Аллочка

Молодая красивая женщина лет тридцати пяти. У Аллочки все всегда было на пять. Сначала школа с золотой медалью, затем мединститут с красным дипломом. Алла, не раздумывая, сказала школьным подругам:
- Буду врачом, девочки, и не просто врачом, а в стационаре гинекологии. Во-первых, благодарные пациентки: женщины, беременные, роженицы. Все они благодарят гинеколога, ведь врач им помогает. Ну и, в конце концов, аборты тоже хорошо, ведь и их надо делать кому-то, за это тоже платят неплохие деньги.
Девочки переглянулись и захихикали.
- Ничего смешного, - сказала важно Аллочка. Не ты ли, Оленька, в девятом классе аборт от Петеньки сделала, и кто помог – моя мама со своими связями, а то бы сидела ты сейчас не с нами и пивко потягивала, а дома с орущим младенцем.
- Да, да, - закивала головой Оленька, краснея.
Хотя чего краснеть-то было, об этом не знал только ленивый. Весь класс гудел, как улей, когда это произошло, но пошумел улей и как-то стих, успокоился.
А Аллочка продолжала:
- Подождите, подождите, вы еще меня благодарить будете все…
И вот Аллочка, выпускница мединститута, идет устраиваться на работу, и не куда-нибудь, а в роддом. Что там поликлиники и женские консультации, так себе работенка, смотришь этих женщин, берешь мазки, выписываешь анализы, и зарплата, извините, копеечная. То ли дело – роддом – «золотое дно». И это знали все девочки ее курса. Попасть  в роддом, все равно, что билет лотерейный с выигрышем получить. Но у Аллочки преимущество было – красный диплом. И вот она открывает стеклянные двери роддома – раздевалка. Утро, тихо, народ еще не набежал, хотя снуют по лестнице врачи, медсестры.
- Вы куда? – спрашивает сердитый охранник.
- Я к главному врачу, на работу устраиваться.
- Администрация на пятом, - зевая, отвечает он. – Лифт направо.
- Да бахилы, бахилы не забудь надеть, - строго добавляет он.
«И почему каждый дворник мнит себя начальником?» - говорит про себя Аллочка и подходит к лифту.
- Пятый этаж, - говорит она девушке, которая заходит с ней в лифт.
- На работу что ли устраиваться? – спрашивает девушка, с интересом разглядывая Аллочку.
- Да, я врач, у меня красный диплом, - говорит она девушке.
- Ого! – восклицает та. – А я – Вера, анестезиолог, будем знакомы. Ладно, я на третьем выхожу. Пока.
Лифт останавливается на пятом этаже. Аллочка подходит к кабинету главного врача, стучится.
- Войдите, - слышится мужской голос из кабинета.
Заходит. Навстречу ей поднимается мужчина: высокий, седой, с чуть затемненными очками, и смотрит на Аллочку с какой-то отеческой любовью.
- Вы – Алла Юрьевна, правильно? – спрашивает он Аллочку.
- Да, да, - восторженно отвечает она. – Я пришла…
- Я знаю, Вы к нам на работу.
- Да, Павел Михайлович, на работу.
- Так куда же мне Вас для начала поставить?
- Я уже решила.
- Вы решили? Это интересно. Я слушаю вас, Алла Юрьевна.
- Павел Михайлович, можно я для начала поработаю в абортарии?
Павел Михайлович снял свои затемненные очки и пристально посмотрел на Аллочку: «Вот еще одна вертихвостка захотела заработать большие деньги и рвется, только подумайте, куда!» Была бы воля Павла Михайловича, он вообще запретил это грязное дело – убийство детей. А ввел бы в школах уроки нравственности и духовности. Но Павел Михайлович, как многие, был подневольным человеком. А еще – очень верующим, он часто ходил в храм, молился Богу, помогал деньгами дому ребенка.
- Так что же Вы молчите, Павел Михайлович?
- Хорошо, - сказал главврач, - только я еще раз Вас спрошу. Алла Юрьевна, Вы точно хотите туда?
- Ну, конечно, - улыбаясь, сказала Аллочка. «Тормознутый немного, а так еще ничего мужик», - подумала она про себя.
- Ладно, с завтрашнего дня можете приступать к своим обязанностям. А сейчас я приглашу  в кабинет Веру Александровну, анестезиолога, с которым Вы будете работать.
- Да мы уже знакомы.
- Когда же Вы успели, Алла Юрьевна?
- В лифте познакомились, я к Вам ехала, а Вера на третьем этаже вышла.
- Да, абортарий у нас на третьем, - протяжно сказал Павел Михайлович.
«Точно тормознутый», - опять подумала Аллочка и вышла из кабинета.
Утром она пришла на работу с ярко накрашенными губами и длинными ногтями.
- Э-э, так дело не пойдет! Ты как аборты собираешься делать с такими когтищами? Вот ножницы, бери и состригай.
- Так что, у меня руки будут как у домохозяйки? – надула губки Аллочка.
- Ну, дорогая, - сказала Вера, - выбирай: или когти, как у тигра, или работа. Скажи спасибо, что наша Маруся этого не видит, опаздывает , в пробке стоит.
- Кто такая Маруся? – поинтересовалась Аллочка.
- Маруся? Маруся – наша завотделением. И без нее мы не начнем.
- Как? – удивилась Аллочка.
- А так, - ответила ей Вера. – Диплом у нее, понимаешь, красный. А кто тебе сказал, что в первый день тебя допустят одну аборты делать?
- Это тоже большое искусство, - загадочно сказала Вера.
Вдруг у нее зазвонил мобильный телефон.
- Все, стой и молчи! Маруся идет в абортарий.
Влетела седая женщина лет пятидесяти пяти, быстро надела халат, вымыла руки, натянула перчатки.
- Вера, это кто? – спросила она.
- Это? – усмехнулась Вера. – Аллочка.
- Какая Аллочка?
- Ой, простите, Мария Сергеевна, это Алла Юрьевна.
- То-то же, - сердито сказала Маруся, - без фамильярности.
- Народу много? – спросила Маруся.
- Да не очень, - ответила Вера.
- Сколько?
- Человек десять.
- Немного, - буркнула под нос Маруся. – Взбесился народ совсем, десятками детей убивают, и о чем, скажи, Верочка, о чем люди думают?
- Да ни о чем, - ответила Вера, - ни о чем, живут, сношаются, как кошки и собаки, а потом просто спокойно и безжалостно убивают своих детей.
- Все, Вера, все! Давай без философии, и так противно. Я быстро курю и начинаем.
- Что начинаем? – тихо спросила испуганная Аллочка.
Энтузиазм, с которым она пришла в абортарий, у нее явно поубавился.
- Что, что, - с какой-то грустной усмешкой сказала Вера, - детей убивать.
- Но Вера, они же еще не дети? Они не родились.
- Ладно, Алла, не трави ты мне душу. Ты – одно из двух: или полная дура, или прикидываешься.
Влетела Маруся.
- Все, Вера, начинаем.
Их было десять, ее первых детей, точнее десять женщин, которые избавились от своих детей. Робкие и наглые, обиженные и оскорбленные, они были разные, но объединяло их одно: эти женщины дали согласие на убийство своих детей.
Алла не помнила, когда закончился рабочий день. Она не помнила, как доехала домой на своей дорогой машине, не помнила, как вошла в квартиру, которую ей купили родители. Она не помнила ничего. Перед ее глазами стоял медицинский стол, раздвинутые женские ноги. Между ног зияющая кровавая дыра ада и куски детской плоти, беспомощно вываливающиеся из нее. Маруся злилась, ругалась всеми выражениями, которые только знала, вспоминая всех и вся, но продолжала делать свое черное дело. Она то кричала, то причитала. Она видела этот ужас, этот кошмар каждый день.
- Ну не стой же, Алка, как столб, - кричала Маруся. – Убирай, мой лотки, кюретки, щипцы. Быстрей же!
Аллочка убирала ложки, мыла инструменты, выбрасывала из лотков крошечные пальчики, ручки, ножки.  У нее не было сил это делать, но Маруся орала, и Аллочка плакала и мыла, убирала, замачивала.
Алла очнулась, когда зазвонил телефон. Звонила Вера.
- Ну что, Алка? Ты живая?
- Да, - тихо проговорила Алла.
- Не дрейфь, сегодня ты получила боевое крещение.
- Чего? – не поняла Алла.
- Это значит, Маруся одобрила твою кандидатуру.
- Правда? – обрадовалась Аллочка.
- Правда, - сказала Вера. – Вот немножко тебя подучит и уйдет.
- Куда уйдет?
- Ну откуда я знаю, - сердито пробурчала Вера, - в монастырь, в дом малютки, в детский приют уйдет.
- Почему?
- Ты, Алка, и впрямь больная. Ты что, не поняла, куда ты пришла работать? Ладно, пока, до завтра.
И потянулись дни, недели, месяцы работы в абортарии. Аллочка исправно ходила на работу, исправно делала аборты, исправно получала зарплату и премии. Все делала исправно. А счастья и радости не было. Боль, которую  вначале испытала Аллочка, постепенно ушла, вернее притупилась. И ей казалось, что, в общем-то, ничего страшного, она – хороший врач, хорошо делает свою работу, выполняет свой функционал, так у нас любят говорить. Она же помогает людям, страждущим людям. Алла Юрьевна – врач! Правда, промелькнула одна колючая резкая мысль: а врач ли? Нет, Алла Юрьевна, ты не врач, а палач, и ты это прекрасно знаешь. «Ладно, ладно, - уговаривала себя Алла, - вот поработаю еще годик, другой и уйду, но проходил и год, и другой, а Алла все не уходила. А куда уходить? В поликлинику, за копейки?
И вот однажды ее школьная подруга, ее Анечка, с которой она сидела за одной партой (их в школе звали «А в квадрате») позвонила Алле и сказала:
- Алла, я тебе давно не звонила, все некогда было да и хвастаться особо нечем. Вышла замуж, а муж как узнал, что у нас двойня будет, сбежал. Мальчишкам по шесть месяцев и я окрестить их хочу. Вот звоню тебе, очень хочется, чтобы у моих мальчишек крестная хорошая была.
- Ты же моя подруга, и потом… - она тихо добавила, - ты все-таки врач, а врачи нам от Бога даются.
«Господи! Да лучше бы она не говорила эти слова. Знала бы Аня, какой я врач!»
- Хорошо, Анечка, когда крестины?
- В эти выходные. Так что ждем тебя, Алла Юрьевна, в храме Воскресения Словущего, что в Даниловой слободе. Не опаздывай, к 13 часам подъезжай.
- Да, чуть не забыла сказать, крестный – Петька Гурьянов, наш красавчик. Ты же помнишь, Ольга от него еще аборт в девятом классе сделала?
- Хорошо, - сказала Алла. – Я приеду.
«Боже, Боже, бедная Аня, ты даже не представляешь, кого в крестные берешь, меня, врача-палача, и Петеньку, который тоже косвенно участвовал в убийстве своего ребенка. Отказаться не могу: Аня – моя единственная близкая подруга. Да, надо ехать. Собраться, купить мальчишкам подарки и ехать».
Воскресенье. Даниловская слобода, храм Воскресения Словущего. Аня с двумя орущими младенцами и Петя, весь какой-то мятый, неухоженный, держит в руках два велосипеда и говорит:
- Ань, это тебе.
- Конечно, конечно, - смеется Аня, - сейчас сядем на велосипеды и поедем. Петь, ты бы еще по большой машине купил. Алл, вот скажи, где у мужиков мозги, когда они подарки детям покупают?
- Не шуми, - оправдывается Петя, - у меня своих нет, откуда мне знать?
- Все хорошо, все хорошо, - говорит Алла. – Пошли в храм, батюшка, наверное, нас, заждался.
- Нет, мы вовремя.
Мы заходим в храм. Час дня, народ уже разошелся.
- Вот туда, проходите за занавесочку, - мурлычет заботливая бабушка, - раздевайте своих Ангелов. Сейчас батюшка Дмитрий придет, и начнем Таинство.
Аллочка помогает Ане раздеть мальчишек.
- Ань, - говорит она ей тихо, - а как ты их отличаешь? Ведь они у тебя одинаковые.
- И вовсе нет, - говорит Аня, - их зовут Павел и Петя.
- В честь Петьки что ли?
- Ну тебя, - смеется Аня, - в честь апостола Петра. У Пети за правым ушком большое родимое пятно. Посмотри.
- Да, - кивает Алла.
- А потом, Петя – он спокойный, спит и спит себе. А вот Павлик ну постоянно орет, все чего-то требует, с рук не слезает.
- Да, и правда, разные, - соглашается Алла.
Приходит батюшка, начинается Таинство Крещения. Беспокойного Павла держит крестный, Петя, а маленький Петенька на руках у Аллы. Она держит малыша и чувствует, как от него пахнет молоком, теплом, детством. У Пети большие голубые глаза, смотрит он на Аллу с любовью и нежностью. У нее на глаза наворачиваются слезы, Алла прижимает к себе малыша, и они с Петей ходят за батюшкой вокруг купели. В голове у Аллы пробегают мысли: сейчас я стала крестной этого малыша, а завтра снова на работу в абортарий, снова убивать, убивать вот таких деток, Ангелов.
- Нет! – кричит Алла, и получается так громко, что Петя и отец Дмитрий останавливаются и смотрят на Аллу.
- Простите, - рыдает Алла, - простите меня ради Бога!
Крестины закончились. Крестные поздравляют Аню. Все выходят из храма.
- Петя, - тихо говорит Алла, - мы теперь с тобой в ответе за Аниных малышей.
- Это как?
- А так, Петя, перед Богом. И спрос с нас большой будет. Я буду их в храм водить, причащать, про святых рассказывать. Ну а ты… Машина-то есть у тебя?
- Да, вон стоит, - и он показал на старенький Мерседес у забора.
- Ты, Петенька, возить по святым местам будешь, рассказывать крестникам историю России, чтобы они все это знали и святым поклонялись.
- Хорошо, - смущенно сказал Петя.
- А теперь мы все поедем ко мне, - сказала Аня, - отметим это событие. Чаю попьем, пирогов поедим. Мама моя постаралась, приготовила.
- Аня, прости, но мне надо побыть одной, - сказала Алла, - один вопрос надо решить.
- Что, прямо сегодня? Сейчас?
- Да, очень надо. Ань, я на неделе заеду. Вот решу все и заеду.
- Хорошо, - сказала Аня.
Она видела, что Алла была чем-то взволнована, нервничала, но решила не спрашивать, если надо, Алка сама расскажет.
Наступил понедельник, было начало девятого утра, и Алла стояла у кабинета главного врача с заявлением.
Она знала, что Павел Михайлович приходит рано, если, конечно, у него не было ночного дежурства. Он был хорошим врачом, два раза в месяц дежурил в роддоме. Привычка быть нужным людям осталась у него, несмотря на то, что Павел Михайлович был и хорошим администратором.
Алла постучалась в кабинет.
- Войдите, - услышала она голос Павла Михайловича.
Алла зашла, главврач поднялся ей навстречу.
- Присаживайтесь, Алла Юрьевна, я Вас слушаю.
Алла начала торопливо и взволнованно:
- Понимаете, Павел Михайлович…
- Понимаю, - тихо перебил он.
- Вы знаете?
- Догадываюсь.
- Я больше не могу там работать.
- Да, - протяжно сказал он, - там больше пяти лет никто не выдерживает. Есть, правда, отдельные экземпляры, но это большая редкость. У Вас, Алла Юрьевна, смотрю, и заявление в руках есть?
- Да, Павел Михайлович.
- Так я подпишу.
- Без отработки?
- Конечно. Какая там отработка? Я понимаю Вас, Алла Юрьевна. Тем более к нам приходят новые специалисты. А пока я из родблока Марию Сергеевну переведу, тезка вашей Маруси, но гораздо моложе. Маруся…
- Маруся?  Где она теперь?
- Кто ж знает? Ладно, давай, - он взял заявление и росчерком золотого пера поставил подпись.
Любил Павел Михайлович некий шик, старину, ручка у него была перьевая, с золотым пером.
- Спасибо, - радостно прошептала Аллочка и заплакала.
- Ну что ты, Аллочка, - он впервые назвал ее просто по имени, обнял по-отечески и сказал:
- Все будет хорошо. Поверь старому стреляному воробью.
Она вытерла слезы руками, прошептала еще раз спасибо, забрала заявление и вышла из кабинета. Павел Михайлович проводил ее взглядом и сел за стол, большой директорский стол, за которым часто собирались «замы» и «завы». «Ну вот, - подумал он, - еще одна душа не выдержала этой черной и грязной работы. И хорошо, и Слава Богу, славная девочка, верю, что она найдет свое место в жизни». Павел Михайлович надел свои затемненные очки и погрузился в бумаги.
А Аллочка вылетела из роддома, на бегу застегивая свой светлый плащ, и быстро поймала машину (сегодня она пришла на работу пешком).
- Куда? – лениво посмотрел на нее водитель, как бы оценивая, сколько можно взять денег с этой молодой, красивой женщины.
- В монастырь, на Тульскую.
- Ух, ты, - произнес он, - такая молодая! Что, в монахини что ли?
- Я Вас прошу, отвезите без расспросов и лишних разговоров, - ответила Алла.
Они доехали до монастыря, Алла вышла из машины, перекрестилась и вошла в ворота монастыря. Пройдя храмы и выйдя из противоположных ворот, увидела храм Воскресения Словущего. Вот церковь, в которой она крестила Петю и Павлика. Она теперь мама, хоть и крестная, но мама. Алла опустила глаза и стояла, не решаясь войти в храм. Вскоре она увидела батюшку, выходившего оттуда.
- Здравствуйте, батюшка.
- Здравствуйте.
- Я к Вам.
- Ко мне?
- Ну да. Я в выходные крестила у Вас близнецов, двух малышей.
- Да, - сказал батюшка, - припоминаю. И что?
- Мне плохо, батюшка, плохо, - глаза у Аллы наполнились слезами, и она заплакала. – Исповедоваться хочу, я не все Вам рассказала, когда на беседе перед крестинами была. Духу не хватило, все рассказать.
- Хорошо, пойдемте в храм, - батюшка пропустил Аллу вперед, и они вошли.
Внутри было светло и тихо, горели лампады, лики святых смотрели одновременно и строго, и с какой-то теплотой.
- Присаживайтесь, - сказал батюшка, приглашая Аллу на небольшую скамейку возле купели. – Здесь нам никто не помешает. Рассказывайте. Как Вас величать?
- Алла, Алла Юрьевна, нет, просто Алла.
- Я Вас слушаю, Алла.
И она начала свой рассказ, теребя в руках платок. Алла говорила то тихо, шепотом, то переходила на громкую речь, рыдая и всхлипывая при этом.
- Успокойтесь, успокойтесь, - приговаривал батюшка, - дальше рассказывайте.
Алла не знала, сколько времени она провела в храме, оно как будто остановилось. Когда она замолчала, батюшка спросил:
- Все?
- Да, - тихо ответила Алла.
- Хорошо.
- И что теперь со мной будет?
- Ничего, - сказал батюшка, - живи, работай, учись. Духовно расти. Это хорошо, что ты пришла. Хорошо, что поняла, что так жить больше нельзя.
- Нельзя, нельзя, - всхлипывая, подтвердила Алла.
Она посмотрела священнику в глаза и увидела там любовь. В них светилась большая Любовь, несмотря на то, что она рассказала ему про себя. У батюшки зазвонил телефон.
- Алло! Да, хорошо, выезжаю.
Он посмотрел на нее с некоторой грустью и сказал:
- Вот, позвонили – еду на дом исповедовать и причащать тяжелобольного. Такая служба. Извините, не могу Вам, Алла, уделить еще время. Но Вы же и так все, без меня, знаете и понимаете. Так что теперь приготовьтесь к исповеди и причастию и приходите в храм на службу. Все, простите, я поехал к больному. Смерть ведь не ждет, а мне к страждущему спешить надо, опередить ее.
Он вздохнул, перекрестился перед иконами и быстрым шагом вышел из храма. Алла еще немного посидев, тоже вышла на улицу. У нее было такое ощущение, как будто с души упал огромный камень, который все это время тянул ее в темный омут. Она подняла голову и увидела яркое теплое солнце, облака-барашки, которые плыли над куполами храмов монастыря. Алла достала мобильный телефон из кармана плаща и набрала телефон Ани.
- Аня?
- Да, я.
- Ань, я сейчас куплю подарки мальчишкам и приеду.
- Алла, а какой сегодня праздник?
- Возрождение моей души.
- Ничего не понимаю, - сказала Аня.
- И не надо, дорогая Анечка, я приеду и все расскажу, хорошо?
- Хорошо, - ответила Аня. – Я жду.

Январь – май 2014 г.