Глава 3. Узоры на воде

     У храма Святой Аны, небольшого белого здания, собралась вся знать. Женщины, надев мантильи, а мужчины, сняв шляпы, расселись по скамьям перед алтарём. Вскоре явился священник и началось песнопение. Кашлянув, падре стал зачитывать выдержки из Библии, но у многих прихожан быстро открылась зевота. Падре Эберардо был дряхлый-предряхлый. Бормотал и бормотал он нечто себе под нос. Вдруг оживал и звонко выкрикивал: «Аминь!». — «Аминь!» — отзывались прихожане. Падре успокаивался и продолжал бормотать дальше.

      В наосе, центральной части церкви, сидела лишь аристократия. Месса для белых простолюдинов служилась в другое время. Чернокожие и краснокожие горничные и няньки, пришедшие с хозяевами, молились в нартексе — пристройке у входа. Здесь бормотания падре не было слышно, и слуги молились как придётся. Иные и вовсе считали мух на потолке.

      Прикидывались, что увлечены речами падре, и в высшем сословии. Амарилис, Роксана и Мисолина устроились перед хорами [1]. Роксана богомольством не отличалась, но, как жена алькальда, регулярно посещала церковь, подавая пример женщинам Ферре де Кастильо. Читая молитвы, она подчёркнуто шлёпала губами — дабы все лицезрели её благочестие. Мисолина подражала матери, ловя её повадки и жесты. Амарилис, как председатель Комитета Нравственности, слушала падре с энтузиазмом, но, часом забывая эту роль, вынимала из сумочки-помпадур [2] зеркальце и любовалась своим отражением. Сантана, Берта с Гортензией и Эстелла сели подальше от алтаря, укрываясь от бормотания падре Эберардо и недовольства Роксаны. Сантана тоже отвлекалась от молитв, глазея на богатые наряды сеньор и сеньорит. Перекрестив Гортензию, Берта покосилась на Эстеллу. Та, рассматривая мозаику на фресках, тайком зевала.

      — Эстелла, — не размыкая губ, шепнула Берта.

      — Что, бабушка?

      — Ты всё время крутишься. Тебе надоела месса?

      — А вы как думаете? Этот падре только брюзжит. Ничего не слышно, а когда слышно, то неинтересно.

      — Тогда иди погуляй.

      — Бабушка, вы прелесть!

      — Тише! — Берта прижала к губам палец. — Месса продлится около часа. Ежели ты воротишься минут за пять до конца, никто и не заметит твоё отсутствие. Но не убегай далеко!

      Эстелла не заставила себя упрашивать. На цыпочках выскользнув из церкви, побежала по улице. А Берта мстительно хихикнула. Внучек она любила и (за спиной у Роксаны) позволяла им шалить напропалую.

      Не заметив, как миновала городской мост, Эстелла очутилась на противоположной стороне реки. Безмолвие. Шелест листьев да пение птиц, невидимых в густых кронах. Ни фонарей, ни экипажей — только лес. Мрачно-зелёный, сливаясь с вином предзакатного неба, он уходил в бесконечность. Где-то блеяли овцы и мычали быки.

      В Нижнем городе Эстелла не была никогда. Она и представления не имела, что существуют такие красивые места. Заворожённо девочка пошла вдоль берега. Но попала в тупик акаций, диких, вольных, свободных (ни чета ровно постриженным растениям города Верхнего). И она полезла в благоухающие кусты — иного пути не нашла. Ой! Вот незадача — зацепилась платьем, оторвав кружево.

      — Чёрт возьми! И кто придумал эти неудобные платья?! Врезать бы ему! — выругалась Эстелла, забыв, что приличная сеньорита не должна грубить.

      А за кустами мелькнул огонёк. Девочка была не из пугливых. Смело выбралась она из зарослей и побежала вперёд. Обняла жакаранду — тучу сине-лиловых цветов. Да и обомлела.

      На берегу сидел мальчик. Рукой чертил он узоры на поверхности воды. Ладони его сверкали и искрили, то выпуская клубы фиолетового дыма, то грея дьявольским пожаром, а рисунки не исчезали, укрывая речную гладь волшебным ковром. Эстелла рот разинула, наплевав на манеры, — так сильно удивилась.

      Мальчик не шевелился, увлечённый своим занятием. Эстелла крепче прижалась к дереву, но тут — неприятность: сук хрустнул под её каблучком.

      — Кто здесь? — выкрикнул мальчик в темноту.

      И Эстелла пустилась на утёк. Ой-ой-ой — зацепилась за корень и — шмяк — упала на землю. Как же больно!

      Уже давненько сидя на берегу, Данте тратил магию на бесполезную ерунду. И вдруг шорох — за жакарандой мелькнуло светлое платье. Раздался хруст и стон. Данте пошёл на звук, и вот оно — на земле лежала девчонка и, обиженно пыхтя, старалась не разреветься.

      — Ты кто такая? Какого дьявола ты за мной шпионишь?! — невежливо выпалил он. Зырк-зырк — из-под чёлки сверкнули глаза — драгоценные сапфиры.

      Эстелла взглянула на Данте с любопытством. В волосах его запутались листья, и он напомнил ей дикого, но милого и смешного зверька — ёжика. Необычный мальчик, не такой, как друзья её сестры. Не было у Данте шёлкового галстука, украшенного алмазной булавкой, и манерной спеси, вдалбливаемой француженками-гувернантками с колыбели. Зато у него был синяк под глазом.

      — Чем орать, лучше помоги. Не видишь, я упала?

      — Вижу.

      Данте поставил девочку на ноги, ухватив под локти. Но Эстелла застонала.

      — Тебе больно?

      — Угу. Я, наверное, ногу сломала.

      — Идти можешь?

      — Не знаю…

      — Тогда держись за меня.

      Обняв за талию, Данте подвёл Эстеллу к упавшему дереву. Посадил на него и сел рядом.

      — Где болит? Покажи.

      Эстелла приподняла подол, открыв изящную щиколотку и кусочек панталон. В голове мелькнуло: неприлично показывать ноги мальчику. Если мама узнает, она её задушит. Но откуда ей узнать? А нога так ужасно болит…

      Чулок был порван, и на щиколотке кровоточила рана. Но Эстелла и возмутиться не успела, как Данте, сняв с неё туфлю, стянул и чулок. Уложив ладонь на рану, провёл ею по ноге вверх и вниз. Зелёный свет, дрожа и ослепляя, вырвался из пальцев. Миг, и ранка исчезла.

      — Вот и всё, — пробормотал он и отвернулся.

      Эстелла хлопала глазами, рассматривая здоровую ногу. Ни следа, ни боли не осталось.

      — Как ты это сделал?

      — Как-то так, — вздохнул Данте. — Я делаю странные вещи с рождения. Почему — мне никто не объяснял. Так зачем ты шпионила за мной?

      — Я не шпионила! Вернее не за тобой… в общем… — Эстелла запнулась. — Я гуляла и заблудилась. Увидела свет и пошла на него. А тут ты. Я и засмотрелась.

      Данте зыркнул исподлобья, хищно, как ягуар.

      — Пришла поиздеваться, так и скажи. В кои-то веки эдакая фифа гуляет в нашей местности?

      — Какой ты грубый! Я не фифа! — вздёрнула нос Эстелла. — И я не издеваюсь. Мне понравилось, как ты рисовал на воде узоры. Вот я и залюбовалась.

      — Ах, это…

      — Как ты это делал? Можешь показать? Вдруг и я смогу.

      Данте сполз с бревна и присел на колени. Поднял руку, и она заалела, как и вода в реке. Пальцем он начертил облако, ещё облако, дом и коня. Фигуры не исчезали, ложась на воду, словно мальчик рисовал на холсте.

      — Ух, ты!!! — придя в восторг, Эстелла захлопала в ладоши.

      Но Данте отпрянул, ощетинившись дикобразом, — визг девчонки напомнил ему крики и пощёчины Сильвио.

      — Что? — не поняла Эстелла.

      — Не надо орать мне в ухо! Ненавижу ор и хлопки!

      — Ну извини…

      Некоторое время Данте любовался рекой, а Эстелла украдкой разглядывала его. Точёное лицо, кожа аристократично бледная; её не бывает у простолюдинов. Когда Данте обернулся, взгляды их встретились. Глаза-сапфиры, глаза-стрелы, восхитительно яркие, они били наотмашь, рисуя его меланхоличную, холодную, недетскую красоту. И Эстелла утонула в них.

      А Данте не дышал, любуясь девочкой. Чёрные звёзды сияли из-под вееров-ресниц; круглое личико, пухлые губы, вздёрнутый носик, такой милый, что Данте захотелось его коснуться. Щёки мальчика вспыхнули, а сердце едва не выскочило из горла — новое чувство, что дарило крылья, учило летать. Он узнал эту девочку — золотохвостая русалка из недавнего сна. Вот она, он её встретил.

      — Нога не болит? — нарушил молчание Данте.

      — Не-а… Спасибо, кстати. А почему у тебя синяк под глазом? — не удержалась до смерти любопытная Эстелла.

      — Так, ерунда… Подрался кое с кем.

      — А я тоже иногда дерусь! С сестрой. Однажды вырвала ей клок волос, потому что она разбила мою фарфоровую куклу. Рёву было! Мисолина такая дура! А научи меня рисовать на воде, — выпалила она скороговоркой.

      Взяв руку Эстеллы в свою, Данте начал водить ею над водами реки. Ничего не получилось, но девочка ощутила: пальцы Данте вибрируют. Неужели это магия? А он настоящий, истинный колдун! И такой особенный! Он рассказывал о бескрайних пастбищах, где пасутся овечки, козочки и мясные быки; о батраках, вынужденных гнуть спины на толстосумов; о том, как он скачет на лошади, мечтая стать гаучо.

      Данте говорил и говорил беспрерывно. Эстеллу не напугала магия, она не шарахалась, не обзывала его Дьяволом, и он чувствовал уверенность. Так они сидели, глядя в горизонт, багрово-красный — вишня в вине.

      — Ой! — встрепенулась Эстелла, когда утонул в воде последний луч солнца.

      — Что?

      — Я забыла про время! Я же удрала из церкви! Бабушка меня отпустила, но я обещала вернуться к концу мессы. А она уже, наверное, закончилась.

      — Так ясно, что закончилась, уже часов десять.

      — Как ты узнал?

      — По солнцу.

      — Ах, боже, мне надо домой! Мама меня убьёт! — вскочив, Эстелла начала отряхивать платье.

      В груди у Данте кольнуло. Не хотел он расставаться с девчонкой. Так было хорошо…

      — Я тебя провожу!

      — Не надо.

      — Темно ведь! Где ты живёшь?

      — На Бульваре Конституции. Знаешь, где дом алькальда? Он мой отчим.

      — Кто?

      — Наш алькальд.

      — Ммм… Идём, я хоть до моста доведу тебя, ты же заблудишься, — вздохнул мальчик.

      Всю дорогу шли молча. Эстелла заметила, что Данте притих.

      — Что с тобой? — прямо спросила она. — Ты грустный. Я тебя обидела?

      — Нет, всё хорошо.

      Ну как ей объяснить? Падчерица самого алькальда! Богачка! Разве такая девчонка может дружить с ним? Смешно. Вернётся она в свой мир роскоши и позабудет о нём. И зачем только приходила?

      — Ты не сказал, как тебя зовут, — вспомнила Эстелла, когда они подошли к месту назначения.

      — Разве? Данте.

      — Красиво… А я — Эстелла. Означает «звезда».

      — Это имя тебе подходит. Ты похожа на звёздочку.

      — Мы ещё увидимся?

      — Если захочешь. Я каждый день бываю на реке.

      — Я приду. Пока.

      — Пока…

      Как юркая колибри, спорхнула Эстелла с моста и побежала по улице Святой Мерседес. Силуэт её исчезал вдали, растворяясь в отблесках фонарей, а Данте хотелось плакать. Эта девочка, влетев в его жизнь ураганом, всколыхнула в нём иную, нежную частичку души.

-----------------------------
      Величественный дворец и зелёные тени его многовековых деревьев — спасение в зной — по-прежнему украшали Бульвар Конституции. За двенадцать лет правое крыло дома разрослось. По периметру второго этажа тянулся балкон, обнесённый резным парапетом. Но водоём с лебедями, сердце сада, засыпали. Нынче хранителями семейного покоя были три сторожевых пса.

      После кончины графа Алсидеса Альтанеро дворец чуть не ушёл с молотка. Вскрылись долги — суммы, вложенные в несуществующие рудники; банковские ссуды, взятые под залог недвижимости; и векселя, без счёта выписанные кредиторам. Место Алсидеса в Ратуше занял новый алькальд, моложавый и хваткий граф Арсиеро Гальярдо де Агилар — потомственный аристократ.

      Выкупив дворец на аукционе, он стал полноправным его хозяином. И если бы Эстебан не женился на его сестре, а «весёлая вдова» Роксана не покорила сердце, семью Альтанеро ждало бы банкротство. Но репутацию удалось сохранить, а состояние приумножить. Только Берта осталась не у дел — Роксана именовала её дальней родственницей, которую приютили из сочувствия.

      — Как вы могли это устроить? — Роксана так кричала, что на каминной полке дребезжали статуэтки и вазы. — Вы обязаны были слушать падре, молиться и выказывать страх перед божьей карой! А вы сбежали из церкви! Это блуд и богохульство! Вы опозорили всю семью! Забыли, что ваша мать — графиня, первая дама. Наша семья — образец нравственности! А вы еретичка оказывается!

      — Не говорите так, мамочка, — хлопала Эстелла глазами, полными слёз. — Я просто гуляла и забыла о времени…

      — Вы не имели права нигде гулять! Вы должны были слушать мессу! И молиться так, чтобы все прихожане видели, что моя дочь — истинная католичка!

      — Но мне было скучно, мамочка, — виновато опустила голову Эстелла.

      — Скучно? А мне весело по-вашему? — Роксану было уже не остановить. Она скандалила с апломбом, получая наслаждение от собственных криков. — Думаете, мне нравится этот падре, из которого песок уже сыпется? Думаете, мне весело принимать у себя дома простолюдинов, что чешут в ухе, а потом вытирают пальцы об мою скатерть? Но это моя обязанность. Я — жена алькальда! Наша семья — пример благочестия, а вы… вы — позор для нас, паршивая овца в роду!

      — Но я не нарочно, мамочка…

      — Закройте рот! Лучше бы брали пример с вашей сестры. Мисолина делает всё, как положено. С ней не бывает проблем! Но с вами проблемы всегда. Посмотрите на себя, на кого вы похожи?! Платье грязное, подол оборван, волосы лохматые! Настоящая плебейка! Вы пошли в своего папашу, хотя я была о вас лучшего мнения! Я надеялась, что вы станете истиной аристократкой. Удивительно, но Мисолина одолела эту науку раньше и лучше вас! Нет у вас ни мозгов, ни совести!

      — И чего это за визг? — Берта с собачкой на руках вышла из кухни, где точила лясы с прислугой.

      — Эта пигалица испортила нашу репутацию! Председательницы Комитета Нравственности были обескуражены, когда мы ушли из церкви без Эстеллы. Амарилис и Беренисе всем раструбят, что моя дочь сбежала с мессы! Теперь на улицу не выйдешь, сразу обвинят в богохульстве! — взяв с канапе веер из страусовых перьев, Роксана начала им обмахиваться.

      — Ну, во-первых, моя внучка не пигалица, — Берта выпятила нижнюю губу. — А во-вторых, это я ей разрешила прогуляться.

      — Вы разре… ЧТО-О? — челюсть у Роксаны медленно, но верно отпала.

      — Да, я! — Берта вздёрнула подбородок. — И что с того? Эстелла — ребёнок. Ей двенадцать лет, в таком возрасте дети любят прыгать и бегать, а не сидеть в церкви, слушая старого маразматика. И не надо испепелять меня своими глазищами, бывшая невестушка, — предупредила Берта гневный взгляд. — Ох, не верю я, что вы искренне богу молитесь. Иначе не творили бы беспредел. Вот ежели б наш падре был молод да красив, — она жеманно вздохнула, — это было бы другое дело. Красавца и не грех послушать. А падре Эберардо годится лишь в качестве снотворного. Его даже мадемуазель Гортензия не переваривает. Верно, дорогая? — она чмокнула собачку в морду.

      — Вы. Не имеете. Права. Развращать. Мою. Дочь! — отрывисто прорычала Роксана. — Вы живёте в этом доме на птичьих правах! Мы с Арсиеро вас пожалели, позволив остаться, хотя ваш муженёк пустил вас по миру! А вы неблагодарная! Учите моих дочерей нарушать правила!

      Гортензия в эту секунду пробовала на зубок хозяйские волосы. Дёрнув Берту за локон, начала чихать — пудра оказалась несъедобной.

      — Мадемуазель Гортензия, не портите мне причёску! — недовольно отпихнула её Берта. — Подумаешь, прогулялся ребёнок чуток. Чего вам жалко что ли? Девчонки не было всего-то два часика. Давай-ка, дорогая, — она повернулась к заплаканной Эстелле, — расскажи-ка, где ты была? Тебе понравилась прогулка?

      — Да, бабушка, — Эстелла вытерла слёзы кружевным платочком. — Я ходила через мост. Ну, на другую сторону. Там очень красиво. Там такой лес зелёный… и речка… прозрачная. А ещё там лошадки и овечки, и коровы…

      Роксана чуть не задохнулась.

      — Коровы? Моя дочь гуляла среди коров?! О, боже мой, какой ужас! Они могли вас разорвать!

      — Ежели некоторые не знают, — ядовито заметила Берта, — коровы — травоядные животные. Это не ягуары. Они не могут разорвать. Могут только боднуть.

      — Ах, да, вы прекрасно осведомлены в этом вопросе! Сами росли среди коровьих лепёшек и мою дочь к этому склоняете!

      — А я не скрываю этого, милочка! В возрасте Эстеллы я доила коров и даже коз, — Берта расправила плечи. — Да, Эстельита, я жила на большой эстансии среди пастбищ и деревьев. Я ненавидела это место, хотела вырваться оттуда, и мне удалось. Когда я вышла замуж за твоего дедушку, он обещал, что мы будем жить в центре города, станем богатой и уважаемой семьёй. Он сдержал слово. Но теперь я осталась одна-одинёшенька. Старость дышит в спину, и иногда мне хочется назад воротиться. Там я была свободна. Ходила куда хотела, делала чего хотела, и никто меня не осуждал и не сплетничал за спиной.

      — Не могу поверить! — Роксана зубами скрипнула. — О вашем плебействе мне известно, но Эстеллу я воспитываю как сеньориту, представительницу высшего сословия, аристократку, а вы делаете из неё простолюдинку! Себе подобную! Да как вы посмели сунуться в эту клоаку? — переключилась она на Эстеллу. — Нижний город! Какая гадость! Там одни быки и дикари. Батраки или индейцы могли вас схватить, зажарить и съесть!

      Берта со смеху чуть лопнула.

      — Съесть? Это уж слишком, милочка! Эстельита, не обращай внимания на глупости. Люди не делятся на аристократов и бедняков. Только на хороших и плохих. Среди аристократов полно всякой шушеры: и воров, и мошенников, и убийц. Ой, я прекрасно знаю чего говорю! С некоторыми преступниками из высшего света я общалась лично, — Берта победно взглянула на Роксану. Та промолчала, до крови кусая губы. — Ни батраки, ни индейцы не едят людей, это вздор, придуманный невеждами, — Берта подчеркнула последнее слово.

      — Эти люди могли похитить её, чтобы требовать выкуп! — привела новый аргумент Роксана. — У них нет денег и они готовы на всё, чтобы их заполучить.

      — Некоторые думают, будто всё измеряется деньгами да титулами, — покачала головой Берта. — Мой бедный муженёк, царствие ему небесное, тоже так думал. И меня к этому приучал. Я даже на это повелась, но теперь-то я поняла чего к чему. Порой богатые грязнее и беднее самых нищих.

      — Маленькая девочка, вечером, одна, в Нижнем городе — рассаднике аморальности, — гнула своё Роксана.

      — Я была не одна, — честно созналась Эстелла. — Я была с другом.

      — С каким ещё другом? — наморщила лоб её мать.

      — Ну… с другом. Я познакомилась с одним мальчиком, он… — Эстелла запнулась. Не умея врать, хотела объяснить, что Данте её вылечил, но передумала — взрослые в магию не верят. — Он… он… он хороший.

      — Что он с вами сделал? Отвечайте! Он угрожал вам? Требовал денег? Обижал? Он вас бил?! — рванув к дочери, Роксана схватила её за плечи. Встряхнула, как мешок с мукой.

      — Ну что вы, мамочка! Никто меня не бил! Мой друг — очень хороший. Его зовут Данте. Мы сидели на берегу и болтали. И я забыла про время. А после он довёл меня до моста.

      — До моста? А что же он с вами не пошёл? Что это за мальчик? Из какой он семьи? Где живёт?

      — Он живёт там, за мостом. Я не знаю, из какой он семьи, — пожала плечами Эстелла. — Я его не спрашивала. Он так здорово рассказывал о лошадках, о курочках и козочках, про то, как он гоняет овец…

      — ЧТО?! Гоняет овец? — грудь Роксаны вздымалась, едва не лопаясь от бешенства. — Вы связались с пастухом??? Я запрещаю! Я требую, чтобы вы больше никогда не разговаривали с этим нищим!

      — Но, мама…

      — Он не нашего круга! Какой ужас! Моя дочь связалась с дикарём! А мне хватает того, что у вас бабка и папаша — плебеи! Стыда не оберёшься. И вы туда же!

      — Но, мама!

      — Всё! Прочь! Марш в свою комнату! Вы наказаны. Ляжете спать без ужина! И неделю на улицу ни ногой. Будете выходить только на вечернюю мессу в моём сопровождении.

      — Но, мамочка! — глаза Эстеллы наполнила влага, и она губы закусила, чтобы не разрыдаться.

      — Никаких но! Разговор окончен. Идите в комнату и приведите себя в порядок!

      Глядя в пол, Эстелла забралась на второй этаж. Медленно дошла до спальни, но дверь открыть не успела — разнёсся вопль:

      — У-у-у… дура! — из комнаты напротив высунулась белокурая голова. — Так тебе и надо! Я буду молиться Боженьке, чтобы тебя навсегда заперли в Жёлтом доме, где ты видела бы только крыс и тараканов! — Мисолина показала язык.

      Но Эстелла была расстроена, поэтому молча захлопнула дверь сестре в лицо.

      — Ты, дура, ты мне чуть нос не расквасила! — завопила та из коридора. — Я пожалуюсь маме! А лучше падре Эберардо. И он велит сжечь тебя на костре!

------------------------------
      Берта, подбоченившись, стояла в позе ожидания «комплиментов» от Роксаны. Гортензия, скуля и фыркая, нюхала кончик её туфли.

      — Это вы виноваты, — прошипела Роксана, меряя гостиную шагами. — Вы воспитываете из моих дочерей плебеек. Старая ведьма!

      — От ведьмы слышу. Я, может, и старая, но порядочная женщина. У меня в семье не было убийц! Это ваши родственнички убили Хусто и Алсидеса, оставили меня в одиночестве. И я уверена, это вы приложили руку к смерти Бласа.

      — ЧТО?! — Роксана обронила веер — страусовые перья, инкрустированные топазами.

      — То! Нечего изображать невинность. Я не такая глупая, как ты думаешь.

      — Не смейте мне тыкать! — алые пятна гнева выступили на щеках Роксаны. — Старая приживалка!

      — Хочу и тыкаю! Нет у меня к тебе уважения. Ежели ты забыла, так я напомню: дом этот принадлежал моему супругу, хоть ты и твой муженёк прибрали его к рукам. Проклятые воры и мошенники! А я остаюсь здесь из-за внучек. Не позволю я вырастить из них бесчувственных кукол. Когда ты бегала по дворам, наставляя моему Бласито рога, думала, я не замечаю? Может, он и не замечал, а я не говорила — больно уж он тебя любил. Но я-то не слепая, я ж видала, как ты сбегала по ночам и возвращалась утром. Вертихвостка! Тебя любили, на руках носили, а ты вон чего. Мой сын тебе плохой партией показался. И поэтому ты его убила, когда подвернулась партия получше. Не так что ли?

      — Это ложь! Я никого не убивала! — закричала Роксана так, что мебель содрогнулась.

      — Враньё! — отрезала Берта. — Ты — самая обычная потаскушка, хоть и с родословной!

      — Ах, вы, старая карга! — Роксана замахнулась, чтобы влепить бывшей свекрови пощёчину, но застыла с рукой у самого её носа. Гортензия, угрожающе рыкнув, попыталась зубками цапнуть Роксану за палец.

      — Ну давай, ударь меня! — сказала Берта с вызовом. — И радуйся, что я не открыла внучкам правду. Не хочу делать им больно. Но ежели ты меня выведешь, я расскажу всем и всё! И в жандармерию схожу и заявлю, что это ты убила моего сына.

      — Блас упал с лошади! Это был несчастный случай! — Роксану буквально трясло от злости. У неё аж челюсть свело.

      — А уговорила его сесть на эту лошадь — ты! Будешь отрицать? Бласито никогда не ездил верхом. И никогда не поехал бы, ежели б ты это не придумала. Он тебе во всём потакал. Он тебя любил и переборол страх перед лошадьми, только бы тебе угодить. Но ты наплевала на его чувства! Это ты, ты убила моего сына! — Берта хлюпнула носом. — Мерзавка!

      Роксана кулаки сжала:

      — Ещё слово, и вы окажетесь на улице.

      — Ну давай, пробуй! — выплюнула Берта, надвигаясь на Роксану, как оползень. — А потом объяснять будешь своим дочерям, Эстебану и всему городу, зачем выгнала пожилую и одинокую женщину из дома. Идёмте, мадемуазель Гортензия, дорогая, выпьем водички, а то в горле пересохло, — обнимая свою престарелую болонку, Берта ушла в кухню.

      Роксана каблучком притопнула. Как смеет старуха обвинять её в гибели Бласа? Не просила она этого тюфяка падать с лошади! Он сам навернулся. Да, она уговорила его прокатиться верхом. Не дождавшись конюха, сама запрягла лошадей. Но она делала это не впервые. И никогда никто не падал. А Блас упал, потому что глупец и трус. Но старая карга хочет, чтоб она чувствовала себя виноватой, и специально издевается.

      В ярости Роксана зашвырнула в камин гипсовой статуэткой ангела. Она рассыпалась в прах. А Роксана и не видела — на лестнице стоит высокая худая женщина. Одетая в крепдешиновое [3] платье неглиже [4], с длинными руками и грубым мужеподобным лицом, она напоминала самку богомола. Долгое время наблюдала она за скандалом, а, когда Роксана ушла в оранжерею, скрылась в недрах верхнего этажа.

ПРИМЕЧАНИЯ:
----------------------------
[1] Хоры — пространство перед алтарём, где помещался хор певчих.

[2] Сумочка-помпадур — миниатюрная дамская сумочка 18 века в форме затянутого тесёмкой мешочка. Изготовлялась из кружева или бархата. Названа в честь фаворитки Людовика XV маркизы Помпадур, которая ввела её в моду. Такая сумочка заменила мешочек для рукоделия и стала обязательным аксессуаром всякой уважающая себя дамы света.

[3] Крепдешин — шёлковая ткань с умеренным блеском. Из крепдешина шьют блузки, платья, изготовляют шали.

[4] Неглиже — один из видов женской ночной рубашки, выглядящий как длинное платье. По предназначению неглиже — лёгкое и удобное домашнее ночное или утреннее одеяние.