Зеркало

«Это не я ее нашла, это Господь дал то, что я у Него прошу уже давно», - промелькнуло во время рабочей паузы в голове у Нины.
Лариса Ивановна пронеслась с веником и совочком по офисной прихожей – быстренько подобрав песок, принесенный сотрудниками на уличной обуви. И в прихожей, и во всех кабинетах, и даже в уборных было очень уютно – «для людей». И Лариса Ивановна очень старалась – «для людей» - этот уют поддерживать. Сама. Лично.

***
Начинался-то день удивительно! Проснувшись сегодня утром, Нина очень обрадовалась, что уже в 6 утра вполне бодра и не хочет поваляться еще часок, который, в принципе, можно было использовать именно так. Она встала и быстренько приготовила завтрак для себя, прикинула в уме, что это же вполне сгодится на обед старшей дочке, когда та вернется из школы (ага, ещё вчерашние щи есть!) «Вроде бы, спешить никуда не надо – успею всё, даже волосы вымыть и высушить!» - радуясь этому, Ниночка отправилась в душ.
В семь стали просыпаться девочки. Точнее, их надо было срочно разбудить, так как, будучи оповещенной, что «уже подъём», Верочка добровольно встанет после тринадцатой и уже раздражённой маминой просьбы в без пятнадцати минут «пора выходить в школу», а Наденька будет хныкать «Не пойду в саааадик! Не хочу на свою лабооооту» , примерно до без десяти минут маминого «если сейчас не выйду, то катастрофически опаздываю!». Иллюзия спокойного, неспешного утра растворилась в чашке кофе, которую пришлось отставить в сторону. Вера не хочет причёсываться и не помнит, что фартук для урока труда скомкан, а форма для танцев еще не сложена. «Ну сколько я могу за всех думать?» - отчаялась Нина, но делать нечего – снова впряглась в привычное: кто-то один пытается заставить, а все остальные – не сделать. Нарастало напряжение, повышался и тон общения, которому было уже совсем недалеко до крика.
Это очень утомляло Нину. Она уже давно хотела по-другому. Она вообще никогда не хотела, чтобы ее боялись родные дети, да и сколько зароков было дано себе в юности: «Уж я-то никогда не стану на своих детей – кричать!» Жизнь внесла свои коррективы, да…
А ведь и не заметила бы ничего странного, если бы не… кошка. Нинина кошка, чинно прогуливавшаяся по коридору, увидев свою хозяйку, на секунду присела, прижавшись к полу, как бегун на старте, и как рванёт куда подальше! Кошкины лапки разъезжались в стороны на линолеуме, но она улепетывала, скользя по полу, что было силы. А ведь Нина не замахивалась и даже не повышала голос на нее! Она всего-то вышла и остановилась в коридоре, гоняя в голове свои раздражённые думы.
- Кис-кис, - позвала Нина кошку, но та мельком повернула голову в ее сторону и, сверкнув испуганными глазами, пулей метнулась в самый дальний угол.
- Вот дела, - сказала Нина непонятно кому, и ей стало грустно. «Неужели я такая злющая, что моя родная кошка меня боится?» - уныло подумала она.
Верочкина осанка тоже, кстати, стала слегка испуганно-сутулой, а глазки потускнели.

***
Лариса Ивановна здесь – директор. И кто знает, почему ее боятся и при виде ее, такой милой и ухоженной, склоняют головы в работу? Ей-то было одиноко, сколько от себя ни прячься. Но этого никто не знал и, не дай Бог - не чувствовал. Она быстро собиралась с духом, и...
- Вы понимаете, в конце концов, или нет? Этот проект важно проработать идеально! Никто из вас не задумывается, насколько всё серьёзно, ну разве можно так работать? – Лариса Ивановна отчитывала рабочую группу подчиненных, трудящихся над важным и срочным проектом. – Если мы не представляем, как работа должна делаться, то что мы вообще здесь делаем? Давайте тогда пойдем чем-нибудь менее сложным заниматься, например, огурцы выращивать! - В голове у нее как обычно, пульсировала досадная мысль о том, что только она одна действительно понимает, как должна делаться работа. В её жизни идеально было всё: от причёски волосок к волоску до тщательнейшей продуманности каждого рабочего процесса. И даже песка в офисной прихожей никогда не было – хоть осень, хоть зима. Лариса Ивановна всегда обо всем заботилась: «А кто же, если не я? Никому ничего не надо!»

Как назло, застопорился важный отчет – море цифр, которые нужно было проанализировать и избежать путаницы. Эти цифры уже снились Ниночке в кошмарах. Поджимали сроки, а торопиться и суетиться на работе она терпеть не могла.
Вернувшись за свой стол, Нина открыла «Корзину» своего личного электронного ящика и стала беспощадно выбрасывать старые письма, раздражаясь постоянно выскакивающей кнопкой «удалить это сообщение навсегда?» «Кто ее придумал, и так времени нет, так еще и каждому письму два раза поклониться!» - подумала Нина, и вдруг…

«Батюшка, благословите – ставлю себе на предстоящий Пост такую задачу: перестать орать на детей. Ну никак не могу с собой справиться, со своей раздражительностью, гневом… Детские шалости и свойственные возрасту ошибки и промашки воспринимаю как личное оскорбление, и знаете… Все вокруг всё делают не так! Мне кажется, что весь дом только на мне и держится. Муж вечно занят, не любит девочек воспитывать, а ведь они его, в отличие от меня, слушают! Порядок в доме, кажется, никому кроме меня не нужен. Я иногда только и делаю, что бегаю и подбираю, поправляю за ними – так к вечеру умотаюсь, что никакого ресурса, как говорят психологи, не остается на любовь к ним. От этой усталости и вечной спешки – раздражаюсь и кричу на них… Стыдно так потом, а сделать с собой ничего не могу. Однажды сильно заболела и не могла, как обычно, их поправлять, контролировать. Так представляете, батюшка – они хоть и проходили в пижамах весь день, хоть и кушали непонятно что, делали, что хотели – у них лица светились от радости! А сколько всего тогда сделал для девочек муж – когда я дала ему эту возможность благодаря своей временной немощи! А ведь он мне постоянно говорит: отдохни, не суетись так, но я не слушаю. Ну как же так, отче? Я же только добра им хочу, чтобы здоровые были, ухоженные…»

Это было письмо Нины священнику, к которому всегда ездила на исповедь в монастырь, где действительно отдыхала и приходила в себя её душа, где хоть ненадолго отступала эта надоедливая, изматывающая усталость.
- Нина, чем Вы занимаетесь на рабочем месте?! – громко зазвенел прямо в ухе вечно бодрый и раздражённый голос начальницы. – Когда я наконец-то получу от Вас информацию по ценам? Сколько можно ждать? Ну неужели такая большая проблема прозвонить исполнителей и составить отчет?
- Простите, я… - Нина ссутулила плечи. У нее давно была вся необходимая информация, но почему-то не хватало сил собрать ее воедино.
- Что толку? Вы как обычно! Отложили все на последний момент! Неужели я должна лично за всем следить? Когда Вы начнете самостоятельно думать, наконец? Неужели Вам нет дела до того, что благосостояние компании – наша общая задача, а если каждый начнет так халатно относиться к работе, мы скоро разоримся!
Что тогда произошло, Нина толком не поняла. В офисе все побаивались Ларису Ивановну, за её спиной очень недовольно перешёптывались и частенько возмущались насчёт директорской вспыльчивости. Нина не поддерживала эти разговоры, разве что иногда кивала для приличия, чтобы не выделяться из коллектива. Тирада директрисы о Ниночкиных недостатках не прекращалась, но почему-то девушке не стало, как обычно бывало, обидно.

- Ну всё, Нинка, теперь без апельсинки в приемную тебе путь закрыт, - пошутила по скайпу ее коллега Валя. О страстной любви Ларисы Ивановны к цитрусовым был в курсе весь офис, и если нужно было задобрить критиканшу, сотрудники периодически подкладывали душистый апельсин на тарелочку с печеньем и конфетами в приемной. То ли так нравилось директрисе их кушать, то ли празднично-радующий апельсиновый запах поднимал её настроение, неизвестно – но напряжение в офисе падало.
- Да ну, добрая она, неужели не видите? Орёт, но не страшно как-то. Такое впечатление, что она просто хочет, как лучше, но нам не доверяет, как маленьким детям, – однажды все-таки ответила Нина коллегам, «отходившим» от директорского прессинга на одном из совещаний. Её, кстати, никто тогда не понял.

***
- Ты понимаешь, что нельзя обманывать родителей? Ну зачем, зачем ты сказала, что сделала этот несчастный белорусский? Написала наспех, когда я попросила тебя показать тетрадку, а теперь – придется переписывать, потому что получилось абы что. Ну когда ты начнешь думать! А почему не застелила постель, когда уходила в школу? И что за бардак на столе в кухне? Я столько раз повторяла! Уже мозоль на языке повторять! Опять скомкала школьную форму! Когда я тебя приучу вешать сарафан на вешалку?! Неужели это такая большая проблема? – Нина терпеть не могла себя, когда она входила в этот «штопор», то состояние, в котором бросались в глаза и буквально вопили о себе мелкие проделки и недоделки старшей дочери, полностью пряча за собой её многочисленные, между прочим, достоинства и таланты. Она давно хотела остановиться, замолчать, но… уже не могла.
А девчушка собиралась в школу, щедро приправляя этот процесс артистичным нытьём. Всё привычно. Подозрительным Нине показалось лишь отсутствие непреходящего консерватизма в стиле дочкиной одежды: куда-то, по-видимому, запропастился любимый школьный сарафан. На ней была юбка от костюма и вязаный жилет поверх белой водолазки. "Ни за что не поверю",- подумала Нина, - "что она по доброй воле скомбинировала сей наряд."
- Эй, а куда подевался пиджак?
- Ну… в шкафу.
- Надеюсь, на вешалке?
- Ыгы…

Да, как же. Там, где и сарафан – скомкан в дальнем углу шкафа, вперемешку с колготками и кукольной одеждой. Там же, впрочем, и белые школьные рубашки, вот почему на ней нелюбимая водолазка.

Нина столько раз злилась по этому поводу, что и в тот раз… снова нехотя разозлилась, очень стараясь просить про себя, но от всего сердца:
- Боже, спаси меня от злости, Боже, спаси меня от злости, Боже, спаси меня от злости…
Как назло, нагло лезли в глаза разбросанные учебники под столом, конфетные фантики по всему полу, выглядывающая из школьного рюкзака кожура банана, который был взят с собой дня четыре назад.

Срочно! Что-то в душе у Нины сработало в который раз по инерции - срочно убрать, почистить, поправить и прочитать искрометную, блистательную, душераздирающую мораль. Раздирающую душу дочери, ни много, ни мало.

Это повторялось часто, едва ли день обходился без такого традиционного мини-скандала. И это отнимало очень, очень много сил у Нины. Но совсем недавно именно в такие моменты почему-то душа её стала наполняться сочувствием к… своей начальнице, а собственные рассеянность, нерасторопность, склонность отвлекаться и делать много дел сразу, толком ничего не доводя до конца, вдруг становились заметными, практически осязаемыми. Это что получается – Нина слышала на работе в свой адрес практически то же самое, что дома высказывала дочке? Не то, чтобы Нина враз поумнела и изменилась – осознанное только что, прошедшее сквозь сердце, говорило об одном: снова начинается болезненный процесс борьбы. Батюшка молится... Кладёт поклоны, вздыхает о ней, а у нее - очередная схватка с застарелым грехом, коих была уже не одна. Так не хотелось начинать новую прямо сейчас, вот бы отдохнуть, пожить беззаботно ещё немножко! Но теперь никуда не денешься, придется делать ту часть работы, которую за Нину не сделает никто – раз за разом отказываться от желания повысить голос, поспешно отреагировать, отмахнуться, ссылаясь на усталость. А ещё – поддерживать, одобрять, радовать, и… побольше радоваться самой! Последнее было особенно тяжело представить в условиях постоянной «запарки», которая хорошо знакома каждой работающей маме. Однако сейчас утешало то, что и раньше: в этой схватке Нина не будет одинока!

***
Нина не очень хорошо понимала, как она это сделает, находясь под шквалом директорских эмоций и реакций, но ей срочно нужно было выйти в бухгалтерию двумя этажами ниже, и она всё-таки встала со стула. И пошла, чувствуя себя школьницей, которую на все корки отчитали перед классом. Страх – да, конечно. И лёгкое раздражение. Но почему-то не привычная обида. Если бы не было у Нины за плечами нескольких совершенным чудом исчезнувших надоевших ей привычек, например: курить, поздно ужинать, подолгу сидеть в интернете, осуждать свекровь, жаловаться, - она бы, наверное, удивилась отсутствию тихой, затворнической жалости к себе и обиды. Сейчас ощущение чуда стало уже привычным для Нины, вызывающим в ее душе больше благодарности, чем восторга. Может быть, привычка обижаться тоже уходит – так же, чудесным образом? И тогда та привычка, о которой Нина писала батюшке – а вдруг тоже?! Это было бы счастьем в чистом виде для неё сегодня… И Нина уже не просто верила, а знала, что это возможно, ибо для Того, кто такие чудеса творит, невозможного нет.
- Ну почему я должна за всех вас думать?! – звенело в ушах.
Тогда, размышляя дома, Нина не ошиблась: это была она сама – Нина. А если точнее, то Лариса Ивановна была Ниной, а Нина – Верочкой. И у нее так же, как у дочери, ссутуливались плечи от крика и недовольства. Зеркало – от пяток до макушки, в полный рост, от желания самостоятельно руководить всем, под руку попавшимся, до беготни с веником и совочком за каждым наследившим.
- О, Господи! – вздохнула она.
В принципе, больше ничего нужно и не было.
Когда Нина вернулась на рабочее место, на ее столе лежал красивый апельсин.
«Это не я ее нашла, это Господь дал то, что я у Него прошу уже давно», - промелькнуло в голове у Нины, а рука уже щелкала клавишей мышки, открывая файл с отчетом.

***
- Привезла что нибудь, мамочка? – затянул привычную «встречальную» песню хор из двух нежных голосков.
- Тебе, Надюшка, - конфетку от зайчика. Представляешь, прямо перед моей машиной выскочил на нашей лесной дорожке и стал мне ушами махать. Я остановилась, а он мне конфетку дал. А это нам с тобой, Верочка, от тёти Ларисы, - Нина достала из сумки душистый оранжевый апельсин, от которого - нет, ей не показалось - было тепло как от солнца. Интересно, почему?