Барнаул - столица мира глава 7. Четверг

"Лазарь". Иллюстрация Ю. М. Эсауленко.




Глава 7 ЧЕТВЕРГ




Утро в гостинице


Пит проснулся с больной головой. Из коридора доносились беглые шаги, шум, возня; кто-то выезжал, кто-то вселялся — обычное утро гостиниц. Пит сладко потянулся, голова сразу же загудела и наполнилась свинцом.


"Похмелиться бы, — подумал Пит. — Пиво в Барнауле, наверное, из термояда готовят. Как голова-то раскалывается, мама мия! Как они его пьют каждый день?! И зачем вчера после психушки поддался на уговоры Кизерева? У него, видите ли, приказ пить со мной пиво... У него приказ, а мне потом сны дурацкие снятся..."


Пит повернулся на бок и зарылся под подушку головой. Немного полегчало. Пит скинул подушку на пол, невидяще уставился в стену напротив. В поле зрения сфокусировалась тумбочка, две бумажки на тумбочке — записка и повестка. Пит откинул одеяло, сел, морщась от бьющих в голову муторных ощущений.


"Записка. От Полуночника. И кто же он такой, интересно? Нахальный парень, деньги ему приготовь... Я приготовлю! И не только деньги!.. Григорьев, опять же, с повесткой отличился!.."


Пит встал, умылся ледяной водой. В голове посвежело. "Эх, чаю бы!" Он натянул брюки, выглянул в коридор. В коридоре дежурная Маргарита, шипя по-змеиному, что-то объясняла горничной. "О! Как кстати!" — подумал Пит.


— Слушайте, товарищ дежурная, можно вас попросить?


Дежурная с готовностью повернулась, приветливо улыбнулась:
— Я вас слушаю.
— Чай вам можно заказать? — Пит поморщился. — Голова раскалывается. Стаканов бы пять... без сахара...
— Отчего же нет? Самовар у нас для чего? Сейчас поставим. Готовьте пятнадцать центов.
— Сколько?!
— Я шучу. Пятнадцать копеечек.


Открылась дверь 805-го номера, и в коридор выглянул свежий, благоухающий туалетной водой лейтенант Кизерев. Он повесил на шею полотенце и, подмигнув, сказал:
— Привет, Борек! Как состояние? Коматозное? Привыкай.
— Да уж, пожалуй, привыкнешь. — Пит опять поморщился.
"Надо же, какой бодренький. Сказать ему о записке, не сказать? Нет, пока не скажу, сам разберусь".
— Долго сидели? — спросил он.
— Часов до двух, наверное... Зря ушел. Мы с ребятами в ресторан спускались, догонялись... Ты к Григорьеву идешь? Он тебя ждет.
— Угу. Обязательно, надо вещи Бреннера посмотреть.


По коридору уже шла дежурная, улыбаясь и осторожно неся поднос с пятью стаканами.
— Вот вам чай, поправляйтесь. Может еще чего?
— Пока ничего, спасибо. — Пит забрал поднос, занес его в номер, отдал пятнадцать копеек. Кизерев еще торчал в коридоре.
— Ты-то идешь к Игорю? — спросил его Пит.
— А зачем? Сам сходишь. Ты с городом освоился. У меня дел полная тачка, в форточку не перекидаешь.
— Тогда давай, перекидывай, до вечера.


Выпив все пять стаканов и восстановив нормальное состояние организма, Пит прицепил под левую руку кобуру, надел костюм и вышел из номера.


Выглянул Кизерев:
— Пошел?
— Угу, пошел. — Пит закрыл дверь на ключ. — До вечера.


Когда Пит сдавал ключи дежурной, та, потупившись, избегая смотреть в глаза, начала настойчиво выяснять судьбу стаканов: где они, что с ними, не побил ли постоялец посуду, не выносит ли с собой. Неизвестно, как долго пришлось бы Питу выдерживать эту ничем не прикрытую атаку на права человека, если бы не вахтер Иннокентьич. Иннокентьич, как из-под земли, возник рядом и, кашлянув, прищурившись, посмотрел на Пита.


"О, а вот и наш вахтер-интеллектуал! — подумал Пит, не обращая больше внимания на дежурную. — Ну-ка, ну-ка, ну-ка, потреплем за перышки местных филеров-энциклопедистов".


— Привет, дедуля! — сказал Пит, расплываясь в обаятельной американской улыбке.


Вахтер молча кивнул и поправил фуражку.


— Слышь, дедуль, ты, говорят, в истории древнего мира силен? Междуречье, Пантикапей, Рамзес Второй?..


Вахтер бросил быстрый взгляд на Маргариту и почесал нос:
— Болтают люди. Я и слов-то таких не слыхивал! Пантикепе, ха! С какого конца на нее влазить-то? Лошадь она или баба?


Маргарита, забыв о стаканах, захихикала, грозя вахтеру пальцем:
— Иннокентьич!
— А что я? — Иннокентьич выпучил глаза. — Я ничего. Это ты по своей природной глупости не о том мысли держишь. Ежелив это лошадь, тогда...
— Пантикапей — это древний город, — сказал Пит, усмехнувшись. — Между прочим, он у вас в Крыму находится.
— Слыхала? — Вахтер постучал пальцем по конторке. — Город это, и вовсе не баба... Междуречье, оно, поди, тоже у нас? Между Обью и Енисеем?
— Нет-нет, что вы! — воскликнул Пит. — Это в другом месте, между Тигром и Евфратом. Это не у вас.
— А-а. Ты смотри! А я думал, промежду речками Барнаулкой и Пивоваркой.


"А дед не так прост", — подумал Пит и сказал:
— Слышь, дедуль, ты случайно не знаешь, как будет по-английски: связанная система из четного числа фермионов обращается в бозон?
— Откуда мне знать-то, мил человек? Мы языкам с детства плохо обучены.
— А как по-древнеегипетски?


Вахтер пристально посмотрел Питу в глаза:
— Знаешь что, сынок? Шел бы ты в библиотеку, а!
— Так значит, люди врут про тебя, будто ты скрытый интеллектуал?
— Скрылся бы ты, постоялец бездомный, с глаз моих!
— Ну что ты, дедуль, в самом деле? Не ругайся, я пошел. Ты, конечно, зря на древнеегипетском не шарашишь, а то бы мы потрещали...
— Иди-иди, трещотка капитализма! Я тебе не египтянин, цацкаться не буду!
— Не знаю, как с цацками, но, не дай бог, еще одна повестка среди ночи — жди утром вызов в морг. — Пит улыбнулся, сказал "чи-из" и пошел к лифту.




Григорьев


Григорьев уже ждал. Пит поздоровался и протянул ему повестку:
— Твоя?
— А что, имя неправильно написал?
— Да нет, верно написал. Ты мне не дашь пару бланков?
— Зачем?
— Я вас с Кизеревым приглашу на прощальный вечер.


Григорьев посмотрел внимательно на Пита.
— Ты не обижайся на вахтера, не стоит он того... Я хотел пошутить, а он видишь как вывернул мою шутку. Тебя интересовали вещи Бреннера? Они на столе. Приступай.


Пит проверил наличие по описи и стал разбирать вещи. Бреннер, похоже, записных книжек не вел, записей каких-либо типа дневников, писем или подобного не было. Пит тщательно прощупывал швы, подкладки пиджаков, пальто, плащей, рубашек.


— Да ничего там нет, — сказал Игорь. — Мы же тоже не дураки, проверили.


"Конечно, не будет ничего, раз проверили", — подумал Пит, откладывая очередную пару носков.


Игорь почесал концом ручки за ухом.
— Это, конечно, твое дело — доверять нам или нет, но я бы на твоем месте плохо о нас не думал.


Пит усмехнулся про себя: "А как прикажешь думать?"


— Да никак не думать, ни плохо, ни хорошо. Работай. Ты просил вещи — они перед тобой. Кто виноват, что Бреннер записей не вел?


"Правильно, в этом винить некого. — Пит аккуратно сложил вещи в чемодан. — Так. А теперь что? Теперь самое время вплотную приступить к опросу свидетелей..."


— Дело реальное. Походи, пообщайся с людьми.


"И начать прямо с Лазаря", — подумал Пит.


Младший лейтенант Григорьев поглядел в окно, поводил ручкой по стеклу:
— Можешь и с Лазаря начать. Он сейчас в городе.


Пит, гася раздражение, окинул Григорьева сердитым взглядом:
— Игорь, я так работать не могу. Ты не находишь, что наш диалог несколько странен? Односторонен несколько?
— Потому что ты не привык, ничего удивительного. Лазаря повесткой вызывать будешь или как-то по-другому встречу организуешь?
— У него есть телефон? Если позвонить?
— Звони, — Григорьев назвал номер телефона.


Пит набрал номер. На том конце сняли трубку.




Дневное совещание


На этот раз в кабинете генерала Федорцова, не считая его самого, собрались только Глушако, Гребе, полковник, курирующий город, и пожилой майор. Остальных собрать не удалось. Кто был в командировке, кто на конференции, кто на даче. На сегодняшний день никаких собраний не планировалось, но звонок Кизерева из гостиницы заставил Федорцова собрать хотя бы тех, кто был в управлении.
Никто конкретно не знал, зачем их вызвали, не знал и Глушако. Кизерев лишь сообщил, что найдена одна штуковина, и ему было приказано прибыть немедленно. Ждали Кизерева.



— Что там у него? — спросил Глушако. — Он хоть намекнул на что-нибудь?
— Нашел что-то, — ответил Федорцов. — Приедет — расскажет.


Глушако нервно взглянул на часы.
— Так значит, он не сказал, что нашел?


Гребе посмотрел на него удивленно:
— Кирьян Политаевич, ну кто же об этом говорит по телефону?
— Ах, да, да, секретность, — спохватился Глушако. — Я что хочу! Пока Кизерева нет, давайте поговорим, обсудим его поведение. Мне кажется, Александр Рейнгольдович, ваш Кизерев запился.
— Они что, опять вчера пили? — удивился Федорцов.
— Конечно. До ноля часов пятнадцати минут, — сказал Глушако и вновь посмотрел на часы.
— Опять у него в номере? — спросил пожилой майор.
— Так не в лифтовой же шахте! — Глушако обвел всех суровым взглядом.
— Но позвольте! — вмешался Гребе. — Ведь мы ему сами дали установку!
— Подобными установками мы губим наши кадры, — сказал Глушако. — Товарищ полковник не даст соврать, Кизерев уже не думает о службе, у него на уме одно только пиво. Вы, наверное, вдруг решили, что мне пива не хочется. Жара такая стоит!.. Все люди, так сказать, как люди... А наш лейтенант... Пошел на поводу у интерполовца, понимаете ли! Тот пиво, и наш пиво! Тот до чертиков, и наш того же хочет. Бог с ним, с агентом, пусть спивается. Он жертва западной демократии, так сказать, вырвался на свободу. А наш-то лейтенант чья жертва?
— Жертва желтого змия, — сказал полковник.
— Какого?!
— Ну, пивного, значит.


Федорцов нетерпеливо взмахнул рукой:
— Хорошо, Кирьян Политаевич, Кизерев явится, я ему устрою.
— А как же установка? — спросил ехидно Гребе.
— Установка — одно, а злоупотреблять нельзя. Выпил пять литров — остановись, не теряй морального облика. Ведь казенные деньги расходуются! — сказал Глушако назидательно.


В этот момент дверь распахнулась, и в кабинет влетел лейтенант Кизерев.
— Товарищ генерал! Товарищ генерал! — воскликнул он, заламывая руки.
— Да что вы, батенька, себе позволяете! — От возмущения Федорцов перешел на старинный манер. — Лейтенант вы или курсистка?! Смирна-а! — Рявкнул он и вдруг неожиданно добавил:
— Отжался десять раз!


Кизерев отжался три раза и суровым взглядом уставился в пол, не в силах больше оторвать от него свое тело.


— Сколько пива вчера съели? — рявкнул Федорцов.


Кизерев сопел и смотрел в пол.


Глушако сказал безразличным голосом:
— Есть предложение начать совещание.
— Встать! — бросил Федорцов. — Что там у вас, докладывайте. И без истерики.


Кизерев поднялся, отряхнул колени и произнес шепотом:
— Записка.
— Ну-у?! — выдохнули все.
— Какая записка? Где? От кого? — спросил Глушако.
— Записка. На тумбочке лежала. В спальне. Я ее там и оставил, сфотографировал — и сюда.
— Снимок, — потребовал Гребе.


Кизерев вытащил из внутреннего кармана черного дерматинового пиджака фотографии и бросил на стол. Все жадно схватили по копии и принялись изучать запечатленный на них предмет.


— Плохо фотографируете, — сказал Гребе. — Это она и есть? — Он ткнул в светлое пятно на фото.


Глушако с нескрываемым интересом посмотрел на лейтенанта:
— Это точно то, о чем вы говорили?


Кизерев наклонился, всмотрелся в фотографии.
— Да, вроде, она. — Он виновато опустил голову.


Федорцов расстегнул китель.
— Продолжайте доклад. После доклада отожметесь, сколько не смогли. На отпечатки пальцев записку проверили?
— Конечно! — воскликнул Кизерев. — Отпечатков нет. Надпись размыта водой. Он ее купал, наверное.
— Что в ней? О чем она?


Лейтенант напрягся, вспоминая:
— Э-э-э... "Иностранец, я тебя давно ждал... Готовь деньги к сдаче... Скоро буду принимать..." И подпись: "Полуночник".
— Память неплохая, — констатировал Гребе.
— А вы ничего не напутали? — спросил пожилой майор.


Кизерев отрицательно покачал головой.


Федорцов заворочался в кресле.
— На графологическую экспертизу отдавали? А, впрочем, что я говорю? Ее же нельзя трогать. Вот жалко-то!
— Это кто еще такой? — Глушако поискал что-то в портфеле. — Готовь деньги к сдаче. Скоро буду принимать. Уголовщина какая-то! Похоже, нам начинают мешать. Некто по имени Полуночник желает вытряхнуть из агента валюту.


Наступила тишина. Глушако продолжал шебуршать в портфеле.


— Что вы там ищете, Кирьян Политаевич? — прервал паузу Гребе. — Решать надо, что будем делать, а вы со своим портфелем...


Глушако бросил портфель на стол, вздернул бровями и раздраженно посмотрел сквозь круглые очки на Александра Рейнгольдовича:
— А я почем знаю? Я что, всезнающий? Не знаю я, что делать. Помешать как-то? Принять какие-то меры предосторожности?


Полковник подергал себя за нос.
— Меры бывают разные. Можно выставить роту автоматчиков вокруг гостиницы, можно пулеметы на крышу...
— Я не об этом говорю! — вскипел Глушако. — Нам ни сроки не известны, ни что, ни как, мы гаданием занимаемся.
— Давайте думать, — предложил Федорцов.


Полковник опять подергал себя за нос.
— Я имею сообщить почтенному собранию некоторые личные соображения.
— Ну и денек у нас сегодня! — скривился Гребе. — Давайте сразу уж перейдем на четырехстопный ямб, и дело с концом.
— Это от жары, — сказал пожилой майор.


Полковник продолжил:
— Идея простая: добавить в гостиницу наших людей и ждать. Кстати, Полуночник, возможно, нам даже на руку окажется. Возможно, мы увидим интерполовца несколько с другой стороны, возможно, с самой неожиданной.


Глушако зачем-то снова полез в портфель.
— Хуже нет — ждать и догонять. А ситуация именно такая. Давайте конкретно, ведь мне потом отчет писать. Значит, добавляем людей? Сколько?
— Десять, — сказал майор.
— Много, — отрезал полковник.
— Давайте троих, — предложил Гребе. — Тогда наших в гостинице будет шестеро, не считая вахтера. И будем ждать.
— И это... — Глушако высыпал из портфеля весь хлам на стол и принялся его перебирать, — конвой, медицина, если что, пусть тоже будут наготове. Мало ли что? Постараемся взять Полуночника без шума. Или пошумим? Дабы цереушник проявился во всей своей красе?


Федорцов бросил вопросительный взгляд на Гребе. Тот наморщил лоб и сказал:
— Шум нам не нужен. И так по городу слухи поползли... Шум — это риск. Зачем лишний раз рисковать? Давайте без шума и без риска.
— Хорошо, — сказал Федорцов, — значит, так и порешим. Значит, так и действуем. Все распоряжения я отдаю сейчас же. Вопросы есть, Кирьян Политаевич? Вопросов нет. Кизерев, найдите агента и чтобы у меня... — Федорцов погрозил пальцем, — пять литров в день, ни каплей больше. А через месяц — десять отжиманий, чтобы не хуже Геракла...


Глушако свалил хлам со стола назад в портфель и подозрительно посмотрел на Гребе:
— Я никому не давал свой диктофончик? Никто не брал?..




Лазарь


Пит поднимался вверх по Ленинскому проспекту. Высокие старые тополя бросали на прохожих тень и безостановочно сыпались пухом, который лип к лицу, забирался в нос, витал в разогретом воздухе. Пух скопился у бордюр, застилал траву газонов, и когда Питу приходилось, обходя встречных, шагать по нему, словно по сугробам, пух поднимался легкими облачками и следовал за его ногами, цепляясь на брюки. Питу не нравились тополя и тополиный пух, Питу нравились платановые и кипарисовые аллеи.


У ЦУМа Питу тоже не нравилось. Площадь Советов отдаленно напоминала гарнизонный плац, и от такого впечатления не спасал даже фонтан. Все дома вокруг площади бесспорно мечтали о более изысканной отделке. Дома казались приземистыми по причине своей малоэтажности. Нависающее над домами небо словно прижимало их к земле. В отличие от Октябрьской площади, на которой взгляд отдыхал, невольно притягиваясь к гастроному под шпилем, здесь глазу не за что было зацепиться.
Питу нравилась в архитектуре каскадность. В крупных мировых столицах, когда за одним зданием поднимаются другие, за теми еще, а за теми еще, поздними вечерами возникает ощущение, что в небо вздымаются светящиеся горы, и небо, спасовав, отступает. А здесь? Все приземисто, кургузо и как-то еще измельчено, что ли.


"Почему одни города, независимо от числа жителей, останутся в восприятии людей маленькими, а другие — большими? — думал Пит. — Наверное, потому, что маленькие города с самого начала строились как маленькие: с невысокими домишками, с узенькими проспектиками, улочками-закоулочками. А когда пришла эпоха высокоэтажности, комнатки остались с такими же низкими потолками, и оттого дома, даже многоэтажные, воспринимаются как засушенные, ссутулившиеся. Другое дело — столицы. Их сразу строили как столицы: масштабно и с размахом. Дома проектировались из расчета, что даже будь они в пять этажей, но чтобы смотрелись на все девять. В столицах все солидно и громадно. А здесь... От административных зданий несет чванливой казенщиной за три мили. Складывается впечатление, что этот стиль кто-то упорно навязывал, а может и повелел: так и не иначе! Иначе, как здесь говорят, откуда такая однобокость и обезличка?"


Напротив кинотеатра "Россия", в сквере, на скамейке, Пит увидел компанию обкурившегося молодняка. Он их сразу вычислил. Уж на что, а на травку и порошки агент Интерпола был выдрессирован до бесподобности, после Тайваня по-другому и быть не могло. "Надо будет сказать ребятам, что у них под носом наркобизнес процветает. Пусть возьмут в оборот эту шантропу. Особенно интересен вон тот, костлявый, со впалыми щеками. Настоящий "пастух"".


Пит перешел на противоположную сторону проспекта к магазину "Букинист". Именно здесь предложил встретиться рокер Лазарь. Встав на углу, Пит закурил. Пит курил, Лазаря не было.


Несколько парней с дипломатами при появлении Виллиса отошли от крыльца магазина и остановились в стороне, скрытно перебрасываясь фразами и умными взглядами.


"Тоже мне, бизнесмены!" — Пит сплюнул.


Неожиданно появился Лазарь. Он видимо, прошел где-то дворами. Такого конфуза ас Интерпола от себя не ожидал. На Лазаре были широкие полосатые штаны, короткая куртка и командирская планшетка через плечо. Одно стеклышко очков было расколото пополам, и оттого немного косящий взгляд Лазаря казался беспокойным и диковатым.


Лазарь остановился у крыльца, нервно переминаясь с ноги на ногу. В конце улицы появился лейтенант Кизерев. Не доходя до магазина метров тридцать, он остановился, поглядев на часы, закурил.


"Прикрытие на месте, — подумал Пит, — Пора".


Он подошел к Лазарю.
— Бровко Борис Эдуардович, — представился Пит. — Здравствуйте.


Лазарь встрепенулся, уставился удивленно.
— Лазарь Сергей. — Он заправил выбившуюся сзади рубашку под ремень в брюки. — Я тут малость припозднился... Мож мы куда в тенек?.. А то тут эта... солнца светят в глаза, — заявил он театрально, явно цитируя что-то известное ему одному. — Шалпекеры тут ходят...
— Кто? — не понял Пит.
— Прапорщики-шалпекеры. — Вскинув брови, Лазарь запустил пальцы в густую черную бороду, поскребся.


Пит Виллис сделал вид, что до него дошел смысл изречений Лазаря:
— А-а, ну да, да. А куда мы упадем?
— Да вот хоть в сквере на лавку.


Лазарь, невзирая на полноту, оказался довольно подвижным. Он ерзал по скамейке, переваливаясь с одной половины седалища на другую, беспрестанно теребил очки и трогал планшетку, искал что-то в бороде.


— Вам нравится город Барнаул? — спросил Пит для завязки разговора.
— Барнаул — Столица Мира! Вы разве не слышали? Наше радио каждый понедельник об этом трещит. Я балдею от своего города. А вообще-то, он, конечно, дыра. — Лазарь поправил сзади рубашку. — Вы не местный?
— Приезжий.
— Надолго к нам?
— Смотря по обстоятельствам.
— Знаете что, идея! — оживился Лазарь. — Вы стихи пишите? По глазам вижу, что у вас клевые стихи получатся. Давайте запишем альбом, любой, хоть акустический, хоть синтезаторный, любой!
— Вы знали Чарли? — перевел Пит разговор на нужную тему.
— Я знал Чарли Чаплина, ха-ха!
— А Чарльза Бреннера?.


Лазарь потерял всякий интерес к разговору.
— С этого бы и начинали. — Он поскреб бороду. — Знал. Он обещал нам комплект "Ямахи" привезти. — Лазарь помолчал, подняв брови, скучая, поглядел по сторонам. — Я не понимаю, зачем вы назначили встречу у "Букиниста"?
— То есть? Вы же сами предложили!..
— Это детали. Зачем она вам нужна, встреча эта? Мож по пиву? Кострюка с собой возьмем. Вон Дизель тащится... Всосем по баночке?


Пит покачал головой. "Определенно, в Барнауле у жителей врожденная, неодолимая тяга к пиву. А может, я не с теми встречаюсь? Может, быть те, кто не пьет пиво, не встречаются мне, потому что попадают совсем в другие истории? Скорее всего, такие люди никуда не попадают".


— Я вам забыл сказать, Лазарь, я из КГБ.
— А мандат есть?


Пит дал ему подержать красную книжицу. Лазарь изучил удостоверение.
— Ну-у! Вот! Теперь вы! Как-то негуманно получается! Чуть что — сразу запрещать! Нам что, совсем не репетировать, что ли? Я не понимаю! — Он обиделся, заправил сзади рубашку. — Сами посудите, что в этом плохого, что мы репетируем? Разве мы о чем-то запрещенном поем?
— Я вижу, вам достается, — сказал Пит.


Лазарь вскинулся:
— Конечно! То выступать не дают, то концерты отменяют, то до текстов докапываются. А сами-то хоть что-нибудь делают? Только запрещать!
— Вы о ком?
— Да-а, — Лазарь отмахнулся. — О шалпекерах, о ком же еще! Теперь вот вы — КГБ! Можно подумать, мы что-то такое делаем... У нас демократия! А запрещать, я вам скажу, не гуманно!


Пит, соглашаясь, кивнул головой:
— Не гуманно. Кто спорит! Только я к вам не за этим. Вы с Бреннером часто виделись?


Лазарь пожал плечами:
— Я тысячу раз отвечал на этот вопрос. Он приходил к нам на репетиции. А как часто? Кто же считал?
— А почему он к вам на репетиции приходил, а не к другим группам?
— А к каким другим? — Лазарь поглядел раздраженно на Пита. — У нас что, много групп?.. Да они и играют что попало.
— Неужели кроме вас с вашей группой в городе никто не играет интересную музыку?
— А кто? Мне не нравится то, что они играют. Нужна концепция. А что за рок без концепции? Просто так играть? Абсурд!


Пит закурил, угостил Лазаря.
— Мне кажется, в вашем случае с гуманизмом происходит несуразица, вы используете этот принцип исключительно в отношении своего "я". Меня интересует Чарльз Бреннер, и я думаю, он к вам приходил не для обсуждения вашей очередной концепции.
— Это уже не ваш вопрос, почему или из-за чего он ко мне приходил. — Лазарь нахохлился и стал похож на попугая с выбитым глазом.


Питу успели надоесть его постоянное верчение и показная парадоксальность мышления. Пит холодно произнес:
— Действительно, мой вопрос. Я вас спрашиваю, а вы постарайтесь не кривляться, когда отвечаете, шут гороховый...


Лазарь откинулся на спинку скамьи, вытянул ноги, перекрещивая ступни то так, то эдак. Он склонил голову к плечу:
— Не стреляйте в меня, я еще не допил свое пиво... Я не знаю, не знаю, как ответить. — Лазарь оторвал взгляд от башмаков и устремил его в небо.
— Как было, так и рассказывайте.


Лазарь перевел взгляд с облаков на планшетку.
— А он мог приходить просто так?
— Вам виднее, вам лучше знать.
— Тогда вот: он приходил просто так, посидеть, пивка попить, поговорить, пообщаться. Возможен такой вариант? Потребность в общении — большая потребность...
— С пивом?..
— Да что с пивом-то?! Пиво, как катализатор, напиток богов. Зачем до пива доскребываться?
— И о чем за пивом велись беседы?
— О прапорщиках-шалпекерах.
— Кто такие?
— А это те, которые не въезжают, — сказал Лазарь, прищурившись, изучая прохожих.
— По-видимому, я из этих прапорщиков, — усмехнулся Пит. — Я в вашу теорию тоже не въезжаю.


Лазарь недоуменно посмотрел на Пита:
— В какую теорию? — спросил он.
— Будто бы Барнаул — Столица Мира, — ответил Пит.


Лазарь сморщился, как пожухлый лист, и отвернулся:
— Какая ерунда! Совсем это не теория... Это так, допущение. Могу я такое допущение сделать? Просто так допустить? Столица Мира и все.
— Как мне кажется, у вас все на этом "просто" замешано. А как же концептуальность? Вы где-то об этом прочитали или сами вывели? Я имею в виду столичную сущность города Барнаула.
— Да нигде я не вычитал... Я могу сказать, что это я просто знаю, и все. И доказывать не собираюсь. Это подкорковые процессы, их бесполезно логикой обряжать. Я это придумал, ночью сидел на кухне и придумал. А кто сказал, что Столицами Мира могут быть только Москва, Тель-Авив, ну, или Сайгон? Откуда такая убежденность? Что, если большой город, много домов, миллионы жителей, значит все?! Столицы бюрократии — это точно, это сколько угодно, столицы снобизма, столицы власти. Но именно поэтому они никак не Столицы Мира. Столица Мира — это столица духа...
— Какого духа?


Лазарь загадочно подмигнул Питу:
— Гуманного... — он поправил сзади рубашку, лицо его расплылось в улыбке, — ...и концептуального.
— Чарли знал, слышал ваши изречения? Как они ему?
— Конечно слышал! Их все слышали! И не раз услышат, если не запретят. Наверное, нравились, наверное, нет. Как я за него могу сказать? Я специально не спрашивал.
— А вы сами никогда у него в номере не бывали?
— Что я там не видел? Это же смешно, тащиться пить пиво в гостиницу! Вы поймите, товарищ, я был ему просто знакомым, никакого отношения к его исчезновению не имею, я панически боюсь всяких конфликтов, драк, скандалов, я простой, мирный рокер, даже не металист, я на репетицию опаздываю, я не могу задерживаться, я посторонний в этом деле! Что вам от меня надо?
— Я вас разве удерживаю? А, может быть, вас задержать? Изолировать, посадить, запретить? Как вам больше нравится? — Пит решил поиздеваться.
— За что?! — перепугался Лазарь.
— Это уже ваш вопрос, за что. Пока репетируйте и думайте, за что. Когда надумаете — дайте знать, я вас вызову. — Пит встал и пошел через дорогу к лейтенанту Кизереву. "Как быстро мне надоел этот паяц из народа! — подумал он. — Какой он рокер?! Провинциальный клоун с манией величия, а не рокер! Арлекин с шизофреническими проявлениями!"


Пит разозлился всерьез. Он остановился на крыльце "Букиниста", окинул свирепым взглядом молодцев с дипломатами и рявкнул:
— Господа пройдохи! Разбежались по домам! Быстро! А то пересажу всех без следствия!


Господа пройдохи бросились врассыпную. Подходивший Кизерев всадил пинка пробегавшему мимо верзиле в кожаном плаще и радостно улыбнулся Питу.




Заговор


Ряхоносцев Вениамин Тихонович, воспользовавшись тем, что семейство отбыло на побывку к родне в деревню, обратился к Гвоздецкому и Плутоверхому с просьбой помочь скоротать вечерок.


И вот, все в сборе. Поскольку пива в восьмом часу вечера уже нельзя было достать, у таксистов была куплена водка в количестве двух бутылок.
Дежурная закуска — квашеная капуста, сало и килька в томате, — была немедленно извлечена из холодильника и украсила стол (в таких случаях стол организовывался очень быстро).


Плутоверхов с точностью огранщика алмазов в бриллианты разлил по первой, окинул критическим взглядом содеянное и, оставшись довольным, провозгласил:
— И так, народ, прошу разобрать посуду. Пора!


Ряхоносцев потер ладони и согласился:
— Да, пора.
— Давно пора! — Гвоздецкий закивал, взял рюмку. — Господа, позвольте тост!


В этот момент зазвонил дверной звонок.


— Вениамин Тиханыч, — запричитал Гвоздецкий, видя, что Ряхоносцев поставил рюмку и собрался идти открывать дверь. — Давайте выпьем, а потом встретим гостей.
— Это, наверное, соседи, — сказал Ряхоносцев, направляясь в прихожую.


Но оказалось, что это были не соседи. В комнату ввалился запыхавшийся Лазарь. Он шальными глазами уставился на стол.
— Киряете, да?! Еле вас нашел! Кагэбэшников в городе, как дерьма за баней! Я уж потом сообразил, что вы здесь группируетесь!
— Сергей Александрович! — Гвоздецкий хихикнул. — Завтра утром прошу ко мне на прием. Можно без очереди.
— Да что я-то?! Вас бы так! — Лазарь обиделся. Он снял очки и стал их протирать. — Чуть не арестовали! Прямо в центре города!
— Во! — Удивился Ряхоносцев.


Плутоверхов замахал руками:
— Мужики! Все! Ква! Дайте ему рюмку. Выпьем, а там пусть рассказывает хоть до утра.


Ряхоносцев поставил Лазарю рюмку, и, внимательно наблюдая за тем, как Плутоверхов аккуратно наливает в нее, произнес со злорадством в голосе:
— Кто-то сегодня побежит.


Гвоздецкий вздохнул с неподдельным сожалением:
— Так ее сколько не покупай, все равно два раза бегать.


Дружно выпили, и под закуску Лазарь рассказал о том, как его терроризировал майор КГБ по фамилии Бровко.
— Я только одного не пойму, — закончил рассказ Лазарь, — почему он с меня начал.
— Потому, что ты живешь в городе Барнауле, — сказал Плутоверхов.
— А им все равно с кого начинать, — сказал Ряхоносцев и посмотрел на Гвоздецкого.
— Давайте-ка еще по рюмочке! — сказал Гвоздецкий. — Смею надеяться, не по последней!


Какое-то время к теме, поднятой Лазарем, не возвращались. Но и Ряхоносцевым и Гвоздецким овладело беспокойство. Внешне это никак не проявилось, разве что в скорости, с которой была съедена вся дежурная закуска.


— Борис Исаич, — обратился Ряхоносцев к Плутоверхому, который собирал кусочком хлеба остатки соуса в блюдце из-под кильки. — А ты не хотел бы заняться картошечкой? Сковорода — на плите, картошка — в ведре, жир — в холодильнике. Ты пожарь, а мы обсудим здесь кое-что.
— Так что тут закусывать? — Плутоверхов кивнул на последнюю бутылку. — Здесь осталось по рюмке. Как говорит Костя Иорин, дятла семечками не кормят.
— Ну-у, — Ряхоносцев почесал в затылке, — тогда не будем дятла семечками кормить. По такому случаю у меня найдется заначка.


Гвоздецкий, сидевший с задумчивым видом, ожидавший, что его сейчас погонят к таксистам, встрепенулся, воскликнул радостно:
— Гидрашечка?! — Глаза его восторженно засверкали. — На лимонных корочках?! Ур-р-ра!!!
— Ква. — Плутоверхов развел руками. — Тогда о чем разговор? Я уже на кухне.
— Я спирт не пью, — сказал Лазарь неуверенно.


Ряхоносцев одобряюще хлопнул его по спине:
— И не пей. Ну его. Мы говорить будем.
— Обожаю разговор интеллигентов, — сказал Гвоздецкий, закуривая.


Ряхоносцев сделал удивленное лицо и спросил Гвоздецкого:
— Слушайте-ка, дорогой Артур Вахтангович, а почему, собственно говоря, мы уперлись в Иорина?


Гвоздецкий не понял Ряхоносцева:
— Ну-у, э-э-э... То есть, как так — уперлись?
— Я спрашиваю, как так получилось, что мы зациклились на Косте Иорине? — Ряхоносцев похлопал Лазаря по плечу. — Вот у нас сидит тоже творческая личность. Тоже играет "В пространство".
— Я тоже пару раз играл "В пространство", — сказал Гвоздецкий, всем видом показывая, что он тоже творческая личность и, быть может, более значимая, чем Лазарь.
— Ай, Артур, помолчи пожалуйста! — Ряхоносцев повернулся к Лазарю. — Ведь ты играл "В пространство"?
— Ну, играл, — ответил Лазарь гордо. — Меня когда Иорин научил, так я частенько... Только надо, чтобы рядом ни кто не стоял, чтобы ни кто не мешал. А то можно так разделенным и остаться. С Костей интересно играть. Мы выходили каждый сам по себе, а потом там встречались. Прикольно! Со стороны на себя смотришь, как на дурака...
— Меня подробности не интересуют, — сказал Ряхоносцев. — Я не играл и не буду. Но ты играл. То есть, ты можешь выходить и это... — Ряхоносцев пощелкал пальцами, подбирая слово, — ...Странствовать?
— Ну да.
— Я тоже могу, — сказал ревнивый к чужой славе Гвоздецкий.
— Да помолчи, Артур. Я о деле. Вот если он не справится, тогда и ты подключайся. — Ряхоносцев встал, прошелся по комнате, вышел на балкон. — Похож я на Александра Блока? — неожиданно спросил он и принял вид задумавшегося над бренностью бытия философа.
— Ты похож на Александра-глыбу, — сказал Гвоздецкий. — Говори о деле, раз начал.
— Дел много. — Ряхоносцев вернулся в комнату. — Голуби не кормлены, лошади не поены, кагэбэ. Бровко, майор Бровко... Я думаю, что это и есть тот человек, который приехал искать Бреннера. — Ряхоносцев жестом остановил хотевшего что-то возразить Гвоздецкого. — И фамилия меня ничуть не смущает, и удостоверение кагэбэшное не смущает. Это он. Это он, Сергей Александрович и Артур Вахтангович.
— Кто — он? — не понял Лазарь.
— И-но-стра-нец, — произнес по слогам Ряхоносцев.
— И что с того? — опять не понял Лазарь.
— А то. Ты бы мог, скажем, сыграв "В пространство", найти его и поговорить с ним.
— Мне бы не хотелось сыграть в ящик! — Лазарь засмеялся.
— Я серьезно спрашиваю.
— В принципе, да. — Лазарь поерзал на табурете, заправил сзади в брюки выбившуюся рубашку. — А с какой целью?
— А вот с какой. Мы, то есть я, Артур и Костя, затеяли одно предприятие. Финансовое. С заграничной перспективой. И я сейчас подумал: а зачем нам Костя? — Ряхоносцев повернулся к Гвоздецкому. — Чем Сергей хуже? Костя может много запросить. А так если, — Ряхоносцев кивнул на Лазаря, — мы сможем поровну на троих поделить прибыль.
— Вы уже что-то делите, а я даже не знаю что, — сказал Лазарь.


Ряхоносцев усмехнулся:
— Да что ж еще можно делить? Деньги, конечно.
Лазарь заулыбался:
— Я тоже денег хочу. Берите в дело.
— О! Деловой разговор. — Ряхоносцев потер ладони. — Тогда так, тогда завтра же попытайся выйти на этого майора, и постарайся внушить ему, чтобы он нашел меня. А я уж с ним сторгуюсь.
— А зачем ему с тобой торговаться? — спросил Лазарь. — Ему Бреннер нужен.
— Ему нужен не Бреннер. Ему нужна Шамбала. Вернее, ворота в Шамбалу.
— О, так я ему столько наплету, — развеселился Лазарь.
— Не надо. Не надо ничего плести. Я сам ему и о воротах скажу, и о калитках, и о дырках в заборе. Я сам.


Гвоздецкий посмотрел в пустые рюмки и сказал:
— Тогда получается, что мы кидаем Иорина.


Плутоверхов на кухне, колдовавший над уже зазолотившейся в сковороде картошкой, особо к разговору приятелей не прислушивался. Но брошенная Гвоздецким фраза о том, что Иорина кидают, очень не понравилась Борису Исаевичу. Борис Исаевич понял, что против Кости что-то затевается нехорошее, поэтому он очень внимательно стал слушать все, что говорилось дальше.


— Да, не гуманно как-то, — сказал Лазарь. — А с другой стороны — как без этого?


Ряхоносцев поднес палец к губам, глазами указал на кухню и с неприкаянным видом посмотрел в потолок:
— Дорогие мои, тогда ждите, когда сэр Костя соблаговолит поделиться с вами, если он вообще захочет допустить вас к процессу дележа как то денег, славы, загранпоездок. Видите ли, Костя, как любая творческая личность... Я не вас имею в виду... Ведет себя безалаберно, разбазаривает направо-налево секретные данные, всем все рассказывает... Будь у меня его способности, его информация, его возможности, да я бы... Озолотился. Нет у него хватки рокфеллеровской, простая он душа. Вас вот научил играть, Бреннера...
— Иорин как-то по пьянке и Рубля научил, и Цыпу, — сказал Лазарь.
— Во, блин! А эти-то куда собрались? — Ряхоносцев удивленно посмотрел на Лазаря, на Гвоздецкого.


Гвоздецкий раздавил окурок в пепельнице
— А ты что, не знал? Они же банк брать собрались. Они же дураки. Они же решили, что если одна часть субъекта остается здесь, а вторая может действовать автономно, как подводная лодка, то у них всегда будет стопроцентное алиби.


Ряхоносцев схватился за голову руками:
— Блин!!! Что делается-то!!! Да на Западе люди за подобную информацию такие бабки рубят!.. А тут даром!.. Каким-то придуркам!..


Из кухни появился Плутоверхов с дымящейся сковородой.
— Народ, картошечка поспела! Где подставка под сковороду?..
— Где заначка?! — вскричал Гвоздецкий.