Принцессы

1.
Дом почти не различался во тьме, ветер шумел в кустах и сам был частью темноты. И все-таки дом даже в темноте казался сгустком мрака, косматые края которого были подвижны и перетекали в окружающую темь. Он притягивал  мое любопытство, несмотря на то, что благоразумие подсказывало не подходить. Я медленно приблизилась, ни на секунду не спуская глаз с черной сердцевины.

   Определенно, дом жил. Внутри, в сокровенной  глубине, что-то происходило, и это что-то привлекало меня свыше всякой меры. Я перевела взгляд на окраину темного сгустка, дала глазам привыкнуть к мраку. Медленно выделились забор и дерево над ним. Я постояла неподвижно, удерживая в фокусе изображения. Это давалось нелегко: они норовили примкнуть к основной черноте и раствориться в ней. Двигались только ветви на ветру, и шуршали невидимые кусты, их ровный  шум успокоил меня. Я сделала еще шаг навстречу к дому и снова взглянула туда, где была глубина. В ту же секунду я почувствовала, что все изменилось. Я видела теперь больше, чем прежде. Одно из окон  было неплотно прикрыто ставнями, в доме  горел огонь. «Наверно, свечка» -  подумала я. Слабый свет ничего не освещал, только он сам и был виден. Огонек  манил нестерпимо.

   И, уже понимая, что делать этого не надо, я подошла к окну еще ближе и заглянула в него. Никого не увидела, но почувствовала, что меня видят. Осознание пришло ясное и не требовало доказательств. Кто-то терпеливо и затаенно поджидал меня, давая мне время обвыкнуться и увидеть свет, который неизбежно должен был меня приманить. И это случилось, изменить уже ничего было нельзя. Мое отчаяние сделало меня нечувствительной к ужасу, я попыталась нащупать глазами того, кто находился в комнате и все это для меня затеял. Ангел-хранитель беззвучно кричал в моем сознании, что я теряю, возможно, последнее время, когда еще можно рвануть отсюда и унести себя от опасности. Но я продолжала разглядывать комнату, предчувствуя, что вот сейчас мое зрение различит причину...

    Этого не случилось;  кто-то резко отделился от стены и метнулся ко мне. Движение было откровенным, обнаруживающим и не оставляющим надежды. Слишком поздно, но я побежала прочь. Кто-то настигал меня. Он преодолел окно, забор и теперь сокращал расстояние между нами. Мне оставалось жить пару секунд...
   Я проснулась.
Исчезнувшая реальность была еще слишком реальна, ощущалась всеми органами чувств. С трудом можно было поверить, что конец света отменяется, еще поживем.

   Сны  совсем меня замучили. Ложишься спать, чтобы отдохнуть, а получаешь новую порцию стресса. Который час? За окном по виду  ночь, но уже пора было вставать,  скоро зазвонит будильник, а в 6 часов нужно делать укол свекрови. Вчера вечером я сделала ей первый укол, и это был мой первый самостоятельный укол в жизни. Если бы не была в дым пьяная, наверное, не решилась бы. Во-первых, сама боюсь уколов, а чтоб еще кому-то  делать... У нее, к тому же, только кожа и кости остались, никакой попы нет. Но на этот счет медсестра, которая консультировала меня по мобильному, предупредила, что иглу нужно держать параллельно телу, пока она вся не войдет. Потом медленно и равномерно вводить препарат... Теперь нужно провести 6 уколов, по два в день строго по часам – в 6 часов утром, в 6 часов вечером. Вчера получилось на удивление просто. «У тебя легкая рука, - едва слышно произнесла свекровь, - что бы я без тебя делала». Мы обе понимали, что эти уколы – лишь, возможно, маленькая отсрочка во времени, и ничему не поможет. Но надо же что-то делать.

   Она переехала к нам 2 недели назад – умирать.  Рак пищевода, уже после операции. С каким-то катетером она теперь. Все, что можно, уже предпринято, и это начало конца.
   Она вошла в сопровождении сына, моего в тот момент еще мужа, и уже знала от него, что мне тут недолго осталось квартировать, это я сама была еще «в непонятках», а она знала все доподлинно. Но щебетала и извинялась, что вот, приходится беспокоить, и она надеется, что я все правильно понимаю, будь немного по-другому, конечно же, она никогда бы... А сын молча снимал с нее норковую шубу, куда-то пристраивал в шкаф ее шарф и шапочку. Под шапочкой оказался аккуратный паричок. После химиотерапии мало что осталось от волос. Вот что мне в ней нравится – умри (а ведь об этом и идет речь), но держи фасон.

    Цирлих-манирлих, ну что вы, что вы. Я ждала вас, проходите, комната готова. Если что-то нужно, говорите сразу, не стесняйтесь. Вы голодны, что сготовить? – «Ах, Манечка, это было бы, правда, очень здорово, - сказала она медленно, - я так слаба, что просто не могу готовить» - «Вы мне только скажите, что я должна делать по вашей диете, я все сделаю». Свекла, морковь, все натереть, сварить в воде без соли, немного оливкового масла. «Там, в сумке, Манюша, посмотри». Моя свекровь – воспитанная барыня, белая кость, так она «себя позиционирует» - прислуге никогда бы не сказала , эй ты, допустим, Манька. Если б у нее была прислуга.

Держи фасон, да... Она всю жизнь его держала.
Ей действительно было плохо, и она нуждалась в помощи, но не от меня же. А никого другого попросту в этот момент не оказалось. И момент  растянулся...

   Вставать ужасно не хотелось. За окном ноябрьское сырое утро, неотличимое от ночи, и реальность, от которой хотелось бы срочно избавиться. Закрыла глаза («еще пять минутиков»), тут же всплыли картины недавнего сна, вздрогнула, открыла глаза. Куда ни кинь...
   Голова от вчерашнего пьянства и недосыпа болела и отказывалась руководить действиями. Но в начале дня, слава Богу,  действия требуются незамысловатые: включаем кофеварку, быстро в ванную, чистим зубы, трем глаза, смотрим в зеркало.  Красавица ты наша, что за рожа, мать твою...

    Свекровь мутно что-то сказала во сне, но перевернулась на живот. Вроде бы все я сделала, как вчера, но сразу почувствовала сама, что сегодня укол не удался. «Не очень больно?» -  «Ничего...спасибо». Ладно, подумала я, вечером все равно опять напьюсь, и все пройдет, как по маслу.

   На остановке успела покурить. Много окон светится, много народу рано встает. «Московских окон негасимый свет». В нашем новостроечном подъезде почти все москвичи с лицом кавказской национальности. Их детвора бегает стайками и разговаривает на смеси языков. А одна мамашка с пятого этажа обычно что-то кричит в шахту лифта вдогонку убегающим детям: «Гюльнара...» и что-то там еще на своем языке - так громко, словно в микрофон. Наверно,  «Гюльнара, не забудь купить хлеб» или «чтоб в 9 была дома». Ну, что еще мать может кричать вдогонку? Когда я возвращаюсь с работы, на лавочке у подъезда еще сидит полно аксакалов в тюбетейках. Почти не говорят и не шевелятся, «Белое солнце пустыни». Все это повергает в ужас мою свекровь. Раньше повергало, теперь уже нет,  теперь не до того.
   «Малыш... конечно... этот район... Квартирка неплохая. Но район...» -  «Марьино – хороший район, - отвечал Малыш, осанисто поправляя на себе одежду. – Люблино – отстой, а в Марьино живет средний класс». Верхние Поля – как раз пограничная улица, Люблино и Марьино здесь отделяет один шаг. Свекровь печально кивала и улыбалась растерянно своим мыслям. Все это удавалось ей очень стильно. Вроде ничего особенного не делает, а стиль присутствует, как у Жаклин Кеннеди. А через полчаса: «Да, когда мы сюда ехали, я всё смотрела в окно... Квартирка, конечно, неплохая. Но, Малыш, этот район...»

   Пастельного цвета новостройки, еще все  такое новое и необжитое, жалкие стебельки вместо деревьев. Сквозняки в проемах для пешеходов. Здесь был мой дом, первый раз я получила возможность обустроить квартиру, как мне хотелось, в рамках бюджета, конечно. Но не такой уж он был и маленький, этот бюджет. Получилось очень мило. Год суеты и переживаний, любовное гнездышко еще не до конца свито, еще всякие задумки ждут воплощения. Но не дождутся, теперь другая тетка будет доводить хозяйство до ума. А мавр сделал свое дело.

   «Ашан» на Братиславской – так называется место моей работы. Исключительное дело для Москвы: всего-то 20 минут мне надо, чтобы добраться до работы. Оплата, правда, смешная до слез. Но когда я устраивалась,  об этом не думала, на эти деньги я жить не собиралась, просто надо было сместить центр тяжести. Малыш стал вдруг  тяжел, как гиря, так что мне нужно было куда-то себя деть. Все, что бы я ни сделала, ни сказала, стало ему вдруг поперёк горла. Он уйдет на работу, а я весь день только об этом и думаю. Нужен был кусочек своей собственной жизни, чтобы перераспределить вес.
«Хочешь работу...» - сказал тогда Малыш голосом, полным драматизма. И вскинул брови : «А не боишься, что окажешься во тьме внешней, где скрежет зубов?»  Он был не заинтересован в том, чтобы у меня была работа, тогда я еще не понимала, почему. Теперь знаю – чтобы была еще уязвимей и «легче на подъем», чтобы ничего не держало. Где скрежет зубов...мы оба любили цитировать Библию, такой специальный домашний шик для двоих. И этот взгляд, и угроза в голосе – еще два повода поплакать потом в спокойной обстановке. Но, понимая, что сейчас я на ринге, где надо держать удар, я только сказала, также играя голосом: «Я не пропаду...»
И вот я стояла на остановке, курила и пропадала.

2.
   В туалете переоделась в фирменную белую блузку с ашановской птичкой. Раздевалка почему-то не была предусмотрена для персонала.  Кое-кто из коллег уже был на месте, другие подтягивались. Я оглядела  застекленное офисное пространство, где тесно располагались почти все  блузки и рубашки «Ашана» (в торговом зале работники были наряжены в майки), высматривала Лелю. Она на другом положении, может и припоздать. Но уже надо было приниматься: сигареты, соки-воды, алкоголь и прочее, что еще там на мне висит.  Заказы отправлялись по компьютеру в реальном времени, с 7 до 8 одни товары, до 10 другие, ошибки недопустимы, потому что нельзя исправить. Ошибки недопустимы, потому что такая программа, не предусматривает исправлений. Но неизбежны, потому что отправляют заказы люди. Когда ошибается кто-то другой, и магазин ни с того, ни с сего получает лишнюю палету подгузников, это смешно, когда ошибаешься сам, как я вчера – лишний ящик «вдовы Клико», - уже не очень смешно, каждая бутылка стоит полторы тысячи рублей. Но что такое ящик для «Ашана», тем более  на носу Новый год? Так говорит Леля, она всегда говорит что-то в мое оправдание и утешение, и без нее я бы здесь с ума сошла.
   Я уже месяц схожу с ума, так интенсивно не живут. С одной стороны, личная жизнь, которая взяла и развалилась, так и хочется сказать - самым подлым образом, а с другой  – тяжелая работа, которая не дает спокойно предаться отчаянию. Например, всю ночь не спишь, плачешь и всю жизнь в голове перебираешь. Потом бы отоспаться, «принять вааанну, выпить чашечку кооофе», пойти к подружке и достать себя снова до слез, и так несколько раз, пока самой не надоест. Нет, нужно работать как заведенная и на ходу учить свои обязанности. Месяц прошел на стажировке в Красногорске, в торговом зале. После домашней жизни, с непривычки  к таким нагрузкам и долгой езде в транспорте, я совершенно истаяла телом и ослабела духом. Если мне удавалось в метро сесть, я тут же засыпала и падала на пол. Вроде бы все спят сидя, и ничего, но на самом деле не спят, а дремлют. А когда все тело обмякает в глубоком сне, а вагон трясет, скатываешься на пол. Малыш молча наблюдал, как я, едва передвигая ногами, втаскивала себя  в квартиру. Один раз я, улыбнувшись ему, сказала: «Это ж надо так любить работу».  На массивной физиономии Малыша ничего не отразилось, мы уже почти не разговаривали.

  Я умудрилась даже сделать маленькую карьеру, из торгового зала - наверх, в офис, к компьютеру. Теперь снова изучаю свои обязанности, программу товародвижения. Обучение происходит в условиях реального боя, то есть по ходу жизни магазина. Бедная моя сорокалетняя голова, она еще как-то справляется. Это при том, что увесистая личность Малыша (115 кг) заполняет все мои мысли.
- Манька, привет! Ну, ты как? – Леля толкнула меня в плечо.
- Слушай, Самохина, кто бы мог подумать 20 лет назад, что настанет день, когда я буду так тебе радоваться! – Мне стало тепло и спокойно, когда я увидела Лелькину мордаху. В ней сейчас сосредоточилось человеческое тепло, которое мне выделил внешний мир на текущий момент. «...А в испытании дает утешение...» Когда-то мы учились в одной группе в институте.
- Ладно, ладно, Кошкина, бегу, потом встретимся в курилке.

   В курилке у нас что-то вроде клуба, нейтральная территория. Красные майки, белые рубашки демократично перемешаны в маленьком затхлом пространстве. За 10 минут можно многое рассказать, выпить чашку кофе из автомата и почувствовать, что рядом свои. Я очень глупо использовала это время, упав в обморок. Внешний мир тут же выделил мне дополнительную дозу поддержки и сочувствия. Подняли, обмахали, привели в себя, развеселили. «Ты что, беременна?» У меня бесконечное кровотечение, наверно, на почве стресса. Что с этим делать, не знаю. Страховка кончилась, платить за лечение нечем, да и недосуг, плевать. Умереть бы, елки-палки.

- Ты в порядке? – это Лелька спросила.
Совсем как в кино. У американцев вечно так, мир рушится, главный герой падает со скалы или на него падает скала, а хороший второстепенный герой спрашивает, как ни в чем ни бывало, - ты в порядке?
- Да, я окей.
- Слушай, приходи сегодня  ко мне, напьемся спокойно, переночуешь.
- Хорошо бы... но не могу, надо свекрови укол по часам делать. В 6 часов.
- А больше некому, что ли?
- Пока некому...
- Ну, после свекрови, к 8 доедешь.
- Не знаю, позвоню, если соберусь.
Ладно, я пошла, звони, если что...

3.
Дверь в подъезд не поддавалась... Было холодно, темно, я едва стояла на ногах от усталости, прикладывала снова и снова  к двери «магнитку», но дверь не открывалась. Этого еще не хватало! Вдруг кто-то открыл ее изнутри, и я чуть не упала на него. Острый подозрительный взгляд восточных глаз – кто тут ломится незваный? И недоумение в глазах. Я перехватила  направление взгляда. Вот черт, я же пыталась открыть подъезд магнитной картой «Ашана».
- Добрый вечер! – и быстро шмыгнула внутрь. Недолго мне тут шмыгать. Только что звонил Малыш, он в курсе, что я делаю уколы его матери. И это значит, сказал он, что два дня я еще могу оставаться в квартире, пока она не получит нужные 6 штук шприцев, а потом я должна съехать. Сам он дома уже неделю не ночует, но завтра придет поговорить.

Почему всего шесть штук? Негусто... Я бы и подольше их делала, потому что переезжать мне некуда. У нее был вчера такой приступ, что она уже начала прощаться с жизнью и сообщать мне, что я должна передать Малышу на словах. Но и послание она толком не могла выговорить, я не верила глазам и ушам. Это было слишком чудовищно даже для меня в моем адском огне. «Не напрягайте себя! Лучше скажите, где ваш телефон? Я позвоню вашей медсестре». Сестра приходила каждый день, но не сидела при ней и не оставалась на ночь. Мысли вихрем проносились у меня в голове. «Какой толк от этой сестры, нужна сиделка. Почему Малыш об этом не подумал, почему она ему не сказала? Позвонить Малышу?» Ну да, а где Малыш? У своей крали, любовь не терпит отлагательств. Меня тоже вдруг скрутило, и адский огонь запылал во всю мощь. «Черт с ним».
- Так, где телефон?
- В сумке... там... передай ему...
- Нет! Не сегодня!
Медсестра сказала мне, где лежат ампулы, после того, как я описала ей происходящее. Дальше было просто. Когда кто-то пошагово руководит, можно расслабиться и не паниковать.

Ну что ж, теперь укол номер три. Я прошла на кухню и сделала несколько глотков из бутылки. Водку купила в нашем же магазине. Она была призвана тушить вечный огонь, что не давал мне покоя ни днем, ни ночью,  но справлялась не очень. Однако и за небольшое сбивание пламени большой респект этому методу, понимаю, что  не стоит его популяризировать. Но можно ли меня в этом винить? Спасайся, как можешь. «Дайте сикеру погибающему и вина, огорченному душею». Определенно, мне сикеру.
   Не знаю, почувствовала ли свекровь от меня алкогольный дух, но ничего не сказала. Начала медленно заваливаться на бок, подставляя место для укола. Мне  было страшно на нее смотреть, потому что от меня требовались слишком прямые конкретные действия по отношению к этому изможденному телу. Я набрала в легкие воздух и стала вводить игу. Какое-то отчуждение на меня накатило. Неужели это я? Вот прямо сейчас – это я тут в какой-то московской квартире с малознакомой женщиной и делаю ей укол? Захотелось быстро свернуть все действия и убежать. Но руки послушались, игла послушалась и вошла, жидкость вылилась, как надо – постепенно. Фух, слава Богу. Я бросила шприц в мусорное ведерко, которое стояло неподалеку. На дне уже валялись два первых шприца и всякая использованная мелочь. Взяла ведерко, чтобы опорожнить его, но свекровь меня остановила.
- Спасибо.
- Не стоит.
- Я хочу тебе сказать, что не думала, что ты станешь обо мне заботиться...
Меня уязвили ее слова.
- А что вы думали?
Последовал глубокий вздох и молчание.
- Но я же к вам всегда хорошо относилась, разве нет? - Тут я вспомнила, как моя двоюродная сестра, которая тоже живет в Москве, правда, не на птичьх правах, а в давнем и удачном браке, спросила меня с любопытством, когда мой роман с Малышом только набирал обороты: «Как к тебе относится его мать?» - «Не поймешь. Она хорошо воспитана». Сестра прыснула со смеху. Наверно, и мое хорошее отношение не воспринималось никак со стороны свекрови. Мало ли, а если я тоже хорошо воспитана? И вдруг она сказала:
- Я все поняла в первую же встречу. Смотрю на тебя и думаю: «Сказать ей?» Но ты бы меня не поняла все равно и не послушала. Да еще бы стала думать, что я против тебя лично. Нет, это не так.
Я села на стул, а  ведерко опустила рядом с собой. Свекровь приподнялась на кровати и устроилась на ней полулежа напротив меня. Наши глаза встретились.
- Вам было видно?
- Да.

Почему-то я ждала от нее чего-то в этом духе. Прежде между нами всегда был холодок и заметная граница, по виду добрососедская. Это свекровь ее очертила вокруг себя неприступной учтивостью и вежливостью такой мягкой, чтоб нигде не вылезали углы высокомерия. Но они вылезали, потому что «имеющий уши услышит». А уж имеющий глаза что только не увидит.

Но с тех пор, как она у нас, и события следуют одно за другим – за плохим худшее, - я нахожусь словно в измененном состояние сознания, а она в нем и была. Она уже давно умирает, а я - пару недель. Мы стали вдруг легко понимать друг друга. Ей тяжело много говорить, но и не надо. Параллельно произнесенному вслух разговору, в сокрытой растревоженной  глубине  работают огромные жернова, перемалывающие целые пласты моей личной реальности и выдающие  потом в желобок тонкий ручеек сгущенного смысла – догадки, прозрения.

4.
Малыш был мужчиной с прошлым. Когда мы снова встретились, спустя 13 лет после окончания института, он имел за плечами браки, сожительства, всякие лавстори - большие и маленькие, - похоже, ни дня не был один, но это не удивляло меня. Ведь это был Малыш. Он, наверно, с первого дня своего осознания и по сегодняшний был целью какой-нибудь девочки, девушки, женщины. Хотя Леля говорила, что и не смотрела в его сторону, когда мы все учились в одной группе, но это потому, что у нее всегда было довольно здравого смысла, чтобы не лезть в безнадегу, ведь это он на нее не смотрел. А была бы надежда, были бы и посягательства. Так думала я, все еще продолжая считать его ценной добычей для любого женского сердца. Впрочем, тогда, в институте, я устояла, но не столько из-за здравого смысла, сколько от страха. Он мне казался таким великолепным, что страшно было приблизиться.  Сама того не ведая, я казалась ему неприступной и от этого тоже великолепной. Он приглашал меня познакомиться с мамой. Та уже была наслышана.  Но я струсила и никуда не пошла. То, что этот избалованный красавец вдруг стал уделять мне внимание, было само по себе невероятно, результат какого-то недоразумения. И это недоразумение еще, может быть, продлится, думала я, если ничего не трогать. Но если я покажусь на глаза его маме, она-то положит конец всей истории, откроет ему глаза. Малыш происходил из каких-то «высших сфер», так я думала, потому что выглядел по-заграничному. В эпоху «железного занавеса» даже в Москве так выглядели немногие. Однажды народ из группы собирался у него дома, чтобы отметить 8 Марта, но я и тогда не пошла. Наверно, я бы удивилась, если бы пришла... Я-то думала, он живет в невиданных хоромах со своей взыскательной матерью, отец не очень внятно проступал в его рассказах о семье. А это была обычная московская двушка. Впрочем, по сравнению с общежитием, где в одном «блоке» без кухни жили 6 девушек, они и были хоромами...

    Малыш покружил еще некоторое время на моем горизонте, но отвлекся вскоре на страсти-мордасти, которые сами прыгали  ему в руки. Девичья любовь клубилась вокруг него, словно сценический туман. Тем, кто был в активной разработке, он говорил, что я его «друг», и они прибегали ко мне, радуясь «другу» своего пола, и выкладывали свои горести. Надеялись узнать от меня что-то такое, что известно друзьям, но может помочь и любовнице. Это мне напоминало гаремные страдания. Султан один, и все его хотят.  Внешне он отлично вписывался в этот образ: красивый брюнет с немного брутальными чертами лица, но мечтательным взглядом. Восточные брови, восточные глаза. От мамы к нему перешла какая-то часть южной кавказской крови. Это она звала его Малышом, так и прижилось у нас, но это потом... Тогда я звала его собственным именем...

   Я слушала «гаремных женщин», но не ревновала. Одна девушка стала его постоянной подругой и постепенно потеснила мою дружбу, видимо, не так уж она в нее и верила. Мы все реже беседовали с ним и рассказывали о себе. Как-то он сказал, что та девушка пыталась расстаться с жизнью из-за него, потому что у них все кончено. Эту подробность я вовсе не хотела знать. У него была такая насыщенная близость с ней, возвращения после измен, они мне казались женатыми, и то, что она заполнила его мир такими значительными событиями, как аборт и суицид, вызывало у меня наивное невольное уважение перед взрослостью их проблем. Словно слишком дорогой морской лайнер - не по моим деньгам -  отплывал от меня мой любимый все дальше. Гордость не позволяла помахать платочком. И так получилось, что я была единственной девицей в его жизни, которая не только устояла перед ним, но и ушла, не оглянувшись. Пока мы снова не встретились.

   Нет, конечно, я его не забывала. У меня были студенческие фотографии в альбоме. Его фото особенно нравилось одной подружке. Я давала понять, что это был роман, но мы глупо разминулись... Она вздыхала: «Какой красавец, я таких и не видела своими глазами. Почему ты его не найдешь?» Я не искала, даже в голову не приходило. – «Если в «призывном» возрасте ничего не получилось, то теперь-то что... И неужели ты думаешь, что он может быть один?»

   Мы встретились на Дне кафедры в нашем институте. Кафедра справляла юбилей и пригласила всех, кто был причастен к ней за долгие годы ее существования. Ехать не хотелось, это же тысяча километров, чего ради? И денег жалко, их в обрез. Я жила там, куда уехала по распределению. Конечно, встреча выпускников могла бы стать ярким событием на фоне ничем не примечательной жизни. А могла и не стать... Я раздумывала. Уже наслышалась про чужие встречи выпускников. Выставки достижений личного хозяйства. Можно заранее сказать, что те, кто остался в столице, чего-то достигли  к этому возрасту. Замужние девицы ведут жизнь в соответствии с положением их мужей. А внизу социальной лестницы  такие, как я, – незамужний офисный планктон перезрелого женского возраста. Зачем мне демонстрировать себя на этой лестнице в таком неудобном положении? Но там может быть Он, неужели не любопытно, спрашивала я себя. А если его там не будет? Потрачу только деньги, как будто их нельзя лучше применить... Позвонила бывшая одногруппница и положила конец моим сомнениям:«Ты не можешь не приехать, я уже сдала банкетные деньги за тебя. Кстати...» И тут она рассказала удивительную историю, как нашелся Малыш. Никто из организаторов не знал, где его искать, и вдруг он сам вышел на ловца. Просто попался навстречу одной занятой сбором выпускников девице, когда она была в Шереметьево и улетала за границу. А он прилетел. Был не один, с дамой. «Как интересно, - сказала я. - Хорошо, я приеду».

   Юбилей кафедры удался намного лучше, чем я ожидала. Может быть, кто-то и мерялся достижениями, но я не заметила. Вокруг меня были только смех, радость от встречи, веселые воспоминания. На всех накатил восторг от общения со свидетелями юности. Я встретила  Лелю впервые после окончания учебы. Она сильно изменилась. В свои Чебоксары она не вернулась, работала в Москве, купила квартиру. Не то, чтобы она похорошела – мы все не прибавили в красоте, ведь время-то идет, но вдруг по ней стало видно, что она интересная особа. А раньше было не видно. В ней трудно было узнать ту девушку, которая сама вязала для себя свитера на спицах. «Ты еще вяжешь?» - вдруг спросила я ее. Она удивилась и засмеялась: «Ты что, Кошкина! Да и времени у меня нет. Я даже не готовлю». Почему-то в это сразу верилось.

   Малыш появился на банкете с опозданием. Его заметили, стали приветствовать, и все посмотрели в мою сторону.  За тем, как мы встретимся, все хотели понаблюдать. «Сварка взрывом» - констатировала потом Леля. Малыш взял свободный  стул, поставил его рядом со мной. Все это время мы смотрели друг на друга, разглядывали и улыбались. Я была смущена. От красоты Малыша ничего не осталось! Глаза... глаза остались те же - мечтательные, осененные длинными черными ресницами. Но сам он стал приземистым, словно меньше ростом. Потому что стал грузный. Где тот спортивный парень, каратист? Лицо тоже словно растянули в ширину. Оно было бугристое от акне, нездоровая красная кожа на шее... Вид по-прежнему заграничный, но теперь все так выглядят... Я попыталась не отпускать его взгляд, ведь в его глазах все те же темные дали... «Ну, привет, дорогая!» - произнес знакомый голос. Малыш плюхнулся на стул рядом со мной и размашисто, весело похохатывая, обнял меня и всю притянул к себе. Тут и случилась сварка взрывом.

5.
- Понимаешь... - слабым голосом заговорила свекровь, – он всегда был таким. Сначала загорается, потом все проходит... У него была девочка, они вместе учились в десятом классе...
- Это которая с собой кончала?
- А, про нее ты тоже знаешь? Нет, другая. Она стала его второй женой. Ни в кого он не был так влюблен...
 Мне было неприятно это слышать, хотя почему это должно было меня так задевать теперь? – Так вот, она им вертела, как хотела, так мне казалось. Стоило ей позвонить, и он мчался к ней.
 У свекрови еще были силы всплёскивать руками.
- Он был женат, она замужем. Она играла им, хотела сохранить мужа. Он был ей так предан... Но даже она, после того как стала его женой, продержалась только три года.
- «Даже она...» - повторила я за ней ядовито. Уже хотела продолжить: «Что уж говорить обо мне, когда вы меня увидели», но удержалась. Этот поединок не принесет мне лавров. Куда уж мне тягаться с женщиной при смерти!
- Ты появилась будто ниоткуда. Я не помню, чтоб он тебя вспоминал. Хотя тогда, в институте, он много про тебя рассказывал. Мне было любопытно, как выглядит «самая красивая девочка на курсе».
- Так он говорил?! Не знала...
- Да, говорил... Ты чем-то удивляла его. Но это ведь немного... На самом деле, я не знаю, что нужно. Видишь ли...
Я взглянула на нее и с удивлением заметила, что она плачет. Вот тебе раз! Что же делать?
- Мне кажется, я воспитала плохого человека... Он не может никого любить, но охотно использует. Сейчас, когда я скоро уйду... я думаю об этом. Я видела тебя, я знала его. Но ты бы не поверила...
Ах, вот что она видела! Не то, что я кому-то не гожусь в подметки, а то, что я влюблена в ее сына, а он-то в своей любимой игре – «загорелся и погас»... Она была такая скорбная, и из глаз очень достойно текли слезы. Тоже в своем репертуаре.
- Я прожила жизнь зря... - произнесла она так жалобно, на грани своих возможностей говорить «достойно», что я дрогнула.
- Нет, вы ошибаетесь! – сказала я убежденно.
- Как ты можешь знать... - свекровь плакала, не глядя на меня.
Тогда мне ничего другого не пришло в голову. Я обняла ее первый раз и последний в наших отношениях. Осторожно обхватила ее всю, что не составило труда, такая худенькая она стала, и прижала к себе, чтоб она могла почувствовать мое тепло. Это убеждает обычно лучше слов.

– Нет, это вы не можете знать. Вы только представьте себе ужасно длинную цепь поколений, которая тянется от какого-то неандертальца и прямо к вам. Эта ниточка не прервалась ни разу! А ведь прошло уже много миллионов лет с тех пор, как ее протянули первый раз. Вы думаете, все эти прорвы людей отметили свою жизнь выдающимися событиями? Такое происходит вообще нечасто. И ваша задача была такая же, как у многих и многих, кто был до вас, – передать эстафету дальше. Мы не знаем, на каком этапе придет тот, кто оправдает жизнь всех, кто тянул нить до него. Вы передали эстафету и сыграли свою роль. Природа не может вас упрекнуть. А вы не можете пожаловаться на нее, что вам неведом конечный замысел.  – Я знала, что свекровь атеистка.
Поэтому сказала «природа», а не «Бог».
- Мне это не приходило в голову, – сказала она немного недоверчиво, но уже облегченно. – Ты молодец.
Так началcя наш разговор.

   Откуда  что бралось. Временами свекровь так оживлялась, что казалась почти здоровой. Конечно, если бы не ее скелетная худоба. Она принялась вспоминать детство... Мама говорила мне, будто у умирающих вся жизнь проносится перед глазами, словно ускоренная кинолента. Не могу себе вообразить, как это. Но у свекрови это был ускоренный сериал, где героиню ведут от раннего детства через юность и так далее. Она вспоминала жизнь в родительской семье в какой-то Гудауте – маленьком приморском городишке в Абхазии. Частично эта история была мне уже знакома от нее самой и от Малыша. Они любили свои семейные легенды, часто пересказывали их. Наверно, выработалась привычка, ведь в семье то и дело появлялись пришлые - очередные жены и подруги, которых  надо было посвящать. Со мной они делали это с удовольствием, не вижу причин думать, что с другими было иначе. Мельчайшие подробности подавались в полной уверенности в их значимости. Как на классном часе в начальной школе нам однажды рассказывали про детство Ленина – что он ел яблочные очистки, что загонял младшую сестру под диван и командовал потом: «Шагом марш из-под дивана!», а я недоумевала, зачем нам это все о нем знать.
   Первое опьянение начинало проходить, и слишком ясно подступала ко мне моя жизнь. Я поерзала на стуле (жалко ее прерывать, ведь ей надо с кем-то говорить, иначе бы она не вцепилась в меня сейчас), но сказала, наконец, прямо:
Я пойду на кухню, что-нибудь съем.

И тут в комнату вошел Матисий, зевая и потягиваясь на ходу, задрав свой шикарный павлиний хвост.
- Котище мой золотой! – воскликнула я, увидев нашего сибирского кота, - как же я могла забыть про тебя, радость моя?
Кот тут же развернулся и побежал легкой рысцой к своей пустой миске, я пошла за ним.
- Да, да, вижу, ты моя лапа. – Насыпала зверюге корма.
- Маша, а что вы будете делать с котом? – спросила свекровь, отложив пока воспоминания.
А что мы должны делать? А, ну да, - сообразила я и задумалась. – И с котом еще... А почему вы не спросите, что мы будем делать со мной?

 Да, что будет со мной? Если б я только могла, я бы отгоняла эту мысль бесконечно. Но страх настигал волной, и я тонула в нем. Не знаю, чего во мне было больше: горечи от разбитого сердца или растерянности перед жизнью. Есть расхотелось, зато еще больше захотелось выпить. Но на водку уже было невозможно смотреть. Все-таки, это не мой напиток. Я шарила по шкафам на кухне, когда свекровь тяжело вошла туда вслед за мной и присела на плетеный диванчик с подушками.

- А что ты хочешь получить? – сказала она, и ее лицо снова было ее собственным. Не разомлевшим от чувств и воспоминаний, а как бы собравшимся. Словно на рассыпанные иголки навели магнит, и они все отреагировали на внутренний приказ.
- Ну, хотя бы деньги, - сказала я, понимая, как это прозвучит.
Свекровь проморгалась своим специальным способом – высокомерно.
- Какие еще деньги? Разве ты плохо жила эти три года? (Я вспомнила, «продержалась»). Он возил тебя везде за собой по Европе и морям... Разве это не достаточная плата за три года любви?
- Плата... за что, вы говорите? Еще скажите – за услуги!! – Я услышала себя, что кричу на нее, и сбавила обороты.-
А кто вообще определял таксу? Сколько стоит разбитая жизнь?
- Почему разбитая жизнь? – она немного смутилась, но продолжила по-боевому, – сейчас тебе плохо, конечно. Но тебе нет и сорока. Твоя жизнь продолжится... Разве ты не понимаешь?.. – она сама себя сбивала на другой тон. Потому что в ней смертельным дротиком застряла мысль о том, что ее собственная жизнь действительно угасает...
- Замечательно! Это не новость. Она уже давно продолжается и продолжится. Вот только как?
- Подожди... все пройдет...
- А вы представьте себе человека, который опустил руку в кипяток и не может вынуть. А вы ему говорите: «Подожди, он остынет»!
Наши глаза снова встретились, не первый раз за этот вечер, и я прочитала в ее взгляде сбивчивое неясное сочувствие.
- А сколько тебе надо денег?
- Не знаю...
   Я тем временем открыла еще один шкафчик и нашла малышовую нычку – коллекционное шампанское, которое он получил на каком-то фирменном брифинге в честь какой-то фирменной даты... Секунду колебалась, понимая, что даром мне это не пройдет, но соблазн был слишком велик. Надо было выпить прямо сейчас, и это отличная альтернатива водке! А Малыша пускай любовь пьянит. Хотя он и так ни в чем не нуждается. Пока открывала бутылку, доставала приличный фужер и наливала себе шампанское, слегка успокоилась. У нас обеих появились на щеках красные пятна. Я села на диван в гостиной, а фужер поставила на встроенный придиванный столик, очень удобно. Вся обстановка была продумана мною до мелочей.

Свекровь теребила тонкими пальцами концы халатного пояса и то смотрела на меня, то углублялась в свои мысли.
Она выглядела в мягком фланелевом халате по-больничному. Черты лица, которые еще недавно сохраняли элегантную привлекательность, присущую породистым брюнеткам и в возрасте, теперь исказились из-за болезни и утратили гармоничность. Это была уже окончательная утрата.
- Если продолжить вашу тему услуг, - начала я, но она меня перебила:
- Ну зачем ты так.
Ну отчего же. Одной пришел конец, пришла другая. А жизнь продолжается. Это такое предприятие у вашего сына. Когда человека увольняют, например, с работы, он, бывает, получает отступные. И как безработный потом что-то  получает. Как вы думаете, почему государство поощряет такой меркантильный интерес? Когда переводишь стрелки на жизнь, куда не примешивают «плату за любовь», то все как-то понятней становится, не правда ли? Уже не прикроешься любовью, что она прошла, и взятки гладки, что в браке были оба... Может быть, логично предположить, что и постлюбовные отношения касаются двоих? И тот, кто в слабой позиции, может быть заслуживает поддержки? Так вот, я могла бы уже давно приступить к работе в Москве, сейчас у меня был бы какой-то местный опыт, ведь возраст у меня для трудоустройства критический. Однако я, не подозревая об опасности, чем занималась? Обустраивала эту квартиру, как прораб перестройки. Носилась по всему городу, высунув язык, на общественном транспорте, чтобы сравнить строительные рынки и найти оптимальный вариант. И это драгоценное мое время вы видите сейчас в этом диванчике, на котором сидите, в этих чудесно выровненных стенах. Я смотрела за работами, контролировала каждую поставку, заключала договоры, провернула изменение плана квартиры, придумала весь дизайн и воплотила его в жизнь. Для кого все это, для Малыша с другой женщиной? А что получила я, потеряв это время? Ревность, которая «люта, как преисподняя». Да, мне под сорок, для смерти рановато. Куда мне возвращаться, мое старое место уже занято. А другой работы я не найду, я пыталась это сделать много лет, но оставалась в той же фирме. Сейчас и она для меня потеряна. Родителей давно нет... Здесь, в «Ашане», свои сетевые правила, как в шахматах. Чтобы стать следующей фигурой, надо отбыть на каждой позиции определенное время. Быстрые передвижки я уже сделала, но это дало мне только 488 руб прибавки к жалованью брутто. Я должна пройти еще две стадии, а это 2 года, и только тогда я могу теоретически стать менеджером, что позволит мне снимать комнату в Москве. Ну и сколько мне надо денег? Я терплю бедствие, а на SOS никто не реагирует! Разве не порядочно было бы дать мне выходное пособие?

   Моя пламенная речь произвела впечатление на свекровь. Во-первых, я еще никогда не говорила перед ней столько слов подряд, во-вторых, ее больно ударили последние слова – «разве не порядочно...». Так уж получалось, что я то и дело доносила до нее что-то такое, что ей раньше не приходило в голову.
- Да, если так посмотреть...
- Да не надо как-то специально смотреть, это же все понятно, достаточно один раз обо мне подумать. Я вот сейчас только об этом и думаю. Ваши уколы закончатся, и что? Куда мне съезжать?
- Попроси его об отсрочке...
- Но это не меняет дела. Мне нечем платить за жилье в Москве. А работа у меня сейчас в Москве. В моей квартире за тысячу километров отсюда живут родственники, я им сказала, чтобы искали другое жилье, но им нужно время. Они съедут, но что это даст? Я могу туда вернуться, но я не вижу там надежды снова занять позицию, как до этой... истории. В офис меня не возьмут, нужных знакомств у меня нет, при тамошней безработице я буду торговать куриными ногами на улице. Вот моя перспектива. Если я останусь здесь и сдам там жилье, это принесет немного, но тут я могу со временем продвинуться, ведь я уже начала. А потом с этим опытом мне будет проще вернуться. Я хочу получить назад то время, которое он у меня бездарно сожрал!
- Бездарно! – охнула вслед моим словам свекровь. – Она опять внутренне собралась и обиделась за Малыша.  Похоже, мои речи действовали на нее лучше уколов. Взгляд ее засверкал.
- Но ты взрослый человек! Ты сама за него замуж пошла!
- А он что, маленький?! Он брал на себя ответственность. Жалко, вас не было рядом, чтобы послушать, какие золотые горы обещал. Я распродала свою домашнюю обстановку по газете, когда сюда собиралась. Не видела в ней смысла, ведь люди должны были со всем своим заехать. За копейки, конечно, и эти деньги ушли в семейный бюджет. Мы обговаривали все наши планы сообща. Я хотела ребенка, он говорил, что тоже хочет. От ребенка  потом отмазался, и мне уже, как вы изволили заметить, под сорок... – Тут я перевела дух, не могла с ней говорить об этом. - Но оставим эту тему... Сейчас меня беспокоит, что я не подстелила никакой соломы.  Почему я должна падать на бетон? И...почему ему меня не жалко? – я уже довела себя до слез. Проглотила их, сколько смогла, и запила отличным шампанским. Все-таки пьянствовать хорошим напитком куда приятней.

Кот вспрыгнул на диван и примостился у меня на коленях.
- Вот еще одна душа без определенных перспектив в этой жизни, - сказала я.
Свекровь посмотрела на кота, потом на меня и вдруг сказала:
- Мне тебя жалко.
Мы помолчали.
- Наша беда, Маша, в том, что мы обе считали себя принцессами... - сказала она задумчиво.
 И тут я поняла, что она убрала границу. «Наша беда»... Наша чья? Женщин?
- Кто только ко мне не сватался...Кажется, все парни в городе. Соседи гадали, за кого Диана выйдет замуж, а я всем отказывала.
- Почему? – я была рада, что она увела разговор в другую сторону.
- Не нравился никто... И я точно знала, что слишком хороша для них.
Она была действительно очень хороша, я видела ее фотографии той поры. Стройная девушка хорошего роста, очень милое лицо и совершенно необыкновенные волосы. Толстые косы достигали подколенок. Даже непонятно, как она управлялась с ними. Я невольно посмотрела на ее прическу. Маленький паричок, изображающий короткую стрижку,  был на месте...

   У меня щеки пылали, а прохладное шампанское тоже вело со мной свою беседу. «Вот так люди и спиваются», - подумала я, но эта мысль не вызвала отторжения.

Катюша была еще маленькая для женихов, но она любила их обсуждать. Спрашивала, кто мне больше нравится.

 Катюша – это ее младшая сестра. Она тоже была миловидная особа, но в их семейном клане красавиц и красавцев уступала старшей сестре. Малыш рассказывал, что «Катька», так он звал родную тетку, которая в детстве его нянчила, - завидущая зараза. Что она всю жизнь завидовала старшей сестре, хотя сама «ничтожество», то есть должна бы по этой причине не завидовать, наверно... Я не очень вникала в их семейные интриги. Кстати, вот где эта сестра сейчас, разве не должна она быть с моей свекровью?

   Катя жила в Костроме, сестры довольно часто виделись, ехать-то недалеко. Хотя эту сестру я не видела ни разу, и  похоже, не увижу. Я уже хотела задать  вопрос про сестру, но сдержалась. Что толку давать понять, что свекровь все бросили. Сестра от этого здесь не появится, сын ее тоже где-то предается срочной любви...
...Он спросил у меня книгу, - рассказывала свекровь. - Эту историю я тоже знала. «Диана выходит замуж за отдыхающего». Студент из Москвы зашел в библиотеку за книжкой и увидел красавицу-библиотекаршу. Вот где раньше знакомились, надо же! Сейчас в библиотеке можно себя  только похоронить.

   Местные парни оскорбились ее выбором и даже хотели отлупить отдыхающего за дерзость, но, видимо, опешили от быстроты событий. Когда каникулы студента закончились, они с Дианой уехали в Москву вместе.
«Я москвич в третьем поколении» - любил к месту и не к месту повторять Малыш. Каким-то образом все, что случалось в их семье, становилось частью чего-то значительного. Например, отъезд красивой девицы из Гудауты пересказывался как историческое событие древнего московского рода, не иначе. Мать парня, кстати, была из Орла, приехала в былое время в Москву на заработки, когда ее крестьянская семья обнищала. Дед Малыша по отцу, который, видимо, родился в Москве, водил грузовик с хлебом, место работы было в прямом смысле хлебное. Но все-таки не настолько хлебное, чтобы Малыш мог упоминать с томным видом безразличия к богатству: «Где-то в Италии у меня есть виноградники... Наверно, будет трудно доказать, что они принадлежат моей семье». Тайна виноградников, как потом выяснилось, тянулась, на самом деле, по линии свекрови... Или я уже запуталась... Я коротко вспомнила про них, но не стала углубляться. Такие тайны ничего не стоят. Наверно, это было ошибкой – показывать свое скептическое отношение к некоторым вещам, что я слышала от Малыша. Но меня всегда раздражало мифотворчество, диссидентский дух еще той бывшей ученицы младшей школы выговаривал себя с иронией:
Ну, где тебе тягаться в родовой истории с нашим Матисием. Вот он москвич в бессчетных поколениях. Ведь кошки быстро плодятся. – Но такие шутки воспринимались враждебно. Думаю, я сама лила воду на мельницу скорого расставания. Малышу требовалось безусловное восхищение.

- Как он меня любил, ты себе представить не можешь, - рассказывала дальше свекровь. Я покивала и молча подлила себе в фужер. – Он потерял голову... Я думала, так будет всегда. Но во время беременности я поправилась и поняла, что он охладевает... Наша власть над ними иллюзорна. Можно быть для него богиней, а в другой момент уже никем... Я очень следила потом за фигурой. И, конечно, хорошо одевалась.
   Московский муж оказался козырным. Он хорошо зарабатывал, а через несколько лет в его карьере случилось экстраординарное событие: его вместе с женой послали за границу – в капиталистический Мюнхен на долгие 10 лет. Диана приезжала на побывки домой в невероятном блеске заграничной жизни (оттуда же потом и у Малыша был этот блеск). Неудивительно, что Катька завидовала, кто б на ее месте остался равнодушным. Хотя на такую старшую сестру нужно было молиться, ведь и Катьке перепадали наряды, но ей не попался такой же чудесный принц. Она тоже уехала из Гудауты, но всего лишь в Кострому. «И почему они так рвались из Гудауты? – подумала я. – Жить у моря разве плохо?» Катькин муж был  влюблен в жену, но это не мешало ему гулять направо и налево. Сначала Катька бурно переживала его измены, а потом стала отвечать ему тем же. Он тоже бурно переживал ее измены, отбивал у любовников жену назад, они недолго наслаждались взаимностью без третьих лиц, а потом вся игра начиналась по новой. Старшая сестра скрывала брезгливость по поводу такой личной жизни младшей. Вернее, выражала ее с достоинством вежливыми способами. Верность своего собственного мужа она относила на свой счет, как результат того, что вовремя поняла, чем угодить мужчине, как быть самой лучшей для него.

   Годы в Мюнхене были самыми счастливыми. Она даже постаралась выучить немецкий язык.
- Однажды мы были на приеме в консульстве, мы часто бывали на приемах... и я рассказывала одной немке легенду про то, как получилось название Гудаута. Это были юноша Гуда и девушка Ута. Они не могли быть вместе и утопились в реке.
- Аминь, - сказала я. Она взглянула на меня недовольно. Пришлось пояснить:
- Да легенды эти тупые, как под копирку... В каждой местности, где есть туристы, вам расскажут такую легенду. Звался бы город «Барракуда», юношу бы звали «Барра», а девушку «Куда».
Свекровь невольно улыбнулась:
- Откуда ты взяла эту Барракуду?
- Да просто так, – засмеялась я тоже. - И что немка, была в восторге?
Свекровь вздохнула, а я подумала, что я неблагодарный слушатель. Снижаю ценность рассказа. Потому что у нее опять эта Гудаута стала превращаться чуть ли не в семейную усадьбу...
– И как это вы донесли по-немецки такой сложный смысл! – вывернулась я. - Это ведь уже надо прилично говорить.
- Да, я говорила... - склонила голову свекровь, вспоминая годы своего триумфа.
   Это был триумф над жизнью, над всеми гудаутскими женихами, над сестрой и над подлой однообразностью жизни большинства ее товарок, которые остались дома. У сестры, правда, жизнь тоже била ключом, но не в том ключе.

А когда они вернулись, все пошло на спад. Изменилась его работа, изменился он сам. Отношения с мужем стали портиться. Он развязался с КГБ. Как человек, работающий на определенном месте за границей, он выполнял их поручения, но теперь они его отпустили или уволили... Партия тоже была уже не та, что прежде, и не могла ему сильно испортить жизнь или помешать карьере, которая уже состоялась. И первое же, что дала ему отставка – свободу сердца. Для свекрови стало тяжелым открытием, что его верность ей держалась на кагебэшной дисциплине.

- А я думала... я-то думала... Ох, как это тяжело даже сейчас. Но самое невыносимое было то, что он влюбился в молодую женщину, жену его коллеги, друга. Они бывали у нас дома. И он сам мне все сказал, – свекровь заплакала, обида переполняла ее.
- Иногда мне кажется, что кроме мужских измен ничего в этом мире нет. Так это выглядит последнее время. Я устала. - Шампанское подходило к концу, успев сделать свое дело: вся острота этого вечера притупилась, меня клонило в сон. Я посмотрела на свекровь – она и не думала спать. «Ну ладно, - подумала я, взглянув на часы, – еще немного».
- Я была загнана в угол: что делать? Делить двухкомнатную – что бы я получила? Словно мир рушился вокруг...
- Ах вот как? – на этих словах я оживилась. – А почему вас удивили мои страхи и мои требования?
- Твои требования? А... ну, что ты равняешь. – Свекровь глянула на меня гневно. - Я с ним столько прожила...
- А что это меняет? Вы с ним прожили сколько-то лет благодаря родной партии и шпионской муштре. Не будь их, никто не знает, как долго бы это было. И какая разница, отчего и сколько. Вы уже изменили свою жизнь, вы ему доверились, не стали поступать в институт, потому что забеременели. Вы строили с ним планы, и представьте, что вас застигает врасплох известие, – ваше время истекло. Помимо практических неудобств вы несете колоссальный моральный ущерб. Вы же сами мне это только что пытались растолковать!
Свекровь величественно молчала, не соглашаясь, искала слова.
- У меня был от него ребенок!
- Да какая разница! – у меня и сон прошел, - вы сами достаточное основание и без ребенка. С ребенком Малыш меня прокинул, да. Он боялся моей беременности, потому что у него белая зарплата. Но ничего нет веселого в том, чтобы растить ребенка без отца, просто в такой вариант плана меня не посвящали. Кстати, ваш сын тогда уже закончил школу.
- Но ему надо было поступать в институт. Я хотела, чтоб отец ему помог, и еще надо было институт закончить.
- У меня не было отца, я поступила в тот же самый институт, в ту же группу, и закончила его, мне мама помогала.
Мы помолчали.
- Вам незачем оправдываться, почему вам было так плохо и страшно, - наконец сказала я, - я только хочу до вас донести, что ваша ситуация тогда ничем по сути не отличалась от моей теперешней. За одним исключением – у меня займет намного больше сил доказывать в суде мою правоту. Я же тут не прописана.
- В суде?! – воскликнула свекровь, - ты пойдешь в суд?! Да как тебе это в голову приходит.
- А куда вы пошли тогда?
Она запнулась.
- Да... тоже хотела в суд... Но я его любила.
- Это супер аргумент. Я тоже еще люблю. Инерция такая.
- Но ты же не пойдешь в суд? – она была возмущена.
- А что такое? Вы думаете, это нецивилизованный способ? Когда речь идет о меркантильных интересах вашего сына, то вы предпочитаете «благородную» душу, которая исчезает со сцены, словно зарезанная овца с луга?
- Это грубо, - сказала она.
- Зато правда.
Мы помолчали, отводя глаза друг от друга.
Все-таки поставить нас с ней на одну доску было для нее непосильной задачей, несмотря на признание, что мы – принцессы.
- Малыш тогда за меня заступился, – вспомнила она и загордилась, подняла подбородок повыше,- он дал отцу кулаком в лицо.
- Кого бы мне попросить сделать то же самое?
Она бросила на меня взгляд,  переваривая эту мысль.
- Но все же вы остались вместе, - подтолкнула я ее к дальнейшему рассказу.
- Да... Потому что после объяснения со мной он хотел, чтобы та девушка ушла от мужа. А она не ушла. Они с мужем сильно поругались, но потом помирились. И еще муж угрожал ему. Это был такой скандал... позор... страшно вспомнить.
Что ж, я оценила ее честность. Не так-то просто произнести такое признание заносчивому человеку.
- Поэтому он и остался со мной. Вот так-то, Маша...
- И жизнь наладилась?
- Не сразу. Ну да, наладилась... Малыш учился, мы вели прежний образ жизни. Но прежнего уже не было. – Свекровь тоже начинала уставать от исповеди. Нервические пятна на щеках исчезли, лицо стало серым и очень больным.
- Ну что делать, - хотелось мне ее утешить, - по крайней мере, у вас еще было несколько вполне спокойных лет до его смерти.
- Эти несколько лет, словно взаймы. Будто я потеряла мое место в жизни. Но когда он умер, стало еще хуже. Теперь я совсем одна. – Последние слова она произносила уже с большим трудом.
- Пойдемте спать! – сказала я. - Завтра вставать очень рано. И я поднялась из-за стола.
- Да, - тихо сказала свекровь, но не двинулась с места.
- Вся моя жизнь... Это была вся моя жизнь. Другой уже не будет.
- Это была хорошая жизнь. В ней было много радости, удачи.
- Я не смогла его простить...
- Вы не смогли пережить предательство так, словно это кот чихнул. А кто бы смог? Но вы его простили. Вы с ним жили, заботились о нем и потом оплакивали.
- Я жалела Катю... - продолжала свекровь в тон своим мыслям. - Но они-то рядом друг с другом всю жизнь – по своей собственной воле. – Она бросила на меня снизу вверх взгляд, полный горечи. - Вырастили дочерей, он заботливый отец. Их измены – это просто сексуальность. Оба знают это и не обращают внимания, друг для друга на все готовы.

Я опять поборола желание спросить, где эта сексуальная Катя.
- Что ж, и у Кати хорошая жизнь. Судьба милостива к вашей семье.
- Я не чувствую, что у меня была хорошая жизнь,- сказала она с отчаянием.
- Я тоже не чувствую. Может, у женщин не бывает хорошей жизни? Или только у принцесс не бывает? Помните, у Андерсена, для принцессы на горошине  матрацев настелили, вроде все хорошо. И спросили только ради вежливости – мол, хорошо спала? А она им целый ворох претензий – нет, говорит, глаз не сомкнула.
- Ты всегда смеешься, да? – свекровь смотрела на меня грустными глазами. Кажется, она хотела улыбнуться, но не получилось.
- У каждого свой фасон, - не знаю, понятно ли ей было то, что я ответила, но она не переспросила. Ее мысль уже шла дальше:
- Я скоро уйду, а Малыш останется... Я записала на него все свое имущество и деньги. Но у него больше не будет советчика...
- Он не один, – я тоже помнила о своей обиде, - вы знаете, кто у него сейчас?
- Нет, – сказала свекровь.
- Ну, конечно! Девица двадцати лет, студентка. Вы думаете, она с ним по большой любви? И много он слушал ваши советы?
Свекровь на меня уставилась, и  стало ясно, что она, конечно, знала, о ком речь.
- Он привозил ее ко мне. Я ему говорила, но он не слушал.
Я задала ей вопрос, на который знала правильный ответ, но хотела это услышать от нее:
- Когда он меня привозил, вы тоже его отговаривали?
- Ты пойми, он жил у той подруги, она дочь генерала, такая хорошая женщина из нашего круга. Я уже стала надеяться, что все закончилось, что он образумился и останется с ней. Она его очень любила. И ты сама знаешь, когда он ушел, она вела себя очень достойно.
- Не выказывала претензий, это вы имеете в виду?
- Да. Просто словно исчезла.
- Не спорю, это мило с ее стороны, все упрощает, не так ли? Ну, если не трогать тему любви, то она осталась жить там же, где и жила, – в своей квартире. Работает там же, где и работала. Все-таки это большое облегчение, когда твои дела в порядке.
- Я также не хотела, чтобы он и от тебя уходил, раз уж так вышло. Но он же не слушает никого.
- Вот видите, он вполне самостоятельный, не переживайте за него.

Пустой бутылке на столе не место, я ее машинально поставила под стол.
- Давайте я вас провожу до кровати, - сказала я и приблизилась к свекрови.
- Откуда ты узнала? – спросила она, протягивая мне руки.
- Старый шпионский способ, - ответила я. – Я поняла, что это вопрос про новую девицу.
Вечер получился изматывающий. Он все равно был бы таким, и без разговоров со свекровью. Главное теперь было – заснуть. Кот подождал на краю ванны, пока я принимала душ. Ванна была огромна, когда-то мы тут вместе плескались, и даже было свободно... Кот ловил долетающие до него брызги, он у нас был «водоплавающий», любил играть с водой. Стеклянную ширму я еще не успела установить. Почему-то от этой мысли опять стало так тоскливо. Это был дом. Я приходила сюда домой. Муж возвращался с работы, мы садились ужинать. У нас был свой собственный мир, всякие маленькие ритуальчики и словечки на все случаи жизни, все только наше. Куда это все делось?
Матисий первый прыгнул в кровать и лег, но не посередине, а оставил мне место.
- Да ты моя умница, морда ненаглядная, что же с тобой будет?
Я взглянула на мобильный, он лежал на тумбочке и показывал неотвеченный звонок. Леля звонила.

6.
Тишина в доме была мягкой, знакомой  и усыпляющей, как любимый махровый халат. Это был дощатый частный дом с двориком и палисадником. В нем прошло мое детство,  и я могла бы тут передвигаться с закрытыми глазами. Был яркий летний день, как это всегда в устье Волги. В этой местности, кажется, не бывает других летних дней. За окном было ветрено и пыльно, ветер нес песок из степи, что окружала город. В комнате, которую называли «зал», находилось много небольших окон, и все они выходили в палисадник. Прямо перед домом росли абрикосовые деревья, ветер шарил в листьях. А слевой стороны были дрова под навесом. Бесконечное голубое небо расстилалось над миром и, не прерывая своего мирового единства, проникало в комнату через многочисленные окошки. Они создавали ощущение сквозного простора, не смотря на чувство укрытости за тюлевыми занавесками  и маленькие уютные размеры комнаты. Залом ее называли только за то, что другие комнатки были еще меньше, и еще потому, что там почти никогда не засиживались люди. Никто в ней не спал, а если приходили гости, то сидели на кухне. Я любила эту комнату, особенно если бывала дома одна, как сейчас. В ней особенно хорошо получалось просто отдыхать, ни о чем не думая.

   Что-то заставило меня встать с потрепанного диванчика, чтобы увеличить обзор улицы за окнами. Небо перестало далеко просматриваться, зато стала видна дорога, которая вела к дому. На улице никого не было. В разгар дня люди не стремятся оказаться под палящим солнцем, но чтобы совсем никого – это было странно. Никто не входил и не выходил из гастронома, никто не нес бутылки к приемному пункту стеклотары... Маленькие пыльные буранчики затевались там, где заканчивался асфальт. Я еще не успела толком осознать причину беспокойства, как уже увидела ее: в том месте, где проезжая дорога сворачивала в нашу сторону, появилась ни на что не похожая архаичная фигура. Ветер словно подгонял закутанного в хламиду человека... Полы невиданной одежды развевались вокруг него. Мужчина, женщина? Еще не различить... Дальнейшее не оставляло сомнений: этот человек направляется сюда, и у него есть совершенно определенная цель. Он стремится к ней, словно руководимый чутьем, но это чутье высшего порядка... Он знает, где я, он меня ищет. Фигура двигалась неестественно быстро. Она в мгновенье ока одолела половину дороги, а в следующее уже была у наших ворот.

    Я метнулась в угол, что был между фронтальной стеной и простенком, и затихла под окнами. Детская надежда, что он не справится с воротами... Это было все так немыслимо и ужасно, что не могло быть правдой, но все-таки происходило со мной. Помощи было ждать неоткуда. Дощатая стенка не казалась непробиваемой защитой, но, может быть, он подумает, что никого нет дома, и уйдет?.. Я выдвинулась чуть-чуть из своего укрытия и тут же увидела такое, что прошило мой мозг безумной разящей молнией: чужое настороженное лицо прильнуло вплотную к стеклу. Он стоял уже в палисаднике и всматривался в глубину комнаты. Я отпрянула назад, сердце бешено колотилось. На долгие размышления не было времени. Опустилась на пол и проползла под окном, прижимаясь к стене дома. Я чувствовала это существо по ту сторону досок, из которых состояла стена, а его кошмарное лицо стояло у меня пред глазами: это был не мужчина и не женщина! Это не было человеком... Холодный пот стекал у меня струйкой по ложбинке на спине, по вискам и вдоль шеи, я была близка к обмороку. Мне стало ясно, что, если я его чувствую, он тоже чувствует меня. Он не поверит в пустой дом. В угловом окне, на фоне аккуратно сложенных дров, я увидела, как темная фигура огибает дом, а ткань его хламиды стелилась следом по ветру. Его голова была плотно обернута  коричневой тканью, но какие-то фалды отходили от висков к затылку, словно капюшон кобры. Я кинулась, прижимаясь к полу, в противоположный по диагонали угол, к платяному шкафу. Никакие разумные мысли не приходили в голову. Шкаф не мог меня спасти, и ничто не могло. Но я прижалась к нему боком, лежа спиной  на  прохладном полу, и мечтала исчезнуть отсюда... Вот-вот произойдет непоправимое. Существо направлялось к входной двери, и закрытая дверь ему не препятствие.

   И непоправимое случилось, но еще до того, как призрак проник в дом. Внутренний трепет прошел по всему моему существу. И тут же мое тело - так, как оно было, лежа - поднялось в воздух и застыло в этом положении в полуметре от пола. Еще одна молния пробила себе путь сквозь мой разум: так вот оно что! Я удерживала свое положение в воздухе без усилий, тело по-новому подчинялось мне. Можно было слегка подняться или опуститься. Вдруг стало все ясно. Белая вспышка собрала все концы  вместе и привела их в соответствие, но осознание потрясло меня. То, что заставило меня подняться с дивана, всматриваясь в пустынную улицу, было той же природы, что и этот тип, который рвется ко мне неизвестно из какой дали. Мы с ним одной масти. Он не ищет моей гибели, он ищет себе подобных... Но как жить теперь с этой правдой? Получается, я ничего о себе не знала?.. Кто я?.. Свалившийся груз открытия был так тяжел и удушлив, что я проснулась – вся в поту.

7.
  Будильник собирался вот-вот прозвонить, и я щелкнула ему по темени. Жизнь опять продолжалась. Включаем кофеварку, чистим зубы... Зубная щетка слегка дрожала в моих пальцах. Если эти сны не прекратятся, я чокнусь.
Укол номер четыре прошел отлично. Я даже хвастливо подумала, что быстро научилась этому страшному искусству. Свекровь что-то сказала, на слух нейтральное, я не расслышала, но переспрашивать не стала. Быстрей, времени уже нет. Закурила на открытой всем ветрам остановке, да еще изморось. Ну вот, день начался. Московские ноябрьские сумерки, когда раннее утро только вступает в город, имеют такую же въедливую силу, как хлорка. Травят все живое, а все живое выживает. Все равно ползет в свои ашаны или куда там еще.
   Переодеваться в туалете было очень неудобно, но куда деваться. И более высокооплачиваемый менеджерский состав вынужден был делать то же самое. За этим занятием я и застала там Лелю.
- Привет, я тебе звонила, - сказала она.
- Да, я поздно заметила... Весь вечер прошел в разговорах со свекровью. Наверно, ей страшно, вот и ищет, с кем бы поговорить.
- А тебе она зачем?
- Ну, мы же все давали клятву Гиппократа.
- Когда это? – опешила Леля.
- Ты чего так прямо реагируешь? – засмеялась я. - Я просто так, о человечности.
- Слушай сюда, - деловито сказала Леля и внимательно еще раз посмотрела на себя в зеркало.
- Да хороша уже, дай и мне причесаться.
- Поговорила вчера кое с кем из соседей. Это еще неточно, они мне перезвонят. Я на счет тебя.
- Да?
- Это хорошо, что ты давала клятву Гиппократа. Они поняли, что тебе надо срочно, и хотят сэкономить. У них есть бабка, ей  90 лет, больная, слепая, живет одна. Квартира в жутком виде, крыша во второй комнате протекла, и там сейчас коммунальщики что-то белят и латают. Кошмар, короче, но зато есть эта вторая комната. Ты можешь в нее вселиться и за это будешь приглядывать за бабкой.
Я не знала, радоваться или нет. Пожалуй, лучше радоваться. Все-таки, это решение.
- А как же я буду за ней приглядывать, если я работаю?
- В свободное от работы время. По квартире она еще как-то передвигается с палкой. Твоя задача – расчистить авгиевы конюшни и бдить за бабкой. Ей уже давно нужна помощь, но в гадюшник никого не подселишь, да и платить надо. Ты будешь для нее готовить, убирать, стирать, ходить в аптеку и быть сиделкой, если потребуется. Да, она слегка спятила.
- Час от часу...
- Зато с тебя не возьмут за проживание. – Леля усмехнулась. – И ничего не доплатят.
- А где эта квартира?
Леля вздохнула и взъерошила уже причесанные волосы:
- Вот тут самая главная фигня. У черта на рогах... Ладно, потом поговорим, на обеде! – и она выскочила первая в уже кем-то открываемую дверь.
- Спасибо, - сказала я вдогонку.

   Обедали мы вместе в ашановской столовой. Она была такая же конвейерная, как и все в этом месте. Леля делала все сразу: ела, крутила рыжей головой на все стороны, перебрасываясь словечками с незнакомыми мне девицами, флиртовала с менеджерами мужского пола и объясняла мне попутно детали моего «дела». У меня еще толком не было мнения. Однако я была рада тому, что появился вариант, а также тому, что наступил перерыв в труде:  интенсивность работы младшего персонала была каторжная.

 Переезжать ли мне к бабке? То, что соседи перезвонят и согласятся, было понятно. Они должны были уведомить старуху и спросить ее мнение. Какая бы бабка ни была спятившая, ей нужна помощь. Если сама не обрадуется, ее уговорят. Родственники уже ждут квартиру, не дождутся, когда она перейдет по наследству. А если она им там еще пожар устроит? Или наводнение... Только как я буду оттуда ездить сюда на работу? Метро ведь не круглосуточное.
- Я в любом случае перееду к старухе, - сказала я, - но получается, хвостик выдернула, клювик увяз. Я не смогу на этой работе остаться, они меня выпрут за опоздания.
Леля прекратила суету с флиртом и общением на стороне и посмотрела на меня.
- А может, нам удастся произвести тебя в менеджеры досрочно? Тогда сможешь передвигать начало рабочего дня.
- Это возможно?
- Посмотрим. Меня же взяли, - сказала Леля задумчиво.
- Сегодня Малыш придет для разговоров. Ну, и хоть с матерью повидается.
- Ой! Опять у тебя напряженный график.
- Да уж...
- Ладно, не бзди! – это была ее любимая формулировочка. И что интересно, действовала на меня, как мантра. От ее веселой дерзости легчало на душе, и страх отступал.
   И все-таки сердце ныло. Словно смертоносная комета, которая в фантастических фильмах обычно так впечатляюще летит к Земле, чтобы положить конец планете людей, эта встреча с Малышом приближала с собой и окончательную ясность между нами, гибельную для меня.

   После смены я поднялась на этаж повыше, даже не знаю, зачем. В нашем здании кроме «Ашана» располагались и другие фирмы - с непродовольственными товарами. Нет, я знаю, зачем,  только в этом не было смысла. А вдруг на двери какого-то магазина будет прилеплено объявление, что кого-то ищут? А я подойду, попрошусь, и меня возьмут... Но все равно чушь. Не хотелось бы расставаться с Лелькой, потому что она была «наш человек в Гаване», но если я буду работать в другой фирме с другим графиком, мы все равно едва ли будем видеться... И зачем мне искать тогда новую работу в этом районе, надо тогда уж начинать поиски в другом месте... Или лучше уехать из Москвы? Но с каким багажом? Нужен недавний стаж работы хоть пару лет и какие-то деньги.

   Здесь, над «Ашаном», словно заканчивалось проклятье убогости, и кончался «плач и скрежет зубов».  Красивые лощеные интерьеры. Кое-где уже развесили веселые новогодние гирлянды, что-то рано... Мне бы хотелось остаться тут, в этом слое мира...
   Никаких объявлений я не нашла. Надо было спускаться. Но я еще немного потянула время: нашла кафешку и купила себе кофе. Просто чтобы посидеть в другой обстановке. Кофе нужно не пить, а использовать в ароматерапии. Рука саднила, порезалась сегодня на работе. Списание испорченных товаров путем сортирования мусорной кучи в неотапливаемом подвале тоже входило теперь в мои служебные обязанности... Вот не зря у этого занятия один корень с сортиром, посмеялась я мысленно. А может быть, и хорошо, что надо что-то искать – пришла я , наконец, к позитивному выводу благодаря кофейному аромату. Свою теперешнюю работу я ненавидела. Даже не за то, что она была тяжелая, а за то, что она была убийственно дешевая. Всегда есть в жизни шанс для хищника, который вполне законно будет потрошить всякого, кто добровольно сдается на живодерню. Текучка в магазине среди пушечного мяса была невероятно высокая, но, наверно, вся система в целом  себя, тем не менее, окупала.
  Надо было покидать терапевтическое кафе, иначе пропущу время укола номер пять.

  Первое, что я заметила дома, – спящий на диване в гостиной Малыш. Как Робин Бобин Барабек, который скушал сорок человек, раскинулся он на диване горой спящей человеческой плоти. Я даже слегка опешила. Ведь во мне еще жила любовь к нему, но уже и поселилось отчуждение. Вот этот толстый тип, который спит после сторонних приключений,  – и есть моя Большая Любовь? Или не спит? Я подошла, чтобы поздороваться.
- А...Карлсончик... - промурлыкал он умильно, чуть раскрыв один глаз, и тут же захрапел.

Я остановилась, как вкопанная. Что это было сейчас? Голос, интонация, «Карлсончик», – все это из нашего домашнего языка, из нашего любовного арсенала. Мы же «Мылыш и Карлсон, в просторечии Карлсончик». Он что, забыл, что мы уже неделями говорим в другой тональности, что мы вообще больше не семья и не пара, и это он так решил? Это не он на меня орал по мобильному, чтобы я «убиралась в свой Мухосранск»? Я все не могла сдвинуться с места и всматривалась расширенными глазами в его рябое расслабленное во сне лицо. Словно какая-то программа коротко проигралась в нем сейчас, и механизм опять отключился. Не на ту кнопку случайно нажал, и прежнюю программу, видать, не всю еще стер. Разве так бывает? Мне захотелось догадаться до чего-то, чтобы выйти на свет. Он сумасшедший! И неужели я никогда-никогда этого не предчувствовала? Зачем же я привела себя в этот тупик?

8.
   Свекровь выглядела оживленной. Дождалась, что ее навестили.
- Маня, он останется сегодня ночевать.
- Угу.
Укол вышел неловкий. Из-за пораненной руки, из-за Карлсончика... Ну, что ж, не каждый раз, подумала я, а  на свекровь даже не посмотрела. Понесла ноги на кухню. Тело стало ватным, неуклюжим. Когда же это кончится? И мелькнула мысль: «Мне с ними не справиться».
   Малыш уже сидел на кухне за столом и казался бодрым, словно и не спал. Я вгляделась в его лицо. Может, он не со сна пробормотал словечки из своего бывшего набора, а сказал их осознанно... соскучился... передумал? Но лицо было чужим и враждебным.
- Что за деньги, ****ь, чего ты там добиваешься? – начал он громко и наступательно. Понятно. Свекровь уже просигнализировала днем. Из меня словно выкачали кровь, ничего, кроме отвращения к жизни, я не чувствовала.
- Ну... на обзаведение.  На жизнь.
- Ты матери судом угрожала?!
- Что значит, угрожала? На западе без суда даже не разводят.
- Да на Западе я бы никогда в жизни не женился! – рявкнул Малыш.
- Брак заканчивается, а жизнь продолжается...
- Да кого это должно интересовать?
- Тебя. Потому что ты организовал мою аварию. Часть меня умерла, а другая часть имеет право на компенсации для родственников умерших.
Малыш озверел и демонстрировал это так драматично, чтоб было видно и на галерке. Вытаращил глаза, набычил шею. Но «галерка» притихла в комнате для гостей. Жена шпиона настроила пеленгаторы на всю мощность... Я чувствовала ее приникший к нам интерес, однако на глаза она не показывалась. Да, неудачно я выбрала слова «имею право»...

   Мощный удар мужниного кулака вдруг обрушился на столешницу – трах!
- Я хочу спокойно жить в моей квартире! – далее мат-перемат. - Сваливай отсюда немедленно!
- Если бы ты был моим братом, то сам бы пошел бить морду такому свояку! – Эта реплика его немного озадачила, кто кому в ней приходился, но не сбила с курса:
-  Когда у тебя выходной?
- Завтра...
Я опять принялась в него вглядываться, потому что была ошарашена. Такое удивление всегда демонстрируют подстреленные жертвы в кадре любого уважающего себя приключенческого фильма. Они еще пару секунд обалдело таращатся на своих убийц, еще, бывает, вымолвят что-нибудь короткое и беспомощное... «Ты...», и потом валятся снопами на землю.
 - Ты... - пошла я по их дорожке, - ты дьявол... - Меня поразили его пустые ненавидящие глаза. Я в него всматривалась изо всех сил, а он меня не видел. Такие глаза могли бы принадлежать кому-угодно: чужому опасному человеку, вору-насильнику, который забрался ночью в дом... Глаза были пустые, хоть и темного окраса, но холодные, словно оловянные. У меня мороз прошел по коже.
Мою реплику он неожиданно воспринял как комплимент. Откинулся на спинке стула, машинально поправил толстовку и обнажил верхние зубы в постановочной усмешке.
- Я позвоню прорабу и организую на завтра твой переезд, –  сказал он. Этот прораб занимался под моим руководством нашей квартирой (и, наверняка, продолжит). Ну что ж, хоть знакомый...
- Но я еще не до конца договорилась с хозяевами...
- Вот и договорись! – взревел Малыш.
- Я возьму телевизор, стиралку и кушетку.
- Эй, тебе что там, не на чем спать, что ли, будет?!
- Да на чем можно спать у столетней бабки? Там, наверно, все сгнило. Я возьму кушетку, - повторила я твердо.
Но тут его внимание привлекла пустая бутылка из-под шампанского, что еще стояла под столом с вчерашнего дня. У бедняги случился припадок от злости. Он вскочил на ноги и замахал руками, как мельница.
- Это же моя бутылка! Мне же ее подарили по такому случаю! Это неуважение ко мне! Да тебя прибить за это мало!- Он угрожающе приблизился. Я встала со стула и попятилась к стене.
- Да я вообще ее пить не собирался!! – раздались раскаты грома. Барабек нависал надо мной.
- Ну, вот ты ее и не пил, - пискнула я. Было видно, как не слишком быстро доходила до него ирония сказанного, но зато потом лицо искривилось в гримасе и – трах! Кулачище впечатался в стену рядом с моей головой. Мне показалось, что у меня внутри зазвенел шкаф со стеклянной посудой. Я быстро обогнула чудовище со стороны руки, которая не била по стене, и отскочила в сторону выхода из гостиной. Что-то мне не нравились эти бомбы, что рвались все ближе и ближе... Может, быстренько выскочить из квартиры и к Лельке? А укол номер шесть? Свекровь, которая ничего не упустила из того, что происходило в гостиной, кажется, поняла ход моих мыслей. Неплотно прикрытая дверь в ее комнату открылась, и она позвала меня.
- Не хочу вам мешать, - отстраненным голосом сказала она, - но не могла бы ты сварить мне рисовую вермишель?
Да... когда он уйдет оттуда.

Остаток вечера все избегали друг друга. То есть мать и сын, конечно, нет, но наши две партии. Я лежала в спальне с книжкой, но не читала. Иногда мне даже казалось, что не дышала. Как-то так получалось, что у меня все болело, но словно эта боль была не в теле, то есть, это не какой-то орган, однако же я  чувствовала резкую невыносимую боль везде. Болело мое сознание. Или душа? Уснула я поздно, но спала без снов и проснулась по будильнику, чтобы сделать последний укол свекрови.
   Он прошел средне, но и не плохо. Полагаю, теперь я могу утверждать, что я делаю уколы, подумала я. Надеюсь, это мне не пригодится. И опять пошла спать. У всех середина недели, а у меня выходной. Я еще вчера созвонилась со всеми участниками последнего действия, прораб приедет к 12, бабка в курсе.

   С прорабом мы тепло поприветствовали друг друга. Это был нелегальный гастарбайтер из Абхазии. Очень ушлый и коммуникабельный рыжий человечек небольшого роста и недюжинной силы. Он приехал с помощником. Свекровь  не показывалась, но когда суета стала ей подозрительной, она вышла в коридор. Вместо трех договоренных  больших вещей (про кушетку – так и непонятно) вывозилось гораздо больше. Я прихватила еще полку, которая была мне не нужна, зато ее отсутствие портило вид в столовом эркере, собрала свои цветы в горшках (лучше их кому-нибудь подарю, а то с ними тут слишком уютно), взяла книжки и кучу кухонной мелочи, которая бы мне стоила целой зарплаты, ведь все это мне тоже понадобится: тарелки, кастрюли, сковородки, ножи, вилки, ложки. Ну, заодно еще небольшой шкаф и комод. Надо же мне куда-то сложить свои вещи. Потом подумала и взяла одну прикроватную тумбочку из спальни. Одна оставшаяся выглядела теперь глупо. И сняла постер, что висел над кроватью. Сама его выбирала, мне и достанется. Спальня перестала быть стильной. Вообще вся квартира стала напоминать челюсть, где там и сям не хватает зубов. Вид неаппетитный. У новой избранницы будет шанс показать собственный вкус.

   Свекровь прислонилась к притолоке в коридоре и тихо плакала. Я упаковала кота в переноску и подошла попрощаться.
- Не плачьте...- меня тронули ее слезы. У меня тоже стоял ком в горле. Я уже хотела ее обнять, когда она вдруг сказала:
- Бедный мой сыночек... Я плачу, потому что ему придется все это снова покупать.
- Ах, вы об этом беспокоитесь?! Да, горе-то какое! Вы знаете, сколько получает директор департамента на международном концерне? Думаю, в курсе. И как же вы можете теперь плакать из-за этих вещей? – она меня действительно удивила. О том, чтобы ее обнять, я уже не думала. Но все-таки надо было попрощаться.
- Что ж, - сказала я, - я желаю вам удачи...- И запнулась, потому что она утром успела мне сообщить, что сегодня же ее забирают в хоспис. Для нее начиналась финишная прямая.
- Я желаю вам удачи, в чем бы она ни заключалась. – Я не смогла произнести вслух, что желаю ей, чтобы последние дни прошли как можно безболезненней. Но, казалось, она поняла. Кивнула и сказала:
- Тебе тоже. Может быть, ты позвонишь?
- Позвоню.

   Бабкино логово поражало с первой секунды – запахом. Так пахнет, когда в метро подсядет бомж, и, как бы ни было плотно в вагоне, рядом с ним образуется немного пустого пространства. А потом поражало всем остальным... Но пока со мной были еще двое мужчин, которые нуждались в постоянных указаниях – куда что ставить, - я не могла толком сконцентрироваться на окружающей обстановке. Настроения и так не было, но упало ниже некуда при виде предстоящего объема работ: все ручки и все, за что хваталась старуха, были покрыты слоем жирной грязи, от одного вида которой мутило.
   Хозяйка приняла меня с доброжелательным любопытством. От звука ее голоса я вздрогнула: он был глубокий, отчетливый и совершенно вменяемый. Голос пожилого человека, не лишенного внутренней силы. Не ждешь такого от слепой 90-летней бабки, которая едва ходит с палочкой, держась за стенку.
- Как ты выглядишь? – спросила она меня.
- А что интересует?
- Ты высокая?
- Нет, скорее, маленькая, - я посмотрела на бабку. Она была выше меня.
- Толстая?
- Нет, худая, - сама бабка была грузная.
Она кивнула. Ее слепые глаза были открыты, но ничего не видели, это было сразу понятно. Странно разговаривать с таким человеком. Седые редкие волосы были давно немыты, но собраны в пучок.
- Ты красивая?
Я задумалась. Надо себя похвалить:
- Да ничего так, симпатичная.
Она опять кивнула:
 - Хорошо. Голос молодой. Ты молодая?
Я опять задумалась.
- Не знаю. Мне 39.
Бабка фыркнула:
- Молодая! Хорошо. Добро пожаловать. Я слышала, ты в сложной ситуации. Я тоже. Тебя муж бросил?
- Да.
- А мой умер. Но он приходит сюда часто.
Что-то ухнуло у меня в сознании. Вот тебе раз!
- А звать тебя как? – закончила допрос бабка.
- Маша.
- Это хорошо. Я тоже Маша. Всегда говорю внуку: найди себе Машу. Иры – такие сволочи! Взять хотя бы его вторую бабушку, Ирину Ивановну...
- Понятно.
   Суета продолжалась, коробки вносились, вещи громоздились. В моей комнате старая побитая мебель была покрыта пыльными газетами, на полу тоже лежали газеты, и было невероятно мусорно, словно в сарае нерадивого крестьянина. На потолке  у окна чернело большое, еще не заделанное пятно, из середины пятна капало, внизу под пятном стоял таз с водой, в котором мне сразу захотелось утопиться. Я пошла искать бабку:
- Так что там с крышей?
- Через неделю придут чинить.
- Через неделю?!
Я попросила мужчин собрать мне кушетку подальше от пятна на потолке. Когда они ушли, я сняла обувь, залезла на кушетку с ногами и почувствовала себя на спасительном бревне в открытом море. Матисий вспрыгнул ко мне, и я отряхнула ему лапы. Потом взяла мобильный и набрала SOS:
- Лель, ты дома сегодня? – там раздалось подозрительное пыхтение. - Ты чего там?
- Приходи, расскажу, - сказала Леля сдавленным голосом.
- Я  с ночевкой.
Хорошо, жду.

9.
Только я ступила за Лелькин порог, мне сразу полегчало. Здесь была нормальная налаженная человеческая жизнь. Леля уже приготовила кое-что на кухне, расставляла тарелки.
- Я не могу сегодня разгребать конюшни, мне нужно было уйти оттуда, - начала я было объяснять свой спонтанный визит, но заметила, что лицо у Лели опухло от слез.
- Что случилось-то?
 Она глотнула ртом воздух и, не глядя на меня, выдохнула:
- Владик меня бросил.
- Ох, ты! – сочувственно охнула я за ней эхом. - Какая-то волна идет и всех сбивает... – И протянула ей принесенную с собой бутылку вина.
Хотя Лелькина волна была в противофазе к моей. Владик был ее женатый любовник, который решил вдруг сконцентрироваться на жене, а любовницу бросить. У меня же было все наоборот. Ну, да хрен редьки не слаще.
- И зачем ты вообще с ним связалась? – сказала я, присаживаясь за стол. – Что нарезать?
- Вот тут хлеб и добавь помидоров в салат. Кроме салата ничего нет. Буду худеть... Ты вон какая красивая стала.
- Ты такой не станешь, у тебя не все так ужасно. А Владика переживешь. Он тебе сам сказал?
- Да, мы поговорили... Слушай, Машка, я ему говорю – ведь она тебя не любит, а он в пол смотрит, все равно решил вернуться.
- Но он уже много раз к ней возвращался, потом «практически съезжал», ошивался тут у тебя, потом снова назад... Ты погоди, он опять потом объявится.
- Нет, - невыразимо печальным голосом сказала Леля, - я плачу уже несколько часов, не могу остановиться. Мы никогда еще так не разговаривали, он никогда еще не был так решительно настроен. Мне просто хочется умереть.
- Мне тоже. Но мы же не умрем?
- Наверно, нет. Знаешь же эту фразу – что нас не убивает, делает нас сильнее? Хотя сейчас в это не верится...
- Да знаю... - меня вдруг раздражила эта фраза. - А ты не задумывалась, что иногда слова повторяют друг за другом до полного стирания смысла? Позитив любой ценой, вплоть до слабоумия. – Леля взглянула на меня удивленно:
- Почему?
- Ну, сначала эта фраза  кого-то поразила, потом, наверно, стали повторять, типа модное словцо, и вот уже сами не знаем, почему. Это часть нашей городской культуры. Как тост или кричалка на стадионе. Просто говорится по случаю. А на самом деле – представь себе что-то конкретное -  ты сидишь на каторге, она тебя не убивает... Происходит то одно, то другое. Это значит, что все, что тебя не убивает, что делает?..
- Что?
- Убивает тебя постепенно!
Лелька фыркнула.
- Если б это было не так, - продолжила я, - то старики были бы великолепны. Но что мы видим? Они прошли тяжелую, иногда опасную жизнь, она их не убила, но размочалила. И нервы у них не те, и мнительные, и здоровье не то. Так их жизнь долго не убивала, но отгрызала куски, а под конец все равно убьет.
- Ты чего это, Кошкина? – Леля даже перестала выставлять из холодильника закуску. Оказалось, что кроме салата еще много чего было.
- Свекровкины разговоры влияют. Задумываюсь надо всем. А где Рома? – спросила я про Лелькиного сына.
- Ушел к своей девушке.
- Хоть у них пока все хорошо.
- Да, ей повезло. Такого парня каждая бы с руками оторвала.
- Что ж мы-то не оторвали в свое время? Знаешь, что меня бесит? Когда была зеленой девкой, мне хватило инстинкта избежать Малыша, но все равно хромая кобыла меня к нему вывезла. Получается, что с возрастом я не стала умней, мудрей, нет, я вляпалась туда, куда раньше догадалась не вляпаться. Не только обстоятельства помогли нам тогда разминуться, обстоятельства можно побороть, но я этого не делала. Самосохранения было больше.
   Леля, наконец, перестала украшать стол и спросила деловито:
- Что пьем? Водку с апельсиновым соком или твое вино? И потом... что значит, вляпалась? Ты же знаешь, каждый может вляпаться в коровью лепешку.
- Как хочешь. У меня уже нет сил пить, если честно. Но все равно выпью.
- Давай водку с соком.
- Давай.
Леля разлила напитки.
- Ну, что? За то, чтобы нам это прожить и забыть!
Мы отхлебнули и стали накладывать себе салат на тарелки.
- Молодые девицы знают, что их еще ждет будущее, а ты просто «вляпалась» в ту надежду, какая была. Куда уже дальше дожидаться... Так и я Владика полюбила. Где мне брать нормальных свободных ровесников?
   Большой стеклянный стол на кухне празднично отсвечивал, мерцал маленький живой огонек в лампе, верхние светильники Леля погасила, но нам было светло из гостиной. Из-под дивана вышла голубых кровей кошка английской породы и запрыгнула на кресло. Я вспомнила Матисия, который сидел в настоящий момент у бабки на помоечке.
- Мы теперь с Матисием помоечные коты...
- Что, так плохо?
- Ужасно. Я начала было мыть уцелевший кафель в ванной комнате... Там на две трети бетонная стена осталась. Хотела принять душ после переезда...Кафель такой ядрено-грязный, просто так не отмоешь. Надавила губкой на плитку, а она взяла и отвалилась. И разлетелась в ванне. Бабка услышала, стала кричать мне, что я там делаю. Посмотрела, а другие плитки такие же, едва держатся, при этом грязнущие. Потом скажут, я им ванную разорила.
- Жуть, - согласилась Леля и пересказала подробно весь прощальный разговор с Владиком. Мы обсудили Владика, и я все-таки держалась своего мнения, что «помяни мое слово, это еще не конец». Но Леля не могла заглядывать сейчас в неопределенные дали, когда все опять может измениться, она переживала сейчас за все те ближайшие дни, которые пройдут без Владика. Потому что он был, а теперь вдруг сразу нет... Потом мы принялись за Малыша, и я рассказала, как последнее время он был чудовищно груб со мной и я плакала по углам, а потом брала себя в руки и пыталась с ним обсуждать нашу жизнь. Он говорил, что у него стресс на работе, поэтому нервный. До меня только теперь дошло, что он придумывал мне то одну, то другую вину и измывался надо мной лишь для того, чтобы я ушла сама и освободила его от необходимости объясняться со мной и выставлять на улицу. Он же сам мне это раньше рассказывал, мол, он джентльмен и предпочитает, чтобы женщина сама уходила.
- Как бы в психе покинула территорию, а он за ней следом вещички вышвырнул и дверь прикрыл, дело сделано, - был мой черед вытряхивать душу.
- Я себя чувствую оплеванной, – говорила я. - Под конец уже даже у меня раскрылись глаза, что нельзя же ни с того, ни с сего так оскорблять человека. Тогда я посмотрела в его мобильнике.
 Леля уже знала про этот «старый шпионский способ», на который я намекнула свекрови.
- Как ты думаешь, это все так и кончится? – вдруг спросила я.
- Что ты имеешь в виду?
Я затруднялась сформулировать свои мысли:
- Я хочу, чтоб его кто-нибудь застрелил!
- Опа! – Леля вытаращила глаза. - Да кто ж его застрелит?
- Ну хоть помечтать. Мне кажется, я бы могла...
- Кто бы говорил! – Леля уже оправилась от удивления. - Ты его квартиру собиралась разгромить на манер Маргариты, чего ж не попортила там все?
- Рука не поднялась... Непривычна к дебошам.
- А к убийствам привычна?
Я молчала. Свеча в коротенькой жестянке внутри стеклянной лампы догорала... Леля посмотрела на меня внимательно и спросила с любопытством:
- Что, правда, ты могла бы вот так пристрелить его? Давай возьмем условие, что это бы осталось тайной и тебе ничего не было за это?
- Могла бы.
- Да ну, не верю! – Леля встала и пошла за свечкой. Шелковый дорогой халат развевался вслед за ее движениями.
Я посмотрела на себя в отражение на столе. Оно было искаженным, неправдоподобным.
- И думаешь, тебе полегчало бы? – бросила она через плечо.
- Я так пытаюсь придать себе значительности. Что я тоже могу откусить голову, как откусили мне.
Леля вставила новую свечку в лампу и разлила остатки водки с апельсиновым соком.
- Бери оливки, пополам поделим... А если бы он к тебе решил вернуться, не простила бы? Что ты на меня так смотришь?
- Я даже не понимаю смысла этого «простила».
- А что тут не понять? – сказала Леля, которая уже много раз «прощала» своего «жено-любивого» друга.
- Я сейчас подумаю... Просто это «прощение» - опять из затертой колоды, из городских мифов... Принято пользоваться этим словом, чтобы слыть культурным духовным человеком. Нет никакого «прощения» как факта! Не бывает. Простить можно ребенка, потому что любовь к нему снисходительна и она «никогда не перестает». Это из Библии, там есть такое описание любви. А моя любовь к Малышу «перестает». Я добровольно ее слагаю и отказываюсь от нее.
- Какая ты заумная, Кошкина, бываешь, да всегда была такая. Ну ладно, продолжай. Я потом это обдумаю. Будем твое вино теперь пить?
- Будем.
- И что, будешь теперь  всю оставшуюся жизнь думать, как отомстить?
- Нет. Все само пройдет когда-нибудь.
- Опять ничего не понимаю!
- Когда событие потеряет свое значение, можно будет говорить о том, что я его «отпустила» - это еще один фантик из той же «духовной» подборки. Произойдет это не раньше, чем  я смогу снова найти себе то, что сейчас теряю: семью, поддержку, дом, быт. Про любовь не говорю, потому что я ее не теряю. Я от нее отказываюсь. Поэтому отсюда следует ответ на твой вопрос, взяла бы я его, если б он вернулся? Ответ: нет.
Леля слегка отвернула лицо и посмотрела на меня с этого ракурса.
- Ну да, соблазнительно, - согласилась я под ее взглядом. И все-таки я знаю, в результате это было бы – нет.
- Или я уже слишком выпила... Не догоняю. А что делаю я, когда беру Владика назад?
- Наверно, прощаешь.
- Ах! Все-таки есть это?!
- Для этого надо перевести его мысленно на положение шкодливого ребенка. Если тебе это удается и подходит, то флаг тебе в руки.
- Опять все опошлила! Да ну тебя к черту, наливай лучше.
- Он мне сказал, что только в России имело для него смысл жениться. На Западе не женился  бы.
- Почему?
- А ты подумай.
Леля задумалась, но глаза ее рыскали по кухне.
- Есть вещи, которые мне тоже не понятны, сколько ни думай... – продолжила я.
- Есть персики в банке из «Ашана»...
- Давай. Так вот... Я все думала над тем, кто такой Малыш.
- О, Господи, что тут думать! Где эта банка? – Леля рыскала в своих закромах. - Козел он.
- Он тот, кто он есть – хищник. Зазеваешься, он тебя сцапает. Не попал в поле зрения полиции или психиатров, потому что осторожен. Он орудует  на поле морали. Ну, по-мелкому может подкупить закон или обойти... Не режет овец насмерть, не наглеет, и все-таки он все равно, что волк.
- С тобой не соскучишься, - засмеялась Лелька. – Это говорит дева, которая сама собиралась взяться за пистолет.
- А что, по-твоему, делали с волками? Мы слышим про « отвечать добром на зло», и, кстати, ты знаешь, что это означает на практике? Я – нет. Можно ответить справедливостью. – Я сделала вид, что  дую на пистолет, выставив указательный палец, и мы заржали вместе.
- Так вот, я думаю, что он все равно что волк, но хуже.
- Нет? Опять другое?
- Он человек, Леля, пусть и очень странный. А значит, все, что он делает – результат его выбора. Его личного выбора. И он может огрести за это справедливость, если у кого-то хватит смелости.
- А справедливость – что такое? Это когда говорят, что кого-то настиг бумеранг?
Я поморщилась:
- Я тебе что, оракул? И бумеранг еще тут… Всю духовность перебрали. А вообще… - я задумалась. – Наверно, если вот так одному человеку хочется убить другого, но он не решается, - я весело посмотрела на Лелю, - тогда за него вступаются мировые силы, и тот, кого зря не убили, однажды ломает себе что-нибудь на ровном месте и – хлоп! Лежит тихо в больнице.
Леля смотрела на меня слегка отрешенно, но старалась хорошо фокусировать взгляд.
- Так, я думаю… - сказала она и щелкнула пальцами. – А почему он тихо лежит в больнице, а не тихо на кладбище? – Она едва сдерживалась, чтоб не прыснуть со смеха.
- Потому что существует еще и милосердие! – уже стоял хохот в комнате.
- И вот помяни ты тоже мое слово, - сказала Леля, - найдется и на него проруха. Он кого-то полюбит, а об него оботрут ноги,  как о ту тряпочку.
- С ним этого не произойдет.
- Почему ты так уверена?
- Потому что бумеранг работает не так. И не в его природе кого-то полюбить, ты еще не поняла? К тому же, - добавила я устало, – это будет уже совсем другая история. Мне-то что за дело, меня в ней не будет.
- А ты не просила его помочь тебе с работой, пока ты еще в этой истории?
- Я думаю, ты и сама догадаешься, какой был ответ.
Леля хмыкнула
- Да, ты знаешь, - она посмотрела на меня виновато, - я попробовала замолвить за тебя слово. Ничего не получается, не тот у меня вес.
- Ничего. Спасибо, что попробовала.
- И что теперь дальше?
- Давай уже посмотрим на все немного веселей. Я еще не знаю, какой план, но знаю установку. Спасаться – увлекательное занятие и такое же нескучное, как любовь. - И мы засмеялись снова вместе.
   Так прошел тот вечер, который дал мне передышку.


10.
Потом наступили другие дни, полные новых трудностей и новых бытовых впечатлений. Но я помнила, что надо позвонить свекрови, боялась ее потревожить, но и боялась опоздать. Я понятия не имела, чем может быть наполнена жизнь умирающей в хосписе и когда ей позвонить – лучше? Набрала ее номер через две недели. Мне ответил такой безжизненный голос, словно уже с того света. Она была так слаба и тиха, что я невольно поддержала пальцами мобильный.
- Спасибо, что позвонила... Как Матисий?
Меня удивил вопрос, словно ничто другое не могло ее интересовать, но я ответила:
- Он освоился у бабушки. С ним все хорошо.
 Бабка вскоре после моего вселения невзлюбила кота, Бог знает, по какой причине. Она уверяла, что, когда меня нет, он бьет ее, «словно мужик кулаком». Мечтала от него избавиться. Но я была начеку.
- А вы как?
- Спасибо... Я не могу больше говорить... - Мне показалось, что мобильный она уже не может держать, этот голос был, как нитевидный пульс. Так близко мне не приходилось слышать смерть.
- До свидания, - сказала я в замешательстве.
- Прощай. Спасибо за дружбу. Жалко, что поздно...
Это был наш последний разговор.

Через несколько дней, когда я лежала на кушетке и смотрела телевизор перед сном (когда я находилась дома, я старалась не сходить с кушетки, все еще не могла привыкнуть к бабкиной квартире, хотя уже сильно потрудилась на авгиевы конюшни), зазвонил мой мобильный. И достаточно мне было взглянуть, кто звонил, я поняла, в чем дело. Иначе бы он не позвонил. Это был Малыш, ему было плохо, и он искал того, кто ее помнил:
- Мне сообщили, сегодня мама умерла.
- Ох...
Мы помолчали, говорить нам было не о чем. Но это молчание мы посвятили ей. Прощаясь, я назвала Малыша его собственным именем.