Про художника-изобретателя

Думаю, что известное деление людей на физиков и лириков, специалистов - на технарей и гуманитариев, если и может быть справедливо, то только отчасти. Тысячи подтверждений есть тому, как в одном человеке одинаково сильно бывают представлены, как одни, так и другие, способности. Наиболее ярким примером такого двуединства, наверное, Леонардо да Винчи является. А достижения и творчество нашего Михаила Ломоносова - разве не бесспорные тому доказательства? Да у большинства из нас, если не у каждого, есть или родственники, или друзья, или знакомые, в которых различные творческие начала не только не противоречат друг другу, но и гармонично сочетаются. Именно об одном из таких людей, человеке, который уверен в том, что творческие находки – в картине ли, в стихотворении ли – сродни изобретению в науке, технике, этот рассказ.

С самого детства задумал он стать художником, много рисовал, мечтая обрести такое мастерство, которое позволило бы ему осуществить заветное желание – суметь передать холсту всю красоту воспетого поэтами, находящегося за пределами Армении, но являющегося её многовековым символом, величественного Арарата... Однако отец мальчика эти его устремления совсем не поддерживал, не считая живопись серьёзным, а потому и перспективным для своего сына, занятием...

Прошли годы... и некогда родившийся в грузинской столице, в роддоме номер один города Тбилиси, но выросший на земле своих предков - в Армении, мальчишка стал инженером, учёным, автором сотен изобретений и научных статей, главой, проживающей в Ленинграде, армянской семьи. И давно стали называть его по имени и отчеству, с разной, правда, степенью успеха, выговаривая, содержащее аж три буквы "р", двусловие… И всё-таки детская мечта, несмотря на полную уже седину, профессиональные почёт и регалии, его не покидала, и он поступил на рисовальные курсы при Академии художеств, и не один год "просидев за партой" и "простояв у мольберта" вместе с совсем молодыми людьми, годящимися ему по возрасту «в дети», причём «в дети» не ранние, успешно эти курсы закончил. И, продолжая работу в НИИ, писал новые и новые картины, стал постоянным участником престижных выставок, в отборе произведений на которые, искренне переживая это обстоятельство, раз за разом превосходил своих недавних учителей. В отзывах о его картинах он получил и новое, в дополнение к научным, неформальное звание – "мастер цвета".

Наверно, взгляд художника, сам по себе уже особый, а помноженный на качества учёного-исследователя, да еще, впридачу ко всему ещё и на весьма брутальную внешность, и вовсе приобретал качества исключительные. Что касается его внешнего облика, то устойчиво вспоминается почему-то Армен Джигарханян в роли главаря банды Чёрная кошка из известного фильма "Место встречи изменить нельзя". Молодые женщины при общении с ним, как было известно из «сарафанного радио», смущались, так как переставали чувствовать себя одетыми... А однажды, когда его подвозил на своей машине наш коллега по работе, случилась небольшая авария. Наш коллега потом рассказывал, как почему-то, без всяких на то оснований, уверенный в своей правоте, другой, участник инцидента, шумно требовал от нашего коллеги компенсации причинённого его машине ущерба. Наш коллега, спокойный, обстоятельный и знающий человек, пытался, как мог, "развеять" ложные трактовки происшедшего неутомимо исполняемые новоиспечённым "товарищем по несчастью", но всё было напрасно... Становилось ясно, что без "гаишников" оппонента вразумить не удастся. А если так, то впереди предстояли многочасовые хлопоты по оформлению ДТП, то назначенной часом позже важной встрече состояться было, увы, не суждено... Поскольку повреждения были незначительными, наш коллега, хотя и не был виноват в происшедшем, а если и был («недопредвидел» и т.п.), то в гораздо меньшей степени, чем "вторая сторона", не имея возможности предупредить об отмене встречи, мобильных ещё не было тогда, готов был уже отдать требуемые нахалом деньги… Но тут наш, уставший сидеть в машине без дела, художник неуклюже, неторопливо выбрался из машины и, также не спеша, вплотную приблизился к водителям. Из-под густых бровей устремив взгляд на спорщика, тихим, спокойным голосом спросил: "А что случилось?". Эффект от этого "выхода" был абсолютно потрясающим... Визави вдруг, притих, суетно и торопливо извинился и… только его и видели...

А сам учёный-художник рассказал мне однажды такую "историю"... Побывав в Москве, то ли по своим многочисленным изобретательским делам, то ли на совещании каком-то, возвращался он из Москвы в Ленинград. С билетами же на поезд, как правило, дело плохо было. Вот и находили наши командированные альтернативные "варианты" возвращения домой. То на новгородском – до Чудова, то на мурманском – до Волховстроя, а дальше - на электричке... Но самым лучшим из запасных вариантов был, конечно, "до Ручьёв" – на хельсинском, который позволял сразу в городе, а не в дальнем пригороде, оказаться. Не было тогда еще "и в проекте" Ладожского "рэйлвэйстейшена", как дублируют теперь объявление об этой остановке автобуса у вокзала, куда теперь приходят с севера поезда. И на этот поезд не всегда удавалось купить билеты, но нашему художнику повезло... Одним из соседей по купе оказался финн, крупный, приветливый, добродушный. Но вскоре стало ясно, что у него довольно сильно разболелось сердце. А у нашего художника, были с собой на такой случай какие-то таблетки замечательные. Финн с благодарностью принял - и участие, и таблетки. И очень быстро стало ему лучше, и прошли боли. Очень рад был наш художник, что удалось помочь человеку... Поезд в Ручьи прибывал очень рано, поэтому очень тихо старался одеться и подготовиться к выходу наш герой. Финн спал, ровно и спокойно дыша... Художник потихонечку вышел из купе и закрыл за собой дверь. Ручьи... Но прямо домой наш, в одном лице учёный и пейзажист, не поехал, а отправился на какую-то важную для него, открывшуюся в Политехническом институте конференцию. Приехал туда рано, но присев на скамейке в холле и задремав, не заметил, как пролетело время. Конференция «начала свою работу», сначала в общем зале, а потом по многочисленным, так называемым, "секциям". Везде было интересно, и целый день наш учёный перемещался из зала в зал, из аудитории в аудиторию, с многими-многими людьми повстречался, побеседовал. И удивляло его, что никогда прежде не были так рады ему люди, не улыбались ему так радушно, приветливо. Поэтому, наверно, не смотря на некоторую, после командировки и ночной поездки, усталость, чувствовал он себя замечательно, настроение было приподнятое, Только вечером приехал он домой. И на пороге, сразу после встречи и приветствий, его озадачил вопрос жены, как всегда обратившейся к нему по ласково-домашнему короткому имени: "Дорик! А почему ты в разных ботинках?". Вот и выяснилась причина всеобщего "радушия" в течение долгого дня всех тех, с кем ему сегодня довелось встретиться, начиная с удивившейся его раннему приходу на конференцию вахтёрши и заканчивая только что поздравившими его "с благополучным возвращением из командировки", встретившимися возле парадной, соседями. Ботинки действительно были разные... Сильно разные… Один – чёрный, а другой – жёлтый. Можно себе представить, какого было финну по приезде среди бела дня в Хельсинки... "Они такие удобные... Я до сих пор в них иногда гуляю, когда темно", – не без грусти рассказывает наш герой... И финский его попутчик, не исключено, тоже не выбросил другие половинки двух, разбитых случаем пар обуви, жёлтого и чёрного ботинок... Так и "живут" теперь "два сапога", но "не пара" в двух соседних странах: одна "не пара – в России, а другая – в Финляндии.

"Что-то физики в почёте. Что-то лирики в загоне" – известные строчки поэта Бориса Слуцкого. Справедливо ли это высказывание для нашего времени? Или теперь будет правильной другая формула? Какая?