и тяжело плюхнулся рядом. Опередивший кого-то несносный Врубель занял место по другую сторону прекрасной дамы. Виктор Михайлович смолчал - ему нужно было время отдышаться и утереть пот со лба.
Дюжин двенадцать художников сидели за громадным круглым столом, устроенным так, что его середина, тоже в форме круга, вращалась на роликах. Здесь размещались нехитрые кушанья. На поднятой кайме стола расставлены были тарелки, лежали столовые приборы. Против каждого места имелись выдвижные ящики, вероятно, для грязной посуды.
Саженях в десяти от Васнецова меж двух своих близоруких жен откровенно придуривался хозяин пиршества. Неумеренно возбужденный, надев на голову покрышку от чайника, петушиным, стыдным голосом он говорил такое, чего и слушать не хотелось. Наконец, он замолк, и тут же возникла суматоха. Чтобы заполучить приглянувшееся блюдо, гости без всякой очередности принялись вращать за многочисленные ручки подвижную середину стола. Кушанья пролетали мимо рук, тряслись, крошились, разливались, набрать желаемого было вовсе не реально - довольствоваться приходилось тем, что случайно оказывалось перед носом. Нацелившись на гору жареной картошки, немедленно от него уехавшей, Виктор Михайлович принужден был ухватиться за торчавший из лохани черпак, набрать в него дурно пахнувшей жидкости, которую и пришлось перелить в тарелки себе и опекаемой им даме.
Тут же кто-то вскрикнул, показал пальцем, стало тихо, все с подвохом смотрели на Васнецова, с места снова поднялся Репин, прожевал, обмахнул лицо салфеткой, сделал козье, ехидное лицо.
- Вот и первый проштрафившийся! - гримасничая, объявил он. - Милейший Виктор Михайлович только что оказал услугу соседке и тем нарушил декларируемый нами принцип самопомощи. Виновному незамедлительно надлежит произнести речь.
Давно уже мучимый вопросом, зачем, собственно, он приехал, Васнецов принужден был подняться. Искренно хотелось послать всех к чертям, с трудом переборов себя, он принял бокал виноградного вина.
- Скажу прямо, - чуть помедлив, тяжело выговорил он. - Илья Ефимович подтвердит - всю жизнь как проклятый я занимаюсь  т и п и ч е с к и м ,  будь оно трижды неладно!.. Страшно от  н е г о  устал. Хочется экстраординарного, единственного, неповторимого, пусть даже на первый взгляд и уродливого в индивидуальной его форме... Форма - это наша тайна, поскольку она является выражением таинственных сил... Чувства являются мостом от невоспринимаемого к воспринимаемому. Видеть растения, животных, тех же женщин значит: чувствовать их тайну. Понимать язык форм значит: жить... Выпьем же за сегодняшний солнечный день... за персидское копье, языческий идол, венок из бессмертников, китайскую джонку, пиратский корабль, слово «пират» и слово «святой», темноту, ночь, бесконечное страстное соитие, весну, цимбалы и их звучание... выпьем за выстрелы броненосца, египетский сфинкс, чудесного Илью Ефимовича и обеих прекрасных его жен, выпьем за всех нас и наше  и с к у с с т в о !..  За невоспринимаемые идеи в воспринимаемых формах!..
Виктор Михайлович и сам не понял, откуда все это взялось в нем и так странно только что выплеснулось наружу - предложи ему кто за большие деньги тут же повторить сказанное, он никак не сумел бы... однако, дело было сделано - со всех сторон с бокалами к нему сбегались художники... Верещагин, Нестеров, Суриков, нетрезвый Саврасов, Айвазовский, Мухина, Волгушев, Коненков, Моор, Щегловитов, Харитоненко, Рерих, Кончаловский... ему жали руку, обнимали, теребили за волосы... подоспевший Репин трижды расцеловался с Васнецовым в губы, после каждый пил с ним на брудершафт и снова целовался.
Наконец, все закончилось, изрядно опустошенный Васнецов опустился на прежнее место и только сейчас вспомнил о привезенной им с собой экстраординарной женщине. Резко повернувшись, Виктор Михайлович едва не упал. Нет, стул Марии Игуменовны не был пуст - на нем сидел флегматичный Мясоедов, поглощавший по обыкновению отбивную, по всей вероятности предусмотрительно захваченную из дома.
- Где... она?.. - страшным голосом спросил Васнецов.
- Которая с бородкой? - ничуть не испугался новый сосед. - Так, ведь, ушла.
- Одна?
- С Врубелем...
Виктор Михайлович вскочил, отдавил ногу Пурвиту, выбил тарелку у Татевосянца, опрокинул на спину Лансере и с воем помчался к выходу. На лестнице его догнал проворный Репин.
- Я все видел... безобразие!.. Сейчас мы их найдем!
- Где они могут быть?
- В женской гостевой... там двуспальная кровать...
Плечом к плечу они побежали извилистыми длинными коридорами.
- Здесь! - Илья Ефимович остановился перед одной из дверей и несколько раз подергал за ручку. - Кажется, мы опоздали... слышите?
Васнецов приложил ухо к филенке.
- Ах, до чего же чудные грудочки! - говорил Врубель. - Сколько их у тебя? Две... четыре... шесть!.. А пупочков - целых восемь!.. Снимай же, ангел, панталончики! Почему ты упрямишься?!
- Вы - демон! - отвечала Врубелю изменница. - А панталончики снимете - вам же хуже будет!..
- Здесь и здесь, - показал Васнецову Репин, - доски пригнаны неплотно... что, если нам посмотреть?
Одновременно они припали к щелям. Видимость оказалась отменной.
Мария Игуменовна, лежа навзничь на смятых подушках, отчаянно цеплялась за канареечные шелковые панталоны, которые тянул книзу неистовый потный Врубель. Борьба была неравной - силы нападавших превосходили силы защищавшихся, крепость вот-вот должна была пасть. Пядь за пядью прекрасное женское тело неотвратимо обнажалось. Ничем более не стесненный заколыхался высвобожденный из-под тугой резинки объемистый пухлый живот, заплетенная в косицу вынырнула интимнейшая нижняя прическа. Взволновавшиеся наблюдатели задержали дыхание - последним усилием Врубль  д е р н у л ,  и тут же у мужчин встали на голове волосы. Увиденное было страшно и никак не укладывалось в привычные, природой установленные правила. Тут же дверь комнаты распахнулась, несостоявшийся любовник выскочил из-за нее и без чувств упал на руки сподвижников.


25.

Мигель Пантерас узнает, что можно неплохо заработать. Высоко в горах будет выстроена лечебница для состоятельных пациентов. Предварительно необходимо выяснить, насколько условия местности благотворны для человеческого организма. Требуются молодые здоровые люди. Месяц прожить на участке будущей застройки, сдать несколько анализов, получить кучу песет - и свободен. От желающих получить «работу» нет отбоя, но Пантерасу удается попасть в число счастливчиков. Их привозят в безлюдную скалистую местность, поселяют в мрачноватом доме над обрывом. Окна во всех помещениях забраны решетками, на каждом шагу дюжие охранники - что с того? Мигелю предоставлена уютная комната, питание выше всяких похвал, к столу подается изумительное вино, медицинские осмотры и сдача анализов занимают совсем немного времени. Среди приехавших есть девушки, вечерами устраиваются танцы, Мигель Пантерас знакомится с прекрасной Карлоттой Фигейру - никто не мешает им до умопомрачения любить друг друга по ночам и иногда даже днем. «Жизнь прекрасна!» - думает Мигель. «Жизнь бесконечна!» - думает Карлотта. «Жизнь бесконечно прекрасна!» - думают они вместе. Оба по-настоящему счастливы, и все же Карлотта испытывает некоторое неудобство. Дело за малым. Вернее - за большим. Чрезвычайно большим. Огромным. Пенис молодого человека не имеет себе равных. Он вонзается в тело девушки на запредельные глубины, сметает и крушит на своем пути все преграды и при каждом новом соитии проникает все дальше. «Есть ли предел возможностям Мигеля?» - беспокоится иногда Карлотта. И вот однажды пенис любимого упирается во что-то                т в е р д о е ,  чего не может преодолеть. «Что там у тебя?» - спрашивает мужчина девушку. - Я чувствую  н е ч т о  п о с т о р о н н е е !» Повторно уже в качестве щупа он вводит пенис в валгаллу и тщательно исследует препятствие. «Это камень», - уверенно заявляет Пантерас. «Исключительно прочный, - добавляет он. - Не характерный для мочекаменной болезни. Те, известковые, я легко пробиваю». Немедленно Мигель и Карлотта отправляются к главному врачу, с которым и делятся своим беспокойством относительно странного новообразования. «Это алмаз, - почесывает себе между ног главный врач, - примерно на полмиллиона долларов. А у вас, - обращается он к Мигелю, - изумруд... думаю, на миллион». - «Как... что... почему?.. - беспокоится Пантерас уже за себя. - Я не верю... я ничего не чувствую!» Немедленно со спущенными брюками молодой человек оказывается в удобной для демонстрации позе, и член главного врача  (чуть меньший, чем у самого Мигеля), пронзая его, упирается во что-то                т в е р д о е .  «Теперь чувствуете? - спрашивает главный врач. - Чувствуете?.. Чувствуете?.. Чувствуете?..» И Мигель действительно  ч у в с т в у е т .  Насладившись произведенным эффектом, главный врач закуривает сигару. Благодушествуя, он пускается в пространные объяснения, и Мигель с Карлоттой, наконец, узнают для чего их привезли... Группа ученых синтезировала препарат, способный к эффективной и быстрой кристаллизации, но только внутри здорового человеческого организма. Подмешанный в вино или пищу, под влиянием женских гормонов этот препарат образует алмазы, под влиянием мужских - изумруды. Драгоценные камни никак не ухудшают здоровья или самочувствия их носителей - более того, они усиливают потенцию и способствуют более интенсивному газообмену. Если же камень извлечь - его носитель быстро умрет... Докурив сигару, главный врач высыпает из мешочка несколько удивительно совершенных самородков. «Вот, - говорит он, потягиваясь, - завтра утром к этим прибавятся оба ваших. Извините. Такова жизнь». Дюжие охранники связывают Мигеля и Карлотту ремнями из буйволиной кожи. «Наши родители... - извиваются молодые люди, - они знают, что мы здесь!..» - «Горы, - улыбается выродок в голубом халате. - Стихия. Сель. Лавина. Через неделю на этом месте ничего не останется...» Поручив Мигеля и Карлотту одному из охранников, он уходит поспать перед операцией. Через несколько часов рассветет, и тогда он вернется, чтобы лишить их жизни. Время неумолимо летит. Срочно нужно найти путь к спасению, но как вырваться из западни?! Не в силах найти ответ, Мигель забывается в тревожном сне... Карлотта же решается на авантюру, впрочем, она ничем не рискует. Начав половую жизнь в раннем детстве, Карлотта удивительным образом натренировала валгаллу и умеет обращаться с ней по своему усмотрению. «Хочешь меня?» - в упор спрашивает девушка охранника. Туповатый малый в растерянности чешет у себя между ног. «Ну... дурачок... сладенький... иди же!.. - в исступлении стонет Карлотта и, насколько позволяют ремни, принимает позы, одну соблазнительней другой. Возбужденный охранник чешет все сильнее - вот уже он не выдерживает, наваливается и доверчиво вкладывает свою жалкую игрушку внутрь девушки. И   э т о  после Мигеля!.. Что ж - тем проще... тем проще... тем проще... Улучив момент максимального проникновения, Карлотта дает команду валгалле, и та, сделавшись стальной, мертвой хваткой зажимает вторгшееся в нее инородное тело. Западня захлопнулась! Несчастной жертве не высвободиться, с каждым мгновением тиски сжимаются все сильнее... кончено!.. Валгалла разжимается, Карлотта спихивает безжизненное потное тело, пальцами ног достает нож, исхитрившись, перерезает ремни на себе и очнувшемся Мигеле. Первый шаг к спасению сделан. Влюбленные выскальзывают в коридор. Все погружено в сон, но впереди слышны шаги еще одного охранника. Показав Мигелю остаться за выступом, девушка появляется перед надсмотрщиком. «Хочешь меня?» - высоко задирает она юбку. Гориллообразный детина хочет, подминает под себя Карлотту и тут же, угодив в капкан, теряет сознание от болевого шока. Пленники бегут дальше. Третий охранник - на лестничной площадке. «Хочешь?..» - по наработанному сценарию предлагает девушка и без лишних слов здорово ущемляет мужское достоинство. Четвертый придурок - этажом ниже... Хочешь - получи!.. Больше уже никогда не захочешь!.. Вдохновленные легкими победами, молодые люди бегут к выходу из страшного дома. Привычно задрав юбку, девушка готова обольстить и обезвредить  последнего врага... но что это?.. Охранник здесь  н е  т а к о й ,  как предыдущие. Он завит, напомажен... манерничая перед зеркалом, он подкрашивает ресницы и выщипывает брови!.. Против  э т о г о  оружие Карлотты бессильно! Меж тем, уже светает, и совсем скоро проснется тот, кто в угоду собственной алчности намерен лишить их жизни!.. Что же - они проиграли?! В отчаянии Карлотта смотрит на Мигеля, и Мигель решается. Приспустив до колен брюки, он выбегает из-за поворота, кокетливо он хлопает охранника по плечу, он чувственно облизывается и принимает позы, одну соблазнительнее другой. «Хочешь меня?» - спрашивает он гориллу петушиным голосом. Горилла хочет и немедленно доказывает это Мигелю. Раз, два, три, четыре!.. - пронизывают молодого человека короткие мощные толчки. «Враг угодил в ловушку!» - радуется Мигель, позабыв, что его кишка тонка против валгаллы Карлотты... Пять, шесть, семь, - рьяно продолжает охранник, - восемь, девять, десять!.. По примеру подруги Мигель пытается  з а ж а т ь  вторгшийся в него орган - тщетно! Анус молодого человека слаб, неразработан, такая задача ему не по силам... Одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать! - продолжается позади Мигеля, и - о, ужас! -  п р о ц е с с  начинает чем-то приходиться ему по вкусу. «Надо же, - удивляется молодой человек, - а я не предполагал, что  э т о  так необыкновенно хорошо!» Утрачивая чувство реальности, он погружается в сладостные грезы и плывет в прекрасную сказочную страну... «Двадцать четыре... - с ужасом продолжает отсчитывать Карлотта, - тридцать шесть... сорок восемь...» Ревностная католичка, она падает на колени и возносит отчаянную мольбу к небесам. «Господи, помоги и укрепи!!..» И - о, чудо! - анус Мигеля, тысячекратно укрепившись, сам собой сжимается вокруг вражеского пениса и, расплющив, тут же выталкивает его прочь в виде ни к чему не годного сора. Путь к спасению открыт! Молодые люди распахивают дверь и со всех ног устремляются прочь от страшного дома. Они бегут целый день и целую ночь и только, оказавшись в долине, решаются передохнуть. На берегу ручья в тени цветущих деревьев стоит хижина, внутри которой никого нет, однако же, полно съестных и винных запасов. Радостно смеясь, влюбленные совершают омовение в прохладной проточной воде, потом садятся за стол, острыми ножами режут вяленое мясо, в изобилии запивают его молодым виноградным вином. С восхищением Мигель смотрит на Карлотту. «Какая необыкновенная девушка, - думает он, - красивая, мужественная, решительная... к тому же, не у каждой внутри камень на полмиллиона долларов!» Они едят фрукты и снова пьют вино. «Интересно, - думает Мигель, - сколько всего можно накупить, имея столько монет?» Они лакомятся сластями и продолжают пить вино. «Определенно, я смогу найти девушку не хуже Карлотты, - думает молодой человек, - а вот возможность заполучить кучу денег, наверняка, больше мне не представится!» Перекусив, беглецы чувствуют настоятельную потребность в отдыхе. К их услугам - удобная просторная лежанка. Едва расположившись на ней, Карлотта тут же засыпает. «Пожалуй, я смогу сделать  э т о , - думает Мигель, примечая нож поострее, - вот только прилягу на часок, соберусь с силами...» В последний раз молодой мужчина ложится рядом с любимой. «Бедняжке придется умереть, - думает он... - Мне очень жаль...» Ему видятся огромный сверкающий алмаз, чемодан, набитый пачками долларов, беломраморная вилла на берегу ласкового моря, ручной сборки гоночный автомобиль... прекрасные юные девушки и мускулистые загорелые юноши попеременно ласкают обнаженное тело Мигеля, их пальцы нежно скользят по его животу - до чего же щекотно! - Мигель извивается, смеется и больше ничего не видит и не чувствует. Он спит ровно час и просыпается от неприятного и нарастающего   о щ у щ е н и я .  Он хочет подняться и не может. Живот Мигеля разрезан, из него сочится густое и теплое. Карлотты в хижине нет. К стене окровавленным ножом прибита записка: «ТВОЙ ИЗУМРУД ВЕЛИКОЛЕПЕН. ПРОСТИ. ТАКОВА ЖИЗНЬ...»


26.

Причудливая, изобильно приправленная физиологией фабула захватила Васнецова так, что он едва не проехал нужную ему станцию.
Выскочив на перрон через начавшие сдвигаться двери, Михаил Викторович принялся осматриваться и на некотором от себя расстоянии обнаружил груженую сеном телегу с симпатичной улыбчивой лошадкой и готовым двинуться в путь пожилым степенным мордвином.
- Не в Малые ли Грязи? - сбежав по пригорку, осведомился Михаил Викторович, уже почему-то зная: да, в Малые Грязи.
Тут же мордвин затянул гундосную монотонную песню, колеса мягко провернулись в сухой белой пыли, затарахтело привязанное по боку телеги закопченное смятое ведро, вздрогнули и растворились без остатка в перегретом воздухе станционные, битого кирпича, постройки, бескрайняя степь наползла со всех сторон, зашелестела молочаем, заколыхала бурьяном, заколебала ковылем, выскочили откуда-то - здрасте пожалуйста! - высохшие на корню ветлы с синими ракшами на лысых макушках, хулиганисто там и сям засвистали суслики, высоко в небе с запеленатым младенцем в клюве пролетел штатный роддомовский аист.
- Что, Корнаковы живут в Малых Грязях? - отчего-то рассмеявшись, спросил Васнецов.
- Куда ж им деться, - в ответ рассмеялся мордвин. - Живут.
Раскаленное солнце невозможно слепило, Михаил Викторович перевернулся со спины на живот и рассеянно бросал по сторонам скучающие беглые взгляды - до самого горизонта не было ничего, кроме пересушенных, выжженных трав, стрекоз, бурундуков, коростелей - и вдруг, взявшись ниоткуда, совсем рядом с телегой бодро прошагали семь бригад белозубых плотников, старинного покроя незнакомец с кремниевым ружьем за плечами и мальчик-хохол в прожженных сигаретой шароварах.
- Мираж, - не дожидаясь вопроса, разъяснил мордвин. - Волновая дифракция... Который с ружьем, говорят, уже двести лет ходит, а вот плотники по прошлому году только появилась.
Михаил Викторович попил из оплетенной бутыли, вылил немного воды себе на темя.
- А мальчик... как же?..
Кнутом мордвин почесал себе спину.
- Хохол-то?.. Мальчик он и есть мальчик. Закурить иногда просит...
Внезапно начавшись, степь столь же внезапно и закончилась. Подняв голову, Васнецов увидел лес, реку, крашеные жестяные крыши - остановившуюся телегу облаяли кудлатые деревенские собаки, обмекала посаженная на кол коза, обкудахтали жилистые суповые куры.
- Приехали, - объяснил мордвин и без того понятное.
- Где ж Корнаковых дом?
- Сразу не положено... прежде - в сельсовет... регистрироваться, - кнутом мордвин постучал в ближайшее окошко. - Иван Иванович, выдьте, тут до вас!
На шум из избы вышел немолодой вепс с умными утомленными глазами.
- Мавзоленин, - протянул он руку. - Пойдемте заполним анкету.
Досадуя на задержку, Васнецов прошел в дверь под выцветшим добела кумачовым транспарантом и оказался в казенного вида комнатке с зелеными крупными мухами, стандартным письменным столом, ламповым приемником, облупившимся пузатым сейфом и графином грязновато-желтой воды.
- Могу я узнать цель вашего приезда? - спросил Мавзоленин, полистав и вернув васнецовский паспорт.
Михаил Викторович пожал плечами.
- Ну, скажем, увидеться с семьей Корнаковых.
- Вас интересуют  в с е  Корнаковы?
- Я полагаю, это мое личное дело! - начал раздражаться Васнецов.
- Не совсем так, - вепс побарабанил пальцами по графину, отдернул занавеску и сделал знак кому-то за окном. - Не совсем...
Снаружи пронзительно завыло, загрохотало, затопало.
- Ладно, - не стал обострять Михаил Викторович. - Меня интересует Груня Корнакова.
- Вы - врач? - доморощенный следователь заглянул Васнецову в лицо. - Были когда-нибудь в Италии? Часто ли посещаете музеи? Сексуальная ориентация? Психологически устойчивы? Как переносите наркоз? Страдаете ли запорами? У вас хорошая память? Можете ли назвать дату битвы русских со скифами?
С улыбкой Васнецов ответил на все вопросы.
- Вот и молодец! - Мавзоленин дал Михаилу Викторовичу подписать анкету и запер ее в сейф. - С формальностями покончено... можете курить! - Он выложил на стол початую пачку папирос.
Откинувшись на стульях, мужчины пустили синеватые дымки. Вепс оттянул рукав рубахи.
- Экая незадача - седьмой час! Корнаковы-то уже спят!.. В деревнях, знаете, ложатся рано... Не переживайте - увидите вашу Груню завтра... А сейчас пойдемте - покажу наш музей...
Предполагая увидеть изделия народных промыслов, какую-нибудь борону и пожелтевшие, с загнутыми уголками фотографии, Михаил Викторович прошел в соседнюю комнату и увидел совсем не то, что предполагал.
- Этого знаете? - указывая на огромный живописный портрет, отрывисто спросил Мавзоленин.
Васнецов пристальнее вгляделся в потрескавшийся бликующий лик.
- Джероламо Кардано... изобретатель подвеса, прообраза нынешнего карданного механизма. Прославился и как математик - предложил формулу решения неполного кубического уравнения...
- Верно! - вепс довольно потер руки. - Добавлю, что для натурфилософии Кардано характерен гилозоизм по Кедворту-Шеллингу... всеобщая одушевленность материи и все такое... будет с него! - Он набросил на картину простыню и перешел к следующему экспонату. - Копье...
- Персидское, - определил Михаил Викторович. - Предположительно, третий век нашей эры...
- Вижу - экскурсовод вам не требуется! - Мавзоленин прибавил свету и отошел в сторону. - Дальше осматривайте сами...
Медленно Васнецов двинулся вдоль стены.
- Языческий идол, - с нарастающим удивлением называл он выставленные напоказ экспонаты, - венок из бессмертников... китайская джонка... пиратский корабль... слова "пират" и "святой" на санскрите... темнота, ночь, Малевич, копия... бесконечное страстное соитие - классическая японская гравюра... "Весна в Париже" Ренуара... цимбалы,.. - выбрав одну, Михаил Викторович наиграл несложный мотивчик...
- Дальше - магнитофон, - не дал расслабиться гостю стоявший за его спиной Мавзоленин, - включите...
Васнецов ткнул клавишу, вслушался в далекие протяжные буханья.
- Выстрелы броненосца, - определил он, - калибр орудия 305 миллиметров.
- Да, - тихо подтвердил вепс. Черты его лица заострились, кончик носа вытянулся и побелел, в глазах появился нестерпимый блеск. - Сейчас вы увидите завершающий экспонат... он великоват для помещения и располагается во дворе...
Они вышли наружу. Завозившись и заклацав, Мавзоленин включил прожектор. Его луч выхватил из тьмы статую фантастического существа с телом льва и головой человека.
- Египетский сфинкс! - восхитился Михаил Викторович. - Подлинный! В отличном состоянии!
Пора было уходить, вепс однако стоял напряженный, вспотевший, его тело сотрясалось от крупной дрожи - он явно ждал от Васнецова еще каких-то слов, а может быть и действий.
- Как называется экспозиция? - подумав, спросил Михаил Викторович.
- "Невоспринимаемые идеи в воспринимаемых формах", - дурным, замогильным голосом ответил Мавзоленин.
Они простояли еще достаточно долго, но больше Васнецов ничего не сказал, и вепс выключил прожектор.
Стало очень темно. В знойном сухом воздухе стрекотали невидимые насекомые. В небе на недостижимой высоте висела равнодушная плоская луна.
- Где я могу переночевать? - осторожно спросил Михаил Викторович.
- Пойдемте, - вепс вывел гостя за калитку. - Я покажу.
Задами и огородами они вышли к дому с мезонином и светившимися окошками. На крыльце их встретил калмык в летах, куривший длинную национальную трубку.
- Хозяйка дома? - Мавзоленин по обычаю потерся с калмыком носами.
- Где ж ей быть... Проходите...
В горнице сладко пахло чистыми половиками, стояла этажерка со слониками и книгами, сквозь марлевую занавеску просматривалась никелированная двуспальная кровать. С лавки навстречу гостям поднялась внушительная человеческая фигура.
- Знакомьтесь! - вепс подтолкнул Васнецова со спины. - Дрибноход Клавдия Васильевна... наш деревенский врач-косметолог.
Хозяйка дома тут же захлопотала, собирая ужин. Михаил Викторович со странным чувством следил за каждым ее движением.
Дрибноход была высока, широка в кости и одета в пиджак с брюками. Лицо Клавдии Васильевны, совершенно мужское, имело украшением вислые запорожские усы и густую курчавую бороду.
На скатерть тем временем выставлены были нехитрые домашние припасы. Со двора вернулся докуривший трубку калмык. Клавдия Васильевна слазила в подпол за полуведерной флягой и села вместе с мужчинами.
Выпили молча. Калмык заел самогон морковкой, вепс выбрал репу, Васнецов взял сала с хлебом, Клавдия Васильевна не закусывала.
- Анекдот хотите? - хитро прищурившись, Мавзоленин положил огрызок.
Рассказывал он довольно долго, и Михаил Викторович, изрядно утомившийся за день, невольно утерял самую суть истории.
- Постойте, постойте... как там в конце - "таракан не вскочит"? - попытался он разобраться.
- "Вошь", - поправил вепс.
- А до того... "маркиз махал кистью своего шлафрока"?
- "Играл", - уточнил калмык.
- А женщина ему, значит, отвечает: "Надо бы вначале простыню достать"?
- "Девушка", - помогла Клавдия Васильевна.
- А лошадь так ничего не видела?
- Видела  п о л о в и н у !  - хором разъяснили Васнецову все.
Михаил Викторович подумал и от души рассмеялся. Анекдот действительно был очень смешной.
Они засиделись за полночь, пили, ели, беседовали, приятным баском Клавдия Васильевна исполнила несколько украинских песен.
"Надо же - какие встречаются в глубинке замечательные люди!" - то и дело думал отяжелевший и клюющий носом Васнецов.
Выпив и съев решительно все, мужчины вышли отлить.
Чуть позже на крыльце появилась Клавдия Васильевна. Ничуть не смущаясь, в падающем из окна свете она расстегнула брюки и, вытянув пугающих размеров член, пустила струю аж на другую сторону улицы.
Оторопевший Михаил Викторович так и остался на месте.
- Баба с яйцами, - комментировал картинку Мавзоленин. - Что же - никогда не видел?!


27.

Чьи-то руки сбросили простыню, обхватили за плечи, встряхнули.
Не помня себя, Михаил Викторович сел, затряс головой и сразу пришло: он - Васнецов, человек разнообразных умений и навыков, горожанин, приехавший в Малые Грязи по не слишком понятной ему самому внутренней надобности.
- Вставайте - пятый час на дворе, - Мавзоленин торопил, прямой и свежевыбритый, - Корнаковы проснулись... в деревнях, знаете, поднимаются рано...
Продравшись сквозь густой мощный травостой, они вышли к реке. Вепс коротко свистнул. Из клубившегося предутреннего туманца, скрипнув проржавелой уключиной, вынырнул свежепросмоленный ялик. Старый чуваш на веслах приветливо оскалился.
- На заимку! - приказал Мавзоленин.
В три замаха гребец вывел лодку на середину течения. В небесах медленно поднималось солнце, вода в реке сделалась прозрачной. Васнецов всмотрелся и на дне увидел водолазов - мужчину в серебряном скафандре и большую черную собаку.
- Мираж? - осторожно спросил Михаил Викторович.
- Отчего?! - пожал плечами вепс. - Янтарную комнату ищут.
Через четверть часа разогнавшийся ялик выкатился на пологий песчаный берег. Чуваш остался курить национальную фарфоровую трубку. Васнецов и сопровождавший его Мавзоленин вышли. Помогая друг другу руками, они взобрались на поросший коноплей взлобок. Васнецов увидел сложенную из плавняка черную избу, лапчатых длинношеих гусей, пасущуюся в свое удовольствие флегматичную бесхвостую кобылу.
Из камышевой пристройки вышел неопределенного возраста удмурт в парике конского волоса. Приложив к глазам сложенные козырьком пальцы, без всякого выражения он смотрел на приехавших.
- Груню позови! - отрывисто приказал Мавзоленин.
Удмурт молча ушел.
Сердце Михаила Викторовича вдруг прыгнуло и гулко застучало.  С о м н е н и е ,  доселе ничем себя не проявлявшее, выползло из подсознания и колющим знобким холодком растеклось по телу. Что скажет он сейчас  е й ?  Понимает ли сам  д л я  ч е г о  приехал?  В с п о м н и т ь  ч т о - т о ,  чтобы изменить жизнь? Но  ч т о  вспомнить и к чему менять устоявшееся и не слишком обременительное существование?..
В избе послышался шум, крики, дверь распахнулась, разношерстные домашние животные выкатились наружу и, задрав хвосты, принялись носиться по двору, за ними выскочил удмурт, уже без парика... дверь закрылась, открылась снова... и Васнецов увидел  т о ,  ради чего предпринял долгое путешествие...
...Потом он снова плыл в лодке. Чуваш загребисто взмахивал веслами, за бортом вскипало, водяные лилии стояли, колыхаясь. Низко над головами, норовя клюнуть в темя, проносились стремительные вертихвостки. Мавзоленин, сидя на корме, глядел в толстенную книгу. "Гончар, - прочитал Михаил Викторович на обложке. - "Облом".
- История была, - размахнувшись, вепс зашвырнул чтиво далеко в камыши. - Как сейчас помню... На дипломатическом приеме подвели ко мне парня. "Знакомься, - говорят, - Константин Айвазян". - Ладно... сидим, выпиваем. Парень молодой, спортивный. Сошлись поближе. Я тогда спрашиваю: "Какой, к черту, ты Айвазян? Блондин, глаза голубые, на ладонях волосы не растут - славянин, ведь?!" - "Славянин, - вздыхает, - и даже польских кровей. Айвазовский, вообще-то..." - "Как же так?" - "Да я футболист, - отвечает, - вратарь. Выступаю за сборную Армении... вот и пришлось фамилию подправить..."
Где-то на берегу курлыкнул колодезный журавль. Коротко рассмеявшись, Мавзоленин опустил в воду руку, вынул пупырчатого голавля и протянул Васнецову.
- На-ко... съешь потом с пивом...
После снова была степь, тот же мордвин, та же груженая сеном телега, те же ветлы, бурундуки и суслики. Прошли, возвращаясь со смены, уставшие пропыленные плотники и конвоировавший их человек с кремниевым ружьем наизготовку. Мальчик-хохол в тех же безобразных шароварах жалостливо попросил у Васнецова закурить...
Они проехали еще немного - и вот в перегретом солнцем воздухе, вздрогнув, возникли станционные красные постройки. На рельсах под парами стояла готовая тронуться в путь электричка. Разогнавшись во весь опор, телега выкатилась на перрон. Васнецов выскочил и вписался в проем уже начавших сдвигаться дверей.
Народу внутри оказалось самая малость - никто из покинувших город не рвался назад к дымным заводским трубам и расплавленному вязкому асфальту. Утерев пот, Михаил Викторович осмотрелся и выбрал место у окна на теневой стороне по ходу поезда.
В щель между сидением и обшивкой вагона напиханы были яичная скорлупа и колбасные очистки. Васнецов прикрыл глаза и, покачивая головой, попытался задремать.
- Я, знаете ли, театральный артист...  в е д у щ и й ,  - со значением произнес сзади жирный голос.
- И в каких же спектаклях заняты? - вяло отозвался постный.
- Да во всех... Островского, вот, поставили - "Не все коту масленица", и опять главная роль моя...
- Это кого же вы там играете?
- Как кого?! Кота, разумеется...
Михаил Викторович поднялся и пошел по проходу. В тамбуре на корточках сидели два ливийца и марокканец в расшитом жемчугом халате. Передавая друг другу резиновую с мундштуком трубку, они, побулькивая, раскуривали похожий на пылесос кальян. Васнецов вытащил сигарету, и марокканец  тут же поднес ему огонька прямо из голой желтой ладони.
Определенно, это был вызов.
Михаил Викторович сунул сигарету в ухо и вынул ее из другого.
Марокканец чихнул, и из носа у него посыпались разноцветные прыгучие шарики.
Михаил Викторович раскрыл рот и вымотал метров пятьдесят серпантинной ленты.
Марокканец щелкнул пальцем и преподнес Васнецову цветущий розовый куст.
Михаил Викторович шаркнул подошвой и одарил соперника крупной свежей рыбиной.
Марокканец взмахнул рукой и соткал из воздуха живого удава.
Михаил Викторович поднатужился и завязал удава узлом.
Марокканец надолго припал к кальяну, потом откинулся и начал выпускать желто-розовый дым.
И тут же исчез тамбур, поезд... сами арабы.
На голову Васнецову просыпался мелкий осенний дождь.
В четырехрожковых фонарях металось синее газовое пламя.
Неслись куда-то лакированные старинные экипажи.
Мужик с лотком на голове прошел, едва не задев Васнецова плечом.
На канале в мутных волнах качались плывучие прачешные-купальни. Солдаты и бабы, шлепая вальками, стирали белье.
По набережной в блиндированной карете, возвращаясь с развода в манеже, в кольце казаков проехал Государь император...


28.

По набережной канала, красиво окруженный казачьим эскортом, проехал Государь император.
Блиндированная, отсверкивающая на солнце карета пронеслась в каком-то аршине от Васнецова, Виктор Михайлович уже было снял шляпу, чтобы помахать августейшему вслед, как вдруг лошади встали, золоченая гербовая дверца приоткрылась, и на брусчатку выскочил низкорослый горбатый человек при вислых усах и с неправдоподобно длинным лицом.
Васнецов широко развел руки, мужчины обнялись и похлопали друг друга по плечам.
- Что же... вы с монархом на короткой ноге?
- Органическая целесообразность, - засмеялся знаменитый естествоиспытатель и физиолог. - Он хочет жить подольше, а я - получше...
Еще раз они оглядели друг друга. На Тимирязеве было сшитое на манер сюртука пальто с большими костяными пуговицами.
- Вы, значит, прогуливаетесь? - Климент Аркадьевич покачался на огромных кожаных ступнях.
- Выходит, так, - Виктор Михайлович ногтем почесал крыло носа. - Хотел, представьте, с утра поработать - не дали. На улице шум, крики, солдаты проходят... Не знаете, в чем дело?
- Война закончилась, - ученый поймал руку Васнецова и принялся шевелить губами.
- Русско-турецкая? - художник попытался высвободиться, но не смог.
- Русско-японская, - Климент Аркадьевич завернул Васнецову веко и посмотрел в глаз.
- Кто же победил? - Виктор Михайлович боялся шевельнуться. - Мы... или японцы?
- Это историки потом скажут, - естествоиспытатель и физиолог пощупал Васнецову язык. - Стул давно был? Простоквашу едите?..
- Мечников Илья Ильич... как поживает? - вспомнил художник.
- В свое удовольствие. Жене письма пишет, с детьми... играет. Третьего дня предупреждение имел... из полиции...
Молодка в парчовом повойнике глянула на Тимирязева и, не сдержавшись, громко рассмеялась. Прошел мужик с сахарной головой, обернутой в синюю бумагу. Звякнув, проползла конка с Валентином Серовым.
Климент Аркадьевич расстегнул пальто, вынул склянку с ярко-зеленой жидкостью, протянул Васнецову.
- Хлорофилл, - объяснил он. - По три капли в суп ежедневно... и помните -  м ы     в а с   ж д е м !..
«Вовсе без надобности!» - мысленно отвечал естествоиспытателю живописец, шагая после встречи по вполне летнему, прогретому солнцем городу. Неудачная поездка к Репину почти забылась, семья благополучно была вывезена на дачу, в душе Виктора Михайловича теснились томительные и сладкие предвкушения.
Женщины ходили, шуршали пышным турнюрами. Одни были уродливы, другие, определенно, хороши. Он приволокнулся было за одной, но тут из боковой улицы выскочили Маковский с Дубовским, оба потные и взъерошенные.
- Слышали... Шишкин «Сухостой» написал!..
Виктор Михайлович повернул.
У старинного двухэтажного дома стояли, переговариваясь, возбужденные любители художеств. Обойдя их, Васнецов вошел в здание «Общества». Слащавый Шильдер... непрофессионал Корин... примитивнейший Клодт... полное отсутствие зрителей.
Меж тем из смежного помещения уже отчетливо слышался ропот множества голосов.
Картина была выставлена персонально в высоком, с верхним светом, зале. Двигая попеременно плечами и локтями, Виктор Михайлович пробрался сквозь живую стену и замер.
Огромное полотно выполнено было широкими, полными экспрессии мазками с резкими отношениями цветовых пятен, в тонах сквозила общая охровая иконописная подкладка, мелкая колонковая кисть выдавала себя в проработке деталей - но кому, спрашивается, пришло бы в голову разбирать сейчас эти частности?! Все отступало перед грубой, мужицкой красотой, суровым величием изображенного, его мощью и жизненной правдой.
На переднем плане изображено было дерево, полузасохшее, искривленное, черное. Такой же инвалид, искривленный и черный, обрубленный по самое тулово, полулежал под ним, сжимая в исступлении восставшие свои пахи. Его перекошенное мукой, страшное лицо обращено было к разыгравшейся здесь же тривиальной пасторали: розовощекий пастушок, резвясь, по-кроличьи обладал розовопопой юной пастушкой. Вдали плескалось море, стоял с боков лес, полный грибов и ягод, поверху ходило солнце - всюду была жизнь, обновление... и неизбежное отторжение. Не расцвести более погибшему на корню дереву, не вкусить плотской радости убогому да сирому...
Переполненный впечатлениями Виктор Михайлович ощутил настоятельную потребность в общении с едва ли не единственным по-настоящему близким ему человеком. Поднявшись на второй этаж, нетерпеливо он повел глазами по сторонам. Поленова не было. У стены на кожаном диване спал престарелый Крамской. Один за столом, меланхолически жевал отбивную Мясоедов. Павел Брюллов негромко наигрывал на скрипке и клавишах. Николай Касаткин рисовал поставленную в позу, выпачканную углем бабу. Остальные, разбившись на кучки, оживленно обменивались впечатлениями.
- Шишкин, - слышалось там и тут. - «Сухостой»...
Васнецов вышел на балкон. Здесь в соломенных креслах расположились меценаты.
- Экая натуралистическая точность, - обмакивая ананас в ведерко с шампанским, говорил Савва Мамонтов. - Без преувеличения, Шишкин в живописи - это Золя в литературе.
- Мопассан, - докушивая рябчика, соглашался Третьяков. - Общество ушло вперед в своих требованиях!..
Спинка рябчика была розовая, поджаренная, а остальное - только тушеное.
Виктор Михайлович возвратился в зал, еще раз безрезультатно справился о Поленове, благожелательно поболтал с горбатеньким Семеном Никифоровым, сел к столу и неожиданно вместо дичи заказал рыбу. Ему принесли разварных судаков с картофелем, облитых рубленными яйцами в растопленном сливочном масле.
«Жизнь, - пространственно размышлял он над тарелкой, - многоликая... пышноцветная... обновляющаяся... отторгающая...»
Судаков он съел сам, гарнир отдал престарелым братьям Сорокиным. Ложные классицисты, давно отторгнутые новой художественной школой, доживали свой век в нищете и безвестности.
Потом появился Стасов, как водится, они схлестнулись, обменялись прилюдными пощечинами, Виктор Михайлович упал, ужасная туша навалилась сверху, Васнецов пробовал высвободиться, но сил не хватило. Дюжий Мясоедов оттащил неистового критика, обоих забияк тут же без обиняков попросили оставить помещение.
День был испорчен, желания смяты, внутри клокотало - не разбирая дороги, Виктор Михайлович ходил по городу, квартальные надзиратели и частные приставы провожали его быстрыми хваткими взглядами, встретившийся на пути брандмейстер спросил у Васнецова спички и не вернул.
Отбросивши фалды сюртука, художник сел на придорожную тумбу и принялся смотреть в небо.
Определенно,  там было  н е ч т о .
Какая-то точка, впрочем, стремительно увеличивающаяся.
Васнецов платком вынул из глаза соринку. С заоблачных высот на него пикировал пухленький румяный купидончик со стрелою в туго натянутом золотом луке.
Виктор Михайлович вскочил, заметался, попытался спастись от прямого попадания.
Какая-то дверь - кажется, писчебумажного магазина - отворилась, наружу вышла девушка в короткой тальмочке.
Тоненькая.
Перегибистая.
С высокой волнующейся грудью и огромными  задумчивыми глазами.
Купидончик подлетел на расстояние выстрела и выпустил стрелу, насквозь пронзившую сердце художника.
Виктор Михайлович охнул, зашатался и бросился вслед за девушкой.


29.

Картинка не отпускала.
Точнее, не картинка - несколько кадров, иногда цветных, чаще - черно-белых. Намотанная на валик пленка безостановочно прокручивалась перед мысленным взором Михаила Викторовича, и за последним, заключительным кадром снова следовал первый.
Вот старый чуваш выкатывает ялик на пологий берег.
Сложенная из плавняка пятистенка, гуси, бесхвостая флегматичная кобыла.
Удмурт в свалявшемся парике бессмысленно смотрит на приплывших к нему людей.
- Груню позови, болван! - отрывисто приказывает Мавзоленин.
Шум, суматоха, из избы выкатываются домашние животные, удмурт, уже без парика... крупным планом дверь... длинные секунды ожидания...  в ы х о д и т   о н а .
Р а с к о р я к а,   д а у н ,   и н в а л и д   д е т с т в а .  Г р у н я   К о р н а к о в а ...
И снова старый чуваш выкатывает ялик... пятистенка... гуси...

Очередной супружеский розыгрыш, самый изощренный и жестокий!.. Досадуя на себя, Михаил Викторович размашисто вышагивал по квартире. Наивно он полагал, что усыпил бдительность жены и выманил у нее адрес  т о й  девушки... Как бы не так! У Вии Оттовны было много заготовительниц, и уж она постаралась выбрать для него экземпляр поприкольнее... Что и говорить - розыгрыш удался. Возвратившись, Васнецов не мог потом спать ночами - мешал визгливый хохот, доносившийся из комнаты супруги...
Меж тем жизнь продолжалась. Дымя, работали производственные предприятия. Бесперебойно действовали почта и телеграф. Функционировали прачечные. Ходил с натугой городской транспорт. Люди любили, ссорились, делали глупости, покупали себе еду. Кто-то писал книгу и, улыбаясь, умно прищуривал характерные, навыкате, глаза. Все вынули из шкафа зависевшуюся теплую одежду - календарная осень закончилась, тропический феномен исчерпал себя, ртутный столбик держался неподалеку от ртутного шарика, на улицах лежал никем не убираемый снег, в телевизоре шумно крутилась реклама.
- Каждый живет в своей собственной коже, а не во мнении других! - вещал с экрана загримированный под Шопенгауэра пожилой аскетичный артист. - Каждый... в коже! - сбегалась к нему развеселая молодежь в хроме, шевро и юфти. - И я тоже! - Шопенгауэр сбрасывал профессорскую мантию и оказывался в облегающем лайковом комбинезоне...
«Я полагал, - в старомодном книжном духе размышлял Михаил Викторович, - что в жизни моей, донельзя однообразной и попросту скучной, произошли некие занимательные сдвиги, предвещающие, быть может, отрадные перемены... увы, ожиданиям моим, по-видимому, не суждено сбыться...»
Телефонный звонок, требовательный и резкий, оборвал красиво закрутившуюся мысль. На прямых ногах Васнецов вышел из уборной.
«Из Бюро или глухой приятель Дмитрий?»
Дмитрий не проявлял себя уже целую вечность, и именно с ним Михаил Викторович от души поделился бы хандрозом и душевной апатией...
Вызывал Гондурас.
- Сейчас я лежу на диване, - сообщил Васнецову завлекательный женский голос, - на мне дивные фильдеперсовые трусы, которые я уже снимаю...
Михаил Викторович вспомнил, как  э т о  делали итальянки. Обыкновенно не носившие трусов вовсе, они иногда поддевали их, чтобы удивить и раздразнить его. На Фиорентине всегда были фиолетовые плавки с вытисненной на шелке фиалкой. Экстремадура предпочитала старинного фасона панталоны с оборками, лентами и удобным разрезом сзади. Трусы снимаемы были мастерски: неспешно, наманикюренным длинным ногтем, под звуки классики... Воздушные и трепетные, девушки были чрезвычайно выносливы, и ему приходилось попыхтеть, чтобы показать, кто в доме хозяин. Казавшийся таким прочным и жестко пригнанным, любовный треугольник развалился неожиданно скоро. Подурневшие, с желтыми лицами, поминутно и отчаянно блюющие, иностранки отбыли на родину...
Извне донесся пронзительный визг, шум борьбы и крепкие выражения. Васнецов, в чем был, выскочил на площадку. Громадный Яндемиров боролся с огромным бараном. Не задумываясь, Михаил Викторович принял сторону соседа. Соединив усилия, они подмяли под себя мясного гиганта. Яндемиров взмахнул кинжалом, пенящиеся потоки крови хлынули в лестничный пролет. В награду Васнецову достались филей и курдюк.
«Филей и курдюк», - смывая под душем следы убийства, абстрактно прикидывал Михаил Викторович. - Название раннего толстовского рассказа... «Служили в одной части двое...»
Толстого перебил Чуковский. Снова зазвонил телефон.
«Слон!» - предположил Васнецов.
И ошибся - его вызывали в Бюро.
Снаружи было бело и морозно. Испорченные дворовые дети лепили снежную бабу. У бабы были огромные, с морковными сосками, груди и разверстая, выложенная угольками, промежность.
- Охальники! - перехватив поудобнее палку, на пацанов надвигался пенсионер Прохоров. - Сейчас я вам покажу!
- Погоди, Тихоныч... покажу я...
Васнецов подошел, примерился.
Первым делом снежком он залепил промежность, оставив на причинном месте лишь тоненькую ровную биссектриску, убрал с лобка лишние угли, выложил оставшиеся аккуратно опрокинутым треугольником, потом подобрал острую лопатку и принялся тесать. Руки работали сами, будто вспоминая что-то, уже проделанное прежде. Снег осыпался, и сказочным образом все преображалось. Сквозь исчезающее непотребство проступали иные очертания, пропорции, формы. Не было больше никакой бабы... Нетроганная высокая грудь. Поджарые аккуратные ягодицы. Юное тело, дышащее сладкой негой. Красивые лепные руки обхватывают целомудренно сдвинувшиеся колени. На них ложится голова с копной густых рассыпавшихся волос. Лицо холеное, нежное,  ш т у ч н о е  с прекрасными выразительными глазами...  Ч и с т а я   д е в у ш к а ,    п р и г о р ю н и в ш и с ь,   с и д и т   н а   п л о с к о м   к р у г л о м   к а м н е...
Закончив, он отступил на несколько шагов.
За спиной было тихо. Михаил Викторович обернулся и увидел кучу народу.
Испорченные мальчишки, прикованные к тележкам пенсионеры, раздувшиеся от забот домохозяйки, изрубленный саблей боевой генерал в мерлушке и широких лампасах, побросавшие свои лотки уличные торговцы, похожий на Лабрюйера дебелый нищий, еще какие-то люди с шелушащимися, отмороженными ушами - все стояли недвижно, пронятые до глубины естества высокой силой искусства.
- Эко ты... однако!.. - Прохоров с заслезившимся глазом, отчего-то стащив с головы треух, силился подыскать нужные слова. В толпе, нарастая, послышались аплодисменты. Девушка-курсистка кинула в Васнецова красным цветком.
Михаил Викторович опомнился, махнул зрителям и заспешил к троллейбусной остановке.
Подтянутый, собранный, в коверкотовом, с накладными карманами, пальто и красиво посверкивающими снежинками в волосах, стремительно он вошел в офис Бюро и сразу был перехвачен поджидавшим его человеком.
- Заявка на лекцию, - Яков Евсеевич Басурман заметно волновался. - Быстрее переодеваться.
- Поэзия Марии Мнишек? - попытался угадать Михаил Викторович. - Инжекторные двигатели прогресса? Яблочные кисели и запеканки?..
- Нет. - Главный администратор втолкнул Васнецова в кабинет и протянул пропахшие нафталином тряпки. -  Р а с с к а ж е ш ь  о  п е р е д в и ж н и к а х .
Михаил Викторович влез в дурацкие, без ширинки, брючки, натянул старинную холщевую блузу, повязал выцветший шелковый бант, подклеил для чего-то куцеватую, странно знакомую бороденку, расчесал на прямой пробор волосы.
- С Богом! - Яков Евсеевич неумело перекрестил его. - Машина ждет!..
Его доставили в здание знаменитейшего на всю Европу музея. Паркетный, с зеркалами и колоннами, зал был переполнен нарядно одетыми ценителями живописи. Негромко переговариваясь, покашливая и прокатывая по полу номерки, люди вежливо ждали. Васнецов прошел на возвышение, картинно поклонился, переждал продолжительные бурные аплодисменты. Сконцентрировавшись, волевым усилием он вогнал себя в  н е к и й  о б р а з .  Потом, окая и вставляя речевые анахронизмы, принялся рассказывать.
В зале стояла гробовая тишина. Слушатели ловили каждое его слово. Более привыкший к проходным жэковским выступлениям, Михаил Викторович был приятно удивлен.
- ...они лишь ушли от нас, но никак не умерли, - кажется, говорил он, цитируя по памяти пространную тираду Николая Дубовского. - То, чем они жили, осталось у нас и после них в их творениях. Но разве мы не имеем с ними тесного общения и по сию пору? Разве не дарят они нас своею радостью, и не в них мы ищем утешения в своих несчастьях?.. Они останутся вечно живыми для нас и наших потомков, а потому будем говорить о них лишь как об ушедших...
Освоившись на кафедре и пустив речь уже на самотек, Васнецов стал блуждать взглядом по залу и обнаружил множество знакомых лиц, отчего-то тщательно загримированных.
Здесь были хлебосольные супруги Кощеевы и их сказочная в орале гостья - спящая красавица. За ними в одинаковых оранжевых париках различались кусачая Маришка Окунева и гомосек-писатель. Сидели, все - внимание, потомок Тимирязева и его француженка жена с собачкой на коленях. Присутствовали с накладными носами вепс Мавзоленин, косметолог Клавдия Дрибноход и даже деревенская дурочка Груня Корнакова, совсем с другими глазами, проницательными и умными. Из-за колонн в фальшивых бородах выглядывали соседи по дому Прохоров и Яндемиров. В дверном проеме, переодетый старушкой-смотрительницей, переминался Яков Евсеевич Басурман.
Пообещав себе непременно разобраться в этом на досуге, Михаил Викторович продолжал витийствовать.
- ...представленный в окружении своей среды, - так примерно, излагал он, заимствуя из чьих-то малоизвестных воспоминаний, - художник становится понятнее и в своем творчестве, в котором мы подмечаем новые черточки, на которые не обращали внимания. Личность автора лучше познается из мелочей его повседневной, бытовой обстановки, чем из длинных биографий, лишенных характерных черт, присущих данному лицу.
Здесь Васнецов надолго замолчал. На опоясывающей зал галерее в черной спецназовской маске стояла его жена Вия Оттовна Крюгер.


30.

«Вия Оттовна Крюгер, страшно худая дама, с черным как уголь лицом, помутившимся взором и вечно оскаленными зубами, любила брать на тягу крестьянских детей. Всех мальчиков было пять: Федя, Павлуша, Илюша, Костя и Ваня. Но, может быть, не все мои читатели знают, что такое тяга. Слушайте же, господа...»
Васнецов резко захлопнул потрепанный томик, принялся расхаживать взад и вперед по изученной в подробностях комнате. Он ждал Елену Ивановну уже более получасу.
Снаружи разворачивался погожий летний день. Виктор Михайлович подошел к окну, щурясь на солнце, принялся глядеть на улицу, в задумчивости забарабанил по стеклу пальцами. Вспомнились, в хронологической последовательности, события недельной давности...
...Она вышла, кажется, из нотного магазина - стрела Купидона пронзила трепетное сердце художника - едва ли понимая, что делает, он устремился за ней. Испуганная, побросав покупки, она побежала от него под свист и улюлюканье уличных мальчишек. Отчаянная гонка продолжалась несколько кварталов, пока наконец, не поравнявшись с какой-то дверью, девушка ловчайше юркнула за нее, оставив своего обезумевшего преследователя руками и ногами колотить по прочной дубовой обшивке.
На шум из той же двери вышел старик в халате и ночном колпаке.
- Что вам надо? - спросил он, уперев дуло кремниевого ружья в грудь Виктора Михайловича.
- Мне нужна та девушка, что вошла сейчас в дом.
- Для чего? Как вы смеете! - вышедший принялся целиться, чтобы поточнее выпустить пулю.
- Постойте же! - Виктор Михайлович вдруг нашел оправдание. - Мне надобно ее написать. Девушка необходима для картины, и другая заменить ее не может.
- Кто вы?
- Я - Васнецов...
На счастье Виктора Михайловича старик откуда-то знал его фамилию. Художника пригласили войти.
Хозяина дома звали Иван Лукич Космодромов. Его супруга Фаня Плещеевна, как и ожидалось, оказалась выцветшей телом от вечного сидения в комнатах старушкой со вставленным в глазницу моноклем и следами давно прошедшего жеманства на видавшем виды шагреневом, бородавчатом лице.
Они о чем-то спрашивали его, он беспорядочно отвечал. Пили чай. Иван Лукич ел и с аппетитом говорил о самом себе. Ничем не замечательный человек, всю жизнь он прослужил столоначальником в департаменте окладных сборов и несколько лет был на отдыхе. Старенькие ходики на стене отмахивались маятником от подступавшего со всех сторон времени...
Она появилась внезапно, будто соткалась из воздуха, бронзового свечения стоявших под абажуром ламп и серебряного отблеска заглядывавшей в окно луны. В черном канифасовом платье, с черепаховым гребнем в волосах, более заинтригованная, чем испуганная, она присела то ли в реверансе, то ли в книксене. Виктор Михайлович вскочил, опрокинул на скатерть стакан, выронил выборгский, с марципаном, крендель. Тут же он взял себя в руки,  шаркнул ногой и, соблюдая предписанные законы вежливости, приподнял ее немного назад.
Так простояли они достаточно долго. Васнецов смотрел на просвечивающее нежное ушко, и новые ощущения почти болезненно потрясали его организм.
Работа началась на следующее утро. В доме была выбрана самая светлая комната, Елена Ивановна (так звали девушку) вышла в прелестном туалете из голубого крепа с кружевами, Виктор Михайлович был в пиджаке из бобрика и таких же тяжелых, плотных, со стоячим ворсом, панталонах. Договорились, что Елена Ивановна в свободной позе станет сидеть в креслах с томиком Тургенева на коленях.
Дрожавшей, предательской рукой он выправил складки ее платья, отошел к натянутому на рамку холсту и принялся его загрунтовывать.
На тишину из смежных покоев вышла обеспокоенная Фаня Плещеевна. Убедившись, что приличия соблюдены и желая как-то оправдать свое появление, она схватила подвернувшийся молоток и принялась выправлять ножку покосившегося шкапа.
- Право же, маменька, - Елена Ивановна повела высокой взволновавшейся грудью, - оставьте... уши вянут от вашего стука...
Из принципа стукнув еще несколько раз, старуха выправила накренившийся ветхий поставец.
- Трофейный, - объяснила она Васнецову. - Батюшка мой покойный из Парижу на руках принес... затейник был великий... в шкапу этом с матушкой меня и зачал... да и я, признаться, с Иваном-то Лукичем неоднократно...
- Маменька, если вы сейчас же не прекратите, - Елена Ивановна вскочила, заметалась по комнате, принялась хватать предметы, - я чашку разобью... порву книжку... ковер порежу!..
- Бог с тобой, дитятко! - Фаня Плещеевна вынула из глазницы монокль, плюнула на него, протерла подолом юбки. - Как странно ты говоришь... Нет ли на улице ветру? - Она раскрыла окно, оставила его с отдувающейся занавеской и поспешила прочь из комнаты.
Разгоряченная произошедшей сценой Елена Ивановна дала выход чувствам, разбив-таки чашку с блюдцем и молочник, однако книги рвать не стала и ковра не порезала - скоро она сидела на прежнем месте и готова была продолжить позировать.
С истомой в теле Виктор Михайлович подошел, переложил какую-то ленту, вернулся к холсту и стал расчерчивать его на квадраты.
- Что же, мы так и будем молчать? - музыкальным разговорным контральто спросила девушка.
Противная холодная капля выкатилась у Васнецова из-под мышки и затеялась в подштанниках.
- Я проповедовать могу... искренно, всюду, где замечу ложь, притворство, злость - словом, отсутствие красоты, нужды нет, что сам бываю безобразен. Натура моя отзывается на все, только разбуди нервы - и пойдет играть!.. - с ужасом услышал он самого себя.
Прекрасные глаза напротив сделались круглыми, потом квадратными.
- Нет, я вовсе не то хотел сказать, - Виктор Михайлович смешался и опустил бороду в галстук.
Она рассмеялась и тут же, поняв что-то, сделалась задумчивой.
- Если все свести на нужное и серьезное, - услышал он обоими ушами, - куда как жизнь будет бедна, скучна! Только, что человек выдумал, прибавил к ней - то и красит ее. В отступлениях от порядка, от формы, от наших скучных правил только и есть отрады...
Теперь уже рассмеялся он, и она вторила ему чистыми гортанными звуками. Сразу сделалось легко, привольно и вольготно.
- Антокольский, представьте, писать и читать научился в двадцать два года!.. - так и посыпалось из Виктора Михайловича. - Тургенев охотился, положив ружье между ушами лошади!.. Мусоргский в присуху верит!.. У Чайковского аккорды с уменьшенной септимой!.. - Разбрызгивая краски, он отчаянно махал кистью.
Елену Ивановну тоже прорвало.
- Мне маменька ноги под себя поджимать запрещает, - вторила она ему, - ее послушать, так это стыдно женщине!.. А папенька давеча с реки рыбу принес в полтора аршина длины!.. За обедом у нас в праздники подают по два супа, по два холодных блюда, по четыре соуса и по пяти пирожных. Вина - одно кислей другого...
Васнецов старательно подчистил что-то на холсте.
- Я печеные яблоки с сахаром разминаю в стакане с пивом - такая вкуснятина получается!
Она издала утробный звук, схватилась за горло.
- Прекратите, несносный!.. Меня сейчас вырвет!..
- Солнце, знаете, как пишут? - спросил он.
- С, - сразу же начала отвечать она. - после О, Л, Н, Ц и Е последняя.
- Вовсе нет. Солнце пишут сперва белилами, а потом прозрачной лессировкой...
Еще что-то он подмазал, подтушевал и тряпкой вытер перепачканные краской руки.
- Ну вот... готово...
- Так скоро?
Она сорвалась с места, подбежала к подрамнику, и на лице у нее показался какой-то туман.
- Но ведь здесь... небо... тучка... и птицы летают...
Виктор Михайлович внимательнейше осмотрел картину.
- В самом деле... странно... сейчас я все исправлю.
Девушка заняла прежнее место. Васнецов загрунтовал небо и, всматриваясь в прекрасное лицо, стал переносить его на холст. В этот раз он работал молча, и Елена Ивановна молча позировала ему.
Прошло около часу. Виктор Михайлович отложил кисть, выровнял шпателью толсто нанесенную масляную краску, промыл получившееся бензином с прибавлением воска и глазами подозвал Елену Ивановну. Она подошла и долго смотрела на изображение.
- Похоже?.. Вам нравится? - Он несколько волновался.
- Да... очень красиво. - Она трудно подыскивала слова. - Все же... мне кажется... это не я.
- Как же - не вы?! - Художник явно был задет за живое. - Вот нос ваш, губы, ухо...
- Скорее это стены... купола... крест наверху, - мягко не согласилась она. - Какая-то церковь...
Васнецов встряхнул головой, протер глаза, дернул себя за волосы.
- Софийский собор!.. - прозрел он вдруг. - Это надо же!..
Ему стоило трудов уговорить ее на третью попытку. Все же, он настоял.
- Глаза... - перепроверял художник сам себя, передавая натуру подетально, - шея... волосы... платье...
В этот раз он работал с особой тщательностью.
- Не знаю, как сейчас, - он отложил палитру и вытер пальцы, - но я определенно вижу живое человеческое лицо...
Чуть упирающуюся, он подвел девушку к картине.
- Вы забавный... необычный... милый, - с тихой силой произнесла Елена Ивановна. - Чувствую, вы может стать моим другом.
Сердце Виктора Михайловича трепыхнулось и расширилось.
-  Э т о   в ы ? - Он ткнул в портрет.
- Нет. Это мужчина. Пожилой. У него густая черная борода и три подбородка... И еще - на мне голубое платье, а он в красном полукафтане и шелковом цилиндре...
Васнецов вгляделся, застонал, схватил себя за голову.
- Это же откупщик... купец Сысолятин... как я мог!..
- Мы продолжим завтра, - она погладила его по руке, - станем работать, сколько потребуется, и у вас непременно выйдет...
Мужественно она позировала ему всю неделю. Виктор Михайлович не жалел себя, писал до рези в глазах... однако не получалось. Сменяя друг друга, появлялись, чтобы навсегда скрыться под слоем грунтовки, огромный выборгский, с цукатами, крендель, пруд головастиков, балаганы в окрестностях Парижа...
...Почему? Прежде ничего подобного с Васнецовым не происходило.
Именно об этом размышлял он сейчас, в доме Космодромовых, уже более часу ожидая Елену Ивановну, стоя у окна и барабаня пальцами по нагретому солнцем стеклу...


31.

Шуршащая, благоуханная, в утреннем неглиже из кисеи и кружев с муаровыми лентами, она вошла и встала против него, дыша спокойствием и негой. Ему не достало душевной силы сделать ей реприманд - вынув из-за спины руку, он протянул камелии, бледно-розовые, как поповские одеяла.  С благодарностью она погрузила в них зардевшееся юное лицо.
Потом, как обычно, она уселась в кресла, он, с палитрой на пальце, встал за мольбертом. В комнату заглядывало солнце, хлопала и отдувалась занавеска на окне, где-то далеко был прочий мир, ненужный и бессмысленный.
Внутри него закипало. Ему многое нужно было сказать ей. Без обиняков он приступил:
- Всякий по-своему наслаждается и картиной, и статуей, и живой красотой женщины, - опробовал он голос, - мои увлечения тоже всегда искренни и не умышленны - это не волокитство. Когда мой идол хоть одной чертой подходит к идеалу, который фантазия создает мне из  него - у меня само собой доделается остальное, и тогда возникает идеал счастья. Никогда ни один идеал не доживал до срока свадьбы: бледнел, падал, и я уходил охлажденный. Что фантазия создаст, то анализ разрушит, как карточный домик...
Елена Ивановна хотела что-то возразить - он строго погрозил ей.
- Надобно снять с окна эту занавеску, - пальцем ткнул он, - и с жизни тоже - смотреть на все открытыми глазами!.. Вглядитесь в меня: я - урод, я не знаю, что я такое, и никто не знает. Я - больной, ненормальный человек, и притом я отжил, испортил, исказил... или нет, не понял своей жизни. Но вы цельны, определенны, ваша судьба так ясна, и между тем я мучаюсь за вас. Меня терзает, что даром уходит жизнь, как река, текущая в пустыне... А то ли суждено вам природой?
Она хотела ответить - он снова сурово осадил ее. Разогнавшись, он уже не мог остановиться.
- Я пойду прямо к делу: скажите мне, откуда вы берете это спокойствие, как удается вам сохранить тишину, достоинство, эту свежесть в лице, мягкую уверенность и скромность в каждом мерном движении вашей жизни? Как вы обходитесь без борьбы, без увлечений, без падений и без побед? Что вы делаете для этого?
Елена Ивановна раскрыла рот - он едва ли не погрозил ей кулаком.
- Кто там бегает, суетится? - он указал головой на улицу. - Я не знаю этих людей, не понимаю их смысла... засранцы!..  Мне дела нет!.. - Васнецов сорвал с себя галстук, бросил на пол. - Я не проповедую коммунизма - будьте покойны!.. Но - никто не имеет права не знать жизни. Жизнь сама тронет - и иногда очень грубо. И если вы не любили и еще полюбите когда-нибудь, тогда что будет с вами, с этой скучной комнатой? Цветы не будут стоять так симметрично в вазах, и все здесь заговорит о любви!.. - Виктор Михайлович демонически захохотал.
Елена Ивановна взяла с полки одеколон, натерла себе виски.
- Для меня нет мирной пристани, - с тем же напором продолжал он, - или горение, или - сон и скука!.. Что хорошо под кистью, в другом искусстве не годится. Все зависит от красок и немногих соображений ума, яркости воображения и своеобразия во взгляде... Канарейка тоже счастлива в клетке и даже поет, но она счастлива канареечным, а не человеческим счастьем... Над вами, милейшая мадмуазель Космодромова, совершено систематически утонченное умерщвление свободы духа, свободы ума, свободы сердца! Вы - прекрасная пленница в светском серале и прозябаете в своем неведении!
Из-под канапе яростно залаяла болонка, Васнецов подбежал, носком ботинка отшвырнул тварь на глубину. Елена Ивановна не смела шевельнуться.
- Страсть и только она одна очистит воздух, прогонит миазмы, предрассудки, даст вам дохнуть настоящей жизнью... Вы не упадете, вы слишком чисты, светлы - порочны вы быть не можете. Страсть не исказит вас, а только поднимет высоко. Вы черпнете познания добра и зла, упьетесь счастьем и потом задумаетесь на всю жизнь - не этой красивой сонной задумчивостью. В вашем покое будет биться пульс, будет жить сознание счастья - выбудете прекраснее во сто раз... нет, в сто пятьдесят... будете нежны, грустны, перед вами откроется глубина собственного сердца, и тогда весь мир упадет перед вами на колени...
Виктор Михайлович схватил с подоконника графин и залпом осушил его.
- Не будьте, однако, слишком сострадательны: кто откажется от страданий, чтобы подойти к вам, поговорить с вами? Кто не поползет на коленях вслед за вами на край света не только для торжества, для счастья и победы - просто для одной слабой надежды на победу... Вы знаете, что я говорю правду, и в словах моих видите свой образ и любуетесь им. - Он закурил папиросу и выпустил огромный клуб дыма. - Пусть я смешон с моими надеждами, но однакож, чего-нибудь да стою в ваших глазах - не правда ли? Скажу больше: около вас, во всей вашей жизни, никогда не было и нет, может быть, и не будет человека ближе к вам. У вас не было человека настоящего, живого, который бы так коротко знал людей и сердце, и объяснял бы вам вас самих. Вы во мне читаете свои мысли, поверяете чувства. Я - не Иван Лукич, не Фаня Плещеевна, не предок ваш: никто из них не знал жизни - они на ходулях, с молотками, все замкнулись в кружок старых, скудных понятий, условного воспитания и нищенски пробавляются ими. Я - живой человек - я приношу к вам сюда не знакомые здесь понятия и чувства... я - новость для вас... правда ли это?
Елена Ивановна благоразумно молчала.
- Есть ли кто-нибудь, - улегшись на диван, предположил Васнецов, подняв ноги, - с кем вы могли бы стать на краю утеса или сесть в чаще кустов - и просидеть утро или вечер, или всю ночь и не заметить времени, проговорить без умолку или промолчать полдня, только чувствуя счастье - понимать друг друга и понимать не только слова, но знать, о чем молчит другой, и, чтоб он умел читать в этом вашем бездонном взгляде вашу душу, шепот сердца?.. Есть ли такой ваш двойник, который бы невидимо ходил тут около вас, хотя бы сам был далеко - чтобы вы чувствовали, что он близко, что в нем носится частица вашего существования, и что вы сами носите в себе будто часть чужого сердца, чужих мыслей, чужую долю на плечах, и что не одними только своими глазами смотрите на горы и лес, не одними своими ушами слушаете шум и пьете жадно воздух теплой и темной ночи?.. Я добра вам хочу. Вот находят на вас такие минуты, что вы скучаете, ропщете - а тут бы подле вас сидел почтенный человек, целовал бы у вас руки, под руку водил бы в сад, в пикет с вами играл бы!.. - Виктор Михайлович перевернулся на живот и рукой стал водить по полу. - Старый мир разлагается, зазеленели новые всходы жизни - жизнь зовет к себе, открывает всем свои объятия... Что же касаемо женской красоты - высокой и чистой - в ней непременно наличествует ум. Красота, исполненная ума - необычайная сила, она движет миром, она делает историю, строит судьбы - она явно или тайно присутствует в каждом событии. Красота, про которую я говорю, не материя - она не палит только зноем страстных желаний... она прежде всего будит в человеке человека, шевелит мысль, поднимает дух, оплодотворяет творческую силу гения, если сама стоит на высоте своего достоинства, не тратит лучи на свою мелочь, не грязнит чистоту... Все это не ново, - Васнецов почесал ногу, - но истина должна повторяться, иначе не истина она, а говно. Красота - это всеобщее счастье. Это тоже мудрость, но созданная не людьми... ее, может, лошади придумали... люди только ловят признаки красоты, силятся творить в искусстве ее образы, и все стремятся, одни сознательно, другие слепо и грубо, к красоте... И как мужчина может унизить, исказить ум, упасть до грубости, до лжи, до откровенного ****ства, так и женщина может извратить красоту и обратить ее, как модную тряпку, на наряд и затаскать ее. Или, употребив мудро - быть солнцем той сферы, где поставлена, влить массу добра...
Елена Ивановна давно находилась в полуобмороке.
- Святая, глубокая, возвышенная любовь, - начал уставать и сам Виктор Михайлович, - ну ее в задницу!.. Это сочиненный, придуманный призрак, который возникает на могиле страсти. Возвышенная любовь - те же штаны, в которые хотят нарядить страсть, она беспрестанно лезет вон и рвет их. Природа вложила только страсть в живые организмы, другого она ничего не дает. Все испытали раздражение страсти, судорогу, ее муки и боли, это самозабвение, эту другую жизнь среди жизни, эту хмельную игру сил... это блаженство!.. Страсть - это постоянный хмель, - говорил он все тише, - когда перед тобой идол, которому хочется молиться. На голову валятся каменья, а в страсти кажется, что это розы, скрежет зубов представляется музыкой, а удары от дорогой руки - нежнее ласк матери. Заботы, дрязги жизни, все исчезнет - душа наполняется одним бесконечным торжеством... глядеть вот так... взять за руку... прилечь на диване вместе, - уже бессвязно проговаривал он, - чувствовать огонь... силу... трепет в организме... Я точно деревянный теперь, - собрал он последние силы. - Везде сон, тупая тоска, цели нет, искусство не дается мне, я ничего для него не делаю. Я бы хотел разыграть остальную жизнь в какой-нибудь необыкновенный громадный труд. В вас все есть, чтобы зажечь бурю, вы уж и зажгли ее: еще одна искра - и я начну жить. Дайте мне страсть! Вы можете это сделать!..
Сказав так, Виктор Михайлович перевернулся на спину и закрыл глаза.


32.

Стало тихо.
Где-то далеко стучали молотком. В раскрытое окно влетали и вылетали крупные зеленые мухи. Отдуваясь, хлопала занавеска. На письменном столе, заставленном фарфоровой и бронзовой мелочью, широко раскинувшись, лежало солнце.
Елена Ивановна шевельнулась, глубоко вздохнула, уронила с колен книгу и не позаботилась ее поднять.
- Вы прямо Гончаров Иван Александрович! - девушка нехорошо улыбнулась.
Васнецов открыл глаза, сел, затряс головой, попытался что-то вымолвить.
- Молчите! - приказала она. - Вы употребили во зло мое терпение!
Подойдя к инкрустированному умывальному столику, Елена Ивановна вытерла глаза и щеки розовой водой.
- Это очень серьезно, что вы мне сказали, - начала она, - если вы не разбудили меня, то напугали. Я мало делаю или почти ничего, к стыду моему или тех, кто меня воспитывал. Но я, по крайней мере, не считаю себя вправе отговариваться неведением жизни. У вас вдруг родилась какая-то фантазия - и я должна делить ее, лечить, облегчать: да на фига мне это нужно? Я требую от вас одного - покоя: я имею на него право, я свободна, как ветер, никому не принадлежу, никого не боюсь...
Виктор Михайлович привстал, поднял руку - Елена Ивановна толкнула его в грудь, повалив на прежнее место.
- Вы знаете, я воспитывалась дома. Маменька была строга и серьезна,
 никогда не шутила, почти не смеялась, ласкала мало. Утром, прежде чем поздороваться, она, бывало, пристально поглядит мне  в лицо, обернет меня раза три, посмотрит, все ли хорошо, даже ноги посмотрит, потом глядит, как я делаю кникс, и тогда поцелует в лоб и отпустит... Зачем раньше я не чувствовала ужас своего положения - хотите вы спросить?.. - Она горько рассмеялась. - Только попробуйте - сразу схлопочете по сусалам!.. В вас сидит татарин! Вы грубо касаетесь того, что для меня свято. Не мне спорить с вами, опровергать ваши убеждения умом и своими убеждениями. У меня ни ума, ни сил не станет. У меня оружие слабо - и только имеет ту цену, что я взяла его не в моей тихой жизни, а из книг, понаслышке... Чего вы так странно смотрите на меня  - я не сумасшедшая! - Елена Ивановна сорвала хлопнувшую занавеску и растоптала ее туфлями.
Опасливо съежившись, Виктор Михайлович не поднимал глаз.
- Убеждений мы не в силах изменить, - она со свистом втянула воздух, - как не в силах изменить натуру, а притворяться не можем оба. Это нелогично и нечестно. Надо высказаться и согласиться во всем - мы сделали первое и не пришли к соглашению, следовательно, остается молчать и быть счастливыми помимо убеждений, страсть не требует их. Будем молчать и будем счастливы!.. Страсть прекрасна, - продолжала девушка с нарастающей угрозой, - когда обе стороны прекрасны, честны - тогда страсть не зло, а действительно величайшее счастье на всю жизнь: там нет и не нужно лжи и обманов. Если одна сторона не отвечает на страсть, она не будет напрасно увлекать другую, или когда наступит охлаждение, она не поползет в темноте, отравляя жизнь другому, а смело откроется и нанесет честно, как сама судьба, один явный и неизбежный удар - разлуку! - перегнувшись через подоконник, Елена Ивановна сплюнула на улицу, вышла из комнаты и через секунду возвратилась в лиловой, без рукавов, ротонде на  кенгуровом меху и юбке из черного тяжелого сукна. В  руках у нее был пышущий паром десятиведерный медный самовар. - Не могу, сил нет, задыхаюсь! - Она тяжко опустила самовар на старинное, окантованное бронзой и украшенное резьбой бюро с зеркалом, урнами и гениями. - Все забыла!..
Правая нога Васнецова дернулась и непроизвольно сделала па французской кадрили, левая нога осталась неподвижной.
- Мне легче было бы, - Елена Ивановна зашла за ширму, - если б вы наказали меня каким-нибудь жестким словом - «соплячка», например, или «уродка». - Она вышла уже без чулок, но в синей пелерине и берете. - Как сон, как будто ничего не было! Вы вынули не только стыд, раскаяние, но и горечь, боль - все... Как вы это сделали?
Виктору Михайловичу и в голову не пришло ответить.
- Видите, - она показала на ноги, - я не кокетничаю, ведь нам после нынешнего разговора надо быть иначе друг с другом: мы оба уж не то, что были вчера... Иногда, - ноздри девушки безмерно расширились, - я как будто боюсь, чтоб ничего не изменилось, не кончилось... не знаю сама! Или мучаюсь глупой мыслью: что ж будет еще?.. Все эти радости, горе... природа - все тянет меня куда-то еще - я делаюсь ничем не довольна... Боже мой! Мне даже стыдно этих глупостей, этой мечтательности... Грусть скоро проходит, и мне опять станет так светло, весело, как вот опять стало теперь!
С хохотом она промчалась по комнате. Васнецов снял с полки чужой одеколон и освежил себе лоб и голову.
- Бывают минуты, - Елена Ивановна прыснула в кулачок, - если это не признак какого-нибудь расстройства, если ты совершенно здорова, то, может быть, ты созрела, подошла к той поре, когда остановился рост жизни, когда загадок нет, и она открылась вся... Это, - произнесла она вдруг басом, - расплата за Прометеев огонь! Мало того, что терпи, еще люби эту грусть и уважай сомнения и вопросы: они - переполненный избыток, роскошь жизни и являются больше на вершинах счастья, когда нет грубых желаний - они не родятся среди жизни обыденной: там не до того, где горе и нужда... толпы идут и не знают этого тумана сомнений, тоски вопросов... мудаки!.. Но кто встретился с ними своевременно, для того они не молот, а милые гости. Они освежают жизнь, приводят к бездне, от которой не допросишься ничего, и с большей любовью заставляют опять глядеть на жизнь. Они вызывают на борьбу с собой уже испытанные силы, как будто за тем, чтоб не дать им уснуть! - Вновь на мгновение спрятавшись за ширмой, девушка вынырнула в расшитом шугае и с шалью на плечах. - Вот постойте, дайте я положу вам ершика, жирный такой попался! - Откинув крышку самовара, она черпаком выудила туда вареную рыбину и переложила ее Васнецову на колени. - Ешьте же, ешьте немедленно!
Виктор Михайлович запрыгал, как паяц в детском балете.
- Хорошо бы к этому пирог, - совсем развеселилась Елена Ивановна, - да и капусты - но нету. Вы уж не взыщите и не смотрите на меня так странно - мне тоже неловко... Вы злы, а взгляд у вас добрый. Вы самолюбивы, это оттого. Самолюбие - это почти единственный двигатель, который управляет волей... Страсть! - девушка прилегла на освободившийся диван, мечтательно заложила руки за голову. - Все это хорошо в стихах да на сцене, где, в плащах, с ножами, расхаживают актеры, а потом идут, и убитые, и убийцы, вместе ужинать. Хорошо, если б страсти так и кончались, и то после них остаются дым, смрад, а счастья нет!.. Давать страсти законный исход, - приподнялась она на локте, - указать порядок течения, как реке, для блага целого края - это общечеловеческая задача, это вершина прогресса. За решением ее уже нет ни измен, ни охлаждений, а вечно ровное биение покойно-счастливого сердца, следовательно, вечно наполненная жизнь, ее вечный сок и вечное нравственное здоровье... Что вы не скажете ничего, молчите? Можно подумать, что вам скучно... - Елена Ивановна села и вдруг сделалась очень серьезной.


33.

- Мой дорогой Виктор Михайлович, - произнесла она после заметной внутренней борьбы, - признаюсь: вы не безразличны мне... но посмотрите в зеркало - у вас седина, лицо испещрено морщинами, вы сгорблены и уже совсем старик... Увы, само время препятствует возможному нашему счастью, и здесь мы бессильны...


34.

Не ожидавший  т а к о г о ,  Васнецов смешался, утерял нить, надолго замолчал. В прорезях маски он видел глаза жены, горевшие адским, всепожирающим пламенем. В паркетном, с зеркалами и колоннами, зале знаменитейшего на всю Европу музея явственно запахло серой. Никто из публики не обратил на это ни малейшего внимания, взоры были прикованы ко рту Михаила Викторовича - все ждали продолжения лекции, ждали  т а к ,  будто от   т о г о ,  что он скажет, зависела вся их дальнейшая жизнь.
Васнецов сделался необыкновенном серьезен.
Еще большим волевым усилием он еще глубже вогнал себя в  н е к и й  о б р а з   и тут же почувствовал, что  п е р е ж а л  - внутри что-то лопнуло, потекло,                п е р е м е ш а л о с ь ,  запульсировало. Пространственный зал, паркет, зеркала, колонны, истуканами застывшие слушатели, Вия Оттовна в образе дьяволицы - все вдруг покачнулось, отодвинулось, сгинуло. Взамен появились откуда-то,  н а п л ы л и  живописные окрестности незнамо чего... вековые леса... высокие холмы... долины... небольшие брыкливые речки. С холмов на десятки верст открывались широкие, привольные горизонты. Стояли там и сям серые покосившиеся избы. В каждой под завязку было резного дерева, вышивки, разрисованных ложек, лепной крашеной игрушки, особых духмяных пряников. Заскорузлые нищие, сказители старины, театрально рвали струны гуслей, хрипели пропитыми связками, хватали за рукав изъеденными черным пальцами, требовали копеечку, грозились перерезать горло... ясноглазый длиннолицый мальчонка в ужасе убегал от них к отцу, человеку доброго нрава, умному, отзывчивому, не лишенному поэтического чувства и тонко понимавшему природу... Любовь к природе была едва ли не самым большим богатством, которое он смог передать своим детям в наследство...
...Истошный вскрик, секундная суматоха, падение костистого, жилистого тела - мгновенно появившиеся меж рядов санитары за ноги выволакивают прочь не выдержавшего напряжения старика с огромными накладными ушами. Кощеев! Его выкрашенная хной голова дробно выстукивает по паркету. Прощай, товарищ!..
Михаил Викторович снова был в колонном зале. Отпив с полграфина, он загасил начавшийся внутри беспорядок, сделался ироничен и весел.
- Продолжая и развивая основные  и д е и  Белинского, - не пряча улыбки, заговорил он, - Чернышевский  т р е б о в а л  от искусства и художников воспроизведения     д е й с т в и т е л ь н о с т и ,  так как, по его убеждению,  к р а с о т а  и  в е л и ч и е       д е й с т в и т е л ь н о й   ж и з н и ,  в сравнении со всякого рода фантазией, отвлеченностью и выдумкой, есть единственное и главное содержание искусства... это нашей-то жизни! - с комическим лицом прокомментировал Васнецов, и в зале раздался дружный хохот.
- Что же, - ободренный поддержкой, продолжал Михаил Викторович, - перейдем, пожалуй, к конкретике... пройдемся, так сказать, по персоналиям... Шильдер Андрей Николаевич... внесите, - скомандовал Васнецов служителям. Те вышли и вернулись с невзрачной картинкой в ссохшейся кривой раме. - Извольте любоваться, - Михаил Викторович хмыкнул, - «Украинский, - видите ли, пейзаж»...
Зал ответил смешками, кто-то иронически захлопал.
- Что тут добавишь, - развел руками Васнецов. - Про самого же автора заметим, что не пил, не курил и за картами замечен не был. Из Италии как-то живого осла привез... унесите!.. Был еще такой, - Михаил Викторович наморщил лоб, - дай Бог памяти... Корин!.. С позволения сказать, преподаватель училища живописи!.. Мужичок-полевичок!.. С паровой машиной управлялся, летом на молотилке работал... нет бы, тем и ограничился!.. Да что говорить - давайте сюда! - Он требовательно прищелкнул пальцами, и служители внесли другое полотно, центр которого старательно был замазан грязью. Слева от грязи угадывался дегенеративный пастушок со свирелью, справа паслись неведомые, страшные животные.
В зале покатились.
- ...Крамской, - непринужденно продолжал Михаил Викторович, - старик был совсем, спал везде, носом свистел... Мясоедов постоянно отбивные жевал... Маковский с Дубовским только парочкой ходили, обнимались... Волков Ефим Ефимович разговаривать не мог по-человечески... Куинджи жил в свое удовольствие, потом на льдине уплыл... Серов на конке катался...
На лицах слушателей написано было живейшее внимание, на коленях у большинства крутились портативные записывающие устройства, там и сям щелкали затворы фотографических аппаратов, мерно стрекотали кинокамеры.
- Лемох Кирилл Викентьевич... забавник был... здоровье завещал беречь, - Васнецов ностальгически вздохнул, обдернул блузу, расправил пышный бант. - Вот, собственно, и все... Вопросы?
- Панэ лэкторэ! - с места поднялся мальчик-хохол в прожженных сигаретой шароварах. - Чи булы сэрэд пэрэдвыжныкив особыстости могутни и самодостаточни?
- А як же! - Михаил Викторович широко улыбнулся. - Вот, Репин, например. - Он отдал распоряжение служителям, и те принесли небольшой выразительный портрет. - Пожалуйста. - Васнецов ткнул указкой, - соперница Моны Лизы... «Женщина с бородкой»...
Аудитория замерла.
- История создания картины чрезвычайно интересна. Изображенная здесь дама - вовсе не плод больного воображения и не собирательный образ, как полагают ведущие наши искусствоведы, а реально существовавшая женщина... разъездной агент Мария Игуменовна Лопецкая... незаурядная внешность этой безусловной авантюристки произвела настоящий фурор среди живописцев... известен ее кратковременный роман с Врубелем, после которого автор «Демона» впал в тяжелую и долгую депрессию... Репину Лопецкая позировала через замочную скважину... Илья Ефимович писал натурщицу полуобнаженной и в полный рост - впоследствии, - Михаил Викторович явственно хмыкнул, - по цензурным соображениям низ картины пришлось отрезать...
- Ответьте, пожалуйста, - поднял руку призрачный человек, по виду - бригадир плотников, - кто из передвижников вам ближе всех?
- Поленов, - не задумываясь, среагировал Васнецов. - Он умел схватывать народные типы.
- Как в те годы вела себя художественная критика... ведущие ее представители... к примеру, Стасов? - поинтересовался сидевший на полу в проходе старый чуваш-лодочник.
Михаила Викторовича передернуло.
- Никакой он не Стасов! - злобно заговорил он. - Сучков! Самый настоящий! Гора тряского протухшего сала!  Капрал! Мудак и мудак истинный!.. Однажды в «Обществе любителей художеств»... - Васнецов сжал кулаки, сделал несколько выпадов в воздух... однажды... как сейчас помню, - сбился он, - однажды... Сучков...
Люди в зале неестественно напряглись, повскакивали. Многих била дрожь, у кого-то клацали зубы.
- ...однажды! - никак не мог выбраться из слововорота Михаил Викторович, - Сучков!.. Капрал!.. Гора!.. Мудак в «Обществе художеств»!.. Помню!.. Я!.. - Ничего не видя и не слыша, он молотил воздух кулаками, поражая в пах и печень невидимого заклятого врага.
Напряжение достигло апогея. Слушатели побелели лицами, кто-то страшно застонал. Не выдержав, упал и покатился по паркету горбоносый иорданец-шиит, и тут же в другом ряду с грохотом рухнул главный технолог сталепрокатного завода. В зал стремительно вбежали дюжие санитары - им на руки мягко осели две дряблые дамы в открытых пестрых сарафанах и пожилой степенный мордвин во взятом напрокат фраке.
Михаил Викторович очнулся и, отталкивая протянутые руки, пошел прочь с возвышения. Музейные служители, санитары, еще какие-то крепкие люди в штатском сделали ему коридор, отсекли перевозбужденную толпу. Он прошел в гардероб, оделся. В накладном кармане коверкотового пальто, перехваченная тонкой резинкой, покоилась внушительная денежная сумма.
На улицах был ранний вечер, сыпала сверху мелкая твердая крупка, светились, через один, тонконогие гнутые фонари, по мостовой, гудя, проносились автомобили, из многочисленных заведений наружу вырывались голоса и запахи. Не разбирая, парикмахерская это или пельменная, Васнецов пнул одну из дверей, кого-то отодвинул, прошел, не снимая пальто, вглубь на свет и шум и обнаружил себя в расхожих фильмовых декорациях.
Стандартное обширное помещение заполнено разношерстной криминальной публикой. Накаченные мужики, цветные и белые, залихватски опрокидывают в себя двойные порции виски, гоняют биллиардные шары, лапают размалеванных девиц, обсуждают темные делишки. Слоями ходит табачный сизый дым, жмутся по углам трансвеститы и наркоманы, у шеста демонстрирует силиконовые груди непременная возрастная блондинка, в динамиках хрипит, заходясь, кто-то бесноватый.
В перекрестье недружелюбных взглядов Михаил Викторович подходит к стойке. Напрягшийся низколобый бармен нехотя выставляет бутылку пива. Васнецов делает глоток, выщелкивает из пачки сигарету. Становится тихо, и эта очень опасная тишина сразу заставляет его собраться. Сумбура в голове больше нет, под черепной коробкой бьется живая, пытливая мысль. Уже прикуривая, он понимает, что по  ч ь е й - т о  халатности, недосмотру, небрежности произошла  н а к л а д к а ,  и он Михаил Викторович Васнецов, женатый, русский, не судимый и только что с треском проваливший выступление в знаменитейшем на всю Европу музее... что он просто-напросто угодил в     с о в е р ш е н н о   п о с т о р о н н и й   и   в о в с е   н е   д л я   н е г о                п р е д н а з н а ч а в ш и й с я   с ю ж е т .  Разумеется,  г д е   н а д о  с этим разберутся, виновные будут наказаны, затесавшиеся странички изымут, и действие продолжится в нужном направлении...
Сейчас же, как и подобает лучшему в Бюро профессионалу, он должен с блеском отыграть экспромтом новую и неожиданную роль...


35.

Тишина становится нестерпимой.
Михаил Викторович прикуривает. «Сейчас начнется», - думает он и не ошибается.
Безносая ужасная наркоманка выскакивает, бросается ему под ноги, бьется в эпилептическом припадке.
- Это коп! - истошно верещит она. - Ко-о-оп!.. Убейте его!..
«Я - полицейский, - понимает Васнецов. - Задача ясна...»
Пара-тройка вертлявых пуэрториканцев уже подбирается к нему с разных сторон. Михаил Викторович ждет, выбивает кастеты, сшибает бандитскую шушеру головами и красиво швыряет на усыпанный опилками пол.
С десяток откормленных итальянцев бегут, рассекая воздух сверкающими длинными ножами. Руками, ногами, лбом, прокручиваясь на пятке и совершая немыслимые кульбиты, он разбрасывает всех, вынимает изо рта сигарету, платком оборачивает порезанную руку.
Двадцать негров, огромных, быкообразных, с намотанными на кулачищи железными цепями, встают и идут на него развернутой боевой шеренгой. Михаил Викторович сбрасывает пальто. Чернокожие молодчики все ближе, их ноздри воинственно раздуты, в глазах - предчувствие убийства, неминуемого и жестокого. Он осторожно пятится, кольцо сжимается с каждой секундой... Где же спасение?.. А вот оно - с потолка свисает толстенный канат! Тренированное, сильное тело Васнецова, словно бы подброшенное могучей пружиной, высоко взлетает, кисти рук смыкаются на прочнейшей веревке, ноги мощно отталкиваются от стойки - не ожидавшие ничего подобного мерзавцы - в панике, а он, как молодой греческий бог, уже кругами носится в воздухе, крушит мебель, вдребезги разносит стекло и кованым армейским ботинком лупит, лупит, лупит по бесчисленным  вражеским головам.
Управившись, он легко спрыгивает на единственный уцелевший табурет, утирает пот со лба, берется за пиво и самую малость расслабляется, чего делать, безусловно, не следовало. Немолодая блондинка, та самая - стриптизерша с силиконовыми грудями - коварно подкравшись, стукает его бутылкой по темени.
- Шит! - не слишком грязно успевает ругнуться Михаил Викторович. - Говно!.. - Преглупо улыбнувшись, он начинает сползать, делается беспомощным, некрасивым - несколько уцелевших подонков бросаются добить его. Негодяи кровожадно ухмыляются - готовые размозжить ее, над головой Васнецова уже взметнулись отломанные ножки стульев - и тут... с грохотом распахивается дверь... выстрел в потолок... грозный окрик... железный полицейский жетон... нападавшие в панике отступают, а над распростертым Михаилом Викторовичем склоняется встревоженное темнокожее лицо.
- Ты в порядке, Майк?.. Узнаешь меня?.. Это я - Билл Вашингтон.
«Напарник, - понимает Васнецов. - Классическая схема... черный и белый в одной упряжке».
- Спасибо, Билл... я в порядке...
Вдвоем они вытаскивают из-под стойки не на шутку обделавшегося бармена.
- Не знаю, - наивно тот пытается обмануть их, - я ничего не знаю!..
Каких-то три-четыре удара лицом об оцинкованную поверхность - и жалкий пройдоха называет интересующий их адрес.
Не мешкая, друзья выскакивают из вертепа - клубящийся туман... мокрая мостовая... мечущийся в ущельях улиц желтый свет фар... истошный вой сирены - полицейский длинный автомобиль мчится ночным Лос-Анджелесом, в салоне двое... сосредоточенные, уверенные в себе, на редкость сексуально притягательные, настоящие профессионалы, они спешат раскрыть очередное изощренное преступление...
Напарники выскакивают у обшарпанного дома на окраине, бегут с кольтами наготове по полуразрушенной лестнице и, похоже, не успевают - наверху слышны выстрелы, дверь квартиры распахнута, человек в бахромчатой куртке сидит, уткнувшись в стол, его спина изрешечена пулями, кровь хлещет из него ручьями. Важный свидетель убит, и расследование теперь может зайти в тупик... но что это?!.
...Из уборной выскакивает другой человек - киллер! - он стреляет в полицейских и, пробив телом стекло, сигает в оконный проем... они преследуют его, бегут по крышам, спрыгивают на мусорные баки и, наконец, защелкивают наручники на запястьях загнанного преступника... Какой сюрприз!.. Это - Иванов из русской мафии, давно разыскиваемый за совершение множества тяжких преступлений...
В полицейском участке, как обычно, шум и сутолока - копы ведут задержанных, обмениваются впечатлениями, подтрунивают друг на другом, пьют кофе из пластмассовых одноразовых стаканчиков. Издалека слышен голос лейтенанта Паркера.
- Через три дня - на пенсию, - рассказывает седой ветеран, - куплю небольшое ранчо... разведу гусей, кур, петухов...
Втроем они подвергают Иванова интенсивному допросу.
- Кто?! - поочередно выпытывают они. - Кто организовал ограбления и убийства? Кто завалил город наркотиками? Кто держит в ужасе весь Лос-Анджелес?.. Кто?!. Кто?!. Кто?!.
- Стасов, - не выдерживает, наконец, допрашиваемый.
Полицейские вскакивают... Стасов - это Владимир Сучков, кровожадный негодяй и один из боссов русского преступного сообщества!.. Теперь-то ему не отвертеться!..
- Стой, Вайс, - уже на бегу останавливает Васнецова лейтенант Паркер. - В этом ты не участвуешь. У тебя с ним личные счеты, а он нужен нам живой... Стасова беру я!..
Слово начальника - закон. С теснением в груди смотрит Михаил Викторович вслед уходящему ветерану...
- Я отвезу тебя домой, - предлагает напарник. - Или... к Сабине?
Васнецов задумывается, но только на секунду.
- Или, - делает он выбор...
Она встречает его, выскочив из ванной. Породистая молодая блондинка в халате, под которым ничего лишнего.
Михаил Викторович вынимает из холодильника банку с пивом. Сабина щебечет что-то женское,  просовывает руки ему под рубашку.
Крупным планом смелая постельная сцена, стоны, крики, позы, к месту подобранная блюзовая мелодия.
- Когда ты женишься на мне... оставишь свою?.. - спрашивает она потом с легкими истерическими нотками.
Определенно, он подзапутался в отношениях. Уйти из семьи - полностью исключено!.. А Сабина, хоть глуповата и чуть вульгарна, так беззаветно предана ему... к тому же, эта пышная грудь и крепкие розовые ягодицы!..
- Ты ведь знаешь, дорогая, - говорит он традиционное, - сейчас я не могу...
Он одевается и оставляет ее плачущую. Знакомый таксист подбрасывает его до дома. С чувством вины Михаил Викторович входит.
- Опять... был у своей?..
Это - жена. Конечно, постарше Сабины, но еще очень неплоха. Вполне сохранившаяся фигура, усталые умные глаза, в которых, несмотря ни на что, проблескивает любовь к нему... Черт возьми, они вполне еще могут быть счастливы!.. Проклятые обстоятельства!..
- Ты ведь знаешь, дорогая, - у меня работа, - произносит он традиционное и идет взять банку с пивом.
У холодильника в высоком кресле сидит длиннолицый ясноглазый мальчик. Сын!
- Как дела, малыш? - Васнецов ласково ерошит волосы ребенку. - Что получил в школе?
Мальчик молчит, он неподвижен.
- Ты  н е  х о ч е ш ь  ответить мне?! - поражается Михаил Викторович, и тут же с воем на него налетает жена.
- Негодяй! - страшно кричит она. - Подонок... Ты забыл, что наш сын парализован и лишился дара речи, после того, как его пытали молодчики Стасова... они искали тебя и выместили злобу на ребенка!..
Вот оно что!..
Васнецов лезет куда-то наверх, сдвигает доски, достает короткостволый карабин,  полдюжины пистолетов, десяток спецназовских ножей и много обойм с патронами. Сосредоточенный и безучастный ко всему постороннему, он обвешивается оружием, рассовывает его по карманам, прикручивает ремешками к телу.
Резко, со значением, звонит телефон. На прямых ногах Михаил Викторович снимает трубку.
Это - напарник. Лейтенант Паркер, как и следовало ожидать, убит (чертовски жаль старика!), по городу объявлена тревога.
Васнецов выскакивает из дома. Через секунду перед ним притормаживает патрульный автомобиль. Майк Вайс и Билл Вашингтон мчатся на перехват главаря мафии.
По рации поступает ориентировка. Автомобиль Стасова замечен в квадрате сорок девять. Это совсем рядом. Билл резко сворачивает, и почти сразу же напарники видят мчащийся на запредельной скорости зловещий черный роллс-ройс...
Бешеная гонка по улицам. Из-под колес роллс-ройса огромными лягушками выпрыгивают в миг позеленевшие пешеходы, преступная машина расшвыривает тележки с фруктами, насквозь пробивает стеклянные павильоны, таранит не успевшие увернуться автомобили, но копы не отстают. Ревмя ревет полицейская сирена, из роллса высовывается рука с автоматом, Михаил Викторович отвечает прицельным огнем из карабина. Поравнявшись на мосту, машины бьются бортами - потерявший управление роллс, сбивая ограждение,  м е д л е н н о  падает в реку, за ним так же  м е д л е н н о  падает автомобиль с полицейскими...
...Широкие круги на воде, пятна масла... всплывают последовательно чья-то велюровая шляпа, ботинок, какие-то щепки, мусор... и тут же почти одновременно выныривают две головы. Стасов и Васнецов!.. Отчаянно загребая, оба плывут, выбираются на берег и бегут песчаной кромкой. Первым - Стасов, огромный, жуткий, с косматой черной бородой и отчего-то в старинного покроя сюртуке. Вторым - Васнецов, поджарый, ловкий, сексуально притягательный.
Впереди, понятное дело, заброшенный заводский корпус.
Хрипя и задыхаясь, Стасов врывается внутрь, гулко топает по железным переходам и, укрывшись за колонной, начинает бешеную стрельбу по своему преследователю. Уворачиваясь от града пуль, Михаил Викторович красиво падает, перекатывается и на лету открывает ответный огонь.
- Именем закона!.. - кричит Васнецов. - Бросай оружие!.. Мудак и мудак истинный!.. Сучков!.. Все равно я тебя достану!..
- Сучара... - огрызается негодяй. - Шваль!.. Фак!.. Отсоси!..
Снова они бегут, стреляют, мечут ножи и никак не могут попасть в цель. Впрочем, кажется, Михаил Викторович легко ранен. В левую руку...
Запутавшись в лабиринте контейнеров, непримиримые враги теряют друг друга из виду и вдруг сталкиваются носом к носу.
Отчаянная рукопашная схватка - и что это? - победителем выходить преступник?..
Михаил Викторович распростерт на полу, Стасов поднимает выроненный пистолет.
- Ну, вот и все! - премерзко ухмыляется он. - Прощай, художник!..
Вонючий жирный палец давит на спусковой крючок  - конец??!!.. Нет!.. Какая-то фигура выскакивает сбоку и принимает на себя смертельную пулю!!
Сабина! Пышногрудая подруга Михаила Викторовича!.. Но как она попала сюда?!. На этот вопрос, похоже, не сможет ответить никто...
Мужчины в замешательстве... Кто же опомнится первым?!. Васнецов!! Оттолкнувшись от пола, ногами он изо всех сил бьет негодяя в грудь, и тот, спиной влетев в электрощит, сгорает на обнаженных тысячевольтовых электродах.
Михаил Викторович подползает к Сабине, гладит ее по голове. В его глазах - слезы.
- Возвращайся к жене... она любит тебя, - говорит ему девушка и умирает.
...В помещение врываются люди - полицейские, журналисты, пожарные, врачи, телеоператоры... Васнецов никак не реагирует на них. Безучастный, он стоит над телом своей спасительницы.
- Я отвезу тебя... пойдем, - напарник Билл Вашингтон, живой и невредимый, выводит героя наружу (все расступаются).
...Полицейский мотоцикл останавливается у дома Михаила Викторовича.
Из распахнувшихся настежь дверей выбегает жена. Со счастливым плачем она виснет на плече вновь обретенного мужа. За ней выбегает... сын! - Папа! Папа! - Он выздоровел и со смехом виснет на другом плече Васнецова.
На голубом небе светит яркое солнце.
Жизнь продолжается...


36.

Вия Оттовна была дома.
Непривычно тихая и заботливая, в крахмальном белом передничке, она хлопотала на кухне. Каждые четверть часа сосед Яндемиров приносил по куску парной баранины, жена готовила из нее разнообразные кушанья и ставила их перед Михаилом Викторовичем.
Не разбирая, Васнецов съедал шашлыки, люля-кебабы, бифштексы, еще какие-то мясные навороты. Голова занята была другим.
Насытившись, он поспешил в уборную, расположился в роденовской позе.
- ... а жи-и-изнь продолжа-а-ается, - пела за тонкой стенкой Вия Оттовна, - и жи-и-изнь - это выши-и-ивка! В молодости мы видим ее нару-у-ужную сторону, а в пожилые годы - внутре-е-еннюю!..
"Старая песня, - подумалось Михаилу Викторовичу. - Один индивиду-у-ум узнает в другом непосредственно са-а-амого себя, - вспомнилось ему дальше. - Забы-ы-ывать - значит, бросать за окно приобретенный дра-а-агоценный опыт... заблуждение все-е-егда основано на выводе от следствия к основа-а-анию... судьба-а-а - большей частью глупые выходки самих лю-ю-юдей... В нашем ра-а-аспоряжении всегда только на-а-астоящее... Что с того?!"
Снаружи раздался звонок телефона.
- Тебя, дорогой, - ласково позвала Вия Оттовна.
Васнецов протянул руку к заботливо подготовленному рулончику, привел себя в порядок и без напряжения в ногах направился к аппарату.
- Дмитрий!.. Пусть это будет Дмитрий!.. - упрашивал Михаил Викторович прихотливого телефонного бога. - Мой глухой приятель!..
Звонили с работы.
- Только что были эти киношники... с "Парамаунта", - сообщил главный администратор, - оставили кейс с долларами. Так что, приезжай - половина твоя...
Васнецов рассеянно поблагодарил.
- Американцы от тебя в восторге, - приподнято продолжил Басурман. - "У нас, - говорят, - никто  т а к  не может!.. Мы, - говорят, - перед камерой  и г р а е м ,  а он        ж и в е т !"...  Любовница твоя, Сабина, между прочим, после  т о й  постельной сцены - помнишь... в разных позах? - забеременела!..
Михаил Викторович промолчал.
- Вот еще что, - от волнения Яков Евсеевич заговорил на древнееврейском, - продюсер намерен задействовать тебя дальше... намечена вторая серия... "Стасов возвращается"!
- Как это? - туповато реагировал Васнецов на иврите. - Негодяй, кажется, сгорел?!
- "Сгорел - шмурел!" - по-русски, широко и раздольно, рассмеялся Басурман. - Ожоговые центры у них, знаешь, как работают!.. Спасут твоего Стасова!..
Михаил Викторович послушал гудки отбоя, зашел на кухню, автоматически сжевал баранью котлету с зеленым горошком. Безостановочно бившаяся мысль не могла продолжить самоё себя, упершись в запредельное. Помочь, снять все вопросы мог только один человек...
Вия Оттовна подала пальто, помогла завязать шнурки на ботинках, открыла дверь на лестницу.
Он вызвал кабинку лифта, а, может быть, спустился по ступеням. Вперемешку с дождем падал снег. Михаил Викторович поднял воротник и вошел в подоспевший троллейбус. На перекрестке, остановившись по светофору, троллейбус перепустил конку. В конке с раскупоренной бутылкой пива сидел Валентин Серов. Увидев Васнецова, он приветственно вскинул руку, и Михаил Викторович ответил ему тем же.
Примерно через полчаса Михаил Викторович ступил на асфальт, свернул в невзрачную боковую улочку и по памяти нашел покосившийся старый дом с трещиной по всему фасаду. На крашенных белым стенах везде были рисунки.
Васнецов вынул из кармана фломастер, вгляделся. Художественные работы заслуживали наивысшей оценки. Писано было цельными тонами, натура, как в мозаике, передавалась рядом отдельных мазков. Это придавало краскам особую свежесть и силу. Чувствовалась культурность художника, его аристократизм и умная красота. Писать       т а к  мог только один человек...
Не удержавшись, Михаил Викторович все же на самую малость удлинил ноги Христу в одном сюжете и чуть увеличил грудь Марии Магдалины в другом. Потом с забившимся сердцем поднялся на второй и последний этаж... Как мог он столько времени не видеться с лучшим своим и единственным другом?!.
...На лестничную площадку выходят две квартирные двери.
Которая?
Конечно,  э т а ,  расписанная под Кандинского голубыми всадниками и лошадями. Прекрасная, хотя и подражательная работа!..
Михаил Викторович звонит, он делает это настойчиво и целеустремленно, он прямо-таки прессует звонковую кнопку, он явственно слышит внутри тревожный непрерывный сигнал - ему, однако, никто не открывает. Потерявший терпение он колотит по дереву кулаками, потом каблуками - тут дверь, наконец приоткрывается, но это  н е  т а  дверь, а соседская.
- Дмитрий? - показывает Васнецов. - Дмитрий Васильевич? Глухой? Где?!
- Поленов-то? - переспрашивает голова в шерстяном платке. - Так ведь нет его... давно уже...
- В смысле?! - топает Михаил Викторович. - В смысле?! В смысле?!!
Голова манит его пальцем. Васнецов пригибается.
-  П о х и т и л и  Д м и т р и я  В а с и л ь е в и ч а ,  - слышит он, - вон, и квартира опечатана.
Действительно, на поленовской двери - полоска бумаги с печатью...
...Какой-то человек возникает, горбатый, с козлиной белой бородкой и большими, лишенными ресниц глазами... Климент Аркадьевич Тимирязев, знаменитый естествоиспытатель и физиолог!
- Ну? - спрашивает он. - Надумали?
- Надумал! - отвечает Васнецов.


37.

- Надумал! - со всей твердостью ответил Васнецов.
Решительно отвергая самую мысль подвергнуться каким-то  о п ы т а м ,  доверить себя малознакомым и очевидно полубезумным людям, запросто могущим искалечить его, если и вовсе не лишить жизни, настрого постановив себе держать дистанцию от сих опасных вивисекторов, Виктор Михайлович в одночасье переменил свои намерения.
Никто иной как Елена Ивановна, трепетная, юная, дерзновенная, была виною тому!
"У вас морщинистая дряблая кожа, обвислый нос, дурные зубы, - кажется, так заявила она, - вы немощны и весь трясетесь... всей пятерней постоянно чешете вы задницу - определенно, это геморрой!.. Взгляните на себя!.. Вы - совсем старик, мне - всего семнадцать... По этой единственной причине счастье наше невозможно. Простите и прощайте!.."
- Надумал! - еще более твердо повторил Виктор Михайлович. - Стану омолаживаться! Вверяю жизнь и судьбу в ваши руки!
- Не совсем в мои, - Тимирязев потер огромные страшноватые ладони, - я лишь ассистирую Мечникову, помогаю проводить  е г о  методику...
Неспешно они прогуливались по бульвару. Художник щеголял белым чесучевым костюмом и соломенной шляпой с навернутым на тулье кисейным полотенцем, на физиологе была кожаная куртка и буденновка. Поминутно их останавливали вооруженные суровые люди, но Климент Аркадьевич всякий раз вынимал большую бумагу с печатями, и все обходилось.
- Что это вы предъявляете? - не утерпел Васнецов.
- Мандат, - ухмыльнулся ученый. - Я ведь теперь  д е п у т а т  г о р с о в е т а !
- В таком случае, объясните, - Виктор Михайлович снял шляпу и обмахнул вспотевшее лицо, - что, собственно, сегодня происходит... почему народу столько... хоругви, флаги... и, кажется, из пушек палят?
- Так ведь, голубчик, праздник...
- По какому случаю... мирный договор с Турцией?
- Вовсе нет, - естествоиспытатель и физиолог погрозил художнику пальцем. - Владимир Ильич поправляется. Объявлено о его помолвке с Инессой Арманд.
Где-то совсем рядом бухнул духовой оркестр.
- Пойдемте, - Васнецов потянул карлика за плотный рукав... послушаем вальсы...
Они стали переходить дорогу, и тут уже Тимирязев ухватил за рукав Васнецова.
- Там... из конки, - показал он, - вроде, машут вам.
- Это Серов, - отмахнулся Виктор Михайлович. - Передвижник... непоседа... всю жизнь - в движении...
- Постойте... не его ли "Девочка с персиками"?
- Его, именно его!
- Вот, что я вам скажу, - Климент Аркадьевич крутанул лишенными ресниц глазами, - по девочкам я не такой уж специалист, но персики у него превосходны!..
Собеседники вышли на площадь.
Здесь были устроены катушки, карусели, балаганы с революционными представлениями. Всяк веселился, как умел. Народные, в васнецовском стиле, богатыри состязались в кулачных боях, молотами разбивали голову Антанте, фонарщики, упираясь в длинные свои шесты, прыгали под самое небо - везде были плясуны, кукольники, акробаты. Наряженные арлекинами нэпманы зазывно предлагали снедь и выпивку.
Мужчины набрали еды, питья и уселись на качели.
- Мечников Илья Ильич... много работает? - раскачивая, спросил Васнецов.
- День и ночь, - Тимирязев откусил половину коричневой сайки и запил ее горячим сбитнем. - Книжку на днях закончил.
- Какую именно?
Климент Аркадьевич прожевал душистую сдобу и помог партнеру раскачать как следует.
- "О холере сосунов" называется.
Виктор Михайлович далеко выплюнул блин со снетками.
- Они... что же... холеру разносят?
Знаменитый физиолог яростно захохотал. Они взлетали и падали, падали и взлетали.
- Бьюсь об заклад, - кричал Тимирязев, - вы  н е  о  т о м  подумали... сосуны - это новорожденные кролики... те, что питаются молоком матери...
Они закурили сигары и пересели на карусель. Красиво и печально оркестр заиграл что-то тягучее и старинное.
- Между прочим, - Климент Аркадьевич пыхнул целебным рисовым дымом, - с матерью Мечникова танцевал Пушкин.
- Стало быть, Илья Ильич - его сын?
- Пятьдесят на пятьдесят... следующий ее танец был за Лермонтовым!
Карусель разогналась до полного хода. Все вокруг слилось и пошло цветовыми пятнами.
- Свинки, зараженные от мышей, - вернулся Климент Аркадьевич к холерной теме, - умирают раньше, чем зараженные от кроликов. Мыши же умирают скорее, будучи заражены от кроликов, чем от мышей... Кстати, почему вы не ответили на мое письмо?
- Письмо? - удивился Васнецов. - Не понимаю...
- Я отправлял вам из Италии... такой, помнится, желтый конверт с грифонами...
- Я не получал, - Виктор Михайлович подпрыгнул на разрисованной деревянной лошадке. - Так вы были в Италии?
- Был, - Тимирязев качнулся на аляповатом неудобном слоне. - И вернулся за вами. Илья Ильич ждет.
- Мечников - в Италии? - медленно соображал художник. - Ждет меня? Мне нужно туда ехать? Почему  т у д а ?
- В России подобные опыты запрещены, - естествоиспытатель ухарски прикрикнул, - к тому же, здесь и условий нет...
Карусель встала, они выбрались и пошли с площадки. Климент Аркадьевич продолжать говорить, Виктор Михайлович слушал.
- Илья Ильич уверен в успехе... вы дьявольски запустили себя, но дело поправимо... ваш организм справится!
- Скажите... что, конкретно, меня ждет?
Пространно естествоиспытатель разъяснил. Солнце, до того игравшее на голубом небе, принялось садиться за линию горизонта.
- Попрощайтесь с семьей, оставьте распоряжения... на все про все - двадцать четыре часа! - жестко отмерил ученый.
- Заполните, значит, мне пустоты в клетках? - переспросил для верности художник.
- Заполним!
- Воздействуете на иммунную систему?
- Воздействуем!
- Сделаете химиотаксию?
- Сделаем!
- Введете антиатрофические сыворотки?
- Введем!
- Вмешаетесь в мой орботиоз?
- Непременно!
Отступать было поздно...
Уже на следующие сутки Виктор Михайлович сидел в международном вагоне, лупил крутые яйца, слушал храп знаменитого своего попутчика, подолгу смотрел в окно на убегающий неброский ландшафт и видел прекрасное, недоумевающее, счастливое лицо несравненной Елены Ивановны.
Поезд, гудя, мчал его к новой жизни...


38.

Молодой, осанистый, сильный, неожиданно он почувствовал себя слабым, прогнувшимся, старым.
Болезненно ощущая собственную дряблую кожу, обвислый нос и дурные зубы, по стеночке Васнецов выбрался из поленовского подъезда. В голове было пусто. Прокатывалась, впрочем, мыслишка о какой-то Елене Ивановне.
"Медсестра, наверное, - решил Михаил Викторович, - надо бы спросить ее насчет клизмы..."
Ассирийского вида человек вынырнул сбоку, встал на пути.
- Васнецов? - строго спросил он.
- Васнецов... Васнецов... - всей пятерней Михаил Викторович поскреб зазудевший геморрой.
- Пошли! - человек взял его за рукав и повел к большому черному автомобилю.
В машине Михаил Викторович задремал.
Привиделся ему Бог.
Иисус был без нимба, как на картине Поленова, красивый и мудрый в своей простоте, немного похожий на Левитана в лучшие годы.
Михаил Викторович вежливо поздоровался, протянул Господу руку.
Христос оставил ее висеть в воздухе.
- Негодная овца... баран! - в запальчивости закричал он на древнееврейском. - Только  Я  с моим долбанным всепрощением могу выносить тебя столько времени!..    Д р у г о й   б ы   т а к о г о  -  давно молнией!..
Васнецов попытался подтянуть руку, но не смог.
- В чем, собственно, дело? - сухо, на иврите, спросил он (во сне Михаил Викторович был молодым, сильным и никого не боялся).
-  О н   е щ е   с п р а ш и в а е т !! - Иисус разгневанно топнул пыльной сандалией. - Да из-за тебя Бог-отец и Бог-дух мне плешь проели!.. Ты посмотри... посмотри!.. - Всевышний развел десницы, и Михаил Викторович узрел разом весь мир: в Италии пышнейше цвели магнолии, на Южном полюсе резвились пингвины, Вия Оттовна в белом передничке стояла у плиты и лила на сковородку оливковое масло. - Посмотри, - в третий раз произнес Христос, - все люди - как люди... сотворены, так сказать, по образу и подобию... живут столько, сколько им отмерено свыше!.. А ты?!. Отступник!.. Выродок!..
- Я попросил бы выбирать выражения!.. - Михаил Викторович отчаянно пытался выдернуть из воздуха безнадежно застрявшую руку. - В вашем сане, в общем-то, не пристало!..
- Вылэзай!.. Приэхали! - неожиданно Бог заговорил на исковерканном русском - тут же Васнецова бесцеремонно потянули из машины. Снова он был старым и больным. Вдобавок ко всему, сильно ныло плечо.
Его волокли бесчисленными извилистыми переходами. Резко пахло плесенью. Было сыро. Надрывно квакали лягушки. В кромешной тьме, пронзительно пища, над головами проносились летучие мыши.
Но вот впереди забрезжило, пинком и зуботычиной Васнецова втолкнули в тесную кабину, внизу застрекотало - они начали подниматься, стало совсем светло, Михаил Викторович увидел лица своих похитителей и тут же ощутил короткие резкие позывы. Его окружали полудикие восточные люди, вне сомнения, отъявленные злодеи и головорезы.
Наконец, лифт остановился, Васнецова выбросили наружу и оставили лежать на пахнувшем хорошей мастикой полу.
В животе Михаила Викторовича творилась форменная катавасия. Не в силах сдерживаться, он трубно выпустил газы и сразу словно бы помолодел лет на десять.
- Кого вы притащили?! - услышал он хорошо поставленный властный голос. - Это не он!
- Он!.. Клянусь священным верблюдом!.. Он самый! - подобострастно отвечал другой человек.
- Но это же настоящий скунс... старый хорек, - продолжал недоумевать властный. - Смерд!..
Говорили на арабском.
Выигрывая время, Васнецов повторно дал волю газам и помолодел еще на десять лет. Без посторонней помощи он поднялся. Прямо перед ним стоял трон. На троне в расшитом жемчугом заношенном халате, зажав нос, сидел белобородый араб. Напрягшись (фрр-р-р, трах!! - еще пяти лет как не бывало!), Васнецов вспомнил... тот самый марокканец, что показывал фокусы в тамбуре поезда!..
- Признаться, Михаил Викторович, вы немало меня озадачили... не сразу вас и узнал. - Араб говорил на чистейшем русском, две полуобнаженные смуглянки изо всех сил размахивали над его головой опахалами, вокруг толпилось множество вооруженных людей, по правую руку от повелителя стоял похитивший Васнецова ассириец. - Экий у вас дар перевоплощения!..
Васнецов чувствовал себя много бодрее - он не был больше глубоким стариком, немощным и дряхлым, но оставался еще достаточно пожилым человеком.
- В уборную хочу... по-большому! - капризно объявил он.
- Не следует так переедать! - араб погрозил пальцем и затянулся дымом из взявшегося ниоткуда кальяна. - В вашем-то возрасте...
- Я прямо здесь и сейчас... на ковер! - пригрозил Михаил Викторович.
- Здесь и сейчас!..  Графиня изменившимся лицом бежит пруду!.. Какашкин меняет свою фамилию на Любимов!.. - не слишком понятно чему рассмеялся главарь. - Так и быть - вас проводят, - он сделал знак ассирийцу, - посидите, подумайте... вспомните!.. Командовать парадом буду я!.. Обещаю - расскажете нам  в с ё  - уйдете целым и невредимым!..
Михаила Викторовича провели в небольшую комнату без окон и оставили одного. Спустив брюки, он уселся на огромную вазу, яростно облегчился и почувствовал себя другим человеком!.. Молодым! Тренированным! Сильным!.. Ну, держитесь, гады!..
Бросившись на дверь, Васнецов выбил ее ударом ноги, вмазал в стену ассирийца, расшиб черепа еще нескольким опешившим головорезам, пронзил кого-то перехваченным кинжалом, кому-то мгновенно сломал шейные позвонки, подхватил выпавший из мертвых рук "Магнум", за ним - еще один... прыгая и перекатываясь, открыл македонскую, из  обеих рук, пальбу - сразил наповал не менее взвода неприятеля... и, увлекшись внешними эффектами, утратил на самую малость бдительность, за что сразу поплатился, попав сзади на мертвый захват.
Набежавшие недобитки тут же защелкнули на нем наручники, бросили, принялись топтать ногами.
- Отставить!! Болваны!! - прибежавший на шум марокканец выстрелил из портативной базуки. - Все назад!!
Он помог Михаилу Викторовичу подняться, привел на прежнее место, усадил на мягкий розовый пуф.
- Забудем о только что произошедшем недоразумении... у нас на Востоке человеческая жизнь ничего не стоит... Рад, что вы опять в форме, и не берите в голову - она сейчас вам пригодится для другого...
- Кто меня сзади... намертво?.. - спросил Васнецов. - Никому не удавалось...
Махровый террорист спрятал улыбку в белоснежной бороде.
- Это наш лучший боец... знакомьтесь... мисс Киллер...
Михаил Викторович взглянул в указанном направлении и не поверил себе - шутовски клонясь в реверансе, ему премерзко лыбилась немолодая блондинка... та самая, с огромной силиконовой грудью... стриптизерка из боевика, чувствительно огревшая его бутылкой на съемочной площадке!..
- Но как же... не понимаю, - на Васнецова было жалко смотреть, - ведь она - американка?..
- Наша организация многонациональна, - объяснил марокканец простое, - состоят в ней и россияне, и граждане Соединенных Штатов... А теперь - к делу! - главарь достал из рукава японский студийный магнитофон. - Рассказывайте! - Он коснулся клавиши.
Михаила Викторовича обступили бандиты. У всех наготове были пилы, раскаленные утюги и большие, наполненные мутным составом, шприцы.
- Не знаю, что может вас заинтересовать, - Васнецов довольно естественно повел плечом, - я - заурядный работник по вызовам... в государственные тайны не посвящен, промышленных секретов не ведаю... разве что, по выплавке чугуна и легированных сталей...
- Не лукавьте, Михаил Викторович...  М и х а и л  В и к т о р о в и ч ,  е с л и  т а к  в а м  у г о д н о  и м е н о в а т ь  с е б я ...  для нас представляет интерес некоторая, скажем так, формула. Из области   м е д и ц и н ы .
- Право же, я... право же!.. - как мог, Васнецов уворачивался от ревущей перед лицом бензопилы.
- Поймите простую вещь, - седобородый злодей жестом отогнал пильщика, - наш вождь, шейх Усама очень стар и не может ждать... понимаю, времени прошло изрядно... все же, вы  о б я з а н ы  в с п о м н и т ь ...  я помогу - вот отправные точки: Италия... Тимирязев... Мечников... Сеченов... вилла Сербелиони... - Старый шайтан сунул в рот мундштук от кальяна и принялся окуривать пленника желтой наркотической дрянью.
Михаил Викторович увидел упоительно голубое небо, сверкающий Неаполитанский залив, огромный, лишенный растительности, конус Везувия, чуть туманные очертания Капри, холмы Позиллиппо, Флегрейские поля, тратторию "Тетка Тереза", где подают знаменитый и очень дорогой морской суп... и еще - чугунная решетка... шесть стройных простых колонн держат легкий классический фронтон... над ним покоится купол, прорезанный высокими окнами без украшений и наличников... везде белый мрамор - он создает холодный медицинский покой... здание прекрасное и значительное одними своими благородными пропорциями... вилла Сербелиони...
Как мог, Васнецов внутренне сопротивлялся.
- Поленова вы похитили? - спросил он слабым голосом.
- Мы, - подтвердил марокканец. - Не отвлекайтесь... с ним все в порядке... дадите сведения - выйдете отсюда вместе...
Желтый дым обволакивал Михаила Викторовича, проникал внутрь - Михаил Викторович проваливался и выплывал, выплывал и проваливался. Попеременно он был        з д е с ь  и  т а м .
- Мечников подошел ко мне и объявил, - против собственной воли рассказывал Васнецов, - признаться, я не поверил... как же - ведь  т а к  мы не договаривались!.. Он только рассмеялся... меня положили... положили... положили...
Сильнейший треск оборвал наваждение.
Михаил Викторович несомненно  б ы л  з д е с ь .
Расширившимися, прямо-таки выпученными глазами, наблюдал он необыкновеннейшую картину.
Голова преступного марокканца вдруг разлетелась на тысячу и один осколок - потолок в комнате пошел трещинами и обрушился - в дыру спрыгнул человек в маске - прозвучала команда на древнееврейском ("Господь Бог?! - мелькнуло у Васнецова идиотское. - Басурман Яков Евсеевич?!") - в ту же секунду везде появились гибкие люди в черном - засуетившиеся террористы мгновенно были перебиты - и только силиконовая стриптизерка, ужасная мисс Киллер изловчилась выскочить в окно, пробив грудью остекленную двойную раму.
Командир десантников опустил дымящийся "Узи" и послал Михаилу Викторовичу воздушный поцелуй.
"Нет! - страшась сойти с ума, сказал себе Васнецов. - Нет! Нет! И еще раз - нет!"
Медленно, очень медленно командир принялся стягивать маску.
Это был... это была... жена!! Вия Оттовна Крюгер!!
Впервые в жизни Васнецов потерял сознание.
Естественно, больше он ничего не видел и не слышал...


39.

Больше он ничего не видел и не слышал.
Умаявшись от пробегавшего за окном ландшафта, крутых яиц, мыслей и храпа знаменитого своего попутчика, Виктор Михайлович и сам крепко спал на неудобном узком диване. Поезд, гудя, мчал его к новой жизни, и эта новая жизнь представлялась ему необыкновенно долгой, счастливой и, разумеется,  с о в м е с т н о й  с трепетной, дерзновенной, неповторимой и единственной Еленой Ивановной Космодромовой!..
...Они проспали до Неаполя - кряхтя, почесываясь, с помятыми бессмысленными лицами выбрались на перрон. Виктор Михайлович тут же ослеп от нестерпимо яркого солнца, и Тимирязев вынужден был пустить незадачливому своему спутнику сильнодействующие глазные капли. Зрение тут же наладилось. Васнецов стоял оглушенный невозможными криками подбежавших к ним лаццарони - Тимирязев пустил ушные капли, слух возвратился, они вышли на площадь к пригородному двухъярусному дилижансу, забралась на империал и покатили по узким извилистым улочкам.
- Что это? - то и дело Виктор Михайлович возбужденно тыкал пальцем в пространство.
- Пиния, - отвечал Тимирязев. - Олеандр. Араукария.
- А здесь?
- Траттория. Остерия. Национальный музей.
- Ну, а это?
- Трамонтана... ветер такой... голову освежает, - Климент Аркадьевич вынул две сигары из рисовой соломы. - Вы, что же, никогда в Италии не были?
- Да нет - бывал... и не раз, - Виктор Михайлович тоненько рассмеялся, - забыл, знаете...
Мимо стремительно проносились омнибусы, фиакры, ландо. На углах улиц висели замысловатые, тонкой ковки, фонари. Под ними во всеоружии сидели цирюльники. Трепыхалось на веревках протянутое через переулки белье. Резко пахло жареной на оливковом масле рыбой, повсюду валялись апельсиновые корки. Огромные собаки с наслаждением рылись в мусорных кучах. Берсальеры в синих пелеринах и беретах яростно атаковали увертливых чернявых красоток. Повсюду был вечный, нескончаемый праздник жизни, приподнятость духа и яростное торжество природы.
Виктор Михайлович безостановочно охал, вертел головой, что-то кричал, дергал своего провожатого - Тимирязев по ходу дела сорвал большой пальмовый лист и обмахивал начавшее разглаживаться лицо.
- Гондольеры, - терпеливо отвечал он. - Спагетти. Кьянти.
Тем временем они выбрались из пределов Неаполя. Обгоняя двухколесные арбы и воловьи упряжки, лошади несли дилижанс по вымощенной камнем дороге, уступы которой были щедро увиты ежевикой. Свесивши длинную руку, Климент Аркадьевич срывал крупные ягоды и, не медля, отправляя их в раскрытый рот. Вниз по холмам сбегали оливковые деревья, виноградники, обширные плантации кукурузы. За каменными оградами с вмазанными поверху темно-зелеными бутылочными осколками стояли в полном великолепии лимонные и апельсиновые рощицы. В розовой пене цветущего миндаля прятались часовенки из ноздреватого вулканического камня. Там и сям высились стройные красавцы-эвкалипты. На их верхушках, подобравшись, сидели пятнисто-желтые леопарды.
Дорога запетляла, скакнула, вынырнула меж холмов, и здесь перед путешественниками открылся вид поистине сказочный.
- Ух ты! - подпрыгнул Виктор Михайлович. - Неаполитанский залив?!
- Вовсе нет. - Тимирязев обтер красный от ягод рот. - Это Флегрейские поля... залив слева...
- А там - Везувий?!. Огромный, лишенный растительности конус?!.
- Не совсем, - Климент Аркадьевич полез было за глазными каплями, но передумал. - Там остров Капри...
Они проехали еще немного, и Тимирязев велел кучеру остановиться.
Мужчины спрыгнули с империала, расправили затекшие члены.
- Вот, - показал Климент Аркадьевич. - Она самая. Вилла Сербелиони.
Васнецов вытянул шею.
На вершине холма за чугунной решеткой шесть стройных простых колонн держали легкий классический фронтон, над ним покоился купол, прорезанный высокими окнами, безо всяких украшений и наличников. Здание было прекрасно и значительно одними своими благородными пропорциями.
Подхватив саквояжи, мужчины принялись карабкаться по круто уходившей вверх осыпающейся тропинке.
- Сербелиони, - повторял Виктор Михайлович, - Сербелиони... надо же, как красиво!.. А почему, собственно, Сербелиони?
- Фамилия первого владельца, - объяснил Тимирязев, - а, может статься, архитектора или садовника... не знаю. Мечников купил виллу у Щукина на свою Нобелевскую и оборудовал здесь лабораторию... сейчас все увидите...
Они выбрались на самый верх и подошли к воротам.
- Опн зе гейт! - огромной подошвой физиолог забарабанил по железу. - Ёфнет дас тор! Уврэ ля порт!
Массивные створки разъехались, звероподобный сторож выскочил, поцеловал Тимирязеву руку, подхватил багаж. Обсаженная пальмами аллея вела к широкому парадному входу. За молочно-стеклянными дверями был холл, высокий, просторный и гулкий. Выложенные белым мрамором коридоры с ложными, выходящими в никуда окнами, создавали холодный медицинский покой. Виктор Михайлович оробел, пошел нетвердыми мелкими шажками.
Великий сравнительный патолог, иммунолог и эволюционный эмбриолог располагался за письменным столом в обширном кабинете, уставленном множественным медицинским оборудованием. Одной рукой он поглаживал сидевшую у него на коленях маленькую девочку, другой что-то торопливо писал на листе бумаги.
Тимирязев подошел, молча снял ребенка и куда-то унес.
- Как лучше - "роднуша дорогая" или "любимая пташечка"? - спросил Мечников.
- Полагаю - "любимое крошечное сокровище"! - убежденно ответил Васнецов. Илья Ильич запечатал конверт, встал, протянул руку. Мужчины поздоровались.
- Хорошо, что приехали!.. - ужасное мечниковское лицо струило неподдельную радость. - Мы уж заждались!.. Я все Клима спрашиваю: "Где богатырь наш?" - "Не знаю, - отвечает, - может, большевики расстреляли... вот съезжу на сессию горсовета - узнаю..." - Нобелевский лауреат подвел гостя к окну с величественным видом на залив и вулкан. - Вы посмотрите - какая красота!.. Какие изумительные занавески!.. А багеты!.. Что вы скажете о багетах? А такую тесьму вы видали?!.
В кабинет, обнявшись с огромной черепахой, вошел Тимирязев.
- Илья... все же, Виктор Михайлович с дороги! - естествоиспытатель и физиолог ловко завалил животину на белый лабораторный стол.
- Конечно... конечно, - Мечников вынул из кармана скальпель, пальцем проверил остроту и с размаху вонзил черепахе в живот. - Значит так, - деловито он принялся вынимать внутренности, - поручаю дорогого нашего пациента непосредственно тебе, Климушка... пусть отдохнет, примет ванну из простокваши, а завтра и начнем... минуту, - остановил он уходивших, - Клим, будь любезен - прихвати письмецо для драгоценной Ольги Николаевны...
- Скажите... черепаха... для науки? - трудно спросил Виктор Михайлович, когда они вышли.
- Нет, - замысловато извернув руку, Тимирязев почесал горб. - Илья Ильич гребень затеял мастерить... Ольге Николаевне ко дню ангела. Кстати, - вспомнил он, - у меня письмо... сейчас и передадим...
- Супруга Илья Ильича здесь?
- Где ж ей быть еще!.. Странный вы человек... пойдемте!..
Завернув за угол, они услышали резкие неприятные звуки.
- Тут!.. - Климент Аркадьевич поколотил ногой в дверь.
- Кто там?! Ах, боже мой, кто?! Войдите же, не томите! Умоляю вас, быстрее... быстрее!..
Из-за огромного, едва ли не в половину комнаты, черного рояля к ним бросилась женщина. Молодая, но не слишком, она была одета в коротенькое детское платьице, ее волосы были заплетены в две длинные трогательные косички.
- Вы, Климент Аркадьевич... и вы, сударь, - заломила она руки, - с хорошими ли вестями?.. Скажите, скажите честно - здоров ли Илья Ильич, хорошо ли спал, не жалуется ли на аппетит?!. Ах, говорите же скорее... я не вынесу... не вынесу...
Тимирязев решительно поддержал норовившую упасть в обморок даму.
- Право же... Ольга Николаевна!.. Илья Ильич пребывает в полном здравии... письмо, вот, вам написал... стоит ли так волноваться?!
Она выхватила конверт, сломала печати, впилась глазами в строки.
- Слава Господу, поспал!.. На завтрак - крутое яйцо, болгарская простокваша... бактерии синего гноя живы и успешно размножаются! - Ольга Николаевна залилась счастливыми слезами.
Мужчины, пятясь, вышли.
- И так - каждый день, - знаменитый естествоиспытатель покачался на огромных кожаных ступнях, - сейчас  о н а  е м у  писать станет...
- Климент Аркадьевич, - Васнецов был немало удивлен, - сколько мы ходим - и никого не встретили... втроем вы тут, что ли?
- Эко сказанули! - Тимирязев от души рассмеялся. - Народу здесь уймища!.. Просто, вторник - все на похоронах.
- Вторник?.. На похоронах?.. Какая же взаимосвязь? - новоприбывший заметно напрягся.
- Самая прямая, - физиолог придержал художника за локоть. - Понедельник у нас операционный день, значит, вторник - похоронный... Вот, не к ночи помянут будет, и наш главный хирург... сейчас вас представлю...
Виктор Михайлович посмотрел.
Прямо на них, качаясь и ловя руками воздух, надвигался человек с изрытым оспой плоским монгольским лицом.


40.

- А-а-а!.. - зычно прокричал он, - новенький... самец!.. Сейчас мы ему - вивисекцию!.. - нестерпимо воняя сивухой, монголоид приблизился. - Лягушка с отрезанными гемисферами, - пьяный резко икнул, - выносит раздражение нерва солью аж три минуты, а человек, скотина такая - ну, никак! Привязывай - не привязывай!.. Так что, выручайте, голубчик, - железным пальцем он ткнул Васнецову в подбрюшье, - продержитесь хоть минуту!..
- Я немедленно уезжаю... немедленно! - Виктор Михайлович сделал попытку выскользнуть, но не тут-то было - Тимирязев крепко держал его под руку.
- Не глупите!.. Кто ж такой организм на ерунду отдаст!.. - Климент Аркадьевич разгорячился - он поводил горбом, тряс козлиной белой бородкой, отчаянно вращал лишенными ресниц глазами, вытягивал и без того неправдоподобно длинное лицо, качался с возрастающей амплитудой на огромных кожаных подошвах, крутил и отрывал Васнецову одну пуговицу за другой. - Да вы же  у н и к у м ,  подзапущенный только! - говорил он безусловно приятное. - Мечников вас в два счета  о м о л о д и т  и вторую Нобелевскую отхватит!.. У вас же газовый анализ уникальный! Плотность тиреодина небывалая! Кариокинез неподражаемый! Мезодермальные фагоциты кишмя кишат! А простата ваша, - Тимирязев дернул себя за обвислый ус, - вы видели  п о д о б н у ю  еще где-нибудь?!.  Т а к и х  как вы, - на высокой ноте закончил он тираду, -   р а з ,       д в а  и обчелся... А для сомнительных опытов, поверьте, у нас найдутся  о б ы ч н ы е  пациенты!..
Художник не знал, что и думать.
- Просыпайтесь, господин хороший! - тем временем Тимирязев тормошил заснувшего стоя вивисектора... хочу представить вам почтившего нас значительного и крупного живописца... Васнецов Виктор Михайлович!..
Монголоид по очереди разлепил оба мутных узких глаза.
- Весьма польщен, - усталым тихим голосом проговорил он, - большой ваш поклонник... превосходный у вас на картине экземпляр волка... такого бы мне для опытов. - С  трудом выровняв туловище, он протянул руку. - Будем же знакомы... Пирогов Николай Иванович!..
- Опять вы за свое! - Климент Аркадьевич укоризненно покачал головой. - Как, однако, на вас спиртик действует... Никакой вы не Пирогов!.. Запомните, вы - Сеченов Иван Михайлович!.. Отец русской физиологии!..
- Сеченов... - покорно повторил пьяный. - Отец... Иван Михайлович... Вынужден однако довести до вашего сведения, - с некоторой задиристостью продолжил он, - что при настоящем состоянии естественных наук единственный возможный принцип патологии есть молекулярный... кроме того, все движения, носящие в физиологии название произвольных, суть в строгом смысле рефлективные...
- Подите... подите... проспитесь! - Тимирязев решительно направил коллегу по коридору, и тот покорно пошел в заданном ему направлении.
- Рефлекторная деятельность головного мозга обширнее, чем спинного! - выкрикнул он уже издалека. - Нервов, задерживающих движения, нет! Не-е-ет!.. Слышите вы?!.
- Что же... Иван Михайлович - алкоголик? - спросил Васнецов, когда Сеченов, наконец, их оставил.
- Сей человек - мученик науки, - Тимирязев поскреб за плечами. - В быту великий трезвенник, он ставит на себе опасный длительный опыт... Иван Михайлович изучает влияние алкоголя на азотистый обмен в теле, на мышцы и нервную систему... он ищет предельно допустимую для организма норму... и кажется ее уже нашел... Скажите, - резко переменил он тему, последний половой контакт... с женщиной... давно изволили иметь?
Виктор Михайлович заметно смешался.
- В поезде, - едва слышно признался он, - вы спали... я вышел по нужде... в тамбуре стояла какая-то дама...
- Тэк-с!.. Тэкс! - знаменитый естествоиспытатель сдвинул седые мохнатые брови. - И сколько же раз, осмелюсь вас спросить?..
- Всего один... она не могла более... пока муж был в туалете...
- Эту самодеятельность мы прекращаем! - едва ли не впервые Климент Аркадьевич сделался столь строгим. - Желаете пройти полноценный курс омоложения - извольте подчиниться железной дисциплине! - Он даже притопнул, отчего с подоконника сорвался и разбился вдребезги горшок с огромным папоротником. - Один раз, видите ли!.. Да вы же погубите себя! Подобное для вас категорически недопустимо!  О д н и м         р а з о м  вы только раздразните организм, введете его в заблуждение, и он в дальнейшем может этого вам не простить!.. Семенники, яички, простата - все должно работать в полную силу!.. Отныне, - Тимирязев сделал пометку на манжете, - предписываю вам по три коитуса четыре раза в день! После еды!.. Женщин каких предпочитаете?
- Брюнеток, - растерялся Виктор Михайлович, - и, пожалуй, блондинок... лучше молоденьких, но и постарше тоже... желательно с грудями, но можно и без...
- Сделаем, - обещал физиолог, - у нас в подвале - дамы, во имя науки согласившиеся привить себе сифилис... Смею вас уверить, на ранней стадии - это пустячок, сущая безделица... гарантированное стопроцентное выздоровление... мы подберем вам из уже излечившихся!..
Они спустились на первый этаж и столкнулись с колоритной группой людей в разноцветных пончо и широченных сомбреро.
- Пациенты из Южной Америки, - объяснил Тимирязев, - отчаянные весельчаки!.. Научили тут меня разному... Знаете, как по-испански "куница"? "***на!" - рассмеялся он, - не больше не меньше!.. Знакомьтесь, - Климент Аркадьевич обнял сразу молодого мужчину и девушку, - Мигель Пантерес и Карлотта Фигейру - влюбленные, лечатся от мочекаменной болезни... Хуан Рамон Верка, поэт - запущенная форма педерастии, но шансы есть... Мария Лопец - перемена пола, гарный станет хлопчик!.. Тетушка Фухимория - злокачественная нимфомания, к сожалению, безнадежна... а этот, - Тимирязев зажал нос, - сеньор Муфлоньес - не правда ли похож на Джероламо Кардано?! - лечился у Мечникова еще в России, теперь вот приехал сюда... патологическое нарушение газообмена... да вы и сами уже чувствуете!..
- А этот? - художник показал на одиноко прохаживающегося по коридору господина в застегнутом наглухо черном сюртуке, высоком шелковом цилиндре и с зонтом в руке.
- Герр Артур Шопенгауэр, - шепотом ответил Климент Аркадьевич. -  С ы н ,  разумеется. Увы, неизлечимое слабоумие. Но афоризмы, представьте, пишет... "Джентльмену не следует сразу лезть даме между ног, но не возбраняется слазить между прочим", - процитировал он по памяти...
Виктор Михайлович попытался продолжить разговор, но не смог. Буквально, он шатался от свалившихся за день впечатлений.
- Вы же с дороги... устали, - вспомнил знаменитый естествоиспытатель и физиолог, - пойдемте, я определю вас... примете ванну, отдохнете, соберетесь с мыслями...
Они поднялись на второй этаж и сразу уловили особый, ни с чем не сравнимый аромат здоровой свежей пищи.
- Ужин, - удивился Климент Аркадьевич. - Как летит время!
Решительно растворив ближайшую из дверей, он пропустил вперед гостя. В просторной, полукруглой, залитой электрическим светом зале, склонившись над тарелками, сидели множественные жующие люди. Разыскав свободный стол, вошедшие уселись и тотчас были обслужены молодым расторопным слугой.
- Что это? - пальцем Васнецов показал на незнакомое изломанное кушанье.
- Выборгский крендель, - пошутил Тимирязев, - с кардамоном... право же, Виктор Михайлович... это - артишоки...
- А тут?
- Минестра... местный суп... заправлен тертым сыром...
- А там что - в оплетенных бутылях?
- "Кьянти", сухое красное... "Фраскати", "Марино", "Капеллино" - эти сладкие, на десерт.
- Ну, а в судках?
- Тушеный лепарит... зайцекролик... если хотите - кроликозаяц... Илья Ильич закупает для опытов - прививает холеру. Потом - не выбрасывать же?!.
Виктору Михайловичу было уже все равно. Покорно он жевал то, что подкладывал ему Тимирязев и пил то, что тот наливал. Тело полнилось приятнейшей усталостью, перед глазами плыли цветные клочковатые туманы.
- Глазированные орехи... фрукты, - предлагал естествоиспытатель, - попробуйте... это - лавровишня...
Неожиданно резко взвизгнула скрипочка, гулко бухнул барабан, рассыпчато захохотал кларнет.
- Танцы, - объяснил Тимирязев.
Виктор Михайлович встрепенулся.
В центре залы, притопывая, кружились первые пары.
- Выбирайте, - физиолог показал на разнородную пеструю стайку женщин. - Это те... из подвала. Кто выздоровел - определите сами.
- Как же!.. Я не умею...
- Очень просто... ежели дама без носа - лучше воздержитесь...
- Я бы лучше сегодня  в о о б щ е  воздержался, - произнес Васнецов несвойственное, - устал, знаете, с дороги...
- Нет уж, голубчик - надо... три разика перед сном - вынь да положь! А может, вам мальчика подавай? - Климент Аркадьевич от души рассмеялся. - Ну, с Богом!..
Виктор Михайлович встал, направился было к сифилитичкам и вдруг чуть в стороне узрел чудо: две девушки, очевидно из обслуги, стояли в уголку - смугленькие, свежие, с озорными неглупыми губами.
Приблизившись, он обнял обеих.
- Как звать-то?
- Фиорентина, - улыбнулась одна.
- Экстремадура, - засмеялась другая.





41.

На рассвете в коридоре раздался топот, дверь в апартаменты Виктора Михайловича была выбита,  внутрь ворвалось множество людей в белых халатах и заляпанных кожаных передниках, на их лицах была написана фанатичная, страшная решимость - предводительствовал отрядом Климент Аркадьевич Тимирязев.
Извивающегося кричащего Васнецова содрали с кровати, подхватили на руки, пронесли бегом вниз и вверх по нескольким узким лестницам, втащили в обширное помещение с глянцево-белыми стенами и прозрачным стеклянным потолком, привязали ремнями к холодному металлическому столу, опутали проводами, принялись колоть иглами, выворачивать язык, пихать что-то твердое в нос и задний проход, теребить за фаллос, дергать за уши, лить в рот кислую едкую жидкость и светить в глаза разноцветными яркими лучами.
- Подключить абсорциометр! - громогласно командовал физиолог. - Запустить гелиостат!.. Присоединить миограф!.. Мастурбатор - на полные обороты!..
Как мог, Виктор Михайлович вырывался.
Тщетно!
- Морула?!! - жутко кричал Тимирязев.
- 354! - тут же отвечали ему.
- Бластула?!!
- 682!
- Гаструла?!!
- 999!..
Наконец, все было кончено.
Бесчувственного, обмякшего художника отвязали от пыточного стола и бросили в заполненную ванну. Уставший, но довольный Климент Аркадьевич уселся на эмалированный край и с наслаждением закурил сигару из рисовой соломы.
- Слышите меня? - склонившись над пациентом, он выпустил ему в лицо струю целебного дыма. - Виктор Михайлович... ау?!.
Васнецов слабо застонал.
- Вот и отлично! - знаменитый естествоиспытатель подлил в ванну холодной свежей простокваши. - Лежите... отдыхайте... Полагаю, вас интересуют результаты только что проведенного всестороннего обследования?!. В таком случае знайте - наиглавнейшие ваши показатели по-прежнему превосходны!.. Биоэлектрические процессы центральной нервной системы - весьма ритмичны, обмен веществ в процессе возбуждения - полный, а энтодерма у вас, сударь, как у гериониды!.. - Хохотнув, Тимирязев палкой размешал в ванне густую белую массу. - Актиномикоза мы не обнаружили, но на всякий случай впрыснули вам под кожу креотозное масло... почешется немного и пройдет... Остались некоторые проблемы с толстой кишкой, но их мы решим несколько позже... Сеченов от вас в полнейшем восторге - просил отдать ему  д л я  д р у г и х        д е л ...  Илья Ильич, разумеется, отказал... так что -  б у д е м  о м о л а ж и в а т ь с я ...  - Климент Аркадьевич взглянул на часы. - А теперь - вставайте. Время завтракать...
Виктора Михайловича подняли, обтерли, одели, дали выпить какую-то микстуру и повели в столовую комнату.
Силы медленно возвращались. Уже с некоторым аппетитом он съел порцию лангуста с виноградными листьями и после, предоставленный самому себе, вышел прогуляться в разбитый на территории лечебницы парк.
На ультрамариновом невероятном небе стоял огромный ковш с расплавленным сверкающим золотом, внизу расстилалось безбрежное серебряное море, легчайшие зефиры, долетая, ласкали раскрывшую все поры кожу, диковинные растения струили ни с чем не сравнимые сладчайшие ароматы.
"Рай, - думалось Виктору Михайловичу. - Рай... рай... рай..."
Опираясь на поскрипывавшую в песке палку, художник вышел к сложенному из камней прозрачному чистому водоему. Хрустальная струя воды, лившаяся из грубо высеченной львиной пасти, полнила его, не давая зацвесть и пересохнуть. Чуть в стороне под многовековым каменным дубом сидел за установленным подрамником юноша с обнаженным лепным торсом. Заинтересовавшись, Васнецов приблизился. Ожидая увидеть на холсте тот же водоем со струей и львиной пастью, он был немало удивлен, различив голубых коней и голубых всадников на голубом фоне. Писано было рукой несомненного зрелого мастера, хотя и очевидно под Кандинского.
Перемнувшись на месте, деликатный Виктор Михайлович собирался неслышно унесть свое удивление в ближайшую тенистую аллею, как вдруг юноша порывисто обернулся, и палка выпала из дрогнувших васнецовских ладоней.
Нет!
Т а к о г о  попросту быть не могло!!
Виктор Михайлович решительно не верил самому себе.
Перед...
Перед... ним...
Перед... ним... стоял...
Собственной персоной перед ним стоял...
- Василий!!
- Виктор!!
Со слезами на глазах они бросились друг другу на грудь.
- Как же... как же, - захлебываясь словами, частил Васнецов,  у ж е  в с е                н а п е р е д   п о н и м а я   и   з н а я ,  - как же так... ведь ты четырьмя годами старше меня...  т а к и м  ты в Академию поступать приехал... я помню!..
- Вышло случайно! - по-молодому задорно и звонко отвечал Поленов. - Мечников!.. У меня, оказывается, кариоплазма - хоть на выставку!.. Мезодермальные фагоциты кишмя кишат!.. Обмен веществ в процессе возбуждения - полнейший!.. А эндотерма, представь - как у гериониды!.. Организм, одним словом, удивительной силы, хотя и изношен был здорово!.. Ну, Илья Ильич и обновил по полной программе!.. - Он залился долгим счастливым смехом. - Уши, вот, подлечу - и все!..
- У меня тоже!.. - старчески захихикал Виктор Михайлович. - Плотность тиреодина - исключительная!.. Альбуминоидный осадок не обнаружен вовсе!.. Газовый обмен - будь здоров!.. Актиномикозом и не пахнет!.. Биоэлектрические процессы центральной нервной системы - на заглядение!.. Илья Ильич обещается... тоже по полной программе!..
- Значит... - Поленов рассмеялся еще громче и радостнее, - значит, и ты скоро станешь молодым?!
- Стану, непременно стану!
- Боже, до чего хорошо!
- Просто замечательно!
Снова они кинулись на грудь друг другу, а потом, взявшись за руки, закружились под кипарисом в беззвучном импровизированном танце...
- Что же ты не давал знать о себе? - спросил Васнецов, когда, обнявшись, художники прогуливались по безлюдной аллее. - Я беспокоился...
- Как?! - удивился Василий Дмитриевич. - Я ведь связывался с тобой... мысленно!.. Меня Климент Аркадьевич обучил. Помнится, я передавал размышления о непередаваемых идеях в воспринимаемых формах. Ты, разве, не получал?!
Виктор Михайлович потер лоб.
- Что-то было... "понимать язык форм значит: жить... персидское копье... языческий идол... цимбалы и их звучание..." Так это - ты?!. А я все думал - откуда взялось?!.
- Знаешь, Виктор, - говорил Поленов чуть позже, -  т о ,  что тебе  п р е д с т о и т ,  конечно, не сахар - эти электроды в мозг, проколы позвоночника... и представляющееся мне необязательным обрезывание крайней плоти - все протекает весьма болезненно, но ты обязан выдержать...
Дурнотно покачнувшись, Виктор Михайлович рухнул на подвернувшуюся скамейку.
- Что... кто-то не выдержал? - спросил он белыми губами. - Сколько всего проведено  п о д о б н ы х  о п ы т о в ?
- Ты будешь третьим, - разъяснил Василий Дмитриевич. - А не выдержал Щукин... помнишь - меценат? Несчастный быстро сошел с ума и вместо омоложения гадит теперь, как лисица. Но у тебя - сила воли, я знаю... Виктор?.. Виктор?!. Виктор?!!
- Еще Тимирязев... говорил о толстой кишке, - очнувшись на траве с компрессом на лбу, поинтересовался Васнецов. - Что сделают с ней?
Глуховатый Поленов не расслышал. Потянувшись, он прилег на газон рядом с другом.
- Хватит о медицине! - решительно объявил он. - Мы, ведь, с тобой, как-никак, художники... я Кандинского видел... до него в потемках блуждал... он мне глаза открыл и на истинный путь наставил... Знаешь, в чем главная задача искусства... небось, никогда и не задумывался?!
Виктор Михайлович трудно молчал.
Поленов чуть повременил.
- Жизнь, - поднял он молодой упругий палец, - состоит из жизни, а искусство возникает из искусства!.. Главная задача искусства - психической силой краски вызвать душевную вибрацию!.. Форма - есть материальное выражение абстрактного содержания!.. Искомые и найденные художником формы должны быть начисто, слышишь,  н а- ч и с т о  лишены сюжета!.. Формы и краски не должны вызывать никакого внешнего или связанного с ним повествовательного действия!.. Выбор формы определяется внутренней необходимостью, которая является единственным законом искусства!.. Конституирующий, то бишь, мирообразующий субъект не творит этот мир  и з   н и ч е г о  - он формирует его из  х а о с а  в  к о с м о с !..  Художник должен спасти человечество от пагубного господства разума над интуицией!.. Только ощутив до глубины души свое несчастье, человек становится счастливым!.. То, что художник  о т х а р к и в а е т ,  - Василий Поленов далеко и вкусно плюнул, -  т о ж е  и с к у с с т в о !..
Виктор Михайлович никак не откликался. Безучастный ко всему, он лежал на сочной итальянской траве.
- Тебе на процедуры нужно... поди... Климент Аркадьевич микстурки даст... клизму пропишет... - Василий Дмитриевич легко поставил друга на ноги и чуть подтолкнул в спину.
Механическим мелким шагом, смахивающий на заводного игрушечного пингвина, Васнецов двинулся в заданном ему направлении.
Помахав вслед, Василий Поленов  сбросил панталоны, молодецки гикнул, прошелся колесом по поляне и, разбежавшись, длинно прыгнул с утеса в ласково принявшее его море.


42.

Итальянское золотое солнце вздымалось и опадало в серебряную чашу океана, вечнозеленые деревья стояли, проворные зефиры навевали смутные чувства и мысли, сладчайше пахли цветы, пятнисто-желтые леопарды пели, давая жизнь прыгучему, верткому потомству, картинно клубился и погромыхивал Везувий, к обеду подавали вареные креветки, Климент Аркадьевич Тимирязев ходил за Васнецовым, тряс козлиной бородкой, вытягивал лицо, качался на огромных подошвах.
- Поймите, - пыхтел он целебной сигарой, - чем толстая кишка длиннее - тем короче жизнь. Так говорит Мечников!
- Но это невозможно! - Виктор Михайлович, почерневший, сдавливал себе виски. - Я отказываюсь!.. Нет, нет и еще раз - нет!
- Позади огромная подготовительная работа... процедуры... микстуры, - Тимирязев был непривычно кроток и от этого еще более убедителен. - Назад ходу нет. Если теперь кишку не вырезать - она вылезет у вас сама, и тогда возможны непредсказуемые осложнения... к тому же, предупреждаю:  б у д е т  о ч е н ь  б о л ь н о .  А  т а к  - мы вам поможем... Поверьте - вы станет молодым.
- Но ведь, - художник страдальчески скривился, - у меня не останется места для экскрементов!.. Как же я...
- Не беда - зато не будет места для гнилостных бактерий, - знаменитый естествоиспытатель чуть улыбнулся. - Чаще станете ходить в уборную - вот и все.
Отстранив протянутую физиологом соломенную сигару, Виктор Михайлович в три затяжки выкурил папиросу.
- Когда? - спросил он.
- Сейчас. - Тимирязев взял его под руку и повел...
В операционной уже ждали.
Илья Ильич Мечников в белом смокинге.
Его жена Ольга Николаевна.
Узколобые старики-ассистенты.
Васнецова положили на стол.
Из-за спин, пошатываясь, вышел Сеченов.
Вынул из кармана скальпель.
Опробовал на остроту.
Склонился над распростертым телом.
Нестерпимо дохнул в лицо сивушным перегаром.
Сознание покинуло Виктора Михайловича.
Больше он ничего не видел и не слышал...


43.

- Ну, давай же, давай... не время!..
Его отчаянно трясли, дергали за нос, дули в уши, теребили за член.
Застонав, он открыл глаза.
Вокруг были казенные крашеные стены, матово тусклое стекло, белые халаты, незнакомые встревоженные лица.
- Где я?
- Среди друзей и врачей! - незнакомые лица раздвинулись, пропуская вперед одно, очень даже знакомое. - Оклемался?.. Нигде не болит?.. Голова ясная?..  С е б я              п о м н и ш ь ?..
- Тихоныч? - удивился Васнецов. - Ты как здесь?
- Стреляли... - пошутил сосед по дому. - Одевайся... лошади ждут...
Васнецов натянул джинсы, свитер, надел коверкотовое, в рубчик, пальто. В накладном кармане, перехваченная резинкой, покоилась внушительная денежная сумма.
«Гонорар... лекция в музее», - вспомнил он.
Голова была в порядке. Тело тоже.
Внизу стояли длинные черные автомобили. Васнецова заботливо усадили в самый длинный и черный. Завращались мигалки, истошно вскрикнули сирены, бронированная кавалькада сорвалась с места и, не разбирая дороги, помчалась сквозь снег и туман.
Васнецов молчал.
Раздиравшей его последнее время  д в о й с т в е н н о с т и  более не было. Сложившаяся  ц е л ь н о с т ь ,  однако, была фантастична и необъяснима.
Автомобили въехали в подземный гараж, захлопали дверцы, Васнецов оказался в просторном скоростном лифте, пенсионер Прохоров приказывал кому-то немедленно доставить крепчайшего чая и печений, а лучше - выборгский, сдобный, с кардамоном, по старинным рецептам испеченный крендель. Кренделя не нашлось - принесен был длинный маковый рулет, уже подзасохший и похрустывающий.
- Ты пей... ешь! - старик Прохоров, еще в белом больничном халате, метался по огромному, с историческим из окна видом, кабинету, открывал шкафы, рылся в ящиках, хватал и отбрасывал какие-то папки, вполголоса ругался, рылся в бумагах - и, наконец, разыскав чистый листок, сразу успокоился, сбросил халат и оказался в чуть мешковатом золоченом мундире.
- Разрешите представиться, - он сверкнул пробором и щелкнул каблуками, - начальник  о с о б о г о  отдела... генерал-лейтенант Ферапонтов... Иван Иванович... - он протянул руку. - Обыкновенно вопросы здесь задаю я, но ваш случай - исключительный... спрашивайте!..
Васнецов провернул в пальцах горячие грани, отставил стакан, попросил закурить.
- Меня освободили сотрудники ФСБ? - спросил он, чтобы с чего-то начать.
- Нет. - Прохоров-Ферапонтов сделал на листке первую запись. - Наша служба еще очень молода и не имеет опыта в борьбе с международным терроризмом. Рисковать было нельзя. Вас освободил израильский спецназ. Операцию «Передвижник» мы проводим совместно.
Васнецов пустил себе под нос длинную струю дыма.
- А почему жена... Вия Оттовна... она была там?..
Генерал записал вопрос и нажал какую-то кнопочку. Тут же в стене открылась неприметная дверца. Грациозно поводя бедрами, вышла женщина, миловидная и моложавая, в военной изящной форме с шестиконечными звездами на погонах.
Медленно, противу воли, ни на что не опираясь, Васнецов начал приподыматься из глубокого хваткого кресла.
- Вия?!. Ты?!.
- Знакомьтесь, - Иван Иванович подвел жену к мужу. - Эсфирь Юдифь Блюменталь-Тамарина... генерал Моссада...
Едва ли не впервые в жизни Васнецов отчаянно покраснел, заметно смутилась и израильтянка.
- Простите, - потупив взор, вымолвила она певучим чистым голосом, - некоторые мои действия в отношении вас вызваны были оперативной необходимостью... вы должны понять...
- Твоя «семейная жизнь», - пришел на помощь израильскому генералу российский, - ни в коем случае не должна была быть счастливой. Состояние счастья расслабляет, убаюкивает, притупляет умственную деятельность, отучает думать, анализировать... человек, довольный  н а с т о я щ и м ,  не станет возвращаться мыслью в             п р о ш л о е .  По нашему плану «жене» поставлена была задача постоянно будоражить тебя, встряхивать... встряхивать так, чтобы осевшее в запасниках души  Б Ы Л О Е  непременно выплыло на поверхность... ты должен был... обязан был                В С П О М Н И Т Ь !..  Для этого Эсфири, - Ферапонтов любовно глянул на женщину, - пришлось полностью перевоплотиться по новейшей израильской технологии...
- Но почему вы не рассказали мне... - пытаясь закурить, Васнецов ломал спички, сигареты, пепельницы, - почему не рассказали  в с ;  сами?
Ферапонтов записал.
- Такая попытка предпринималась... достаточно давно, - он снял с рукава длинный женский волос, - последствия были едва ли не катастрофические... на этот раз ты должен был разобраться в себе сам!.. Разумеется, с нашей помощью... Одно финансовое управление знает, чего нам это стоило!.. А теперь - рассказывайте,  В и к т о р               М и х а й л о в и ч !..
Оба генерала рядышком уселись за массивный письменный стол.
- Вообще-то я  М и х а и л  В и к т о р о в и ч , - не слишком уверенно произнес Васнецов, - по паспорту.
- Вот именно - по паспорту!.. - спецслужбисты дружно рассмеялись.- Ферапонтов - хрипловато, Блюменталь-Тамарина - чисто и звонко.
- Ладно... год рождения?
- Сорок восьмой...
- Точнее!
- Извините... - Васнецов поспешно привстал, - мне срочно нужно... где у вас туалет?
- Там... за шкафом, - Иван Иванович показал вдаль кабинета. - Возьми! - он потянул гостю нераспечатанный рулончик бумаги. - Ждем с нетерпением!..
Оправившись, Васнецов вышел, и ему показалось, что генералы поспешно отодвинулись друг от друга.
- Так... - Ферапонтов застегнул мундир, вжикнул под столом молнией брюк. - На чем мы там остановились?..
- Год рождения... полностью, - трогая помадой чувственные припухшие губки, помогла коллеге Блюменталь-Тамарина.
- Год рождения... полностью? - повторил Васнецову Ферапонтов.
Наступила тишина, такая гулкая, звонкая, пронзительная, что стало слышно, как где-то далеко-далеко, в подвале, кричит и бьется от боли подследственный.
- Одна тысяча  в о с е м ь с о т  сорок восьмой, - Виктор Михайлович беспомощно развел руками, - не понимаю и сам, как так можно...
Более не скрывая чувств, генералы поцеловались.
- Проще простого!.. - дрожа от возбуждения, принялся разъяснять Ферапонтов. - Вы же ездили в Италию... к этим... как их... ну, великие русские ученые!..
- Мечников, - напомнила Блюменталь-Тамарина. - Тимирязев... Сеченов.
- Мечников, Тимирязев, Сеченов! - повторил художнику Иван Иванович. - Это все они!.. Их рук дело!..
Виктор Михайлович мотнул головой.
- Я ездил всего лишь на оздоровительные процедуры - в силу обстоятельств мне желательно было выглядеть моложе - подтянуть кожу на лице, вернуть упругость мышцам... подновить, поелику возможно, порядком износившийся организм...
- Вот и подновил!.. Старый черт! - перегнувшись через стол, генерал ткнул Васнецова пальцем в живот. - Что тут непонятного?! Я же объяснил - великие русские ученые... эти...
- Погоди, Вань... не горячись! - холеной белой ладошкой Блюменталь-Тамарина закрыла Ферапонтову рот. - Сейчас вы поймете. - Изящная, донельзя притягательная, она поднялась и, вызывая острое, пронзительное желание, встала перед бывшим мужем. - Гениальный ученый, великий сравнительный патолог, выдающийся эволюционный эмбриолог и замечательный иммунолог Илья Ильич Мечников далеко опередил свое время да и наше тоже... Разработав уникальную методику  о м о л о ж е н и я ,  - Эсфирь Юдифь сексуальнейше прочистила горло, - он не остановился на достигнутом, а, сходу, с коллективом сподвижников помчался дальше и добился фантастического результата... Тем, кто был обработан «по Мечникову» не грозит «повторная старость», его пациенты не просто сбросили с плеч по два-три десятка лет -  Э Т И  Л Ю Д И        О С Т А Н У Т С Я   М О Л О Д Ы М И   Н А  В С Е  В Р Е М Я  Ж И З Н И   И              П Р О Ж И В У Т   Б Е С К О Н Е Ч Н О  Д О Л Г О  - стойкие к инфекциям, неуязвимые для гнилостных бактерий, невосприимчивые к стрессам и прочей гадости... такие вот счастливчики, и вы - один из них!.. - закончив, генерал Блюменталь-Тамарина села и убрала руку с губ генерала Ферапонтова.
- Я ж так и говорил - великие русские ученые!.. - Иван Иванович заглянул в лицо Васнецова и резко оборвал тираду. - Тебе, наверное, водки налить?.. У нас - хорошая, израильская, кошерная...
Виктор Михайлович механически подставил чайный стакан, чокнулся с Ферапонтовым и Блюменталь-Тамариной.
- Лехаим!..
Они выпили необычной, сладковатой и очень ароматной водки, хрустя, закусили остатками макового рулета.
- Помнится, я читал... опыты на вилле Сербелиони были прерваны итальянской полицией... клерикальная страна и все такое... - Виктор Михайлович раздумчиво пыхнул сигаретой. - Сколько же человек успел  о м о л о д и т ь  Мечников?
- Четверы-ы-ых! - с некоторой интригой в голосе ответил Ферапонтов.
- Щукин, - загнул палец Васнецов, - Поленов, я... Кто четвертый?
Иван Иванович открыл рот и тут же получил в него ароматнейшую из женских ладошек.
- Извините, Виктор Михайлович, - генерал Блюменталь-Тамарина была очень серьезна. - Об этом вы узнаете несколько позже...


44.

Генерал Ферапонтов расхохотался - неожиданно звонко и чисто. Вслед за ним с волнующей сексуальной хрипотцой рассмеялась и генерал Блюменталь-Тамарина.
- Это надо же!.. - Иван Иванович утер рассыпавшиеся по щекам слезы. - Вспомнить только!.. Сколько мы на тебя сил угрохали!.. Одних музеев только два организовали!.. Бюро!..
- Обожди, Иван! - Эсфирь Юдифь наложила прелестную ладошку. - Полагаю, Виктору Михайловичу будет понятнее, если мы продолжим по порядку... Итак... - обаятельная женщина встретилась взглядом с бывшим сожителем, и внутри Васнецова что-то по-мужски екнуло. - Разрабатывавшая вас международная опергруппа действовала методом так называемого ненавязчивого ассоциативного вброса. Тщательно изучив досье, мы вычленили знакомые факты, детали, обстоятельства  п р е ж н е й  вашей жизни и подбрасывали  а н а л о г и ,  наводя тем самым на  в о с п о м и н а н и я  п о                с х о ж е с т и ...  Понятно?..
Васнецов чуть напрягся.
- Да... пожалуй. Вы создали музей Тимирязева, чтобы пробудить воспоминания о моих встречах с незабвенным Климентом Аркадьевичем... и другой музей... сельский, в Малых Грязях, с Мавзолениным... тоже, чтобы напомнить о поездке к Репину в Куоккалу... там экспонаты все по моей застольной речи... «персидское копье, - процитировал художник, - языческий идол, венок из бессмертников, китайская джонка, цимбалы, выстрелы броненосца, египетский сфинкс...» Кстати, где вы его откопали?
- Доставили спецрейсом из Израиля. Это - наш, трофейный. Отбит у неприятеля во время Шестидневной войны.
- Как все меняется! - подал голос Иван Иванович. - Я ж воевал тогда за арабов... командовал тамошней кавалерией!..
- Молчи уж! - Эсфирь Юдифь ласково защемила Ферапонтову губы. -  Еще, если помните, в музее висел портрет Джероламо Кардано...
Виктор Михайлович с улыбкой зажал нос.
- ...призванный напомнить мне о том смешном человеке в поезде... с нарушенным газообменом... А книжка в вагоне... латиноамериканские новеллы... Мигель Пантерас, Карлотта Фигейру, Хуан Рамон Верка - они же пациенты на вилле Сербелиони?.. Написано, между прочим, на редкость занятно!
- Еще бы! - Блюменталь-Тамарина коротко хохотнула. - Привлечены были лучшие литературные силы.
- А тот совместный визит к Кощеевым - три богатыря... серый волк, - Виктор Михайлович чуть смутился, - спящая девушка?..
- Всё в ту же степь... излюбленные ваши сюжеты...
- Ну, а письмо, - вспомнил художник, - то, пожелтевшее, от Тимирязева - тоже вы?
- Нет, - женщина-генерал качнула мастерски постриженной головкой, - письмо подлинное...
- Как так? - не понял Васнецов. - Столько шло...
- Ничего удивительного, - высвободился Иван Иванович, - ты ведь знаешь, как работает наша почта!.. К тому же, ты сменил адрес... они искали тебя по фамилии...
Устав сидеть, все трое поднялись и подошли к окну. С нескольких попыток генерал Ферапонтов раздернул неудобные тяжелые шторы. Над величественным, прекрасным городом занимался холодный зимний рассвет. Багровый шар солнца поднимался, матово сверкая. Шпили стояли, маковки церквей. Мокро отблескивали камни мостовой. Обсиженный снегирями на крышах лежал ноздреватый, рыхлый снег.
- Скажи, - длинной железякой Ферапонтов подцепил высокую форточку, - тебя другое не удивляет... эти твои способности?.. Ты и языки все знаешь, и в литейном деле петришь, и лоцманом с чего-то можешь... с детишками там... рассказ написать сходу - вообще  в с ё ?! Еще - дерешься, как спецназовец... и вроде не учился никогда?..
Виктор Михайлович пожал плечами.
- И в самом деле!.. А я и не задумывался...
- Они!.. - замахал руками генерал. - Великие русские ученые... эти!..
- Методика, разработанная Мечниковым и его сподвижниками, - пришла на помощь Блюменталь-Тамарина, - имела и существенное побочное воздействие - у обработанного по Илье Ильичу пациента пробуждались невиданные интеллектуальные и физические способности. Великий ученый создал прообраз человека будущего. Такому не нужно упорно и каждодневно чему-то учиться или тренировать тело, что, сами понимаете, весьма утомительно. Живи в свое удовольствие, развлекайся - ты уже всё знаешь и умеешь!..
С усилием Виктор Михайлович перерабатывал огромный пласт информации. Вопросов, однако, еще оставалось предостаточно.
- Спасибо... теперь я многое  в с п о м н и л ...  очень многое, - осторожно и по  всей видимости переходя к главному, заговорил он, - но только  д о  о п р е д е л е н -    н о г о  м о м е н т а ...  Очень странно, - руками он сжал виски, - как сейчас вижу:  я ,   В и к т о р  М и х а й л о в и ч  В а с н е ц о в ,  известный художник - в Италии, на вилле Сербелиони, в клинике, меня кладут на стол, Сеченов склоняется надо мною с отточенным скальпелем... и - необъяснимый провал! - осторожно я,   М и х а и л   В и к т о р о-    в и ч  В а с н е ц о в , лицо без определенных занятий, выхожу из уборной... моя жена... ее шутки... работа в Бюро - одним словом, сразу моя  с о в р е м е н н а я  ж и з н ь ...  Расскажите,  Ч Т О  произошло  м е ж д у ?!.
Деликатно израильтянка отошла в сторону.
За окном сделалось ощутимо светлее. В небе, жужжа пропеллером, промчался плоский зеленый самолет. По площади, зевая, прошли первые случайные прохожие. В форточку ворвался знобкий быстрый ветерок, сбросил бумаги со стола, шевельнул волосы. Генерал Ферапонтов поежился.
- Хирургическая операция прошла успешно, - узловатым пальцем он ковырял краску подоконника. - Завершив полный курс  о м о л о ж е н и я ,  вы вернулись в Россию. Ленин был серьезно болен...
Васнецов жадно глядел генералу в рот.
- Большевики пытались продлить угасающую жизнь вождя. Задействованы были все средства. Естественно, в поле зрения попали опыты Мечникова. Сам ученый к тому времени был недосягаем - по ложному обвинению в педофилии он отбывал длительный срок в итальянской каталажке. Сеченов зашел в своих алкогольных опытах слишком далеко. Оставался Тимирязев, - генерал сковырнул-таки изрядный сгусток краски, - он был арестован прямо на сессии горсовета, доставлен сюда, но говорить отказался и по приговору тройки был расстрелян... Такова горькая правда!.. - Иван Иванович закрыл руками лицо и отошел в сторону.
Из тени вышла генерал Блюменталь-Тамарина.
- После этого злодейского убийства, - продолжала она несколько более развернуто, - пролить свет на природу уникальных опытов могли только  ч е т ы р е  прошедших курс пациента. Все они оказались в России, были схвачены, но ничего, кроме самых общих описаний дать преступному следствию не смогли. Свихнувшийся еще  д о           т о г о  Щукин отправлен был в сумасшедший дом, Поленов и вы - подвергнуты интенсивным допросам с применением всех специальных средств. В итоге палачи добились результата прямо противоположного - великолепные организмы выдержали, но Поленов потерял и без того неважный слух и попросту не слышал задаваемых ему вопросов, вы же напрочь потеряли память. В итоге на вас и  В а с и л и я  Д м и т р и е в и ч а  попросту махнули рукой - объявили в 1926-м о мнимой вашей смерти - и оставили еще на долгие десятилетия гнить в камере. Когда людоедский режим пал, многие дела были пересмотрены, уцелевшие узники получили свободу. Новое руководство органов оставило вам прежние фамилии, но отчего-то поменяло местами имена и отчества... Вот такой краткий экскурс в историю!..
- Но кто же, - Васнецов заметно нервничал, - скажите:  к т о  был четвертым пациентом Мечникова?
- Прошу меня простить, - генерал Блюменталь-Тамарина сделалась еще серьезнее. - Об этом, Виктор Михайлович, вы узнаете совсем скоро...


45.

- Может быть, перекусим? - генерал Ферапонтов пожевал крепкими вставными челюстями.
Виктор Михайлович и обаятельная дама утвердительно промолчали.
Генерал нажал кнопочку, дверь кабинета приоткрылась, Яндемиров в полковничьем мундире внес освежеванную половину барана.
- С зеленым горошком и клецками из мацы, - попросил Иван Иванович.
Эсфирь Юдифь взяла мясо, вышла в стену через неприметную дверцу и вернулась с тремя скворчащими порционными блюдами.
Ферапонтов высоко поднял налитую до краев стопку.
- На будущий год - в Иерусалиме!
Никуда не торопясь, они выпили и поели. Блюменталь-Тамарина вынесла в стену пустые тарелки, Васнецов закурил, генерал Ферапонтов снял сапоги и прилег на огромный кожаный диван.
- Сколько за тобой разведок охотились - впустую!.. - в легкой полудреме забормотал он. - Всем нос утерли!..
- А как же... этим... арабам... удалось? - осторожно спросил Васнецов.
- Мерзавцы выбрали субботу, - Иван Иванович сладчайше всхрапнул, - по субботам израильский спецназ не работает...
В кабинете с кофейными чашками появилась Блюменталь-Тамарина. Генерал Ферапонтов спрыгнул с дивана, сделал несколько энергичных движений, плеснул на голову воды из графина, сунул ноги в сапоги и сел на прежнее место.
- Ты вот что мне скажи, - энергичный и бодрый, он прямо-таки исходил лукавством, - сам как думаешь... с чего к тебе бабы так липнут?
Виктор Михайлович поперхнулся кофейным напитком.
- Выглядишь ты, конечно, неплохо... для своих лет, но не настолько же, чтобы      к а ж д а я  на тебя вешалась! О сексуальных твоих способностях они, ведь, только        п о т о м  узнают... Так в чем секрет?..
Непроизвольно Васнецов взглянул на Эсфирь Юдифь.
- Не понимаю, какое отношение имеет это к теме?
- Самое что ни на есть прямое!
- Вы женщин и спросите!
- Думаешь - не спрашивали?! Еще как!.. С пристрастием!.. - Иван Иванович откровенно смеялся, улыбалась и Блюменталь-Тамарина. - И знаешь,  ч т о  они нам выложили?
Предчувствуя нечто шокирующее, Виктор Михайлович заерзал в кресле.
Генерал Ферапонтов набрал полную грудь воздуха.
- Все твои  л ю б о в н и ц ы  оказались агентами иностранных разведок и имели задание взять у тебя для последующего исследования образцы спермы, а также слюны, мочи и кала... разумеется, весь этот бесценный материал нами был незамедлительно изъят!.. - Иван Иванович страшно захохотал, Эсфирь Юдифь закрыл лицо кружевным шестиугольным платочком и пробежалась по кабинету за шкаф.
Васнецов низко опустил пылавшее лицо и тут же высоко поднял голову. Именно сейчас, в этот труднейший для его самолюбия момент, он вдруг отчетливо понял очевидное - никто не пытается его унизить или поставить в неловкое положение! И мастерски «косящий под дурачка» российский генерал, и незауряднейшая представительница дружественной державы просто согласованно продолжают делать свою работу -    б у д о р а ж а т  его, встряхивают... встряхивают так, чтобы осевшее в глубине души     б ы л о е  непременно выплыло на поверхность... А разве того же не хочет он сам?!.
- Не станем терять времени! - Васнецов глотнул остывшего кофе. - Пора переходить к главному... Та девушка, что приходила осенью с копной конских волос - она будто бы знакома мне?..
Ферапонтов разом оборвал смех. Блюменталь-Тамарина вышла из-за шкафа. Многозначительно генералы переглянулись.
- Скажите, Виктор Михайлович, - израильтянка присела на подлокотник васнецовского кресла, - вы когда-нибудь любили... по-настоящему?
- Да, - понимая, что  т а к   н у ж н о ,  отвечал он без обиняков, -  в  т о й  ж и з н и.  Это была замечательная, начитанная... необыкновенная девушка... Как сейчас помню - она вышла из овощной лавки, и сразу стрела Купидона пронзила мое сердце... едва ли понимая, что делаю, я устремился за ней. Испуганная, побросав покупки, она побежала от меня под свист и улюлюканье уличных мальчишек. Отчаянная гонка продолжалась несколько кварталов, пока, не поравнявшись с какой-то дверью, девушка ловчайше юркнула за нее, оставив меня, обезумевшего, руками и ногами колотить по прочной дубовой обшивке... Потом я рисовал ее и всякий раз неудачно - получалась какая-то ерунда... Звали девушку Елена Ивановна Космодромова...
- Вы любите ее до сих пор?
- Да, - Васнецов сломал папиросу, - но кто возвратит нам прошедшее?.. Вам что-нибудь известно о ней?.. Как прожила она свою жизнь?
Блюменталь-Тамарина сделала знак Ферапонтову - оба встали и вышли. Виктор Михайлович остался в кабинете один. Высоко поднявшееся солнце перевалилось за подоконник и сверкающей невесомой тканью расползлось по полу. Плоский зеленый самолет, возвращаясь, пролетел в противоположном направлении. Терпко запахло георгинами. На столе требовательно зазвонил телефон.
- Алло! - автоматически Васнецов поднял трубку.
- ... генерал Ферапонтов... на месте? - спросил голос, известный всем и каждому.
- Одну минуту! - Виктор Михайлович прошел, толкнул дверь, оторвал россиянина от израильтянки. - Президент на проводе!
Ферапонтов прыгнул, вытянулся по струнке, прижал ухо к мембране.
- Слушаю, Соломон Наумович!.. Да!.. Уже заканчиваем!.. Немедленно доложу!.. Спасибо, Соломон Наумович!.. Служу России!..


46.

Некоторое время все почтительно молчали.
Васнецов курил, Ферапонтов поглаживал вынутые из ящика погоны с огромной маршальской звездой, Блюменталь-Тамарина стояла у окна и подавала знаки  кружившему возле зеленому плоскому самолету.
- На чем это мы?.. - обаятельнейшая из генералов отдала последние наставления летчику и снова пристроилась на подлокотнике у художника.
- Елена Ивановна Космодромова, - дрогнувшим голосом напомнил Виктор Михайлович. - Что вам известно о ней?
- Практически все! - израильтянка сделала жест в сторону российского коллеги и деликатно умолкла.
Ферапонтов спрятал погоны в стол и отчего-то закрыл глаза.
- После скоропалительного вашего отъезда, - заговорил он, покачиваясь, как на молитве, - мадмуазель Космодромова разительно переменилась, сделавшись замкнутою и печальной. Былые шалости и невинные забавы не приносили прежней отрады, ничто более не радовало девушку. Ей явственно не достало душевной силы перенести боль и горечь разлуки с вами - едва не потеряв репутации, Елена Ивановна спала с лица, а после и вовсе захворала серьезным расстройством кишечника. Донельзя напуганные родители, внимая совету докторов, повезли дочь в Италию и - видно на то был Божий промысел - она попала в клинику Мечникова на вилле Сербелиони. Под непосредственным руководством великого русского сравнительного патолога, эволюционного эмбриолога и иммунолога Елене Ивановне была удалена толстая кишка, девушку поили изобретенной Ильей Ильичом  ч у д о д е й с т в е н н о й  м и к с т у р о й ,  были проделаны и все другие необходимые процедуры. Таким  образом, Елена Ивановна Космодромова стала четвертым и последним пациентом Мечникова, полностью обработанным по утраченной ныне бесценной методике приобретенного долголетия...
Окончив монолог, Иван Иванович раскрыл глаза и тут же охнул, вскочил, заметался по кабинету - напротив в кресле сидел  д р у г о й  ч е л о в е к  - белый как лунь, немощный и дряхлый, с обвислым бесхрящевым носом, растрепанной бородой до пола и явственно зудевшим огромным геморроем.
- О н а  ж и в а ?!  - Новоявленный старец скрючился в предсмертном пароксизме. -  С к а ж и т е ...  же...  о н а ...  ж и в а ?!?!
- Да! Да!! Да!!! - Генералы отчаянно бились за ускользавшую драгоценную жизнь - Ферапонтов вливал в горло трансформеру уцелевшие чудом остатки водки, Блюменталь-Тамарина, задрав на Васнецове свитер и просунув руку в джинсы, умело массировала члены.
- Она жива!.. - наперебой кричали они в хрестоматийное полуразвалившееся лицо. - Она здорова!.. Она - молодая!.. Страшно хорошенькая!.. Свеженькая!.. Аппетитная!.. С попочкой!.. Грудочки стоят!.. Сосочки розовы...
Виктор Михайлович глубоко, со стоном, выдохнул.
- Экий вы! - кружевным платочком Блюменталь-Тамарина обтерла мокрую ладонь. - Предупреждать нужно...
- Извините! - Васнецов, снова в привычном, современном облике, поднялся с кресла и, отвернувшись, привел себя в порядок. - Итак, она жива, - он помедлил. - Когда я смогу увидеть ее?
- Да хоть сейчас, - Ферапонтов потянулся к кнопке. - Но с условием - чтобы без фокусов!.. Насилу тебя отходили...
- Все будет хорошо, - художник собрался. - Впускайте!!
Генерал шевельнул пальцем.
Дверь кабинета открылась.
- Елена Ивановна!
- Виктор Михайлович!
Напрягшиеся, побледневшие, с расширившимися глазами, почти не дыша, они стояли друг против друга.


47.

Почти не переменившаяся - юная, стройная, с высокой волнующейся грудью - она была в ярко-желтом полотняном капоре и черном канифасовом платье с кринолином, множественными воланами, рюшами, изящной шемизеткой и широким воротником из кружев.
- Елена Ивановна!
- Виктор Михайлович!
Потрясенные встречей, они стояли и не могли насмотреться друг на друга.
- Елена Ивановна!
- Виктор Михайлович!
Внутри у обоих будто бы что-то заклинило.
Генерал Ферапонтов нетерпеливо взглянул на часы.
- Какого черта!..
- Вы прошли через тяжкие испытания... столько лет пребывали в разлуке, - пришла на помощь Блюменталь-Тамарина, - так не стойте чурбанами... дайте волю чувствам!
И тут внутри у них будто прорвало.
- Елена Ивановна!
- Виктор Михайлович!
Зарыдав от счастья, они бросились на грудь  друг другу.
- Около вас... - плача и смеясь, сбивчиво заговорил Васнецов, - около вас, во всей вашей жизни, никогда не было и нет и не будет человека ближе к вам... есть ли еще другой, с кем вы могли бы стать на краю утеса или сесть в чаще кустов - и просидеть утро или вечер, или всю ночь и не заметить времени, проговорить без умолку или промолчать полдня, только чувствуя счастье - понимать друг друга?!..
- Убеждений мы не в силах изменить... - смеясь, плача и едва ли слыша его, отвечала она, - не в силах... а притворяться не можем оба... остается быть счастливыми помимо убеждений, страсть не требует их... страсть прекрасна, когда обе стороны прекрасны, честны - тогда страсть не зло, а действительно величайшее счастье на всю жизнь... я не кокетничаю, ведь нам после нынешнего разговора надо быть иначе друг с другом: мы оба уж не те, что были вчера!..
Виктор Михайлович упал на колени и красиво простер руки к возлюбленной.
- Елена Ивановна... я люблю вас!.. Будьте моей женой!
Тут же, вспомнив о чем-то, неуверенно он посмотрел на Блюменталь-Тамарину.
- Ты свободен, - пришел на помощь генерал Ферапонтов. - Предыдущий твой брак с гражданкой Крюгер Вией Оттовной аннулирован специальным указом президента... вот!.. - Он вынул из стола золоченый пергамент и развернул его перед Васнецовым. - Кстати, я ведь тоже женюсь! - Иван Иванович привлек к себе Эсфирь Юдифь и продолжительно поцеловал ее в губы. - Ты не возражаешь?!.
Взволнованные и счастливые, они бурно обменялись поздравлениями.
- Схожу переоденусь, что ли, - Елена Ивановна Космодромова направилась к дальнему шкафу, - отвыкла, знаете ли, за столько-то лет от этих тряпок...
Она вышла - в джинсах и свитерке - тоненькая, перегибистая, удивительно              ч и с т а я ,  со здоровым румянцем во всю щеку и огромными ненакрашенными глазами... это юное тело, дышащее сладкой негой!..
Виктор Михайлович застонал, топнул ногой, с размаху ударил себя по лбу.
- Так это вы... это ты приходила ко мне прошлой осенью с копной конских волос!.. Как же я не узнал тогда?! И почему ты не открылась!.
- Елене Ивановне строжайше было запрещено, - пришли на помощь девушке генералы, - к тому же для подстраховки ей был сделан специальный укол, временно парализующий речь...
- Ты должен был  у з н а т ь  ее сам, - продолжил генерал Ферапонтов, - в этом случае твоей психике угрожала наименьшая опасность...
- Впоследствии, - закончила генерал Блюменталь-Тамарина, - инспирированная ваша встреча с Еленой Ивановной была признана преждевременной и даже вредной... вас следовало еще долго и тщательно готовить к ней. А чтобы как-то выйти из положения, - очаровательная женщина развела холеными руками, - придуман был «супружеский розыгрыш» с поездкой в Малые Грязи и девушкой-дебилкой Груней Корнаковой... вы уж не обессудьте!..
Некоторое время все молчали. Васнецов держал за руку Елену Ивановну, Ферапонтов - Эсдифь Юдифь.
- Василий Поленов! - вспомнил Виктор Михайлович. - Как он?
- Твой друг освобожден из лап террористов, - Иван Иванович грубовато взъерошил прическу коллеге. - Лечится сейчас в ушной клинике...
Все снова замолчали.
-Мы, пожалуй, пойдем, - Васнецов отвесил генералам церемонный поклон. - Спасибо... вы столько сделали для нас!
Легко  и бережно подхватив любимую на руки, он заспешил к выходу.
Они потеряли много времени, и теперь должны были наверстать упущенное...
- Стоять! - вдруг страшно закричал Ферапонтов. - Ни с места!..




48.

- Ты что же думаешь! - загородив дверь, спецслужбист яростно размахивал пальцем перед лицом художника. - Столько затрачено времени!.. Лучшие силы управления!.. Миллионы в валюте!.. И все для того, чтобы какой-то там... какой-то... мог со своей девчонкой!..
- Погоди, Иван! - генерал Блюменталь-Тамарина оттянула коллегу в сторону. - Вы, Виктор Михайлович, так и  н е  п о н я л и ,  П О Ч Е М У  охотились за вами всевозможные разведки и банда международных террористов?!
Васнецов напряженно подумал.
- Анализы... - предположил он, - биологический материал... вы сами сказали...
- Верно, - израильтянка ободряюще кивнула, - но это не главное. В первую очередь всех интересует другое...  М е т о д и к а  о м о л о ж е н и я  п о  М е ч н  и к о в у  и   ф о р м у л а  е г о  э л и к с и р а ...  т о й  м и к с т у р ы ,  ч т о  в ы  п и л и  н а          в и л л е  С е р б е л и о н и !
Не отпуская Елены Ивановны, художник пожал плечами.
- А ну, отдай! - подскочив сбоку, Ферапонтов ловко выдернул у Васнецова драгоценную ношу. - Расскажешь - получишь обратно!.. Пойми, несознательный, - с Еленой Ивановной на руках генерал запрыгал на месте, - на носу всенародные выборы!.. Придется опять танцевать, кувыркаться на татами, принимать роды, водить истребитель - вообще все знать и уметь!.. Наш президент уже немолод и без открытия Мечникова просто не потянет!.. На карту поставлено все!.. Говори!..
В отчаянии Виктор Михайлович рухнул в кресло.
- Но я всего лишь пациент... подопытный! Поверьте, я не знаю формулы!
- Вы знаете  о  н е й !  - генерал Блюменталь-Тамарина впилась взглядом в лицо допрашиваемого. - Тогда... в день своего ареста Тимирязев заходил к вам!.. Для чего?..
- Хорошо... сейчас попробую вспомнить...
Виктор Михайлович отчаянно напрягся, на глазах у всех начал было седеть, дряхлеть, отчаянно расчесывать появившийся огромный геморрой и тут же получил от Блюменталь-Тамариной нацеленную звонкую пощечину.
- Тебя же просили - без фокусов!..
Побледневший, с красным пятном во все щеку, Васнецов поднялся.
По его лицу прошли глубокие поперечные трещины.
Из ушей хлынула пенистая синяя жидкость.
Вылезли на тонких ниточках бесцветные распухшие глаза.
Зубы Виктора Михайловича с ксилофонным глиссандо выпали, из окровавленного рта вынырнул небольшой удав, повис в воздухе, сочным молодым басом рассмеялся в лицо Блюменталь-Тамариной.
- Не губи! - отпустив Елену Ивановну, Ферапонтов упал перед художником на колени. - Не жить нам теперь без проклятой формулы!.. В рядовые разжалуют!.. На Кавказ сошлют!..
- Извините меня! - генерал Блюменталь-Тамарина поднялась с пола, потерла ушибленную голову. - Признаю - я погорячилась. Обещаю - подобное не повторится!
- Ладно!
Васнецов отвернулся, привел себя в порядок.
Генералы напряженно смотрели ему в рот. Елена Ивановна ободряюще улыбалась. За окнами кружил зеленый плоский самолет.
- Да... я помню тот день, - демонстративно Виктор Михайлович почесал сзади, - я был одержим тогда идеей написать Елену Ивановну... написать  т а к ,  чтобы несравненная ее красота осталась в веках... этот поворот головы, просвечивающее нежное ушко, юное тело, дышащее сладкой негой!.. - голос художника любовно дрогнул. - Предприняв многие безуспешные попытки, - Васнецов обстоятельно прокашлялся, - в итоге я нашел единственное решение. Последний сделанный этюд вышел безупречным - пора было начинать картину. Загрунтованный холст стоял на подрамнике, рука моя готовилась к первому мазку, и здесь, - Виктор Михайлович выждал паузу, - в мастерскую буквально ворвался Тимирязев. Он был без шапки, в одном башмаке... его волосы были спутаны, а панталоны порваны. «Палачи! - кричал он. - Ублюдки! Грязные педерасты! Ёб их мать!» Безуспешно я пытался его успокоить, предложил хлеба и морковного чая. Климент Аркадьевич был невменяем. «Проклятые большевики! - кричал он. - Гнусные каракатицы!.. Я ничего не скажу им!» - Васнецов сочувственно помолчал. - Пометавшись по помещению и не найдя ничего более подходящего к случаю, знаменитый ученый отнял у меня палитру и мелкой кистью принялся выводить какие-то знаки на подготовленном к работе холсте. «Вот, - произнес он, наконец, - это бесценно! Сохраните же для новой и свободой России!..» После чего Климент Аркадьевич покинул меня, и более я никогда его не видел...
- Что сделали вы? - одними губами задала вопрос Блюменталь-Тамарина.
- Дождался, пока краска просохнет, закрепил - загрунтовал холст по новой и написал картину.
- Что за картина?
- «Аленушка», - пожал плечами художник. - Какая ж еще?!
- Вперед!! - страшно заревел Ферапонтов. - За мной!!..
Через несколько минут бронированная кавалькада с воем подкатила к знаменитейшему на всю Европу музею. Из машин выскочили крепкие парни в камуфляже, другие крепкие парни, в черных масках с голубыми звездами, выпрыгивали на крышу здания из кружившего в небе зеленого плоского самолета.
Генерал Ферапонтов взмахнул огромным револьвером, генерал Блюменталь-Тамарина изготовила портативный автомат.
- Пойдешь с нами, - вытолкнули они Васнецова. - Покажешь, где...
Устранив охрану, штурмующие проникли внутрь, промчались по мраморным ступеням и ворвались в зал.
- Всем лечь! - скомандовал Ферапонтов. - Руки за голову!
Служители и экскурсанты беспрекословно повалились на старинный дубовый пол, не подчинилась только пожилая смотрительница.
В РУКАХ У НЕЕ БЫЛА «АЛЕНУШКА»!!!
-  К у д а ? - опешил Ферапонтов.
- Так, ведь, на реставрацию, милок... на реставрацию, - прикрываясь картиной, старушенция неотвратимо приближалась к окну...
Васнецов понял:  т а   с а м а я !
З а м а с к и р о в а в ш а я с я !
Т е р р о р и с т к а !
С  о г р о м н о й  с и л и к о н о в о й  г р у д ь ю !
У ж е   д в а ж д ы   е д в а   л и   н е   л и ш и в ш а я   е г о   ж и з н и !
СЕЙЧАС, С ЕГО ДРАГОЦЕННЫМ ШЕДЕВОМ ОНА ВЫСКОЧИТ В ОКНО - И ПОМИНАЙ, КАК ЗВАЛИ!..
Опередив всех, он длинно прыгнул, повалил врага, подмял его под себя, болевым приемом пригвоздил к полу.
- Мисс Киллер, - объявил он, - закончив. - Лучший боец международной банды!..
Ферапонтов пожал плечами.
- Террористка Киллер арестована и содержится у нас в подвале. - Носком ботинка генерал перевернул безжизненное старческое тело. - Ну, ты даешь!..
Под прикрытием автоматчиков картина была вынесена из музея.
Через несколько минут, в целости и сохранности, шедевр стоял на столе Ферапонтова.
- Только посмотрите, - не уставал восхищался Васнецов, - какая все-таки прелесть!.. Этот поворот головы!.. Ушко!..
Генерал Ферапонтов нажал кнопку.
- Искусствоведов ко мне!
Два искусствоведа в штатском немедленно вошли и тут же принялись соскребать с картины краску.
- Что вы делаете?! - забился Виктор Михайлович. - Можно же лучами!.. Вы ее погубите!.. Моя «Аленушка»!..
Генерал Ферапонтов досадливо отмахнулся.
- Кому она, на хер, нужна!.. Другую нарисуешь!..


сентябрь 2000