Глава 4. Жандармы

     Мелкий дождик падал с небес, как россыпи алмазов. А неугомонный ветер стряхивал с кустов и деревьев тяжёлые капли и, завывая, уносился вверх под облака. Мальчик и девочка шли босиком по влажной траве. Ветер продолжал хулиганить, дуя со всей мочи и ероша детям волосы. Мальчик прижал девочку к себе, закутывая её в плащ. И не было в мире счастья большего, чем это, пришедшее нежданно и целиком захватившее два юных сердца.

      — Мы всегда будем вместе?

      — Конечно!

      Внезапно налетел ураган и тьма залила детей чернилами. Они крепко держались за руки, но коварный вихрь, разинув пасть-воронку, проглотил девочку. Мальчик остался один. В ужасе он закричал и… проснулся.

      Завернувшись в пала [1], Данте лежал на берегу. Но реальность выхватила его из объятий сна и он шевельнулся. Смахнул с глаз надоедливую чёлку, сбрасывая наваждение. Кошмары, как и сказки, снились ему регулярно, но темнокудрая русалка, ставшая явью, не выходила из головы. Вчера, когда хрупкая фигурка Эстеллы исчезла за углом, Данте возвратился к реке и понял: они не договорились о времени встречи. И о чём он думал? Стоял как болван и не проводил её дальше моста, потому что она падчерица алькальда. Вот трус!

      А Эстелла плавала перед глазами. Данте жмурился и встряхивался, как мокрый зверёк, отгоняя видение. Тщетно. Они провели вместе пару часов, а будто целую жизнь. Никогда у Данте не было друзей — все шарахались от него, но с Эстеллой он хочет дружить. Хочет!

      Прохладная вода (Данте сунул в неё лицо) привела его в чувства. Он углубился в заросли, где нашёл грушевое дерево. Крупные груши, вися высоко, грозились упасть на голову. И желудок моментально объявил революцию, требуя, чтобы его накормили. Сбросив плащ, ловко, как кошка, Данте залез на дерево. Добрался до груш — самых больших и сочных. А потом сиганул вниз и мягко приземлился на все четыре конечности.

      Вернувшись к реке, он забрёл в неё по колено. У поверхности плавали мелкие рыбёшки — так много, что было впору собирать их руками. Натаскав хвороста, Данте разжёг костёр и уже вскоре уплетал запечённую рыбу, закусывая её грушами. После вкусного завтрака настроение улучшилось. Дурной сон растворился в воспоминаниях, как и жители «Ла Пираньи». Сбросив одежду, Данте окунулся в воду, ласково тёплую — прозрачный омут. Вот оно, счастье: река, ветерок, свобода. Ещё бы Эстеллу увидеть…

---------------------------
      Лёжа на кровати, Эстелла утопала в мягкой перине. Солнце ещё только скользнуло по небосводу, играя лучиками, а она бодрствовала уже час.

      «Здравствуйте, господин Солнышко! Вы так нежны сегодня. Здравствуйте, господин Облачко, вы так чудесно плывёте!» — пело в мозгу — этому утреннему приветствию научил её отец. «Нужно просыпаться в хорошем настроении, радуясь всякой погоде за окном. И дождь, и зной прекрасны в своей неповторимости. А если настроение не задалось, можно его улучшить, не срывая зла на других, — улыбнуться», — эту истину Эстелла выучила с колыбели. Но сейчас она не работала. Как девочка не пыталась воспрянуть духом, уговаривая пушистое облако развеселить её, ничего не выходило.

      Итак, её наказали. Неделю ей сидеть взаперти. Ни прогулок, ни развлечений, ни подруг — и Сантане мама приходить запретила. Эстелла сочла наказание длительным, хотя и заслуженным. Бабушка её отпустила, а она обещала вернуться быстро и забыла. Нарушила слово и Берту подвела. И маму она огорчила. Та считает её хулиганкой, своим позором. А Мисолина злорадствует. Но самое обидное — она договорилась о встрече с Данте. И не придёт.

      Эстелла не находила объяснения, но синеокий мальчик поселился в её голове. Её разрывало любопытство и желание увидеть колдовство, послушать истории, от которых учащалось дыхание. Но никому о Данте она рассказать не могла. С матерью боялась делиться чувствами — они не понимали друг друга. Бабушка, конечно, хорошая, и Эстелла её любила, но доверить ей тайну — значит разболтать всем. Язык у Берты без костей. Про Мисолину и говорить нечего, её гложет зависть. Вот Сантане Эстелла поведала бы о маленьком маге. Но увидит она её нескоро. Эх, жив был бы папа!

      Блас погиб четыре года назад, и Эстелла помнила этот день в подробностях. Как удар молнии — вмиг. Вот, папа улыбался, завязывая большой голубой бант на её платье. А вот, он уехал кататься на лошади и вернулся в ящике, обитом зелёным бархатом. Эстелла любила отца, будучи с ним ближе, чем с матерью. И смерть его потрясла девочку. Две недели она лежала с температурой и долго-долго плакала, не могла играть и смеяться. И удивлялась безразличию Мисолины, не проронившей ни слезинки — по мнению Эстеллы, сестрица его смерти обрадовалась.

      — Здравствуйте, господин Солнышко! — утерев слёзы, девочка села на кровати. — У вас сегодня… вы сегодня… Вы сегодня так гадко светите, что моя кожа вот-вот облезет! — угрюмо выдала она. — Здравствуйте, господин Облачко, вы сегодня уродливы, как мысли моей сестры. Тьфу! — вновь Эстелла зарылась лицом в подушку.

      Несмотря на толпу родственников, поговорить ей было не с кем. Невыносимо она скучала по папе — Блас отцом оказался прекрасным. Он рассказывал истории и спрашивал, как прошёл её день. Он утешал в огорчениях и не ругал за мелкие шалости, понимая дочь с полуслова. Эстелла любила и маму, и бабушку, и отчима; любила Урсулу и Гортензию, но чувство одиночества не покидало её. Она хотела ласки и заботы, чтобы мама целовала её, изобретала причёски и платья, вышивала инициалы на рубашках и чепчиках [2]. Но вместо Роксаны это делала Либертад — молодая горничная, нанятая два года назад. Урсула, переквалифицированная в экономки, с объёмом работы не справилась, и ей нашли помощницу. Либертад любила Эстеллу, та отвечала взаимностью. А ещё проницательная девочка заметила: к смазливой мулатке неровно дышит дядя Эстебан.

      Жена его, сестра Арсиеро, Хорхелина ревновала супруга к каждому столбу. И Либертад покоя не было — соперница угрожала её избить или прижечь лицо раскалённой кочергой. Если бы не заступничество бабушки, Либертад давно бы сбежала. Эстелла, как и Берта, ненавидела Хорхелину. Обе втайне мечтали: когда-нибудь Эстебан бросит эту гадюку и женится на Либертад.

      Повернувшись на бок, Эстелла увидела поднос с завтраком на комоде и стопку книг. Верно, Либертад принесла, ибо Роксана запретила дочери читать все книги, кроме библии. Есть не хотелось, но и терять силы тоже. Семь дней пролетят незаметно. Она выйдет из комнаты с высоко поднятой головой, дабы Мисолина захлебнулась желчью. Промокнув слёзы одеялом, Эстелла расправила плечи и с аппетитом взялась за еду.

----------------------------
      Целый день Данте бродил в одиночестве, то углубляясь в сельву, то возвращаясь назад. Он старался далеко не уходить, чтобы с Эстеллой не разминуться. А девочка не пришла. Обманула. Или забыла о нём. Вот глупец, подумал, что нашёл друга!

      Ночь была прохладной, и Данте сильнее закутался в пала. Он не испытывал ни обиды, ни ярости, только злился на себя за доверчивость. Все люди врут, причиняют боль. Серебро луны и тёмно-синий бархат небес приковывали внимание мальчика. Сидя в траве, он любовался ими. А звёзды — яблоки, нарисованные кистью художника-мага, висели низко, иногда растворяясь в водах реки.

      И вдруг — шорох. Он нарастал и усиливался, превращаясь в стук копыт, собачий лай, свист и хлопки.

      Шмыгнув в чащу, Данте спрятался в кустах мимозы. Неизвестно кто это: индейцы ли, охотники, разбойники — лучше не рисковать. Но в поле зрения появилась овчарка. Огромная чёрно-рыжая псина шарахалась по берегу, нюхая траву и песок. И застыла у кустов, где притаился мальчик, — учуяла его. Мгновение, секунда, вздох — её блестящие глаза вперились в глаза Данте.

      — Гав! Гав! Гав! — залаяла собака громко, басом.

      Ломая ветви, царапая руки и лицо, Данте кинулся бежать. Собака — за ним. Прыг! Лихо подпрыгнув, она стукнула мальчика лапами и уронила его. Данте зажмурился, вцепился в траву ногтями, мечтая, чтобы земля разверзлась и поглотила его. Но псина крови не жаждала. Придавив мальчика, она лаяла и лаяла, пока не явились всадники — три жандарма.

      — Спасибо, Тата, ты хорошо поработала. Славная девочка! — усатый жандарм, оттащив собаку от Данте, стал кормить её мясом. Поедая лакомство, Тата виляла хвостом и урчала.

      Двое других схватили Данте за шиворот.

      — Он? — спросил плюгавый коротышка.

      — Похоже, он! — высокий хрипел, как несмазанная телега.

      — Тоды пошли. Отведём пацана и по домам. Хватит уж на сегодня, весь вечер по лесу бегаем, — предложил коротышка.

      — Никуда я не пойду! — Данте боялся жандармов и ненавидел их, поэтому решил отбиваться.

      — А кто тебя спрашивать-то будет? — хихиканье усатого напоминало кудахтанье курицы. — Нам велено найти и доставить. Это наша работа. Мы — городские жандармы!

      — Я ничего не сделал! Я не пойду в тюрьму! — Данте выкручивался из хватки — напрасно. Жандармы загоготали.

      — В тюрьму? На кой-чёрт ты в тюрьме-то сдался, сопляк? Пойдёшь к своему хозяину, от которого ты удрал.

      — Нет у меня хозяев!

      — Ещё и врёт, наглец! — ухмыльнулся коротышка. — К нам поступила жалоба от сеньора Сильвио Бильосо, что с его эстансии сбежал мальчишка-батрак, разгромив полдома и напугав его сына.

      — Я… я… я не батрак! Он, этот тип — мой приёмный дядя! Я не батрак!

      — Знаешь чего, пацан, — сказал сиплый. — Мы жандармы, а не судьи. Наше дело преступника найти и доставить к хозяину для дальнейшего наказания. Все батраки и рабы — собственность хозяина, и наказывает их он, а не мы. Ежели б мы всех беглых рабов в тюрьму сажали, там бы мест не осталось.

      — Я не раб!

      — Это твои проблемы. Нам велено поймать и доставить, — усатый жестами растравливал Тату, и она скалила зубы.

      Завязав Данте руки, сиплоголосый плюхнул его животом на седло. Обкрутил верёвкой и сел впереди. Пришпорив коней, жандармы поскакали галопом. Данте болтался поперёк седла, как мешок с тряпьём, — связали его крепко. А подле, захлёбываясь лаем, бежала Тата.

      Когда Данте привезли в «Ла Пиранью», его трясло так, что он спотыкался на ровном месте.

      — А ну-ка шевелись! — сиплый подтолкнул мальчика к калитке.

      В свете факелов дом, выделяясь чёрным пятном, смотрелся жутко. Батраки уже спали. Лишь Руфина, сидя на пеньке, перебирала фасоль. Явление жандармов напугало её.

      — Ох, боже мой! Нашёлся! — вскочив, она перевернула мешок — фасоль рассыпалась по земле.

      Почувствовав, что жандарм ослабил хватку, Данте вырвался. Добежал до Руфины. Прижался к её груди.

      — Нам бы дона Сильвио, — сказал коротышка.

      Смерив его неодобрительным взглядом, Руфина открыла дверь в узкий коридорчик:

      — Кандела! Скажи хозяину, что тута жандармы! Это чего ещё такое? — ткнула она пальцем в руки Данте, обмотанные верёвками.

      — А чёб не сбежал! — объявил усатый. Тата согласно зарычала.

      — Убери отсюдова своё страшилище, а то я щас её отделаю! — Руфина погрозила собаке кулаком. — Как можно связывать ребёнка? — взяв мачете [3], она разрезала верёвки. — Садись-ка за стол, детка. Ты есть хочешь?

      Мальчик кивнул. Говорить внятно не мог — давился слезами. Наложив в деревянную плошку угали [4], Руфина добавила к ней красное яблоко и калабасу [5] с мате. Данте начал запихивать еду в рот молниеносно, словно боялся, что её отнимут.

      — Куды ж ты торопишься? — покачала Руфина головой. — Подавишься ведь!

      Но Данте чувствовал: надо поужинать сейчас. Когда он сможет поесть ещё — неизвестно. Гад Сильвио способен на всё. Почти не жуя, мальчик проглотил клейкую кашу, слопал яблоко и взялся за мате.

      БАМС! Дверь распахнулась. Из неё вылезло большое пузо, а за ним вывалился и хозяин. Поросячьи глазёнки Сильвио, пошарив по округе, упёрлись в Данте. Мужчина ощерился, переведя взгляд на Руфину.

      — Дон Сильвио, мы нашли батрака! — молвил усатый жандарм.

      — Возле реки ошивался, — уточнил сиплоголосый.

      — Ещё и бегал от нас, гадёныш. Но наша собака кого хошь поймает, — заверил коротышка.

      — Вот и славненько, — Сильвио поковырял пальцем в ухе, засунув его туда наполовину. — Вы свою работёнку сделали. Теперь проваливайте отсюдава. Время уж полночь на носу.

      Калитка скрипнула — жандармы ушли.

      — Ну-с! — повернулся Сильвио к Руфине. — Кто тя, толстуха, просил его кормить?

      — Не морить же ребёнка голодом.

      — После того, чего он устроил, он больше и крошки тута не получит. Так, ты! — обратился он к Данте. — Ну-ка вставай, пошли!

      — Куда? — мальчик еле сдержал дрожь в голосе.

      — Куды надо! Встать, я сказал!

      Хватаясь за стол, Данте поднялся — ноги были ватные. Бредя за Сильвио, он испытывал невероятное унижение и страх. Что придумал этот зверь? Может, в комнате запрёт на ключ и оставит без еды? Ну это он выдержит. Да и сердобольная Руфина найдёт способ до него добраться. Хорошо, что успел поужинать.

      Но надежды Данте на благополучный исход улетучились, когда Сильвио вытолкал его на чёрную лестницу. Осветив факелом темноту, приподнял крышку люка.

      — Спускайся! — он указал на дыру в полу.

      — Зачем? Я туда не пойду!

      — Пойдёшь. Пойдёшь ещё как. Спускайся, кому говорю! Или я силой тя втолкну, и ты кости се переломашь. Лезь вниз по-хорошему.

      Данте вжался в стену.

      — Я… я… я… туда не пойду! Там крысы и нет света! Я не пойду!

      — Ты меня ужо заколебал, — Сильвио говорил спокойно, даже безразлично. И это было хуже любых криков и брызганья слюной. Данте понял: Сильвио хочет закрыть его в подвале и уморить.

      — Спускайся вниз, — повторил мужчина. — Полночь ужо, я спать хочу и не собираюсь стоять тута до утра.

      Данте впал в такое оцепенение, что онемел. А тело железным обручем сковало, и он лишь глазами хлопал. Мальчик не был труслив, это случилось с ним впервые. Он попытался призвать магию — заискрились пальцы. Но другого сделать не смог — руки не шевелились. Зато лимит терпения у Сильвио оказался исчерпан.

      — Нечего показывать тута свои дьявольские штучки! Из-за них Рене теперича заикается! Те это так не сойдёт, урод! Я те покажу, как моего сыночку убивать! — схватив Данте за шкирку, Сильвио подтащил его к люку. Мальчик не сопротивлялся. Как беспомощного котёнка, его приподняли и столкнули в дыру. Пролетев по лестнице, Данте сосчитал боками ступени и впечатался в землю.

      — Я тя предупреждал: лучше по-хорошему! Ежели переломал все кости, я лекаря звать не стану, так и знай!

      Люк захлопнулся. В замке повернулся ключ. Некоторое время Данте слушал, как Сильвио пыхтит и отдувается. Мало-помалу его шарканье затихло вдали.

ПРИМЕЧАНИЯ:
-------------------------------
[1] Пала — плащ гаучо. Похож на пончо, но более тонкий, «летний» вариант. Шьётся из хлопка, тонкой шерсти, шёлка. Его носят в тёплую погоду и даже в жару, чтобы укрываться от солнца.

[2] В старину бельё стирали всё вместе, а семьи были большие. В отличие от верхней одежды, нижняя шилась из однообразных тканей. И, чтобы не перепутать её, на сорочках, носовых платках, чепчиках, простынях и полотенцах вышивались инициалы их обладателя.

[3] Мачете — длинный (свыше 50 см) нож для уборки сахарного тростника в странах Латинской Америки.

[4] Угали — африканское национальное блюдо. Каша или пюре на основе кукурузной муки. Угали едят руками.

[5] Калабаса (исп. Calabaza) — сосуд для питья мате. Традиционно делается из тыквы, но испанцы, вывезя этот напиток из Латинской Америки, придумали и декоративные варианты — из древесины, палисандра, дуба, кебрачо, а также фарфора, керамики и серебра. Пьётся мате с помощью металлической, тростниковой или бамбуковой трубочки — бомбильи (на кастежано — бомбижжя).