Нескромный рассказ об эффективности и компетентнос

Нескромный рассказ об эффективности и компетентности.

Вопросы эти, я имею в виду вопросы эффективности и компетентности, начали интересовать меня ещё в раннем детстве. Уже тогда, будучи ещё в детском саду,
 я заметил, что не все дети, а лучше будет сказать люди, равны. Кто-то более проворен, кто-то более умён, а кое-то и более хитёр. Правда, в этом возрасте разница не столь велика, как позже, когда нас начали оценивать в баллах, создавая лютую ненависть к цифрам 1 и 2, и большую любовь к 4 и 5.  Разница в детсадовском возрасте выражалась лишь в том, что кто-то мог не падать с санок, катясь с горки, а кто-то нет.

Зато в сравнении со взрослыми эта разница казалась гигантской и почти непреодолимой. В память мне врезался момент, когда наша воспитательница, по сути молодая девушка, учила нас рисовать. На стол была поставлена маленькая детская табуретка, а на неё небольшая матрёшка - модель. Матрёшка была расписана в голубых тонах, с ярко-розовым румянцем на круглых щеках.

Воспитательница раздала всем примитивные акварельные краски, бумагу и карандаши, чтобы мы могли что-то изобразить. Это был мой первый в жизни урок. Родители, страстно желающие видеть своих детей великими, с детства дают им возможность играть с различными инструметами и материалами, чтобы в будущем они не боялись их использовать. Мои родители не были такими. Их больше занимала собственная карьера, и они считали, что нас с братом должны учить в детсаду и школе.

Поэтому материалы для рисования в тот раз впервые попали мне в руки, и я даже не знал, как их держать. Воспитательница сама тоже взяла лист бумаги и быстро изобразила на нём что-то. Когда она показала нам свой рисунок, я чуть не задохнулся от изумления. С листа обычного формата улыбалась та самая розовощёкая матрёшка в голубом платьице, что стояла наверху, выше уровня наших глаз. Это было похоже на какую-то невообразимую магию. Как такое, вообще, было возможно, восхищался я!

Воспитательница довольно улыбалась своим не менее розовощёким круглым личиком, ловя наши потоки восхищения. Я догадывался, что я был такой не один. Теперь мне, как и другим, предстояло повторить это немыслимое чудо и родить на чистом белом листе что-то похожее. Это было самой трудной на тот момент задачей, с которой я столкнулся в своей жизни. Надо было что-то делать, и я взял карандаш и для начала попытался повторить ту кривую, которую когда-то раньше задал резец умелого токаря, обрабатывающего заготовку для матрёшки на токарном станке.

Но тогда, в тот момент для меня не существовало никакого токаря, ни токарного станка, ни грубой заготовки. Высоко передо мной стояла почти живая кукла в нарядном платье, традиционно сложив руки на ярком переднике. Я уж не мечтал о румянце на её щеках - хотя бы ухватить этот общий абрис, контур, который, собственно и формировал характер матрёшки.

Напряженно зажав в правой руке карандаш, я осторожно опустил его на бумагу. Медленно-медленно повёл его, стараясь не отрывать грифель от белой поверхности, чтобы получалось аккуратно - так же, как у воспитательницы. Что-то похожее у меня получалось, но вот беда - я не смог привести эту линию в то же самое место, откуда я начинал. Получилось что-то несуразное и кривоватое. Я готов был расплакаться от досады.

Конечно, скорее всего, воспитательница хвалила всех, кто предпринял хоть какую-то попытку. Я этого не запомнил. Зато я вынес из этого совсем недетского испытания один, но важный для меня урок. Он состоял в следующем: надо вести линию карандашом по листу так, чтобы грифель не отсоединялся от бумаги. Тогда можно будет линией изобразить некий контур, который будет иметь сходство с реально изображаемым объектом.

Если бы я тогда знал, что в этот самый момент закладываю основы своей жизни! На первом своём уроке рисования я выработал свой собственный принцип! Я его создал сам, не услышал от воспитательницы, не подсмотрел у соседа. Пользуясь этим принципом, я впоследствии стал его тренировать. Я делал эти тренировки так упорно, что у меня в конце концов начало что-то получаться.

В школе, когда начались уроки рисования, я уже был во всеоружии. Я знал, что надо делать с карандашом - надо вести чёткую линию, не отрывая карандаш от бумаги. Получался контур, пятно, имеющее явное сходство с оригиналом. Так началось моё восхождение на олимп изобразительных искусств и дизайна. Этот урок в детском саду был одним из самых основополагающих в моей жизни.

Естественно, за столь отличительные рисунки - боже мой, нарисовано одной беспрерывной линией! - мне ставили пятёрки. И так продолжалось до самого конца, пока в школе ещё был этот предмет - рисование. Такой способностью рисовать, как у меня не обладал никто. Никому также не было вдомёк, что эта способность была мной тщательно натренировна.

Венцом моей тренировки подобного навыка был портрет Ленина, образы которого в моём детстве окружали нас со всех сторон. Ленин маленький и кудрявый, Ленин лысый с бородкой клинышком, Ленин в кепке, Ленин смотрящий вдаль и т. д. С замиранием сердца я выбрал себе образец. Это был "Ленин, смотрящий вдаль". Задача была далеко не из лёгких. В то время мы почему-то считали, что право изображать вождя мировой революции нужно заслужить, что с этой задачей может справиться только какой-нибудь член Союза Художников, а то и с каким-нибудь званием, типа Заслуженный...

По этой странной причине, придуманной мной самим, я чувствовал себя заранее неким преступником, грубо попирающим общепринятые нормы. Это ощущение привносило в мою тренировку особый трепет, холодок "под ложечкой".  Но задачу я считал посильной, хотя и очень высокой - требовалось портретное сходство, и не с кем попало, а с самим ЛЕНИНЫМ, идолом тогдашней эпохи.

Но отступать никогда не было в моих правилах. Я вёл непрерывную линию, не отрывая карандаша от бумаги снова и снова, раз за разом все более и более точно. Сколько попыток я тогда совершил, сказать было трудно. Бумаги у меня было много. Родители уже успели увидеть, что я делаю успехи на поприще рисования, и снабжали меня красками, альбомами и карандашами. Возможно, я испортил половину альбома, если не весь, выдирая неудачные варианты. Но в конце концов, я получил достаточно правдивый контур, имевший удовлетворительное сходство с лысым и бородатым вождём социалистического отечества.

Затем я долго намечал глаз вождя, чтобы он уместился на точное место и не портил уже достигнутый результат. Это удалось тоже не сразу, но удалось. Меня прошиб пот от моей ужасающей наглости - я почти нарисовал портрет Великого Вождя с его портретным сходством. Не узнать его на моем рисунке было невозможно. Я был удовлетворён. С заштриховкой рта, усов и интеллигентской бородки я справился на волне успеха от портретного сходства абриса.

Но самое большое удовлетворение я получил от того, что теперь мог нарисовать сколько угодно "смотрящих вдаль ленинов" . Моя правая рука от длительного повторения запомнила характер движения настолько, что могла повторять этот самый контур вождя почти без моего участия. Немного полюбовашись своей работой, я задумался над тем, куда теперь мне его пристроить. Я вполне серьёзно считал свой рисунок произведением искусства.

Я осторожно решился показать его своему однокласснику Валерке, тоже преуспевающему на ниве рисунка, хотя почти по всем остальным предметам он едва вытягивал тройки. Я зазвал его к себе домой, усадил на диван и торжественно преподнёс ему альбом для рисования с немногими оставшимися страницами. Валерка небрежно открыл его и вперился взглядом в портрет вождя мирового пролетариата. Он нелепо улыбнулся и не менее нелепо спросил, - "Что ты сам, что ли, его нарисовал?"

Этот вопрос впоследствии настолько часто сопровождал мои работы, что я потом к нему привык, но тогда ..., тогда я ответил, гордо оттопырив губы, - "Конечно, сам, кто же вместо меня нарисует?"  Мне было невдомёк, что Валерка намекал на моего старшего брата или на родителей, которые были оба партийными работниками ( сотрудниками аппарата Коммунистической партии Советского Союза, КПСС). Видимо, Валерка полагал, что они таким образом могли бы выразить свою партийную привязанность.

Тем не менее, мой ответ на его провокацию настолько вознёс меня самого в своих собственных глазах, что я почти оторвался от неровно-деревянного пола нашей хрущёвки. Тем временем, Валерка тщательно изучил мой рисунок с профессиональной дотошностью. Он сам имел задатки в этой области и, по сути, был моим единственным конкурентом в классе. Валерка удовлетворённо хмыкнул, подытожив свой незамысловатый анализ, - видимо, увидел что-то полезное для себя лично.

Вслух же он сказал что-то типа, "Ну, ты даёшь!", - желая скорее подтвердить мою наглость в выборе темы рисунка, чем мою технику. Мы ещё немного поболтали, и он ушёл. Долго ещё этот Ленин был моим ориентиром в рисовании. Я точно удостоверился для себя, что любой приём или навык можно оттренировать так, что это будет выглядеть как мастерство. И только сейчас я знаю, что это и есть на самом деле мастерство - оттренированный до совершенства навык.

Но тогда ..., тогда я пошел в студию изобразительного искусства при городском Детском Доме творчества, чтобы тренироваться совсем в другом деле - художественной обработке древесины. Наш преподаватель, сам учитель рисунка, не видел во мне какого-то особого дарования, и сказал как-то, что таланта к рисованию у меня нет, зато есть завидное упорство в достижении цели. Наблюдая, как рисуют его лучшие ученики, я  вынужден был с ним согласиться. Действительно, я не мог столь легко и элегантно выписывать те завитушки, которые они рисовали с необыкновенной лёгкостью и изяществом.

Этот преподаватель, хотя и не знал, что я могу на самом деле, тем не менее, дал направление моей неуёмной энергии, которую он и трактовал, как упорство. Он сказал мне, что настоящего художника из меня не получится, а вот для сферы архитектуры или модного тогда необыкновенно дизайна мои навыки подойдут в самый раз. С его лёгкой руки я и намерился поступить в архитектурный институт в Свердловске, где к тому времени была кафедра промышленного искусства (дизайна).

После завршения учёбы я сделал карьеру дизайнера в сфере городской среды и дослужился до должности Главного Художника областного города, после чего стал терять интерес к этой деятельности. Теперь я свободный художник и делаю творческие работы в самых разных областях, включая литературу. Но весь этот путь, длиною почти в целую жизнь, я прошел только благодаря моему первому уроку рисования, полученному в детском саду, когда я САМ придумал и решил, КАК мне надо нарисовать свою первую модель. Собственно говоря, в этом и состояло практически всё моё обучение рисованию. Все остальные навыки просто наложились на тот незабываемый случай.

Реальное наше обучение чему бы то ни было часто происходит совершенно незаметно, совсем не там, где, казалось бы, оно должно проходить. Мы учимся столь многому у своих родителей, что не будет преувеличением сказать, что именно они закладывают самую фундаментальную базу всего нашего образования. Они учат нас родному языку - основе всего дальнейшего обучения, - ведь мы начинаем говорить, повторяя то, что говорят они. А впоследствии осваиваем все остальные школьные предметы и премудрости жизни, используя родной язык. Они учат нас рациональности поведения, моральным нормам, всему на свете, с чем нам приходится сталкиваться в жизни. Учат нас своим собственным примером, совершенно не замечая этого, впрочем, как не замечаем этого и мы.

Наряду с совершенно удивительными вещами они могут научить нас и абсолютно ненужным. В моей памяти такие случаи давно уже превратились в поучительные анекдоты, и я просто не могу их не рассказать. В детстве родители для нас часто становятся равны богам, если не выше, и всё, что они изрекают, становится истиной в последней инстанции, не подлежащей обсуждению или сомнению. Такое прямое проникновение их представлений о жизни во внутренний мир детей настолько сильно, что становится притчей во языцех.

Когда-то, уже в процессе своей карьеры городского дизайнера, я жил в семье своей бывшей жены. Время было трудное. По решению моей супруги мы поселились в квартире её отца в областном городе центральной России. Его название не имеет значения для сути рассказа. Мы жили всемером в трёхкомнатной квартирке. Мы с двумя детьми, отец жены, её младший брат и её бабушка, мать её отца. Получалась такая жизнь с трудом, но получалась.

Я был, что называется, "в приймаках", то есть зятем в семье жены. Одной из моих домашних обязанностей было приносить из гаража, где было устроено небольшое овощехранилище, заготовленные на зиму картошку, морковку, капусту и т.д. Это сейчас можно в любой момент купить любые овощи и фрукты, а тогда наши родители, а тем более их родители, наши дедушки и бабушки были "научены" войной и всегда заботились о заготовке овощей впрок, на зиму.

Так делали и их родители, и родители их родителей и т.д., короче, так все делали всегда раньше, и это было неоспоримой истиной для них, а значит и для всех остальных. Это было почти святым законом выживания, совершенно недопустимым для подвергания сомнению. Итак, я раз, а то и два в неделю надевал рабочую одежду и шёл в гараж, где спускался в яму под полом гаража и набирал сумку овощей из ящиков, которые стояли рядами на стеллажах.

Я, конечно, чувствовал себя полезным - все-таки учавствовал в жизни группы, вносил свой скромный еженедельный вклад в жизнь большой семьи. Перед тем, как идти в гараж, я получал напутствие от старейшего члена семьи - бабушки. Напутствие такого рода, - " Ты бери картошку-то ту, что похуже - хорошая-то до весны долежит". Смел ли я ослушаться или хотя бы поразмыслить над этим? Нет, конечно. Я отлично справлялся с заданием - приносил домой из гаража 5-6 кг полугнилой картошки, специально отобранной мной из ящиков.

Казалось, все были довольны, правда картошки этой хватало ненадолго - все же почти половину приходилось выбрасывать. Я с нетерпением ждал, когда настанет весна, и к свежей зелени на деревцах, пению птиц добавится и та самая хорошая картошечка, которая, по идее, должна была бы долежать до самой весны и радовать нас своим крепеньким коричневым бочком и нежным вкусом.

Но, увы, хилые надежды мои не оправдывались, и в самые тёплые майские дни приходилось посвящать выходные тому, чтобы освободить ящики от проросшей длинными плетями картофельной дряблости вперемешку с окончательно сгнивающими катышами. Так и продолжалось год за годом: я постоянно таскал домой подгнивающую картошку, которой мы и питались, а весной освобождал ёмкости от проросших картофелин и полной гнили. Осенью же ящики заполнялись картошкой нового урожая, чтобы достичь той самой подгнивающей кондиции, которая бы позволила отобрать её для употребления в пищу. Народная мудрость, передаваемая из поколения в поколение, не подлежащая какой бы то ни было критике или пересмотру, работала на ура, превращая народное добро в гниль.

Другой, не менее анекдотичный случай произошел с братом одной нашей очень хорошей знакомой. Она рассказала мне его, чтобы проиллюстировать подобное " обучение", которое её брат получил от их папы. Дело бы на этапе "развитого социализма". Папа нашей знакомой со своим сыном, её братом, строили на заказ кому-то из знакомых сарай в деревне. Тогда это был основной способ строительства подобных сооружений.

Сын заметил, что при монтаже конструкций папа не использует уровень или отвес для проверки горизонтальности и вертикальности, из-за чего собранная конструкция не отличалась особым французским изяществом. Слегка недовольный таким результатом, сын спросил у своего отца, - "Папа, а почему мы так неточно и неаккуратно строим?" На что папа ответил ничтоже сумнящеся, - "Зачем же нам стараться, сынок? Не для себя же строим!" Была в его ответе некая сермяжная мужицкая правда, которая часто подкупает своей отчаянной простотой, граничащей с непосредственной наивностью.

Так же, как и я в своём случае, он не осмелился подвергнуть какой бы то ни было критике эту мысль, принял ее за самоё правда. Однако на следующий раз мудрый папа блеснул своей уверенностью так, что поверг бедного юношу в крайнее недоумение. На этот раз они трудились на стройке своего собственного сарая, на купленном ими в небольшом уральском селе участке с домом.

Как нетрудно догадаться, история повторилась. Они снова не использовали необходимые инструменты и навыки, чтобы сарай был ново-идеальным. Озадаченный происходящим, любопытный отрок поинтересовался, - "Папа, а почему мы так строим, не стараемся, все как-то криво-косо". На что также получил вовремя, приводящий в искреннее изумление, ответ, - " А зачем стараться, сынок, - для себя же строим!" Стоит только догадываться, какой эффект этот ответ произвел на сына - ведь всё, что говорили ему родители должно было оставаться свято-неприкосновенным.

Можно было бы смело перенести эти события и на дальнейшее обучение. Я имею в виду, что получением каких-то знаний от  родителей наше обучение не заканчивается. Мы учимся в школе, колледже, институте, универститете, курсах повышения квалификации, бизнес школах и т. д. Мы думаем, что люди, взявшие на себя смелость нас обучать, в чём-то подобны нашим родителям - ведь часто мы узнаём от них что-либо впервые. Мы думаем, что всё, что они нам вещают - истина в последней инстанции, ведь они имеют ОПЫТ, ЗВАНИЯ, ПОЛОЖЕНИЕ. Относительно слова ЗНАНИЯ, к сожалению, такое утверждение сделать сложно.

Они сами почерпнули свои знания от таких же, как они, или же от своих родителей. Часто на этом пути "почёрпывания", ЗНАНИЯ были искажены до неузнаваемости, и такие "знания" совсем не ЗНАНИЯ, и их не стоит усваивать. Что же делать, спросите вы? Один из двух великих вопросов русской интеллигенции. Ответа на этот вопрос можно было бы дать два.

Первый - добывайте свои ЗНАНИЯ сами, ставя опыты, эксперименты и делая собственные правильные выводы. Именно так, а ни в коем случае не наоборот, как принято сейчас в учебных заведениях: сначала студентам дают какую-нибудь теорию, а потом дают какое-нибудь задание сделать что-то, что должно подтвердить, что предыдущая теория была правильной. Таким образом не узнать ничего нового.

Недаром настоящие учёные так не поступают. Они делают сначала лишь ПРЕДПОЛОЖЕНИЕ о чём-либо, отличающееся от того, что они уже знают, потом ставят опыты и эксперименты, чтобы посмотреть, подтвердит или опровергнет практика их предположеие. Вот это настоящее обучение! Но к большому сожалению, убедившись на практике, что их предположение было верным, они делают огромную ошибку, полагая, что так будет всегда, и начинают учить других тому, что их оправдавшиеся предположения - истина в последней инстанции.

Представьте себе, что если бы даже в первом классе детям говорили что-то, типа этого, - "Давайте сделаем предположение, что 2 + 2 , возможно, = 4. И проверим на практике, справедливо ли это предположение?" Я думаю, образование в корне бы изменилось, а из школ выходили бы настоящие учёные. И не важно, где бы впоследствии работал этот учёный - в испытательной лаборатории или на рынке. Он бы знал, что только его личный опыт превратит его предположения ( или предположения других людей, которые он узнал) в его собственное ЗНАНИЕ.

А вся система преподавания превратилась бы из системы Управления-головами-и-наказания-за-непослушание, в систему обучения тому, КАК можно по-настоящему изучить что-либо. Не ЧТО надо изучать, а КАК это делать. На мой взгляд, только так можно было бы добиться компетентности и эффективности.

Второй вариант ответа на великий вопрос русской интеллигенции заключается в следующем. Чтобы сэкономить время для создания предположений, можно воспользоваться изучением готовых предположений, которые делались когда-то основателями интересующих вас наук или областей знаний. То есть, если уж вы изучаете что-то, изучать следует первоисточник вкупе с тем путем, которым он прошёл, чтобы прийти к своим окончательным выводам. Только так и можно сэкономить время на свое обучение.

Это значит, что если уж вы заинтересовались механикой, вам стоит заняться изучением трудов сэра Исаака Ньютона в оригинале, вкупе с его биографией и опытами, которые он ставил. Вполне вероятно, что результатом ваших усилий по изучению механики станет открытие совершенно нового способа передвижения, например, с использованием антигравитации или же чего-нибудь ещё. Это и будет означать НАСТОЯЩЕЕ обучение механике. То же, что происходит сейчас в громадном количестве учебных заведений по всему миру приводит к тому, что идеи сэра Исаака Ньютона до сих пор являются истиной в последней инстанции, запрещённые для какой бы то ни было критики или пересмотра.

Я до сих пор несколько наивно, но вполне искренне надеюсь, что когда-нибудь так и будет. Будет тогда, когда мы все перестанем думать, что всё, что нам дано, дано нам свыше кем-то, кто абсолютно безупречен. И не особенно важно, как мы его называем: Бог, отец, учитель или начальник. Надеюсь, я как следует напугал вас своими предположениями.