Мария-Антуанетта

    Мне четырнадцать. Я не могу больше выносить запах больничной палаты. Она пахнет безнадёжностью. Вчера было так больно, что я плакала кровью. Позавчера из-за этой боли я откусила себе указательный палец, чтобы тупо потерять сознание и не чувствовать ничего вообще. Теперь меня пристёгивают к кушетке, когда приходит Она. Боль. И вечно уколы. Если врач ещё раз потрогает меня между ног, пока я "развлекаюсь" в эпилептическом припадке, я всажу ему шприц в ухо. Или в глаз. Я знаю, что он всегда делает это. Камера на тумбочке включена всё время. Рассказать? Отберут камеру и всё, а это единственное, что у меня осталось от мамы. Она перерезала вены вдоль на обеих руках, узнав, что у меня рак мозга. Отчим от меня отказался: "Ну и пусть дохнет эта лысая мразь! Я-то тут при чём?" Единственным моим другом была Мария-Антуанетта. Обычная бабочка-шоколадница. Она каждый день залетала в форточку, я включала "Люмен" или "Cranberries" и смотрела, как она порхает, выделывая замысловатые "восьмёрки" и "бантики". Она танцевала, как богиня. В эти минуты я улыбалась. Боль отступала перед этими танцами жизни. Однажды врач увидел это и со словами "Дура сумасшедшая!" забил форточку гвоздями. Когда Мария-Антуанетта прилетела снова, она уже не могла попасть в мою палату. Я вскочила с кушетки и бросилась к окну. Бабочка неистово билась в стекло, и пыльца летела с её хрупких крылышек. Я молча смотрела на неё, прижав ладони к стеклу, и слёзы катились по щекам. Так близко, и так далеко... Ночью мне приснился сон. Я лечу на огромной бабочке над бескрайними лесами, голубыми озёрами. Ветер играет моими волосами. Нет, я больше никогда не вернусь в эту палату, провонявшую безнадёжностью!