Барнаул - столица мира глава 3. Вторник

"Младший лейтенант Григорьев". Иллюстрация Ю. М. Эсауленко.




Глава 3 ВТОРНИК


Утро


В 7-30 Пит Виллис проснулся. За стеной, в 805-ом номере, стояла мертвая тишина, и Пит не стал туда звонить, решив обойтись без помощников, которые только мешают.


Возле лифта толпились желающие им воспользоваться, но лифт, судя по огонькам на табло, проскакивал или не доходил до восьмого этажа. Пит повернул к лестнице. Около стола дежурной, облокотившись на конторку, стоял дед вахтер. Он и дежурная о чем-то оживленно беседовали. Увидев Виллиса, дежурная замолчала. Дед же сделал вид, будто что-то изучает на столе. Пит догадался, что разговор шел о нем.


— Здравствуйте, — сказал Пит, отдавая дежурной ключ от номера.


Дежурная поздоровалась. Дед хитро сощурился, окинул Пита взглядом, сдвинул фуражку на затылок и стал похож на петуха, перетоптавшего всех кур в округе и вдруг увидевшего свеженькую курочку.
— Здорово, сынок, — сказал он надменно. — Американец? Аль с Европы к нам занесло?


"Невероятно! Как они во мне разгадывают иностранца?" — подумал Пит и сказал:
— Из Европы. А что вас интересует?


— А то, что по-нашему чисто говоришь, сроду не догадаешься, что враг. — Дед цыкнул зубом. — Значит, говоришь, капиталист... Дома-то чего ж не сиделось? Загорал бы себе в Монте-Карле на каком-нибудь там лазоревом берегу.


— Не сидится что-то в Монте-Карло, не загорается.


Дед повернулся к дежурной:
— Слыхала, Маргарита? В Монте-Карле не сидится! С жиру капиталисты бесятся, к нам в Сибирь поперлись! Нет, ты мне скажи, Маргарита, ты когда-нибудь слыхивала, чтобы я от нехрена делать в Монте-Карлу катался, в казино ихнем рублишко лишний спустить?


Маргарита улыбнулась:
— Да что ты, Иннокентьич?! Какое Монте-Карло?! Ты, наверное, за свое вахтерство столько рублишек насшибал, что тебе впору Багамские острова откупить и на них водкой торговать!


Вахтер сплюнул досадливо:
— Дура-баба! Языком не молоти зря! При чужих разве можно?!


— Да какой он чужой? — Маргарита лукаво посмотрела на Пита. — Все они своими становятся, когда после закрытия приспичит. Что ж он, бизнеса не понимает?


В это время двери лифта открылись, выпустили мужчину, в котором Пит узнал швейцара из ресторана. Мужчина сразу направился к столу дежурной, перемигнулся с Маргаритой и Иннокентьичем.


Иннокентьич выпятил грудь и спросил Виллиса с затаенным ехидством:
— Так ты пошел куда, сынок? И куда ж ты пошел? За пивом? Или по делам каким?


— В библиотеку, дедуль, надумал. Решил часок посидеть в читальном зале. — Пит создал на лице улыбку шире американской.


— А-а, запросы сурьезные. — Дед осклабился, прогнал с конторки несколько мух и вдруг, одернув китель и поправив фуражку, строго спросил:
— Ты вроде в библиотеку собирался, сынок? Так по што стоишь? Там, поди, заждались тебя? Места все позаймут и не почитаешь нынче?


— Я успею. У меня там бронь, как в самолете.


— А то бежал бы в читалку, нечего меня от службы отвлекать. Гляди, Маргарита, западная система: один зубы заговаривает, другие номера обчищают. Давай, иноземец, не отвлекай от работы. Поболтали — и гуд бай... Дуй в библиотеку. Там в читальном зале с мухами некому бороться. Библиотекарши-то народ слабый, насекомыми зашуганный... А будешь приставать да от работы отвлекать, милицию вызову, и попрут тя, родненького, с номеру долой!..


Пит растерялся, но тут в разговор вмешался швейцар из ресторана.
— Погоди, Иннокентьич, ты так всех постояльцев разгонишь. — Он повернулся к Питу с просветленным выражением лица. — Я извиняюсь, а вас какая литература интересует?


— С кем имею честь? — Питу надоело говорить ни о чем. Он не понимал, зачем с ним затеяли разговор эти люди: специфический вид проведения досуга — кто кого переболтает?


— Я специалист по культурным связям, я и швейцар, и ночной сторож в ресторане. Василием зовут. Можно просто Вася.


— И что вас конкретно интересует, Вася?


— Да вот, стою, смотрю — человек приехал из заграницы, поднялся в такую рань... Уж не на смену ли, думаю? Дай, думаю, поинтересуюсь, куда в такую рань иностранцы спешат?


— А иностранцы, оказывается, спешат в библиотеку. Вас что-то смущает?


Василий пробежал колючими глазами по Виллису, словно прощупывая, словно не глаза это были, а две радарные установки.
— Отнюдь, не смущает меня ничего. Знаем мы ваши библиотеки. Вам если чего понадобится после отбоя — обращайтесь. Я завсегда на посту, с полным наличием.


— Ну-у если вы на посту... Тогда не смею отвлекать, — сказал Пит и направился к лестнице.


Он вышел из гостиницы и остановился, ориентируясь, в какую сторону идти. Виллиса интересовало отделение милиции Центрального района города Барнаула. Адрес Пит знал, план города сидел в голове, крепко-накрепко заложенный спецами Центра. И Пит пошел: по Красноармейскому проспекту до улицы Интернациональной и по ней налево; он не плутал и совсем неплохо прогулялся, любуясь контрастами застройки на протяжении своего пути.




Цыпа и Рубль


Очнулся Цыпа в 12 часов дня в квартире у Вовы Рублева. Под ним скрипнул старый, весь в пятнах диван. На табурете стоявшем рядом, Цыпа различил стакан, наполовину наполненный вином. Выпив его, не ощущая никакого вкуса, просто, как воду, Цыпа закричал:
— Рубль!


— Чего тебе? — послышалось из кухни, и появился сам хозяин квартиры. По его лицу было видно, что он находится в таком же состоянии, как и Цыпа. — Еще будешь? — спросил он, показывая глазами на пустой стакан на табурете. — Пошли на кухню, с закусем лучше пойдет.


Цыпа поднялся и, заправляя рубаху в брюки, пошел на кухню. Его мутило, но он шел довольно твердо и прямо, благодаря великой силе — привычке.


Они уселись за небольшой кухонный стол, на котором стояли уже початая бутылка портвейна, блюдце, полное кильки, и лежала горка хлеба. Рубль молча налил по полстакана. Также молча выпили.


— С утра твоя благоверная приходила, — проглотив кильку, сказал Рубль. — Я тебя ей не показал. Да она и не искала. Сказала, что ты в трезвяке и просила, чтобы я пошел тебя выкупил. Вот, четвертную дала. — Рубль выложил на стол четвертную. — Чего делать будем?


Цыпа закурил. Вино приятной прохладой разлилось внутри, но окончательно головная боль еще не прошла.
— Сейчас допьем, — он показал на бутылку портвейна, — и поедем на ВДНХ, в "Павильон свиноводства". Ты ведь сегодня выходной?
— Да.
— Значит, так и сделаем.
— Звонил Полуночник, — сказал Рубль. — Появился клиент.
— Кто? Немец? Американец?
— Не сказал.




Младший лейтенант Григорьев


Нужный номер дома на улице Интернациональной Пит отыскал без труда. Отделение милиции центрального района располагалось в четырехэтажном здании. Пит вошел, предъявил дежурному удостоверение, поднялся на четвертый этаж, пройдя по коридору, увидел кабинет №60 и, постучавшись, открыл дверь.


Младший лейтенант Григорьев встал ему навстречу, приветливо улыбаясь:
— Ждал, ждал, — проговорил он, пожимая руку Виллису. — Вот, садись, — он указал на стул рядом со столом. — Может, чай? Нет? Ну, я заварю, а там посмотрим.


Он достал из сейфа чайник и папку с бумагами. Папку передал Питу.
— Вот розыскное дело по пропаже Чарльза Бреннера. Здесь все протоколы опросов свидетелей, приятелей, в общем, все. Изучай, а я чай сделаю.


Пит взял папку, раскрыл, полистал. В папке, кроме фотографии Бреннера и снимков какого-то помещения, было много стандартных бланков с мелко написанным текстом.
— Это я потом посмотрю, — сказал Пит. — Давай, Игорь, так... Сам расскажи в общих чертах, как да что... В детали я потом вникну. — Пит достал сигареты, протянул пачку Григорьеву.


— Не курю. — Григорьев улыбнулся. — Но пепельница есть. — Он пододвинул хрустальную салатницу по столу к Виллису. — С чего начинать-то? — Он поглядел в окно, постучал кончиком карандаша по столу. — Версий — полмиллиона. Самое первое, что приходит в голову — это убийство. Правда, не ясно с какой целью. Вторая — побег. Тут мотивы могут быть такие: надоело в клинике, не захотел продолжать лечение, что-то не понравилось, вот и сбежал. Третья версия — это похищение. Похищение с целью выкупа или получения какой-либо информации.


Засвистел чайник.
— О! — сказал младший лейтенант Григорьев. — Сейчас чай пить будем. — Он занялся приготовлением чая.


А Пит подумал: "Есть и еще версии. Например: русские убрали Бреннера, узнав, что он агент ЦРУ. Допустим, Бреннер стал обладателем некой особо секретной информации, утечка которой нанесет большой вред государству... Или не убили, а запрятали в своих застенках, имитируя дурацкое исчезновение из клиники. Мотивы могут оставаться теми же самыми".


Григорьев тем временем поставил ему и себе стаканы с чаем и сел за стол.
— Ну так вот, — продолжил он. — При желании, особо не напрягаясь, можно понапридумать что угодно... — И Григорьев, словно читая мысли Пита, изложил его версии, добавив одну свою, что ЦРУ само выкрало или покончило с Бреннером, чтобы спровоцировать инцидент и обострить и без того натянутые отношения с Западом.


"А что, — подумал Пит, — это тоже версия".


— А что, — продолжал говорить младший лейтенант Григорьев, глядя своими серыми глазами в глаза Питу, — это тоже версия. Только и она, и другие версии без доказательства так и останутся версиями.


В ответ Пит очень пристально посмотрел на Григорьева. О том, что русские не подарки, его предупреждали, особенно о таких вот младших лейтенантах, как Григорьев. "Серьезная предстоит работа", — подумал Пит.


Григорьев что-то поискал в ящике стола.
— Так что... работа предстоит серьезная, — заявил он, демонстрируя высший пилотаж в прочтении мыслей на расстоянии.


Пит всерьез заподозрил неладное. "Что это? — подумал он. — Телепатия? Или случайное совпадение? Если телепатия, то на какое расстояние?.. Интересно! А каково тогда приходится его подследственным на допросах?"


Григорьев, ничего не говоря, взглянул хитро на Пита и стал прихлебывать горячий чай из стакана.


Пит потрогал свой стакан. Он обжигал пальцы.
— А как, все-таки, насчет ЦРУ? — спросил Пит, специально расплывчато формулируя вопрос, предоставляя возможность Григорьеву самому догадываться, что его, Пита, конкретно интересует.


— А что ЦРУ? — невозмутимо спросил Григорьев. — Бреннер был агентом американской спецслужбы — ребенку ясно. Вы сами в Интерполе о данном факте информированы. Следовательно, доступ к секретной информации Бреннеру был перекрыт раз и навсегда. Что тут непонятного? Вот и все ЦРУ.


— А как же те три версии: убийство, похищение, бегство?


— Да тоже никак. Никаких зацепок нигде и ни с кем. Да в папке все есть, прочитаешь... — Григорьев поставил пустой стакан. — Бреннер жил, работал, конечно, общался с людьми... Все опрошены, опросы запротоколированы, показания проверены на десять раз... Ты вот пей чай, а то остынет. — Григорьев откинулся на спинку стула.


Беря уже почти остывший стакан, Пит спросил:
— А сам-то ты что по поводу дела думаешь?


— Что я могу думать, если ничего нет? Нет ничего, понимаешь? Что тут думать? Искать надо. Трупы, которыми мы располагаем на сегодняшний день, к Чарльзу Бреннеру никакого отношения не имеют. Всесоюзный розыск объявлен. Будем ждать и будем искать. Наверняка, он в бегах. За что его было убивать? В карты он не играл, значит, крупных долгов по проигрышам не было. Долларами не спекулировал, скандалов избегал, по кабакам не шастал, хотя ресторан у него находился под боком, он питался в столовых. Женщины? У нас за ресторанную "конторщицу" никто убивать не будет, тем более, как я уже говорил, ресторанов он не посещал.
— А его не могли убить в психушке?
— Ерунда! Кому это надо?!
— Допустим, не убили, а запрятали куда-нибудь еще подальше... — Пит посмотрел в потолок, — скажем, для экспериментов? О ваших психиатрических больницах у нас много разного говорят...
— Ерунда! — сказал Григорьев раздраженно. — Напридумать можно что угодно! Вот ты сам съездишь и поглядишь...
— А вы, конечно, взяли и мне все-все показали!..


В этот момент дверь открылась, и в кабинет вошел лейтенант Кизерев. Несмотря на жару, Кизерев был одет все в тот же черный дерматиновый пиджак и толстотканевую клетчатую рубашку с длинным рукавом. Он, приветствуя, поднял руку:
— Мое вам с кисточкой! Здорово, Игорек! — поздоровался он с Григорьевым. — Привет, Боря! — он хлопнул Виллиса по плечу. — Сегодня решил самостоятельно? Отчего не разбудил?


— А зачем? — Пит усмехнулся. — Вы, как у русских говорится, с устатку, измотанные бессонной ночью, государственными заботами...


— Красиво излагает, — сказал Кизерев улыбающемуся Григорьеву. — Ты, я вижу, Борек, с городом освоился, отделение сам нашел...


— Ну а что? Ты так и будешь за мной хвостом мотаться? Мне, как помнится, гарантировали полную свободу?


Кизерев поправил очки.
— Почему — хвостом? Для прикрытия. Ты наших условий не знаешь. У нас хоть и спокойнее, чем в Чикаго или где-то там на Тайване, а вот один уже пропал, концов найти не можем...


Пит усмехнулся. О Тайване Кизерев специально сказал — осведомленностью хвастает. И про исчезновение намек понятен — пугает.


— Ты неправильно понял намек, — сказал улыбчивый младший лейтенант-телепат. — Сергей совсем не то имел в виду. Он не намекал вовсе. Дело-то, сам понимаешь, нешуточное.


— Какие могут быть шутки! — вспылил лейтенант Кизерев. — Дело международным скандалом пахнет. Я просто обязан тебя хоть издали, но сопровождать для прикрытия. А если откровенно говорить, вдруг ты помимо Интерпола и на ЦРУ подрабатываешь? Халтуряешь по вечерам за радиостанцией, а? Даже и без ЦРУ, вдруг ты полезешь туда, куда тебе не положено?


Пит повертел в пальцах пустой стакан, посмотрел его на свет.
— Не пойму, что вам мешает дело сразу и окончательно засекретить?


Уши Кизерева покраснели, он снял очки.
— Коллега, не валяйте дурачка! Займитесь делом. А засекречено оно или нет — выясните в процессе работы.


Григорьев встал и принялся наливать чай на троих.
— Сергей, чем занимаешься сегодня? — спросил он Кизерева. — Очень занят?


— Да похоже, что так. — Кизерев взял стакан двумя пальцами, дуя на него. — А что?


— Из "сотого" звонили, пиво привезли, нам оставят. Для разрядки пиво — это вещь, а то мы что-то обстановку обострили. Рыбка есть. Ну как? — Григорьев посмотрел на Виллиса. — В интересы международного дела пиво как вписывается?


Пит пожал плечами:
— Я, собственно, не против. А как само дело? — Он постучал по папке пальцами.


— Да как дело? — Григорьев допил свой чай — Пей чай, вот пока и все дело. Выдать документы на руки я, разумеется, не имею права. Будешь со мной работать, вон за тем столом. Можешь мой стол присовокупить. Так, вроде, договаривались? — Григорьев посмотрел на Кизерева. Тот кивнул головой. — А сейчас, значит, я быстренько соберусь, и мы тронемся...


У Пита родилась неожиданная мысль.
— Мужики! — произнес он уже неоднократно слышанное обращение. — А если нам того?.. За пивком и бумаги полистать?.. Как бы между делом, а?


Оба лейтенанта переглянулись. Лица их приобрели типично русское выражение любопытства, смешанного с удовлетворением.


— Наш парень, — сказал Григорьев одобрительно. Он взял папку с материалами и сунул ее в дипломат.


Кизерев улыбнулся:
— Значит, покатили? Возражений у иностранной стороны нет?


Пит согласно кивнул:
— И не мешало бы где-нибудь перекусить, скоро ленч.


— Линчевать мы не против, линчевать мы любим, — сказал Кизерев.


— Обязательно поленчуем, — сказал Григорьев.




Ряхоносцев Вениамин Тихонович


Ряхоносцев Вениамин Тихонович родился поздней осенью 1956 года. Мама Венички была большой любительницей педагогики, и это не могло не отразиться на ребенке (как известно, дети педагогических работников страдают тяжелой формой ханжества). Папа умел зарабатывать хорошие деньги и поддерживал благосостояние семьи на твердом, приличном уровне. Отсюда неодолимая тяга Венички к элементам сладкой жизни и первые проявления хамства в отношении тех, кто не имел домашнего телефона. Красиво жить не запретишь, тем более, не запретишь хотеть красиво жить, и Веничка хотел. Он отрабатывал манеры, позы, почерк, набирал лексикон. Учась в средней школе, благодаря маме, Веня съездил отдохнуть от утомительных пионерских дел в престижный пионерский лагерь. Отдых оставил в его душе неизгладимый след, и Веня чуть было не избрал карьеру политического лидера, но... Но разлагающее влияние растущей популярности профессий "физиков и лириков" сбило его с уже оформившейся жизненной позиции, и Веничка пробует рисовать, писать стихи и заниматься в физматшколе... Пить водочку Веничка начал, как и все в Барнауле, рано, но начинал он красиво: из хрусталя, с деликатесами, при мягких светотенях полумрака и под музычку. Это уже потом, в славные годы учебы в университете, он позволял себе опуститься до пьянок с будущими (как ему представлялось) выдающимися историками, физиками, химиками страны на стройках, в подвалах, на скамейках у кинотеатров и даже в стройотряде. Он их всех ненавидел, он завидовал черной завистью действительно талантливым ребятам, потому что сам был посредственностью. Наивно было бы ожидать от Венички, который вырос в Вениамина, других форм поведения в обществе, когда сама общественно-политическая система забуксовала у всего мира на виду. Своеобразной формой защиты Вениамином, чисто интуитивно, был выбран цинизм. Скоро интуитивное сменилось объективным, и Вениамина первый раз в жизни пригласили в КГБ. Пригласили сдать не рекомендуемую к чтению литературу, а именно — распечатку повести А. и Б. Стругацких "Гадкие лебеди". Вообще, в этой истории с КГБ много непонятного. Кое-кто считал и считает, что никто Ряхоносцева туда не приглашал, а он сам пришел. И похоже, в комитете отказались от его услуг. Но в любом случае, Вениамин понял, что он меченый, что теперь от социальных невзгод его спасет лишь высокий профессионализм ученого-физика. Хорошие специалисты нужны при любом режиме. Вениамину Тихоновичу уже не требовалось объяснять, что если он не упрется лбом во что-то одно, если он не начнет грызть это что-то одно, упираться и грызть до победного конца, неминуем крах, крах его как субъекта. И Вениамин Тихонович "закусывает удила" и рвет вперед. Служба в армии отпадает как сама собой разумеющаяся нелепость, женитьба — дань природе и сложившимся традициям — отодвигается по вектору времени на возможно дальний срок. Но шараханий избежать не удалось. Сначала — свадьба. Потом наука физика, словно магический кристалл, засверкала перед Вениамином Тихоновичем бесчисленными гранями своих многочисленных направлений. Это продолжалось, пока не родился сын, и пока суровая местная действительность не швырнула Вениамина Тихоновича в лоно аспирантуры, указав ему тем самым место и тему действия. И началась длинная и мучительная эпопея со сдачей кандидатского минимума, с написанием диссертации. Суровая местная действительность...


Был шестой час вечера. Ряхоносцев Вениамин Тихонович неторопливо поднимался от ЦУМа вверх по Ленинскому проспекту к Октябрьской площади. Он любил такие прогулки. На Октябрьской площади он садился в автобус №18 и отбывал в район прописки и постоянного места жительства, в район со странным названием Поток. А сейчас Вениамин Тихонович совершает променад и думает, что не мешало бы при такой жаре пивка хапнуть, что вот сейчас где-то в далекой ФэРэГэ объект его черной зависти — приятель Киря Глушако наверняка пьет баварское темное, и наверняка не откажет себе в баварском светлом или еще в каком; там, у проклятых капиталистов, говорят, много разных сортов. "А что остается мне? — спрашивает себя Ряхоносцев. — Что остается мне, простому советскому человеку? Глотать тополиный пух да пыль с копотью? Пить газированный кипяток из сифилисных стаканов? Стаканы-то в автоматах мыть некому! Пиво выпускать, наверное, тоже некому. Есть только кому пить! Потрясающая ситуация! Еще есть кому жрать, орать и пальцем указывать. Я и сам люблю все это делать. А производить некому. Вот так-то!"


Ряхоносцев остановился, открыл портфель. Красивый иноземный почтовый конверт — письмо от Глушако — лежал на самом видном месте. Ряхоносцев полюбовался марками, повертел портфель под разными углами — будет ли виден конверт другим, если как бы случайно оставить портфель открытым где-нибудь в престижном месте на каком-нибудь престижном столе? Неожиданно его мысль метнулась в другую сторону. "А что, если поехать на ВДНХ, в "Павильон свиноводства?" Точно! И Гвоздецкий — наш непризнанный свободный драматург — наверняка уже там. Вот перед кем стоит выгнуться с письмом. Этот — оценит. Сейчас позвоню ему домой, и, если дома нет, значит, уже в "Павильоне"".


Вениамин Тихонович остановился у телефонной будки и стал шарить по карманам в поисках двушки. Случайно он поднял голову и увидел проезжающую мимо по проспекту "Чайку". Вениамин Тихонович остолбенел и забыл про двушку, потому что в "Чайке" на заднем сидении сидел... "Да нет, — подумал Ряхоносцев, — не может этого быть! Глушако же в Гамбурге! Или приехал? А почему его жена ничего не сказала? Еще не знает? Скрывает? На кой? Но при чем тут "Чайка"?"


"Чайка", игнорируя светофоры, нагло развернулась на перекрестке и остановилась у Дома политпросвещения. Первым вышел шофер, открыл дверцу, и из машины вышел... "Да нет же! — не поверил своим глазам Ряхоносцев. — Не может того быть! Глушако в ФРГ, в Гамбурге! Может быть, это кто-то очень похожий? Расстояние приличное, толком не разглядеть..." Вениамин Тихонович досадливо хмыкнул, и тут глаза его остановились на проезжавшем мимо белом "Москвиче"-фургоне, за рулем которого сидел бывший одноклассник, наглючий скромняга, вечно живущий в долг и куда-то надолго пропадающий в недосягаемое, Серега Кизерев собственной персоной. Рядом с Кизеревым сидел какой-то тип, вырядившийся в белоснежную сорочку и шикарный галстук. Ряхоносцев машинально поправил свой застиранный. "Но Кизерев... Весь такой важный... Этот-то когда машину водить научился? — подумал Вениамин Тихонович. — Хоть с этого долги стрясу!" Он замахал рукой, но было уже поздно подавать стоп-сигналы умчавшемуся прочь "Москвичу".




В номере у Кизерева


В гостиницу коллеги сыщики прибыли лишь к шести часам вечера. Пошли в номер к Кизереву. Пит расположился на полу на паласе, поставив рядом стакан и положив перед собой папку. Григорьев и Кизерев расселись в креслах, полусерьезно-полушутя обсуждая между собой неожиданные перспективы Барнаула как будущей столицы мира. Пит раскрыл папку, рассмотрел снимок Бреннера, сделанный то ли с какой-то вышки, то ли с вертолета, снимки палаты №6, снимки дверей палаты, снимки окна той же палаты с улицы и изнутри, пробежал глазами список оставшихся вещей Бреннера, перекинулся на текст.


"Чарльз Бреннер... — ага, дата рождения, ага, та-ак, краткая биография, ага, — ...прибыл в страну 30-го июня 1986 года... — ага, — ...проживал в гостинице Барнаул, в 804-ом номере..." — Ага!
— Так он что, в моем номере жил?! — спросил потрясенный Пит.


Кизерев и Григорьев, оборвав разговор на полуслове, посмотрели на него. Кизерев поставил стакан с пивом на палас, кинул в рот кусочек леща, пожевал.
— Мы думали, ты знаешь, — сказал он, что-то соображая. — Мы тебя специально в этот номер поселили, думали, так удобней будет. Обстановку-то все равно изучать... его жилище-пристанище... Так ведь? Тебе же удобней!..


— Я, собственно, не возражаю, только что же вы раньше молчали?


— Тебе же объяснили, — сказал Григорьев. — Все думали, что ты в курсе, и твои в Центре в курсе. Хотели как лучше...


Пит ничего не ответил и уткнулся в папку.


Кизерев и Григорьев обменялись многозначительными улыбками и возобновили прерванный разговор.


Пит читал:
"...Работал без претензий, в конфликты с администрацией не вступал... — ага, не был, не был, ага, ага, — ...Принимал участие в субботнике... — Даже так! — 23-го марта 1987 года был доставлен в клинику на улице Луговой... — ага, — ...Бригаду скорой помощи вызвала дежурная по этажу после того, как Бреннер выскочил из номера в коридор, ненормально выглядя: в растрепанной одежде (на себе имел носки и трусы), со смертельно бледным лицом, остановившимся взглядом, производя при этом нечленораздельные звуки. На поставленный ребром вопрос прибежавшего вахтера "Наелся что ли?" отвечал по-английски, отрывистыми фразами: "Это только начало... Сдвиги есть..." и еще что-то из физики глубокого вакуума (что именно, вахтер не успел запомнить). На попытку врача успокоить его, Бреннер дерзил, цитируя какой-то древний трактат египетских жрецов, восклицая: "Все придет на круги своя, и станет град малый и далекий Барнаул Столицей Мира!.." Был доставлен в клинику, где врачом Сергеенко поставлен диагноз: буйное помешательство... — Ага-а, так значит, — ...К больному применялись следующие методы терапии..." — Ну, это мне неинтересно, хотя нет, надо посмотреть...


— Тебе наливать? — спросил Кизерев, раскупоривая новые бутылки.


Пит молча пододвинул стакан, продолжая читать дело:
"...26 марта во время утреннего обхода было установлено, что больной Чарльз Бреннер исчез".


Пит взял наполненный стакан и поглядел на лейтенантов. Те замолчали.


— Что-нибудь не ясно? — поинтересовался Григорьев.


— Может, мне спуститься и мяса в ресторане заказать? — спросил заботливо Кизерев. — А то ты рыбу почему-то не ешь...


— Ничего не надо, — ответил Пит и снова открыл папку.


"...Делом занимался младший лейтенант Григорьев... — ага, — ...прибывший из Москвы старший следователь МУРа майор... — Та-ак, фамилия неразборчиво написана, наверняка специально. — ...Дело отложено до выявления новых фактов".
Пит прервал чтение:
— Слушай, Игорь, вот здесь — "Барнаул — Столица Мира", жрецы, вакуумная физика... Сдается мне, что-то в этом есть. — Пиво ударило в голову, и легкий туман появился в мыслях. Пит приподнялся на локте с паласа, закурил. — Вот тут, по-моему, как-то... — Пит посмотрел в потолок и пощелкал пальцами, пытаясь сформулировать свои предположения.


Кизерев широко улыбнулся:
— "Барнаул — Столица Мира"? Это наши рокмэны местные... Сгоряча в шовинизм провинциальный вдарились... Это у них пройдет.


— А как же тогда трактаты жрецов?


— Лазаря штучки, — Кизерев хмыкнул. — Он там, кстати, по делу тоже проходит.


Григорьев отмахнул от себя выпускаемый Питом дым и полюбопытствовал, осматривая обглоданные скелеты:
— У нас рыбки больше нет, не осталось нигде?


Пит полистал дело, кое-что читая, кое-что бегло просматривая. Тонким почерком, видимо, григорьевским, рябили протоколы опросов.


— У нас время-то есть? Тут много читать, — сказал он, глядя на часы.


— Время терпит, — ответил Кизерев. — Изучай толком. Тебя никто не торопит. А мы пока в "сотый" позвоним, есть идея позвонить, тьфу ты, повторить...


Пит вооружился карандашом, бумагой и принялся досконально изучать свидетельские показания.


Кизерев с Григорьевым звонили. Потом Григорьев ушел, а Кизерев курил, пуская дым в потолок.


Пит довольно быстро прочитал дело, закрыл папку и подал ее Кизереву.


— Уже?! — удивился тот.
— Уже.
— Ну, ты у нас мастер! Что-нибудь записал? Неужели не нашел ничего интересного?
— Я запомнил все, что меня заинтересовало.


Кизерев поправил очки на раскрасневшейся переносице, он явно не поверил, но промолчал.


Пит дотянулся до телевизора, включил его. Серый экран озарился изнутри таинственным светом, покрылся рябью и погас.


— Вдарь ему в бочину, — сказал Кизерев.
— Кому?
— Телеку, кому ж еще!!
— Как так — вдарь?
— Вот так, кулаком. — Кизерев лениво поднялся, подошел к телевизору, как подходят штангисты к штанге — вразвалку, и нанес ему в бок страшный удар.


Телевизор наполовину съехал с тумбочки и рявкнул на весь номер: "Не стреляйте в меня, я еще не допил свое пиво!.." И тотчас на экране возникло четкое, хотя и черно-белое, изображение: беснующаяся толпа, толстый, бородатый тип в очках, издевающийся над микрофонной стойкой, барабанная установка... Телевизор проревел что-то нечленораздельное и отключился, послав в качестве прощального привета медленно гаснущую точку в центре экрана.


Кизерев пожал плечами:
— Не сдюжил. Бывает. А, кстати, видел этого толстого в очках? Это и есть Лазарь. Это он первый начал вопить про Столицу Мира.




Лазарь Сергей Александрович


Сережа родился в марте 1961 года. Он рос беспокойным, хулиганистым мальчиком. Не было ни одной оставленной строителями бочки с краской, которую он не опрокинул бы; не было ни одного женского общежития, в окна которого он бы не подглядывал. Может быть, именно поэтому по окончании школы в Сережином аттестате среди сонма троек красовалась единственная хорошая оценка — 4 по астрономии. Очень этим гордясь, Сережа идет работать — точить втулки для оборонной промышленности. Через год втулки ему надоедают, и, чтобы их больше не точить и в глаза не видеть, Сережа устраивается воспитателем в пионерский лагерь. Устраивается на три сезона, но выгнали его к концу первого. Причиной столь скорого изгнания новоявленного "Макаренко" послужило отсутствие у последнего педагогических способностей. И Сергей Александрович поступает в педагогический институт на факультет иностранных языков, решив, что при помощи этого самого иностранного языка на досуге можно будет поддерживать связь с вражеской агентурой. К тому времени он уже два года поет в различных малоизвестных вокально-инструментальных ансамблях города Барнаула. В изобилии пьет пиво. Результат не заставил себя ждать: до первой сессии он так и не дотянул; и в знак траура вышел на Ленинский проспект — центральный проспект города — в изодранных джинсах с одной единственной штаниной в наличии... Потом пришла эпоха работы на книжном складе с потрясающим окладом в 92 рубля. Лазаря не интересуют деньги, его интересуют книги, которые он беззастенчиво ворует, ворует... и читает. Таким вот неординарным, беззастенчивым способом он окунается в мировую литературу. И еще — рок-музыка; она зацепила его накрепко. Все это в дальнейшем сказалось. А если вспомнить, что в детстве он пел в хоре мальчиков и даже два раза ходил на уроки к педагогу по классу трубы, то становится понятным, почему во время службы в армии он попадает в солдатский народный хор. Лазарь окунается в безбрежный океан тоталитарного искусства, а такие произведения, как оратория Червинского "Партии слава" и прочее подобное беспредельно-коммунистическое, оставляют в его душе незаживающий фурункул.
После службы в армии Лазарь тусуется в разнообразных ансамблях и псевдо-рок-группешках, в изобилии пьет пиво и состоит в членах городского географического общества. Маясь от бездействия, он решает стать режиссером массовых праздников и подает заявление в Алтайский государственный институт культуры, получает двойку за сочинение, но поступает. Будучи студентом, любит выступать на фестивалях политической песни в городе Ашхабаде, обосновывая свою любовь тем, что там его никто не знает и, стало быть, "можно отрываться на полную раскрутку". По окончании института Лазарь Сергей Александрович остается работать в институте главным выдумщиком и младшим преподавателем на кафедре режиссуры праздников.


Казалось бы, наступило время эйфории, но не тут-то было. Лазарь решает устроить или организовать что-нибудь заметное и достойное и вскоре, в содружестве с одним своим давним знакомым, Костей Иориным, создает городской рок-клуб, собирает группу из никому не нужных музыкантов дилетантов, сочиняет программу, делая упор на тщательно замаскированную компиляцию в музыке и ненавязчивую шизоидальность текстов, и добивается успеха. Лазарь и его группа легко покоряют окрест лежащие сибирские города. Местная крупнейшая партийная газета публикует скандальные истерические, не имеющие к Лазарю никакого отношения, статьи о рок-музыке, но с его фотографиями в качестве иллюстраций. Да только мало этого Лазарю. Он мечтает о собственном альбоме, нормально записанном нормальном альбоме...


Барабаны грохотали, как камнедробильная машина, но все равно, чего-то в звуке не хватало. Ударник группы Аполлон, обросший и похожий на снежного человека, лупил по тарелкам что было силы, ударная установка ходила ходуном, и со стороны казалось, будто Аполлон старается попасть палочками во все барабаны одновременно.


"Андрюхину гитару опять не слышно, — подумал Лазарь. — Что он там играет — сам черт не разберет, но зал ревет — значит, все в порядке".


Олежин бас и Тимины клавиши прослушивались нормально, и опять оба — по причине чудовищной разницы в музыкальном образовании — играли каждый в своем темпоритме.


"Лишь бы к концу вставки сошлись, — подумал Лазарь. — И снова Олежа не настроил свой бас! Ч-черт!"


Лазарь сделал "шпагат". Зал ответил взрывом хохота. Лазарь сделал "ласточку". Зал взорвался свистом и овациями.


"Так, сейчас пауза", — подумал Лазарь.


Аполлон ударил одновременно по всем тарелкам и тут же заглушил их. Олежа закончил риф чуть позже.


"Бабками" надо наказывать! Рублем по заднице надо бить!" — разозлился Лазарь.
Проступила Андрюхина гитара. Андрюха выскочил к самой рампе, припал на колено и начал выдавать на публику почти фирменный проигрыш.


"Ого, чего они в мою вещь понавпихали! — удивился Лазарь. — Опять без меня репетировали! Надо будет посмотреть, что они играют, а то я уже сам не знаю, когда в песне куплет, когда припев!"


Погас фронтальный свет. Сверху, тускло разгораясь и плавно набирая яркость, зловеще смотрели в зал три прожектора. Поддали дыма, и три световых столба, пробежавшись по многоголовой, ревущей народной массе, впились в центр сцены.


Тима на клавишах вступил в пререкания с Андрюхиной гитарой. С небольшим опозданием к ним присоединился Олежа. Аполлон зачакал восьмыми по хэту, сейчас он перейдет на "дубль".


Лазарь напрягся. Повторялась прежняя история: неведомая сила подкрадывалась к нему, поднимаясь из темного провала оркестровой ямы. Лазарь широко расставил ноги, прижал локти к бокам, сопротивляясь обволакивающему воздействию. "Опять! Опять! — пронеслось у него в голове. — Сегодня не буду! Нет! Надо хоть раз выдержать! Нет!"


Аполлон перешел на "дубль".


Словно холодная волна накрыла Лазаря с головой, и его понесло куда-то над сценой и над бушующим залом. Он уже ничего не видел и, чтобы не упасть в оркестровую яму, вцепился в стойку микрофона руками и заорал, совершенно себя не контролируя:
— Говорит радио Барнаула! Говорит радио Барнаула! Барнаул — Столица Мира! Барнаул — Столица Мира!


И тут же наваждение спало, отпустило, исчезло. Лазарь вытер вспотевший лоб, растерянно оглянулся.


Аполлон, работая одной рукой, второй красноречиво крутил у виска. Лазарь отмахнулся и, поняв, что сам опоздал на пол такта, заорал:
       — Поставьте меня в чемодан!
         Закройте на висячий замок!
         Положите на кромку прибоя!
         Отдайте на волю ветрам!..
         
Зал ревел...




Список. Записка


Дверь распахнулась, и в номер вошел Григорьев. Он ухнул тяжелый дипломат на стол.
— В "сотом" кончилось! — почему-то радостно заявил он. — Пришлось под "шпиль" идти, завсекцией к ответственности привлекать.


Пит посмотрел на раздувшийся дипломат. "Хватит. На сегодня достаточно", — подумал он и сказал, поднимаясь:
— Я, парни, пожалуй, пойду отдыхать. Мне давно пора делать бай-бай.
— Нда-а, — поджал губы Кизерев.
— Пусть он сам, как ему хочется, — сказал Григорьев.
Кизерев махнул рукой.
— Ну ладно. А завтра? Что ты планируешь на завтра, Пит? Или тайна?
— Тайн нет, — сказал Пит. — Я хотел бы осмотреть личные вещи Бреннера.
— Что ж, это можно. — Кизерев потянулся. — Только давай не завтра, давай послезавтра. Завтра голова деревянная будет.
— Можно и послезавтра, не горит. Ну, так я вас покидаю. Всем гуд бай.
— Ауфвидерзеен, — ответили Кизерев и Григорьев одновременно, словно заранее тщательно отрепетировали этот момент.


В своем номере Пит включил телевизор, и тот нормально заработал, без зуботычин и пинков. Пит убрал звук, упал в кресло. Был двенадцатый час ночи, по телевизору шло что-то типа "новостей". Пит вытянул ноги и сосредоточился, вспоминая наиболее ценные места из материалов уголовного дела.


Возможности человеческого мозга всегда потрясали воображение Пита Виллиса, но в данном случае он понял, что столкнулся с чем-то действительно уникальным: в деле "лежало" человек сорок с их биографиями и подробнейшими отчетами чуть ли не за каждый прожитый день с момента рождения. "Потрясающая память у людей!" — восхитился Пит. Из рабочих и врачей, из друзей и знакомых он выбрал лишь тех, с кем Бреннер имел более-менее постоянные связи. И тогда возник следующий список:
1. Виктор Пахомов (кличка Краб). Санитар психушки. Контактировал с Бреннером в числе последних.
2. Владимир Сергеенко. Лечащий врач Бреннера. Контактировал с Бреннером в числе последних.
3. Валерий Цыпулин (кличка Цыпа). Младший мастер крутильного цеха ЗСВ. Состоял с Бреннером в приятельских отношениях.
4. Сергей Лазарь (кличек много). Рокер. Лидер местной популярной рок-группы. Автор гипотезы о столичной сущности города Барнаула. Часто пил с Бреннером пиво.
5. Вениамин Ряхоносцев. Физик-теоретик. Аспирант АПИ. Человек из науки. Часто пил с Бреннером пиво.


Пит понимал, что ничего нельзя утверждать наверняка, подозрения без фактов — пустой звук. Но чутье подсказывает, что что-то в этой пятерке есть особенное.

"Необходимо лично встретиться с этими людьми и опросить их еще раз", — решил Пит и расслабился, гоня прочь все мысли, и пустым взглядом уставился в потолок.


Может человек себе позволить такое — просто глядеть в потолок и все, и больше ничего! В голове так пусто-пусто. Что-то шевелится в подкорке, но наружу не выползает, и оттого тело погружается в расслабляющую приятность, в общемировую эйфорию на клеточном уровне. И вдруг в мозгу сверкнула мысль, от которой Пита подбросило в кресле так, словно его плоскогубцами ущипнули за задницу.


"Вахтер!!! Он ведь какой-то ненормальный вахтер! Английский в совершенстве — это ладно, бывает. Но жрецы египетские, знание различных разделов физики... Кто, кроме специалиста, на слух определит, о чем идет речь, о физике глубокого вакуума или о физике твердого тела?"


Пит почесал в затылке и сказал вслух:
— Да, господа, этот человек бесспорно выдающийся из общего числа вахтеров и заслуживает самого пристального внимания. Но... — Пит вспомнил, что вахтер сегодня дежурит. — Но завтра. На сегодня достаточно.


Пит разделся, бросил на журнальный столик кобуру, пачку сигарет. Подумав, вынул из кобуры "Зауэр" и, прошлепав в спальню, спрятал его под подушку. Близость постели подействовала лучше всякой колыбельной песни, пивные пары прорвались в сознание туманными щупальцами. "Нет-нет, господа, сначала душ!" — мысленно воскликнул Пит и направился в ванную. Он минут пять взрыкивал под ледяными струями и, ругаясь, вникал в смысл написанного на табличке: "Горячей воды не будет до октября". Так ничего и не поняв, но привыкнув к холодной воде, наблюдал, как собственная кожа превращается в гусиную.


"Хватит. Пора идти бай-бай", — решил он и отключил воду. Долго растирался полотенцем, пока не почувствовал, что с полотенцем что-то неладно, неувязочка какая-то с его махровой фактурой. Пит повертел полотенце перед глазами и увидел: к подрубленному краю была пришпилена тонкая бумажная трубочка. Пит осторожно оторвал ее, развернул.


"Иностранец, — прочитал он расплывающиеся на мокрой бумаге буквы. — Я тебя давно ждал. Готовь деньги к сдаче. Скоро буду принимать". В самом низу шла корявая роспись: "Полуночник".


— Надо же, какая гостеприимность?! А ну вас всех! Пойду-ка я спать. Спать, спать, спать! Все спать!..