Вертикаль

Бессмысленность социальной градации и классификации по социальному положению осознаешь очень просто – столкнувшись с силой, не относящейся к обществу. Вот и она сейчас гладила свою лысую голову и вспоминала те счастливые молодые годы, где она была молодо и прекрасной. Где ее золотисто-рыжие волосы, спадали плотной волной до самой поясницы.
Сейчас, понимая, что ничего уже не будет, и с этим ничего не поделаешь, она, хотя бы в мыслях стремилась туда, где ее место. Туда, где она должна была быть. Не в административных кабинетах, не на собраниях и совещаниях, не в этом мире государственной службы, где она прислуга со звучной должностью, но все-таки прислуга. Так благородно было все это: служить народу, защищать неимущих, но разве кто-либо защищал ее? Да, только тогда, давно лет тридцать назад, когда она гуляла с ним за ручку, и у нее не было денег больше, чем на хлеб и кефир. А у него вообще не было, он все отдал ей еще утром.
Только когда он обнимал ее, она чувствовала себя на своем месте, в свое время, но тогда она этого не понимала. Она всю жизнь этого не понимала. Ненавидела его, обвиняла в неудачах, которые он же и нес. Укоряла, за нехватку денег, но они же не умерли от голода, значит, их было достаточно. Да, но ей потребовалось прожить целую жизнь, что бы это понять, пришлось сидеть по кабинетам, утверждать бюджеты, заработать много других денег, что бы понять, что тогда, когда денег хватало только на хлеб и кефир, они были так же обеспечены, как и все другие.
 Она помнит его молодым, пусть и не спортсменом, с больным сердцем, больной спиной, но молодым. И когда родились дети, он радовался, но не выдержал и убежал. Убежал от ответственности, от трудностей, от своих страхов. Всю жизнь она его ненавидела, обвиняла во всех грехах, но сейчас, вспоминая его таким, какой он был, как он думал и что делал, она поняла, что он обрек себя на постоянный стыд и муки совести, за то, что убежал.
Дети обеспечены, пристроены, но всегда хотели найти папу, теперь и она хочет. Хочет все вернуть, начать заново и снова, хоть один месяц, хоть неделю прожить рядом с ним. Пожаловаться ему на всех злых начальников, на дураков, что не принимали ее программы, а он погладит ее по лысой голове и уткнет носом в свою подмышку. Она хочет вернутся туда, где ее место, вернутся к нему и стоять рядом.
Но теперь она не может стоять. И здесь, лежа в этой палате, на вершине своего Олимпа, куда она шла всю свою жизнь, очень скоро она дотянется до бесконечной синевы своей вертикали.