Юлия Камильянова
Затерянные сны
Повесть
«... – И время и пространство расступаются, когда чистота человеческого чувства подобна отточенной стреле, пущенной ровно в яблочко-сердце, которое за день успевает принять тысячи самых тонких импульсов, а ночью выходит за орбиту уставшего тела и несется в дали других миров. Вот почему в снах мы путешествуем в неведомое и предсказываем грядущее. В снах грядущее – уже настоящее, ибо время нарушает свой земной ход, и мы тяжко или с легкостью бьемся в том, что можно назвать «всегда» – и «сейчас». И это только миг, а наша жизнь на Земле – лишь реализация большого плана, закодированного в снах. Может быть, умей мы читать наши сны, все складывалось бы совсем иначе. Но всегда мы сталкиваемся с непостижимостью кодов и невозможностью решать задачки, которые после сна задает нам собственная душа.
Вот почему, когда в своих снах мы видим людей, которых, возможно, не видели очень долго, то чувствуем – они спешат к нам, прорываются сквозь толщу земной суеты; а может, у нас просто общие сны. Однажды утром мы проснемся с прекрасным предчувствием: «Сегодня...» А про себя скажем: «Как хорошо увидеть тебя во сне». Днем мы будем колотиться в своих бешеных ритмах и думать о хлебе насущном, но исподволь просто знать: сегодня, сейчас... И вот он случается – звонок, приезд, приход; неожиданный, как все волшебное. Внезапно по жилам пробегает чей-то близкий и знакомый мир.
Сердце, как верная машина тревожится о самом главном – о сущностной необходимости: биться, любить, вырваться за пределы, уничтожать рамки, которые тяжелы, и, кажется, непоправимы. Все можно исправить, если сердце подсказывает – иди, не бойся, тебя не обманывают. И сама Вселенная ласково, в такт попадая с твоим дыханием, нашептывает, поглаживая тебя по развевающимся волосам; она специально дарит тебе ветер, очищающий ветер перемен.
А ведь это твое излюбленное занятие – быть чужим, говорить: «Это не мое, и не надо мне навязывать эти чудовищные рассветы, снегопады, безумные ветры, не надо твердить, что это все для меня. Я – чужой в этом странном мире; как пришел одинокий, так и уйду из него один». Такова установка большинства. Эгоизм человека именно в этом – в отчужденности от общих законов, в гордыне. Какая там Вселенная - она сама по себе, я сам по себе. Так и ходим по миру – одиночки, каждый со своей бедой или радостью, общими для всех».
Барс покачал головой в такт воющему ветру и прислушался к тому, о чем тихо говорил его новый друг – человек с лицом, которое он часто видел во сне и давно любил. Тот говорил много, и говорил вещи недоступные пониманию Барса, ведь он был только барс, но он догадывался, что человек, что бы ни говорил, был прав. Да, мало ли о чем еще говорил Человек - он ведь умел говорить и думать параллельно. Сейчас же, произнося свою речь негромким голосом, как бы сам с собой, Человек вспоминал образ девушки со светлыми волосами, мелькнувший перед ним на остановке в Варшаве. Думал, как же его приблизить, узнать, кто она, где искать ее. Да и сможет ли он, выживет ли – ведь сейчас он в горах, один. Нет, не один. У него есть друг. Только он не умеет говорить, но понимает, кажется, все до последнего слова. Да что слова - мысли читает. А в мыслях опять – белокурая девушка с чемоданом: закуривает, поправляет волосы, оборачивается. Такая красивая! Аж дух захватывает. И кажется, будто видел ее уже где-то раньше… Вот дурак, не выскочил тогда на ходу из поезда. Ненормальный. Где ее теперь искать?
Барс просто слушал звук голоса Человека. Он уже привык к нему, привык к звуку его шагов. Барс и сам часто выходил из пещеры, но в последнее время постоянно ныла лапа, пораненная во время их совместного с Человеком похода через горную речку. Человек наклонился к лапе Барса, из которой сочилась кровь, а потом подхватил его на руки и понес до самого конца перехода - это было так странно. На руках у человека Барс почувствовал себя счастливым котенком. Много ощущений пробежало в крови Барса, а счастье пригретого зверя придало сил - и он забыл про свою боль.
Человек вспоминал о своем. Для него в этом диком заброшенном месте Барс стал единственным другом и спасителем.
… Человек попал сюда случайно, и зверь выручил его в тот момент, когда его окружали змеи, волки, хищные птицы. Было раннее утро, а впереди – новый день на этом незнакомом месте.
В это время Барс, живущий в одиночестве, шел с очередной охоты и думал о том, как ему надоело проводить жизнь в бессмысленной охоте, бесконечном унижении – искать жертву, убивать ее и съедать, и что можно все это было по-другому устроить, без таких мучений.
С этими печальными мыслями Барс спускался из своей пещеры по тропе, и неожиданно застал такое жалкое зрелище, что сердце его сжалось. Он увидел лежащее двуногое существо, вокруг которого кружили волки, на ветках сидели в ожидании добычи орлы. Когда-то Барс видел людей, это было в детстве; он помнил о человеке, который держал его у себя в клетке рядом с домом. Барс не помнил от него зла. Но ему очень хотелось понять, как можно жить одному в этой красивой дикой природе, самому охотиться, быть ловцом и бойцом и главное - оставаться свободным.
На ум Барсу пришла история, которую он слышал в детстве от матери. Он был совсем крошечным, но мать упорно рассказывала ее малышу-Барсу, он носил ее с собой как легенду.
…Когда-то повстречались один барс и змейка - создания разные, но полюбившие друг друга с первого взгляда. Барс был защитой для маленькой серебристой змейки, она же была талисманом для барса, символом его жизни и удачи. Они понимали друг друга без слов. Барс вывозил змейку на прогулки из пещеры, чтобы она немного понежилась на солнце, насладилась свежим ветром, могла побыть рядом с источником. Но скоро это время прошло. Змейка заболела и готова была умереть, но не умирала только потому, что с ней был рядом барс. Он знал, что без нее долго не протянет, и всеми силами своего существа удерживал ее, только бы она не уходила насовсем. Змейка старалась ради него жить и дышать, но силы покидали ее, и как-то она специально отправила барса за целебной травой к знакомой расщелине, а сама собралась с духом и призвала свою смерть. Та пришла к ней - молчаливая огромная серебристая Змея. Только об одном попросила ее змейка, – помочь барсу пережить ее смерть. Большая Змея-смерть пообещала, и тихо забрала душу змейки, и осталась на время около тела. Барс вернулся из своего путешествия: никакой травы он не нашел и уже по дороге почувствовал неладное. В пещере барс увидел бездыханную змейку – и не поверил. Он стал согревать ее своим дыханием, но все было бесполезно. Барс заплакал, и слезы, горькие и крупные, падали на его большие мохнатые лапы. И тут он ощутил чье-то присутствие. Большая Змея, никогда никем не виданная, Большая Змея из царства мертвых серебристых змей, возникла перед ним, обвилаcь кольцом и стала разговаривать.
- Я пришла забрать твою подружку. Ее время здесь закончилось, но это не грустно, поверь мне, - Змея говорила почти ласково.
Барс только качал головой и слушал.
- Ты же знаешь: все, что ты любил, - это маленькое серебристое тельце, просто шкурка, которую змеи часто меняют. Только теперь она вышла из своей шкуры насовсем. Поэтому шкуру я тоже забираю.
Барсу это показалось несправедливым, и он спросил:
- Почему ты не оставляешь ее тело? Я бы закопал его рядом с пещерой, мне было бы, к чему возвращаться.
- Ты – маленький эгоист, - беззлобно, но уже с раздражением ответила Большая Змея. – Ты думаешь только о себе. Хочешь, чтобы тебе было, куда возвращаться. Ха-ха-ха! А о ней ты не думаешь?
Барс не понял.
- Глупый-глупый ты, а еще ба-арс! О-хо-хо… Я придумала все гораздо лучше. Тело я забираю, и даже не спрашиваю тебя об этом. А чтобы тебе «было, куда возвращаться», посматривай иногда на белую звезду на востоке. Может, там и найдешь чего.
После этих слов Большая Змея взвилась над головой барса, зашипела и исчезла. Дальше он ничего не помнил - просто, когда очнулся, тела серебристой маленькой змейки не было.
Чувство одиночества оказалось страшным, иссушающим душу, он снова скулил и плакал. В печали провел он больше недели. Он исхудал и превратился в совсем беспомощного зверя. Однажды утром, в порыве отчаяния, он побрел к выходу из пещеры и тут вспомнил слова Большой Змеи о звезде. Он стал искать ее на небе, но уже светало, и никаких звезд не было. И вдруг – о, чудо! - на востоке забрезжила звездочка, а в ней засияли глаза его серебристой подружки! И тогда, забыв о своем теле, барс разогнался и мощно прыгнул к этой звезде, на последнем дыхании… С тех пор барса никто не видел, только один мудрый ворон, знавший эту историю, иногда по ночам, когда ему было не до снов, смотрел внимательно на белую звезду на востоке и видел там счастливо разговаривающих барса и маленькую серебристую змейку…
Откуда мать узнала эту историю, неизвестно. Может, ворон рассказал. Но она запала в душу Барсу - наверное, потому, что он очень хотел испытать в своей жизни что-то подобное: отправиться на белую звезду за кем-то близким. На языке барсов это значило жизнь, такое слово он знал точно.
У Барса остались смутные воспоминания о детстве. Он помнил мать, двух веселых маленьких барсов, с которыми играл. И помнил, что было хорошо. Потом это кончилось. Как исчезли брат и сестра, он не знал, а мать убил тот самый человек - хозяин, посадивший потом его в клетку. Она пыталась защитить логово, оборонялась изо всех сил. Что нужно было человеку, непонятно. Барс знал, что они используют барсовы шкуры, чтобы спать на них или греться; что, в общем, они незлые, некоторые из них, особенно те, что помоложе, ему даже понравились. У хозяина был сын, похожий на него, как две капли воды. Юноша хорошо относился к барсу, подкармливал, иногда брал его с собой на прогулки в лес. Часто к юноше присоединялось красивое юное создание, совсем иное, чем он сам, - девушка. Барс понимал – он ухаживал за ней. Ее звали Елка. Сына хозяина звали Саук, он был красивый и стройный. Но какой же прекрасной казалась Елка! И было между ними что-то потрясающее душу Барса, неуловимое, тонкое, как паутинка, то, что он чувствовал на расстоянии.
…Барс прожил у человека почти полтора года. Научился понимать человечий язык. За это время Елка из другого двора перешла жить в их двор. И для него это был праздник. Потом Елка стала нянчиться с кричащим маленьким существом. Потом умер хозяин. Странный он был. Барс понял, что его хотели со временем использовать для охоты, но сына хозяина охота не интересовала. Он и Елка любили гулять, играть с Барсом, но про охоту речь никогда не заводили. И Барса не удивило, когда однажды, после смерти хозяина, дверца его клетки оказалась не заперта на замок. Он не стал долго думать - выскочил и дал дёру. Бежал так быстро, что сам не заметил, как оказался в чаще леса, в гористых местах, где до этого не был. С тех пор и началась его свободная жизнь. К селению он больше не возвращался, хотя интересно было посмотреть на Елку и ее маленькое дитя. Но страх снова оказаться в клетке пересиливал это желание вернуться…
Сначала Барс стал искать других барсов. Его сородичи жили настолько скрытно и разрозненно, что выйти на их след было непросто. Но однажды он учуял наконец родственный запах. Несколько барсов жили парами, у них были детеныши. И им явно не был нужен чужак, да еще тот, кто столько времени провел с людьми. Барса прогнали. С тех пор он стал одиночкой. Его не били, не гнали откровенно, просто держали на расстоянии, и за ним закрепилась слава чужака, и еще - чудака. Когда Барс увидел Человека, брошенного в чужом для него мире, - лежащее, простертое на камнях, беспомощное существо, - он почувствовал, что они одной крови. Барс знал, что такое быть чужим. Именно поэтому он, не раздумывая, бросился на помощь.
* * *
Соул любила минуты, когда оставалась совершенно одна. Это было время вечных вопросов: «Если все в мире рассеивается подобно физическим частицам тела, которое предано земле, то душа должна быть подобна скале; нет, скалы тоже рассыпаются - душа должна быть мягкой и пластичной, любящей и всепонимающей, чтобы не раствориться, а остаться самодостаточной для продолжения будущего опыта». Соул размышляла дальше, складывая кирпичики знаний в причудливую мозаику ответов и вопросов. Положительно на вопрос о предыдущих жизнях Соул не могла сейчас ответить, хотя еще полгода назад была уверена, что она жила раньше много раз. Однако эта уверенность рассеялась. Теперь она просто хотела знать; не так, чтобы кто-то сказал – нет, Соул хотела узнать сама.
Мысли о дружбе с реальностью дали Соул силы не только идти вперед, но и наконец-то совершать поступки. Решения зрели, но ее внутренний персонаж говорил: «Не спеши, не совершай ничего необдуманного. Не противоречь себе. Жди. И жизнь сама выведет тебя из лабиринта, в котором ты оказалась». А тут еще любимая «Книга перемен» выбрасывала гексаграмму «Сяо-Чу. Воспитание малым», и говорила: «Свершение. Плотные тучи – и нет дождя; они – из нашей западной границы». Книга была древняя и знала явно больше, чем Соул.
Было много знаков и судьбоносных встреч в ее жизни, и все они соединились в нечто, сегодня напоминавшее красивый, но зарастающий пруд, где место нашлось и уткам, залетевшим сюда на лето погостить, и желтым кувшинкам, и прекрасным белым лилиям, и упавшим от ветра деревьям, их веткам и листьям, и водомеркам, скачущим беспрерывно из конца в конец пруда. И так из года в год: утки, водомерки, лилии, кувшинки. Вопрос был в том, какова жизнь самого пруда? Кто автор судьбы Соул - люди, которые сначала произвели ее на свет, потом воспитывали и помогали ей? Или эта судьба плелась теми, кто входил в жизнь Соул без стука, или это она входила в их жизнь, не спрашивая на то позволения? Были удачи и разочарования: как в хорошем кино, когда следишь за перипетиями, заплетающими жизни героев в хитрый узор, и знаешь, что любимый тобой режиссер все равно вырулит в нужную ему сторону, - так и Соул научилась относиться ко всему немного отстраненно. Жизнь как будто намеренно сталкивала с теми, кто давно играл по своим правилам. И не по злому вовсе умыслу: они и ее, дуреху, хотели научить играть, и игра эта получалась жесткой, и она в очередной раз утирала слезы и зализывала раны, а сердце все равно оставалось открытым, добрым, готовым понимать и прощать. К тридцати двум годам она поняла, что лучше не переделывать себя.
Настоящее имя Соул было Станислава. Родители в детстве звали ее Стася, в школе называли Славой и вечно путали с одноклассниками, Вячеславом и Станиславом. Эта путаница приводила ко всяким смешным казусам, а для самой Соул, с малолетства любившей все мальчишеское, грубоватое, без рюшек и кокеток, обернулась тем, что она придумала себе двойника-мальчика, и когда кто-то искал Славу с ее фамилией, она мысленно, изнутри начинала общаться с этими людьми как Слава-мальчик. Это был смешной эксперимент, в результате которого к шестнадцати годам Стася-Слава обладала внутренним душевным опытом как девчоночьей, так и мальчишеской жизни. Но тогда она не понимала этого. Просто была всегда вроде как не одинока, ведь рядом с ней был другой. С ним она писала стихи, сочиняла истории про капитана Немо, школьного директора и мегеру учительницу биологии. В институте, само по себе как-то, на одном из занятий по английскому языку образовалось и новое имя – Соул. Преподаватель упорно и мучительно пытался показать студентам, как звучит английское «оу», трудное для российской артикуляции, на примере слова soul. Когда очередь дошла до Станиславы, она произнесла это, как и хотел преподаватель: красивый напевный звук, нечто среднее между русскими «о» и «у».
- Вот, можно тянуться за Станиславой. Получилось прямо по-английски. Какую школу Вы закончили? – спросил тогда Александр Владимирович.
- Вторую, мы английский со второго класса учили, - ответила Соул и вспомнила, каким снобизмом было пронизано все в этой школе. Не самые светлые воспоминания.
- Хорошая школа, но непростая, - уловил ее мысли преподаватель. – В любом случае, буду просить Вас произносить этот звук почаще.
С тех пор к Станиславе приклеилось это имя. Соул и представляться так стала при встрече. Народ, не привыкший к таким необычным для среднерусской полосы именам, реагировал по-разному, но когда дошло дело до замены паспорта, девушка записалась в нем как Соул, и все стало на свои места. Имя Станислава, красивое и редкое, в сочетании с фамилией – Левицкая - осталось для нее чем-то сокровенным, но настоящим именем было Соул.
* * *
Настоятель был печален с утра. День начинался с рассвета, ясного и холодного. Он проснулся и стал вспоминать, что видел сегодня во сне. Никакие потусторонние силы не являлись ему. Это был обычный полусон, когда предутренние ощущения входят так явно, полушепчась, полуприкасаясь к щеке, нежно тревожат и тормошат. Он давно не просыпался с чувством, будто он молод и свеж, и впереди еще непроторенный путь, и свет, предшествующий пробуждению от сна, такой бледно-желтоватый, такой прозрачный. Трудно прочитать этот свет, трудно вырваться из его плена, открыть глаза и увидеть – ты не там, ты здесь, опять, сегодня, а как хотелось бы Туда! Навсегда, чтобы уже не вернуться… Настоятель осмотрел свое жилище – каменные стены, деревянные стол и стул, ритуальные принадлежности, вспомнил, что сегодня у него очень много дел, посетителей, нужно вести службу как всегда, редактировать книгу, много писать и думать, но все это отошло на второй план. Непроходящая печаль подошла к его сердцу, и Настоятель не мог понять, где ее истоки, откуда сочится она. Он посмотрел в окно и увидел, что выпал свежий снег, он шел и сейчас, крупными хлопьями, пушистый и манящий. На крыше напротив собрались вороны и затеяли славную забаву – взлетая на верх крыши, они скатывались с нее валиком, внизу останавливаясь, отряхиваясь и взлетая снова, чтобы скатиться еще и поиграть и почиститься. «Вот удивительные птицы, заполонили все, никуда от них не деться, а сами играют, радуются. Для них и снег – повод для веселья. А для нас – заботы: как бы крыша не потекла, как бы не завалило все так, что и выйти нельзя будет за ворота». Так подумал Настоятель, но это не прояснило, отчего печаль скреблась на сердце, отчего хотелось запереться сегодня на целый день или уйти далеко в горы, в лес и не возвращаться несколько дней. Но дела, господи, как много дел! «Что ж, наверное, время еще не настало. Надо доделать дела, надо оставить кого-то вместо себя, так просто не уйдешь», – так думал он, и это было похоже на оправданье. Недавно он понял, что часть его снов стала настойчиво напоминать о прошлом. Настоятель невольно возвращался к своей молодости, к тому, как попал в монастырь, как постепенно продвигался по служебной лестнице. Промелькнули перед ним и почти семь лет, что он возглавлял это прибежище одиноких душ, стремящихся к служению. За это время монастырь стал его домом. А когда-то был у него другой дом, где он, возможно, должен был продолжить мирскую жизнь, не оставляя близких, не руша мостов… Но мосты ведь в итоге стали только крепче. В чем же дело, почему так ноет сердце? Он спокойно начал заниматься привычными делами, вверив тревогу наступившему дню.
* * *
Соул уезжала в старинный город Краков на конференцию. Проснувшись от голосившего будильника, она заметалась по квартире: сначала в поисках дорожных мелочей, потом одеваясь и допивая кофе. Иногда она замирала на минуту, чтобы подумать, куда она и зачем. Поездка начиналась радостно. Купе открылось запахом пива и соленой рыбы. Поезд еще не тронулся, а столик, и обтянутые несвежим кожзамом полки, и перышки, выпотрошенные из подушек предыдущими пассажирами, и лица двух женщин и молодого человека в купе были пропитаны атмосферой российского железнодорожного гостеприимства, когда люди из разных широт и областей деятельности вдруг объединяются на узком пространстве четырех спальных мест и на короткое время становятся друг другу даже ближе, чем close friends. Соул сразу поняла, что не прочтет ни одной из припасенных книжек: молодой человек с внешностью Данилы Багрова и его же повадками, ехал с севера и вез ящик пива и чемодан вяленой рыбы. Он угощал всех, а из всех еще были женщина-геолог лет 45 из Перми и женщина-адвентист седьмого дня, такого же примерно возраста, которая от пива отказывалась и периодически, поставив на всех огромные остановившиеся и полные ужаса глаза, выкрикивала: «Конец света близко! Мамона всех пожрал!» За пивом полился коньяк, Данила быстро понял, что ловить ему в купе нечего и переместился в вагон-ресторан. Больше всего Соул порадовала сердобольная проводница, которая утром зашла в купе, первым делом поставила перед непроснувшимся Данилой бутылку пива и по-матерински нежно стала его будить. До Москвы доехали все, живые и невредимые.
Город Краков стал городом снов для Соул. Она бродила по узким мощеным улочкам, разглядывала дома и стены в оранжево-солнечном одеянии из плюща, церкви с коническими стрелами в красно-черно-зелено-синих мозаичных кружевах, кафе с джазово-пирожным праздником кофе и болтовни наслаждающихся сентябрьским солнцем горожан. Было жарко, солнце плавило последние умные мысли, выбитые Даниловым пивом и гриппозной Москвой, а заложенный нос отказывался дышать и хотел только имбирного терпкого запаха кофе, капель алоэ и тепла. Доклад был прочитан, а призом стала поездка в бенедиктинский монастырь в горах, недалеко от Кракова. В древних монастырских стенах, простом кресте на возвышении, каменной арке при входе во двор, в солнечных бликах, скользивших по чудаковатым ученым мужам и молодым дамам, - во всей этой картине, вобравшей в себя старину и аскезу, и дышащей современной жаждой познания, была тайна. Небесный свод, который подарил Соул еще по дороге из Москвы в Варшаву красивое знамение, – молодой месяц бежал рядом с ранней звездочкой, мчался за поездом, запаздывал на поворотах и обгонял на прямых переездах, и следил-следил одним глазком за окошком и белокурой девушкой в нем, - этот небесный свод теперь был словно срезан высокими монастырскими стенами, и это создавало эффект замкнутости. Соул закрыла глаза на минуту и представила себе, что ворота монастыря вдруг закрылись, а все коллеги переоделись в монашеские одеяния, и у нее перехватило дух от внезапного дежавю. Прошлое, настоящее и будущее сошлись с невероятностью прикосновения крыла бабочки в одну точку с запятой. И также внезапно рассоединились. Прикосновение теплой руки отрезвило Соул и вывело из начавшегося приступа ухода в высшие миры. Рядом с ней стоял розовощекий, крепкий венгр, читавший доклад на ее секции, и улыбался.
– Вы красивая и с закрытыми глазами, – весело болтал он, – но с открытыми еще лучше. Зеленоглазая лесная царевна. Пойдемте, я провожу Вас до автобуса.
– Да, проводите, пожалуйста.
У Соул поднялась температура, а еще очень хотелось в Вавель. Венгр с его здоровьем и оптимизмом был как раз кстати.
По дороге в Вавельскую крепость Соул заснула. Во сне перемешались монахи, принцессы, драконы, рыцари, многоуровневые замки и фигурка малюсенькой Соул, перепрыгивавшей с этажа на этаж с маниакальной точностью. Бум! – словно упала она с потолка небесных упражнений. – «И даже не ошиблась ни разу. Ай да я!»
Прогулка в Вавель, крепость, бывшую резиденцией польских королей в течение почти семи веков, с IX-го по XVI, освежила Соул. Она любовалась необыкновенной красотой построек, которые соединяли в себе разные стили, – от раннего средневековья до готики, барокко и классицизма, – и пропустила мимо ушей историю вавельского смока. И вдруг девушка застыла на месте: экскурсовод начала рассказывать о принцессе вавельской, выбросившейся с башни, когда отец представил ей жениха, немецкого рыцаря. Ее звали Ванда, она жила в Кракове в 9 веке. Река Висла, наверное, до сих пор хранит память об отважной принцессе. «Опять дежавю, - подумала Соул. – Или нет, наверное, это у меня температура. Я же видела все это однажды, в глубокой медитации погружаясь в свои прежние жизни. Да, была влюблена в голубоглазого всадника, а отец хотел выдать замуж за соседа, убил моего возлюбленного, а я… Да, я летела с высоты огромной башни и была подхвачена кем-то. Наверное, это были родственные души», – мысли сгрудились в голове, и стало очень жарко. Чтобы не упасть и не напугать никого, Соул решила обойти башню вокруг и запечатлеть ее в разных ракурсах на фотографиях. Она и правда была очень красивая. Только печали и нечеловеческого горя было много в этом камне.
Девушку совсем оставили силы. В порыве мыслей она убрела от всех, теперь надо было разыскивать свою группу, ведь автобус должен был везти их на обед. Тут к ней подошел пожилой человек в монашеском одеянии. Монах спросил по-польски:
– Пани заблудилась?
– Я не говорю по-польски к сожалению. Извините, – сказала Соул на ломаном польском. – Можно по-английски?
– Да, конечно, – ответил пожилой господин на хорошем английском. – Я вижу, Вы заблудились?
– Нет. Кажется, еще нет. Я пошла фотографировать и увлеклась. Отстала от группы. Не могу понять, в какую сторону идти.
– Вы очень бледная. Испугались? Так ведь здесь совершенно безопасно. Вы кажется из России, судя по акценту?
– Да, я здесь на конференции славистов. Не испугалась, конечно. Просто не очень хорошо себя чувствую.
В облике пожилого мужчины было что-то успокаивающее и располагающее, и Соул обрадовалась, что он заговорил с ней. В нее как будто снова влилась кровь.
– Надо присесть. Вот здесь, – господин подвел ее к скамейке, усадил и сел рядом. – Вы, кажется, больны. Инфекция, наверное. Вам надо выпить чего-то согревающего и лечь под теплое одеяло. И постараться ни о чем не думать. Тогда Ваша болезнь отступит.
–Я как раз мечтаю о горячем чае с малиной или медом. Мед привезла сюда в подарок друзьям, а у самой вот не осталось ничего. Но сначала мне надо найти группу.
– Мне кажется, сначала Вам нужно поделиться со мной своими мыслями. Вы расстроены, или поражены, или обескуражены Мне кажется, какой-то мистикой, чем-то таинственным. Что с Вами?
Почему она должна ему что-то рассказывать? Она уже засомневалась, но взгляд его глаз, серых, серьезных, не грустных и не веселых, говорил сам за себя. Она читала в его глазах: «Не бойся, все хорошо. Считай, что я просто лекарь».
И все же она спросила:
– Почему Вы заговорили со мной? Почему именно со мной? Ведь здесь столько людей…
– Я католический священник, настоятель монастыря, только не здесь, в Польше, а в Англии. В Кракове теперь живет моя бывшая жена и один из сыновей. Второй сейчас в Америке, на стажировке. Раз в году я обязательно приезжаю их навестить, не считая тех случаев, когда они приезжают ко мне. В общем, мы видимся не так уж часто. Я очень люблю своих близких, но уже десять лет, как живу в монастыре.
–Так Вы были обычным человеком, прежде чем стать священником?
– Да, моя история долгая… Я сейчас не буду вдаваться в ее подробности. Лучше Вы расскажите мне о себе. Мне кажется, Вам давно пора с кем-то поделиться. Вы носите с собой такую тяжесть, что можете скоро надломиться.
– Вы прочитали мои мысли? Они что, написаны у меня на лице?
– Их может прочитать далеко не каждый. Я занимаюсь этим уже много лет. Это моя профессия, – с невеселой иронией сказал Настоятель.
– Как звали Вас в миру, господин настоятель?
– Карл. Карл Шульц. По сути, я и остаюсь им все это время. Кроме того, что я настоятель, я еще просто Карл Шульц.
– Господин Карл, можно Вас так называть? – спросила Соул, почувствовав сильное расположение к этому седому человеку с аристократически тонкими руками, красивыми и благородными чертами лица. – Вы знаете, сейчас я была потрясена одним странным совпадением. Но до этого мне нужно рассказать Вам целую историю.
Соул и Настоятель беседовали долго. Они просидели на скамейке около часа, потом переместились в чайную рядом с крепостью. Говорила в основном Соул. Настоятель молчал и слушал, лишь изредка вставляя отдельные фразы. У него было чувство, что в чем-то он может помочь этой заблудившейся девочке. Когда Соул закончила, Настоятель поблагодарил ее за откровенность. Ему предстала целая человеческая судьба, непростая, но чистая, до удивления напомнившая его самого. Только он жил много лет в одежде священника, а эта девочка жила в миру. Узнал Настоятель, что она так же, как он, молилась о мире, так же искала свою душу и смысл бытия, так же пыталась бороться со злом. Верила в прежние жизни, жила этими воспоминаниями, была окутана туманом эзотерических учений, а впрочем, думал Настоятель, разве он сам не был окутан туманом религиозных догм.
Соул, как ни странно, совсем не устала рассказывать. И не чувствовала себя беззащитной. Ей давно хотелось с кем-то поговорить. Она понимала, что перед ней священник, католик, а ее убеждения выходили далеко за рамки традиционных религий. Но почему-то, когда она говорила, ей было совершенно все равно, кем был сидящий перед ней человек. Ей было легко и спокойно. Настоятель понял это. Когда она закончила, он молчал несколько минут. Пил чай, разглядывал картины в чайной. Потом, словно очнувшись, сказал:
– Знаете, Соул, Вы открыли мне сегодня несколько важных вещей. Мы похожи, – Настоятель улыбнулся, и от его улыбки стало по-настоящему тепло. – Да-да, не удивляйтесь. Нам с Вами пора в мир. Обоим. Особенно все-таки Вам. Вы такая молодая и такая красивая, и так хотите жить, и любить и радоваться жизни. Не в Ваших видениях и мечтах, а в самой настоящей реальности. Я скажу Вам одно. Тот, кто заморочил Вам голову, сделал одно хорошее дело: он разбудил Вашу душу. Но совсем забыл о Вас живой. Вам не надо в монастырь. Пусть я покажусь Вам сейчас глупым старцем и сказочником, но я думаю, что в Вашу жизнь войдет что-то очень светлое. Вы должны любить. Только не бога, не дьявола, не какие-то мистические силы. Нет. Живого человека. И, я думаю, он где-то Вас очень ждет. А большего я Вам не скажу.
Соул даже не удивилась. Все это было так созвучно ее мыслям, что не требовало никаких комментариев. Настоятель был серьезен, но в глазах его светились отблески улыбки.
– А про молитвы забудьте на время. Про богов, про иерархию, про монашество, про грехи. Забудьте, я Вас прошу. Давайте, я провожу Вас до отеля. Вы устали. Когда Вы уезжаете?
– Завтра рано утром мой поезд.
– Тем более. Вот моя визитка, там адрес, телефон. Если Вы будете в Англии, приезжайте, я буду рад Вас видеть. Мне кажется, мы еще обязательно с Вами встретимся.
Настоятель отвез Соул на такси к отелю. Она пришла в номер и рухнула на кровать. Из пальцев выскользнула визитка. Соседка подобрала, удивленно прочитала на ней слово «Настоятель» и замерла с вопросом на губах. Потом просто заварила Соул чаю. У девушки не было сил говорить ни о чем. Все было как во сне. И слишком много снов сразу.
Соул уезжала из Кракова с чувством легкости и пониманием, что все на свете не зря. Предчувствия хорошего переполняли ее, хотя дорога обратно была нелегкой, сопровождалась неприятностями и неудобствами, но девушка относилась к этому с покорностью. Соул заранее взяла билет на поезд Кельн-Москва, на который она должна была успеть, сев на самую раннюю электричку Краков-Варшава. «Зачем надо было устраивать себе этот напряг, - думала Соул, - неизвестно. Все уезжают варшавским «Полонезом» в удобное время, а я как всегда… Экстремалка!» Но билет был взят. Конференция, болезнь, Вавель, знакомство с Настоятелем, подъем в пять утра. Но не страшно, чемодан легок. По подсчетам Соул она должна была тютелька в тютельку успеть перебежать с одного вокзала на другой, ведь поезд до Москвы уходит с восточного, а электричка из Кракова прибывает на западный. Информирование на вокзалах в Польше оказалось очень запутанным. Понять, на какой путь прибывает проходящий поезд, сложно, а в тоннелях между путями и вовсе нет такой информации. На русском и английском в справочных службах у поляков не говорят; на польском в справке назвали не тот путь, в итоге, выскочив на него, она увидела, как с соседнего пути отправился ее кельнский поезд. Такой славный кельнский поезд…
* * *
Карл с семьей жил в небольшом городке, служил в агентстве по недвижимости - в общем, был обычным среднестатистическим жителем чистой красивой европейской страны. Все началось, когда однажды он проснулся оттого, что ему приснились ему собственные похороны, очень отчетливо. Он лично присутствовал на них, сидел в катафалке перед гробом со своим телом, а рядом плакали родные, все было в желтых и розовых цветах, а оркестр играл удивительную нежную музыку, очаровывавшую слух и возвышающую душу. Сон был слишком объемен для того, чтобы не счесть его пророчеством. Карл помнил все подробности, потом отвлекли мелкие дела: умывание, утренняя перепалка с женой, подзатыльник младшему сыну, завтрак - как всегда, тосты с сыром, джемом и кофе.
– Милый, когда ты вернешься сегодня, мы сможем сходить в мебельный, посмотреть шкафчик, который я давно отложила?
– Что-что? Подожди, какой еще шкафчик? Ты мне ничего не говорила.
– Как не говорила! Ты же сам сказал, что, как только появятся деньги, ты сходишь посмотреть на шкафчик, ну кухонный, боже, как же ты не помнишь! Мы вместе видели такой у Милтонов, ну, на позапрошлой неделе, и тебе так понравилось… Как же ты можешь не помнить… Я еще сказала, что пойду присмотрю такой же, поскольку у нас на кухне как раз не хватает утвари для серебряных и хрустальных вещиц. Боже, Карл, ну как ты можешь не помнить?
Все время затянувшегося монолога жены Карл просто отсутствовал, поскольку мысли его были далеко. Сон возник перед ним как реальность. Он увидел в похоронном автобусе лицо жены, милой Шарлотты, своих очаровательных детей, Джонни и Томми, незабвенную тещу, а также коллег по работе. Все были печальны; кажется, Шарлотта заплакана, дети тихи и как-то особенно насуплены. И только у него самого, у Карла Ш., лицо было спокойным и даже радостным. Он как будто присутствовал на празднике, оттого и музыка казалась торжественной и возвышающей, цветы – яркими и ароматными… Эти видения посетили его в мгновение, но было нечто волнующее и правдивое в быстро промелькнувшем чувстве. Оно показалось более естественным, чем та жизнь, которая предстала перед Карлом, когда все чувства вернулись, и он увидел возмущенную Шарлотту и вновь погрузился в смысл ее слов, вспомнив, из-за чего весь сыр-бор…
– Дорогая, сегодня очень нелегкий день у меня на работе. Клиенты прибудут во второй половине дня, и надо будет показывать дом, связываться с фирмами по ремонту и так далее. Пойми, пожалуйста, что для меня все покупки лучше делать в выходные. Или еще лучше: ты можешь посмотреть шкафчик с кем-то другим.
– Что!? С кем-то другим! Что ты имеешь в виду? Может, ты предлагаешь мне завести любовника!? Я буду ходить с ним по магазинам, в кафе, в рестораны, ездить за город, то есть туда, где ты со мной совсем перестал бывать. Удивительно свежая мысль. А ты случайно еще не обзавелся прелестной девушкой из числа твоих клиенток?
– Слушай, если ты хочешь испортить мне и себе настроение с утра, лучше поговорим о чем-нибудь другом. Например, о том, как тяжело живется неграм в ЮАР, сколько там маленьких голодных детей, как плохо нищим и бомжам в России, как люди уничтожают живую природу. Давай, давай лучше поговорим об этом. И у меня абсолютно испортится настроение. Если, конечно, ты хочешь добиться этого.
– Конечно. Тебе наплевать, что я уже несколько месяцев не выезжала никуда за город, не была в ресторане, тебе наплевать, что я забыла, как выглядит в постели нормальный мужчина, не озадаченный бесконечными продажами-покупками, не витающий где-то в облаках философических заумностей. Когда я выходила за тебя замуж десять лет назад, ты был другим человеком, мне было легко и приятно с тобой, ты любил меня и в постели нам было хорошо вместе, – голос Шарлотты начинает срываться на слезы, потом она бросает на пол полотенце, грохает по столу вилкой, садится и начинает рыдать.
– Милая, Шарлотта, прошу тебя… – Карл говорит это тихо, почти нехотя, потому что привык к этим истерикам. Зная, что в чем-то, пожалуй, она и права, он все же понимает, что то, что было между ними ЛЮБОВЬЮ, незаметно ушло, превратившись в обыкновенное существование рядом. И случилось это, кстати, в основном, потому, что Карл и правда в последние три года перестал быть самим собой. В нем изменилось очень многое, он стал ДРУГИМ, но пока не мог выразить, в чем это состояло. И Шарлотта понимала это, она чувствовала, как женщина, которая продолжает любить даже отдалившегося от нее мужчину. Ей-то, ей хотелось, чтобы все было, как прежде. Они, влюбленная пара, избранники судьбы, нашедшие друг друга на танцах, очаровавшиеся с первого взгляда, просто вышедшие из танцзала взявшись за руки, это после двух-то часов общения, они, упивавшиеся любовью под платанами, на мягкой травке жарким днем зачавшие первого сына, потом повзрослевшие, изменившиеся и, как ей казалось, усилившие свои чувства рождением второго ребенка. Прежде Карл не был таким угрюмым и молчаливым, каким стал в последние три года. Да, Шарлотта знала все это. Ей было в принципе плевать на шкафчики и другие мелочи быта, она изо всех сил хотела вернуть, просто вернуть Карла в реальность, ту, которую они когда-то создавали вместе, и которая была так дорога ей. Он жил уже в другой… И Шарлотте было страшно.
– Хорошо, любимый. Не нужен никакой шкафчик. На эти деньги лучше купим тебе фотоаппарат, помнишь, ты хотел. Ты будешь снимать детей, меня, мы выедем за город, поедем к бабушке. Пойдем в красивое кафе напротив нашего любимого собора. Карл, пожалуйста, – Шарлотта плакала в голос, хотя пыталась унять слезы, – вернись ко мне! Ты не со мной, не с детьми, ты где-то совсем не с нами. Я не могу с этим ничего поделать.
– Шар, хорошо, я подумаю над этим. Я постараюсь. Прости, любимая. Я должен идти. Я позвоню тебе на работу, а вечером заеду за тобой. Прости еще раз меня. Я не хотел тебя обидеть. Мы можем пойти смотреть шкафчик, везде, где ты захочешь.
Карл поцеловал жену, нежно обнял ее. Но он не чувствовал ничего, кроме желания уйти поскорее, или остаться одному в покое и сосредоточенности. А еще он очень хотел вспомнить свой сон. Сказать о сне Шар? Но она не поймет его, испугается, скажет, что он еще больше отдаляется от нее, нет… Не надо.
– Шар, любимая, все уладится. Ладно? Все будет хорошо.
– Да, милый.
Шарлотта поцеловала мужа, дети уже тихонько убрели в школу.
Карл быстро собрался, надев привычный костюм, вышел из дома, оглянулся на окна, как делал это всегда, завел машину и тронулся по своему маршруту – вдоль каштановой аллеи по бульвару, потом через мост, на въезде в другую часть города поздоровался с полицейским. Все было как всегда.
Настроение Шарлотты было испорчено. Одиноко, обидно, почти страшно, кажется, что все рушится и уходит. Как его удержать? Но она умела брать себя в руки. Волевым движением, стряхнув со лба все обиды и незаслуженные переживания, она стала собираться, подбирая костюм, блузку, туфли, стараясь понять, в чем ей будет комфортно. А может одежда и сможет переломить утреннюю ситуацию, и сделает день радостным и необычным. А может, да-да, эта мысль тоже крутилась где-то, хотя Шар спешила отгонять ее, может она встретит сегодня ТОГО, кто будет ее новым мужчиной. Да, женщины часто бывают непоследовательными, и очень быстро в мыслях своих могут соорудить новую жизнь, новый роман, о, это же исследование, это целый мир… Женщины, подобные Шарлотте, с едва уловимым запахом прелестных духов, с такими тонкими и стройными ногами, что можно и не смотреть на лицо, - с такими фигурами, что уже не важно, что в глазах, - с такими глазами, что все на свете забывается… Такие женщины знают о своей женственности и понимают ее действие, и мужчины их тоже чувствуют за несколько верст. Они могут быть разными, такие женщины, их характеры отвечают складу воспитания, темпераменту, но все они похожи тем, что в глубине души каждая убеждена, что мужчина, какой бы он ни был, будет тянуться к ней изо всех сил, показывая или не показывая это, но он будет сражен, он будет мечтать о ней, пусть тайно, но его будет влечь к ней несмотря на всякие преграды. Вот такова была Шарлотта, при всех ее самых лучших качествах, прекрасная мать, нежная и любящая жена, но… вот такая женщина. Поэтому, только выйдя за ворота дома, Шар уже была вне проблемы – не бедный Карл волновал ее, и даже не дети. Нет, сама она, Шарлотта с ее красотой и очарованием, умом и обаянием, накопившейся женской силой - вот кто волновал ее сейчас.
Карл тем временем добрался до середины своего пути в контору, и, проезжая проулок с аллейкой, вдруг остановился. Сначала он решил просто посидеть в машине и подумать. На часах было без четверти девять, у него оставалось еще пятнадцать минут до начала рабочего дня, до конторы ехать минут пять, поэтому десять минут можно было выделить на размышления. Эта улица была излюбленным местом Карла, прежде всего потому, что по левую сторону от дороги была сквозная арка, по утрам излучавшая из себя загадочный свет. Привлекала и скамейка под каштаном. Сколько Карл себя помнил, ему хотелось посидеть на этой скамейке, поболтать ногами, как будто он ребенок, поразмышлять, оставшись в одиночестве. Ни разу этого желания своего он не осуществил. Сегодня был тот день и час. Карл вышел из машины, вошел в арку, и сам не поверил в то, что его ждало. Освещение вокруг скамейки под каштаном было сильным, свет лился не просто солнечный, но еще и голубоватый, уравновешивающий все «за» и «против», свет, словно затягивающий в дыру. Карл продрался, иначе и не скажешь, сквозь лучи, сел на скамейку и закрыл глаза. Открыв их через двадцать секунд, он подождал – все осталось прежним. Сквозная арка, пустые глазницы окон, пронзительный свет, желтеющий каштан, потому что была осень. Листья падали от тихого ветерка, было тепло и благодатно на душе, Карлу не хотелось никуда идти. Он закрыл глаза снова, и не смог их открыть сразу, потому что сильная волна воздуха наполнила его – его гладили по плечам чьи-то ласковые маленькие руки. Это был мальчик, лет десяти, с большими голубыми глазами. Он только что стоял и гладил по плечам Карла, теперь же сел рядом, и смотрел Карлу в глаза.
– Откуда ты взялся? – спросил Карл, хотя язык его почти не поворачивался, он спросил это мысленно, молча.
– Специально пришел поговорить с тобой. Ты очень устал, усталость просто сочится из твоего тела. Вижу, что и душа твоя устала.
– Да, я прошу о покое и одиночестве. Я должен побыть один, осмыслить то, что происходит со мной. Меня никто не может понять, мне не с кем поделиться. Ты понимаешь меня?
– Ты можешь не беспокоиться. Мне кажется, самое время тебе уйти со мной вместе, отправиться в то место, где я живу, и где ты найдешь покой и понимание.
– Откуда ты?
– Не бойся, это не то, что ты думаешь. Я не из иного мира, хотя в каком-то смысле, - да. Я живу в монастыре в горах, там редко кто бывает. Мне стали сниться тревожные сны про тебя. В снах я стал твоим сыном, жил с тобой вместе твоей жизнью, узнал, где ты живешь, пришел сюда, на эту скамейку, потому что знаю, что это твое любимое место в городе, но ты здесь никогда не был.
– Как это возможно - мне уйти с тобой?
– Ты сам знаешь это. Ты видел сегодня все это во сне.
– Подожди, я что, должен умереть, по-твоему? Но я не хочу этого, мне кажется, я не готов еще сделать это. Мне нужно жить, я только-только стал осознавать, для чего я живу.
– Ты должен просто изменить образ жизни и уйти от мира. Оставить семью, бросить работу, уйти к нам в монастырь. Прости, я не знаю, как тебе объяснить, но я чувствую это. Ты очень близок мне. Если ты останешься здесь, продолжая обычную жизнь, ты скоро умрешь и не сделаешь того, что можешь, что должен.
– Не знаю. Как я могу бросить Шар, Джонни и Томми? Что с ними будет без меня?
– Ты бросишь их не навсегда. Ты сможешь видеться с ними потом, приезжать к ним, помогать. Твоя жена найдет себе другого мужа. Она и сама думает об этом, но боится признаться. Ведь ты дорог ей так же, как и она тебе. Но вы уже порознь. Ты уже не здесь…
– Что ты говоришь? Шар хочет найти другого мужа? Ну да, я чувствовал это… Это так. Я уже не могу быть ей мужем, это я тоже понял. А она не для монашества, она такая… Она не сможет быть одна долго. Но это даже хорошо. У детей быстро появится новый отец.
– Ты прав. Тебе очень будет не хватать их всех. Но я стану тебе сыном.
Карл слушал мальчика, и больше всего на свете ему хотелось остаться сейчас с ним, сидеть вот так на скамейке, разговаривать. От мальчика шло еле заметное тепло, как от не слишком мощного обогревателя. Карл был очень измотан и сил не было даже на то, чтобы встать. Тогда мальчик встал, положил ладошки на лоб и затылок Карлу, и ему стало тепло, радостно, прошла навязчивая головная боль, появилась бодрость, можно было идти снова куда угодно, покорять вершины и строить мосты.
Карл открыл глаза. Рядом не было никого, стрелки его ручных часов показывали без пяти девять. Неужели он заснул и видел все это во сне? Так, надо двигаться на работу, я еще все успеваю, совсем даже не опаздываю.
В конторе начинался рабочий день, Карла ждала его замечательная секретарша, чтобы объявить о распорядке дня, накопившихся делах, посетителях. Карл бодро вошел в кабинет, приготовился быстро разобраться с бумагами, сделать несколько звонков, съездить в агентство недвижимости, пообедать как всегда в маленьком кафе рядом с офисом, потом встретиться с клиентами и довести наконец до конца дело, которое затеяно было полгода назад. Вдруг на пороге возник шеф. Какой-то очень неприятный с раннего утра, с глазами, остекленевшими то ли от внутреннего напряжения, то ли от излишней деловитости. Было неясно сразу.
– Карл, зайдите ко мне, пожалуйста, немедленно. Мне нужно обсудить с Вами один важный вопрос.
– Да, господин Томсон, я буду через секунду.
Будучи исполнительным работником, Карл, захватил все бумаги, подумал несколько секунд о возможном предмете беседы, и не нашел, что же могло так привлечь шефа в его текущих делах. Значит что-то другое.
– Карл, сегодня утром я был разбужен телефонным звонком. Звонил инкогнито некий господин, который, называя Вас своим приятелем, охарактеризовал Вас, как очень хорошего работника и человека, и сказал, что Вы, оказывается уже давно отправили резюме в солидную лондонскую юридическую контору и получили положительный ответ, но не можете сказать мне о происшедшем, боясь, что я не отпущу Вас. Я же хочу поинтересоваться у Вас: это правда?
Карл оторопел. Он никогда в жизни даже не думал о переезде в Лондон, тем более никуда не отправлял никаких документов. Все это было абсурдом! Но шеф не дал ему сказать ни слова.
– Карл, я понимаю Ваше смущение. Очевидно, Вы не хотели мне сообщать новость, которая действительно могла бы шокировать меня. Но все же, ведь мы давно работаем с Вами. Я бы все понял и более того порадовался бы за Вас, и за это время я мог бы подыскать на Ваше место другого работника. Но Вы повели себя как-то странно. Наверное, наше долгое сотрудничество так и не научило Вас доверию, а ведь это основное, что я считаю необходимым. Не так ли, Карл?
Карл опять собрался было выпалить свои объяснения, но шеф был неумолим. Он просто не давал Карлу раскрыть рта.
– Итак, я думаю, что Ваш поступок, и даже не то, что Вы скрыли от меня попытку устройства на работу в Лондоне, а то, что Вы не сказали мне об этом сами, этот поступок вызывает у меня только негативные эмоции. Поэтому я считаю наше дальнейшее сотрудничество с Вами невозможным.
Ошеломленный Карл едва не повалился на пол. Похоже, его выгоняли с работы… Прямо сейчас его увольняли ни за что, а он стоял и не мог промолвить ни слова. Он стоял как завороженный кролик перед удавом и просто наблюдал, что же будет дальше.
– Уважаемый господин Шульц, я хочу сообщить Вам, что Вы. Я сохраняю за Вами право просить выходное пособие, не требую от Вас отработки, просто прошу сдать дела сейчас же. Приму их пока я сам. Извольте сделать это немедленно!
Господин Томсон задыхался от негодования, казалось, что его хватит удар, так он был взволнован. Карл открыл рот, чтобы сказать хоть что-то, но язык его онемел. Он просто молча пошел в свой кабинет под тяжелым взглядом шефа, стал доставать из ящиков папки с делами и так же молча выкладывать их на стол. Еще не поняв толком, что происходит, он сдал дела, надел пальто и шляпу и вышел из конторы, даже не узнав про размер выходного пособия, только попрощавшись с секретаршей и пожелав доброго дня шефу.
Так продолжился сон Карла. Он начал умирать просто на глазах. Растворяться как прежний верноподданный гражданин, превращаясь в лицо без места работы.
Тем временем Шарлотта пересекала дорогу, чтобы через две минуты ворваться в школу, где работала учительницей музыки, когда откуда ни возьмись прямо на нее выскочил на дорогу мотоциклист. Уже практически наехав на Шарлотту, мотоциклист затормозил, поэтому удар был хоть немного, но смягчен. Шарлотта отлетела на метр от дороги, мотоциклист тоже свалился рядом. Шарлотта потеряла сознание от болевого шока. Когда она очнулась, то увидела сначала глаза. Прямо над ее лицом, очень близко. Лучистые, добрые и заинтересованные, живые и даже ласковые. Ослепительные глаза. Только после этого она поняла, что ей очень больно. Болит все тело, но особенно звенит в голове и невыносимо тянет ногу. Кроме глаз молодого мужчины вокруг нее было еще множество любопытных глаз.
- Я виноват, я очень виноват перед Вами! Я сейчас отвезу Вас в больницу, что у Вас болит? Я заплачу за лечение, оплачу Вашу страховку, только, пожалуйста, не молчите, скажите, как Вы себя чувствуете?
Шар слушала и думала, что надо бы его остановить, но язык ее словно отнялся. Она пыталась качать головой и выразить взглядом, что именно у нее болит. Да, нога, которая очевидно сломана, и голова, звенящая еле слышным звоном. Подъехала «Скорая помощь», Шарлотту на носилках внесли в машину. Мужчина, сбивший ее, объяснился с полицейским и нырнул в машину «Скорой помощи» вместе с Шар.
Ниточка, связывавшая всегда Шарлотту и Карла, нервно затрепыхалась. У Карла защемило сердце, когда он вышел из конторы, а перед глазами появилось лицо Шар, бледное, болезненное, с закрытыми глазами. Он испугался. Со всех ног, забыв про свои несчастья, понесся к телефонной будке. Голос в трубке по номеру Шарлотты сообщил, что госпожа Шульц почему-то задерживается, но господин Шульц может перезвонить через полчаса. Она уж наверняка будет, так как ученики ждут ее на занятие. Карл был в растерянности. Что могло произойти? Шарлотта была очень ответственным человеком и предположить, что из-за их утренней ссоры она не пошла на работу, было почти невероятно. Сердце Карла сжалось и застучало еще сильней. Что-то случилось… Можно только ждать. Домашний телефон, разумеется, молчал. Карл должен был успокоиться и не нашел ничего лучшего, чем сесть в машину и поехать во дворик, где еще недавно он говорил с мальчиком.
Когда Карл подъехал к дворику с аркой, мальчик сидел на скамейке. Карл так обрадовался этому, что даже забыл поприветствовать своего нового друга. Просто радостно обнял его и сел рядом. Мальчик был чем-то расстроен в отличие от первой их встречи, - глаза выражали вопрос, обращенный не к Карлу, а к другому существу, с которым, кажется, он поддерживал постоянный контакт, вопрос мучительный и сложный, о смысле которого Карл не мог догадываться. Мальчик спрашивал силу, приведшую его сюда, соединившую зачем-то его судьбу с судьбой человека, прежде ему незнакомого: имеет ли он право сейчас решать судьбу Карла, почти не спрашивая его на это желания, просто пользуясь его безмерной симпатией и доверием? Мальчик должен был взять на себя ответственность за решение, принимаемое этим человеком, и то, что он наверняка расстанется со своей обыденной жизнью и попадет в иное существование, было для мальчика почти несомненным. Как сказать ему об этом? Надо ли говорить вообще? Зачем, с какой целью нужно рушить привычную жизнь Карла, делать так, чтобы он оставил любимых людей, во имя чего все это? И по силам ли мальчику эта ответственность, сможет ли он вынести ее? Мальчик не был ни в чем уверен на сто процентов, но ему не было страшно. Да, это нужно было сделать, он слышал веление сердца, видел много вещих снов, он только что заглянул мысленно в другой конец города, где в этот момент молодой мужчина с трепетом ожидал возле палаты Шарлотты. «Все эти линии звезд, встречи и расставания - в общем, это наши мысли. Люди же, которые встречаются нам, наверное, просто думают примерно о том же в момент перед встречей, печалятся или радуются, стонут от одиночества и жаждут этой встречи так же, как мы. Поэтому встречи и происходят, так меняются звезды, в этом коренной принцип изменения судьбы. Все в наших мыслях», – так подумал мальчик, прочитавший в книге судеб, что молодой мужчина, сбивший Шар, в последнее время мечтал встретиться с человеком своей судьбы, но не просто жил сильным желанием встречи - он исчерпал до дна свои встречи прежние. Примерно так же и Карл был готов к новой линии своей жизни. Мальчик снова обрел уверенность в том, что он делает все правильно, и это освободило его от чувства горечи, посетившего недавно. Но это был еще не конец его метаний.
– Меня только что уволили с работы! Кто-то сказал шефу, что я якобы устраиваюсь в контору в Лондоне и переезжаю туда. Бред… Но еще больше меня беспокоит Шарлотта. Кажется, с ней что-то случилось. Ее до сих пор нет на работе, нет ее и дома.
– Успокойся. Я все объясню тебе сейчас. Твою жену только что сбил мотоциклист, но она в порядке, сейчас в больнице, я даже знаю, в какой; она скоро поправится, мотоциклист будет ей хорошим другом. Твои мальчики полюбят его. К тебе же они будут приезжать в монастырь, и ты тоже будешь навещать их. А сейчас я прошу тебя – быстро вдохни и выдохни. Реши – идешь со мной или остаешься здесь. Если идешь, то прямо сейчас, без всяких вещей, без прощаний и прочего. Если остаешься, то ухожу я, тоже прямо сейчас. Я не могу больше медлить. Прости.
Вот это было уже серьезно. Карл отошел от скамейки. Мысли скакали, одна перебивая другую. Что я теряю? Все! Что приобретаю? Кто этот мальчик? Почему он взял такую власть надо мной? Карл попробовал представить себе возвращение домой, поход в больницу, лица Томми и Джонни, которым надо объяснить, куда и зачем он уходит. Но оказывается, когда он посмотрел прямо внутрь себя, он понял, что это не останавливает его. Томми и Джонни поймут его, так он чувствовал, и потом, уже в монастыре, он сможет им все объяснить. Шарлотта… Боль, которая так сильна была в сердце еще полчаса назад, отпустила. Он четко понял, что ни в чем не виноват перед этой женщиной, которую любил, да и продолжает любить искренне, просто на деле не может дать ей того, что она хочет. Он не может больше быть ее мужем. И он принял решение.
– Я иду с тобой. Только я должен позвонить в больницу, поговорить с Шарлоттой, чтобы все устроилось с мальчиками.
– Все уже устроилось. Мальчиков заберет мотоциклист, он же отвезет их домой. Через три дня Шарлотту выпишут. Мотоциклист будет опекать всех троих твоих близких людей. Кстати, его зовут Роберт,
– Подожди, я не понял, ты ясновидящий, или… постой, постой, это ты позвонил в мой офис, это ты нашел Роберта и послал его к Шарлотте? Кто из нас сумасшедший! – Карл негодовал от посетившего его прозрения. Почему он вмешивается в его судьбу, этот мальчик?
– Остынь. Я не посылал мотоциклиста, потому что если бы это был я, тогда я был бы богом. Понимаешь? …Пойдем. Поверь мне, успокойся, я не обманываю тебя. Все будет хорошо. Пойдем. Пожалуйста.
Карл почувствовал волну прежнего тепла, которая исходила от мальчика, и успокоился. Взял мальчика за руку и зашагал вместе с ним в направлении выхода из города.
– Как тебя зовут? Я даже не знаю твоего имени.
– Родители назвали меня Джорджем. Можешь звать меня просто мальчик. Пока я стану твоим сыном.
* * *
Настоятель действительно давно не видел Джорджа. Он всегда был в его мыслях, ложась спать и просыпаясь утром, он первым делом думал о своем дорогом мальчике, молился за него. Так получалось, что Настоятель сердцем чувствовал, когда что-то не так с мальчиком и приходил ему на помощь. Джордж знал об этой помощи и обращался за ней. В последний раз он приезжал год назад, они провели вместе почти неделю, Джордж как всегда должен был довольно быстро уехать, его ждала очередная экспедиция, но в встреча состоялась. Настоятель был в замечательном расположении духа и бодром здравии, они много гуляли и разговаривали, просыпались в одно время, вместе завтракали, выходили на утреннюю прогулку, в горы, куда очень любил Настоятель забираться в одиночестве. Была у них и любимая площадка, на одной из самых высоких точек, рядом с водопадом. Поднимаясь туда, они словно замирали оба, дыхание останавливалось от восторга, который испытывали два человека, жаждущие духовного общения. Настоятель, чаще совершавший эти путешествия, шел гораздо быстрее, поднимался наверх первым и останавливался, чтобы отдышаться, дожидаясь, пока взберется Джордж. Тот давно не чувствовал неловкости, знал, что Настоятель во многих делах может дать ему фору, хотя был вдвое старше.
Настоятель запомнил разговор, состоявшийся у них в одну из таких прогулок. Джордж почему-то задал тогда вопрос: «Что такое преданность?» Настоятель покачал головой и сказал очень тихо, но твердо:
– Мне кажется, есть только еще одно качество, которое может сравниться с преданностью, – это верность. Не предавать – вот корень преданности. Может ли преданный быть неверным? Думаю, нет. Преданное сердце всегда остается верным. Но, если человек перестает верить, это вовсе не значит, что он предает или способен предать.
– Как ты окрасишь преданность? – спросил Джордж снова.
– Я не стану присваивать ей цвет. Она не имеет цвета. Она как хамелеон – окрашивается в цвет идеи или человека, по отношению к которым она испытывается. Да, она бесцветна.
– Тогда скажи, страшно ли предать?
– Нет страшного. Есть то, что делают люди. А они предают, причем очень часто. И часто, не ведая, что делают это. Они предают Природу, когда начинают губить себя. Но она прощает им и дает шанс научиться не предавать.
– Можно ли простить предательство?
– Простить можно все.
– Даже…?
– Даже это. Поскольку только младенец не предает, не убивает, не калечит… Все остальные – вольно или невольно грешат этим.
– О чем ты думаешь? – спросил вдруг Джордж, совершенно не ожидая услышать подобных ответов от своего Старого Друга.
– Я думаю о том, что ты еще, в сущности, так неопытен несмотря на весь твой тернистый путь… Я улыбаюсь, но я не иронизирую. Ты очень молод. Я завидую тебе. Да и кстати, откуда этот вопрос о преданности? Что-то беспокоит тебя? Я сам для себя когда-то давно решил этот вопрос, и если ты помнишь, ты и помог мне в этом. Ты сделал для меня то, что не сделал никто другой, толкнув из привычного мира в мир молитвы, духа, мир, в котором я постиг многое для себя. Но я никого не предал, когда ушел, хотя внешне это выглядело именно так. Я просто изменил роль, я пошел за своим внутренним «я», которое ты тогда помог мне увидеть. Что же волнует тебя сейчас?
– Знаешь, мне кажется, что история моего детства, так тесно переплетенная с твоей судьбой, была не со мной. Так странно, что я привел тебя сюда, в монастырь, я изменил твою жизнь, я стал твоим сыном, я способен был видеть сны. Что со мной сейчас? Ты знаешь весь мой путь. Я антрополог, я перестал быть религиозным - по крайней мере, таким, как был в детстве, в юности. Весь мой путь пошел вопреки тому, что я воспитывался в монастыре. Я так долго уже занимаюсь изучением прошлого человеческой природы, что теперь не знаю, куда я иду. Мне кажется, я на пороге чего-то нового, но связано это будет не с человеческой природой, а с чем, я пока не знаю. Но почему-то именно преданность сейчас требует своего осмысления для меня. …Не слушай меня. Я просто рад тебя видеть, я знаю, что ты любишь меня таким, какой я есть. И ты всегда будешь молиться обо мне.
…Он вдруг будто услышал голос Джорджа, идущий очень издалека: «Я очень нуждаюсь в твоем добром слове сейчас…» Почему Настоятель вспомнил этот разговор, что в нем было такого, задевающего именно сейчас? Прошло почти полгода, и не было ни слуху, ни духу, ни строчки… Он часто думал, что будь сам таким же, как Джордж, наверное он бы путешествовал, именно это манило его сейчас. Он тоже поехал бы в Африку, и в Америку, где хотел побывать, и в горы Тибета поехал бы, и в Индию. Все дело было в том, что Настоятель уже давно вырос из своей католической одежды, но по-прежнему продолжал возглавлять католический монастырь, молиться, учить монахов. За последние несколько лет упорного чтения, изучения религиозных, философских и научных книг он понял, что истина, - она где-то не здесь. Его вера изменилась. Выдавать этого было нельзя, но внутри он чувствовал страшное опустошение и одиночество, так как поделиться ему было не с кем. Джордж был единственным человеком, понимавшим его. Теперь еще правда Настоятель думал и о худенькой девушке Соул, с которой познакомился в Кракове. Вот кто еще мог понять его и с кем хотелось бы еще повстречаться.
* * *
Человек вспоминал, как он попал в горы. Это была история, начавшаяся как самое необыкновенное приключение. Его жизнь преподавателя одного из университетов в Париже взорвалась как-то утром от телефонного звонка. Ему позвонил давний знакомый и сказал, что на днях собирается в длительную международную экспедицию в горы Китая и что им не хватает антрополога. Джордж давно мечтал о Китае, именно об этой горной части, поэтому предложение поехать в такую экспедицию было чем-то вроде подарка. Выезжать надо было через пару недель, всю амуницию обеспечивал научно-исследовательский центр, поэтому ему оставалось лишь решить проблему с учебной нагрузкой в университете и собраться. Был январь, середина учебного года. Джордж работал в университете давно, и все привыкли к его постоянным поездкам, экспедициям, практикам. Но тут ситуация была посерьезнее, так как ехать надо было почти на три месяца, то есть на весь второй семестр. Заведующий отделением, конечно, должен был встать на дыбы, и Джорджу необходимо было подключить все свое обаяние, заручиться бумагами, чтобы убедить чиновников отпустить его. Это удалось сделать, нагрузку Джорджа раскидали по другим преподавателям, благо это было еще возможно. Заведующий отделением понес бумаги ректору, и, в общем, все обошлось. Джордж обещал университету экспонаты для музея археологии, съемочный материал, и конечно славу, которую могло, по его мнению, принести само участие в подобного рода проекте.
Дорога в Китай была сложна. Несмотря на то, что было не так много времени, Джордж решил долететь до Кельна, где должен был встретиться с коллегой-антропологом, а потом ехать на поезде до Москвы. Он был в этом городе несколько лет назад на стажировке. Время, проведенное среди российских коллег, дало ему очень много в профессиональном плане. Неустроенность быта и необорудованность условий российских ученых искупалась их беспримерной увлеченностью своим делом. Тогда Джорджу пришлось столкнуться с секретами работы с человеческими черепами, повидать страшные случаи смертей в России, прикоснуться к некоторым тайнам российской истории. Наверное, это была лучшая школа отсутствия страха.
Вспоминал он сейчас и то, как екнуло сердце, когда его поезд «Кельн-Москва» тронулся с Варшавского вокзала, и он увидел на соседнем перроне белокурую почему-то знакомую девушку, выскочившую только что из тоннеля и с разочарованием увидевшую, как трогается их поезд. «Вот бедняжка, пути перепутала, наверное. А могла бы быть попутчицей…», – подумал тогда Джордж. И, пока позволяла видимость, вглядывался в удалявшуюся фигурку девушки, расстроенно поставившей свой чемодан и закурившей.
Сейчас, в горах, Джордж вспоминал все эти детали своей жизни, и думал о том, что этот поезд разделил ее надвое – до поездки в Китай и после. Почему именно поезд? Наверное, потому, что он стал последним местом, где Джорджу удалось отдохнуть. В Москве он должен был встретиться со всеми друзьями и коллегами, появившимися за время стажировки. А потом сразу был полет в Алма-Ату, и дальше непростая дорога в горные районы Китая.
Вспоминал Джордж и свою последнюю встречу с Настоятелем, его глаза, тембр голоса, спокойствие, которое излучал его облик, и мысленно обратился к нему за помощью, как он привык это делать с детства, еще с тех пор, когда будучи мальчиком, сиротой, воспитанником монастыря, привел господина Карла к воротам, за которыми начиналась его новая жизнь.
В детстве Джордж обладал даром предвидения. Он видел сны, - монахи научили его быть внимательным к снам. Однажды благодаря Джорджу монастырь был избавлен от пожара. А потом мальчик стал видеть глаза и облик человека, мучившегося своей обычной жизнью и по всем предсказаниям, родившимся во снах Джорджа, этому человеку следовало стать настоятелем монастыря. Умер старый настоятель, а преемника не оставил. Центральная епархия решала вопрос с определением новой кандидатуры, и Джордж рассказал о своих снах, которые посещали его уже полгода, еще до смерти настоятеля. Это было и легко и тяжко – держать их в тайне, потом ходить в город и выискивать человека, являвшегося в них. Так маленький Джордж нашел Карла… Что это было? Поиск отца, присутствия которого он никогда не знал, или действительно предвестие нового настоятеля… В любом случае Джорджу предстояло этим с кем-то поделиться - он не мог просто так вот взять и привести Карла в монастырь. Рассказы Джорджа донесли старому и очень больному монаху, который много лет не выходил из кельи, принимал минимум пищи, считался целителем и мог предсказывать. Он подтвердил: надо представить Карла пастве как нового настоятеля. Вот с тех пор и началась их общая жизнь.
Вспоминал он и то, как впервые увидел Барса… Во время прогулки в горах он провалился словно яму и летел довольно долго, потом потерял сознание. Очнулся, лежа на голых камнях, под ночным небом. Поблизости раздавались шорохи, кто-то взвизгивал и подвывал. «Волки», – подумал он. Они пришли проверить, в каком состоянии будущая добыча. Ноги и руки Джорджа после падения были целы, но кровоточили во многих местах, было сломано ребро, кровь привлекала к себе животных. Джордж понял свое положение и стал нащупывать камни вокруг и бросать их в волков. Шевелиться было крайне трудно, когда он замахивался, невольный стон вырывался из груди. Лицо тоже кровоточило. А вот нога в одном месте стала гноиться. Волки пугались камней и отбегали, но недалеко, и злобно повизгивая, приближались снова. От боли в ноге Джордж неожиданно потерял сознание. Когда он снова очнулся, один из волков был совсем рядом. Джордж решил применить тактику недеяния, которой обучался в монастыре. Попытался сконцентрироваться и излучать из себя полные неагрессивность и спокойствие. Потом мысленно нарисовал вокруг себя защитный круг, волевым усилием приказав животным не входить в него. Он старался мысленно удерживать неприкосновенность круга хотя бы на протяжении минуты. Получилось. Потом две, три - и дальше. Как ни странно, тактика действовала. Ночь уходила, светало; на востоке стала гаснуть его любимая белая звезда. Джордж позволил себе оглядеться. Он был в расщелине в горах, вверх вела тропинка, вполне возможно именно по ней он и скатился вниз, хотя то, как он летел, не было подвластно никакой траектории. Приглядевшись к тропе, Джордж увидел, что по ней движется силуэт, похожий на большую хищную кошку. На горизонте был снежный барс. О них Джордж так много читал и так полюбил этих животных на картинках. Хотя при виде барса Джордж почему-то почувствовал благоговение. Барс шел прямо на него, никуда не сворачивая и сияя глазами. При виде барса волки бросились кто куда, разлетаться стали и хищные орлы, дожидавшиеся легкой добычи. Барс осмотрелся и подошел прямо к Джорджу. Как он был красив! «Ну, конечно, барс», – подумал Джордж, и решил, что умереть в лапах такого красавца, в общем, не так уж плохо. Барс повел себя не по-звериному – он стал обнюхивать кровь на раненой ноге и тянуть человека за штанину, словно показывая, что надо встать. Джордж ничего не понял, но решил, что надо исполнять то, что просят. Барс звал его с собой. Барс потащил Джорджа сначала по ровной местности, потом по камням вверх, вверх по тропе. Это был необыкновенный зверь.
* * *
Настоятель получил наконец-то весточку от Джорджа. Это было небольшое письмецо, написанное карандашом, и вложенное в обычный конверт. На листке из блокнота Джордж сообщал, что он жив, но здоровью его угрожает опасность, так как он изранен, и врачи ставят плохой диагноз. А еще написал про барса, своего лучшего друга, с которым они прожили почти месяц - в горах; про то, как его обнаружили и спасли, а барс остался; что, как только он поправится, сразу отправится искать барса; что мечтает также о встрече, но не просит приехать, ведь понимает, как много неотложных дел у его доброго Старого Друга. Именно это последнее пожелание лучше всего указало Настоятелю, что надо ехать обязательно. При мысли о поездке и встрече у Настоятеля открылось второе дыхание. Или уже неизвестно, какое по счету, ведь был он немолод, и лет осталось ему не так много. Настоятель решил сам отправиться в город за билетом на самолет, причем вылетать завтра, не откладывая. Его комната, полная книг и небогатых, но изысканных вещей, вдруг показалась ему такой чужой, что на мгновение стало страшно. Но это прошло, - словно некий призрак отлетел, - Настоятель вышел, закрыв за собой дверь, сообщил помощнику, что не вернется до полудня. Билет нашелся – последний на этот рейс.
* * *
Весна в Париже - это самое волшебное время, когда цветут яблони, и город после серости и бесцветности зимы обретает цвет и запах. Акации, каштаны, яблони в парках и на улицах начинают благоухать и дарить городу и его жителям неповторимый шарм. Народ становится более активным, хотя Париж и зимой наполнен постоянным движением. Особенным же чудом становится аромат любви, который в любой сезон струится в каждом уголке Парижа, но весной приобретает особенную терпкость и насыщенность. Атмосфера города напоминает праздник, и по улицам как в центре, так и в пригородах, хочется ходить бесконечно и вдыхать этот аромат.
Для Соул, правда, привыкшей к российским зимам и веснам, – а в Париже она жила немного больше года, – это была вовсе и не зима, просто время, когда температура около 10-14 градусов, никакой зимней одежды, шуб, теплых сапог и прочего удовольствия России. Поэтому парижская зима произвела на нее очень благоприятное впечатление. Она привыкла ходить в джинсах и куртке, и не представляла себе, как влезла бы опять в огромную шубу. Соул жила в Париже в одном из пригородов, в интернациональном квартале. До центра нужно было ехать минут сорок, в любую самую красивую точку Парижа, в том числе на Монмартр, можно было дойти пешком. Что она и делала довольно часто в одиночестве или в компании знакомых и друзей. В Париже она оказалась, конечно, не случайно. Но сам приезд сюда и удача, последовавшая за этим, были головокружительны.
В России в родном городе Соул ее филологическая специальность перестала приносить удовлетворение, и она занялась журналистикой. Стала писать для нескольких газет, поработала недолго редактором в издательстве, но вообще давно собирала деньги для поездки за границу. Хороший английский и знание французского, который она изучала из интереса к французской культуре и литературе, а также полученный довольно быстро диплом о высшем втором образовании, позволили поступить на отделение славистики в Парижском университете. Да, прямо скажем, для студентки Соул была старовата, и два высших образования у нее были, но уже имеющиеся степени давали возможность получения еще одной – магистерской. Соул выбрала специализацию, связанную с журналистикой русской эмиграции во Франции. Чтобы жить в любимом городе, пришлось искать работу. Это было непросто, но тут очень помогли русские друзья, несколько лет назад уехавшие из родного города Соул. Веселый приятель-однокурсник Сергей пристроил ее в одну из парижских газет рядовым корреспондентом. Работа поначалу была не из легких, но умение Соул быстро приспосабливаться к меняющимся обстоятельствам быстро научили девушку не теряться. Поначалу она вела в газете и родственном журнале рубрику об эмигрантах, с удовольствием собирая истории жизни людей, приехавших в Париж. Это расширило круг общения.
Жизнь в Париже поначалу показалась Соул постоянной удачей. Денег, получаемых в газете, хватало на то, чтобы снимать однокомнатную квартиру, а первое время она жила у своих русских друзей. Эмигрантская жизнь была для Соул тогда чем-то вроде надувного шара – коль надула его, надо теперь как можно дольше наслаждаться его красотой, цветом и не позволять ему лопнуть. В первые полгода это удавалось. Соул была влюблена в Париж, каждый вечер после работы обязательно обходила пока незнакомые ей достопримечательности, изучала музеи, и просто бродила по неизвестным улицам в центре. Пока ей хватало этого, так как эмоциональный фон все время был возвышенно-радостным. На улице во время прогулки она познакомилась и с первым своим парижским бойфрендом. Он был наполовину араб, красивый, гармонично сложенный, с кошачьими манерами, резковатым голосом, франко-английским, сбивавшимся на арабский. Рашид подарил Соул ночной Париж, возил на пароходике под тридцатью мостами, учил танцевать негритянский рэп, предлагал курить траву, задаривал дешевыми фруктами, но … так и не смог убедить Соул в чем-то важном. Вроде бы все было неплохо, но серые страшные кошки уже подползли к горлу и попытались своими острыми когтями оставить на нем царапины тоски. После подъема, пережитого в Кракове, после встречи с Настоятелем, Соул попыталась избавиться от старых призраков, а теперь вновь испытала опустошение. Она словно дошла до точки, в которой все, чего она достигла за короткий период, показалось ей фантомом. Как бумажные цветы. И работа, и востребованность, и общение, и деньги, и свобода, – все есть, а вроде как ненастоящее. Ткни пальцем – развалится, подуй – рассыплется.
С Рашидом пришлось скоро расстаться. Он учился в Париже на художника и работал официантом в ресторане. Однажды, когда Рашид под предлогом занятости на работе отказался от свидания, она, ничего не подозревающая, решила прогуляться до центра, посмотреть, как работает ее друг, подбодрить его и передать маленький подарок. Когда Соул вывернула из переулка перед рестораном, она заметила, как из ресторана вышла парочка – Рашид и удивительно красивая арабка, молоденькая, с тонкой талией, огромными нараспашку глазами, нежная и влюбленная. Рашид провожал ее до такси… Слава богу, ее они не заметили. Рашид заскочил обратно в ресторан, а Соул постояла немного поодаль, выкурила пару сигарет, соображая, что ей теперь делать с подарком. Решила пойти домой, там поплакала, потом разорвала все общие фотографии, устроила пожар в пепельнице. Все сгорело. Итогом стала коротенькая электронная писулька, в которой она дала найденное в философском словаре определение катарсиса - они с Рашидом, будущим живописцем, не раз обсуждали, что же это такое. Катарсис был пережит, сердце разбито, горстка пепла таяла у ног. Все как всегда… Но жизнь пошла своим чередом.
После своих приключений в Китае Джордж долго не мог прийти в себя, его по ночам мучили кошмары, в которых он бродил со своим другом барсом, рассказывал ему истории из своей жизни, а Барс намурлыкивал ему песенки. Потом это все исчезало, и, просыпаясь в холодном поту, Джордж растирал оставшиеся от экспедиции шрамы, и радовался, что с утра ему нужно в университет, но чувство одиночества теперь преследовало его гораздо сильнее, чем прежде. Когда-то ему казалось, что он всегда был занят, носился из одного конца страны в другой, из города в город, общался с большим количеством людей. Но с тех пор, как расстался с барсом, он узнал, что это такое одиночество. Раньше у него была женщина, которую любил, но прошло несколько лет, как они расстались, а те, что встречались после, не подходили. Радости не было ни от коротких встреч у него дома, ни от походов в гости к длинноногим красавицам. В душе была пустота. После поездки в Китай и громкого возвращения Джордж приобрел популярность, к нему потянулись разные люди, в том числе журналисты и журналистки, среди которых было много симпатичных. Но… только пустота оставалась в сердце. Да еще вспоминался образ девушки, той самой, с варшавского перрона, и Джордж возвращался к этому образу, пытаясь приблизить хотя бы в мыслях. Но как далеко от реальности это ему казалось тогда. После встречи с Настоятелем Джордж тоже не испытал ожидаемого облегчения. Он думал о невидимой связи между ним и Настоятелем, да, она существовала, но он уже не мог утешаться только этим – иметь друга на расстоянии. Ему нужен был кто-то близкий здесь и сейчас. К тому времени, когда они встретились с Соул, Джордж дошел в своей окостенелости до крайней точки. Он решил, что если его одиночество не нарушится в ближайшее время, он уедет из Парижа навсегда. Куда ехать - это определится. Также как в свое время определилось все с Парижем, быстро и просто. В день двадцатипятилетия ему, магистру одного из университетов Англии, сказочно повезло – он получил стажировку к одному из ведущих французских антропологов и отправился с легким сердцем в Париж.
Когда однажды Соул услышала в своей тихой квартирке звонок, было часов восемь утра. Звонил ее шеф, редактор газеты, в которой она подрабатывала. Он коротко сказал, что если она еще хочет получать какие-то деньги, то лучше бы ей подготовить стоящий репортаж, ну, скажем, даже чуть скандальный, например, об этом антропологе, который полгода назад вернулся из Китая, и говорят, у него там была таинственная связь с тигром что ли или с каким-то еще другим зверем. Словом, об этом уже кто только не писал, а вот их газета почему-то обошла этот факт вниманием. И вообще хватит уже заниматься эмигрантами, хотя этот Саймон тоже не француз, он приехал откуда-то, вроде бы из Англии, и вообще надо уже вплотную заниматься тем, чтобы искать способы для выживания газеты. А то неужели она не представляет себе всей критичности ситуации на газетном рынке Франции. Да, конечно не представляет, ведь она здесь без году неделя. И так далее… Соул, еще не проснувшаяся, бросила трубку и стала лихорадочно думать, откуда же знает этого антрополога.
Она познакомилась с ним в Москве, будучи как-то в гостях у своих знакомых. Джорджа пригласили туда как человека, интересовавшегося всем неординарным в России. Знакомые Соул были вольными людьми – музыкантами и художниками, творившими бесподобный авангард и жившими дружной и нищей коммуной. Там, в их раскрашенной, развеселой квартире, Соул и увидела Джорджа, симпатичного, светловолосого молодого человека, и даже успела потанцевать с ним. На следующий день Соул уезжала из Москвы и с удовольствием взяла визитку. Теперь же она вскочила и стала искать в блокноте запись. Вот нашла, Джордж Саймон, антрополог, N-ский университет, и телефоны, и мэйл. Долго откладывала звонок, чтобы не тревожить человека в такую рань, а время тянулось, как назло, медленно, она приняла душ, и выпила кофе, и сделала прическу, и даже продумала наряд, если - вот вдруг - встреча будет назначена прямо на сейчас. И взялась за трубку. «Алло, могу я поговорить с Джорджем Саймоном?» Голос в трубке был очень приятный, внушающий оптимизм, но немного усталый. «Джордж, Вы меня, наверное, не помните, это Соул Левицкая, мы встречались в Москве, помните, года три назад». Джордж быстро среагировал, сказав, что помнит ее, и по голосу было слышно, что искренне рад звонку. «Я пишу сейчас для газеты «Пари жур», и мне хотелось бы поговорить с Вами о поездке в Китай». Стало ясно, что разговоры о Китае не доставляют Джорджу большой радости, но он быстро и сказал, что готов встретиться с Соул хоть сегодня.
- Давайте через час, в кафе недалеко от университета, я буду ждать Вас за столиком.
Надо же, какая удача. Шеф был прощен. Соул покопалась в Интернет, нашла публикации о Джордже, с фотографиями, скандальными данными, его интервью. О нем была информация и на сайте университета, и на сайте антропологов страны, да, все очень серьезно, а ведь она ничего не понимает в антропологии. Но ясно, что это не беда. Будем разбираться.
Соул опаздывала. Прямо перед выходом ей дозвонилась сестра из России, рассказав последние новости о судьбах друзей и родственников. Она выскочила из дома, захватив маленькую сумку-рюкзак, закурила на ходу, распущенные светлые вьющиеся волосы тут же подхватил веселый ветер. Соул давно не чувствовала себя так воздушно и радостно. Джордж уже сидел за столиком и пил кофе. Увидев Соул, приподнялся, подал ей руку, приветливо улыбнулся. Глаза были ласковыми и, может, показалось - влюбленными. Такого магнетизма Соул давно не чувствовала, ей было приятно просто сесть напротив за столиком с этим человеком. О чем они говорили, что записалось на диктофон, было для Соул загадкой, - ей было совершенно неважно, о чем говорит Джордж. Джордж был в таком же состоянии, его обычное красноречие усилилось раза в три, и трудно стало контролировать этот речевой поток, но что было там, в потоке, не так интересовало его, как глаза, губы, руки, запах этой удивительной женщины. Он был немного растерян, потому что, кажется, увидел перед собой белокурую девушку из Варшавы, перепутавшую пути.
«Надо будет спросить ее об этом, попозже. То ли я сплю, то ли сон пришел ко мне в гости», – подумал Джордж, затягиваясь сигаретой и чувствуя тихое головокруженье.
Магнетизм действовал, и вот назначена следующая встреча для продолжения интервью, а сейчас тема Китая стала перемежаться взаимными комплиментами, рассказами о жизни, о привычках, друзьях. Время пронеслось незаметно, и решено было пойти прогуляться, ведь Соул нужно еще работать, да и Джорджу надо в университет. Прогулка в парке, наполненном цветущими яблонями и акациями, ароматы кофе, рома, каштанов, перемешанные на улицах Парижа, взгляд на голубей, забавно гуливших на солнышке и выклянчивавших у прохожих кусочки чего-нибудь хлебного… Потом быстрое решение пойти вместе на Монмартр к Сакре-Кёр, и чудом открывшийся Париж как на ладони, только не для одного из них, а для обоих. Нежность, веселая болтовня, паузы вздохов молчания… Прогулка превратилась и в новый этап знакомства с городом, только теперь они осваивали его вдвоем. Джордж пригласил Соул пойти в университет в его лабораторию, чтобы показать ей экспонаты, привезенные из разных экспедиций.
Рядом с Джорджем, слушая научные разговоры его коллег, Соул вторым своим началом уходила все дальше в глубины внутреннего мира: памяти, опыта. Это был не анализ, нет… Соул давно уже поняла, что метод анализа не для нее. Она просто пыталась возвращаться к событиям и людям, бывшим в ее жизни, чтобы восстановить их место и значение, и, быть может, попытаться очистить от пыли и грязи некоторые заросшие места. Появление Джорджа вызвало это желание: посмотреть на свою жизнь будто со стороны.
Еще в России Соул увлекалась эзотерикой. Она пришла на этот путь не сама, под влиянием других, и включилась в деятельность очень основательно. Об этой части своей жизни Соул и поведала Настоятелю. Он правильно заметил тогда, что под грузом, который носила на себе Соул в одиночку, можно было и надломиться. Прийдя домой после прекрасной встречи с Джорджем, мечтая о новой встрече, она стала вспоминать о прошлом. Она провела за этим занятием всю ночь, так и не сомкнув глаз, - просто не получилось.
Она вспоминала годы, проведенные в бесплодных исканиях, и подумала, что все-таки это был ее собственный путь и собственный выбор. Через несколько лет такой жизни Соул вдруг почувствовала себя словно на обочине жизни, которая, оказывается, шла вперед с огромной скоростью, а она оставалась все той же – девушкой с молитвенным образом мысли. Соул припоминала сейчас, как трудно ей было отделяться от своих друзей по таинственному увлечению и от представлений о прошлых жизнях, о своем могуществе. На это тоже ушли годы… Соул решила, что ни на кого сейчас не хочет валить ответственность за это время. Она торопилась теперь нагнать ускользавшую жизнь.
За воспоминаниями Соул выпила почти бутылку вина. Сама не заметила, как это произошло. «Да, «Игра в бисер» закончилась. Начинается что-то другое», – подумала она. Потом полезла в письменный стол, туда, где лежали ее бумаги, статьи, наброски, недописанные рассказы, долго еще листала что-то, курила, и только под утро наконец заснула, очень крепко.
Телефонный звонок разбудил ее. Голос в трубке был немного рассерженный, но готовый к примирению. Джордж сообщил, что он уже почти 40 минут сидит в лаборатории, дожидаясь визита журналистки, и что конечно, журналисты, понятно, люди очень занятые и важные, но это не значит, что можно так пренебрегать молодыми антропологами, жаждущими дать интервью. Из всей этой полушутливой речи Соул поняла, что не просто проспала, но проспала то, чего очень хотела. Это было свидание! Ее ждали! Она нашла в себе силы отшутиться и попросила о тридцати минутах на сборы и на дорогу, только не до лаборатории, а до кафе, ближайшего к ее дому – она еще не завтракала…
– Так я Вас разбудил, милая Соул? Но ведь уже третий час?
– Нет, нет, Джордж, я все объясню Вам при встрече, – Джорджу ничего не оставалось, как согласиться и просто ждать.
Душ, несколько дыхательных упражнений, макияж, стакан холодной воды, быстрые джинсы, свитер, рюкзак, фотоаппарат, диктофон, блокнот. Да, не мешало бы расчесаться, но уже нет времени. Хотя как ни странно голова была свежая, ничего не болело, и дыхание тоже не сбивалось и было легким. Феноменально. Значит, вино было хорошим или все, что она вспомнила, было очень ко времени.
Джордж слегка оторопел, даже не увидев, а почувствовав боковым зрением приближающуюся Соул. Волна легкого головокружения снесла на время все установки, мягкое тепло разлилось по телу, дыхание убыстрилось и показалось, что вот-вот он может потерять сознание. Но как раз в этот момент холодная тонкая рука уже была в его руке, аромат духов обволакивал со всех сторон, а голос, сегодня чуть хрипловатый и низкий, звучал как будто издалека.
– Ради бога, Джордж, простите меня, я сейчас все Вам объясню, – говорила Соул, одновременно соображая, сказать ли правду, или отшутиться, не вдаваясь в подробности. Почувствовав растерянность Джорджа, она остановилась на последнем варианте. – Представляете, вчера так долго не могла заснуть, что стала копаться в своих статьях, заметках, просидела почти до шести утра, потом еще утреннюю передачку по ТВ поймала, и вдруг как заснула… Ух, давно так не просыпала! Простите еще раз, давайте я угощу Вас за это завтраком или обедом - чем захотите.
– Да что Вы, Соул, ничего страшного, я сам так иногда поступаю - просыпаю все на свете, потому что люблю работать по ночам. Однажды даже лекцию проспал, меня чуть не выгнали из университета.
– Так что Вы изволите, дорогой Джордж? Позавтракать или пообедать?
– Придется с Вами позавтракать второй раз. Вообще я мало ем, эта привычка осталась после Китая. Давайте закажем кофе, мне кажется, Вам надо проснуться.
– Да, без кофе я не живу.
Они все больше и больше влюблялись друг в друга, смотря и изучая глаза, морщинки, черты лица. Джорджу был приятен изгиб руки этой женщины, ее тихий смех, глуховатый голос, манера поворачивать голову, копаться в рюкзачке, разыскивая там всякую дребедень. Все, абсолютно все ему нравилось в Соул, лишало чувства уверенности в себе, своем шарме, уме, образованности. Все дело было в глазах Соул, лучистых, умных, ироничных, лукавых, веселых и печальных одновременно, глаз с морщинками, такими близкими и родными, как будто он всю жизнь смотрел только в них.
– Соул, Вам нужно развеяться, прогуляться. Может, отложим интервью? Можно поехать на озеро, тут недалеко.
– А как же работа? Мой репортаж, интервью и редактор, дожидающийся скандального материала?
– Все в силе. Решайтесь. Машина на парковке.
–– Думаю, это хорошая мысль, - допивая кофе, сказала Соул довольно.
День был солнечный, ничего пока не предвещало погодных перемен. Соул с удовольствием села в машину – внушительный пикап, который явно требовал мойки.
–Джордж, а что все-таки было в Вашей поездке? – Соул разглядывала фотоаппараты, палатку, лежавшие на заднем сиденье.
–– Сегодня я предчувствовал походное настроение, поэтому загрузил все это с утра, - улыбнулся Джордж, заметив любопытство Соул. – Это сильно во мне особенно после Китая. Там я прожил в компании моего друга, снежного барса, почти целый месяц в пещере, не выбираясь дальше ближайших гор и леса никуда. С тех пор желание ночевать на воздухе, видеть звезды меня преследует частенько.
– Кто этот Ваш друг, снежный барс? Я вычитала про Вас столько небывальщины, даже боюсь сама спрашивать.
–Вы, журналисты, удивительная каста. Вы умеете такое сделать с человеком, что страшно заглядывать на сайты в поисках информации о себе. Не в обиду Вам! Вам я почему-то доверяю с первого взгляда даже без слов.Барс – это самое прекрасное животное на свете, которое я когда-нибудь видел. Единственное, чего он не делал, так это не говорил по-человечески. Все остальное – понимание, чувства, преданность, умение спасать, ждать, любить – все это было в нем.
В глазах Джорджа появился неподдельный восторг. Он закурил и продолжил.
–Барс спас меня в тот момент, когда я был почти в объятиях волков, и оборонялся от них только благодаря технике, которой меня обучали в монастыре. Да, я вырос в монастыре, причем совсем необычном. Да и способности, которыми я обладал в детстве, тоже были совсем необычными. Мои родители рано умерли, бабка, с которой я рос, отдала меня в монастырь неподалеку от нашего маленького городка. Сама не в силах была меня подымать, умолила монахов взять меня к себе. Вот я лет с четырех там и рос, потом со мной стали происходить всякие странности. Я видел сны. Но, суть не в этом… Когда в наш монастырь пришел новый настоятель, многое изменилось в укладе, и нас, католиков, стали обучать основам боевых искусств. Я занимался этим лет с двенадцати. В общем, я оборонялся от волков, но очень ослаб, из ран сочилась кровь, долго бы я не продержался. Этот зверь буквально спас меня. Он подошел, распугав вокруг всю эту свору, и потянул меня за с собой, схватив за штанину. Я был напуган, ну Вы понимаете, приготовился к смерти, увидел себя разодранным в клочья. А Барс привел меня в небольшую пещеру, где я и прожил вместе с ним почти месяц. Он не проявлял никакой агрессии, охотился ровно для того, чтобы нам было, чем питаться. Зализывал мои раны, спал рядом со мной. Мы гуляли с ним, он показал мне места своей охоты, хотя по тому, как он это делал, я понял, что охота, то есть убийство, не доставляют ему никакого удовольствия. Это был мой друг, понимающий меня с полуслова и узнающий по шорохам и шагам. Я бы многое сейчас мог отдать, чтобы вернуть то время. Чтобы быть вместе с ним…
– Как же вы расстались? Куда делся Барс? Наверное, его можно найти?
– Нет, Соул, думаю, теперь нет. Если только снова случайно, как тогда. Он ушел. Это удивительный зверь. Он как будто понял, что его миссия в моей жизни выполнена, и что я остаюсь в горах в пещере и не выбираюсь оттуда только потому, что привязался к нему. Наша дружба переросла в преданность, мы стали бояться оставить друг друга. Но он понял, что так не может больше продолжаться. Он просто ушел. Я вернулся однажды в пещеру после прогулки и не нашел его. Я ждал, несколько дней, искал его, он не появился. А потом я увидел сон. Там был Барс, он повел меня в мир ярких звезд, они были как карта созвездий передо мной, крупные. Он говорил со мной по-человечески, или я не знаю как, но мы понимали друг друга, он объяснял мне значение созвездий, и это было прекрасно. Я не хотел, чтобы это кончалось. Перед тем, как проснуться, я увидел глаза Барса прямо рядом со мной, они были как звезды, и в них я прочитал, что должен идти уйти из пещеры. Барс отпустил меня.
Чем больше Соул слушала Джорджа, тем более не было конца ее изумлению: как вдруг случайно она вспомнила про этого человека, стала звонить ему, и ей все больше не верилось, что сейчас она сидит рядом с ним и слушает рассказы, фантастичность которых завораживала.
Тем временем они свернули с шоссе и въехали в лес. Правда, это были вполне цивилизованные места, Соул бывала здесь всего лишь раз, но слышала о красоте озера, на которое вез ее Джордж. День уже клонился к сумеркам, они раньше наступали зимой, Соул куталась в свое пальтишко, Джордж включил отопление сильнее, и когда они проехали еще минут пять, он вдруг остановился.
Они вышли из машины, и направились по дорожке, ведущей к озеру, болтая уже просто так, о чем-то пустячном, смеясь, забавляясь. На берегу было пустынно, озеро спокойно светилось синей холодной водой, льда не было. Уезжать совсем не хотелось. Соул спросила, ночует ли Джордж в такую погоду на природе. Джордж ответил, конечно, что это можно сделать и сейчас. Доехать до ближайшей автостанции, купить там вина и каких-нибудь сосисок, развести костерок, все это приготовить, поставить палатку, а если будет холодно, просто собраться и уехать обратно в город. Поиски ближайшей заправки заняли чуть больше получаса, они просто ехали, куда глаза глядят, а потом решили, чтобы не возвращаться, поехать еще дальше. Оказалось, что недалеко было еще одно озеро. Палатку поставили как раз вовремя, заморосил дождик, но еле-еле, совсем несильный, так что можно было развести костер, и, несмотря на дождь, было тепло и уютно. Ночь была совсем весенняя. Тучка быстро прошла, показались звезды, Джордж и Соул радовались им, как малые дети, потом, чтобы согреться, бегали друг за другом по пустынному берегу, падали на песок, обнимались; их первый поцелуй был таким долгим, таким радостным и обоюдным, что не оставил никаких сомнений в естественности происходящего. Когда утром они проснулись рядом в палатке, то так счастливо улыбнулись друг другу, что были похожи на детей, обретших свою сказку.
– Мне удивительно хорошо с тобой, Соул. Ты не представляешь себе, как! – с восторгом в глазах произнес Джордж. За секунду в его голове пронеслись все его воспоминания о силуэте мелькнувшей на станции в Кракове светловолосой девушке. Сколько же он думал о ней, живя в горах. Сколько мечтал о встрече. И вот все случилось в реальности. Трудно было в это поверить.
Быстро одевшись, они выскочили наружу. Кругом лежал иней, подморозило явно, было свежо, красиво, тихо; видно, еще очень рано.
Телефоны молчали. Никто не спешил ворваться в их уединение.
* * *
Впервые за долгое время разлуки с Человеком Барс проснулся бодрым. Сосуществование с новым другом, который так во многом и остался непонятным, но без которого ему стало трудно обходиться, изменило как будто саму звериную природу. Кем теперь был Барс? Прирученным котом, получеловеком-полузверем? Он осмысленно отделил от себя человека, оставил его, выздоровевшего, одного. Он поступил не по-звериному, а по-человечески. И был уверен, что Человек его понял. Оставив Человека одного, Барс поднялся высоко в горы, нашел укромное место, с которого открывался полный обзор того, что творится внизу. Он ждал, мучительно и терпеливо, пока Человек наконец-то перестанет сидеть один в пещере, пока он поймет, что надо уходить. Барс пытался передать Человеку мысль о прощании и необходимости возвращения в другой, его мир. Он почти не спал, ничего не ел, он вспоминал сказку о змейке и готов был заплакать. Странное чувство испытал он, когда наконец-то его друга погрузили в непонятную конструкцию, передвигающуюся по воздуху. Барс видел такие раньше, но не так близко. Теперь же, с его высокой точки, можно было рассмотреть все поподробнее. Ну, он все равно не понимал ничего в этих конструкциях, а знал только, что летающая по небу посудина уносит его лучшего друга навсегда. Он никогда больше его не увидит. Барс смотрел на удаляющуюся в небе точку, и сердце его разрывалось. Зачем зверю это незвериное состояние? Зачем зверю знать, что такое боль разлуки и потеря навсегда? Эти вопросы сыпались сами, но Барс не успевал думать над ними, он просто бежал. Быстро, не рассчитывая силы, сколько хватало дыхания, бежал за удаляющимся вертолетом, в его сторону. Когда точка в небе исчезла, он продолжил бег, останавливаться было бессмысленно. Барс бежал долго, пока не оказался у своего логова. Сердце на мгновение включилось: показалось, что сейчас выйдет друг, и они отправятся вместе на прогулку. Нет. Никто не вышел. Все было кончено. Где там ваши боги, барсы, что они делают, куда смотрят? Ну, все правильно, они же барсьи боги, а тут речь о человеке… А может, он все-таки у всех один? Это не были мысли Барса, это скорее прошлось где-то рядом с его сердцем. А если он у всех один, то он обязательно сделает так, что они еще встретятся.
… В пещере было пусто. Остались следы Человека, видно, что он не так давно что-то готовил на костре, осталась лежать и подстилка, которую он соорудил себе из веток и сушняка, остался и запах. Барс обнюхал все в пещере, улегся посередине, по-собачьи положил голову на скрещенные лапы и заскулил. Как скулят оставленные собаки. В самый раз было завыть, но он не умел. Так он пролежал долго, не знал, сколько, потом встал, стал ходить по пещере взад и вперед и вдруг заметил оставленную Человеком вещь: такой небольшой мешочек, в котором у него лежал предмет, тоже непонятный для Барса. С этим предметом, серебристым и симпатичным, величиной со среднюю мышь, но плоским, Человек долго иногда просиживал, что-то словно вбивая в него, но только на первых порах. Потом с предметом перестало ладиться, и он отложил его, но, видимо, перед уходом опять зачем-то достал. Барс вырыл лапами небольшую ямку, закопал в нее мешочек, облизав и измусолив его перед этим, - это было все, что он мог сделать, чтобы сохранить вещественную память о друге. Барс недолго еще побыл в пещере. Надо было уходить отсюда. Само место давило на него и мешало дышать. Ему снова надо было становиться Барсом.
Выйдя из логова, он брел довольно долго, не давая себе отдыхать. Вскоре он почувствовал впервые за последнее время приступ голода. И понял, что он остался тем же охотником и хищником, каким был. Ему везло сегодня. Где-то недалеко паслись горные козлы, он ведь незаметно для себя спустился в долину с горной рекой, куда приходили напиться все звери. Барс теперь не бежал, он шел осторожно, как тень или дымок передвигаясь по тропе, чтобы ничем не привлечь внимания. Как он и предполагал, козлы, напившись из реки, отправились мирно пастись, оставалось выбрать кого-то и гнать, гнать, гнать. Барс физически был в прекрасной форме, быстро сосредоточился, резко выскочил из-за куста и бросился на козла, невинно пасшегося поблизости. Бросок его был быстр и точен, остальные козлы разметались в разные стороны, а этот под силой удара свалился на землю, стал трепыхаться, но Барс вовремя нанес смертельный укус, и из жертвы быстро стал исходить дух. У Барса ёкнуло сердце, мелькнул перед ним образ друга, но он одолел эти человеческие страхи. Природа взяла свое, и, забыв обо всем, Барс стал раздирать тело. Вокруг уже слетелись грифы, поджидая трапезы. Барс ел, скрежеща зубами, не останавливаясь, потом резко остановился, прилег рядом с разодранной тушей и хотел просто передохнуть. А образы тут же понеслись перед глазами: опять Человек, прогулки, его голос и разговоры с самим собой, и слова, которые Барс стал понимать. Барс встряхнулся, оставил тушу довольным грифам, хотя в былые времена сделал бы по-другому: отволок бы остатки в укромное место и спрятал за камнями. Теперь ему было все равно. Главное, опять убегать, двигаться, не быть на одном месте…
В таком режиме Барс провел несколько месяцев, он постоянно менял места, однажды, изголодавшись, пошел на риск: стал охотиться на яка из стада, принадлежащего людям, задрал его, утащил тушу высоко в горы, а потом наблюдал сверху, как люди внизу обсуждают происшедшее. Похоже, здесь никто давно не бил их яков, они были напуганы и раздражены. И собирались организовать охоту на Барса. Но Барсу было все равно. Он как будто не жил.
И вот однажды, проснувшись весенним очень холодным утром, в очередном одиноком логове, Барс услышал голос. Он даже встряхнул головой от ужаса, так реально звучал голос Человека где-то рядом. Человек не просто говорил, он кричал: «Беги, скорей беги отсюда! На тебя идет охота, они могут убить тебя. Они уже выследили логово!» Голос звучал, и одновременно сердце билось ускоренно и почему-то болело. Этой точкой в сердце и был голос. Барс быстро поднялся и выглянул из убежища, огляделся и понесся от этого места. Он бежал вверх и поднимался все выше в горы, в такие места, где раньше не был. Было очень холодно. Но чувство подсказывало, что надо подниматься еще выше, туда точно не доберутся люди, - им просто будет нечем там дышать. Пока Барс бежал, он думал, что очень соскучился по своим. Он давно, очень давно не видел сородичей, и почему-то ему показалось, что теперь, после стольких испытаний, он обязательно сумеет найти с ними общий язык и сможет научиться жить не один. И как будто в подтверждение его мыслей на снегу появились следы, барсьи, и запах распространился по тропе, запах самки барса. Да, это было правильное направление, барсы ушли очень высоко в горы от людей и были там недоступны. И от ощущения родственных душ, где-то поблизости находящихся, у Барса впервые за всю его жизнь по-хорошему закружилась голова. Он бежал и знал, что оставляет позади очень хорошее, но идет к своему, тому, чего с ним еще не было.
* * *
Соул и Джордж нашли смешную забегаловку на заправочной станции, оказалось, что там работает на редкость приветливая женщина. Она сделала им отличный горячий шоколад, рассказала пару историй о своих девичьих влюбленностях, а когда они уходили, вручила с собой только что испеченные свежие булочки, завернув их в салфетку, и ласково сказав: «Берите-берите, влюбленным некогда заботиться о еде.
Первым признаком внешнего мира был звонок на трубку Соул.
– Да, мсье Ожон. Да, я работаю, я собираю материал. Звонили мне на домашний? Что-то случилось, что-то срочное? Материал надо дать в завтрашний номер, а-а-а… Бред! «Вечерняя газета» – желтейшая, откуда они вообще взялись? O` кей, мсье Ожон. Я буду у Вас через час. – Соул покачала головой и откинулась в кресле. – Сумасшедший дом, Джордж. Вокруг тебя поднялась шумиха. В «Вечерней газете» вышла статья, где пишут о твоих тайных методах работы, почему-то именно сегодня. Нужно дать быстрое опровержение. Ты давал кому-то интервью в последнее время кроме меня?
–Как же меня одолели эти журналисты! Неделю назад, до твоего звонка, ко мне в университет завалилась наглая такая девица, сказав, что она вот как раз из «Вечерней газеты», кажется. Ты знаешь, мне ни о чем не говорят эти названия, я просто не читаю газет. Она сказала, что ее прислал главный редактор, чтобы взять у меня интервью и посмотреть, как я работаю. Девица мне сразу не понравилась, и я отказался с ней разговаривать - так я периодически поступаю с журналистами, кстати. Она заявила, что придется ей слепить материал из того, что есть обо мне в Интернет. Я тогда сказал ей: «Делайте, что хотите, только оставьте меня в покое». Вот в этом была моя ошибка.
– Ладно, теперь же ты не один. Сейчас что-нибудь придумаем. Давай вместе поедем сейчас к моему шефу, вы познакомитесь, а потом вместе сядем и напишем материал. Дадим твою хорошую фотографию, и главное, Джо, напишем то, что ты хочешь. Ладно? Давай только заскочим ко мне по дороге, я приму душ и переоденусь, я должна предстать перед шефом без следов бессонной ночи. Он еще тот ехидный тип.
–Давай, только купим газету по дороге.
Статью Джордж пролистал по дороге - Соул вела машину. По глазам редактора было понятно, что он ждет Соул с самого утра и жаждет, просто жаждет расквитаться с досадившей «Вечерней газетой».
– Мсье Ожон. Джордж Саймон.
– Прочитали?
– Еще бы. Поражен. Желтая пресса не стыдится ничего.
– Вы сами виноваты, похоже Вы пустили на самотек поддержание своего имиджа после возвращения из Китая. Почему Вы не дали пресс-конференцию? Ведь многие СМИ хотели встретиться с Вами, да и французские археологи были заинтересованы в правдивом материале.
«Ишь ты, – подумала Соул, – а он подкрепился фактами. Значит информирован задолго до разговора со мной. Я-то ему зачем тогда понадобилась?»
– Мсье Ожон, приехав из Китая, я еще долго не выходил из дома, вообще не подходил к телефону, потому что вся эта история, словом, все это не самые простые впечатления. И я был не готов рассказывать о них кому бы то ни было.
–Один из археологов, Жорж Санту, – сын моей хорошей знакомой, и она попросила меня собрать и как можно быстрее опубликовать правдивую информацию об экспедиции и ее результатах, потому что Санту и его коллегам теперь создают препоны, не дают им денег на дальнейшие раскопки. Он без работы, и без Ваших данных ему просто сейчас не справиться. Я попросил заняться этим мадемуазель Левицкую, потому что знаю о ее доброй репутации.
– Вот уж сомнительный комплимент… – произнесла Соул, наконец-то понимая, что к чему.
– Я прошу от Вас только правдивого рассказа, Джордж, и больше ничего. Мы дадим статью мадемуазель Левицкой в ближайший номер, плюс перепечатка в «Readers digest», плюс, надеюсь, «National Geographic», и информация станет оглашена. Это поможет Вашему коллеге, - думаю, что и Вы в этом заинтересованы.
–У меня двойственные чувства по отношению к французским коллегам. Они бросили меня. Они похоже даже не искали меня. Но я готов рассказать правду. Думаю, настал подходящий момент.
Соул была рада, что произошла долгожданная договоренность, прояснились намерения редактора и ее роль во всей этой истории тоже стала понятной. Только теперь она уже не могла быть простым репортером и журналистом.
Соул вмешалась в беседу, напомнив, что времени остается мало, до вечера надо подготовить материал, а значит надо работать. Редактор благосклонно поддержал ее, завещав трудиться в поте лица и звонить сразу, как статья будет готова.
Теперь Джордж должен был только рассказывать, а Соул терпеливо и тщательно записывать. Она приготовилась слушать внимательно, работать быстро и, пригласив Джорджа к себе, успокоилась. Джордж еще раз рассказал ей о цели своей поездки в Китай. Черепа, найденные там на раскопе, были совсем необычной формы, и ему поручалось сделать реконструкцию человека, обитавшего на территории Китая почти четыре тысячелетия назад. Это наш прапредок, отличавшийся от нас слишком многим, в том числе конфигурацией и размером черепной коробки. Для Джорджа подобная поездка была удачей. Но на раскопках в группе произошел раскол. Часть археологов выступила против реконструкции, ссылаясь на религиозные культы и убеждения местного населения в невозможности воплощения людей, захороненных здесь несколько тысячелетий назад. Таким ярым противником был и проводник экспедиции, китаец Су Линь. Как оказалось потом, он своим поведением пытался выманить у начальника экспедиции деньги – своего рода выкуп за то, что местные жители смирятся с фактом надругательства над останками их предков. «Абсурд!» –говорил об этом Джордж, который не мог смириться с тем, что люди препятствуют продвижению научных знаний. К Джорджу Су Линь испытывал особую неприязнь, как к антропологу, который и должен воссоздавать портрет. Поговаривали о том, что Су Линь был хранителем неких древних колдовских культов, перешедших от предков. Дед его еще занимался ведовством и целительством и делал это, изготовляя лекарства из трав, а также из костей и черепов животных и якобы людей. Останки подобного рода всплывали где-нибудь случайно, собирались и потом применялись в целебных и колдовских целях. С приходом же археологов на эту территорию местные шаманы постепенно стали терять свою власть. Кроме того, материалы, которые они использовали, сделавшись объектами научного исследования, стали вывозиться с территории. Вот и решил Су Линь слегка попугать нынешнюю экспедицию. Джордж догадывался об этом, но его-то запугать было невозможно. Ученый-естественник, прошедший школу католического монастыря, он был человеком, верящим только конкретным фактам.
Джордж, единственный из всей экспедиции, проявлял постоянный интерес к изучению местных природных ландшафтов - ходил в горы, поднимаясь выше, чем это позволено было. Джордж когда-то занимался альпинизмом, и ему очень хотелось исследовать эти места, несмотря на то, что адаптироваться к ним было очень непросто из-за разреженности воздуха. Зная об этом увлечении Джорджа, Су Линь однажды предложил сопроводить его, сказав, что покажет ему интересную пещеру. Джордж не видел подвоха в действиях проводника и отправился с ним в горы. После нескольких этапов подъема Су Линь, продвигавшийся гораздо быстрее, подобно горной кошке, обернувшись, быстро поманил Джорджа к себе якобы с просьбой ускориться, чтобы показать что-то интересное, и в то время, когда Джордж стал выполнять маневр для ускорения, проводник незаметно исчез из видимости. Как выяснилось потом, он незаметно спустился вниз по одной из тайных троп, знакомых только ему. Джордж же, добравшись до места, в которое его поманил Су Линь, не успев сосредоточиться, сорвался и полетел вниз. Чтобы не сорваться в этом месте, его нужно было знать, так как обрыв был прикрыт кустарником, а расщелина притаилась за ним совсем незаметно. Проводник подождал немного и, зная, что после такого падения люди вряд ли выживают, сказал группе, что Джордж упал в расщелину и разбился. Члены группы поднялись вверх, и ничего не обнаружив, прекратили поиски. Вот что было странно и страшно. Это была то ли халатность, то ли неумение, то ли нежелание вести поиски. Лишь через два дня начальник экспедиции сумел нанять профессиональных альпинистов, чтобы они спустились в расщелину и искали тело. Тела не было. Проводник объявил, что Джорджа могли разорвать снежные барсы, которые здесь водятся, но у начальника экспедиции, столкнувшегося уже с вымогательством со стороны Су Линя, возникли подозрения. Решение начать разыскивать Джорджа с вертолета, прочесывая по возможности все вокруг расщелины, пришло лишь через неделю. Поиски возобновлялись в течение трех недель. И наконец-то вертолет, случайно пролетавший над местом в горах, где оказался Джордж после встречи с Барсом, и подобрал его.
Джорджа было не узнать: он похудел почти на десять килограммов. Но самое главное - он почти разучился говорить, ведь с Барсом он привык общаться на уровне мыслей, жестов и отдельных звуков. Его сразу доставили в реабилитационный центр, куда к нему и прилетел Настоятель. Члены экспедиции тоже навестили Джорджа, но решительного разговора пока не произошло. Джордж понимал, что придется рано или поздно вернуться и к этой команде, и к этим раскопкам, но медлил, так как стресс после всего пережитого был слишком велик.
Когда Джордж дошел до этого места в своем рассказе, он вдруг погрустнел и остановился.
– Никто не сможет понять, Соул, родная, что я там пережил, тем более, что перед падением я занимался черепом и костями юной девушки, и история ее жизни все время чудилась мне. Я был практически заколдован, предвосхищая тот портрет, который должен был у меня получиться. Ведь столкновение с останками человека тем более древнего, для меня – это воссоздание истории жизни этого человека, это попытка как-то сродниться с ним, пережить то, что переживал он. Я не знаю, зачем я делаю это, но это то, чему я научился, что я умею. И получается, что каждый воссоздаваемый мною человек словно оживает передо мной, прежде чем я предаю ему форму. И здесь тоже, я был полностью погружен в представления об образе жизни этих людей, поэтому и пытался попасть выше в горы. И я тем более был растерян, когда остался там, в этих горах, совсем один. Я был не в себе, я не мог сориентироваться, мое тело было слабо, психика на грани срыва. А тут еще встреча с Барсом…
– Я должен рассказать тебе о Настоятеле. Это не нужно записывать и это не имеет отношения к делу. Но это почти самый близкий мне человек на земле, теперь после тебя и …Барса.
Джордж поведал Соул историю Настоятеля, и то, как он привел его в монастырь, и то, как они жили там вместе, и то, как помог ему этот человек, и как понял его, когда Джордж решил уйти из монастыря, в котором ему всегда было уготовано место. Настоятель даже не сопротивлялся, он просто знал, что у каждого человека свой путь. Так вот, после короткой записки, присланной Джорджем Настоятелю из клиники в Китае, тот прилетел к нему. Они были счастливы видеть друг друга живыми. Джордж плохо запомнил эту их встречу, так как был еще не в себе. Но самое потрясающее, – это то, что Настоятель остался в Китае. Он не вернулся больше в монастырь, он бросил все в очередной раз, он вырвался на свободу. Сейчас, насколько знал Джордж, он жил недалеко от буддийского монастыря близ Пекина, ведя образ жизни обычного человека, изучая книги о буддизме, о Китае, его истории, традициях, а самое главное, он изучал язык, ходил на курсы китайского, для того, чтобы общаться с простыми людьми. Таков был его друг, Настоятель.
– Джордж, я могу сейчас сойти с ума, но у меня такое ощущение, что я встречалась с твоим Настоятелем, – воскликнула Соул. Она вскочила, порылась в визитницах и вынула ту самую визитку, которую вручил ей Настоятель.
– Посмотри, это не он? Карл Шульц, кажется, - так звали моего краковского знакомого.
– Так это ты стояла на перроне в Варшаве, такая растерянная, будто опоздала на поезд?
– Ты откуда знаешь? Да, я вообще вечно везде опаздываю. А это был поезд Кельн-Москва…– и Соул уже приготовилась рассказать длинную историю своего визита в Краков, опоздания на поезд. Но…
– Я ехал в Москву на этом поезде и видел, как ты выскочила на перрон. Ты сумасшедшая, Соул. Ну, разве можно так пугать людей! – Джордж притянул к себе девушку и, ничего не говоря, нежно обнял.
– Да, Соул, я понимаю, тебе нужно быстро закончить статью. Я мог завершить свое повествование об экспедиции тем, что после моей беседы с членами экспедиции на Су Линя подали в суд. Но, насколько я знаю, он скрылся из виду, и найти его не представляется возможным. Раскопки же приостановили, однако, наверное, мое появление в печати и дальнейшие действия, которые я предприму, возобновят дело. И я теперь уже мечтаю присоединиться к экспедиции вновь. Я должен завершить исследование.
– Ты снова поедешь в Китай?
– Конечно! Ты еще не знаешь, с кем ты связалась. Я неисправим, дорогая Соул. Со мной никогда не будет покоя.
Внезапно зазвонил телефон Джорджа, в первый раз за все это время. Это был Настоятель.
– Да, Карл. Здравствуй! Я только что говорил о тебе. С кем? О, это приятный сюрприз. Это Соул, моя близкая знакомая, журналистка, сейчас пишет материал о моих приключениях. Тебе знакомо это имя? О, это пока тайна для тебя, мой дорогой друг. Что случилось, Карл? Ты болен? Ты хочешь видеть меня и Соул? Как можно быстрее… Конечно. Мы закончим с материалом и прилетим к тебе! Я позвоню. Можно на этот номер, да? Ok. До скорой встречи, надеюсь!
– Ну, вот видишь. Со мной всегда вот так. Придется и тебе теперь лететь со мной в Пекин. Повидаешь моего лучшего друга. Поедешь?
– Конечно. Вот только материал закончу и доведу до конца дело восстановления репутации скандального антрополога Саймона, и сразу – в Китай! Кстати, моя связь с востоком довольно глубока - ты даже не представляешь, насколько.
– Что, у тебя есть друг-китаец или подруга-японка, или предки твои были самураями? – лукаво спросил Джордж.
– Ну, про самураев мы еще поговорим, а вот хокку я писала и пишу. Правда, не классические, а на наш европейский манер.
– Ну, это не страшно. Такому невеже в поэзии, как я, сойдет и европейский вариант. Возьми с собой в самолет. Я буду изучать их, пока ты будешь отсыпаться. Ok?
… Самолет улетал на следующий день. Шеф был счастлив – помог своей знакомой, поэтому заявление на отпуск за свой счет Соул подмахнул моментально, только спросив на всякий случай: «Куда-то летим, опаздываем?» Узнав, что в Китай, велел вести побольше материала. Всякого, как он выразился. Джордж же в очередной раз поставил свое университетское начальство перед фактом, что должен собирать чемоданы. Увы, теперь за свой счет. После Китая с Джорджем старались не конфликтовать и не спорить. Расстроились только студенты, обожавшие лекции и занятия своего Сайма, как любя называли его. Они-то понимали, что неизвестно, кто еще из них был моложе.
Итак, они летели в Китай. Что ждало их там, было совсем неизвестно. Там был Настоятель, и там же, где-то высоко в горах, – Барс, самый умный и преданный зверь на земле. Кажется, круг замыкался для того, чтобы, выгнувшись спиралью, начать новый виток.
– Кстати, ты хотел почитать мои хокку. Вот они, – Соул, мягко.
– Не сейчас, Соул, милая. Хочу просто тихо сидеть с тобой в обнимку, дремать и знать, что ты рядом. Давай поместим твои хокку в Приложении. Можно? – Джордж, с блаженной улыбкой.
ПРИЛОЖЕНИЕ.
* * *
Снежок из свежевыпавшего снега
След оставляет,
когда я отправляю его с горки.
Он катится и, огибая все травинки,
К воде стремится.
* * *
Всегда в пути.
И путь мой бесконечен.
С тобой всегда.
* * *
Среди пустыни город,
Он тайною окутан.
В нем вся краса земная.
* * *
Здесь полумесяц с утренней звездой
Встречаются и шепчутся о многом…
Их путь друг к другу долог.
* * *
Источник светлый знаю я,
Он шепчет песню ласково на ушко,
А мой верблюд в него влюблен.
* * *
Тени взлетающих птиц
На летучих мышей похожи.
Сумеречные божества.
* * *
Ливень как дверь в бесконечность.
Шагнешь и останешься тенью –
Лик окунется в бездонность.
* * *
По дорожкам намокшего сада
Возвращаюсь к себе я,
И душа наполняется светом.
* * *
Закатный свет, от листьев отраженный,
Наполнил сад свечением нездешним.
Прозрачна с крыш бегущая вода.
* * *
Куст сирени, намокший, прекрасный!
Аромат рассыпается свежий
Бабочкой, застывшей в шорохе вечернем.
* * *
Проселком я иду,
Полны грязи ботинки.
О, счастье путника!
* * *
Ночной аромат
мне прохладой явился.
Ландышей нежность.
* * *
Стол полон яств,
Но всех желанней
Глаза напротив.
* * *
Не пива хмель -
Твоих улыбок чудо
Кровь взбудоражило мою.
* * *
Себя я не корю.
Лисою скромной
Поутру в лес сокроюсь.…
* * *
И улететь не знаю как,
Оставить эти поселенья
Мне жаль сегодня.
* * *
Сегодня полная луна
Сияньем звезды заглушает.
В июне слепнут фонари.
* * *
Один цветок алеет у дороги,
Он как изгой при сорняках пылится.
Пересадил бы кто его в свой сад.
* * *
Разреженный воздух зимой.
И яркие тени отброшены
На реку, замерзшую наполовину.
… – Соул, я там хокку отсортировал, а то их много очень. Но мне понравилось. Они очень трогательные. Я бы так не смог.
– Да ты редактор, Джордж! Вот молодец! А я мечтала, кто бы это все отредактировал.
– Ты когда успела так много наваять?
– Всю жизнь, пока тебя ждала - ваяла.
– Там и танки есть у тебя, по пять строчек которые? Или как правильно – танка?
– Ну, танка же, конечно, неуч ты мой…
– Я могу теперь гордиться: моя девушка не только хокку, но и танки, ой, извини, танка пишет! – Джордж смеется и целует Соул.
– Да уж, бог с ними совсем! – Соул машет рукой, демонстрируя полную и бессовестную индифферентность и к хокку, и к танка, вместе взятым.
2002, 2007 гг.
Затерянные сны. Повесть
© Copyright: Юлия Камильянова, 2015
Свидетельство о публикации №215092601272
Свидетельство о публикации №215092601272
Рецензии
Спасибо! Интересно узнать Ваше мнение о тексте.
Юлия Камильянова 01.04.2017 08:26 Заявить о нарушении
Юлия Камильянова 01.04.2017 08:26 Заявить о нарушении