Умом и сердцем

Будь душевней и добрее,
Помни предков, чти родных.
Знай, что с Богом ты сильней,
И заботься о других.

( из стихов, которые исполняют на День Благодарения в США)


Уже с полчаса пожилая женщина, сидя на каменном  крылечке своего дома, наблюдала, как в соседний таунхаус, почти вплотную примкнувший к общему забору,  заносили  свои вещи новые жильцы. Её крашеные волосы цвета жухлой соломы вяло развевались  на  слабом ветру, а в глазах отражался яркими бликами красноватый закат уходящего дня.
 
Почти полностью стеклянное жилище сбоку  долгое время пустовало, что означало тишину и умиротворённость,  и Джулию волновало, кто же теперь будет присутствовать за стенкой, пусть и на расстоянии полуметра от неё, ибо  попорченная новенькая деревянная дверь её дома, свидетельство  неугомонности прежних жильцов, не давала ей покоя. Ещё какое-то время,  посидев в прежней позе с упавшими руками в частых  синих прожилках,   на коленях и пяльцами с вышивкой в них, женщина тяжело вздохнула, как-то недоумённо покачала своей светлой головой и, с трудом  поднявшись,  направилась к  той покорёженной  двери,  и  незаметно скрылась за ней. А новые соседи продолжили заселение.

Странно, но спустя месяц,   Джулии казалось, что по соседству по-прежнему тишина и покой, и никого там нет, а эти люди, что заносили свои вещи тогда, просто привиделись ей в краснеющем небе, что отблесками играло в её блекло-голубых  глазах, которые она жмурила, пытаясь хоть что-то увидеть, настолько яркими были тогда эти заречные всполохи под конец дня, знаменующие наступающие холода следующего утра и вечера.

И всё -  таки,  любопытство пересилило обычную её сдержанность, и она решила узнать, с  кем же теперь она соседствует,  и потому,   однажды  Джулия постучалась в стеклянную дверь  таунхауса, по обычаю затянутую изнутри  ещё и москитной сеткой.

В тот день стояла обычная осенняя прохладная погода. Солнце светило как-то не особенно ярко, периодически напоминая о том, что всё своё тепло и жар оно  уже истратило на летние дни и теперь только способно освещать мрачность наступившего октября, а потом ноября. Но упавшие с деревьев листья ещё шелестели под ногами Джулии, переворачиваясь красными и жёлто- коричневыми красками под дуновениями  слабого ветерка, переносящего ковровое покрытие из одного угла улицы в другой и даже подгоняя пожилую  женщину, направляющуюся к соседнему дому.

 Стук показался ей самой каким-то еле  слышным, глухим. Тем не менее,  внутри раздалось шевеление,  и через минуту на пороге   показался человеческий силуэт, скрываемый всё той же  сеткой, защищающей от летучих гадов и насекомых.  Это был высокий мужчина средних лет. Лицо его скрывала тень, падающая от широкополой шляпы, надетой зачем-то на какой – то платок, в виде банданы. Следом за спиной у него замаячила фигурка подростка, это был мальчик лет тринадцати, а потом  и вовсе раздалось громкое   тявканье,  и на переднем плане, у ног  мужчины нарисовалась  квадратная морда бородатого цвергшнауцера  серебристого окраса, который увидев  гостью,  ещё больше залился звонким лаем.

Удивившись не меньше своего громогласного пса неожиданному визитёру, тёмные низкие брови рослого  человека взлетели так  высоко, что  стали совсем невидимыми, спрятавшись где-то,  то ли под натянутым цветным  платком, либо под самой шляпой,  и он вынужден был задать  вежливый вопрос:

-  Да,  Мэм…?



Посидев теперь в мягком кресле, и даже выпив предложенной воды, под блеклые лучи солнечного света,   что играли   водяными прозрачными каплями в стакане, заставляя их  этим невидимым движением  светиться  всеми цветами  радуги,  и пробивающиеся  сквозь оконные рамы и ложащиеся ей  на  лицо пятнами, почти возрастной печатью, Джулия выяснила, что ей так  хотелось, вспомнила о своей сдержанности и   сказала о себе только, что раньше  была Юлией, что дня через три уезжает в другой штат к дочери и сыну и на этом распрощалась, порадовавшись  за себя, за то, что её имущество, похоже больше вандализму соседей не подвергнется, это были совсем другие люди – отец, сын и их собака женского пола -  Дези.
 
Пока Джулии-Юлии не было,  она была в отъезде, в этом штате, в почти затерянном городке,  каждый день и каждое утро, с рассветом открывалась лёгкая алюминиевая  дверь с москитной сеткой, из неё высовывалась уже знакомая лохматая серебристая морда собаки женского пола, которая сначала широко зевала во весь свой зубасто-клыкастый рот, забавно при этом,  потягиваясь и виляя коротким обрубком хвоста,  потом издавала какой - то малопонятный звук, означающий приветствие наступившему  новому  дню,  и бодро выскакивала на каменные плитки дорожки, выложенной перед таунхаусом. Тут же соскальзывала  на истлевшую почти исчезнувшую осеннюю траву, присаживалась, отливала весь  запас влаги, накопившейся за ночь в её мочевом пузыре, оборачивалась на хозяина, поджидающего её на пороге, радостно взвизгивала и мчалась со всех лап к нему. Допрыгивала до его колен в надетых потёртых джинсах, своим шершавым языком пытаясь дотянуться до его сухих  ладоней,  и так ласково треплющих её  серую  спину и треугольнички  маленьких ушей. Потом они вместе, почти нога в ногу, лапа в лапу,  одинаково мягко наступая на половицы,  заходили обратно в дом. И тут же, откуда-то сверху, со второго этажа, почти из - под крыши, раздавался уже другой приветственный крик. Это проснулся ещё один член из немногочисленного семейства, сын-подросток.

Соседи, живущие напротив или просто случайные  прохожие, идущие мимо  по этой тихой улице,   могли видеть, как  высокий мужчина средних лет, садился за руль старенького автомобиля, слышали, как чихал и кашлял не желающий заводиться мотор, а потом машина  резко срывалась  с места и ещё какое-то время дёргалась и  виляла на  дороге всем своим  металлическим  корпусом, и,  наконец, совсем скрывалась из виду, оставляя за собой только огромную густоту сплошного  сизого тумана, вывалившегося потоком  из выхлопной трубы.

А ещё,  за полчаса  до этого,  к сетке, из-за которой разорялась громким  лаем Дези, подходила женщина невысокого  роста, потом, так же неожиданно, как начался,  лай утихал, и дверь за гостьей тихо,  но с лёгким  скрипом закрывалась, и только за краем  тюлевой шторы  можно было успеть заметить голову мальчика – подростка, отпрянувшего от окна, как только раздавался стук закрываемой двери.

Уже начиная с вечера и  до поздней ночи,  в окнах таунхауса продолжал  гореть мягкий свет, за плотными занавесями  перемещались какие-то угловатые  тени, напоминающие людей, иногда раздавались звуки музыки, перемежающиеся с гавканьем маленького неугомонного  пса, а потом всё неожиданно затихало.  И весь затерянный городок тоже  погружался в ночной спящий мрак, никто не видел, как под холодеющим покровом светящейся луны возвращался домой мужчина средних лет,  и даже его верная Дези так крепко спала на своём плюшевом пуфе, свернувшись в уютный   клубочек,  что   сквозь собственный же храп и тихое  повизгивание, сквозь одолевающие её   мысли не слышала  тяжёлых уставших шагов вернувшегося хозяина.

Вот так и жило это семейство, состоящее из двух человек, взрослого и маленького мужчины  и собаки, до самого возвращения Джулии. Аккурат, ко Дню Благодарения.


Жжж

Пусть в День Благодарения
К вам счастье постучится.
И как судьбы забвение
Вдруг чудо приключится.


Счастье  в двери к Джулии, которой в этот год стукнуло семьдесят,  постучалось в лице её нового соседа и его сына-подростка.

Дети -  Саша и Лена отправились на Родину,  там были дела, и мать на эти дни  осталась одна.

Да и давно уже Джулия, ещё,   когда была Юлией,  проводила время в одиночестве, сидя с вышиванием у телевизора. Она не сильно от этого страдала. Замкнутый характер, ещё с детства,  не позволял пожилой женщине вдаваться в тоску и печаль и теперь, когда она по большей части оставалась наедине с собой. Как-то  не возникало у неё особой  потребности  в общении  с  кем-то ещё, после смерти мужа. Тот так и остался покоиться на местном  кладбище в городе, где они познакомились и потом поженились. И сын и дочь, когда наездами посещали места молодости своих родителей, всегда с цветами в руках отправлялись на могилу к отцу. Там, сидя за низенькой оградкой, на  выкрашенной в зелёный цвет, обшарпанной скамейке, состоящей из двух  полинялых досок, покрытых теперь сухими пузырями остатков краски, они вспоминали свои юные и детские годы, проведённые в той стране, которой давно уже не было и состоявшимся  концом которой они стали свидетелями, когда чуть позже,  вместе с матерью вынуждены были покинуть родные края, и  бежать на Запад, поселившись временно  на Туманном Альбионе,   а потом ещё дальше, преодолев  расстояние в  моря и океаны по воздушному пространству,  высадиться на чужом материке и хлебнуть чужого счастья, потому что своего,  свои же и лишили.
 
Отца, решившего тогда, как и многие,  заняться лёгким  бизнесом, успевшего провернуть пару тройку афер и заработавшего немного денег, не как другие, сколотить огромный капитал не вышло, уложили в эту могилу, так называемые, коллеги по цеху,  у которой уныло с печалью в глазах  сейчас сидели его выросшие  дети на скамейке.  Но те  предприниматели  честно не оставили  на бобах его жену и малолетних дочь и   сына, которому на тот момент было всего десять.  Что дало возможность вдове позже  приезжать сюда и следить за домом, который  записали   на её имя. И иногда привозить Лену с Сашей, чтобы те  не забывали места  своего рождения.  Правда,  патриотов из них Юлия  не пыталась сделать, а воспитывала на новый лад, чтобы не пропали  в другой жизни  и другой  стране, сумев привить им обоим свою обособленность в характере, что значило, если останутся, как она,  на старости лет одни, печалиться не будут.


Жжж

Так получилось, что в молодости Юлия не видела особой роскоши, кроме как побывав на школьной Новогодней ёлке в Москве в Кремлёвском Дворце съездов,  жила, как и многие советские  граждане скромно, без размаха. Окончила музыкальную школу и стала давать уроки игры на фортепиано  в местном клубе. Музыканта знаменитого  из неё  не вышло. Ей была уготована судьба рядового человека из советского государства, ибо талантами девушка  не отличалась никакими. Карьера профессорской дочери тоже  ей не угрожала, она была из рабочей семьи, где по обычаю отец, работающий сварщиком на заводе,  пил, а мать била его и ругала, периодически выгоняла из дома. И сначала всё так и  было. Юлия удачно  вышла замуж, родила одного, второго ребёнка, но тут  грянуло… !  Произошло то, чего не ждал никто. И неожиданно  дочь  рабочего и  бывшей крестьянки,  жена и мать уже двоих детей стала богата и состоятельна,  и стала называться даже не гражданкой, а  дамой.

У этой дамы, как в настоящем дворце появилась даже прислуга, а у мужа, успевшего поносить пиджак знаменитого  малинового цвета – охранники. Но в душе Юлия продолжала оставаться той неопытной советской «училкой» из педучилища. И вся та  роскошь, что  окружила теперь её, не меняла впитанной с молоком матери крестьянской закалки.
 Весь налёт светской дамы утыкался в узенькое пальтишко  ярко-розового цвета, купленное за баснословные деньги, заработанные её мужем,  теперь бизнесменом, где-то в фирменном кооперативном магазине, переделанном под новомодный  бутик,  и  очки для чтения, неожиданно понадобившиеся женщине, которой стукнуло уже сорок,  стоимостью, составляющей   половину теперешней средней заработной платы по Москве, но опять – таки с оговоркой, произведённые в российских  городских подвалах, называемых  почему-то некоторыми  Парижами  и Лондонами  вместе взятыми. Но таких расходов требовал статус, жены мужа в пиджаке от кутюр. И ей так всего этого не хватало в те,  теперь уже далёкие времена, когда вместе  со всеми гражданами той страны, она считала себя всё же самым счастливым человеком на планете, но у неё не было таких шальных денег, таких бриллиантов в ушах и на пальцах,  из-за которых положили её любимого Толика его же соратники по бизнесу, а она сама вынуждена была податься в бега, вон из страны, где начиналась иная жизнь, но в которой ей теперь опять  не было места.
 
Но прошло какое-то время, всё стало забываться и успокаиваться, жизнь налаживалась, у тех, кто сумел задержаться  здесь и у тех, кто вынужден был покинуть пределы,   и у Юли появилась возможность навещать родные  края, приезжая сюда за дивидентами, что приносили теперь старые дела, а  правильнее, делишки   покойного  мужа.

И хотя она продолжала разыгрывать  из себя великосветскую даму, что-то внутри её крестьянской души не ладилось. Выйти из состояния новоявленной львицы полусвета никак не получалось, то есть,  вылезти из того ярко-розового пальтеца и снять фальшивую оправу, за которую уплачена была та сумма, зашкаливающая за понимание разумного человека, но внутри что-то мешало получать удовольствие по полной, какой-то червячок постоянно точил и гложил её  сознание о том, что всё же преступила…     И  Юлия старалась  чуть не замолить свои грехи, уже и церковь посещая, определившись с местным православным батюшкой, благо  они, эти служители религиозного культа   теперь не были  тем советским дефицитом  наравне  с    красной и чёрной икрой    в новой стране, а даже,  наоборот,  в модном тренде пребывали. И прихожанка жертвовала не только церкви, в которую она регулярно ходила на исповедь, к батюшке, как к отцу родному, почти кровному,  но и старалась по его наущению  ещё какие дела благие вершить. По всему видно,  ни  мало -  то успела нагрешить бывшая советская учительница музыки  вместе со своим покойным мужем, на котором теперь не то, что  пиджака то не было, а и вовсе  тапочки натянули ему на его   окоченевшие ноги,  но не малинового,  а совершенно  белого цвета, когда провожали в последний путь  к тому месту,  где стояла теперь тоже не понятно от старости лет,  какого цвета скамейка,  и на которой сидели  периодически то вдова, то теперь его повзрослевшие дети – сироты.

 
жжж

Задолго до того Дня Благодарения, когда чудом для Джулии оказалась индейка,  принесённая с собой её новыми  соседями, постучавшимися к ней в дом,  она всё усиленно искупала свои грехи, как только оказывалась на своей родной  земле, рассказывая почти каждому о своих страшных снах, как явился перед ней сам Господь, и как она вымаливала на коленях у него прощение за свою мать, которой уже не было в живых. Как видно ещё и у матери Юлии совесть оказалась не чиста, ежели,   даже во сне дочь просила за своих почивших родителей. Но никто достоверно не знал,  в чём провинилась Евдокия Ивановна, как и какие же грехи замаливала её дочь. Но старалась та изо всех сил,  просто, можно сказать, из кожи лезла вон, выискивая для себя дела позначительнее и людей, кому желала помогать,  пообездоленней,  нечто, таких бедненьких, несчастненьких, которые,  по её мнению, нуждались в её поношенных и ненужных уже ей самой вещах, которых она могла приютить у себя в квартире,  в  той,  приобретённой путём знакомых махинаций с недвижимостью, в те времена, когда был ещё жив её многострадальный  супруг, оказавшийся менее удачливым, чем его собраться по бизнесу…

Но,  уже находясь в другой части света, в дали от родных берегов,  у неё не было необходимости надевать на себя маску благочестия, тем более, что Джулия считала, что почти полностью отчиталась за пройденное перед Господом, и он теперь уже наверняка помилует её и пощадит, когда наступит и её час последовать за мужем.

 Поэтому – то она и удивилась приходу соседа, у которого она ещё в самом начале  их знакомства  посидела со стаканом воды и узнала всё то, что её волновало больше всего, её дверь, в случае чего. Больше женщину ничего не интересовало. И поэтому,  когда она  ходила в гости к знакомым,  то   выглядела по обычаю,  таким безразличным животным, молча жующим одну и ту же солому-жвачку, рассказывая одно и то же, о  своих больных  с сорока лет ногах, про свой участок у дома, на котором она выращивала,  какие-то овощи и ухаживала за фруктовыми деревьями, посаженными её сыном. Ещё на повестке её однотонных  речей обычно было её сердце, поражённое мерцающей  аритмией. И этот факт тоже волновал её больше всего, что было, конечно же, закономерно. Человек она была уже  не молодой, а жить и как можно дольше всем хочется.

 Ну, собственно, и все, что интересовало Джулию…  Ах, нет…  Было у неё ещё хобби, любимая вышивка  крестиком. Вот об этом она тоже с удовольствием говорила с соседями и знакомыми, показывая свои многочисленные работы в пластмассовых  рамочках под дерево,  развешанных  на стенах её дома.
 
Это не были,  какие картины-шедевры. Женщина просто покупала в ближайшем магазине наборы для рукоделия  с уже готовыми нарисованными шаблонами, оставалось только выбрать то, что было  по душе и вкусу и уже дома, сидя в кресле перед телевизором  с иголкой и пяльцами в натруженных  руках,  крестиком расшить нанесённый   узор. Что значит,  заполнить пространство на канве и своё свободное время.
Иногда ещё Джулия,  что-то читала, вернее, слушала на ночь глядя, уже оставаясь в разложенной кровати, аудиозаписи каких-то книжек, но об этом она как-то мало говорила. Так что никто даже и не знал ничего об  её литературных предпочтениях.


Жжж

В  сей день благодарения
Я напеку печения,
Раз праздник есть в другой стране,
Что б,  не отметить его мне?

Я и тебя хочу поздравить,
А,  правда, здорово представить:
Я запеку еще гуся,
И будет есть его семья!



Не смотря на то, что Джулия уже долгие годы или,  даже смело можно было говорить, большую часть своей жизни прожила на две страны и, если не впитала с молоком матери, то успела усвоить традиции американского народа, отмечающего каждый четвёртый  четверг  ноября День Благодарения…..  день, когда  все люди, побывавшие в сложных жизненных ситуациях, благодарят Бога за ту благосклонность, которую он проявил к ним, не оставив без помощи в трудную минуту, праздник ставший теперь условно религиозным,  больше традиционным, но тем не менее празднующимся  каждый год.

Появление отца и сына с блюдом в руках и дымящейся и нашпигованной, как положено яблоками и брусникой,  индейкой на нём, вызвал гвалт удивления у пожилой женщины. Тем не менее, ей ничего не оставалось делать, как пригласить соседей в дом, коли уже те стояли на пороге.

Разумеется, Джулия  не замедлила  провести  почти экскурсию по своим многочисленным работам, развешанным на стенах, с гордостью показать и рассказать в связи,  с чем сделана та или иная вышивка, украшающая её дом, потом они поговорили почти ни о чём, правда, Юлия  успела похвастаться ещё  и  фотографиями, хранящимися в её компьютере, на которых была она и её дети, на отдыхе в другом штате, и ещё где-то далеко от этих мест, то ли в Мексике, то ли в Испании, где сын её купил участок и готовую  фешенебельную постройку, куда они почти каждое лето отправлялись на отдых.

- Это я  купаюсь…. А это Тоша, собака Саши и Дины…  нет, у них  нет детей, они бизнесмены. Им не до этого, а так хотелось бы, пока я ещё жива, поняньчить внуков…

Но у Юлии всё - таки уже  был внук, Билли, сын дочери Лены, которая давно разошлась с мужем и жила недалеко от брата. Она была тоже успешной бизнес – леди, постоянно находилась на связи с матерью,  общаясь с той  по скайпу. А ещё у Лены были просто золотые руки. Это качество  досталось ей  в наследство от Джулии, которая не чуралась взяться  ни за молоток, а потом и за дрель, и сделать в доме всё, что необходимо. Этот дом, в котором жила и  Лена раньше, они благоустраивали вместе, своими руками, почти,  что без посторонней  помощи.

 Надо отдать им должное, не каждая женщина способна ещё и фундамент собственного дома заложить и возвести на нём стены. А они, мать и дочь, это сделали. И Лена позже и свою квартиру, которую она купила себе, тоже сама же и переделывала на свой вкус, перенося и возводя новые бетонные  перегородки,  и создавая,  таким образом,  уют для себя и маленького тогда ещё Билли.

Дети довольно часто навещали свою мать, на недостаток внимания Джулия не могла пожаловаться. Но были они один в один в мать -  не общительные, скрытные, как-то в себе и всё больше,  для себя. И хотя вроде интересов у них было побольше, чем у Джулии, в силу их рода занятий  и возрастных особенностей,  но,  тем не менее, ограничивались или заканчивались  они на своей семье.

Что значит,  их тоже интересовали окружающие люди с их жизнью и проблемами постольку- поскольку, чтобы те не мешали их существованию, как и Джулии, важно было,  дабы дверь им их не попортили,  в случае чего.

Тем не менее, это мир огромен, он не ограничивается   одним домом, и  одной семьёй, которая тоже как-то создавалась и росла количественно, не заканчивается жизнь даже этим штатом и этим захолустным  городком, и Джулия знала это, но всё равно  пыталась,  как могла не допускать никого в свой мирок с вышивкой крестиком  и телевизором. Её вполне устраивали типично соседские отношения с окружающими, не выходя за рамки просто знакомых или ещё лучше, просто прохожих.

Страдая своей имеющийся  мерцающей аритмией, она самостоятельно вызывала  бригаду «скорой помощи», если вдруг ей становилось плохо, сама шла на приём к врачу, выписывала у того таблетки и потом сама же за ними и ехала  в ближайший центр, короче, пожилая женщина, которой стукнуло семьдесят, была очень даже самостоятельна,  ни в чьей помощи и поддержке не нуждалась и такое же отношение проецировала на посторонних людей, за исключением своих собственных детей и внука.

Более открытый и разговорчивый,  её нынешний сосед,  говоря как-то ей  о том, что ему, возможно,  понадобится помощь хирурга, но он не уверен, выживет ли, оказавшись на операционном столе, и рассказывая о том, что  его волнует судьба его сына-подростка, а не собственная,  видел скользящее равнодушие в глазах Джулии, граничащее с безразличием к тому, что не касается её сердца и её  больных ног.

Но это  было гораздо позже, уже после того Дня Благодарения, когда они вместе посидели за одним столом, на который водрузили принесённое блюдо  с традиционной индюшкой,  и поговорили ни о чём. Уже после этого чудо-визита, мужчина, узнав некоторые подробности жизни своей молчаливой соседки, посылал частенько своего сына-подростка, узнать,  не надо ли чего женщине, справиться о её самочувствии, зная теперь, что она практически всё время  одна находится  в своём огромном доме, за исключением тех дней, когда наведывались к ней сын или дочь и привозили с собой  маленького  смешного  пёсика по кличке  Тоша. Тогда этот дом рядом  оживал, потому что слышны  были,   почти из - за стенки,   такие же звуки, как и в таунхаусе -  громкий лай собачки, привезённой на побывку к матери, какое-то шевеление, означающее бьющую ключом жизнь… А так, обычно  там царствовала глухая и почти мёртвая тишина, сквозь которую не прорывалось даже  человеческого слова, будто давно пожилая женщина выпала из этого  мирного существования, чего так на самом деле опасалась,  ревностно следя за своим здоровьем, только дикторы с экрана в подтверждение о том, что ничего ещё не закончилось, докладывали об остановке  в стране и мире, но их речь для Джулии звучала только фоном, её по прежнему,  интересовала только она сама и её семья. Никаких мировых проблем, природные катаклизмы, войны и насилие, всё происходило помимо неё.


Жжж

Вошедшие всё же  почти в привычку  их  взаимные визиты друг к другу по – соседски,  ничего не меняли в поведении и в глазах Джулии. Она могла сама неожиданно наведаться в гости в таунхаус, увидев горящий до поздней ночи свет в окнах, посидеть на диване или в кресле, попить предложенного чая, и так же не заметить  вокруг себя  абсолютно ничего, ни той скромной обстановки в этом доме, ни того, что иногда ей наливали только чай и не предлагали по обычаю печенья или чего-то ещё съестного, что было на кухне, не замечала пустых полок в холодильнике, когда мальчик-подросток с размаху открывал дверцу этого ледяного шкафа, с желанием гостеприимно что-то достать оттуда, а там совсем ничего не было, кроме двух-трёх  завалявшихся засохших пакетиков из супермаркета….

 Джулия гостила у них ровно  до того момента пока шли разговоры о делах ремонтных, о том, что за погода и как у неё на эти перемены ноги опять болят, как гулко бьётся сердце в её груди, напоминая   об имеющемся недуге, а вдруг инсульт, не дай то бог…  Но  при малейшем,  даже намёке поговорить о чём-то другом, пусть и в тему её интересов, но там, где она не участвовала, глаза ей потухали, голос становился совсем не слышным,  интонации переходили в неприязненно-отчуждённые, и она на самом деле выпадала из общения в тот момент, не уставая  всё повторять, как  ей важно, чтобы была здорова она, её  сын и дочь, и внук Билли, чтобы питался нормально в армии, куда его неожиданно забрали, а она, его бабушка, возила  ему в часть тёплые носки и пирожки с капустой, а больше ей, Джулии, ничего и не надо в этой жизни.
 
Грехи свои она давно замолила, во время своих наездов на бывшую  родину, которой не стало, а почему, этого она тоже не знала и знать не хотела,  как и не имела ни малейшего  понятия, чем  же занимаются  её соседи  в этой  жизни, из которой только мелькало, что не всё у них так же однозначно и хорошо, как в семье Джулии-Юлии. Но она привычно не задавала лишних вопросов, не потому что считала это как-то не этично, а потому что не желала участвовать в чужой судьбе, как и в жизни той страны,  в которой она родилась и выросла, но которой  больше уже нет и не будет, да и её там тоже давно нет.

  - Так, зачем?


Так зачем интересоваться,  чем-то  теперь, когда всё уже случилось, почему так оно вышло, почему так несправедливо  с некоторыми обошлись свои же бывшие сограждане, отвернувшись фортуной удачи, ведь и её мужа не стало, но она – то Юлия, а теперь Джулия,  жива и пока что, слава богу,  здорова, только вот, ноги, да сердце, да ещё грядки с овощами за окном и яблоньки, посаженные её Сашей, а что за забором, откуда часто неслись музыка  и смех, лай  собачки Дези… это пожилой женщине  было не то, что не интересно, а  и малопонятно.  Тем не менее, хоть и  удивляясь,  она охотно отвечала  на  их расспросы о состоянии её здоровья и дел на сегодняшний день, даже рассказывая  чуть-чуть о своей жизни.


жжж

Как-то по привычке заглянув на огонёк, которым светилась маленькая лампочка в таунхаусе, стоящая на низеньком столике у кровати в спальне, соседка уткнулась в непривычно - мрачное выражение лица мужчины средних лет, но он так же по обычаю, открыв двери на стук, первым делом поинтересовался тем,  как провела ночь пожилая дама, ведь за окном бушевал со вчера ураган, сносящий на своём пути, если не  всё живое, то,    во всяком случае, оставляя за собой следы своего разошедшегося не в меру безобразного поведения, размыв  дороги, превратив их в текущие потоки грязевой  воды вперемешку с мусором, скинув с деревьев сучья и ветки и уложив их в беспорядке на тропах лесных и  раскидав по бездорожью. В общем, природа буйствовала и не давала покоя абсолютно никому, без исключения.

Узнав, что ноги, конечно же,  ноют, что спала  она плохо, как бы мимоходом мужчина   сообщил Джулии:

-  А  у меня вчера, представляете,  вытащили портмоне… Как же надоели эти искатели счастья в чужих карманах, - в сердцах добавил он   и грустно улыбнулся.

Но пожилая женщина неожиданно в ответ как-то глуповато захихикала, хотя  в голосе соседа не была ни доли  обычной  иронии.

- Ничего смешного, Джулия, это были наши последние деньги с сыном в этом месяце, всё, что я заработал… - Какая-то жёсткость проскользнула в его голосе,  тут же создав напряжённость  в  и так заряжённой  разрядами  молний и грозой,   атмосфере.

Сказав это,  он тут же почти кожей, почти воочию,  ощутил ту ситуацию в  тот момент, когда его сумка, висящая сбоку на поясе,  стала неожиданно  очень лёгкой,  почти невесомой, вспомнил, как его  сынишка помчался вслед  удаляющейся  молодой  паре   с криками о помощи, думая, что это они украли их деньги…. Перед глазами всплыли сочувствующие,  понимающие глаза совсем чужих ему людей, которые оказались ни в чём не виноваты… парень, который готов был раздеться до трусов, уже задравший рубашку и обнаживший сильно волосатый плоский  живот,  чтобы показать, что он не вор, медленно вынимающий из карманов свои вещи и демонстрируя  их мужчине средних лет, что нет ничего лишнего, ни  его…

 Вспомнил, как на душе, не смотря на произошедшее только что, как-то полегчало и потеплело одновременно от того,  что люди, молодой человек и его,  согласно кивающая головой девушка,  которых он видел  первый раз в жизни, и возможно, и  что,  скорее всего,  никогда больше не увидит,  с таким пониманием отнеслись к нему и к сыну-подростку, который уже  попросил прощения за свою оплошность...

А сейчас он видел перед собой  только вечную пустоту в глазах человека, которого это не касалось, которому это было  не интересно, а оказалось даже смешным. Чем руководствовалась в своей жизни эта пожилая женщина, умом или сердцем, которое билось у неё чаще, чем у других, у тех, у кого  не  было мерцающей аритмии? Почему всегда эта отстранённость и отчуждённость в лице и в голосе, когда не её тема, ни  её жизнь?
 
Мужчина средних лет совсем не хотел задаваться этими вопросами, он не знал на них ответа. Он знал только то, что каждому человеку, хочется, чтобы и  его спросили:  А,  как  у него дела, как  его здоровье, хоть и всё нормально у него, и может быть, даже  здоров как бык,  чтобы не посочувствовали, а поняли, что тяжело, остаться без заработанного. И вовсе никто  не ждёт  помощи материальной, а только   лишь того,   слова доброго, что и собаке приятно. Ситуация от этого не улучшиться сразу, но будет,  как тогда,  в ту минуту, когда на душе потеплело, хоть и карман опустел…



жжж

Но чтоб в судьбе у вас
Всё было так красиво.
Умей друг другу ты сказать:
За всё тебе «спасибо».

Вскоре так  же, как и всё, что происходило  незаметным   для Джулии, случайно    не стал зажигаться свет в окнах,  почти сбоку, не слышалось весёлого повизгивания серебристого цвергшнауцера женского пола,  и голосов больше человеческих не раздавалось   почти за стенкой,  в таунхаусе….  Странные люди с индейкой на подносе, чуднО  появившиеся  в День Благодарения,   давно уехали, благо,  и дверь не попортили Джулии, чего она больше всего опасалась, когда они только-только   объявились  в их  окраинном заштатном городке, но она даже не узнала, ей это было не нужно, а зачем они вообще,  тогда постучались к ней в дом и зачем интересовались её здоровьем, её больными  ногами и сердцем, которое она так берегла, желая прожить как можно дольше, но так и не открыла его  навстречу  людям,  разуму и жизни, которая прошла у неё в таком тихом, зачем-то желаемом,  одиночестве, к которому   она приучила себя и своих детей. Они тоже никогда не спросят ни у  кого, «А как у вас дела, как ваше здоровье…», не скажут  того слова,  от которого и собаке приятно,   вполне достаточно,  что у них всё хорошо…

 А   им самим   на прощание, если что, кто-то   пожелает  «Всего вам  хорошего» ? Очень  хороший вопрос,   на который  тоже  нет ответа…..  Или всё же он  есть..?