Мгновение

                Мгновение.


        Здравствуйте. Меня зовут Абдурахман. И я – долгожитель. Мне стукнуло 96. Я всё время двигаюсь. Движение – это жизнь. Моя мать всё время двигалась. Говорят, кто много работает, тот долго живёт. А я говорю, живёт долго тот, кто постоянно в движении, как акула. Потому что нет у неё рыбьего воздушного пузыря внутри, как у всех  рыб. И этот пузырь не даёт рыбе утонуть, упасть на дно, когда рыба спит. А там, на дне, и кислорода нет, или очень мало. Да и вода жабры у них омывать тогда перестанет, если рыба своим движением и плавниками помогать доставлять кислород не будет к жабрам. Вот рыба и может задохнуться, упав на дно. Без пузыря. Или что-то в этом роде. Не помню уже. Старый я, чтобы помнить. А акула, она, и не рыба вовсе, раз живородящая. И детёнышей кормит молоком…или это у китов. Да, совсем памяти не осталось. Ну, так киты тоже не рыбы! Значит. Вот, заработала память. А мой дядя, умер давно, так и говорил, что от работы кони дохнут. Дожил, правда, до семидесяти двух. И помер. Не работал потому что, и не любил двигаться. Как Черчилль. Тот всё время сидел в кресле. Но прожил, кажется, долго. Наверное, всё равно двигался. Когда сидел в кресле…
        А жизнь мне продолжает делать подарки. Вчера, наконец, сделал два полных круга по нашему стадиону. Я лет десять хожу. Живу рядом со стадионом. Внучка выводит, потом забирает обратно. Как в дет. саду. Ей самой уже под шестьдесят. И она – бабушка. Вывела, а сама пошла домой. Говорит, заберу тебя, когда в окно увижу, что сидишь ты, а не ходишь. Обычно, я после первого круга, сяду, отдохну. И за второй примусь. Опять, сяду. Она выходит и забирает. Потому что хожу я часа полтора. И безо всякой палочки! Когда по стадиону. Иногда садится и ждёт тут же, на трибуне. Теперь я, как растение стал. Вспомнил, однажды, слова своего товарища, давно это было. Когда пятилетками страну поднимали. Я, говорит, хочу умереть, лет, так, в пятьдесят. Я спрашиваю, почему? Потому, что после пятидесяти, слабый буду. Мне любой молодой по морде даст, а я сдачу не смогу дать. Как могу сейчас. Что угодно со мной сделать смогут. Лучше, помереть, говорит, в пятьдесят лет. Сразу. Само то!!! Может, он и прав. Кто знает…Здоровый, такой был, крепкий. Один на один с любым мог выйти, а то и с двумя. Молодец! А я что, теперь. Я вообще могу смело в тюрьму садиться. Причём, сразу в карцер, и надолго. Потому что я могу целый день топтаться на двух квадратных метрах. Такая, значит, моя тренировка.
        Да, совсем забыл. Про что это, я. Вчера тоже. Когда после первого круга то, присел. Смотрю, идёт Марат! Я его сразу узнал. Его ни с кем спутать нельзя. Лицо у него такое – круглое. Ни у кого такого лица нет. Я не видел таких лиц ни у кого, за всю свою жизнь! И глаза. Подходит, и говорит – Здорово. Как дела. Как жизнь. Он старше меня года на два. Я его последний раз видел, когда мы играли вместе. Жили по соседству. Вот я и ходил к ним, чтобы играть. В солдатиков. Да марки обменивать. Их два брата было. Ещё младший у него был брат. Не помню, как его звали. Я с Маратом то подружился. И играл. Потому что к нему в гости ещё девочка одна ходила. Как же её звали, соседка. Ну, мы втроём и играли. Я уже не помню, из-за девочки этой я к Марату ходил, или сам по себе. Да, говорит, надо же, встретились через сколько лет.
        Это, сколько ж нам тогда было? Мне лет пять, а ему – шесть-семь…жизнь только начиналась!
        Поговорили мы с ним, о том, о сём. Они через некоторое время перебрались на другую квартиру, и я Марата не видел больше никогда. Их дом весь тогда отдали под какое-то учреждение. И жильцы получили новые квартиры. А он, возьми и скажи, потом, когда за мной внучка то пришла, забирать обратно.
        Девочка та самая, женой его стала, лет пятнадцать спустя, как они переехали. Умерла тоже, давно. Жена.
        В начале, и в конце жизни, значит, встретились мы с ним.
        Ну, всё. Пока. Пошёл, топтаться дальше…