Ворованный воск

Ковш, цинковый ковш. Его размер и объем отточен,
но время искусно вылепило его под свои мотивы.
Точностью владеет оно что ли?
А душа..

Какова прочность души? Материализм. Я сделаюсь Гераклитом
на две минуты или же стану вперед, где Фалес из Милета. Может,
я и есть Фалес? – только века двадцать первого. Зачем же
мерить на прочность составную души. Я возьму только оболочку,
положим, она есть. А если ковш будет наполнен горячим воском,
вот если я его оставлю там, в ковше, хотя бы наполовину
заполненным. Какова прочность его будет в затвердевшем виде? – вот только стоит взять предмет прочнее, ударить по застывшему – оно треснет, однозначно треснет.
 Расколотость его захватит, как паутиной омертвит.
А если облить душу воском, сделав оболочку, некая защита.
Проснешься рано утром, а она в паутине. Взял кто-то да схватил все защитное, природою сотворенное, чувству подчиненное!
Удар был согласован с желанием, так вывалила изначальная силовая позиция.
 Вот что кажется мне, надеюсь, только кажется: что переосмыслить все случившееся невозможно. Регенерирующий способ бессилен. Остается «паутина», искромсанная оболочка души, а за ней..?

Количество клеток в мозгу – равно количеству звезд во Вселенной. Что же, если: количество клеток в мозгу равно количеству звезд во Вселенной, а также равносильно количеству альвеол в легких – безумно! Двинутый биолог, философ «находчивый».
Как же это? – Известно и просчитано количество альвеол в легких. Да причем тут легкие вообще! Душа – что она?
«Душа – Я», «Душа – материя» и т.д. Для каждого его собственный дух – это и есть восприятие его. Как воспримешь существование ретивое, таким оно и останется, пока дышишь.

Взвестись захочется, вот только не выходит ничего.
Оплетена-то душонка, открыта для каждого, с противным длинным носом. Как на произвол судьбы - хватается за нее, кто хочет, бросает в нее что хочет, слова-булыжники, мнения одноликие.  А это ведь те самые, бездушные. Они-то покрыли воском восемьдесят девять процентов своего душевного состояния: восемьдесят девять процентов – воск, одиннадцать процентов – дух, как таковой. Их бить, а за самое жизненное не дернешь. Тебе жить в открытую – так и помрешь.
Разрежет тельце синюшное «холодный доктор», увидит растерзанный пейзанский сумасброд, холодность его умчится с теплом, покинувшем плоть.  Как если бы воспринялось все наоборот: созваны были родственные корни, близкое общение, люд пригретый – смеху-то было бы, весь морг к веселию да сошелся б .   
Любить тебе захочется, безразрывно. Ну а следом по омраченному коридору, в полумрачную, озябше-восковитую комнату, направляясь к ящичку (выдвижному), с биркой на ноге.


Самодельные иллюзии наши, заживления, лечения эфиром-любовью – это сплошное бездействие в сравнение с тем, что случится или случилось.
Так что же это? – обречен на смерть. – Нет же, совсем нет!
Ты обречен на долгие-долгие мучения, которые сведут прямиком в могилу, пря-ми-ком в мо-ги-лу. Холодную, как душа того, кто изувечил тебя. Будут поиски протекции, но следом уйдет желание к светлому. Стремление исчезнет позже, чем исчезло естество.

- Кто я такой, что могу рассуждать о смертельных ранениях? 
Я не доктор. Может, я тот, кто создал мир своей израненной душе, и мне болит каждый день. Я не волью в себя воску, а если сделаю это, то умру от несовместимости с моей душой; ведь когда человек рождается, уже Нутро его покрыто вощинным внешним шаром.
 Много смертей мы знаем от отчаяния? – Очень много.


Мука телесная – это пятьдесят процентов добить человека до смерти, а пятьдесят оставшихся – ретивое состояние, смертельная брань. Я снова в замешательстве, спрашиваю себя, «Что, если составить апогей смертельного состояния?» - беря два положения, сквозь которые не пройти. Они не материальны, они – что-то высшее, что идет нога в ногу с днями, с нашей крошечной, обмякшей, зачастую лицесферной, а реже одинокопонимающей жизнью.
   Можно жить обманутым кем-то, но это такое же лукавство.
Жить, обманутым собой, примерно шесть-восемь десятков овощных лет. С ключом-декламацией: «Обманут собой, я овощ несчастный!» Случится так, что кто-то, возможно, согласится разделять твое бытие с собственным, приняв свое сухое, уродливое, смятое тело с твоим – это крупное везение.
Вы будете добивать друг друга пройденным этапированным несчастьем, созданным из крупинок-проблем. Это сравнимо с ежедневным приемом лекарств. Так вот каждое утро, пройдя на кухню, выпивается горсть проблем, можно запить водой, чтоб не подавиться и не умереть раньше назначенного срока. Есть малый страх перед смертью, но это не смерти боязнь, а ошеломление потерять возможного счастья-кроху. Страх мешает наслаждению, несомненно! Идет борьба, в которой человек лишь мешок, наполненный воздухом. Вес имеет исключительно мешок.
  Тем же можно купить топор, калечиться каждый день, всю жизнь – это будет всего пятьдесят процентов боли. Самоисповедание бесполезно. Закрыться в кельи, замереть с листом бумаги в руке, пожелтевшем от времени, как и ты сам.
Желтый оттенок кожи лица соответствует внутреннему дисбалансу (наличие болезней), лишение уличного света, пожертвование освещению свечи.
 Самым приятным, наверное, окажется жизнь в келье, имевшей окошко, чтоб иногда, сидя на стуле, глядеть в его аморфность, расплывчатость, испорченным зрением в заточении беленых глаз с сосудистым переизбытком. Такое же испорченное тело в малопроветренной коморке. – Что же это? – А это пятьдесят процентов твоей боли, брошенные на время от физической.
 

Ищешь спасения, утехи с Ничем. Отсутствие ножа поблизости для ранения остатков душевного, а его появление станет твоей участью. Придет время, что загнешься уж совсем, произойдет вонзение, резкое, иссушенное смертью, с Твоей руки, такой собственной, как покалеченное твое Завтра.
«Сиди с ним рядом ночью,
Сиди с рукой кровоточащей..»


                Яцек Брех