11. 2. Инженерная деятельность

(продолжение)

10.

Через, несколько дней после моего приезда в Ахтырку, приехала Нина и начался наш совместный отдых. Кроме постоянного спутника в таких случаях этюдника, на этот раз я захватил с собой фотоаппарат и несколько плёнок. Как-никак, я ехал в места, где прошли мои первые девять лет жизни, нужно было их запечатлеть для памяти. После завтрака в городской столовой, что возле проходной завода почтового оборудования, мы шли на базар, что в центре города, набирали съестного: помидоров, огурцов, яблок или груш, слив или черешни, тыквенных семечек или еще чего и до вечера уезжали за город на Ворсклу, загорали целый день и купались. Иногда брали лодку и уплывали вверх по течению, туда, где по берегам был чистейший песок, луга с запахами цветов, покосы, со стогами пахнущего сена, где пахло мёдом, рекой, где никого кроме нас не было, где стрекотали и порхали кузнечики в траве. Высоко в небе пели жаворонки. До чего же хорошо лежать на горячем белом (кварцевом) песке, с закрытыми глазами мечтать о чём-нибудь, либо лежать просто так, ничего не думая, лишь наслаждаясь ласковыми тёплыми лучами, прислушиваясь к звукам природы.

Обратно было плыть легко. Лодку само несло по течению, только и следи, чтобы на повороте не занесло в водоросли или в кусты растущие по берегам. Река Ворскла в районе г. Ахтырки протекает по живописным местам: тут и сосновый прибрежный лес на песчанике и раздольные луга, и заводи, и лагуны с камышами, огромные песчаные холмы поросшие лиственным лесом: дуб, клён, берест, ясень. По берегам плакучая ива, серебристый тополь и др. На воде, вдоль берегов, много белых и желтых кувшинок, на дне - водоросли, сказочный подводный мир и чистейшая вода. Река имеет многочисленные ответвления, протоки, плывёшь порой, как в джунглях по узкой протоке под нависшими над водой деревьями.
 
Так как Нина плавать не умела, то чаще всего, мы купались на мелководье и поэтому часто были вместе с детдомовцами. Кроме того, что рядом купались, ходили с ними в лес по грибы на "гулеву гору". Нина подружилась с воспитательницами и во всём им старелась помочь. Я при каждом случае, старался написать этюд и сделал много фотоснимков природы и детей. Смотрел на маленьких детдомовцев и не верилось, что когда-то и я здесь был таким же. Все-таки за эти годы многое здесь, изменилось до неузнаваемости.

У самой реки под горой приютилось маленькое, в одну улицу, старинное украинское село с красивым высоким названием Доброславовка, а за горой расположилось другое большое село и тоже с ярким названием Черепаховка. В то время ещё можно было встретить на каждом шагу украинские хатки-мазанки с соломенной или камышовой крышей, а в хатах в углах висели образа (иконы) увешенные вышитыми полотняными рушниками. В таких мазанках и пол был земляной, как сотни лет назад. В Черепаховке я сделал много снимков, но, к сожалению, те, что снимал внутри хат, не получились - было мало света.

Когда мы с Ниной были ужо на окраина села, услышали за спиной шум, крики. Оглянувшись, мы увидели толпу бегущих к нам женщин. На первых порах я даже испугался, что случилось, может что у кого пропало и подумали, что это мы стащили? Что делать, бежать пока разъяренная толпа не разорвала в клочья? Но тогда это бегство будет подтверждением нашей вины. Как же быть, ведь мы можем безвинно пострадать? Нам ничего не оставалось, как ждать приближения женщин. Толпа женщин и детишек приближалась и мы увидели на их лицах улыбки, а в подолах яблоки, груши, помидоры, куски сала и прочее.

- Извините, нас, что не можем заплатить деньгами, за то шо нас снимали. Нету их у нас, а это вот визмите, не обидте, примить от щирого сердця.
Мы пытались отказаться, чувствуя себя неловко, как нищие ходим и собираем милостыню. Сколько мы не убеждали женщин, что ещё не известно получатся фотокарточки или нет, что наперёд плату брать мы не имеем права.
- Вот когда я вышлю вам тогда другое дело будет.
- Та это не за карточки, а просто так берить, иште на здоровья. А карточки, так цеш такэ дило, як получаться, так знаем що вышлытэ, а то ж зачим воны вам?

 Делать было нечего, чтобы не обидеть людей пришлось уважить их. Мы взяли сколько могли, стараясь брать у каждой что-нибудь, в основном брали яблоки и груши. По приезде в Ленинград, я сдал плёнки в фотоателье и уже через месяц выслал фотокарточки по своим адресам.
Думая после о судьбе моей Родины, меня всегда поражала мысль о том огромном разрыве между тем, чего мы достигли в науке и технике в то время и между социальной сферой, особенно в провинциях. Действительно, чтобы отремонтировать например, телевизор нужно было его везти за тридевять земель, без гарантии, а что он будет работать после возвращения с ремонта - в дороге может все случиться. Фотоателье имеется только в райцентре и то, как правило, закрыта - нет плёнки, нет бумаги или химикатов.

Мы шутя говорили в отпуск нужно ехать в провинцию, и денег с собой брать не надо, и отдохнёшь, как следует и заработает не меньше, чем на производстве. И всего-то не много нужно - взять с собой фотоаппарат с десятком пленок, отвёртку, паяльник с припоем и канифолью, тестер, набор "ходовых" радиоламп и радиодеталей, кусачки, плоскогубцы - вот пожалуй и всё что нужно.

Кроме того, что было сделано больше сотни фотоснимков, во в время отпуска было написано около десятка этюдов. Жаль, была не самая красивая пора года (не осень), когда лиственный лес тех мест воспламеняется буйством красок. Всё было тоже, что и в детстве и не то - все течет, всё меняется. Не та стала Украина, постепенно выветривается украинский дух даже из самых глухих её уголков. Редко можно увидеть хатку-мазанку под соломенной крышей с земляным полом и это хорошо. Плохого, что теперь не поют, как бывало на улицах по вечерам песни, мало в сёлах молодёжи, они как бы вымирают. Редко можно услышать речь на чистом украинском языке. Тенденция такова, что русская культура постепенно вытесняет украинскую.

11.

За три дня до окончания отпуска я решил побывать ещё в г. Тростянце, где я учился в ФЗО и в селе Гребениковка, где я был в детском доме перед тем, как был направлен в Тростянец учиться. Из Ахтырки в Тростянец мы приехали рейсовым автобусом. Первым делом я пошел смотреть спиртзавод, при котором находилось ФЗО. Завод, естественно, теперь работал, всё было уже по друг тому. В двухэтажном здании, где жили учащиеся теперь находилось общежитие для семейных рабочих и т.д. В самом городе ничего хорошего не было и остаток свободного времени мы использовали для посещения знаменитого трускавецкого парка - заповедника с его тысячелетними дубами и каскадом живописных прудов Это была не забываемая, великолепная прогулка. Много, правда, дремучих деревьев была спилено, попадались совсем ещё свежие пни, диаметр которых достигал трех метров. Такой толщины дубов я не встречал нигде, даже под Ахтыркой, хотя там имеется дуб, про который рассказывают, что под ним (в его тени) в шатре отдыхал Пётр Первый и уже тогда ему было лет шестьсот. Хотели ещё зайти в тростянецкий детдом, где работала воспитательницей моя однокашница Прохоренко, узнать о ней, где она, но не успели, нужно было ехать. После Тростянца мы побывали в Гребениковка. Здесь та же картина всё то и совсем другое. Походили, посмотрели, побывали в старом саду. Сторож узнав, что я воспитанник гребениковского детдома, угостил нас лучшими сортами яблок и груш. Посидели, поговорили, вспомнили многое, односельчан, многие мои одногодки уехали в разные места. Переночевали в хате, где жил Иван "богатырь”, как мы его называли за его богатырскую силу и мощь. Узнали, что Иван тоже уехал навсегда из села и служит офицером в погранвойсках.

12.

В конце лета в стране сменилась власть. На смену Никите Хрущёву пришел Леонид Брежнев. Были нарушены хорошие отношения с Великой страной, с Китаем. Началась взаимная вражда, недоверие. Как всегда, в таких случаях начались взаимные придирки, дело доходило до клеветы. Распространялись различные небылицы, анекдот типа - заходит китайский студент в магазин и спрашивает: "риса есть?" И сам отвечает: "Нета риса, то-то же!"

Я хорошо представлял себе китайцев. В течение нескольких лет я имел возможность, живя в одном с ними общежитии, наблюдать и видеть, как они веду себя, как готовятся к лекциям и вообще, что они собой представляют. Если о людях судят по их делам и поступкам, то и о целом народе необходимо судить по его представителям. Поэтому я всегда открыто выступал в защиту китайского народа против клеветы, против враждебной кампании, развернутой в нашей стране. Я твёрдо уверен, что китайцы это стоящий народ, который не подведёт и не предаст в трудную годину, честный, трудолюбивый, упорный в достижении своей цели, хорошо организуемый и очень способный. Уже тогда, когда Мао сказал, что мы без штанов будем ходить, но атомную бомбу будем иметь, я знал, что так и будет, в этом я не сомневался, потому, что знал, что собой представляет китайский народ.

Из всех иностранных студентов, обучающихся в нашей стране, единственно китайские студенты отказались от получения стипендии от своей страны и получали только нашу советскую стипендию. В своём коллективном письме своему правительству они писали: "Время тяжёлое для нашего народа, поэтому мы не можем получать и отказываемся от того, чтобы за нашу учёбу мы получали от государства ещё стипендию. Будем жить, как наши братья -советские студенты, на одну стипендию". Жили китайские студенты не то чтоб скромно, но, я бы сказал, аскетически - в отличие от других студентов из соцстран. Они (китайцы) жили общиной.

Даже к урокам готовились вместе. За всё время я не встречал ни одного китайца выпившим, не говоря уже пьяного. Они даже не ухаживали за девушкам, а всё своё время посвящали учёбе. Поступали они на первый курс совершенно не владея русским языком, а уже через год прилично говорили и самостоятельно вели конспектирование и изучали техническую литературу. Интересно было наблюдать, как они собравшись где-нибудь вместе со всех курсов, прорабатывали кого-нибудь из своих товарищей за какую-нибудь провинность, чаще за плохое прилежание к учёбе. Ими всегда руководило чувство высочайшей ответственности перед страной, чести и достоинства. Они никогда не забывали для чего приехали в нашу страну и что это стоит для их народа.

Многие из китайских (и только они из иностранцев) студентов заканчивали институт с отличием и не было ни одного случая, чтобы кто из них был исключён за неуспеваемость или недостойное поведение. Такой народ нельзя не уважать. Это на стоящий, нашенский народ, на который всегда можно положиться - он не подведет. Я был всегда уверен, что будущее его ещё впереди, надо сказать, что мои мысли и доводы вызвали у администрации как лаборатории, так и отдела негативную реакцию. В дискуссиях в отношениях с Китаем мало кто возражал мне, но и открыто не поддерживали. Хотя, как мне показалось, Табачников в душе разделял мое мнение и был согласен с моими доводами. Начались мелочные придирки, "забывали" некоторые подать мне при встрече руку всячески давали понять, что я больше не пользуюсь авторитетом и общение со мной для них нежелательно. Для себя я понял, что здесь мне больше делать нечего, продвижения по службе не дождешься, будет вечным инженером с окладом сто девять рублей в месяц.

13.

В начале сентября шестьдесят четвёртого года я, предварительно подыскав себе работу, уволился. Причём, вопреки моим опасениям, уволили меня легко, сразу, без какой бы то ни было заминки. Я опасался, что мня не уволят на основании требования законодательства, что я должен после института отрабатывать на производств, куда направлен, не менее трёх лет. Но всё обошлось. Дело в том, что как раз в это время развёртывалась кампания сокращения штатов, которая обычно бывала каждый год, во всех наверное НИИ с тем, чтобы поправить свои финансовые дела, а в новом году начиналась обратная картина - набор недостающих кадров, заполнение лабораторий штатами.

Как правило, желающих уйти по сокращению штатов не было. Считалось позором, когда вынужден уходить по этой статье - ненужный человек, лишний. Я этим обстоятельством воспользовался и подал заявление по собственному желанию. Начальник, хоть и без удовлетворения, вынужден был подписать заявление, это лишало его необходимости самому решать кого уволить по сокращению. Нужно сказать, что Табачников был хороший, добры начальник, жалеющий своих людей, дорожащий проверенными кадрами.

Перед самим уходом, по поручению Табачникова, я занимался разработкой, сборкой, проверкой работы схемы, которая по замыслу должна была автоматически переключать при малейшей неисправности даже при потере эмиссии одной из радиоламп в передатчике, неисправный передатчик на передатчик горячего резерва. ПГР - это такой же, но исправный передатчик, на который всё время подано слабое напряжение для накала ламп и для нормальной его работы достаточно подать высокое (анодное) напряжение. С месяц я бился над воплощением в жизнь идеи Табачникова, но так ничего стоящего не получилось. Схема срабатывала только при резко проявляющейся неисправности, скажем при перегорании предохранителя или если резко вынуть лампу из гнезда, при вялых неисправностях, таких как потеря эмиссии лампой или постепенно изменяющееся высокое напряжение, схема не срабатывала. Вот почему, наверное, при подписании моего заявления об уходе, Табачников промолвил: "Жаль".

Уже с десятого сентября я начал работать в другом учреждении, а именно в Управлении гидрографии ВМФ, что на 11 линии Васильевского острова. Работал во втором отделе в качестве старшего инженера по радиомаякам.

Я в это время жил в доме девятнадцать (напротив кинотеатра "Балтика") по шестой пинии. Так что на работу и с работы всего затрачивал по десять минут хода. Здание, в котором находилось наше Управление, выделялось своим красивым фасадом с колонами - это был богатый особняк. Работа, как говорится, была не пыльная, но более ответственна так как теперь я был старшим группы и спрос за работу всецело ложился на меня. Мы занимались написанием руководств по текущему и капитальному ремонту различных радиотехнических средств обеспечения безопасного плавания в морях Союза: всевозможных радиомаяков, радиобуев, радиопеленгаторов и др.

Кстати сказать, наш отдел занимался кроме сказанного, разработкой документации и проектированием Сайерскоге канала, связывающего нас с Финляндией. В то время этот канал имел для нас огромное значение, поэтому необходимо было его спроектировать и подготовить всю необходимую документацию в кратчайший сроки и высокого качества. Что касается моей группы, то сначала нам поручили создать Руководство по капитальному ремонту автоматического средневолнового радиомаяка (АСВ-58), у которого не так была сложна электрорадиотехническая часть, как кинематика. Так как с кинематикой в группе никто никогда дела не имел, то главы, связанные с разборкой, ремонтом и сборкой кинематических узлов радиомаяка, помимо общего руководства, я взял на себя, что конечно стало для меня большим испытанием и даже риском. Ведь при невыполнении работы к установленному администрацией, я не только мог потерять свою репутацию, но и быть смещён или уволен с работы, как неисправившийся с поручением, а вся группа, в таком случае, лишалась всяких премий. Риск усугублялся тем, что я сам не имел опыта работы с автоматикой, тем более основанной на механике. Рассчитывал и надеялся на свою сообразительность, на природное чутьё и полученные знания в чтении чертежей, которые я начал получать еще работая токарем, а затем слесаре-инетрументальщиком и окончательно в институте при изучении Системы чертёжного хозяйства - курса СЧХ.

Для ознакомления, изучения устройства и принципа действия, а также для ознакомления с чертежами, схемами, с технологией и методикой сборки различных узлов и их наладки, и испытания мне раза два приходилось бывать в командировке на московском радиозаводе, где АСВ-5а изготовлялись в то время рядом с телевизорами "Темп-6" и "Темп-7".

14.

В этой связи, вспоминается случай связанный с гостиницей "ЦДСА". Хотя у меня в Москве жил друг (умер в 2001 году), но я не стал его стеснять, решил хотя бы попытаться устроиться в гостинице. Но оказалось, что это не так то просто сделать. Я объехал несколько самых популярных и многоместных, отдалённых от Центра, гостиниц, таких как: "Колос ", "Ярославль", гостиница при ВДНХа и др., но одно и то же - мест нет.

В гостиницу "ЦДСА", приехал без всякой надежды, из принципа - попытка, не пытка. Был поздний вечер, на улице уже темнело, моросил осенний дождь. Положение отчаянное, но немного успокаивала мысль, что в крайнем случае придётся ехать к другу, друг не откажет, приютит и даже будет рад встрече. Но я-то знал, что им с Тамарой, его женой, было тесно с двумя детьми жить в небольшой двухкомнатной квартире и поэтому я делал всё от меня зависящее, чтобы не вносить в его семейный уют хоть малейший дискомфорт. В гости можно приходить после работы или в выходные дни.

Почему я, гражданское лицо, решил заявиться в гостиницу предназначенную сугубо для военных? Дело в том, что Управление гидрографии ВМФ, где я теперь работал числилось, как воинская часть № 49253, командиром которой был контр-адмирал Курбатов.

На моём командировочном предписании всё это было отражено: и подпись, и гербовая печать, и фирменный бланк. Даже несведущему в военных делах человеку было ясно, что податель данного предписания работает (служит) в воинской части военно-морского флота, а звание "старший инженер" указывало по-видимому на высокий чин (офицерское звание). Эта логика, по моим рассуждениям, и привела меня к мысли, что я на полном основании имею право на место в гостинице для военных. Одет я был, естественно, в гражданском: плащ с поднятым от холодного ветра и от дождя воротом на голове шляпа надвинутая на глаза. В руках я держал большой портфель с предметами первой необходимости в командировке. Ко да я вошел в вестибюль, то, первым делом, подумал, что здесь мне делать нечего и нужно, не теряя напрасно времени, уносить отсюда ноги - "пока трамваи ходят". Вестибюль был до отказа забит офицерами и сверхсрочниками различных родов войск и различных званий и рангов от главстаршины до генерала и адмирала. Некоторые, кто только вошел в гостиницу, ещё пытались пробиться к администратору, но большинство, потеряв всякую надежду на успех, в получение места встраивались кто где, приготовились встречать ночь в вестибюле гостиницы. Хорошо ещё не на улице под дождём, а в кресле или на чемодане, хуже стоя подперев стену.

Этим обстоятельством я был совсем обескуражен и не в меньшей степени удивлён - надо же, а я то думал, что хоть здесь порядок, а оказывается, что и полковники порой бывают в шкуре рядовых, простых смертных. Оказывается военным ещё хуже, чем гражданским - у них нет выбора, на всю огромную столицу для военных одна гостиница. Надо отдать должное военным, что хоть нигде не сказано, что обычные гостиницы только для гражданских лиц (гостем может жить любой, кто платит деньги), тем не менее, как правило, военные туда не идут даже если им совершенно негде ночевать. Это трудно понять и объяснить, но это так.
 
Мне деваться было некуда, терять нечего, попытка не пытка. И хоть был на девяносто девять и девять десятых процента уверен, что получу от ворот поворот, всё же протянул через лес рук к администратору своё командировочное предписание и другие документы. Не знаю какая магическая сила подействовала на миловидную средних лет администраторшу. То ли ей надоели до чёртиков офицерские мундиры и погоны и ей приятно захотелось пообщаться с гражданским человеком, который к тому же был единственный в зале, то ли её шокировал мой вид, напоминающий сыщиков из кинофильмов тех лет, а может она подумала, что я кегебешник или ещё что, но она взяла документы только почему-то у меня. Видимо не маловажную роль здесь сыграла и моя решительность, самоуверенность граничащая с наглостью и конечно же не последнюю скрипку сыграло само командировочное предписание с печатью и подписью контр-адмирала, которые окончательно поставили все точки над "и", а штатский костюм на мне укрепил в мысли женщину, по всей вероятности, что я крупный специалист и конечно же засекреченное лицо, которое редко одевает военную форму.
Как бы там ни было, но администратор внимательно рассмотрев мои документы, вежливо посмотрела на меня и, неожиданно для меня, сказала, протянув мне бланк и документы - заполняйте. Стоявшие кругом офицеры, как мне показалось, все посмотрели на меня. Одни с явным удивлением, с завистью, другие даже с ненавистью, но странно, ни у кого не появилось даже намёка на недоверие, на подозрительность случившегося. Никто даже не подумал опротестовать, возмутиться наконец, что дескать, на каком основании человек, без очереди, только зашёл и сразу получил номер? Что, какой фактор здесь сыграл наибольшую роль неожиданность, решительность граничащая с наглостью парализующей всех и вея или это простое везение - не знаю.

Ещё больше я был удивлён и поражён от неожиданности, когда поднялся в лифте на восьмой или девятый этаж и зашёл в номер. Оказалось, что меня приняли действительно за какого-то из высших чинов и поселили в номер вместе с генералами. Номер был меблирован мебелью из красного дерева, кресла, диваны в старом стиле, обиты красной кожей. На больших окнах висели толстые тяжелые шторы. Все напоминало казенные кабинеты и отдавало затхлостью и стариной, претендующей на солидность и богатство, но по сути было безвкусицей, так как не создавало уюта, обстановки для нормального отдыха после трудового дня. По всему было видно, что обстановка и убранство в номерах гостиницы существуют в неизменном виде со дня открытия гостиницы, ещё с довоенных времён.

Если мне память не изменяет, в номере, кроме меня, жили ещё три генерала. Что интересно отметить, между собой почти никто не разговаривал не только на военные или политические темы, но даже не спрашивали друг у друга, как это обычно бывает при знакомствах, кто где служит, чем занимается, откуда родом и так далее. То есть не говорили, как обычно говорят между собой в гостиничных номерах. Здесь это было или не принято или не положено, а может чего опасались. За весь период моего проживания никто не поинтересовался почему я всё время хожу в гражданском платье и вообще, кто я такой, почему меня поселили вместе с генералами в номер и т.д.

15.

Запомнился вечер в день годовщины Великого Октября. Из окон гостиничного номера мы наблюдали праздничный фейерверк над Красной площадью. Не сговариваясь все в номер сошлись необычно рано в этот день. Кто-то предложил отметить праздник вместе за одни столом. На правах самого молодого, я вызвался произвести необходимые закупки, мне хотелось хоть как-то быть полезным этим, действительно заслуженным, людям. Я всё время чувствовал себя не "в своей тарелке", в чём то виноватым вообще перед теми кому не удалось получить место в гостинице перед самим праздником и как говорится, остались за бортом. Стеснительно я себя чувствовал и перед этими седеющими и тучнеющими генералами, к которым, как я считал, меня незаслуженно поселили.

Через некоторое время стол уже был заставлен коньяками и закуской. Хоть для меня всё это было слишком накладно, но я не подавал вида, держал марку. Была севрюга холодного копчения, были крабы, икра зернистая, колбаса копчённая, сыр голландский и другое. Из ресторана гостиницы нам доставили заказанное жаркое по домашнему, две порции шашлык и цыплята табака, и фрукты. Только когда мы одолели бутылку коньяка понемногу начали "развязываться" языки. Оказалось, что все они отличные люди, простые, бывалые. Все воевали на фронтах различных, начинали войну младшими офицерами. Пришлось и мне рассказать о себе. Странно, но никто ничуть не удивился и не возмутился, когда узнал, как я попал к ним в номер и что я по сути, на это место не имею права. Может они про себя подумали, что я им "заливаю" и что не всё так просто как я излагаю. Как бы там ни было, но вечер удался на славу. Под конец все хором начали горланить песни, рассказывать анекдоты. Сразу же после праздников один за другим генералы разъехались вместо убывших тут же подселяли других генералов, а все эти, в том числе и праздничные дни, вестибюль был переполнен жаждущим получить места в гостиничном номере, томящихся в ожидании свободного места.

Командировка моя заканчивалась, а вскоре и я уехал из гостиницы приютившей меня в холодный дождливый вечер неожиданно для меня. Спасибо той симпатичной русской женщине администратору, которая тогда работала.

16.

На московском радиозаводе, где проходила моя командировка дела шли хорошо. Командировка мне, как инженеру, многое дала в понимании процесса последовательности сборки, наладки, настройки, испытания системы. Пришлось много писать, работы было очень много и, чтобы успеть, приходилось иногда с утра до позднего вечера не выходить из завода. Заказал комплект документации необходимой для дальнейшей работы уже в Ленинграде. Наладил связи, получил необходимые координаты, телефоны, фамилии нужных в будущем люде и познакомился с ними, это помогло в будущем для получения консультаций и необходимой информации непосредственно по телефону, что сэкономило и время и средства на командировки.
Второй раз в командировку на московский радиозавод меня направили вдвоём с инженером из моей группы. На этот раз мы остановились в гостинице "Ярославская". Пришлось "угостить" администраторшу плиткой натурального шоколада, заблаговременно купленным моим напарником. Так благодаря смекалке партнёра, нам не пришлось ночевать в фойе в креслах. Вторая командировка на заключительном этапе создания "Руководства на капитальный ремонт АСВ-5а", тем более вдвоём проходила в лёгком режиме. Свободного времени было больше чем достаточно. С утра через день явишься на завод, до обеда все вопросы решишь и свободен – занимайся, чем хочет, иди куда хочешь. Разумеется, как в первую командировку, так и в этот раз я был частым гостем дома у своего друга. Тамара угощала меня украинским борщом, который в их семье очень любили.

У Тамары он получался по-настоящему украинским. По прежнему мы с Анатолием соблюдая свои традиции, бывали, посещали, рестораны в которых ещё не были. В эти годы Анатолий по-настоящему увлекался большим теннисом. Однажды, когда я пришел к ним в очередной раз в гости, он предложил мне поехать с ним и поиграть в теннис, ему пришло время ехать на стадион, кажется "автозавода" на тренировку. Нашлась для меня и ракетка. Делать было нечего, хоть можно, сказать ракетку в руках не держал, о не играл точно в большой теннис никогда. Оказалось, что не так страшен чёрт, как его малюют. Если играл в настольный теннис, то в большой не трудно научиться. Так что я с ходу включился в игру и играл можно сказать, на равных. Анатолий не знал, что в своё время я увлекался настольным теннисом и даже стал чемпионом в доме отдыха и поэтому удивлялся, что у меня с первого раза всё так хорошо получается. Со своей стороны мне больше хотелось, чтобы мы проводили наши дружеские встречи за игрой в шахматы, но к сожалению Анатолий почему-то в шахматы не играл.

Не было ни одного раза такого, чтобы при моём очередном посещении столицы я не побывал бы в Третьяковской галерее. Иногда бывал в музее изобразительных искусств им. А.С. Пушкина. Бывал, конечно же, и в Кремлёвском ансамбле: в оружейной и грановитых палатах, в соборах и во всех интересных местах Кремля. За всю жизнь я бывал в Москве раз десять если не больше, продолжительностью от нескольких часов (проездом) до нескольких недель кряду. Каждый раз я стремился как можно больше узнать о Москве, посмотреть то, чего ещё не видел и побывать там, где ещё не бывал, во всех мало-мальски интересных местах.
 
С Москвой у меня связано много воспоминаний, в основном воспоминания приятные, иногда приключенческие, но это обычно связано с прекрасным полом, поэтому мне не хотелось об этом говорить. Эта тема требует отдельного разговора и одного романа видимо будет недостаточно, чтобы описать все приключения, выпавшие на мою долю в течении все жизни. Не зря я часто стоя вахтенным на пирсе наблюдал лавинообразное звёздопадение на ночном небе.

17.

Наши отношения с супругой к этому времени окончательно разладились. Уже через несколько месяцев после свадьбы с её стороны начались мелочные придирки, причём совершенно беспочвенные, порой даже с непонятными мотивами, на чём они были основаны? То ли на ревности, то ли на безрассудстве? Дело доходило до скатолов. Чтобы не усугублять, не доводить драматизм до трагедии, я решил уйти. Просто, без шума, без скандала, собрал свои вещи, которые легко вместились в небольшой чемодан, и ушел, предварительно сняв угол на проспекте Маклина, в большом каменном доме, построенном в стиле модерн с узкими окнами, с просторными каменными лестницами - угол ул. Декабристов и пр. Маклина.

Сначала, всю почти зиму, я снимал у старушки небольшую узенькую комнатушку, где даже диван, на котором я спал и обычно сидел был очень узким, таким, что лежать на нём можно было только на боку. Кроме злосчастного дивана в комнатке ничего не было. Но это еще полбеды. Самое неприятное было то, что комната была ужасно холодной, парового отопления не было. Поэтому приходилось почти все время включать калорифер (электрообогреватель). Тепло было только когда он был включен и только тому участку тела на какой направлен отражатель обогревателя. Часто рискуя сгореть приходилось спать с включённым калорифером,

Иногда к бабушке, которая любила вспоминать про блокаду Ленинграда, приходила внучка - довольно уже взрослая девушка скромного поведения, но сама себе на уме, как говорится. Закидывала удочки в мою сторону, а как узнала, что у меня есть жена, так сразу же поостыла в стремлениях мне понравиться. Бабка наставляла, как надо жить, рассказывала, как она умирая, всё таки нашла в себе силы подняться и выйти на улицу, чтобы в последний раз посмотреть на любимый город, вдохнула свежего воздуха и силы стали приходить к ней. Она поняла, что нельзя больше ложиться, необходимо двигаться, бороться за жизнь. Она организовала жильцов дома, стали наводить порядок, убирать мусор, мыть лестничные клетки, окна - так и выжила. Кое-как перезимовав в этом морозильнике под самой почти крышей, весной я спустился на пару этажей ниже, в комнатку побольше и потеплей, на солнечной стороне с окнами выходящими на проспект.
 
В двухкомнатной квартире жила семья - женщина племянница знаменитого артиста театр и кино Черкасова, с двумя мальчиками - сыновьями и их бабушка. В "моей" маленькой комнатке стоял старинный клавесин, на котором я пробовал играть всевозможные гаммы, которые еще помнил с того времени, когда учился игре и фортепиано. Получалось плохо, к тому же клавесин был сильна расстроен. Хозяйка предлагала мне его купить совершенно за бесценок, но куда мне с ним если нет ни кола, ни двора. Я предложил ей продать в музей музыкальных инструментов.

Надо сказать, что несмотря на родстве со знаменитым Черкасовым, семья жила очень бедно и вечно нуждалась в деньгах - приходило оплачивать за проживание вперёд на месяц, а то и два, как бы беспокоясь, чтоб я не сбежал не заплатив за прожитые дни. Я чувствовал, что когда молодая сравнительно женщина, тесня себя и семью, берет к себе в жильцы мужчину, то это не спроста и что она при этом меньше всего руководствуется материальной заинтересованностью. Поэтому дал себе зарок ещё вначале своих мытарств по сниманию "углов" для жилья, что кроме деловых ни в какие другие связи с хозяевами не вступать, а то так влипнешь, что всю жизнь не отлипнуть будет. Ещё и алименты придётся, не дай то бог, выплачивать, на своих куда не шло, а ведь где гарантия, что на чужих будет платить? Но, оказывается, просто так долго жить в чужой комнатке невозможно за шестьдесят рублей в месяц (полови на зарплаты). Наступает момент, когда тебе сначала осторожно дают понять, что жизнь такая тяжелая штука, что желательно чтоб за проживание в месяц хотя бы рублей на десять платили больше. А если ты "непонятливый ", тебе предлагают освободить жилплощадь по "важной" причине, буквально завтра. Хорошо ещё существовала толкучка, где одни снимали, другие предлагали углы (часть комнатки в квартире), комнатки и даже квартиры, прописку или без таковой. Толкучка эта, в то время, находилась в переулке Бойцова, а затем на канале Грибоедова.

18.

Однажды я попал в "жильцы" к какому-то странному на вид мужчине похожему на забулдыгу - неприятная личность, но представился художником, с профессиональной бородкой на лице. Привёл он меня на Пушкинскую улицу (угловой дом на небольшой площади с памятником). На первом этаже двухкомнатная квартира-коммуналка на два хозяина. Мрачно, сыро, затхлый, прокуренный и пропахший перегаром воздух. Соседка по комнате - одинокая пожилая женщина с выпученными (базедовыми) глазами, тучного телосложения из тех, кто любит подслушивать, подглядывать, наушничать и сплетничать. Обычно такие люди не прочь прибрать к рукам то, что плохо лежит. Мне показалось сразу жутковато и подозрительно. Почему-то подумалось, что это одна "братия" хотя они стали мне друг на друга жаловаться, обливать друг друга грязью. "Жить будем вместе, как братья, деньги сразу, на месяц вперёд" – с казал мне "художник", когда мы вошли в его комнатку. Видимо для большей убедительности, что он художник, показал мне свою мазню - бред сумасшедшего да и только. Это небольшой эскиз композиции на революционную тему. Получив от меня деньги, он даже не посмотрел в мои документы, дал ключ от квартиры и ушел. Как только он ушел, женщина - тут как тут и такое мне о моём хозяине рассказала, что я не знал, как дожить до утра, чтобы убраться скорее по здорову - чёрт с ними, с деньгами, уплаченными за месяц вперёд. Наговорила что он алкоголик и пьёт до тех пор, пока есть деньги, нигде не работает, что тогда было самим отрицательным явлением и исключительно редким. Продолжала: "А когда пропьёт все деньги, приходит и требует у жильца опять деньги на месяц вперёд, говоря, что ему ещё не платили. И если не заплатит, вызывает милицию, устраивает скандал, затевает драку, делает все, чтобы жилец ушел и идёт нанимает другого. Так и живет. Периодически его забирают в сумасшедший дом. Кроме всего прочего, он ещё и гомосексуалист". И рассказала несколько историй, перекрестившись. Может, думалось мне, она нарочно запугивает, чтобы я уплатив деньги вперёд, скорей убрался, а он тут же нового жильца пригласит и с ним этот номер провернут. Может они "работают" вместе? Но обстановка, вид женщины, похоже, что соседка и вправду желает мне добра – ведь ушел же он сразу, как только получил деньги и, потом, его вид, этот смрад… Решил подальше держаться от греха, взял чемодан и ушел, оставив кюч от комнаты соседке.

19.

Затем мне приходилось снимать комнатку сырую, тёмную, окном в маленький дворик-колодец, где-то в Прачечном переулке у старичка. Каждое утро я шел пешком на трамвайную остановку, на Театральной площади, а вечером, после работы, в обратном направлении "домой", в свою темницу, настоящее логово. Шел и думал, когда же, наконец, кончатся мои скитания, насилия над моими чувствами, этот душевный гнёт? Настанет ли время, когда я буду не идти еле перебирая ноги, а лететь "на крыльях" после работы к себе, пусть в скромное, но светлое, уютное, тихое жильё. Чтобы найти хорошее место, да еще недалеко от места работы, нужны были деньги, которых вечно не хватало на самое необходимое.

После того, как я чуть было не опоздал из-за транспорта на работу, я решил поменять место жительства, перебравшись поближе к работе. Я снял комнатку на ул. Халтурина, 25 у молодухи, работавшей в машинописном бюро машинисткой. Здесь я прожил наверное с полгода. Моё жильё закончилось точно по такому же сценарию, как я уже описывал: сначала всё хорошо, приветливо, затем кокетство, намёки, после "непонимания" сухость, придирки и просьба освободить помещение.

Откровенно говоря, мне здесь нравилось жить. Запомнилось, что я много работал акварелью и много копировал особенно Поленова. Стола в комнатке не было, стула тоже. Комнатка была узкая (на ширину единственного окна), в которой стоял пустой шкаф и полутора спальная кровать с пружинным матрацем, на которой я спал по ночам, а во время бодрствования, то сидя, то лёжа на животе, рисовал.
Любил я эти часы, они заставляли забывать обо всём на свете, умиротворяли, успокаивали. Особенно любил, когда на улице холод, с Невы тянет сыростью, падает снег, а в комнатке тепло, тихо и никто тебе не мешает заниматься любимым делом, ты полностью поглощён творчеством и незаметно из под твоей кисти выплывают знакомые очертания, и душа радуется, что у тебя получается, ты воссоздаёшь то, что, до тебя когда-то создал великий мастер. Проходит несколько часов (обычно 3-4) и копия очередного шедевра готова.

Кроме моей хозяйки в коммунальной квартире жил пожилой мужчина, работавший в том же "Управлении гидрографии ВМФ", где и я. Интересно, что дома это был невероятный пьяница и скандалист, не было дня чтобы он не напился, а на работе становился совершенно неузнаваемым человеком: вежливым, опрятно одетым, всегда в одном и том же морском стареньком костюме (брюки и китель), но каждый раз отутюженном с белым воротничком и начищенными пуговицами. Я просто поражался, как человек так может себя вести - так преображаться, быть в двух лицах. Никто даже заподозрить ничего не мог, даже подумать о нём плохое ни у кого не возникало в мыслях, кому рассказал бы - не поверили бы. Каждый день утром и вечером мне довелось проходить (идя на троллейбусную остановку) мимо Эрмитажа, знаменитых "Атлантов", поддерживающих портик, мимо архива ВМФ, по Дворцовой площади. Я чувствовал себя при этом приобщенным к истории, сознавал, что я имею счастье жить в самом красивом месте, самого красивого города.

(продолжение следует)