Судьба и небо. Июль 1943. Краснодарский процесс

В июле Покрышкину присвоили звание гвардии майора. Как-то его попросил зайти к нему замполит Погребной.
- Есть для тебя одно важное общественное поручение, Александр.
- Какое?
- На днях в Краснодаре начинается  судебный процесс над изменниками Родины. Надо тебе ехать туда.
- В качестве кого?
- В качестве представителя  нашей воздушной армии. Ты теперь Герой Советского Союза, гвардии майор. Послушаешь там, потом вернешься, нам расскажешь.
- А это обязательно, Михаил Акимович?  Не хочется мне на этих подонков смотреть, да и дел полно, молодых готовить надо.
- Обязательно, Саша. Это приказ. Твоя кандидатура уже утверждена на самом верху.
- Ну что ж, приказ  есть приказ.
- Кстати, у тебя там будут интересные знакомства. К примеру, с Алексеем Толстым.
- С писателем?
- Ну, конечно! У нас разве есть другой Алексей Толстой? Так что собирайся и завтра вылетай.

На следующий  день в Краснодар вылетел По-2 и добрался туда без приключений. В день суда около здания кинотеатра "Великан", где происходил судебный процесс, собралась огромная толпа. Александра встретили и проводили через двор ко входу, потом он поднялся на второй  этаж и очутился в помещении, где собралась коллегия суда и представители общественности. До начала заседания еще оставалось минут двадцать. К нему подходили люди в военной форме и гражданской одежде, знакомились, некоторые называли его по имени и отчеству, узнав по портретам в газетах. Наконец, он увидел Толстого.  Знаменитый писатель стоял среди гражданских, раскланиваясь  со знакомыми и незнакомыми людьми. Это был рослый полный человек с крупным лицом и пышной седой шевелюрой. Он немного сутулился, движения его были вальяжны, речь степенной,  смотрел на всех важно и мрачновато. Настоящий граф, подумал про него Покрышкин. Так  и хочется обратиться к нему "Ваше сиятельство".  Александра подвели к писателю.

- Вот, знакомьтесь, Алексей Николаевич!
Граф Толстой повернулся  и посмотрел на него своим тяжелым взглядом.
- Это лучший летчик-истребитель с нашего фронта,  - сказали ему.
Толстой подал Покрышкину  руку. Рукопожатие не было крепким.
- Майор Покрышкин, - представился ему Александр.
Толстой в ответ только кивнул головой, потом продолжил прерванный разговор.
- Я убежден, - сказал граф, - что причиной предательства этих людей был банальный страх за свою жизнь. Инстинкт самосохранения, который довлеет над всеми остальными чувствами. Именно так и становятся предателями  и палачами, идут служить врагу.
- Но ведь это их не извиняет! - сказали ему.
- Конечно, нет, - ответил Толстой, - но мне как писателю всегда интересны глубинные мотивы поступков людей. Выносить им юридическую оценку - прерогатива суда.
 - Но ведь бывают и идейные враги, Алексей Николаевич, - сказал ему собеседник в форме полковника НКВД, - из тех, кто затаился и только ждал момента, чтобы ударить в спину советской власти.
- Вам виднее, - ответил  Толстой чекисту и внимательно посмотрел на него.
- Да-да! - продолжал тот. - А вспомним  белоэмигрантов!  Ведь многие из них пошли служить фашистам. Взять хотя бы генерала Краснова.
- Но ведь далеко не все! - возразил Толстой. - Я слышал, что Деникин категорически отказался сотрудничать с немцами.  Знаете, дорогой мой, я сам из дворян и был  в свое время эмигрантом. Не стоит всех грести под одну гребенку. Многие вернулись на Родину и верой-правдой ей служат. А из тех, кто не вернулся, очень многие искренне любят Россию, хоть и не приняли идеалов Октябрьской революции.
- Да-да, конечно, - закивал головой полковник, - вы абсолютно правы. 

Покрышкин подумал, что знаменитый писатель, конечно, может себе позволить положительно высказываться об эмигрантах в присутствии сотрудника органов госбезопасности. А сам бы он, пожалуй, не рискнул. Но вообще Толстой прав и насчет страха как основной причины предательства, и насчет того, что эмигрант эмигранту рознь. Информация о Краснове и Деникине была интересной. Надо же, как бывает!  Оба ожесточенно сражались против Советской власти, но вот грянула война с иноземным захватчиком, и один пошел сражаться против своей Родины, а другой проявил достоинство и отказался. В этот момент всех пригласили в зал.

 Заседание суда длилось несколько часов. Прокурор  читал обвинительное заключение, в котором говорилось об ужасных злодеяниях гитлеровцев во время оккупации Краснодара  и их пособников, сидящих теперь на скамье подсудимых. Страшные картины рисовало воображение под воздействием  его речи: заполненные расстрелянными людьми рвы,  виселицы, душегубки... От этого шел мороз по коже, и настроение зала было соответствующим. "Смерть предателям!" - неслось иногда  с одного конца зала. "Никакой пощады палачам!" - раздавалось с другого конца, а председателю приходилось успокаивать зал и призывать всех к тишине. И снова продолжалось перечисление преступлений подсудимых, многие из которых сами были исполнителями казней. 

Покрышкин  смотрел на них  и пытался понять, что они сейчас чувствуют, раскаиваются ли в своих злодеяниях. Но на их посеревших от страха лицах не было написано ничего, кроме животного ужаса перед неизбежной расправой. Они  угрюмо смотрели куда-то в пол, односложно отвечали глухими  голосами, когда этого от них   требовали. Видимо, прав Толстой в отношении этих "людей".  Причина их падения - трусость и малодушие. Среди подсудимых Александр узнал своего знакомого. Это был учитель танцев, учивший его до войны в Доме офицеров. Это благодаря  его урокам Покрышкин лихо вальсировал с Марией в Манасе и поразил своим умением всех женщин. Он был милый в общении человек, и  хороший  учитель танцев. И он так бы им и остался, если бы не война, которая выявила его истинную суть изменника и палача, который лично убивал женщин и детей, докалывал раненых штыком, экономя патроны. Среди замученных фашистами Покрышкин услышал и имя краснодарского врача, у которого он бывал в доме, поскольку был довольно близко знаком с его симпатичной дочерью. Доктор отказался выдать гестапо  советских активистов, комунистов и евреев, которых он знал. А круг знакомств у него был обширный, поскольку он был хорошим врачом. По всей видимости, с ним погибла и его жена и дочь.

   Наконец, огласили приговор. Всего подсудимых было 11 человек. Восемь из них приговорены к смертной казни через повешение, трое получили по 20 лет лишения свободы.   Зал  встретил приговор аплодисментами.  Все-таки есть справедливость на свете! Рано или поздно воздастся по заслугам всем гитлеровским палачам. А пока  его задача - вогнать как больше в землю самолетов с паучьей свастикой. После окончания суда приговоренных увели под конвоем, а всех приглашенных пригласили на  торжественный обед, который устроили в довольно тесном для такого количества людей буфете кинотеатра.

 Когда Александр   вошел в буфет, он вновь обратил внимание на Алексея Толстого. Писатель сидел за столом, мрачный и задумавшийся. Рядом с ним никого не было. Он поднял глаза и увидел Покрышкина.

- А, летчик! - позвал Алексей Николаевич, очевидно позабыв его фамилию, - садись ка сюда, ко мне.

Александр охотно сел за его столик.

- Как твоя фамилия?  - спросил Толстой. - Извини, не запомнил в этой суматохе.
-  Покрышкин.
- Ну да, точно. Покрышкин, - задумчиво сказал граф, - а звать как?
- Александром.
- Хорошее имя у тебя. Как у самых знаменитых полководцев - Александр Македонский, Александр Суворов...
- А еще Александр Данилович Меншиков, о котором вы писали, - добавил Покрышкин. 
- Этот тоже был не промах! - улыбнулся, наконец, Толстой. - Читал моего "Петра"?
- Конечно, Алексей Николаевич, я много ваших книг прочел. Вы здорово пишете. "Аэлитой" в свое время зачитывался и "Гиперболоидом инженера Гарина".
 
Толстой заметно повеселел.

- Знаешь что, Саша, - предложил он, - давай мы сейчас с тобой по маленькой тяпнем и закусим хорошенько. Закусочка здесь неплохая. А я, видишь  ли, толк в хорошей закуске знаю. Граф как-никак!
 - За ваше здоровье, Алексей Николаевич.
- Спасибо.

 Толстой налил обоим в рюмки водку, они чокнулись и выпили. Внутри сразу же разлилось приятное тепло.

- Ты закусывай, Александр, закусывай, - Толстой придвинул к нему прекрасную селедку под шубой.
- Спасибо, ваше сиятельство! - не удержался Покрышкин.  Толстой засмеялся, нисколько не смутившись.
- А знаешь, меня так  до сих пор мой камердинер называет.
- Какой камердинер? - удивился Покрышкин.
- Тот самый, что служил мне еще при царе. Мы вместе уехали, вместе вернулись, он всегда при мне. Да и  хозяин иногда меня называет то графом, то сиятельством.
- Товарищ Сталин?
- Ну да. Давай примем еще по одной за наше приятное знакомство.

Люди вокруг с любопытством поглядывали на их столик. Знаменитый писатель красиво выпивал и с удовольствием закусывал с героем-летчиком, ведя с ним, судя по всему, оживленную и приятную беседу.

- А что, Саша, ты думаешь о роли писателей и журналистов в войне? - спросил Толстой.
- Огромная роль, Алексей Николаевич. Вот только нам, боевым летчикам, обидно, что писатели так мало пишут об авиации.
- Это верно, - согласился Алексей Николаевич, - но это не потому, что вы не заслужили повестей и романов. Просто авиация - слишком сложная  вещь, мало о ней знают наши писатели. Взять, к примеру, воздушный бой. Я считаю, что это настоящее произведение искусства. Военного искусства. Согласен со мной?

Покрышкин охотно кивнул. 

- Ну вот!   А как писатель опишет этот бой, если он не специалист? Я вот недавно прочитал в газете про летчика, который победил в бою, выполнив какой-то мудреный переворот. А что за переворот, как он выполняется, для чего он нужен? Трудно писать обо всем этом, не разбираясь в терминах. Все эти   "бочки", "петли", "иммельманы". Ну ничего! Придет время, напишем и о вас романы.   А вы, боевые летчики, нам в этом поможете. Давай ка еще выпьем за нашу авиацию!