Кукловод

Пролог.
Мало кто сейчас помнит о кровавых и тяжелых событиях 1947-1977 годов. Во время первой даты великий правитель Поликарп совсем забыл расу хемулей. Туго пришлось последним. Однако в запертых комнатах и подвалах готовились один за другим планы мятежа. Не все попытки были предприняты, и не все из предпринятых оказались удачными. В 1977 году Поликарп не выдержал многочисленных мятежей и актов насилия (ополчений) и отрекся. Многие хемули при Поликарпе, когда тот не следил за ними, успели «пробиться в дамки». Однако Поликарпу нашлась замена – семейство добропорядочных Вайткетов, а это значит, что планам политических паразитов скоро будет положен конец. Смогут ли они свергнуть Вайткетов и снова низринуть Финляндию во тьму, или у государства найдется защитник? Никто не знает.
Вместо предисловия…
Она живет на окраине поселка «Дубки». Ее семейное положение «не замужем». Хемулей она презирает и даже старожилы поселка не помнят, что бы она попросила у хемуля хлеба. Она любит одиночество, из-за чего переживает непонимание со стороны других, более общительных и открытых, филифьонок. В то время как другие филифьонки синим автомобилем отправляются на закрутку или же покупают билеты в развлекательный сарай на всю компанию включая их семьи, она сидит где-нибудь у себя дома или в сарае и наслаждается своим неприкосновенным одиночеством. Одиночество, ее пожизненное увлечение и страсть, пропитывает ее, ее дом и друзей, как студеная вода губку под краном. Филифьонка любит его.
Кроме того, в увлечениях она тоже не совпадает с обыкновенными филифьонками. В то время как другие листают глянцевые журналы в поисках репортажа из Парижа, развязно развалившись на шезлонгах в летний день, она сидит у себя дома в компании филифьоникса и баночки розового фьони от мордоты, окруженная мерцающей аурой одиночества. Филифьонка предпочитала свой дом, свои вещи, свое искусство своим друзьям и семье. Возможно, именно поэтому она уехала в дальнее село, прозванное «Селом Безысходности», не взяв туда никого из семьи и узкого круга своих друзей, зато взяв все свои вещи. Она. Филифьонка. По имени. Гильда…

Глава первая. Записка.
1.
- Вообще-то, - сказала филифьонка легкомысленно, - Я считаю, что со свадьбой моего двоюродного дядюшки по маминой линии идея не лучшая.
Одной лапой она потянулась к стене, окрашенной в перламутровый кремовый цвет, и сняла оттуда одноразовую новенькую фьонку, наполненную блестящей розовой массой, и откупорила сосуд. Чарующий аромат спелой вишни залил нежно освещенную слабой зарей кухню.
Кухня филифьонки располагалась на втором этаже, недалеко от веранды – ведь, как считала сама филифьонка (любящая готовить, а особенно – есть), таскать горы еды по крутым скрипучим лестницам туда и обратно – занятие отнюдь не женственное, а раз филифьонка относится к прекрасным представительницам слабого пола, то с этим нужно бороться. А на чьи же плечи положить борьбу с суровой природной стихией, как не филифьонке. Да бросьте уж, пожалуйста, пререкаться. Конечно, ей.
Солнце встало, освещая долину. Его живительные лучи разлились по самым дальним ее краям, и каждый лучик проник в огрубевшее от гнетущей повседневности сердце наслаждающейся пряным, свежим ароматом вишни филифьонкой, купающейся в солнечных лучах и с наслаждением ловя их телом.
- Хотя кому как! – резонно заметила фили через некоторое время. – Да ладно! – махнула она лапой. – Лучше уж фьони покушать!
И филифьонка подошла к холодильнику. Отсюда она вытащила небольшую полупрозрачную ложечку розового цвета, и с аппетитом запустила ее в недра одноразовой пластиковой фьонки. Облизнувшись во всю морду, фили набрала в ложечку фьони – о, с горкой! – и запихнула в рот. Наслаждение потрясающим вишневым миром разлилась по всему телу филифьонки.
Неожиданно над головой радостной проплыл призрачный силуэт хмурой филифьонки белого цвета, с длинными персиково-розовыми волосами и голубыми глазами. Одета она была, как ни странно, в длинное ярко-голубое платье до земли, щедро посыпанное блестками.
- Я ведь тебе всегда говорила, Филька! Это никогда к добру не приведет…
Филифьонка сердито посмотрела на призрачный силуэт и сказала:
- Да кто ты вообще такая, что бы мне перечить и указывать!
И тихо, но ядовито добавила:
- Фьонка…
- Ты мне, пожалуйста, не груби, - погрозил пальцем силуэт. – И изволь довести до своего сознания: я – твой внутренний ангел, и всегда буду давать тебе хорошие советы.
Только тут филифьонка заметила, что за спиной странной филифьонки покачиваются и мерцают в воздухе пара полупрозрачных нежных крылышек.
- Бр-р-р! – отряхнулась филифьонка. – Привидится же такое.
Она мельком глянула на потолок – никакого крылатого ангела там не было. Филифьонка вздохнула, пожала плечами и вышла из комнаты, продолжая уплетать свой фьони, и не обращая внимания на то, что за окном уже хозяйничало утро…
Через полчаса филифьонка снова вернулась на кухню и запустила опустевшую фьонку прямиком под стол. А затем она просунула лапы в холодильник, и, пошарив там, вытащила новую пластиковую фьонку, заполненную хрустально-шелковистым фьони ярко-голубого, словно небо, цвета. Филифьонка запустила ложку внутрь и разом съела половину фьонки.
Неизвестно, как долго продолжалась бы ее утренняя эйфория, если бы не… пошел столь внезапно дождь. И причем не простой дождь, нет-нет. А самый настоящий во всех отношениях ливень!
Филифьонка босиком вышла на улицу. Ее не пугали ни раскаты грома, ни упавшее неподалеку сгоревшее дерево. Ее туманный взгляд был устремлен в небо… Филифьонка просто стояла и слушала музыку природы, симфонию горных ущелий и океанских впадин, ароматов цветов в благоухающем поле и запаха мокрого дерева. Стоял вкусный запах мокрой земли и влаги – запах летний свежестью. Хотелось дышать в полную грудь – и филифьонка дышала.
Очнулась она только тогда, когда обнаружила, что стоит босиком по колено в воде, посреди огромной глубокой лужи мутного цвета, мокрые волосы прилипли к телу и не хуже снега холодили шею, а в подоле платья, который филифьонка неизвестно почему держала приподнятым, было так мокро, как никогда. Слив воду из подола платья в лужу, филифьонка медленно отправилась в дом.

А все-таки прогулки под дождем вряд ли в пользу филифьонкам. Я, конечно, имею в виду не духовную пользу – это ведь так чудесно, стоять посреди дождя, как посреди своеобразной борьбы стихий, и осознавать, что ты, возможно, единственная, кто не проявил ни капли трусости и решился ступить на поле брани. А ведь многие другие, наверное, сидят дома и смотрят в окно, попивая при этом такой заманчивый горячий филифьоникс…
Конечно, в прогулке под дождем духовной пользы не занимать!..
Но если говорить о физической?
Филифьонка сидела дома, накрывшись любимым одеялом из изумрудно-зеленого фетра, в войлочных тапках и вязаных носках цвета моря после грозы, пила подмороженный филифьоникс, разогретый почти до испарения, и с тоской смотрела на улицу.
За окном бушевала настоящая война. Вспышки орудий то и дело озаряли горизонт, гремели взрывы, и на невинную голубую планету проливались литры воды.
По крыше стучали пули, и филифьонка, натянув одеяло на уши, наслаждалась звуками природы.
- Грех так говорить, - сказала филифьонка. – Но ведь и в мордоте есть свои преимущества!
Филифьонка страдала нехваткой фьони уже пятый год, но за все это время ей принесли лишь одну захудалую посылку с… шампунем! Оказывается, посылки даже перепутали в министерстве сохранения здоровье, и несчастной филифьонке осталось довольствоваться лишь шампунем (который кончился на позапрошлой неделе), мордотой и собственным одиночеством.
Филифьонка решила принять горячую ванну, но вода, стоило только наполнить половину, очень некстати кончилась.
- Воду отключили, - вслух решила филифьонка. – Нет, жизнь на даче – не дело, пора бы потихоньку перебираться в город. Тем более что, похоже, начинается сезон проливных дождей, – филифьона оценивающе посмотрела в окно на разбухшие, залитые грядки, - Для растений это, быть может, и хорошо, но не для меня! В холодном доме без отопления, да еще и под дождем, промерзнет любой, это уж точно.
Так филифьонка еще пару часов провела у окна, после чего бросила беглый взгляд на часы:
- Эх, как медленно время-то ползет. Особенно оно замедляется после дня Хемульства.
День Хемульства (а именно – сезон волшебных ночей) закончился еще две недели назад, и филифьонка выиграла в лотерею весьма ценные подарки: это был красивый ларчик для книг, бутылка вишневого филифьоникса и гордость хемуля в кожаной сумке. Правда, еще филифьонка выиграла красивый красный камушек и отличный финский нож, но камушек она обменяла в кафе на пятьдесят билетиков, а нож – на сто пятьдесят восемь. Поэтому эти выигрыши не считаются.
Филифьонка глубоко вздохнула. Билетики-то она оставила в мешке, надетыми на кол в саду. Когда она выглянула в окно еще раз, то первое, что она увидела – был неспешно пролетающий на прозрачных крыльях ветра мешок. Будь филифьонка суеверной, она бы непременно решила, что билеты были унесены в дар богам, но, не будучи таковой, филифьонка рассердилась еще больше.
Она поняла, что вещи, которые были позавчера переданы в чужие лапы, переданы были впустую.
Подперев щеку лапой, филифьонка задумалась о жизни. И крепко задумалась. Думала филифьонка о жизни и мысленно искала ее смысл. Быть может, смысла жизни вообще не существует? Быть может, мы все – это игрушки, с которыми можно делать все, что тебе заблагорассудится. Можно делать одну игрушку богатой, а другую бедной. Можно посылать одной игрушки искристые волны радости и счастья, а другую обделять. Можно организовать райскую жизнь одной игрушки и отправить в самую настоящую бездну горя и отчаяния другую. Все эти мудрые, хоть и не очень веселые мысли снизошли на несчастную филифьонку так внезапно, что она просто не успела осознать весь их разрушительный смыл. Филифьонка просто поняла жизнь. Она стала мудрой, умной и спокойной (и, быть может, слегка меланхоличной) филифьонкой. Однако все это произошло так быстро, что филифьонка наша не ощутила ничего, кроме сильного удара по голове. Удар оказался весьма и весьма тяжелым, голова филифьонки загудела и стала тяжелой и чужой, как камень. И совершенно раздосадованная мокрая филифьонка медленно побрела в спальню.
2.
Спальня была завалена произведениями искусства. Избыток предметов роскоши медленно переходил в уродство безвкусия. На тумбочке лежала фильковая книга. Фильковая книга была прекрасна! Картинки, которые в ней помещались, были разбиты по разделам, и каждый раздел можно было найти в оглавлении. Особенно филифьонке нравился раздел «Рейнбоу Деш». Там помещались яркие, сочные, перламутровые картинки с любимой филифьонкиной пони. К примеру, на одной было изображено пропитанное свежестью и лучами летнего солнца голубое небо, по которому пролетали две пони в пилотских очках – сама Рейнбоу Деш и ее подруга Флаттершай. Другая картинка изображала яркую и переливающуюся толпу маленьких пони, которые стояли и смотрели на ярко-синее небо, с которого на землю и на пони сыпался целый дождь разноцветных светящихся звезд. Сверху имелось фото филифьонки в ярком радужном парике и красивой голубой кофте. Кроме того, картинки умели двигаться! Пони моргали, летали, а звезды сыпались с неба. Это была поистине волшебная книга, и филифьонка купила ее недавно во дворце у Поликарпа* на полуночном аукционе. В шкафу висел клоунский костюм, искусно выполненный из сверкающего атласа. Когда-то в годы своей бурной молодости филифьонка мечтала стать клоунессой, однако вся дальнейшая жизнь отбила у нее мечту, и единственным памятником о давнишнем заветном желании, которое так и не исполнилось, служил костюм. Он был сшит из разных кусков ткани. К примеру, одна половина туники была зеленой, а другая – желтой. Рукав от желтой половины был зеленым, а от зеленой – синим. Левая штанина поражала тем, что была ярко-ярко-красная, а ее сестра – ярко-ярко-синей. Пуговицами служили бирюзовые мохнатые шарики. По краю туники шли такие же, только разноцветные и перламутровые. Весь костюм играл невероятным обилием блесток, пышных лент и атласа, а по узким, на хрупкое женское тело, плечам, стелился покров яркой ткани, восходящей в крылья, шитые из мириадов разноцветных пластинок, расписанных акварелью узора, что невольно складывался под кистью памяти в образы давно ушедших лиц, чью память хранит лишь сердце… и перламутровые миниатюры затейливого орнамента на богатом, флуоресцентном холсте феерии материй.
Сей же шкаф хранил большую, в полный рост куклу-филифьонку из папье-маше – французский манекен. У манекена были ярко-голубые сверкающие локоны и большие карие глаза. Кукла стояла одетая в яркий красно-желто-синий топ с драгоценным камнем на груди; ярко-голубую сияющую юбку с фиолетовыми бусинами и ярко-розовыми переливчатыми узорами; в такую же куртку, отделанную тончайшими белоснежными кружевами; на лапах новые фиолетовые туфли с бордовыми завязками; золотой пояс; дорогие украшения; и что самое удивительное – в лапе отливающий голубизной на солнце меч. Все сияло и переливалось блестками и драгоценностями в отблесках розовой зари рассвета. На столе лежала стопка журналов, самым верхним из которых была «Астрология». Обложка у журнала была ярко-голубая, в некоторых местах синеватая, в других же светло-голубая, почти белесая, все переливалось серебристыми звездочками, по краям торчали белые сверкающие лапы елок. А из глубины всего этого великолепия галопом выбегала призрачная белоснежная лошадь.
Филифьонка прошлась через всю комнату, широким жестом скинула яркий атлас с кровати и легла на прохладную белую простыню. День сегодня явно не задался, это филифьонка решила еще вернувшись с дождливой прогулки. Голова болела, очень хотелось есть и вообще нужно было принять лекарства для профилактики от мордоты, но вставать с постели филифьонке не хотелось. Ее лапы были тяжелыми и затекшими.
- Наверное, я заболела-таки мордотой, - сказала филифьонка и, тяжело вздохнув, погрузилась в сон. Но сон этот был не сладкий и пушистый, а беспокойный, чуткий и прерывистый. Филифьонка постоянно ворочалась, дергалась и даже плакала навзрыд.
И когда филифьонка проснулась, ее глаза были совершенно красными, а настроение – совершенно черным. Как известно, лучшее лекарство от продолжительной головной боли есть прогулка по свежим улицам. И филифьонка оделась, стоя перед зеркалом на двери платяного шкафа в гостиной. Одевшись, филифьонка увидела в зеркале себя. В ярко-розовой сверкающей футболке с мило нарисованной морской звездой на груди; в джинсовом жилете золотистого цвета; на ногах были надеты черные резиновые сапоги до колена; лапы скрывали брюки нежно-бордового цвета. Поцеловав зеркало и поправив локоны, и, конечно же, не забыв взять зонт, филифьонка вышла на улицу.

Из ярко-голубого сверкающего тумана, волшебным облаком обволакивающего окрестности, по пологому горному склону, покрытому песочком, медленно, неторопливо поднималась филифьонка. Шелестели листья деревьев. Она гордо выплывала из синевы, словно из моря.
Поднявшись на достаточную высоту, филифьонка встала на площадку. Это была заметно поросшая мхом земля. Разноцветные облака тумана заволакивали землю. Филифьонка стояла между ярко-голубым и кристально-розовым.
С реки поднималась влага. Прохладный ветерок развивал волосы филифьонки.
Река снизу, покрываясь блестками и искорками, плавно держала путь на восток. По краям река заросла камышом. В камыше сидели, распушив перья, утки. Они вели важную беседу.
По зеленовато-серебристой, как драгоценный камень, речной глади плыли утка с утятами.
Филифьонка стала к реке спиной и посмотрела на горную высь. Скала, большая, черная, блестящая шпиля неведомого замка, смотрела строго вверх. Солнце играло на ней круглыми золотыми бликами. От вида высоты у филифьонки захватило дух. Ее волосы развивались, а глаза слепило яркое солнце.
Филифьонка стала спускаться по горам вниз. Здесь было хорошо. Туман начал рассеиваться.
Изумрудно зеленая высокая трава и великое множество разноцветных, сверкающих цветов самых разнообразных оттенков, видов, форм и размеров – вот что увидела филифьонка. На больших изумрудных листьях сверкали хрустальные капельки росы.
Филифьонка начала входить в лес.
Деревья шелестели листьями, благоухали цветы. Деревья – вековые и массивные, молодые и старые, хрупкие и изящные – стояли частоколом. На земле лежал покров из листьев.
Вдали куковала кукушка. Ее не было видно, но зато хорошо слышно.
Под деревьями были разбросаны грибы.
У куста дикой малины стоял ряд рубиновых мухоморов. На их шляпках сверкали капельки росы.
Под молоденьким дубком хрустально сверкал и звенел чистый, прозрачный ручеек. Камешки на его песчаном дне были чистые, гладкие и кругленькие. Они очень напоминали панцири черепах.
Прижав свою большую, малиновую сумку к груди, филифьонка села на пенек.
Легкий ветерок трепал ее волосы. Филифьонка открыла сумку и извлекла оттуда звенящий телефон.
- За тобой машина приедет, - раздался из телефона хриплый голос филифьонкиной подруги.
- Машина? Хорошо, спасибо. Великодушно, что скажу!
- Великодушно? Э-хе-хе! Ты знаешь, я водить не умею.
- А кто вести машину будет? Конечно, не ты?!
- Нет, говорю – водить не умею. Повезет хемуль. Хемулей-то всегда найдется!
- Хорошо. А покуда?
- Не до дома, мне встать.
- Жалко. А в гости не можешь?
- Нет. Ну пока, Филифьония!
- Пока-пока. – и филифьонка убрала телефон в сумку.
В сумке еще лежали часы на цепочке, гордость хемуля, кошелек и книга.
Филифьонка подобрала сумку и отправилась к остановке.
3.
Машина быстро неслась по просыпающейся трассе. Филифьонка Гильда и ее подруга Лена сидели на заднем сидении голубого автомобиля и разговаривали.
- Ты не можешь себе этого представить, ты ведь слишком далека от истины, нежели я. На меня сегодня имело честь снизойти открытие. Мы все – куклы, и нами управляет кукловод. Порой добрый, порой жестокий. Мы не видим его, зато он нас видит. И дергает за ниточки, как ему заблагорассудится. А мы от этого либо радуемся, либо страдаем. Хотя чаще, - филифьонка тяжело вздохнула, - последнее.
Ее взгляд против воли самой филифьонки медленно уплывал сквозь стекло автомобиля в отливающую голубизной небесную высь. Там, за мирно пролетающими облаками, филифьонка видела таинственного кукловода. Его морду… он был брюнет, с длинными прямыми волосами. Через его морду пролегал шрам. Его глаза… его большие солнечные глаза смотрели вниз, на землю, и возможно даже замечали маленький голубой автомобиль, проезжающий по самой обыкновенной деревенской дороге. Куда они едут? Зачем? Филифьонке сейчас казалось, что их маленький голубой автомобиль вот-вот взлетит и сольется с небом, станет его частью. Самой прекрасной частью, ведь где же еще на небе можно отыскать двух филифьонок и одного хемуля, который крутит баранку и смотрит вдаль, на деревенскую дорогу. Дорогу, ведущую на небо.
Однако, как это не прискорбно, у филифьонкиной подруги поэтического настроения не бывало никогда, и она бодрым голосом возвестила:
- А у нас сегодня вечеринка! На моей квартире. Можешь прийти, всем хватит подмороженного филифьоникса, фруктов и сладких закусок. Я лично позабочусь об этом.
Праздник… такое неподходящее сейчас слово!.. Да куда уж ей, филифьонкиной подруге, беспечной и веселой Лене, до истинной философии мира!
- Хорошо, я приду, - сказала, немного подумав, филифьонка, - только с условием, что ты найдёшь мне а небе Кассиопею, - добавила филифьонка.
- Найду, - пообещала ей Лена, - Кассиопея твоя все равно никуда не денется, покуда мир на лапах стоит. Созвездия не пропадают.
Созвездия не пропадают. Не пропадают созвездия! А вот филифьонки – пожалуйста… эта мысль сильно обеспокоила нашу филифьонку. Наверное, кукловод на созвездия не действует. А если на звездах тоже живут филифьонки? Пусть и другие, пусть и не филифьонки, но живут. Значит, у каждой звезды должен быть личный кукловод, который управляет ее жизнью!
- Я приду, - снова сказала филифьонка, поправляя волосы. Сейчас нужно было дать клятву непременно прийти, во что бы то ни стало. А это – Боже мой! – так трудно, прямо голова кругом и трещина за левым ухом!
«Наверное, у меня-таки начинается мордота, - решила филифьонка, - от подмороженного филифьоникса при мордоте будет только польза. Так что непременно нужно пойти! Это сказала я, и я это сделаю!»

Уже сгустились сумерки, трава шуршала под колесами. Небо стало ярко-ярко-синим, и на нем заблистали, замерцали во тьме тысячи, нет, миллионы, нет, миллиарды сверкающих серебристо-белых с голубоватым отливом звезд. Холод витал над дорогами. Ночь голубым атласом накрывала трассу, а голубой автомобиль все ехал по направлению к Лениной вилле. В автомобильчике горел свет, и дорогу освещали не только фары, но и окна. Филифьонки сидели на заднем сидении и радостно разговаривали.
- А у тебя правда лиса живая дома есть? – спрашивала филифьонка у Лены.
Она уже представляла себе грациозную миниатюрную лисичку. У лисички огромные ярко-голубые глаза, как у какой-нибудь сказочной принцессы, ярко-рыжая шерсть, словно на картинке, маленькая мордочка, большие лоб и уши, спина коричневая, а отметина на хвосте, уши и грудь – белоснежные. И еще она представляла, как эта самая лисичка лижет ее лапы и помахивает своим веселым красным хвостом.
- Есть, - многозначно отвечала Лена, - а у тебя в сумке подморога есть, а?
- Есть, - машинально сказала филифьонка, вглядываясь в тьму летней ночи.
Филифьонка видела, как мимо машины пролетала большая черная ворона. Это плохой знак, филифьонка воронам не доверяла. Но разве знала филифьонка, что именно ворона предскажет судьбу вечеринки?
4.
Филифьонка сидела в доме, холодном и неуютном, на ажурном стуле, и думала. Однако думала она не о жизни, как обычно. В мыслях своих, полных светлой радости и безысходной тоски одновременно, филифьонка путешествовала. Она путешествовала по миру, знакомилась с филифьонками и совершала научные открытия. Такие – мысленные – путешествия очень нравились филифьонке. Возможно, потому, что на них не приходится тратить много денег и времени. А филифьонка по пустякам растрачиваться не любит. Однако, разве путешествие – это пустяк? Нет, путешествие – это прилив бодрости, счастья, новых друзей, гордости за себя и нескончаемой радости, нескрытного торжества, как воин ликует о победе.
Неожиданно в глубине дома раздался громкий, истеричный звонок. Эта холодная, острая трель пронзила филифьонку, прошла через все ее тело, но лишь немного затронула голову и уши. В своих мыслях филифьонка уже остановилась на луне, пересекла Китай, чуть было не сварилась в пустыни и побеседовала на Юпитере с инопланетянами. Они там в шашки играли, и филифьонка выиграла целых четыре раза! А инопланетяне только три. Фили уже собиралась было опуститься на дно Марианской впадины, как вдруг что-то в комнате резко изменилось. Некоторое время филифьонка сидела молча, не двигаясь и ни о чем не думая, оглушенная леденящей душу пронзительной тишиной. А потом вдруг заметила, что комната – это уже не комната, а большой призрачный корабль, летящий в бескрайнем космическом пространстве. Филифьонка видела звезды, которые с хрустальным звоном отлетали от бортов корабля. Она видела планеты, которые, подобно гигантским воздушным шарам, пролетали прямо над ее головой и иногда даже задевали уши. И тут филифьонка увидела пролетающую в космическом пространстве прекрасную голубую планету. Филифьонка протянула ей навстречу лапу, но с ужасом ощутила в лапе лишь воздух. Филифьонка приподнялась с борта корабля. Корабль, словно в водах теплого моря, раскачивался, и твердая земля постоянно уходила, точнее, улетала у филифьонки из-под ног. Филифьонка попыталась схватиться за мачту, но упала прямо на стол. Когда фили предприняла попытку подняться, но палуба ушла у нее из-под лап, и Гильда с криком упала, больно стукнувшись головой об ножку стола.

Засыпая, Гильда только и успела подумать:
- Неужели я выпила столько подморожки?
И вот филифьонка уже расправляет невидимые крылья ангела, медленно утопая в теплых облаках сна. Сейчас она будет летать в космос и нырять на дно Марианской впадины…
5.
Гильду Петрушкину долго уговаривали поехать навестить своих старших брата и сестру, Винсента и Ариэль. Жили они в двухэтажном сером доме с цветущим балконом и железной трубой на окраине Муми-Дола, что поближе к Радуге, в гавани растений и вдали от города.
А Гильда, в свою очередь, отказывалась.
- Не поеду к Винсенту! – говорила она.
- Почему не поедешь?
- А он депрессивный!
- Ну и что же, что депрессивный. Какими ты их ожидала увидеть? Идеальными, что ли?
Впрочем, больше всех уговаривала Гильдина подруга. Это та самая, которая возила ее на автомобиле с хемулем. Ее зовут Селена, и она, дабы немного привлечь Гильду к поездке, пообещала поехать вместе с ней.
Красивая голубая машина стояла возле Гильдиного дома на дороге, а на машину кокетливо опиралась свежая и умытая Селена. Видимо, умывалась она росой, такой яркой бодрость мерцали ее глаза, а ветер укладывал огненно-рыжие локоны в необычные прически. Одета Селена была в ярко-розовое блестящее платье с ромашками. Платье, как и локоны, развевалось на своенравных летних ветрах.
Потом из машины выбрался хемуль в яркой сине-желтой куртке с длинными болтающимися шнурками и подмигнул Гильде. Увидев свежих и чистых гостей в ярких летних одеждах, Гильда обрадовалась и с радостной ухмылкой побежала с крыльца. Это была ее особенная, летняя ухмылка. А ухмылки у Гильды всегда разные.
Филифьонки сели в автомобиль и медленно поехали.
Приехали только ночью, когда лимонная долька луны висела над коричневой крышей дома. Было немного холодно, и Лена протянула Гильде блестящее фисташковое пальто. Одевшись, филифьонки вышли из автомобиля и посеменили к дому. Двери были открыты, и филифьонки увидели внутри низкую красноволосую Ариэль и грустного Винсента. Винсента Гильда видела только в раннем детстве и запомнила совсем другим. Теперь же рядом с Ариэль стоял очень потрепанный жизнью хемуль с непричесанными льняными волосами. Несмотря на то, что ему явно было не до смеха, морду искажала нездоровая улыбка – присмотревшись, Гильда поняла, что у него повреждены уголки рта. А глаза… скорее, они были не звездным небом, а нефтью или черным фьони. Тусклые и безжизненные…
Ариэль же почти не изменилась. Филифьонка Гильда дружила с ней с самого детства. Разве что морда стала с закруткой и хвост порос шерстью.
Дом был большой и просторный, на стенах висели старинные картины, и сам гарнитур напоминал старинный замок. Лакированные тумбочки, витиеватые шкафы, отделанные перламутром узоры, длинные, до самого пола, гардины… все здесь было пропитано старостью и запущенностью.
Винсент сидел в глубоком кресле с закрытыми глазами и напоминал мраморное изваяние. За длинными бархатными портьерами траурно-черного цвета Гильда обнаружила витую лестницу, верхний конец которой пропадал во тьме. На лакированных ступеньках лежала атласная ковровая дорожка, как в музее или театре. Витые перила были отлиты из чугуна. Гильда с осторожностью, словно боясь провалиться куда-то в бездну, ступила на красную ткань. Лестница держалась довольно хорошо, и Гильда разубедилась в своих опасениях.
Когда филифьонка стояла наверху, возле другой черной занавески, откуда-то снизу вдруг послышался громкий, неясный крик:
- Гильда-а-а-а-а-а-а!
- Чаво? – сухо поинтересовалась Гильда, наблюдая за стремительно поднимающейся по лестнице Леной.
- А ничего, - сказала Лена, держась за чугунные перила одной лапой и исследуя их другой, - Винсент там в кресле сидит, и глаза у него закрыты.
- Он, наверное, спит? – предположила Гильда.
- Верно ты мыслишь, мне такие нравятся. А пока Винсент спит, мы можем подняться по лестнице и посмотреть, что там!
Филифьонка Лена отдернула черную занавеску, и подруги прошли на… самый обыкновенный чердак, заваленный самыми неожиданными предметами: старыми детскими игрушками, журналами и фотографиями в ажурных рамочках.
Гильда взяла самую первую и застыла. На фотографии был изображен Винсент. Гильда, как ни странно, узнала его по фото, хотя оттуда на нее смотрел радостный златовласый хемуль.
- Какие у него были красивые голубые глаза… - прошептала Гильда.
Она никогда не понимала и не хотела понимать, почему хемули так меняются. Почему происходят плохие события? И почему красивый златовласый хемуль превращается в депрессивного Винсента? Филифьонка всю жизнь искала ответы на эти и подобные вопросы, однако поиски ее всегда заканчивались неудачами. Ответов она не получила, а зато депрессии – предостаточно, что бы сравняться с Винсентом.
- Эй, смотри! – из тоскливого колпака Гильду вырвал громкий вопль.
- Что там?
Лена стояла возле старого деревянного сундука, держа на вытянутых лапах записку.
Мне порой становится жаль Фиолетового хемуля и не хочется верить, что он, ОН мог умереть… так просто…Я хочу верить, что ничего не было и что все обошлось, но реальность так жестока! Он такой милашка был. Хоть и убийца, это было так несправедливо по отношению к нему. Я не хочу верить, что его. БОЛЬШЕ. НЕТ.
Спринги его все равно не заменит… Он вечно страдает в костюме, ему вечно больно… Он — пленник… Пленник жестокой убийцы-судьбы, которая не щадит ни маньяков, ни хороших людей… И по отношению к ней Фиолетик невинный ангел… Судьба, именно она, СУДЬБА, унесла души многих… И он — не последний!
Бедный Фиолетик пострадал также, как и многие другие невинные хемули… смерть — неизбежна, и нужно смириться с тем, что судьба не щадит никого, и даже тебя… Чего бы ты не хотел… Жизнь может оборваться в любую минуту, и нужно ее ценить, уметь ей наслаждаться, пока она не покинула тебя…
Жизнь холодна, жестока и изменчива, и ей глубоко наплевать на твои переживания и мечты…
Жизнь — она лишь жестокий кукловод, у которого много кукол и которому уничтожить одну, пусть и самую лучшую — раз плюнуть…
Жизнь. Она такая. А он — лишь одна из кукол беспощадного кукловода, которому наплевать, какие страдания мучают других кукол. Тех, кому была дорога одна маленькая убитая кукла… Убивая других, он лишь ускорил их смерть, они бы все равно попали под горячую руку судьбы. Да и не он их убивал, а ОНА. ЖИЗНЬ.
Но его… Уже… Нет… И нужно с этим смириться, хоть это трудно и больно. Просто… Смириться… И понять, что ЕГО больше никогда, НИКОГДА не будет… Хоть это трудно и больно, но нужно… Мне его жалко, как ему было больно и мучительно умирать в костюме… Мне даже детей не так жалко, как моего бедного Фиолетика.
Зачем он так рано умер? Зачем? Я спрашиваю, ЗАЧЕМ?!? Мне без него пусто, и не хочется осознавать, что его никогда уже не будет. Один факт его смерти может довести до слез. Мне часто снится фиолетовый парень, и что я спасаю его от смерти…

P.S. А если вы умерли на 48 лет раньше, чем ожидали, что поделать — не судьба!

- Что это? – удивилась Гильда.
- Не видишь, что ли? Записка. Смотри, она написана от лапы!
Гильда покрутила записку в лапах и снова перечитала ее. Она не могла поверить и смириться с тем, что кто-то нагло украл ее идею про кукловода. Да и кто это мог быть, если здесь жили только Винсент и Ариэль? Ну, еще старая Алиса. Она – калека, и все время прячется за занавеской. Алису Гильда ни разу в жизни не видела, только слышала о ней. И не раз проходила мимо занавески и таблички с надписью:
Извините за то, что это – я.
Гильда никогда не могла понять, за что же Алиса и так не любит себя. Неизвестно, почему, но понимать этого ей совсем не хотелось.
И тут Гильду осенило. Конечно же! В этом доме прожило множество поколений, и все они старились и… умирали. А от них оставались только память, стены старого дома, фотографии и вещи. Например, плюшевый медведь, который лежал в комнате Винсента, наверняка принадлежал в восемнадцатом веке какой-нибудь маленькой хемуленке, а возможно, даже хемуленке дворянского происхождения. А может, Алиса – та самая хемуленка? Нужно проверить и положить мишку рядом с ее занавесками. Если заберет – значит, это она. А если – нет, то что поделать – не судьба. А если все-таки она? Ну, тогда можно многое у нее расспросить, как жили в восемнадцатом веке, кто тогда правил Финляндией и была ли она в Петербурге. А может, она откажется рассказывать…
А если та самая хемуленка уже давно отправилась в мир иной, как, к примеру, и эта миловидная филифьонка на фотографии…
- Слушай, а как ты думаешь, это про кого пишут?
Несчастная Гильда тяжело вздохнула. Ей было неприятно думать про ее любимого Винсента плохое. Но она стала.
- Про Винсента, - сказала Гильда, чувствуя, как глаза начинают сверкать от слез, а к горлу подступает тяжелый комок.
Тут и сам Винсент показался в комнате. Гильда посмотрела на него, запрокинула голову и… разревелась в голос.
- Гильдуся, ты чего? – испуганно поинтересовался Винсент, подбегая к плачущей филифьонке.
Но Гильда не могла смотреть в глаза хемуля и лишь размазывала слезы по морде.
6.
Гильда не выходила из спальни три дня. А когда она наконец вышла, то сделала она это развязной сутулой походкой и с опухшими красными глазами, сорванным голосом и фиолетовыми мешками под безжизненными очами. Винсент, как мог, успокаивал ее, хотя моральная помощь больше требовалась ему самому. Гильда лежала в кровати и смотрела в потолок, а под подушкой у нее лежала записка.
«Нужно передать записку Винсенту», - решила Гильда и запихнула бумажонку под дверь.
Через некоторое время из комнаты послышалось громкое хлюпанье. Сомнений не было – Винсент плакал. Плакал он безысходно и безнадежно. Гильда приоткрыла дверь и убедилась в правдивости своих догадок. Хемуль рыдал за столом, навалившись на согнутые в локтях лапы.
Гильде стало жутко, и она отошла от двери. Но тут послышался страшный звон и топот. Гильда вбежала в комнату. Стекло серванта было выбито, посуда попадала на пол и поуродовалась. А посредине всего этого безобразия неподвижно лежал Винсент. По морде хемуля расползалась безумная улыбка, а красные глаза дергались. Гильда осторожно подошла к столу, дабы взять записку, но обомлела: записка была разорвана на мелкие кусочки. Винсент в депрессивном бешенстве уничтожил ее. Гильда собрала кусочки, прижала потный кулак с ними к груди и вдруг страшно разозлилась. Разом оторвала она от груди кулак и шибче ветра пустилась вниз по лестнице. Подбежав к мусорному баку, филифьонка бросила туда злосчастные записки и залила их филифьониксом, будто из записок течет кровь.
Филифьонка была в ярости. Как кто-то, КТО-ТО может думать плохо об Винсенте, ЕЕ Винсенте!
Нет, она точно найдет этого кого-то и уничтожит его, разорвет и выбросит, как записку!
- Привет, что делаешь? – послышался вдруг голос сзади.
Гильда судорожно оглянулась. Позади нее стояла Лена.
- Да так… - Гильда отряхнула лапы.
И вдруг ее взгляд упал на медведя в лапах Лены.
- Это еще что такое?
- Мне Винсент дал! – Лена потрясла медведем прямо перед носом Гильды, - правда, красивый?
Гильда молча вырвала медведя из лап лучшей подруги и отправилась в спальню.
Здесь она открыла свой дневник и стала читать:
Филифьонка!
Как можно было так поступить? Я не виню тебя, но ты больше не будешь моей подругой. Нет, я не обиделась. Просто ты изменилась. Тебе, видно, больше интересно с Гулией. А такая скромница, как Оливия, вообще радует твой большой голубой глаз.
Но мы не об этом. Помнишь то радостное летнее утро, когда вокруг щебетали птички и росли большие красивые цветы. Когда мы сидели в тени мудрого векового дуба и рисовали. Мы рисовали многое: море, велосипед, бабочку, воздушные шарики на веревочках. Но ты нарисовала фьонку. Именно фьонку, что косо смотрела на нас с портрета и махала лапами вслед невидимому врагу. Я не одобрила рисунок, прости. Но ты поступила жестоко.
Как можно было не знать, что я всю жизнь посвятила сбору марок – самых редких, изо всех мира, у меня была самая большая и красивая коллекция на земле. А ты пришла и сожгла альбом.
Ты не фьонка, нет. Прости, но ты начала превращаться в нее. Только начала. И у тебя еще есть шанс измениться. Так что ты не расстраивайся. Все равно жизнь идет.
И зачем? Зачем ты сломала нашего идола, разорвала дипломы и награды, и, выкинув свой фьонковый – самый дорогой – пазл дружбы в озеро, ушла к Гулии?
Ты потом много еще натворила. У меня была кожаная сумка со сверкающим финским флагом, там у меня лежали гордости хемуля, мои игрушки, куклы, несколько журналов, фьонковая шкатулка, дорогой телефон, косметика, кошелек и вообще гордость хемуля, документы, кошелек, телефон и ключи – это была МОЯ сумка. А ты начала в ней рыться, и кончилось тем, что Гулия прочитала мое письмо и засмеялась. Потом я положила сумку в сейф, а сейф запихала в мини-гордость, да так теперь и хочу – не дай Полька, прочитают!
Да, у нее, Гильды, когда-то была подруга Филдина…
7.
Ночь. Ночь везде – за окном, в доме, во всех комнатах и коридорах, на лестницах. Гильда шла сквозь ночь, освещая дорогу волшебным фонариком. В лапах ее был медведь. И шла она к Алисе.
Не знала Гильда, что станет она свидетельницей самого настоящего ночного кошмара.
За занавесками прячется стеснительная филифьонка. Калека она, вот и прячется от греха подальше! И вот смотрит Гильда – шторы распахнуты, а меж ними черный проем, да самое страшное – нет филифьонки. А вдруг не было ее вообще, и все это – просто глупая выдумка Винсента? Гильда вышла из комнаты с занавесками и медленно пошла по коридору, когда послышался громкий, отчетливый топот. Гильда стремительно бросилась в другую комнату, вжалась в стену и застыла в изумлении и ужасе. Через стеклянное окно в двери были отлично видно, как на своих кривых сломанных лапах через весь коридор летит Алиса, только пятками да глазами сверкает. А потом она примчалась к самой комнате. У Гильды-то дверь стеклянная, а Алиса, по рассказам Винсента, даже деревянную ломает. И из дверного проема мешком с картошкой вывалилась филифьонка.
Отойдя немного от паники, Гильда заметила, как красива Алиса. У нее огромные ярко-голубые глаза, как у какой-нибудь сказочной принцессы, ярко-рыжая шерсть, словно на картинке, маленькая мордочка, большие лоб и уши, спина коричневая, а отметина на хвосте, уши и грудь – белоснежные. Стоп! Это же та самая лисичка, о которой мечтала Гильда.
Гильда молча протянула старушке мишку.
- Ты нашла моего медвежонка… - прошептала невероятно красивым и печальным голосом Алиса, и в свете луны Гильда увидела, как мерцают от слез ее глаза.
- А ты расскажешь мне про восемнадцатый век? – неожиданно бодро и радостно спросила Гильда, и словно камень упал с ее души…

Глава вторая. Кукловод.
1.
Утро пришло очень поздно, и было оно холодным и темным. И хотя Винсент и Ариэль уже встали, просыпаться Гильде совсем не хотелось. Не хотелось вновь слышать плач Винсента, потрескивание камина, гнусавые песни Лены, которая поступала в актерскую школу… не хотелось вновь видеть заплаканные морды, косые струи дождя за окном и табличку на занавесках Алисы. Снился Гильде кошмар, как Винсента тащат за сломанную лапу к колодцу, заполненному кровью, сквозь черный-черный туман, а потом сбрасывают, и плачущий хемуль с громким криком и плачем проваливается туда, внося лепту в мрачное наполнение колодца.
Теперь филифьонка молча лежала и смотрела стеклянными глазами в потолок. Там висела приклеенная вчера Леной фотография молодой Алисы в старомодном костюме. Филифьонка стояла возле старинного паровоза и задумчиво смотрела вдаль. Фотография была засаленная, изрядно потрепанная и черно-белая. Наверное, ее снимали очень давно, и за время своего существования фотография узнала много лап. И не все были аккуратными.
Гильда перевернулась на другой бок и закрыла глаза. Спать все равно уже не хотелось, но дождь так заманчиво стучал по крыше, что Гильда сдалась и провалилась под пуховую перину крепкого сна. Проспала Гильда не больше не меньше три часа, а когда проснулась, то решила, что неплохо было бы совершить моцион.
Солнце медленно выплывала из-за синей волны леса, освещая большую изумрудную поляну, где в окружении пышных разноцветий притаилась маленькая лакированная скамеечка. Поляна немного походила на сказочную крепость – возможно, это потому, что ее окружала плотная стена, состоящая из деревьев и густых зарослей крапивы. Когда солнце всходило, оно гигантских размеров люстрой застревало в ветках деревьев, и, слегка покачиваясь, дарило поляне свет.
Вокруг поляны, извиваясь между вековыми дубами и молодыми березками, пробегали тысячи тропинок. И по одной из них медленно шла миниатюрная молодая филифьонка. Ее длинные огненно-рыжие локоны, сложившись в небрежную прическу и уподобляясь своенравному лесному водопаду, ниспадали на голубую блестящую ткань, скрывающую узкие загорелые плечи. Тело стягивал изящный шелковый корсет, а лапки были обуты в лакированные черные туфельки поверх кружевных белых чулок. Пройдя половину тропинки, филифьонка остановилась в нерешительности, плененная блестящей, как ей казалось, идеей грубо вторгнуться в волшебную крепость. А крепость поистине волшебной! Филифьонка медленно подошла к молодому деревцу неизвестной ей породы, раздвинула ветки и заглянула внутрь – будучи умной филифьонкой, она решила понаблюдать немного за жителями крепости, прежде чем осуществить план вторжения. А вдруг жители крепости не отличаются гостеприимством?
Жителей было пятеро. Одна – длинная, тощая филифьонка с длинными коричнево-бордовыми локонами, заплетенными в пышный хвост, одетая в нежно-желтое фланелевое платье, сидела на дереве, развязно опершись об ствол и положив лапу на лапу, и точила красивый финский нож – совсем, как у филифьонкиного отца.
Другая филифьонка была красивая – высокая, белоснежная, с большими ушками и еще огромными лимонно-желтыми глазами. В ее глазах мерцали тысячи и тысячи лунных отблесков, вот, какие прекрасные были у нее глаза. Губы и ногти филифьонки были ярко окрашены в кислотно-розовый цвет, а на шее красовался красный галстук-бабочка. Одета филифьонка была в красивое розовое платье. Наверное, в таких прекрасных платьях танцевали на балах принцессы. Также на филифьонке мерцало много украшений, наверное, драгоценных. Филифьонка стояла посреди поляны, кокетливо подперев голову лапой, и все томно ахала, уставившись из-под темного леса густых ресниц на сидящего напротив нее хемуля.
Этот хемуль был необычайно красивый. У него была фосфорно-бирюзовая слабо светящаяся шерсть и длинные черные волосы, а из-под челки смотрели салатовые глаза.
Еще одним жителем замка был маленький златовласый хемуленок-подросток с большими голубыми глазами и пряного цвета шерсткой, одетый в яркую сине-красную одежду, щедро посыпанную блестками. На голове хемуленка красовалась яркая кепка с пропеллером, а в толстой лапке он держал пышную связку ярких воздушных шаров.
А пятый прятался в тени, и его видно не было.
Гильда шествовала по поляне, не желая знакомится с жителями крепости, когда ее остановил громкий крик:
- Фьега, чаво ты здесь делаешь, это наш хемулятник!
- Хемулятник? – удивилась Гильда.
- Ну да, мы тут собираемся все вместе и пьем подморожку, - сообщил красивый фосфорный хемуль.
- А когда к вам можно приходить?
- Завтра, в три часа дня!
- Хорошо, - отметила Гильда, - я непременно приду…
2.
Дождаться завтрашнего дня было не так легко, как ожидала Гильда. Она была королевой всех дискотек и вечеринок за мили, а лишиться звездного статуса, пусть даже и в незнакомой деревне, не хотелось. К торжествам филифьонка приобщилась не так давно, когда Лена приглашала ее на вечеринку. Лисы, правда, не было, ну да ничего…
Однако перед Гильдой стоял еще выбор: какую надеть кофту. . На первой была изображена открытая звездная галактика в алых тонах. На второй – парк, залитый нежно голубым светом, а небо над ним окрашено в диковинные тона. На третей – нежно-розовый с белым, словно клубничное мороженное, космос. На четвертой – космос, плавно переходящий из розового в голубой. На пятой – прекрасный голубовато-синий космос. На шестой – черное изящное дерево на голубом космическом фоне. На седьмой – деревья и парк в чудных оттенках. На последней, восьмой – море с кораблем, утопающие в космосе под снегопадом. Гильда больше всего склонялась к последней. Но потом пришел Винсент, с тоской посмотрел на кофты и ушел. И Гильде захотелось надеть седьмую кофту.
Розовое небо за разноцветными облаками висело низко над землей. Легкий ветерок пробежался по изумрудному дикому саду, спящему за решетчатой оградой, шелестя нежными листочками. Гильда шла в хемулятник.
Здесь вокруг костра сидели на бревнах мрачные хемули и тоскливыми, полными отчаяния и боли голосами, пели:
Тихо и жутко здесь,
Но нам все равно хорошо.
Мы чувствуем, жизнь хороша
И энергии просит душа,
Но сюда мы приходим
Расслабиться и отдохнуть,
Что бы начать этот долгий и трудный
Жизненный путь.
Здесь не бывает веселья
И шум Тишиною забыт,
Мы приходим сюда
И мечтаем о стуке копыт.
Что бы снова начать
Очень трудный наш жизненный путь,
Стоит нам хорошо-хорошо в тишине отдохнуть.
Сердце чувствует радость,
И сердце сбежало в груди,
Тишина, наша сладость,
И отсюда ты не уходи.
В головах наших ходит туман,
И давно позабытые крики
Долго слышатся там,
Где поют деревянные скрипки.
- Привет, - робко сказала Гильда, - а что вы тут делаете?
- Мы выпили подморожки и теперь устраиваем оперу, - сказал фосфорный хемуль.
И что-то страшное и чужое услышала Гильда в его красивом голосе, однако уйти все же не посмела.
- А ты хочешь вступить в наш клуб? – меж тем продолжал пьяный хемуль.
- Нет! – испуганно закричала Гильда, однако, к своему ужасу, почувствовала, что на ее плече лежит лапа красавицы:
- Одумайся, сестренка. Все равно уйти не сможешь, неужели жить не хочешь?
Гильде стало совсем не по себе, но филифьонка держала ее достаточно крепко.
- Лучше не отказывайся, а то будет хуже! – пригрозила каштановласая с дерева.
Филифьонка сглотнула слюну. Как ни крути, а жить все-таки хотелось.
- Ладно, - сказала, выдохнув, Гильда.
- Вот и прекрасно! – послышалось со всех концов.
А пятый вышел из тени и превратился в огромного хемуля-брюнета с голубыми глазами и шрамом на морде. «Тот самый кукловод!» - узнала Гильда хемуля.
- Пройди испытание, - сказал кукловод, - возьми вот эту ржавую палку и ткни ей в Винсента!
И он протянул Гильде увесистую ржавую палку с острым и грязным концом. От палки очень неприятно пахло. Наверное, она года три пролежала в низком красном сарае с противной шиферной крышей вместе с гнилыми деревяшками и вонючими рыболовными сетями. И по ней, наверное, непременно бегали пауки, мыши, насекомые… и, наверное, ее никогда не мыли. И, наверное, она очень острая и опасная.
Гильда зарыдала и ретировалась.
3.
Когда усталая филифьонка пришла домой, в доме царил там-тарарам, Винсент сидел в углу и истерично хохотал, а Ариэль носилась по дому, схватившись за голову лапами, и громко нецензурно бранилась.
- Что случилось? – испуганно спросила Гильда.
- На Винсента вчера ночью напасть пытались, палкой ржавой проткнуть. В окно пытались взлезть, значит, воспользовавшись, верно, сном… а Винсент-то у нас не промах, он того так лапой шуганул, что тот прямо так со второго-то этажа наземь и повалился… тут-то, видать, ему и конец пришел, а друганы, верно, напугались не слабо… через весь сад потом окровавленный хему’ль мчался.
Гильда пожала плечами.
- А как он выглядел? – поинтересовалась она.
- Ой, и не спрашивай. Урод редкий. Волосы дрянные: черные, длинные, аки филифьонские, глаза глупые, голубые, аки у куклы, сам белый-белый… думаю, пудры он, шо ль, на себя высыпал, а? Не знаешь? И весь изуродованный, одних тока шрамов на все мое тело хватит.
Гильда замерла. Это ведь был ее кукловод… о котором она так долго мечтала, и даже разозлилась, когда прочитала чужую записку про него… теперь же стеклянный купол, окрашенный в розовые оттенки, был беспощадно разбит окровавленной кувалдой действительности.
«Значит, - размышляла вслух Гильда, бегая гневными кругами по чердаку, - на Винсента ночью пытался напасть тот самый кукловод с именем Реальность, а потом он потерпел поражение. И тогда жестокий кукловод Реальность решил сделать себе марионетку, и обманул меня, заставив убить Винсента. А я отказалась, порвав таким образом нити, крепящие меня к подставке… я вырвалась на волю из плена жестокого кукловода! Я больше не кукла, а свободная филифьонка!»
И от этих мыслей становилось так светло и радостно, что Гильда упала на теплый, пропитанный золотой энергией солнца, деревянный пол, закрыла глаза и громко-громко закричала от неописуемой радости, переполняющей сейчас ее сердце…

Глава третья. Отрезвительное пьянство.
1.
В доме было сыро и холодно, и старинный гарнитур только добавлял общей прогорклости. Винсент сидел на диване, закинув лапы на журнальный стол. На его морде сверху лежала газета. Ариэль что-то громко готовила на кухне. Изредка она била посуду. Алиса пряталась на чердаке. И только одна Гильда сидела в спальне и тихо плакала.
Наконец филифьонка вышла из спальни, подняла на Винсента заплаканные глаза, подошла к нему и убрала с морды газету. Гильда знала – так можно включить Винсента, как машину. Сонную осеннюю машину.
- Винсент, а ты как попал в костюм-то? – поинтересовалась Гильда.
- Не спрашивай, - сурово махнул хемуль лапой.
- А все-таки?
Винсент глубоко вздохнул.
- Хорошо, сестренка, только пообещай, что никогда никому об этом не расскажешь и никогда не последуешь моему дурному примеру. Понимаешь, твой брат уже безумен! Я выпил подмороженного филифьоникса, а потом у меня начались галлюцинации. Монстры, привидения, драконы и цыгане с бубнами загнали меня в костюм, а потом я от боли отключился.
- А очнулся где?
- Знамо где. В больнице.
- Что, неужели в наркологической?
- К счастью, нет, - тяжело сказал Винсент, - до этого тоже было несколько инцидентов с употреблением разнообразных филифьониксов, но после случая с костюмом я решил, что нужно с этим завязывать.
- И?..
- И завязал.
Наступило молчание. Гильда смотрела в окно, на косые струи дождя, бьющие по стеклу. Винсент даже успел задремать, но тут из кухни послышался звон посуды, и молчание быстро прекратилось. Гильда была рада. Что-то тягостное и неприятное было в этом противном, холодном молчании.
- А расскажешь мне про другие инциденты с филифьониксом?
- Неохота чего-то! – кратко ответил Винсент.
2.
После разговора с Винсентом настроение Гильды заметно ухудшилось, и филифьонка решила поспать. Засыпать под шум дождя – вот истинное удовольствие, которого достойны лишь избранные. А особенно – для филифьонок. Пули снова громко и отчетливо застучали по крыше, но теперь это были не те пули, которые громыхали дома, а другие, особенные. Таких дома никогда не бывает, и, возможно, в том и заключается вся их прелесть, что стучат они только в гостях. Пусть и в гостях у депрессивного Винсента, но тоже сойдет.
Гильда сдернула белоснежные кружева с кровати и легла на прохладное полотно простыни. Голова филифьонки сразу же утонула в ажурной подушке на лебяжьем пуху, и стало тепло-тепло, хорошо-хорошо. И так приятно пахло стиральным порошком «Tide». Этот порошок Гильда хорошо знала, дома она пользовалась только им. Он продавался в ярких оранжевых коробочках, а надписи на них всегда были размашистые и синие, и от вида таких коробочек с порошком «Tide» становилось сразу неповторимо радостно. Мало того, именно этим порошком Гильда всегда стирала свои блестящие одеяния. И на ее узкие, загорелые плечи всегда падала чистая, приятно холодящая воздушная ткань.
Нет, а вообще-то, самым крупным удовольствием для Гильды служила совсем не стирка, а… наслаждение одиночеством, такое неповторимое и ни с чем не сравнимое, со вкусом вишневого филифьоникса… стоп! Филифьоникса! Гильда словно застукала сама себя за совершением недопустимого преступления, карающегося законом. Как же она виновата перед Винсентом!

Гильда быстро сдернула с себя одеяла и пустилась вниз по лестнице. Кресло в гостиной было пустым. А вдруг… а вдруг Винсент обиделся на нее и ушел, насовсем? Нет, такое нельзя допустить.
Куда же мог убежать Винсент? Гильда выбежала на улицу, несмотря даже на то, что с неба на землю проливались тонны воды. Ведь смогла же она однажды выстоять настоящую войну природы, так и теперь сможет! И плевать, что этот дождь в миллион раз холоднее…
Гильда стремительно промчалась через поляну и в нерешительности остановилась возле необъятного синего леса. Тот неприветливой преградой возвышался над головой филифьонки, и вершины деревьев, казалось протыкали небеса насквозь.
А вдруг Винсент убежал в лес? А что еще делают в лесу хемули, надежды которых не были оправданы жизнью? Конечно! Но Гильда даже не могла подумать об этом – сразу становилось тошно, боль пронзала все тело, хотелось упасть на землю, и, истекая воображаемой кровью, кричать, как умирающий зверь, оглашая планету своим воплем… кричать от боли ей хотелось!
Но все-таки Гильда нашла в себе силы и успокоилась.
- Если он повесился, - сказала себе она, - то я непременно должна это увидеть.
И Гильда вбежала в лес.
3.
Филифьонка мчалась меж деревьев примерно три часа, пока, наконец, силы не оставили ее. И Гильда рухнула в яму, а сверху ее накрыл изумрудный балдахин еловой хвои. Филифьонке хотелось бежать, но она не могла пошевелиться… наконец, веки Гильды медленно опустились…

Гильда лежала на мягких, теплых подушках, пахнущих стиральным порошком «Tide» - это любимый запах Гильды после запаха свежих летних ландышей. Двигаться не хотелось.
Послышались входящие в комнату шаги. Одни шли спокойно и размеренно, а другие – скорее семенили. Шаги приблизились к Гильде, и пара семенящих лапок тяжело уселась на край кровати.
- Что это было? – спросил голос, принадлежащий, наверное, Винсенту.
- Ты не ушел? – радостно спросила Гильда, открывая глаза.
Винсент смотрел на нее с более чем сильным удивлением.
- Куды ж я уйду? Ты, сестренка, снова меня удивляешь. Зачем ты убежала в лес? Ты была пьяна?
- А кстати, о пьянстве, - лукаво подмигнула Ариэль, - я недавно услышала, что подморожка отлично помогает от простуды!

Глава четвертая. Молодец, Гильдуся!
1.
Сегодня Гильда решила приготовить цветные желейные пироги. Эти пироги были ее главной кулинарной фишкой, этот рецепт Гильдино семейство передавало по наследству (разумеется, касалось это только женской линии), а рассказывать секретный рецепт кому-либо, даже лучшей подруге или родственникам, страшно каралось. Тем более, филифьонка решила порадовать бедного Винсента, а то он в последнее время стал совсем плох.
Гильда скинула домашний халат, и на ее плечи легло приятно холодящее розовое летнее платье, блестящее в свете солнца и переливающееся множеством ярких блесток. Миниатюрными лапками она затянула изящные шнурки корсета, обезвредив саму себя. Лапки аккуратно вошли в ажурные белые носочки, а потом – в лакированные черные туфельки. Филифьонка поправила свалявшиеся локоны и выбежала на улицу. Легкий, словно дымка, туман окутывал сад. Гильда окинула сад беглым взглядом в поисках стремянки, но, не найдя таковой, поспешила в дом.
- Ви-инсент! – вопила Гильда, носясь по дому в уличных ботинках (к счастью, пока еще не очень грязных).
Хемуля искать долго, впрочем, не пришлось. Он, как всегда, сидел в бархатном кресле в темной спальне с задернутыми занавесками и медитировал.
- Винсент! – воскликнула Гильда и слега ударила хемуля лапой.
- А? – Винсент судорожно распахнул глаза. – Гильда, чего?
- Где стремянка?
- А-а, стремянка. Посмотри, пожалуй, в сарае. На твоем месте, к примеру, я поступил бы точно также, – и хемуль, откинувшись на спинку, захрапел.
Гильда вышла из дома, спрыгнула с крыльца и отправилась в изумрудную бездну таинственного и неисследованного сада, где стоял сарай. Сарай был очень живописным – таким же, как его и представляла Гильда. Низкий, светлый домик, сколоченный из ровных досок и обитый по углам железом. Крыша, состоящая из видавшего виды шифера, потемнела и изрядно покосилась от времени. Гильда ухватилась за холодную ржавую ручку и потянула. Дверь с громким, полным боли скрипом открылась, и Гильда увидела… развязно развалившуюся на стремянке Лену.
- О, Лена! Ты как раз кстати, - сказала Гильда, обращаясь к подруге.
- Чаво надо?
- Я затеваю желейные пироги. Поможешь?
Лена посмотрела в полные тоскливой просьбы глаза подруги, и ее грубое сердце растаяло.
- Ой, ну конечно! Какие еще могут быть вопросы, Гильдуся!
Гильда хитро посмотрела на подругу.
- По лапам! – наконец сказала она.
- По лапам!
И филифьонки звонко свели лапы и расхохотались, полные летней радости и счастья.
2.
(Продолжение сего интригующего повествование ведется от морды Лены).
Сегодня Гильда все утро была в прекрасном настроении.
Хотя утро было весьма и весьма холодное, она бегала взад и вперед по нашему обширному, заросшему плодами и цветами фруктовому саду и проделывала самые невозможные трюки: подставляла высокие лестницы, и, очевидно, рискуя жизнью, собирала с пригнутых ветвей фрукты.
Туман окутывал сад. Подсолнухи бодро стояли в ряд, вытянув головки к солнцу. На их лепестках сверкали капельки росы.
Утро было холодное.
Я вышла на крыльцо, натянув синий капюшон на свои большие уши, подвязанные красными бантиками. Вчера прошел дождь, и на ногах у меня были розовые резиновые сапоги с рыбками. Размашисто шагнув на садовую дорожку, я отправилась в сарай, уселась на Винсентову стремянку и стала думать о вечном.
Гильда, вошедшая в сарай, меня заметила.
- Эй, - грубо сказала она. – Нечего тебе тут шляться без всякого дела. Иди да замеси на кухне тесто.
Я отправилась в кухню.
Здесь стояла банка из хрусталя, с вырезкой-рисунком, на банке был изображен сад, и филифьонки собирали в корзины фрукты. Банка была наполнена чем-то ярко-розовым, сверкающим и переливающимся на утреннем солнышке.
- Что это такое? – не без удивления спросила я.
- Это фруктовое тесто.
- А как оно делается?
- Просто, - сухо сказала Гильда. – Берем муку, соки, жвачку, мед и свежие фрукты: самые-самые отборные. И получаем такую прелесть. – и она любовно погладила баночку по пузатому боку.
- А мне что делать?
- Понимаешь ли, - объяснила Гильда. – Это цветные пироги. С желейной фруктовой начинкой. Два пирога и начинку для третьего я уже подготовила, и сахарные украшенья, конфетки и прочие «сокровища» у меня тоже есть. Ты пока оттягивай полоски. – и она ушла.
Я села на стул. Я была в элегантном коричневом леопардо-сердечным трико и замечательном бежевом пуловере, и мне было жалко портить одежду, но все-таки за работу я, верно, получу стоящую награду, это уж наверняка! И я с рвением принялась за работу.
Я запустила лапу в банку. Лапа тут же оказалась розовая. Я потянула ее, в надежде оторвать полоску, но из банки потянулась длинная противная лента. Она натянулась, словно тетива лука, и мне стало трудно ее тащить.
Я взяла серебряные ножницы с вырезкой и одним махом перерезала полоску, но ножницы запутались. Я помыла лапы и потянула следующую полоску.
Эта была еще более вязкой и противной, чем первая.
Я с превеликим трудом оттянула глянцевую полоску-ленту и перекусила ее. Я почувствовала приторный, мерзкий вкус. Отплевываясь, я помчалась во двор, помыла под студеной водой морды, рот и лапы, и тщательно вычистила зубы.
Затем, мокрая и совершенно раздосадованная, я вернулась в кухню.
Следующие полоски пошли как по маслу. Я легко оттягивала их и перерезала ножом. Но с последней мне явно не везло. Я сильно натянула лапу и упала со стула. Банка перевернулась, и моя прекрасная одежда порозовела.
У-У-УЖАС! Я сидела на полу, вся опутанная липкой и вязкой паутиной теста.
А мой котенок Барс на шкафу с любопытством смотрел на меня, и, очевидно, решил помочь. Но помощник из кота никакой. И мне на голову рухнула банка с изумрудным тестом.
Я, как лунатик, побрела по комнате и раздавила все полоски. Тут я налетела лбом на стол и, наконец, освободилась от ненавистной банки.
Но рано я радовалась! В комнату вошла Гильда.
- Даааа, - протянула она. – Из такой точно проку не выйдет.
И она вывела меня из комнаты за морду, а сама отправилась наводить уборку в кухне.
3.
Весь оставшийся день Гильда убиралась. Нельзя сказать, что ей очень уж нравилось это занятие. Но и то, что Гильда обиделась на подругу, сказать тоже было нельзя. Некоторое время филифьонку разбирала злость, но эта злость прошла так же, как успокаивается моря после шторма. Закончив уборку, Гильда немало расстроилась, возможно, от того, что тесто испортилось и Винсента больше не порадовать. Тут в комнату и вошел размашистыми шагами «пострадавший».
- О, молодец, Гильда! Молодец, что в кои-то веки навела порядок на кухне.

Глава пятая. Сладость одиночества.
- Винсент, почему вы живете отрезанные от мира? – спрашивала у серого хемуля молодая рыжеволосая филифьонка.
Стояла середина июля, деревья стояли изумрудно-зеленые в серебристой туманной дымке. Было тепло, хорошо и спокойно. Солнце медленно опускалось в воду, играя лучами на сверкающей серебряной глади. С глухим стуком падали яблоки.
- Гильда, - сказал Винсент, - пойми: меня не существует. Все уже давно считают меня погибшим. Бесславно погибшим в костюме железного чучела. Спасение не было для меня праздником, а скорее наоборот. Хоть я и, как видишь, жив, но для общества я мертв. Вот мы и живем с Ариэль вдали от хемульства, в гавани зелени.
Гильда посмотрела в безжизненные черные глаза Винсента, и ей стало больно, печально и почему-то очень хорошо. Гильда закрыла глаза.
Взявшись за лапы, они с хемулем упали на траву и устремили взоры в белоснежные кружева облаков. Стояла середина июля, деревья стояли изумрудно-зеленые в серебристой туманной дымке. Было тепло, хорошо и спокойно. Солнце медленно опускалось в воду, играя лучами на сверкающей серебряной глади. С глухим стуком падали яблоки.

Глава шестая. В плену тишины.
1.
- Ты умеешь слушать тишину, Гильда?
И хотя вопрос был достаточно странным, Гильда все же задумалась. А действительно, вдруг она лишена этого редкого дара, нежели Винсент?
- Наверное, все-таки нет, - горько признала Гильда.
Тогда Винсент молча взял филифьонку за лапу, и они пошли в заросли зелени. Здесь стоял большой старый пень. Пень был очень живописным – покрыт сочно-зеленой плесенью и грибами, кривой и достаточно высокий и широкий, что бы на него уселась Гильда.
- Садись, - ровным голосом приказал Винсент.
Гильда осторожно, стараясь не испачкать юбку, села. Пень был теплым. Казалось, за день он полностью, до краев пропитался энергией солнца.
- Ух ты, и уши спрятались, - сказала Гильда.
Она не видела ничего, кроме растений. Здесь росли ромашки и фильковые маргаритки, между ними сверкали ярко-желтые, словно солнце, лютики. За цветочной волной и занавесом диких ромашек поднималась высокая синяя стена леса. Ветерок шевелил нежно-зелеными молодыми листиками и ушами Гильды, от чего филифьонка постепенно начала ощущать себя растением. Забавным растением с большими ушами-листочками.
Винсент сидел на земле, вытянув лапы. Ветер тоже шевелил его ушами, однако это выглядело менее здорово, нежели деревянная Гильда. Однако тут от облака в небе отделился белый с красивыми черными узорами силуэт и легко спланировал вниз. Покружившись немного над головой Винсента, бабочка уселась на протянутую лапу хемуля и помахала крылышками. Вспорхнула, пролетела над Гильдой. Гильда тоже протянула лапу, но бабочка села ей на пипку и поползла по морде по направлению к глазам. Гильда, как завороженная, глядела, не отрываясь, на это маленькое чудо, карабкающееся по ее морде. Подумать только, насколько миниатюрны и беспомощны маленькие летучие цветы! Бабочка же тем временем вскарабкалась филифьонке на голову, уселась между ушами, посидела там немного, а потом оторвалась от своей стоянки и уселась на лапу Винсенту. Подумать только, как красиво это смотрелось – белая с черным бабочка на ярко-синем кроссовке сидит и слабо помахивает крылышками!
Винсент следил за бабочкой, и, казалось, нет дышал, а Гильда крайне удивлялась, как такой взрослый и даже немного старый хемуль так интересуется насекомыми. Ведь что ему стоит махнуть лапой и прибить, уничтожить это маленькое, беззащитное создание!
Гильда закрыла глаза и откинулась на горячий ствол дерева, наслаждаясь легкими порывами теплого летнего ветерка. Было тепло, хорошо и очень хотелось спать. Гильда свалилась с пенька, легла в высокую траву, положила голову на лапу и закрыла глаза…
2.
Гильда проснулась нехотя. Было тепло и уютно, а сверху филифьонку накрывал клетчатый плед. Гильда осмотрелась. Она лежала в траве, среди цветов. Винсент сидел возле нее и лукаво смотрел прямо в глаза.
- Ну, что, фьега, заснула?
Гильда не ответила.
- Обиделась, да?
Гильда упорно молчала. Вообще-то, она не обиделась, но было немножко неприятно, что кто-то мешает ей слушать тишину. Винсент это понял, он молча поднял Гильду на лапы и свернул плед. Так, с пледом под мышками (Гильда шла сзади, а Винсент – спереди), они вышли из леса.
- Ты умеешь слушать тишину, Гильда?
- Да, - на этот раз Гильда уже не задумывалась.

Глава седьмая. Инструкция по плачу.
В старом сером доме, утопающем в зелени сада, можно было найти буквально что угодно. К примеру, сегодня Гильда, убираясь, обнаружила под Винсентовой кроватью удивительно старый, гнилой хлеб, обильно покрытый пеницилловой плесенью и мукором. А вчера Винсент споткнулся об новый кроссовок без пары. Пару нашла опять же Гильда. Кроссовок красовался на медном шаре Алисиной кровати. За занавеской. Удивительно, что лисичка не замечала кроссовок и спокойно спала на начавшей превращаться в шкаф для обуви кровати. Забавно, что кроссовки были новые, яркие, голубые с розовым и желтым и большими блестками. Гильда и поныне их носит. А вот сегодня Гильда совершила действительно прискорбное открытие. Оказалось, что все помидоры в холодильнике поражены фитофторой.
Дождь стучал по стеклу, и в такие поры Винсент никогда не выходил из комнаты. Гильда твердо знала, что он там делал. Он там плакал, рассматривая свою фотографию. На той фотографии был изображен молодой Винсент с длинными золотистыми локонами, развевающимися на порывах буйного морского ветра, и большими синими глазами. Синими-синими, как небо или морская глубина. Гильда знала, что Винсент в свои двадцать был очень красивым, но даже не догадывалась, что настолько. Ей тогда было всего четырнадцать, и Винсента она не видела. Она запомнила его совсем другим. Это был шестнадцатилетний веселый хемулек. А потом она его уже не видела, так как (родители ей так объясняли) он переехал. Гильда, едва достигла совершеннолетнего возраста, искала повсюду Винсента, а найти не могла. Он словно пропал без вести. Но когда она тридцатичетырёхлетней филифьонкой уже совсем отчаялась и сбилась с пути, переехав в Село Безысходности и поняв наконец, что одиночество – ее самый верный и вечный спутник, Винсент нашелся. Только совсем другим. Да, и Гильда, пожалуй, была уже не та. И они плакали.
Винсент больше всего любил плакать осенью, ну, или в конце лета, когда холодало. Тогда он либо спал в кресле-качалке, закрыв морду газетой и накрывшись одеялом, либо закрывался в комнате, где садился за стол и устремлял печальный взор в окно. Там ветер беспощадно трепал и разрушал их сад. А иногда вообще шел дождь. Винсенту очень нравилась такая погода. Тогда он прикрывал глаза, наслаждаясь безграничной тоской, переполняющей его истерзанное жизнью сердце, и начинал плакать. Лучше плакать тихо и жалостно, чтобы слёзы омывали застывший в вечной улыбке рот. Так считал этот странный хемуль.
А Гильда, например, больше предпочитала плакать во сне, так как это не приносит такой боли и страдания, как плач наяву. Иногда филифьонка просыпалась и не помнила, что плакала во сне, а глаза у нее заплаканные и на душе тяжело. Как плакать во сне? Да очень просто. Нужно попросить Винсента рассказать историю из своей жизни, и плач во сне тебе на все 100% обеспечен. Гильда очень часто просыпалась на мокрой подушки и с удовлетворением думала: «Молодец Винсент!».
Эта осень выдалась холодная, совсем не как прошлая. А может, это лишь от того, что дров у Винсента было мало. Гильде дрова всегда привозили на дом хемули – они снабжали дровами всех филифьонок и старцев. Все хемули вплоть до старых и несовершеннолетних участвовали в организации с дровами. И поэтому в Селе Безысходности было всегда очень тепло. Во всех домах печи открывали свои железные рты, дабы получить любимое угощение, а потом прекрасно хрустели ими, одаряя сердца филифьонок теплом и радостью. А вот в Муми-Доле все обходило, как ни обидно, совсем иначе. Здешние хемули занимались, чем хотели, и не смотря на присутствие правительства, никаких порядков не поддерживали, а только умничали и запрещали что попало. Дров никто не возил, и всем, даже маленьким хемулятам, приходилось самостоятельно отапливать свой дом. Тепло в доме, и, соответственно, здоровье хозяина, зависело от сил и здоровья последнего. Ну и, конечно, от мощности и качества автомобиля, на котором дрова доставлялись в дома. Винсент участвовал в этом деле. Он всегда ходил в лес и возвращался с тощей связкой дров в лапах – к тому моменту, как Винсент пешком добирался до леса, дрова уже были увезены хемулями на машинах. Тем более, Винсент ходит не быстро, а бегает вообще плохо. Гильда не участвовала в сборе дров. Зато они с Ариэль топили печь и наслаждались теплом, поддерживая таким образом в доме мир, покой и уют. Но когда Винсент сидел в комнате и плакал, Гильда уходила на чердак, где куталась в теплую одежду, стараясь казаться невидимой, и вовсю отдавалась слезам. После ее ухода с чердака на полу всегда оставались лужи, как после небольшого летнего дождика.
Иногда Гильда впадала в депрессию. Тогда она ложилась на кровать, а Винсент накрывал ее одеялом и откармливал вкусным грибным супом. И филифьонке становилось легче, но в постели она все-таки лежала не меньше недели-другой. Во время постельного режима Гильда питалась, главным образом, грибными супами и рыбой. Во рту Гильды уже давно стоял этот вкус, и фьони тоже постепенно приобретал его.
Однако, не смотря на все мучения, переживаемые Гильдой во времена депрессий, филифьонка очень любила эту пору. Она обожала наслаждаться собственной грустью и проливать ее потоками прозрачных, с чуть голубоватым отливом, слез. А у Гильды именно такие слезы.
А ведь было, из-за чего плакать. Пять лет назад Винсент по пьянке завалился в костюм робота, где его вдобавок ударило током. Друзья Винсента разбежались, и никто его не увидел. Спасатели приехали только через неделю и вытащили из костюма искалеченного и полумертвого Винсента.
А Гильда два года назад сломала лапу. Она тогда ехала на велосипеде, как вдруг на один конец руля наделось лассо и потянуло велосипед Гильды в сторону. Железный конь буквально выскочил из-под своей наездницы.
В доме был бардак, стены поросли грибками. Даже в лес ходить не нужно.
И казалось, что этот маленький серый домик плачет вместе с его грустными жителями…


Глава восьмая. Немного о несовершенстве мира и яблоках.
Нельзя сказать, что жизнь в Муми-Доле, этой странной деревне, была достаточно привольной для удовлетворения Гильдиной личности. Филифьонка никак не могла примириться с новым деревенским бытом. Особенно ее раздражали несколько вещей.
Во-первых, в холодные поры здешние хемули не снабжали филифьонок дровами. Вместо этого они заполняли вездеходы и отправлялись в лес, где рубили себе горы до неба. Винсент же ходил медленно, и когда он добирался до леса, в нем было хоть шаром покати. И поэтому в маленьком сером домике всегда было крайне холодно, дрова были дефицитом и редкостью, и к ним в доме относились крайне экономно.
Во-вторых, дома здесь стояли достаточно далеко друг от друга и были рассыпаны по Муми-Долу, как разноцветные кубики по зеленому покрывалу. Но, несмотря на это, все немногочисленные жители отлично знали друг друга. Самым большим авторитетом пользовались обычно те, кто жил поближе к центру деревни. Центральные же на время даже захватывали власть над деревней и нередко покушались на правительство. Правда, не всегда эти их покушения заканчивались благополучно, и зачастую прежние покровители села с позором бежали на окраину, а нередко и пропадали без вести.
В-третьих, дома и лес здесь были перемешаны и постепенно превратились в одно целое. Деревня была крайне далека от цивилизации, а все магазины располагались в центре, и поэтому Винсент, как и другие окраинные жители, очень широко пользовались складами, гордостями хемуля и автомобилями, дабы ехать до магазина. Винсента, например, возил сосед Сигизмунд.
В-четвертых, Сигизмунд предлагал далеко не самые удовлетворительные условия перемещения. Однажды Гильда вызвалась сопровождать Винсента, но стоило ей забраться в машину, как все ощущения грядущего праздника моментально слетело. Гильда думала, что ехать она будет быстро и весело, и что будет играть душевная осенняя музыка, словно специально сопровождающая балет разноцветных листьев за окном, а она будет сидеть, откинувшись на спинку сидения, с закрытыми глазами, и размышлять о жизни. Но вышло все совсем не так. В салоне машины было накурено, тесно и неуютно, и Гильде пришлось ехать стоя, примостившись между сиденьями хемулей, давясь от отвращения, полной грудью вдыхать дым тлеющего табака, раскачиваться, подобно маятнику, во время поездки. Музыка, однако ж, была, но, право, совсем не такая, какой ее ожидала услышать Гильда. Хриплая и отнюдь не душевная, радостная и немного пьяная, музыка как-то неравномерно заполняла салон, перемешиваясь с гарью и табачным дымом. Мало того, Гильда отдала Винсенту свою красивую ярко-голубую шаль, проторенную морозными узорами, и теперь ей было неловко стоять перед хемулями в молодежной футболке в свои 30. В салоне было душно и жарко, и все было насквозь пропитано зловонием.
Пока Гильда размышляла о несправедливостях, в комнату бодро вошла… Алиса.
- Привет, - радостно сказала она, - рассказать тебе про эпоху нуара?
Гильда недоверчиво подняла глаза на филифьонку.
- П-пожалуй, не сейчас… - прошептала она, отползая на другой конец дивана.
Собирался дождь, и Гильде сильно хотелось спать. А уж когда капли судорожно забарабанили по стеклу, филифьонка не отказала себе в исполнении прихоти. Она убрала с дивана объемный блокнот «Маяк» с детально проработанными зайчишками на удивительной красоты обложке, отогнула старую пеструю ткань, вышитую северными орнаментами, и закрыла глаза.
Дождь истязал сад. Крупные капли сбивали с веток яблоки. Хорошо, урожай собирать не надо. Стоп! Урожай. Как же Гильда могла забыть! Ведь она сегодня все утро складывала урожай в погреб, и теперь нельзя допустить, если дверь погреба окажется по той или иной причине открытой. Господи! Нужно немедленно бежать в сад, дабы проверить, открыта ли дверь погреба.
Не надевая плаща, филифьонка шибче ветра вырвалась в сад. Ужас! Дверь была гостеприимно распахнута, и туда хлестала вода. Целые водопады переливались через край, и, шумя, наполняли погреб. Обезумев, Гильда нырнула в ледяную водицу и поплыла, шумно работая лапами. Она наполовину шла, наполовину плыла, а также в ее нескладных движениях угадывались размытые черты бега. Проплыв длинную площадку, открывающую основную лестницу, Гильда стремительно оттолкнулась лапами и проплыла разом несколько метров, оказавшись на куче яблок. Под весом Гильды яблоки с глухим стуком покатились вниз, и филифьонка оказалась под водой…

Глава девятая. Капитанская дочка.
Уже пятый день Гильда лежала в постели. Ее веки были удивительно тяжелыми, а голова – словно чугунная. Винсент день и ночь сидел на стуле возле Гильдиной кровати и откармливал ее разнообразно приготовленной рыбой и грибными супами. Погода за окном, казалось, простудилась. Дождь шел целыми днями, дороги размыло, и маленький серый домик был, словно замок рвом, окружен водой – глубокой, черной и холодной. Гильда лежала, не отрывая взгляда от потолка, и лишь изредка переворачивалась к противоположной Винсенту стенке.
- Запасы в погребе испортились, - слабым голосом сказала Гильда, - я забыла закрыть дверь, и туда залилась вода.
- Запасы – это дело житейское, - глубокомысленно изрек старый хемуль, - а вот мордота – совсем не житейское дело. Я в молодости, кстати, переболел…
- Я их все лето собирала, отбирала самые лучшие, налитые соком, вылизывала, протирала кружевами, фьони промазывала, фильковыми листьями прокладывала… - прошептала Гильда.
- Ничего, в следующее лето соберем…
- В следующее! – взревела Гильда и села на постели, - а что мы будем есть зимой, об этом не подумал?!? Я виновата, понимаешь, ви-но-ва-та!
- Отвлекись лучше, почитай!
И Винсент протянул Гильде красивую голубую книжку с прекрасной синеглазой златовлаской и не менее прекрасным хемулем-брюнетом на обложке. Ниже стояло: «А. С. Пушкин. Капитанская дочка». Филифьонка была очень красивая. Да и хемуль тоже. Таких рисовали в аниме, то есть в японских мультфильмах. Гильда это твердо знала.
- Хорошая книжка, а? На полуночном аукционе отхватил! Ну, хваленая книженция!
Гильда промолчала и отложила книгу в сторону.
- Ну, тогда съешь ложку супа! – сказал Винсент.
- Не хочу, - сказала Гильда, отвернулась и… заплакала.
Сначала тихо, а потом – в голос…
- Ну, фьега! Подушку ведь замочишь! – сердито воскликнул Винсент и поставил Гильду на лапы.
Затем он усадил филифьонку за журнальный столик и придвинул к ней тарелку свежего и вкусного грибного супа. Гильда важно повязала кружевной фартук, подняла ложку и стала неторопливо есть, пока Винсент менял постель.
- А с твоими запасами мы как-нибудь потом управимся, - как бы невзначай , заметил вдруг Винсент.
Гильда поперхнулась супом.
- А как же эти запасы? – плаксивым голосом поинтересовалась она, и ее глаза увеличились как минимум в три раза и живо замерцали от слез, - кто их теперь вылавливать будет?
- Они отправятся в морское путешествие. Как капитанская дочка.
Гильда с ненавистью посмотрела на книгу.
- Выкинь немедля это тухлое чтиво из дому!
- Ладно, - развел лапами Винсент, - пошли вылавливать твои овощи!
И они отправились в сторону погреба.

Глава десятая. Бессонница.
1.
Гильда отличалась крепким здоровьем. Она была высокая, закаленная, сильная рыжеволосая филифьонка. Ее всегда излучающие энергию солнца локоны казались ниспадающими на плечи изящными язычками пламени. Гильда с молодости пристрастилась к спорту. Это произошло, когда филифьонке было семь лет. Она прочила в глянцевым журнале про известную спортсменку Эббигейл Катрин. Изящная и грациозная белая филифьонка гордо смотрела на нее своими небесно-голубыми очами с обложки. Одета она была в яркую и легкую, но, тем не менее, очень стильную спортивную форму, на ее голове, словно золотой венок, каким награждали в Древней Греции победителей Олимпиады, сверкала золотая бандана, а на шее небрежно болтался грубый зеленый свисток на черном шнурке. Гильда посмотрела в глаза филифьонки и словно зарядилась энергией. Радость победы и неописуемая гордость победителя, дерзость и спортивная ярость разрушили границы вощённой бумаги и проникли в сердце моложавой спортсменки, сверкнув в глазах озорными искринками, да так навсегда там и остались.
С тех пор Гильдуся решила стать такой же, как и Эбби. Она готовилась. Она тренировалась. Она обливалась холодной водой из деревянного таза, обегала широким неровным кругом свою маленькую аккуратную дачу, а потом валилась на изумрудные шелка травы и лежала неподвижно, созерцая мир свежего июльского неба сквозь прозрачную золотистую дымку летней жары. Дымка проникала внутрь Гильды, медовым фьони заполняя ее душу, и та от гордости и наслаждения закрывала глаза и погружалась в раскрашенные радугой мечты. Здесь она была великой спортсменкой, на ее голове красовался чуть сбившийся на бок золотой венок, а на шее висел не зеленый свисток, а самая настоящая золотая медаль. Эта самая медаль была маленьким солнышком Гильдусиной души, заряжая ее спортивной энергией и силой.
Сила эта переливалась через края Гильдиной души, сопровождая весь ее жизненный цикл, в котором так и не нашлось победы. А потом выяснилось, что с Винсентом приключилась беда, и филифьонка утратила весь остаток энергии. Она стала собой.
Спортивная энергия иссякла, а здоровье осталось. По крайней мере, его хватало, чтобы не страдать бессонницей. Но этой ночью нежданная гостья все-таки навестила Гильду. Легко шурша искристым подолом своего сотканным из лунного света платья, бессонница пересекла комнату, подошла к кровати и положила лапу Гильде на голову. Филифьонка вздрогнула всем телом и судорожно оглянулась. От бессонницы довольно ощутимо повеяло холодом. Сон разом растворился во тьме теплой осенней ночи.
Гильда лежала некоторое время на спине, тоскливо размышляя о бренности мелкой провинциальной планеты. В то время, как в мысленном взоре филифьонки то и дело всплывали различные образы, призрачной дымкой окутывая мозг Гильды, перед очами она лицезрела лишь устремленную к потолку серую башенку, оканчивающуюся черной звездочкой. Сомнений не было, это была всего лишь Гильдина морда, однако филифьонка замечала в ней возвышенное и прекрасное.
«Красивая башенка, - размышляла филифьонка, лежа под пологом мерцающего покрывала удивительно легкой и теплой, подобно летнему ветерку, осенней ночи, и тоскливо перелистывая потертую и истрепанную книгу своей несчастной, полной грустных приключений, жизни, - наверное, именно в таких и живет правительство. Я, например, всегда представляла замки королей и прекрасный принцесс именно такими, перелистывая теплыми летними вечерами глянцевые страницы своих детский книжек. И плевать я хотела на все иллюстрации, хоть начертаны они были, признаться, довольно-таки красиво. Чего стоит только один паровозик, который остался у меня в памяти и поныне. Он так красиво въезжает в мерцающую арку нового года, принося за собой счастье, веселье, и, наверное, очень много подарков. Ну, и, конечно, хоть грех так говорить, но, наверное, много подмороженного филифьоникса. Нужно ведь кому-то, да поддержать усталых от серой безысходности мира насущного хемулей!»
В тот момент, когда филифьонка вспомнила про паровоз с усталыми пассажирами, в комнату сквозь открытое окно влетело нечто. Нечто покружило над кроватью Гильды, а затем с противным жужжанием село прямо на ухо. Гильда перекатилась на другой бок и попыталась сбросить паразитическое насекомое со своего тела, но комару, видимо, было все равно, насколько ретива Гильда в сражениях, и он послушно взлетел над головой филифьонки. Продрейфовал немного в воздухе, а затем вдруг живо спикировал на другое ухо. Гильда резко перекатилась на бок. Дело было сделано, зло наказано, а микроскопический вампир – уничтожен. И святая добродетельница с ангельской ухмылкой сомкнула усталые веки, готовясь погрузиться в мерцающее облако волшебного и столь долгожданного в эту ночь сна. Но сон, скромный и такой галактически важный бог темного времени суток, по видимости, задержался где-то. Наверное, в гостях у своего лучшего друга. Друга зовут Месяц. Он одет в вязаную нежно-розовую шапочку в темно-розовую полоску и с розовой кисточкой. Кисточка оканчивается золотой фигуркой изящного полумесяца, почти такого же, как и сам Месяц, только золотого. Месяц и его младшая сестренка Звездочка сидят в своей облачной даче, на веранде, и под небосводом пьют небесный чай, ведя размеренную и неторопливую философскую беседу. Они очень похожи на Гильду с Винсентом. Или нет, скорее, все-таки на Винсента с Гильдой. Ведь и Месяц, и Винсент – старшие, и тем более они браться. А может быть, они братья не для своих младших сестер, а сами? Оба брата. Одного зовут Месяц, а другого – Винсент. Один – небесный философ, а другой – обычный земной хемуль. Хотя в Винсенте все-таки вечно просматривается нечто лунное и волшебное. У него словно звезды в глазах. И эти глубокие, черные глаза сами похожи на холодные и бескрайние недра Вселенной. Месяц тоже хемуль. Гильда это заметила. Когда он в последнюю ночь лета проплывал над крышей Винсентова дома, медленно и неторопливо, едва задевая золотистыми боками верхушки деревьев, слабо звенящие во тьме лунной ночи, он казался старым небесным хемулем, который каждую ночь спускается в свой погреб – то есть на землю, к земным хемулям и филифьонкам, - и освещает себе путь слабо мерцающим голубым фонарем.
Свет месяца голубой не всегда. Иногда он бывает багровым или серебристым, а в самые спокойные, теплые и тихие ночи отливает золотом. Но все же самый любимый цвет Гильды – молочный. Нежный, спокойный и не режущий глаз, нежели другие варианты. Красивый у хемуля фонарь! Надо бы попросить Винсента, что бы он сходил на полуночный аукцион к правительству села, там вообще всякие интересные штуки продают. Только нужно всю ночь не спать, вот в чем загвоздка. Винсент с этим не справится, уж этот печальный факт Гильда знала точно. Нет, все-таки лучше отправиться на аукцион самостоятельно.
А Месяц и Звездочка в своем домике тем временем пили уже тринадцатую чашку своего волшебного лунного чая, когда к ним приползла большая зеленая черепаха. У черепахи была длинная золотая коса, а в косу вплетена атласная синяя лента. Эта лента так и переливалась в свете многочисленных звезд, больших и маленький, окружающих черепаху. Еще у черепахи были маленькие черные глазки, которые лукаво-лукаво и неотрывно смотрели в глаза Месяцу-Винсенту. Черепаху зовут Дрема. Сегодня на ее лапах были надеты тапочки, очень похожие на Винсента. Эти тапочки изображали помятых серых хемулей с хитрыми и почему-то пугающими черными глазами. Тапки были старыми, грязными и изрядно поношенными.
- Сегодня мы не должны оплошать, - сказала черепаха Дрема, подползая к стулу, - видите, какие у меня красивые тапочки?
- Весьма оригинально, - томно заметила Звездочка, прихлебывая лунный чай из фарфорового блюдечка (фарфор этот был не простой, а китайский, причем в прямом смысле данного слова - у Гильды была точно такая же мисочка, и она разбилась в позапрошлом году), - но стоило бы пояснить, какой скрытый смысл на сей раз таит данная обновка?
- Ей будут сниться ближайшие семейные узы, - сказал, ссаживаясь с малахитового панциря черепахи, легкий и светящийся хемуленок.
Хемуленок подошел к веранде. Он был одет в накрахмаленный белый костюм, черный галстук и черные ботинки. Рыжие волосы хемуленка сбились в озорные кудри, а из-за ухо торчало светящееся и переливающееся всеми цветами радуги в холодном лунном свете кристаллически-голубое перо.
- Ты кто? – мысленно спросила Гильда у хемуленка.
- Меня зовут Сон, - сказал хемуленок.
- А-а, вот я тебя и нашла! – сердито сказала Гильда, пронзая хемуленка ледяным взглядом, - говори мне, - начала она холодным каменным голосом, - куда ты спрятал мои сновидения?
- Я их еще не написал, - сказал хемуленок стыдливо, - а сны одинокого старого хемуля пока еще тоже не готовы. Надеюсь, он подождет…
- Его зовут Винсент, и он не подождет, - сказала Гильда, - ты – жестокий кукловод, Сон. Ты мучал моего несчастного брата бессонницей на протяжении многих лет, а теперь решил добраться и до меня? Довольно же! Себя мне не жаль, но как ты мог поступить так с Винсентом? У него и наяву бед хватает. И поэтому я решила покончить с твоим владычеством!
- Не кипятись, - сказал хемуленок, - но этот вопрос тебе придется решать у Бессонницы!
Гильда промолчала. Она отлично знала, что из себя представляет Бессонница и как она выглядит. Справиться с этой неземной злодейкой было действительно трудно. Тем более, она являлась главным ужасом всей жизни даже такого` хемуля, как Винсент, и пожирала его изнутри.
- Но… как же я справлюсь с этим заданием?
- Есть только одно средство точной победы над бессонницей, - сказал Сон, - и я с удовольствием поделюсь им с тобой, ведь мы – враги.
Хемуленок уселся на снятый и аккуратно поставленный черепахой на облачную траву панцирь. Сама же черепаха сидела на веранде, одетая в легкое белое платье в синюю полоску.
- Значит, так. Записывай!
Гильда приготовила лист пергамента и шариковую ручку и выжидательно посмотрела на хемуленка. Тот продолжил:
- Единственное средство, способное принести точную победу над Бессонницей, заключается в том, что… ты записываешь?
- Да… пи-сы-ва-ешь. Вроде как и записала.
- Дура, не надо было «ты записываешь?» записывать! Теперь придется бумажку сжигать.
- Это еще почему? – удивилась Гильда.
- А потому, что в заклинаниях ошибок быть не должно.
- А мы разве пишем заклинание?
- А то! А ты разве думала, что можно так просто – ну, то есть без заклинания, - победить саму Бессонницу? Не выйдет! Лапы коротки!
Хемуленок попросил у Месяца зажигалку, выкопал несколько горстей облака из земли и поджег их. Вспыхнуло, взвилось в ночное небо голубое пламя, развеиваясь по воздуху тысячами голубых искорок. Ночное небо ожило. То тут, то там, - всюду вспыхивали маленькие голубые звездочки и в медленном вальсе начинали кружиться над небесной рекой, освещая засыпающий мирок. С холма, на котором стояла дача Месяца, перед Гильдой раскинулась волшебная панорама. Весь мир, освещенный светом луны и звезд, был на расстоянии протянутой лапы. Гильда протянула правую лапу и поймала звезду. Подул сказочный ветер и подхватил золотисто-коричневатые локоны Гильды, развевая их на свежем звездном ветру, похожем на морской бриз или ветерок, создаваемый вальсом ночных бабочек. Нежный молочный свет заливал долину, омывая Винсентов двор. Хемуль вышел из дома и, приставив лапу над глазами, смотрел прямо в глубокие синие глаза филифьонки. Гильда оробела и невольно отшатнулась. Сейчас она чувствовала себя молодой филифьонкой, одетой в матроску и синюю юбочку, в ажурных белых носочках и сверкающих черных туфельках. Волнистые коричневые локоны, струясь, ниспадали на скрытые белоснежными воланами плечи. Гильда почувствовала, что стоит она на балконе сказочного замка, точь-в-точь такого, каким представляла его себе сама Гильда – похожим на филифьонский носик, устремленный к небу. Филифьонка так глубоко погрузилась в раздумья, что не заметила, как разжались ее хрупкие пальцы и выпала из них серебристая звезда, ударилась о паркет и разлетелась вдребезги. Филифьонка протянула к своей юности лапу, но было уже поздно – лапа становилась серой, и мех, устилающий ее, безудержно редел и сваливался. Волосы филифьонки вспыхнули ярко-красным огнем и упали на цветные лоскуты, из которых была сшита ночная рубаха Гильды. И исчезла роскошная молодая красавица, а осталась растерянная Гильда в свалявшейся ночной рубахи – страдающая от бессонницы сестра Винсента.

2.
Гильда повернулась на другой бок. Странный сон ей приснился. Филифьонка подняла голову и сквозь растрепанную рыжую челку бросила беглый взгляд на циферблат ржавого будильника. Время было 03:26.
- Ну я и поспала, - растерянно проводя лапой по волосам, вслух подумала Гильда, - прошло целых полтора часа. Странная же это штука – Бессонница.
Филифьонка вспомнила про малахитовую черепаху и жизнерадостного хемуленка, а заодно и о своей невыполненной миссии. Миссию нужно было выполнить, и немедленно. А все, что нужно для этого, - так это поскорее заснуть, и чем раньше, тем лучше. Так? Так. Но ведь для этого нужно победить Бессонницу. Снова так? Снова так. Круговорот какой-то получается. Круговорот сна в природе. Эх, жалко, что помолодеть нельзя. По молодости-то сон всегда крепче. Чем старше хемуль, тем больше он имеет физических трудностей. Вот, например, тот же самый Винсент. Хотя здесь роль играют увечья, которые он получил в… да ладно, лучше об этом не думать, спать пора!
Гильда вспомнила, что всегда хорошо засыпала на спине. Она перевернулась на спину, скрестила лапы и закрыла глаза. Перед глазами маячил распиленный Спрингтрап, который валяется в кладовке. Сон сильно задержался.
Тогда Гильда решила – а чего валяться и зарабатывать головную боль? Не выйти в гостиную? И Гильда сделала это! Она вышла, на плечах ее покачивалось одеяло, из спальни и… обомлела. У окна стоял Винсент. Ветер развевал его длинные льняные волосы. Рядом, на столе, валялись пистолет, ружье и голова Спрингтрапа.
Некоторое время филифьонка смотрела на это в скорбном молчании, а затем подошла к Винсенту.
- Что ты делаешь? – спросила Гильда, и тут же увидела медленно стекающую по морде хрустальную каплю.
Винсент горько плакал, опершись на подоконник.
- Ну… ну, вообще-то, Фокси, а что, разве не видно? – просипел плаксивым голосом хемуль, - И снова попрошу Вас не отвечать на этот вопрос, он, представьте себе, тоже относится к имеющим привилегию называть себя риторическими, - зрачки увеличились втрое, - Сейчас, наверное, спросите, что не так с моей шерстью, - глаза подозрительно заблестели, - Отвечаю сразу, у меня в роду были снорки. А не знать об их родовой особенности – значит, вызвать себя полным идиотом. И еще, я отвечаю сразу, в качестве профилактики от неприятных вопросов. Укусила меня Алиса, потому она и в депрессии. И возымела честь, между прочим, откусить мне чуть ли не половину головы! - глаза налились слезами, - А Вы сейчас, видать, уже хотите об этом с издевательской улыбочкой спрашивать, им не скрывайте этого, я-то вижу, как вы улыбаетесь! Да, я крутил роман с Зызкой. Но она, как выяснилось… ладно, я не буду позорить дам, просто деликатно замечу, что леди такого рода мне не подходят. Да, я убивал хемулят. Но это из-за моей, извините, травмы. Алиса, если ты сейчас это читаешь, изволь не ругаться на меня потом, просто я не люблю, когда пилят мое сердце. Да, я покусился на своего племянника. Я знаю, - сквозь слезы, - Я – монстр. Я – чудовище. Я – страшный грешник. И вообще, если приглядеться, мы все тут не идеальны, так что я предлагаю взорвать фьеге в пипку Землю! Да, я напился подмороги сдуру. Да, я переломал фьеге в пипку всех этих морровых аниматорников! Да, я знаю, что нельзя выпивать филифьоникса до галлюцинаций, но по своей тупости выпил. Да, я полез в тупого желтого кролика. Да, был дождь, а крыша протекала. Да, в меня все это залезло фьеге в пипку по шляпки. И я теперь увечный и при смерти! И все потому, что я пьяница и фиот, и убил не меньше ста хемулят. И я все время падал на хемулей. Умышленно! - рыдает, - Да, я такой плохой! Застрелите меня ко всем фьегам морровым! И я их специально убивал, потому что Винсент гад, каких поискать надо. Тащите меня на смертную казнь! Меня хотели переплавить, и правильно! Но какие-то тупые гады меня зачем-то достали. Наверное, что бы подложить всем свинью!!! А потом стали пуляться жалостливыми записками! Винсент плохой! Винсент злой! УБЕЙТЕ ВИНСЕНТА!!!
Гильда в ужасе замерла. Что сталось с Винсентом? Почему он плачет и ругает себя? Филифьонка на цыпочках подошла к хемулю и в нерешительности замерла, опасаясь оказаться рассекреченной. Однако, чем ближе филифьонка подходила к хемулю, тем меньше ей хотелось становиться шпионкой. Это предательство. Гильда это знала. Сдавшись, она капитулировала в постель, где отдалась объятиям столь ожидаемых ею под покровом теплой холодной ночи сновидений, дабы вновь услышать смех озорного поэта Сна, победить коварную Бессонницу и прокатиться на сонной черепахе Дреме.

Глава одиннадцатая. О вреде милосердия.
1.
Винсент сидел на чердаке, положив лапу на лапу и подперев лапой голову. Через лапу проходил длинный шрам, огибающий запястье, а волосы сбились и пригибали к голове правое ухо. На хемуле были новые ярко-желтые брюки из китайского шелка и белая рубашка. Винсент сидел развязно и сутуло, наваливаясь спиной на колонну, держащую крышу чердака. Из-за колонны выглядывала только одна лапа. Остальное тело хемуля колонна скрывала.
У Гильды же с самого утра была масса дел. Умывшись водой, смешанной с росой и дождем и надев свое легкое розовое платье, филифьонка вышла в сад, и, приставив стремянку к дереву, полчаса собирала яблоки и складывала их в большую плетеную корзину. Тогда Ариэль принесла сверкающий серебряный таз, наполненный ключевой водой, и велела Гильде постирать белье. Гильда поставила таз на крыльцо, и, пока Ариэль шарила по дому в поисках грязного белья, играла с солнцем и радугой, наблюдая ее в перелетающих с лапы на лапу капелек воды, а потом – со своим отражением, звонко ударяя по нему лапой и примеряя разные виды ряби. Из дома спустилась Ариэль. Она зацепилась лапой за таз, споткнулась, таз опрокинулся на платье Гильды, та с визгом отскочила в сторону, в то время как Ариэль, пересчитывая ступеньки, скатилась на траву и укатилась вниз, за бочку, из которой хемули мыли посуду – прямо в лужу вонючей гнили. Белье взмыло в лазурное поднебесье и спланировало на Гильду. Та не удержала равновесие, сделала пару робких неровных шагов назад, как-то по-китайски извернулась и рухнула прямо на Ариэль. Белье зацепилось за сучья и ветки старой сирени, находящейся подле бочки, и стало не только грязным, но и рваным.
- Хороша работка, - как-то невесело сказала Ариэль, искоса поглядывая н орошенное черной мерзостью белье.
Затем филифьонка тяжело вздохнула, поправила почерневшие от земли и воды волосы и мрачнее тучи пошла в дом.
За обедом Ариэль не шутила и не рассказывала веселые истории. Она лишь молча макала в солонку черствый кусок бородинского хлеба и задумчиво молчала. Волнистые пряди волос спадали на лоб, закрывая выпуклые стекла квадратных очков филифьонки, но та даже не думала их отодвинуть. Не очнулась она даже тогда, когда чай, перелившись через край стакана, потек по скатерти, окружая озерцом пузатый серебряный самовар.
- Ариэль, что у тебя за проблемы завелись? – поинтересовалась Гильда, вытирая рукавом чай со стола. Она мимоходом взглянула на Винсента. Тот хмуро молчал, подперев лапой подбородок и непривычно воинственно сведя брови.
- Если бы у меня, - вздохнула Ариэль, выходя из-за стола.
Встав и задвинув за собой витиеватый стул из светлого орехового дерева, филифьонка засеменила по направлению к своей каморке на другом конце дома. Весь день филифьонка не выходила оттуда, а потом у нее зазвенел телефон, и Гильда шибче северного ветра бросилась к тонкой двери, через которую можно было достаточно хорошо различить голоса.
- Полька отрекся, - говорила Ариэль испуганным голосом, - на временное правление были поставлены Альберт и Катрин Вайткэт. Что? Да, их дочка Пурфесона. Что? Что там сказала Белла? История только начинается, все впереди? Чушь какая-то, никогда не доверяла гадалкам. Что? Мигрант? Дженкинс Пендрагон? И как он себя называет? Павел Григорьевич? Встал, значит, у правления? Воспитателем для Пурфесоны вызвался? Ага, отличный пример для мелкой. Ага! – Ариэль насмешливо хихикнула, и Гильда словно увидела сквозь дерево двери ее недоброжелательную ухмылку, адресованную новому правителю – Павлу Григорьевичу.
- Что будет, что будет! – вслух подумала Гильда, но додумать она не успела, ибо Ариэль сурово распахнула дверь и больно стукнула Гильду по лбу.
- А че эт ты тут валяешься? – сухо заметила Ариэль, выходя из комнаты, - подслушивала, значит? Так-так. Слыхала, небось, что день грядущий нам готовит?
- Да, - печально пробубнила Гильда, неуклюже поднимаясь на лапы. – Эвакуироваться будем?
- Дура, - отрезала Ариэль.
Она немного постояла молча, глядя в окно, и Гильда тоже туда посмотрела, но ничего интересного или хотя бы необычного там не нашла. Хмыкнув, филифьонка отправилась на чердак к Винсенту, однако там было пусто. Озадаченная филифьонка вышла в сад, и тут перед ее глазами открылось такое, что она на миг забыла, где находится.
Винсент стоял напротив двух хемулей в синих камзолах, вытянув вперед кулак, и пронзал их злобным взглядом, жаждущим крови. Из-за спины бывшего убийцы выглядывал любопытный коричневатый носик, в пыли, покрывающей который, проторили дорожки слезы, и черная косичка.
- Не смей, кому говорю! – орал Винсент, - покушение на хемуленка – страшный грех и позор, кому говорю! Сужу по собственному опыту!
Он выхватил пистолет и выстрелил из него в одного из хемулей. Истекающий кровью враг рухнул на землю, задергался и замер.
- Так да погибнет каждый, кто посмеет мучать честных хемулей!
И Винсент так сильно ударил хемуля лапой, одетой в сапог с подковой, в глаз, что лапы последнего подкосились, и он рухнул на своего собрата. Убедившись, что опасность миновала, хемуленка выглянула из-за спины Винсента.
- Как тебя зовут? – мрачно спросил Винсент.
- Я – Гильдуся, - ответила филифьонка. И, немного поразмыслив, добавила: - Медведкина.
- А по имени-отчеству?
- Гильда Ивановна.
- Бравое имя, - потрепал филифьонку по волосам хемуль, - молодец. И за проявленную храбрость я дарую тебе вот этот сувенир.
Винсент протянул Гильде свою старую фуражку охранника из пиццерии и надел ее филифьонке на голову, а на грудь повесил золотой значок с изображением малоприятного медведя.
- Фто это? – удивилась маленькая филифьонка.
- Это – памятный сувенир. Будешь обо мне помнить.
И Винсент, развернувшись, хотел было гордо уйти, но что-то остановило его.
- А тебе сколько лет? – поспешно поинтересовался он у хемуленки.
- Четыле.
- Хороший возраст! Поздравляю! А где ты живешь?
- Вон там! - указала лапой Гильдуся в сторону Златохолмья.
- Боже, там сейчас самая революция! А как ты сюда попала?
- Хемули нехолёсие в месёк затолкали и пливезли!
Винсент испуганно посмотрел в большие изумрудно-зеленые глаза хемуленки. Оказывается, ее выкрали из дома хемули! Тогда придется ему, Винсенту, доставлять эту хемуленку в самый очаг войны.
Хемуль ходил медленно, и ему пришлось взять билет на автобус, чтобы заехать в Радугу. А отсюда, на канатной дороге, - в само Златохолмье! Автобус был старый, ржавый, с выбитыми фарами и грязным салоном, да и канатная дорога не лучше. Стоило Винсенту войти в кабину, бережно сжимая тоненькую лапку, как последняя с треском покачнулась, оторвалась от земли и со скрипом поехала, протирая в старых, засаленных канатах дыры. Винсент медленно подошел к скамейке под окном и сел, а рядом посадил хемуленку. Тут хемуль заметил, что напротив него сидит какой-то странный хемуль с длинными коричневыми локонами и очень подозрительной и явно недоброжелательной ухмылкой.
Неизвестный сурово посмотрел на Винсента, закинул лапы на спину сидящего рядом старого хемуля и радушно подмигнул убийце-детохранителю. Все это казалось Винсенту очень странным, демонстративным и даже подозрительным, но тут странный хемуль повел себя совсем странно. Он запустил лапу в карман, резким рывком извлек оттуда самый настоящий дорогой пистолет, вскочил и подбежал к Винсенту.
- Не с места! – истеричным и до боли знакомым голосом завопил хемуль, и Винсента осенило.
Майк Шмидт, сын Ариэль! Тот, кого Винсент пытался убить в детстве, будучи укушенным Алисой! Видать, он не простил старых грехов.
- Ты кого везешь? Гафсачок, видать? – продолжал тем временем злобствующий племянник Винсента, после чего он выстрелил в потолок и проделал в нем дыру.
- Маньяк! Морров… да тьфу!
Тут же перед Винсентом словно из-под земли выросли два хемуля. Они схватили его за лапы, заломили их и потащили несчастного убийцу из кабинки. Но Винсенту было по барабану. Он переживал не за себя, а за Гильдусю, в то время как последняя, вздохнув, бросилась из кабинки навстречу своенравным порывам финских ветров. У Винсента перехватило дыхание, но больше он удивился, когда Майк, схватив несчастного поперек тела и уподобляя последнего бревну, выбросил из кабинки самого Винсента! Хемуль с криком полетел вниз. Он видел, как неумолимо приземляется к нему изумрудный ковер травы, сверкающий заморскими узорами цветов, но не мог ничего сделать. Бессильная злоба и ужас давили на его сердце. В самый последний момент из глаза Винсента все-таки вытекла хрустальная капля и унеслась в голубизну Неба. «Скоро и я там окажусь», - решил Винсент, и ему стало до того жаль себя, что впору расплакаться. Но додумать злосчастный спасатель не успел, ибо послышался гулкий удар, и Винсент больно ударился об землю.
Винсент лежал на земле и смотрел в небо. Над его головой пролетали белоснежные парашютики одуванчиков и лепестки примятых ударом ромашек. Океан небосвода бороздили лёгкие челноки облаков. Они были похожи на добрых белых лебедей. «И почему все так плохо?» - с неохотой подумал Винсент, предпринимая тщетную попытку подняться, дабы привести себя в порядок, отряхнуть штаны и скорее драпать с этого места, пока цел. Но все попытки встать оборачивались режущей болью в правой лапе, и вскоре Винсент смирился с тем, что вот-вот пробьет его последний час. И тогда он полетит на добром белом лебеде в хрустальный синий дворец, именуемый в народе Раем.
Тут внимание Винсента привлекли три отделившиеся от кабины фигуры. Секунда – и раскрылись огромные белые парашюты. Ветер, столь же игриво, как и обращался с кружевными парашютиками предвестников лета, опустил парашюты на траву, и Винсент признал в пассажирах Майка и двух его сообщников. Причем одна из них была красивая филифьонка. Длинные огненно-красные локоны доходили до изящного коричневого пояска, сковывающего тонкую, словно кукольную, талию; огромные ярко-синие глаза, один чуть искристей другого, зато другой – куда ярче; белоснежная шерстка и прекрасное коричневатое пятно на элегантно закрученной морде. Эта филифьонка, несомненно, достойна высшего ордена красоты – Ордена Золотого Орла! Винсент сразу узнал Филдину Веснушкину. До войны-то она была хорошей – молоко носила, филифьоникс домашний и квас. И варенье пяти сортов. А теперь вон как сурово смотрит!
Хемули схватили Винсента за лапы и потащили по приминающейся изумрудной траве в мерцающую гущу голубоватого тумана, окутывающего долину. При этом правая лапа у Винсента сильно болела, а за ней по траве тянулся кровавый шлейф. Неизвестно, почему, но за нее враги держались особенно грубо и иногда, истязая лапу рывками, заставляли проливаться лужам крови. Винсент слабо надеялся, что красавица Филдина окажется столь же красивой изнутри, как и в мирную пору. И, видать, не ошибался. Потому что, когда его принесли в темный сарай, рядом с раненым «телепортировалась» Филдина, одетая в розовый костюм кокетливой медсестры и с чемоданчиком в лапах, подошла поближе, поцеловала и принялась накладывать перевязку. Пока филифьонка перевязывала Винсенту лапу, приговаривая «ты наш золотой в буквальном смысле», Винсент лихорадочно перебирал все возможные и невозможные варианты значений ее ласковых и одновременно подозрительных слов. Наконец, когда к хемулю вернулась речь, он смог хрипло спросить:
- А что это значит?
- Ну, - невозмутимо и оживленно продолжала филифьонка, наливая в стаканы филифьоникс, - мы с помощью тебя честную зарплату получим и хороших хемулей в команду возьмем.
Винсент в ужасе замер.
- А что у вас за команда? Я-то новичок в этом деле!
- Ну, мы это, знаешь, короче, юную Пурсефону? Два года. Дочь поганого правительства. Вот мы и решили этим всем гадам отомстить и эту мелкую, ну, короче, того! – филифьонка бросила многозначительный взгляд в сторону Винсента и не менее многозначительно провела по горлу посеребренным когтем.
Тут Винсент и осознал весь ужас своего положения. Убийцы-враги взяли его в заложники, и теперь хотят мало того, что взять крупный выкуп, так еще и подкупить сельских хемулей на грешное деяние, карающееся смертью – убийство ребенка. Причем не просто ребенка, а ребенка – будущего правителя, что еще страшнее. Нужно им отомстить и не дать совершить преступное деяние, но как? У Винсента, между прочим, сломана правая лапа.
- Я не хочу! – сказал Винсент, - я не хочу идти против государства и становиться его предателем, ведь я – его защитник.
- Ах, защитник? – холодно осклабилась Филдина, протягивая вперед, к горлу раненого, длинные изящные лапы, оснащенные острыми посеребренными когтями. Скоро серебро должно обагриться кровью! Винсент встал с соломы, и, прижимая к груди сломанную лапу и рваную джинсовую кепку, медленно попятился к стене. Зрелище, преследующее Винсента, было поистине ужасающим. Вытянутые почти на уровне глаз филифьонские лапы, слабо пошевеливающие готовыми в любой момент с наслаждением впиться в горло и получать неописуемое удовольствие от скрежета разрываемой плоти и медленного, чувственного погружения в ее хрустящие недра, когтистыми пальцами; угрожающе приоткрытый рот, в черных недрах которого сверкают и серебрятся, переливаясь на тусклом свету керосиновой лампы, прикрепленной к стене подвала, острые и готовые в любой момент обагриться такой сладкой, его, Винсентовой, кровью, острые кривые клыки, похожие больше на волчьи; мало того, щель, образовавшаяся меж узкими и безрадостными губами противницы, давала отличный обзор на узкий мордовой канал, содержащийся, между прочим, в идеальной чистоте («Бесфьоновая, видать, фьега», - подумал Винсент); а костюм медсестры напоминал больше не добрую санитарку, а кровавую убийцу-сотрудницу зловещего госпиталя на заброшенном конце города из ужастика, транслирующегося по старому черно-белому телевизору в комнате, где в счастливое довоенное время проживал Винсент.
Но тут хемуль больно стукнулся головой о теплое, влажное дерево обивающих стены сарая досок. Идти больше было некуда. Путь к отступлению оказался навеки отрезан.
По морде Винсента против воли убийцы стекла хрустальная капля и упала на солому. Жадная подстилка моментально поглотила ее. Неизвестно, чем бы кончилась эта сцена, но тут ушей Винсента коснулся хриплый истеричный крик Майка Шмидта:
- Письмо написали, подкинули, они его нашли! И теперь идут на Большую Поляну!
Филдина радостно поправила волосы, и, не меняя одежды, бросилась к хемулям.
- Ты не забыл наше правило, Майки? Выкуп дороже, шантаж страшнее.
- Нет! Выкуп потребовали, значит, таков: большая статуя русалки фильковая, с синими волосами, детально проработанная – одна штука!
- Ну ты подумай, зачем нам русалка? Куда нам ее ставить?
- Погоди немного, я не договорил, - Майк игриво коснулся когтем губ Филдины, - значит, так, на чем я остановился? Совсем ты меня, фиотка мелкая, сбила! – по голосу было заметно, что хемуль не злится, а, наоборот, ликует от восторга, - значит, так! Рояль черный, одна штука. Рояль белый, одна штука. Розовая искусственная ель, две штуки. Мраморная статуя пегаса, полштуки.
- Почему полштуки?
- Потому что легендарная статуя пегаса, упав на дно океана, разбилась на две части, а Вайткэты пожаловали ее Винсенту. Вот пусть они и притащат теперь! Мы ими повелеваем, и пусть они возымеют честь получить неудовольствие осознать это!
- А что за часть-то?
- Зад, Ваша милость! – хемуль посмотрел на список и спешно поправился, - зад и одно крыло. Ах, да, и еще половина рога! Ну, я читаю дальше. Тогда еще Гильда в качестве танцовщицы. Ох, и красавица же она! – заметив на себе весьма суровый взгляд носатой подруги, Майк осекся, - ну, и еще этот, как его там… еж ручной, две штуки. Лягушка с фильковых источников… четыре-мини-филифьонки с фильковых источников… так, тут дальше неразборчиво. Эт я торопился, пока записывал. Жадность, не велите казнить, крутит, как кукловод. Ну, конечно, гордость хемуля, штучек эдак четырнадцать. И деньги… эти, как их там… 30000марок 5фьон 21собака!
- Мало, - сурово сощурилась Филдина, подходя к охраннику вплотную, - я ведь знаю, ты поди украл половину, а мне тут врешь! – филифьонка резким рывком выхватила из лап Майка список. Когда она резко и решительно разворачивалась на 180 градусов, в списке что-то звякнуло, и на изумрудный ковер травы прямо перед сараем выпал кулон из красного филькового камушка.
- Вот! – торжественно заключила Филдина, - знавала я тебя всегда, аферюгу несчастного, всегда знала; всем бы ты был хорош, да только тебя не изменить. Туп ты больно да жаден. Ничего честным хемулям не даешь, сам все жрешь. Кстати, а шантаж?
В это время Винсент взял кулон и стал его внимательно рассматривать. Кулон был прозрачен, красен и, наверное, привлекал мистическую силу ангельского клана Небесных филифьонок. У кого маньяки похитили этот кулон? Наверное, у какой-нибудь одинокой престарелой гадалки. И тут Винсент вспомнил, где он видел этот кулон! Точно! Точно такой же надевала по праздникам Ариэль. Кулон достался ей от покойной матери, и Ариэль очень им дорожила. Мачеха как раз была экстрасенсом, и тем более она дружила с матерью, и потому филифьонка горячо одобрила наличие кулона в доме. Сейчас мачехи уже давно как нет, а кулон – есть. И Ариэль всегда надевает его по праздникам, храня в сердце память о покоящихся на небе предках. Какое злое деяние совершил Майк. Он обокрал родную мать, лишив ее последней памяти о главном идеале ее жизни, об ее матери. В тот самый момент злосчастный убийца с чувством воскликнул:
- Мы выколем ему глаза, морра побери! И вообще, наш план таков – они придут, а мы их свяжем, привяжем к дереву, возьмем выкуп и осуществим запланированное. А когда никакой полоумный гад нам не помеха, мы отправимся к новому бренному правительству, и все исправим.
Винсент быстро запихал кулон за пазуху с надеждой в самый последний момент перед смертью отдать его сестре. Только веревка свисала меж складками серой от пыли материи. И вовремя! Не успел убийца и охнуть, как его схватили под лапы и волоком потащили на поляну.
И снова солнце медленно выплывала из-за синей волны леса, освещая большую изумрудную поляну, где в окружении пышных разноцветий притаилась маленькая лакированная скамеечка. Поляна немного походила на сказочную крепость – возможно, это потому, что ее окружала плотная стена, состоящая из деревьев и густых зарослей крапивы. Когда солнце всходило, оно гигантских размеров люстрой застревало в ветках деревьев, и, слегка покачиваясь, дарило поляне свет. Вокруг поляны, извиваясь между вековыми дубами и молодыми березками, пробегали тысячи тропинок. Винсента вытащили в центр поляны и привязали к березе. Здесь Майк взял толстый просмоленный канат и привязал с помощью него хемуля к дереву. При этом хвост он оплел вокруг ствола и сунул в щель, а передние лапы привязал к сучкам. С правой лапой поступили несколько иначе и более жестоко – просунули ветку прямо под повязку. От боли Винсент затерялся во времени и пространстве и почувствовал, как тяжелеют его лапы, а глаза застилает зловонная серая дымка…
2.
Винсент очнулся, крепко прикрученный к дереву. Все тело было полностью скованно проволоками и веревками, не было возможности даже пошевелить головой, либо закрыть глаза – веки сжимали ледяные лапы в желтых резиновых перчатках. Но самое страшное – впереди, прямо на уровне широко распахнутых неизвестными мучителями глаз Винсента зависли две длинные острые иглы, толстые и ржавые. Их сжимали две хемульские лапы в темно-аквамариновых перчатках, сжитых багровыми нитками из кусков старой, проверенной временем рогожи.
Винсента больше всего в жизни страшили иглы и любое колющее оружие. Именно колющее. Винсента не пугала, например, бензопила или огромная шиповатая палица. Но при виде иголки его шерсть сразу приобретала странный голубовато-сиреневатый оттенок, а к горлу подкатывался отвратительный ком. Дело в том, что все детство хемуленка морили уколами, производимыми с помощью нечто ужасного. Вообще-то, инъекции производились в большинстве своем розовым, голубым и красным фьони, ибо розовый фьони отвечал за шерсть и волосяной покров, а также за зрение и слух; голубой оберегал от болезней, а также регулировал силу, внимание, зрение и реакцию, повышал иммунитет; ну и, наконец, красный оберегал от болезней, порчи и всяческих невзгод. Но после таких процедур Винсент подолгу валялся в забытьи, а потом и вовсе произошел инцидент: когда хемуленок играл с изрядно профилифьонившейся престарелой Алисой в своего любимого аниматроника Фокси (роль которого исполняла филифьонка), последняя укусила Винсента и отгрызла ему полголовы, впоследствии чего Винсент стал жертвой неудачной хирургической операции. Вскоре, правда, выяснилось, что фьоновый донор соседка Марья болеет хронической мордотой, и недавно вылечилась от сергализма, но произошедшего было уже не изменить.
Теперь же за иглой Винсент видел привязанных к дереву таким же образом Ариэль и Гильду. Ариэль плакала, а Гильда судорожно перебирала хрупкими пальцами янтарные четки и молилась.
- Мы отдали вам выкуп, почему вы хотите выколоть ему глаза? – поинтересовалась Гильда, поднимая глаза на врага – Майка, который по-хозяйски оглядывал кучу добра, сваленную в кустах малины неподалеку.
- А потому что он гад! – резко откликнулась Филдина, сжимающая глаза хемуля, - это наш долг. А если мы его не выполним, то станем фьегоносцами!
- А выкуп мы получили, и теперь пора выполнять долг, так требуется, извините, юная фру! – с противной издевательской вежливостью произнес Майк, а затем громким, чистым голосом вскричал: - Во имя Поликарпа! – и подал знак Филдине.
Винсент попрощался с жизнью и уже приготовился к отходу в мир иной, как вдруг…
- Босечки мои, Виньсенть, кяк ти сдесь окязялься?
Винсент недоверчиво окинул поляну взором и заметил маленькую бронзовую филифьонку с большими изумрудно-зелеными, свежими, глазами, и длинными черными локонами, красиво и немного небрежно ниспадающие на узкие загорелые плечики, скрытые истертой голубой материи майки с желтой звездочкой посредине. За спиной у филифьонки болтались белый рюкзак в виде хемуленка и настоящее охотничье ружье, тащащееся по пыли; к поясу был прикреплен настоящий дорогой пистолет, а также свисали шпага и сабля. Оружие красиво сверкало и переливалось в последних лучах заходящего солнца и выглядело весьма угрожающе.
- Никому ни дям в абидю Виньсеньтя! - сказала филифьонка, и, завидев мучителя Панкрата, который собирался лишить пленника зрения, сурово осведомилась, - кто его обижает? Плизнявяйся! Ты?
Панкрат судорожно повернул голову и даже распрямился от изумления. Маленькая хемуленка угрожает ему физической расправой! Панкрат расхохотался.
- Ты?
- Я!
- Да что ты сумеешь мне сделать, фиотка мелкая?
- Да все, че хош!
- Ха, ну хорошо, покажи, я пока тут понаблюдаю!
- Ладно, - сказала Гильдуся и выстрелила.
Мертвый Панкрат рухнул у ног Филдины. Та некоторое время растерянно смотрела на труп, а потом подскочила, завопила «Бежим!» и бросилась в лес. Хемули последовали ее примеру, и вскоре Винсент и все три филифьонки остались на поляне одни.
- Дайте, я вас развязу! – предложила Гильдуся, достала огромную тяжелую саблю и принялась перепиливать веревки.

Глава двенадцатая. Шоколад с привкусом крови.
1.
Пасмурное, сонное утро затхлым темно-серым обволакивало долину. Винсент не спал всю ночь, потому что мешали ему две вещи: сломанная вчера лапа и истерики Гильды. Сегодня хемуль проснулся вялый и разбитый. Ветер играл белоснежными тюлевыми занавесками, и на подоконнике лежала почти дочитанная книга «Эксперименты Ру». Эта книга рассказывала о храбром хемуле Томе, о его геройском подвиге, самопожертвовании, настоящей крепкой дружбе и чистой любви. Это не современная слезоточивая романтика – красивая, но бессмысленная. Это – настоящая литература, суровая, но реалистичная. Винсенту нравились такие книги больше других. Вообще, первой книгой в жизни Винсента была книжка «Последняя из племени Файер» с глянцевыми страницами, фильковыми карточками, яркими вкладышами, и, наконец, что самое главное, красивыми цветными иллюстрациями. Поначалу Винсенту даже нравилась новая книга, ибо тогда он умел лишь разбираться в живописи, но стоило хемуленку познать азы словесности, он сразу же определил, насколько низка литературная ценность книги. Вместе с последней у Винсента появились две заморские фильковые книжки «Флаурэлла» - «Легкая сила» и «Королева комбинаций». Иллюстрации подобных книг просто поражали, но, видимо, создавалась книга исключительно художниками, и, дабы книги опубликовали (ибо живописью рисунки все же не являются), им приходилось придумывать некие совершенно дурацкие тексты.
А вот «Эксперименты Ру» - совсем другое. Ну и что, что иллюстрации без блесток, - зато прорисованы отлично! Карандашом. И что самое главное – в точности соблюдена анатомия хемулей. Да и текст пропечатан хорошо, без ошибок, или как там они называются в типографии… кажись, опечатки. Книга эта старинная, потрепанная. Главы отделяют жирные виньетки из черных, как беззвездное летнее небо на расстоянии вытянутой лапы, чернил. Виньетка… в детстве Винсент находил в этом слове какую-то неведомую связь со своим именем. Буквы в некоторых местах поистерлись, но Винсент заново прорисовал их по старому контуру карандашом. Во многих местах страницы порвались, и теперь они щедро проклеены скотчем и фильковой лентой. Винсенту подарили эту книгу на семнадцать лет. И трехлетняя Гильдуся закалякала страницу с особенно красивым и больше всех нравящимся Винсенту рисунком Тома перламутровыми красками. Винсент весь день пытался оттереть эту краску, но протер в странице небольшую дырку. Пришлось восстановить утраченный текст и приклеить листок с ним на место старой страницы. Винсент еще полдня записывал текст с помощью печатной машинки, после чего страница была приклеена на законное свое место.
А «Последняя из племени Файер», между прочим, тоже стоит у Винсент на полке и по сей день. Все-таки привет из прошлого, как никак. Все блестки давным-давно пооблетели с ее бессмысленных страниц, да и сам смысл текста давно утратил себя для хемуля. Для хемуленка – пожалуйста. Но ведь у Винсента никогда не было, да и не будет хемуленка. Зачем тогда ему эта книга? Вот и решил хемуль открыть «Эксперименты Ру» и в пятый раз перечитать ее с начала до конца. Стоило хемулю открыть страницу, на которой описывались страдания одиноко бродившей по городу филифьонки, как что-то подозрительно застучало. Винсент опустил книгу и удивленно приподнял очки в аметистовой оправе (это были очень дорогие очки, Винсент самолично выписал их из Швеции сразу после освобождения из железного плена). Что за гости в ранний час? Хемуль бросил беглый взгляд на часы. Изящная минутная стрелка едва доходила до пятнадцати, а уж о часовой и говорить нечего – она зиждилась на шестерке. Однако дверь распахнулась, и в комнату буквально телепортировалась Гильда.
- Там приехал роскошный «Hummer», стоит он прямо у калитки и сигналит! А сам весь такой, ну, серебряный. И из окошка выглядывает Закрутка! Я, конечно, оробела малость, но спрашиваю-таки: «А Вам, хемуленок, кого?» А он мне: «Я т-те не хемуленок, а нужно мне Винсента и срочно!» Я: «А я такси не заказывала!» А он мне тогда: «Ты-то, может, и нет, только вот Винсент сам меня вчера лично об этом попросил. По телефону».
Винсента эта новость, мягко сказать, весьма шокировала:
- Какое фьеге в пипку такси? Ничего я не заказывал! Гильда, ты не пьяна ли?
- Нет, в последний раз я пила подморожку только вчера вечером, дабы успокоиться и прийти в себя.
- Ты бредишь…
- Нет, я тебе говорю! Там и действительно стоит этот хаммер, и валить отсюда он никак не собирается. Я тебе говорю, Винсент, это очень серьезно. И если ты не…
Тут послышался издаваемый таинственным автомобилем гудок. Винсент судорожно выглянул в окно. Приминая траву, на дороге стоял большой серебряный автомобиль с головой носорога спереди. Автомобиль, казалось, был воплощением грубой хемульской силы, готовой торжественно сокрушить все преграды на своем пути. И сила эта заполняла все его железные жилы и изливалась вместе со светом из хрустальных окошек двух больших круглых фар.
А рядом, развязно облокотившись на сверкающий на солнце серебряный бок, стоял высокий, неестественно бледных хемуль в бутылочно-зеленых брюках и черном фраке. Лапы скрывали изящные фиолетовые перчатки, и с помощью одной лапы хемуль поигрывал длинной черной тростью с серебряным наконечником в виде головы филифьонки.
Винсент хорошо помнил этого хемуля. Это был садист-извращенец с фабрики фьони. Сначала он работал там и, между прочим, был подсобником рабочих, а после построил свою собственную фабрику сладости, запершись в четырех стенах которой и проводил свои адские эксперименты. Родители ограничивали хемуленка в сладостях, и это привело к сумасшествию последнего. Он начал изобретать все новые и новые сладости, а под конец настолько разошелся, что под лозунгом «Больше сладостей! Больше ингредиентов!» начал изготавливать продукты из хемулят. Подсовывая в шоколад билеты, маньяк приглашал их на фабрику, где устраивал «экскурсию», во время которой маленьких гостей становилось все меньше и меньше. Иногда погибали и родители. Мало того, хемулю казалось, что он общается с сюрреалистическими созданиями, с которыми он знакомил всех своих новых «друзей» (им надлежало в будущем перевариваться в желудках покупателей сладостей от Закрутки). Кроме этого, Закрутка был каннибалом.
Прозвище свое хемуль получил по причине созвучности своего настоящего имени (Вилли Вонка) со словом «филифьонка». Да, и своей филифьоноподобности.
- М-да, таксист нашелся, - с сомнением сказал Винсент.
- Надо позвать Сигизмунда Черепахина, - решила Гильда.
Этот хемуль был полной противоположностью хладнокровного садиста Вилли. Неврастеник и отшельник, жил он в старом голубом доме рядом с Винсентом и занимался лаподелием. Например, из попугайских перьев он соорудил хитроумную радужную шляпу, как у индейца, а также изготовил перчатку Фредди Крюггера. И этой самой перчаткой интеллигент Черепахин запросто может разодрать кому-нибудь морду или хотя бы перерезать горло. Гильда быстро и несколько истерично набрала номер и что есть силы завопила в трубку:
- Зигмунд, разбираться не надо. Ну, короче, приезжай сюда, и как можно скорее. Ибо у нас тут за калиткой пристроился один очень нехороший шоколадный педант, и при дальнейшем раскладе без твоего участия все это может обратиться весьма печально. Все! Надеюсь, я соизволила довести вышеуказанную информацию до твоей дурьей башки в наиболее понятной форме. И, да, надень на голову шляпу индейца, но лучше велосипедный шлем, и на лапу – перчатку Фредди, это обязательно. И прихвати с собой самодельный пистолет-поджигатель!
Не прошло и пятнадцати минут, как разгоряченный хемулек шибче ветра ворвался в комнату – прямо в калошах. На его лапе сверкали отличные наточенные ножи, на голове, как и положено, велосипедный шлем, обклеенный кусками ткани пастельных тонов, блестками и муляжными сладостями, дабы походить на выходную шляпу, а за массивным поясом болтался самодельный пистолет. За спиной также покачивались выструганные из березы и расписанные вручную лук и стрелы. Почему-то все стрелы были разноцветными, а на луке и вовсе виднелись яркие орнаменты и даже рисунки. Лаподела невозможно не узнать. А особливо заядлого.
- Всем привет, вот я и здесь, Гильдуся, а че ваще надо?
- Знаешь, Зигмунд, - радостно сказала Гильда, подбегая к хемулю, - а ведь у тебя никогда не было личного авто! Вот я и предлагаю тебе поучаствовать в авто-экскурсии на роскошном «Hummerе». Винсенту, вон, уже предложили, только он отказывается ехать без компании, а ты ей и станешь, вполне. Ну как, хочешь отправиться в тур-поездку с хемулем? И с шоколадом, кстати. А то я уже билеты заказала, вот, - и Гильда потрясла перед мордой хемуля пачкой золотых билетов, которые вручил ей на Винсента и других гостей Вилли Вонка, - не пропадать же добру!
Сигизмунд немного постоял в нерешительности, а потом понял, что надо предпринять.
- А-а, речь идет про компанию? Ну, эт мы мигом! У нас с этим, знаете, просто. Есть тут у меня на примете одна компания… вы, это, подождите, я щас приду!
Сигизмунд хотел было бежать за компанией, но, увидев во дворе Вилли Вонку (который при виде хемуля недоброжелательно осклабился и предостерегающе сжал массивный кулак), быстро передумал и пулей ворвался в комнату.
- Да-да, сейчас… - растеряно помахал он в воздухе лапой, - сейчас я это… ну, знаете… По телефону позвоню и все им расскажу, они сами на «Жигули» подъедут.
Хемуль подбежал к стоящему на тумбочке телефонному аппарату и принялся судорожно крутить диск. Наконец послышался хрип, и хемуль схватил трубку.
- Ало! Да-да, эт Сигизмунд… шо? Какой я те Зигмунд, я те покажу Зигмунда!.. ну лады, пошумели и хватит. Теперь, значт, дело говорить будем. Тут, значт, во дворе «Hummer», и шофер какой-то подозрительный, но в целом – что надо. Да, на Вилли Вонку слегка смахивает, ну да ничего… на месте разберемся… д-да, Гильдуся пригласила? А что? Бог с тобой! Ну отлично, едете, значит? Приезжайте скорей, а то тут билетики-то пропадают!
Договорив речь, хемуль швырнул трубку на аппарат и утер пот со лба.
- Едут, - сдавленным голосом просипел он, - на «Жигули» едут. Как я и говорил…
- А кто едет-то?
- Знамо кто, Хаульчик! Ну и, конечно, этот, как его… ну, Бонни! Без подростка-то в приличной компании не обойтись.
Автомобиль с визгом затормозил прямо возле «Hummerа», забрызгав грязью штаны Закрутки. Тот громко и, видимо, нецензурно выругался на каком-то непонятном языке, а потом даже погрозил массивным кулаком и высунул язык. Видимо, хемулю уже порядком надоело ждать, и он судорожно стряхивал с себя пот и комаров. Из дома бодро выбежал Сигизмунд, а за лапу он вел растерянного и подавленного Винсента.
- Ути-пути-пути-вай, фиолетовый трамвай! – мрачно засмеялся Вилли Вонка, предварительно злобно осклабившись.
- Чего? – с помощью лапы нацелил ухо Винсент.
- А это я «здравствуй» говорю.
Хемуль около машины воровато оглянулся и неестественной для хемуля филифьонской походкой ринулся к Винсенту, после чего с силой схватил его за обе лапы.
- Вы пришли, какое светлое счастье! А мой автобус тоже подоспел. Вам, гражданин, куды?
- Ну, вообще-то, я никуда не собирался…
- Нет, Вы, пожалуйста, скажите. А то так получается какое-то ненастоящее такси.
- Ну, тогда, пожалуй, мне стоит-таки посетить славное местечко, именуемое Селом Безысходности. Там живет моя сестра…
- Хорошо, принесем-ка ей шоколаду – филифьонки любят сласти.
- Но она уехала…
- Без всяких сопротивлений, и уж, тем более, лапоприкладства. Садитесь в автомобиль и поезжаем! А кстати, об автомобилях. Что это за иномарка удосужилась нас здесь навестить? – в отвращении скривил морду Вилли Вонка.
- О, я разве Вам не говорил? Я люблю путешествовать в компании…
- Ну, ОК, садитесь со своей… как вы там говорите… к-компанией в наш светлый салон и поехали.
Винсент робко подошел к автомобилю, приоткрыл дверь и вошел внутрь. Квадратные лучи солнца, пробиваясь сквозь полузакрытое опускающейся занавеской окно, падали на холодное кожаное сидение. Винсент откинулся на спинку сиденья, развязно заложив лапы за голову, и закрыл глаза. Было удивительно хорошо и тепло – последние отголоски уходящего лета. Правда, трава еще была в местах изумрудно-зеленой, но добрая половина деревьев уже убралась в алый бархат и золотистую парчу. Винсент очень любил осень и считал его лично своим временем года. Глаза Винсента медленно захлопнулись, реальность стала особенно бренной и зыбкой, и хемуль почувствовал, как медленно проваливается в звенящую теплую дымку…
- Хэй, Пёрпл, неужто тебе потребовалась срочная помощь? – послышался отчетливый, развязный, и, если честно, вполне себе глуповатый голос.
Винсент судорожно оглянулся, и его шея громко хрустнула. Морда Винсента скривилась от боли. Высокий, сутулый и плюгавый обладатель голоса некоторое время молча, с явным изумлением смотрел на это, а потом вдруг громко расхохотался. Хохотал хемуль долго и громко, и, казалось, изнемогал от напряжения. Он бил себя по чему только можно, хлопал лапами и пританцовывал на месте, а под конец и вовсе нестройно завалился на спину. Однако столь унизительное положение хемуля нисколько не смутило. Наоборот! Он повалился, начал кататься по пыли, а под конец задрыгал в воздухе лапами.
- Ой, ну ты приколист! Рассмешил ты меня, право, на славу… - в изнеможении просипел хемуль с земли, обращаясь к Винсенту, - тебе б клоуном в цирке выступать… коронный номер – хемуль с поющей шеей! Встречайте… а кстати, как тебя звать-величать?
- В-В-В-Винсент… - заикаясь от смущения, промямлил Винсент, стараясь не казаться этому странному незнакомцу смешным. Неизвестно, почему, но именно сейчас бедному Винсенту так и хотелось провалиться сквозь землю, дабы только не видеть этого плюгавого хохотуна и не слышать его тупого, поросячьего смеха.
- А-а, понял, Свинсент. Встречайте Свинсента, впервые на арене! Хрю-хрю-хрю! А меня, кстати, звать Павлуша…
- Как-как? – переспросил удивленный Винсент.
- Павлуша… ну, Пал Григорич…
Павел Григорьевич?!? Винсента словно током ударило… где-то он-таки слышал это имя, но только где… Винсент некоторое время молча смотрел на этого странного заливающегося в пыли хемуля, а потом увидел, что тот встает из грязи и направляется к автомобилю.
- Эй, Вы, долго там со своей морровой компашкой цацкаться будете? – послышалось со стороны Вилли Вонки.
- Да-да, сейчас! – поспешно произнес хемуль, подсев к Винсенту.
Хемуль это был, как уже сказано выше, высокий, сутулый и плюгавый. Да, и очень филиподобный. Не по-хемульски длинные (правда, непричесанные, что несколько сравняло Его с представителями сильного пола) локоны (да-да, именно ЛОКОНЫ!), неестественно большие небесно-голубые глаза с длинными (о, Господи!) ресницами… все это отлично дополняли рваная, пыльная куртка, рукава которой волочились по траве, мятые черные штаны и… удивительно чистая (хоть и изрядно замызганная) обувь… сомнений не было – Он. Хаул, с которым Винсент сотрудничал, борясь за права хемулей, против Зызы. Зыза, к слову говоря, Винсенту не нравилась, и первая розовая дымка любви была крайне обманчивой. Однако, стоило Винсенту вспомнить о прекрасной фиолетовой (Винсент никогда не понимал таких приколов над своей внешностью) кокетке, как он тут же получил массивный толчок и отлетел к двери, больно стукнувшись затылком о стекло (к счастью для Винсента , стекло не пострадало).
- Посторонись, братан! – сурово сказал Хаул, подбрасывая на загорелой лапе помятую джинсовую кепку, - хэй, народ честной, проходи!
Винсент содрогнулся всем телом, вспомнив приятелей Хаула. Мрачный и неразговорчивый лидер Петр Петрович, предпочитающий брать цель просто и без сантиментов, холуй и знатный подлизун, при чем еще и сохраняющий невинную и придурковатую внешность молодого рыжего балды, Федька Алексеевич, и, наконец, готовящийся попасть в новый парламент Сидор Маркович. Это были те, кого Винсент сейчас меньше всего хотел видеть. Но дверца автомобиля предательски скрипнула, и рядом с Хаулом грузно шмякнулись три явно нетрезвых хемуля.
- Хэй, братан, ну че эт ты нам сегодня уготовил, фиотец? – привычно спросил Петр.
- Да так, ничего, - махнул лапой Хаул, - нас тут какой-то фьонец второсортный на экскурс по своей ржавой фабричонке кличет…
- Этот фьегоподобный придурок? – предостерегающе поднял Сидор огромный кулак.
- Ага, хотя я точно и не знаю… а вы знаете, что он больше всего ненавидит в Вайткэтах?
- Ну, чего? Все-то он ненавидит! – Петр начал подниматься с сиденья.
- Он ненавидит то, что новые правители не поощряют каннибализм даже в самых легких формах (например, таких, как укусы с тяжелыми последствиями), - здесь Винсент невольно вспомнил о злой шутке, которую сыграла с ним Алиса, и содрогнулся – почему то у него вдруг начала болеть голова, - а значит, они позакрывают все фабрики фьони и установят новый уклад в городской жизни. А раз фабрики фьони будут уничтожены, значит, Закрутка разорится, и его запросто отправят в тюрьму.
- Это не дело, - стукнул кулаком по стеклу Сидор Маркович, - и тем более: я ведь лишусь своего авторитета – я на фабриках управляющий, и даже смог подойти довольно близко к Польке…
- Да, - мрачно кивнул Хаул, - у кого-нибудь есть идеи?
- У меня есть! – вскинул лапу Петр.
- Валяй, - приказал, тяжело вздохнув, Хаул.
- Вот ты имеешь авторитет над их дочерью. Подумай о своем положении – ты учитель, ты взрослый, вполне самостоятельный хемуль, перед тобой все открыто… так что же тебе мешает как-нибудь, когда никто не видит, оборвать тонкую нить жизни Пурсефоны и таким образом прекратить все, разом развязать все узлы. Таким образом ты сделаешь сразу два дела, убьешь сразу двух зайцев, как говорят… родители сразу отвлекутся от политики и, возможно, покинут трон навсегда. Ну а наследницы у них нет, она ведь, спасибо твоим стараниям, к тому времени будет уже мертва… ты хоть сам понимаешь, что ты сможешь сделать?
Хаул некоторое время сидел молча, заметно напрягшись, а потом его глаза с подозрительным воодушевлением засветились.
- Элементарно, Ватсон! – торжественно воскликнул он, - кажется, я знаю, как нам поступить! Но не мог же ты, с твоими жалкими мозгами… а кстати, кто тебе подал такую блестящую во всех отношению мысль?
- Знамо кто, Закрутка. Он тоже очень боится за свое финансовое положение.
Петр еще хотел что-либо сказать, но в этот момент дверь открылась, и в салон заглянул Закрутка собственной персоной.
- Кто это здесь только что возымел скандальную честь употребить мое имя? – сердито вопросил он, - однако же, я не за этим. Вы знаете, кого я нашел в саду?
- Кого? – заинтересовался преступный экипаж автомобиля.
- Его! – рыкнул Закрутка и что есть силы толкнул в салон Сигизмунда Черепахина, - он сидел на дереве и трясся от ужаса, а когда я погрозил ему кулаком, он упал прямо в декоративный пруд! Это форменное безобразие, господа! Пренебрегать столь счастливым шансом попасть на мою шоко… ну, то есть, на экскурсию.
Хаул изменился в морде и захихикал. Он явно что-то знал. Винсент попытался впечататься в стенку автомобиля. Подумать только, сейчас он послужит в роли разведчика. А такой героический шанс упускать нельзя. Для того, что бы быть разведчиком, нужно стать, как Том из «Экспериментов Ру» - храбрым, пытливым и, что самое главное, внимательным. А у Винсента после Спрингтрапа зрение плохое. А разве можно быть разведчиком с плохим зрением? Хотя, вообще-то разведчиком может при желании и необходимости стать каждый, независимо от физических достоинств и недостатков.
- Ну-ка, Закрутка, повтори, что ты сказал! – меж тем гневно потребовал Федор, вскакивая с сиденья.
- Я говорю: сейчас автомобиль тронется, пристегните ремни.
- Тронутый автомобиль! – нетрезвым голосом запричитал Хаул, - kill me, please…
- Чаво? – поднял одну бровь Петр и довольно качественно ударил Хаула по спине, - опять ты, Павлуша, подвыпившим тусуешься. Нехорошо-с, братан, ох, нехорошо-с!
- Да заткнитесь вы оба, морровы активисты! – потребовал Вонка и сел за руль.
Автомобиль громко и неясно захрипел и медленно, неуклюже потащился по пыльной дороге.
2.
Через некоторое время хемулями овладели страх и смятение – везли их вовсе не по благоприятной местности, да и достопримечательностей видно никаких не был. Разве что старая, полуразвалившаяся деревянная церквушка, промелькнувшая на пятнадцатой минуте езды после минования темного леса на обочине дороги. Далее следовали необъятные, но почему-то пустые луга, желтую траву, покрывающие которые, шевелил огромный (именно ОГРОМНЫЙ) ветер; длинные поля, покрытые засохшими колосьями пшеницы; покрытые пропыленными, темными цветами поляны… больше всего здесь встречалось мрачных и непролазных лесных массивов.
В конце концов, когда показалась темная, удивительно широкая и глубокая река, цель «экскурсии» окончательно прояснилось – это было туманное ложе.
Между прочим, еще больше ужаса в поездку вносил Федор – он рассказывал легенду про Закрутку. Если верить ей, то выходит, что убийственный кондитер в прошлой жизни был демоническим волком. Весь его облик воплощал безумие, а глаза ярко светились, освещая дороги получше театральных прожекторов, и отражали врата Ада. И волк этот не просто пожирал плоть. Он нападал и убивал ради собственного удовольствия. И только на хемулей и филифьонок. А особенно этот дикий волк обожал потреблять в пищу маленьких хемулят. Причем ходили слухи, что трупы волк не поедал, а расчленял и разбрасывал по окрестностям. Но однажды, когда этот демон в волчьей шкуре попытался напасть на Петра Петровича, тот успел его застрелить. Душа волка, однако, не нашла покоя и возродилась в облике демонического хемуля. Смерть не остановила убийцу, и он продолжил свою кровавую работу. Правдивость своих догадок Федор объяснял тем, что возможно, Вилли Вонка есть Вилли Волко, то есть Вилли-Волк, то есть волк по имени Вилли.
Мимо промелькнула закрытая навеки фабрика фьони. Решетчатые окна были выбиты, а изрисованные граффити стены – полуразрушены. Ржавые ворота, ведущие в темный, заброшенный коридор, были гостеприимно распахнуты. На обгорелых ступенях лежала изуродованная детская кукла.
Но тут случилось то, о чем даже подумать страшно. Сигизмунд при виде куклы похолодел, задрожал, и, пронзенный ее обвиняющим и полным боли взглядом, дико ухмыльнулся.
После хемуль весь как-то побелел, уподобляясь стене, задрожал и тоненько прошептал:
- Все, ребята, крышка нам… медная крышка!
Закрутка уверенно крутил руль, и Винсент засомневался, точно ли они едут, куда надо.
Тут автомобиль завернул за угол, и перед глазами удивленных хемулей во всей своей проржавевшей красе предстало обилие труб, мостков, шестеренок, конвейеров, пил, дверей, коридоров, лабиринтов, переходов, канатов и лестниц в самом невероятном сочетании. Впереди, над ржавыми вратами, висел красный лозунг с дергающейся электрической надписью:
Кондитерская фабрика
«Вилли Вонка»
Буквы «о», «р», «с», «к», «а» из слова «Кондитерская», «б», «р» и «и» из слова «Фабрика», одна маленькая «л» из «Вилли» и кавычка в конце лозунга не работали и лишь изредка загорались, дабы сразу же потухнуть.
Завидев лозунг, Сигизмунд отважился на решающий шаг. Он схватил сафьяновый мешок, заполненный начиненными золотыми билетами шоколадками, высыпал его содержимое прямо под ноги хемулей (Хаул сразу же принялся собирать и поглощать сладости) и надел мешок на голову водителя.
Закрутка бешено крутанул руль, машина резко сменила свое направление и понеслась в сторону маленького фабричного городка Филидельфии.
- И-и-и! – тоненьким голоском запищал Сигизмунд, когда автомобиль стремительно въехал в городские ворота.
3.
Как погано жилось при Поликарпе…
Города были всегда обнесены высокими черными заборами, увитыми колючими проволоками. Иглы на проволоках нещадно вспарывали шкуру каждому, кто желал бы покуситься на город и проживающих в нем филифьонок. В центре города располагался большой и очень высокий дом-пирамида, сделанный целиком из мрамора, драгоценных камней, дорогих металлов и филько. Наверху гордо реял флаг с названием города. Подобно солнышку, в разные стороны от драгоценного дома расходились узкие улочки, иногда соединенные узенькими перешейками. Дома стояли вплотную. Это были не просто дома. Они состояли из соединенных лестницами этажей-коридоров, заполненных дверями. За дверьми прятались комнаты. А в комнатах в стенах были углубления для многочисленных гордостей хемуля. Они были закрыты большими и очень красивыми коврами, сзади спереди ковра еще помещался шкаф. Комнаты были заполнены кроватями. Это были дома-"гостиницы", дома-"общежития". Фили жили в комнатах. В домах также были балконы, длинные дороги, закрепленные снизу колоннами. Они соединяли дома, образуя над улицами своеобразные "крыши". Здесь стояли скамьи. На окраинах города располагались заводы, фабрики, склады филько, фермы. За городами располагались частные дома, среди них и замки, и просты лачуги. Немаловажным местом в городе были садистские места, носящие название "Фабрик фьони".
Здесь крепилось огромное колесо с клапанами для лап и всех прочих конечностей, включая хвост и уши. В колесо впереди вставлялась морда. В морду вгонялся шланг. Колеса крутились в разные стороны, выжимая фьони. Теперь с филифьонок (пользуясь подмороженным филифьониксом) снимали шкуру и изготавливали из нее дорогую одежду, а мясо иногда даже жарили.
За городами располагались дома, куда ссылали провинившихся филифьонок. Они представляли собой пустые холодные комнаты с прогнившими стенами и кроватями. Под кроватями стояли стопки журналов - единственное развлечение в этом мрачнейшем месте. Отсюда забирали на Фабрику Фьони.
Вместо автобусов по городам носились ярко и необычно украшенные авто-паровозики. Они перевозили по городу филифьонок, но катание на них не было безопасным. В случае аварии водителя отсылали на Фабрику Фьони.
Между улочками располагались места, засаженные травой, цветами для добычи филько и деревьями. Здесь фили жили в палатках. Многие "палаточницы" погибали под колесами автопаровозов или оказывались сосланы на Фабрику Фьони без всякой на то причины.
Они ели простейшие похлебки и салаты и совершали сложные переходы по городам, а иногда даже сбегали за город - как и многие другие городские жители.
Провинившихся фили жестоко пытали. Жителям города грозила опасность: палаточницы играли ими в гольф и футбол; "полиция", состоящая в основном из злобных тиранов, ссылала на Фабрику Фьони; балконы-дороги рушились, засыпая обломками дома и погребая под собой филифьонок; крыши после дождя сильно скользили, а автопаровозы грозили превратить в однородную массу с торчащими обломками костей.
Ели в городах шоколадные яйца с фигурками пони и хемулят внутри, леденцы из пластиковых яиц с пони. Пони туда засовывали из "слепых сумок". Хемулята в яйцах тоже приобретали популярность. Ели очень много фьони и пили в основном подмороженный филифьоникс - даже хемулята.
Филифьонок нещадно эксплуатировали, самых сильных заставляли водить автопаровозы или (что еще хуже) запрягали в повозки, на которых разъезжали по городам. Многих заставляли мыть улицы.
Также имелись дома с хорошими комнатами. В стенах имелось закрывающееся отверстие для заранее собранного и встроенного ящика вещей, и такое же – для гордости хемуля. Стена закрывалась красивым ковром с изображением прекрасной зимней красавицы-фили.
Здесь перекидывали подарки – гордости хемуля в мороженным, с шапкой, а под ней лежали деньги. Имелись спусковые лифты вниз, иногда они проходили через весь дом, и трубы для филифьониксовой передачи. И еще – почтовые корзины с крышками, которые поднимались вверх, в дом. В таких домах также имелись «комнатухи», сюда выкидывали весь мусор, здесь на глубине лежали вещи на черный день, по бокам рядками стояли носссергалы и фьонососатели, на стенах висели фьонки и повсюду были помещены перламутрово-красного цвета огнетушители. В комнатухах если кто и жил, то спали они под потолком в гамаках и были вынуждены постоянно убираться в комнатухе и во всем доме, помогать работе спусковых лифтов и филифьоноподачных труб, следить за состояниями сложных устройств в домах.
Этот был не лучше. Единственной его изюминкой была пиццерия «Freddy Fazbear’s Pizza», к которой стремительно приближался автомобиль. Винсент, конечно, знал эту пиццерию. Он сам в молодости работал охранником в одной из убийственных (по вине самого же Винсента) представительниц сети, и, кстати говоря, делал кое-что не очень хорошее со стороны общественных норм. Здесь же он и понес наказание. И поэтому не удивительно, что эти места были пропитаны памятью о нем и дурной его славой, хотя Винсента здесь считали давно уже мертвым.
Через тусклое стекло было видно, как на сцене поют аниматроники. Фредди протягивает маленькой хемуленке баночку с конфетами «Вкусная помощь» и блокнотик «Маяк» с удивительно красивой объемной обложкой. Хемуленка очень смешная, и она весело смеется. На стульях вокруг столов сидят другие хемулята, а Чика кормит их рыбой и фруктовым мороженым, у которого качество «Нестле». И они, хемулята, даже не догадываются, какую смерть приготовила им судь… Бам!
Послышались громкие звон и грохот пополам с треском и душераздирающими визгами, когда автомобиль вломился в пиццерию и налетел на стол. Винсент всем телом подался вперед и больно стукнулся головой о стекло. Хемулята с визгом разбежались в разные стороны. Дверь «Hummerа» распахнулась, и оттуда выскочил озверевший Вилли Вонка. Он выхватил пистолет и погнался за хемулятами. Винсент немало удивился, зачем кондитеру-убийце делать это, но сейчас ему было, собственно, все равно.
Вилли же тем временем выследил шесть маленьких хемулят. Аниматроники попытались ударить убийцу железными руками, но тот (как и Винсент) владел приемами борьбы с ними, посему несчастные остались абсолютно беззащитны. Винсенту это дело совсем не понравилось, и он бросился на Вилли Вонку. Однако при одном виде своего спасителя хемулята заплакали от ужаса, а один, самый предприимчивый, набрал полицию по мобильному телефону. Признаться, от безвыходности сложившейся ситуации и собственного бессилия Винсент и сам был готов сейчас заплакать, но гордость не позволяла ему решиться на столь опрометчивый шаг.
Винсент подошел к лидеру хемулят (он уже клал трубку после разговора с полисменами) и изложил ему на ухо план:
- Значит, так. Вы ничего не боитесь, а бежите на чердак и заводите туда своего преследователя. А потом сбрасываете на него лестницу (я вам помогу).
Хемулята кивнули большими головами и помчались на чердак. Вход туда располагался в подсобке, где их ждал Майк Шмидт. Хемулят он, однако же, любил и даже потрепал лидера по ушам и вручил маленькой хемуленочке марципанового хемуля. Винсент быстро спрятался в углу и с ужасом наблюдал, как хемулята по ржавой лестнице полезли к двери.
- Запрещается! – жалобно пропищал Майк, следя за странной процессией глазами.
Хемулята уже сидели в чердачной коморке, играли в карты и обсуждали произошедшее, когда по лестнице неумело полез Вилли Вонка. Уж такой наглости Майк не ожидал никак. Если со стороны хемулят это было грубым нарушением правил безопасности, за которое Шмидт попадет куда надо, то со стороны взрослого хемуля это просто хамство. А хамство карается суровым наказанием. И поэтому Майк помчался исполнять свой долг.
- Гражданин, это ведь хулиганство! – неуверенно воскликнул он.
Но Вилли его не слышал. Тогда Майк не на шутку рассердился и схватился за лестницу. В коморке было, однако ж, темно, а если добавить немного света, Майк сразу бы разглядел в грубом нарушителе своего лидера в «революционном деле» и не поспешал бы с выводами, но тьма предательски сокрыла лик злодея. И не успел Винсент даже лап протянуть к железу лестницы, как та с громким грохотом рухнула. Не дожидаясь продолжения сей картины, Винсент забрался по другой лестнице, помог спустится хемулятам, и они бросились из пиццерии. Самой последней бежала маленькая Гильдуся, которая плакала и восторженно шептала:
- Винсент! Я знала, ты плидесь и спасесь няс! Я в тебя велила!
Забравшись в салон автомобиля и затолкав туда юных подопечных, Винсент не стал ничего объяснять, просто приказал дать полный ход в сторону халупы.

Глава тринадцатая. Цветок и филифьонка.
1.
Погода за окном была, прямо скажем, поганая. Соседка Винсента, Амелия, шла по дороге. Ветер играл ее коричневато-золотистыми локонами, а на плечах покачивался новый прозрачный дождевик. Сквозь него было видно, что филифьонка в оранжевых веришортах и голубой тунике. Филифьонка шла быстро, и движения ее были резкими и решительными. Видно было, что филифьонка сильно переживает – на некоторое время она останавливалась и принималась нервно грызть когти, а также часто судорожно оглядывалась. Ночь, право, стояла ненастная. Идти было трудно, и Амелия то и дело проваливалась в грязь по колено. Завывал, перемешиваясь с некими странными звуками, ветер. Филифьонка остановилась, вслушиваясь в песнь стихии и стараясь понять, кому или чему может принадлежать этот звук. Пока она, поводя усами, вслушивалась в музыку ветра, звук усилился, и теперь доносился уже сзади. Филифьонка со скрипом оглянулась и заметила, что под полуразвалившейся постройкой сидит маленькая филифьонка в голубом свитере и помятой серой юбке.
- Ты кто такая? – спросила Амелия.
- Я - филифьонка, - последовал ответ.
- Ах, значит, ты филифьонка, - с жалостью сказала Амелия. – Ты что: свое имя забыла или филифьонка – это твое взаправдашнее имя?
- Не знаю, но наверное, взаправдашнее, - сказала маленькая филифьонка, опершись головой на лапу. – А ты тут почему? Возьмешь меня аль напугаешь?
Амелия немного удивилась глупости юной филифьонки, но сердито сказала:
- Нет! Ты пойдешь именно со мной!
Она крепко схватила филифьонку за лапу и потащила по лужам. Улица была размыта, добрая половина домов на ней обвалилась.
Подъехал автобус, битком набитый хемулями. Заржавленный, унылый, скрипучий и старый автобус медленно, вяло тащился по лужам. Одна фара была выбита и не горела.
- За мной! – крикнула Амелия, указывая на открывшуюся дверь, из которой гурьбой повалил народ.
Одну филифьонку толкнули так сильно, что она упала в лужу. Амелия протянула упавшей лапу помощи.
- Благодарю, - сказала пострадавшая, энергично вскакивая на лапы. Было видно, что у нее не все в порядке с правой лапой.
- Проходи в автобус, мы поедем до нашей халупы, а там живет Винсент, который, быть может, окажет тебе медицинскую помощь, - предложила Амелия, и, поддерживая молодую красавицу, вошла внутрь. Затем она оглянулась. Малышка стояла на улице, и, поводя ушами, с удивлением лицезрела благородное деяние Амелии.
- Ну! – сердито приказала Амелия.
Маленькая филифьонка последовала за ней. Они уселись на вспоротое сиденье, Амелия накрыла юную спутницу шалью и угостила хлебным филифьониксом и рыбным пирогом. Автобус ехал довольно медленно, и внутри было тепло и уютно – не то, что на улице. Правда, в автобусе был зловонный, спертый воздух, и его сильно трясло, а также все вокруг пропиталось табачным дымом, но зато было жарко и сухо. Из старых динамиков играла плохая, перемежающаяся со скрежетом и странными звуками, музыка прошлых лет. Маленькая филифьонка уютно укуталась в старый пуховый платок, положила голову на мокрый дождевик Амелии, и, убаюкиваемая тряской, вяло дожевывала пропитанный вкусной фьоновой подливой рыбный пирог Амелии. Было хорошо, и не хотелось вообще ничего делать, даже двигать челюстями, но хемуленка себя успокаивала, говоря, что рыба и хлебный филифьоникс благотворно влияют на фьоновую прослойку и состояние мордовой полости в целом. Это она прочитала в медицинской книжке, которая стояла на полке их старого дома. Дом был большой, просторный и белый, и его изумрудным одеянием облачал вьюнок. Маленькая филифьонка в годы своего довоенного детства очень любила играть в покосившейся деревянной песочнице со своей куклой Жозефиной. Филифьонка тяжело вздохнула, вспомнив о Родине, и еще глубже укуталась в платок Амелии.
Молодая красавица скромно стояла рядом с сиденьем, кокетливо поправляя лапой длинные апельсиново-рыжие кудри. На двух сидящих филифьонок то и дело с недоумением посматривали пассажиры.
- Ишь какая, - сказал высокий хемуль в выцветшем зеленом пальто. – От горшка два вершка, а туда же – на автобусах катается.
- А с ней большая, - подтвердил молодой хемуль. – Филифьонки, вы куда едете?
- Никуда! – огрызнулась Амелия, - и вообще – ваше ль дело к дамам приставать? Вам вон права б отстаивать, а то от этого проклятого Закрутки уж все по горло настрадались. А вы, фиотцы безалаберные, небось, с Хаулом водку да подморогу в сарае пьете?
Федор Алексеевич (а это был именно он) густо покраснел и скрылся в толпе. «Фьега, все ведь растреплет, - думал он, - нужно ее выследить и ликвидировать, пока она никому не рассказала о нашей встрече. Хорошо бы действовать угрозным методом, а то неохота лишний раз браться за оружие, - посмотрев на мускулистую Амелию, хемуль вздрогнул, - м-да. Если, конечно, до этого не дойдет»…
Через полчаса автобус остановился. Остановился около темной, выцветшей деревеньки. По лужам плавали опавшие листья. Мертвые черные деревья не шумели на ветру, как летом в лесу, но зато с душераздирающим скрипом и грохотом качались. Домики, потонувшие в тумане, стояли молча, отдавая свои мертвые тела на растерзание стихии. По пыльным дорогам мокрый ветер гнал пожелтевшие листья, погашенные дождем сигареты и прочий мусор. Где-то вдали прокатился ком пожухшей травы. Улицы были пусты и явно погружены в печальную задумчивость о бренности мира. Удивительно, но почему-то именно здесь было кладбище позитива – у всякого, кто осмеливался ступить на пыльную землю сей деревни, сразу пропадала с морды небрежная ухмылка, и ее сменяло выражение депрессии и апатии.
- Не пугайся! – сердито предупредила Амелия юную Филифьонку.
- Идти трудно, - неожиданно ответила та.
- Ничего не попишешь, - послышалось сверху.
Но все-таки взяли маленькую филифьонку на лапы. Красавица шла рядом. Ее полосатая кофта с коротким рукавом уже давно испачкалась, а бант покосился, но филифьонка, в отличии от семилетней пассажирки, не жаловалась даже на режущую боль в сломанной лапе. А Филифьония постоянно ныла по поводу оторвавшейся кружевной тесьмы с подола своей серой юбочки.
- Заткни свои морды пробкой! – наконец не выдержала Амелия, - идти с тобой, фьегуха мелкая, невозможно! Все ноешь и ноешь, и никак не заткнешь свои морровы мордали!
Здесь уши молодой филифьонки свернулись в трубки от грубости.
- Че? – переспросила маленькая беспризорница.
- Морру тебе через плечо! – сурово сказала Амелия и, ссадив юную пассажирку на землю, еще более ретиво затопала по лужам.
Наступило неловкое молчание, нарушаемое лишь свистом ветра. Неожиданно прямо в морду Амелии ветер швырнул помятую мокрую газету, текста на которой было уже давно не разобрать. Амелия сурово отодвинула лист бумаги от глаз, как вдруг ее взгляд упал на сохранившийся более-менее отчетливый заголовок.
- «Были замечены попытки мятежа со стороны гражданина Владимира Светлякова», - прочитала филифьонка, - а-а, видать, и этот чертов свин к Закрутке в банду наведался. Видать, к октябрю образуется активная вооруженная группировка. Морровы бандиты! И так от них уже все село вон страдает, так нет, им же, фьонство-жизнь, мало! Привыкли, небось, при Польке на фильковых пьедесталах разлеживаться, так им и здесь, морра побери, хлеба и зрелищ подавай! Фиоты, все-то им себе, а коль не себе, так и никому боле! Привыкли, видать, на своих ржавых фабриках хемулей порядочных перемалывать, жить без этого не могут! Эт Польке, дураку, все было до лампочки, а Вайткэты будут их, паразитов, перевоспитывать!
Некоторое время филифьонки стояли молча, а потом ветер вырвал газету из лап Амелии и унес прочь. Вздохнув, процессия побрела в поисках некоего Винсента, который может предоставить жилищную услугу да лапу чуток подправить. Туман обволок деревню, и ничего не было видно, даже собственной закрутки. Посему факт того, что, дабы не потерять друг друга в беспробудной мгле, филифьонкам приходилось шагать в лапу и держать за лапы друг друга, не является очень удивительным. Наоборот, приобретенный филифьонками в процессе сей экскурсии опыт как нельзя хорошо подтверждал это, ибо стоило маленькой филифьонке отбежать в сторону, как позади послышались невнятные отголоски ржания, топот копыт и позванивание бубенчиков. Необычные для сей местности звуки привлекли маленькую филифьонку, и она самозабвенно бросилась прямо под копыта огромной морской кобылицы, которая, опустив голову, сбила хемуленку с ног. Филифьонка упала наземь, а кобылица, в свою очередь, опустила к ней свою умную филифьонскую морду и начала внимательно разглядывать пострадавшую, а потом и вовсе высунула свой шершавый, словно фетровый, язык, и прошлась им по морде Филифьонии.
- Вуыа-а-а! – заплакала маленькая филифьонка, и, отпихнув любопытное животное, опрометью бросилась в сторону экскурсантов, которые были уже далеко.
Маленькая филифьонка уже готова была отчаяться, когда услышала звуки перебранки. Поняв, что браниться в этой местности могут только хемули, она утерла слезы и побежала на звук, дабы найти приют у единственной живой души, но вдруг заметила, что бранится Амелия с хозяином лошади, а красотка со сломанной лапой молча стоит в стороне, в задумчивости накручивая на палец прядь своих прекрасных локонов – оранжевых, как апельсин.
- Вы, фиотец, о чем думаете? Хотя вы, конечно, вряд ли умеете это делать. Сейчас в стране шо? Голод, разруха, война! А вы даже лошадь в сторону отогнать не могете! Что уж тут говорить о таких ответственных вещах, как отстаивание прав граждан государства! Не зря это дело поручили вам, представителям сильного пола. На вас, морра побери, правительство надеется, а вы? А вы даже лошадь, морра побери, в сторону отогнать не можете! Тут еще неизвестно, что вы прикажете делать, когда сюды явится сам Закрутка собственной персоной! При том я отлично знаю, что! Вы купите у него шоколад! Да, шоколад, и не смей мне перечить, морров ты балда! Думайте своей дурьей башкой, прежде чем что-либо делать! Вы шо, хемуленка малого на дороге не видели! Это ж надо так пива напороться!
Хемуль, видимо, решил компенсировать моральный (и физический) ущерб материальной выгодой, ибо он с важным и, что уж скрывать, несколько испуганным видом извлек из сумки кошелек и начал судорожно отсчитывать деньги. Но Амелия сурово глянула на него исподлобья, а затем схватила ворох купюр и швырнула их в небо. Бумажки разлетелись вокруг злобствующей филифьонки, после чего были подхвачены ветром и разнесены по улице. Пока хемуль провожал ошарашенным взглядом свои деньги, Амелия решительно схватила обоих подопечных за лапы и потащила их в сторону.

Когда три филифьонки прошли через дымку тумана, филифьонка со сломанной лапой с удивлением обнаружила, что за ее одежду схватился идущий рядом маленький хемуленок.
- Хэй, братец, а ты еще кто? – грубо поинтересовалась Амелия.
- Я не знаю, - развел лапами хемуленок, предварительно почесав в затылке, - но, помнится, меня называли Цветиком…
- Отлично, - сказала молодая красотка, идущая рядом с Амелией, - тебя называли Цветиком, а мы будем называть тебя Цветочком. Вижу, возвращать тебя к предкам в сложившейся ситуации будет весьма и весьма проблематично, поэтому мы на время отведем тебя к Винсенту, ты не против?
- Нет, - сказал хемуленок, - я не против.
- Ну, вот и отлично, - сказала Амелия.

2.
Когда странная процессия подошла к дому Винсента, тот сидел на крыльце и точил перочинный ножик. Завидев перочинный ножик в лапах хемуля, Амелия вдруг страшно разозлилась:
- Да Вам бы финский нож точить давно пора, а Вы с перочинными возитесь. Ну скажите мне на милость, какой толк будет от перочинного ножика в пылу борьбы?
Винсент, надо заметить, был немало удивлен столь характерным приветствием, посему он лишь неуверенно вдавил из себя:
- Да я, лично, и не думал про войну. Просто у Гильды затупился перочинный ножик, и она попросила меня…
Но тут же на плечо хемуля легла холодная, тяжелая лапа суровой Амелии:
- Забудь, - холодно процедила она сквозь зубы, - просто. Забудь.
- Что забыть? – переспросил весьма ошеломленный Винсент.
- Все!
- В каком смысле?
- Во всех! Во всех существующих, существовавших и тех, которые еще будут существовать! И Гильду забудь, и Ариэль, и вообще всех. Помни только одного – этого трижды проклятого Закрутку, от которого мы все уже по горло настрадались. Возьми, и покажи ему, где шоколадки зимуют. Ты – единственный хемуль, который МОЖЕТ. А остальные ни на что не годятся, я сама проверила. Один, экий наглец, не хочет, а второй – даже лошадь в сторону отвести боится. Фьонцы, и все. А ты – единственный, Винсент.
Винсент с удивлением и некоторым ужасом посмотрел в большие ярко-розовые глаза Амелии.
- А зачем Вы, собственно, явились сюда, и кто это с Вами? – поспешил хемуль перевести разговор в другое русло.
- Это – хемулята, у них враги сожгли родную хату, - сурово пояснила Амелия, - а вот эта, - она указала на рыжевласую, - калека, у нее лапа сломана.
- А-а, - кивнул Винсент, - а имена как?
- Филифьония, Цветок, - это хемулята, а имени рыжевласой я не знаю.
- Меня зовут Виолетта, - сказала филифьонка, - хоть это и не особенно важно, как я считаю. Вот имя другой Виолетты действительно несет в себе большую разведческую функцию…
- А в чем причина ношения сей функции? – глупо улыбаясь, спросил Цветок.
- Ну, понимаешь, она – одна из жертв Фабрики Фьони, - пояснила Виолетта, подходя к Винсенту, - не соизволите ли Вы, молодой господин, приютить на время сих юных подопечных?
- Конечно, а дело-то какое?
- Понимаете, послезавтра я уезжаю на политическое мероприятие, - пояснила Амелия, - до послезавтрашнего дня они будут жить у меня, а послезавтра я приведу их к Вам. Если что, - она обратилась к хемулятам, - помните, что наши с Винсентом погреба соединены металлическими трубами-переходами. Это – аварийные туннели, и в случае опасности вы можете смело воспользоваться ими. Винсент, Вы все поняли? Вы тоже можете пользоваться аварийными переходами, ибо они достаточно широки как для хемуленка, так и для взрослого хемуля. Кстати, у Вас есть бензопила и большой разделочный нож, квадратный такой? А топор? А охотничье ружье? А пистолет?
- Полный арсенал, Ваше превосходительство, - отчеканил Винсент.
- Ну, тогда нам с хемулятами беспокоиться нечего.
Тут к хемулю рванулась филифьонка со сломанной лапой. Она оттащила его за угол, склонилась над ухом и прошептала:
- Это Вы – легендарный охранник Фиолетик?
- Я не Фиолетик, - холодно сказал Винсент.
Он встал с земли, стряхнул пыль с штанов и прошел в дом. Затем, развернувшись еще на пороге, он потребовал:
- Ну, что, морры, стоите? Проходите, не стесняйтесь. Чай, не заперто!
Филифьонки покорно прошли внутрь, где Винсент посреди светлой горницы поил их из замысловатых фьонок и рассказывал о задумках Хаула и Закрутки.
- Не, если два этих бандита объединятся в союз, нам не жить, - смиренно заключила филифьонка со сломанной лапой, даже не дослушав изложение до конца.
- Заткнись, морра! – холодно порекомендовала Амелия, допивая горячий филифьоникс из фарфорового козерога. Вдруг ее взор сверкнул, - казалось, он осветил всю горницу, - она вскочила из-за стола и ударила по нему лапой, - это не дело! – завопила Амелия, глядя в глаза Винсента, - мы должны бороться, а не потакать безумной диктатуре этого придурка! Мы должны, понятно вам? Должны! Это не детская забава, друзья. Это война. И мы не должны смиряться с этим, как старый хемуль с тяжелым диагнозом посреди больничной палаты! Мы должны бороться, это сказала Я, Амелия, и я сдержу свое слово! Пусть я умру, а слово сдержу! Ради сей благой цели и умереть не жалко.
- Браво, - сказала рыжеволосая кокетка, подходя к Винсенту.
- Чего надо? – огрызнулся хемуль.
- А у меня лапа сломана. Не могли бы Вы…
- Могли бы, при помощи Гильды.
Когда лапа филифьонки была загипсована, нежданным госмтям решили подобрать комнаты – дом у Винсента-таки достаточно большой, а свободного личного пространства хватить должно на всех. Виолетте досталась комната на втором этаже, сразу ниже чердака. Обои в комнате Виолетты были нежно-, но в то же время ярко-голубыми. И они мерцали, ибо творец оснастил их тысячами блесток и волнами тонких кружев, заменяющих кант. Получалось, будто облака стыдливо выглядывали из-под потолка, и выглядело это волшебно. Кровать в комнате Виолетты тоже была не самой обычной – это был большой белый мешок, наполненный чем-то мягким и сыпучим, щекотно перекатывающимся под уставшими спиной и боками. Сомнений на было – кровать Виолетты представляло собой настоящее облако, наподобие тех, которые отделяли от потолка небесные стены. А на полу был ковер – нежно-зеленый, с чуть заметным голубоватый отливом. Это – трава, покрывающая землю некоего волшебного края. На одной стене, той, что над кроватью, висел фильковый ковер с изображением двух летящих по небу пони (такая картинка была в фильковой книге Гильды). Противоположную кровати стену скрывал книжный шкаф. В нем стояло множество книг, и почти все они были либо о войне, либо о природе. Других книг Винсент иди вообще не читал, или читал крайне редко, поэтому держать их в доме просто не было смысла. На столике возле окна, застланном белоснежными кружевами, стояла хрустальная ваза, а в вазе алели рубиновые листья на посеребренных ветках.
Хемулятам предписывалось жить у Амелии, но на всякий случай Винсент уготовил комнаты и для них. Комнаты были абсолютно разные, что и не мудрено – ведь представителям разных полов, пусть даже столь юным, свойственно разногласие относительно вкусов и предпочтений.
В комнате Филифьонии стены были разноцветными, и цвета были яркими-яркими, даже несколько кислотными – видимо, творцы сих обоев пустили для покраски слишком много филько. Обои изображали облака, застигающие небосвод волшебного края. Здесь был еще яшик, обитый бархатом и полный дорогих и роскошных игрушек. Возле ящика стояла кадка, а в кадке росло волшебное дерево – на его ветвях мелодично позванивали золотые колокольчики. Над большой кроватью сверкал полупрозрачный красный балдахин.
Комната Цветика отличалась грубостью и минимализмом. Игрушки хранились в выдвижной стенном шкафе и в большинстве своем представляли из себя детально проработанные коллекционные модели разнообразного оружие. Некоторые из них могли даже стрелять водой и помпонами из разноцветного плюша, или воспроизводили звуки стрельбы.
Комната для Амелии была завешана политическими постерами и располагалась на чердаке. Филифьонке она понравилась, возможно, именно по причине своей патриотичности.
Поутру Амелия уехала на другой конец села, оставив на дому одних лишь хемулят. Последним поначалу весьма полюбилось новое положение, и хемулята ретиво им воспользовались, бросившись переделывать по собственному вкусу дизайн обоев.
Однако в самый разгар игры с улицы послышались топот, визги и частые очереди стрельбы.
- Филька, посмотри, что там? – приказал Цветик нервным шепотом.
Хемуленка кивнула и бросилась к окну. К дому подходила ряженая толпа Поликарповцев. Женоподобный хемуль, стоящий во главе, был одет в розовое платье, украшенное воланами. Его золотистые локоны были зачесаны на один бок. Рядом с ним шел высокий и не менее женоподобный брюнет. И, несмотря на праздность его одеяния, облик молодого «красавца» вручили можно было счесть за аккуратный. Хемули направлялись прямиком к дому.
- В этой хате на моей памяти всегда жила старуха Амелия, - указал прямо на морду Фильки хемуль в платье, обращаясь господину рядом, - она всегда имела причуды, причем не очень здравые. Раньше, например, эта морра попыталась пойти на покушение! Покушение на Поликарпа, естественно, деяние весьма грешное.
- Весьма, - подтвердил брюнет, - а зачем мы, кстати, сюда идем?
- Мы будем предпринимать попытки штурма, - деловито пояснил женоподобный красавец.
И хемули бросились к дому, в то время как Филька, набрав идентичную скорость, метнулась в детскую.
- Цветик, Цветик, беда! – заплакала она.
- Зачем ты мешаешь мне оканчивать созидание шедевра? – удивился Цветик.
- Твой шедевр никто не оценит, ибо ему суждено погибнуть. К нам идет вооруженная группировка, сейчас будет штурм! Полезли по трубе к Фиолетику, помнишь, что нам сказала Амелия?
- Помню, - сказал Хемуленок.
Относительно багажа вышел спор. Цветик утверждал, что следует ограничиться необходимым минимумом, ведь ползти по вентиляции с кучей, по его словам, разной моррости – полный абсурд. Филька лишь томно качала головой и говорила, что в доме полно разных милых, но вместе с тем совершенно бесполезных вещиц, отказаться от которых невозможно. Это как подмороженный филифьоникс. Конечно, он может быть полезен, но лишь в 10% примерах употребления. Однако отказаться... Мало таких, кто бы осмелился на это решиться.
Наконец рюкзаки были собраны. Филька захватила книгу «Галопом по литературе» и «Затерянные в хемулятнике», обе части. А также, как это не странно, без счету пестрых томиков самых неожиданных авторов – просто потому, что они стояли на полке. Также филифьонка положила в рюкзак 5 гордостей хемуля, несколько кукол PIPIOS и деньги в размере 56собак 7320фьо 834000марок.
А Цветик прихватил детский фотоальбом Амелии, яркий ларчик с глянцевыми картинками, деньги в размере 45собак 12345фьо 789000марок и красивую фьонку. На этой фьонке была изображена прекрасная и далекая Япония. Персиковые и нежно-розовые вишни склоняли ветви над ярко-бирюзовой гладью реки, а теплый ветер нес аромат жасмина, нежные лепестки сакуры и легкие, словно пуховые облака. Фьонка была с кантом из чистого золота и серебряной отделкой. Сделана она была из китайского фарфора (в самом лучшем смысле этого слова), а внутри плескался нежно-бирюзовый мерцающий фьони.
Но это не было основным сюрпризом! Едва хемулята забрались в трубу, рюкзак Цветика замерцал, засиял всеми цветами радуги. Удивленный и малость испуганный Хемуленок открыл рюкзак и извлек оттуда фьонку. Да, фьонкой ее было уже не назвать, ибо Цветик держал в лап красивый, яркий ночник...
Хемулята скатились по железной трубе в сырой темный павильон и почувствовали себя в полной безопасности, приземлившись в кучу чего-то холодного и круглого, что сразу же начало быстро раскалываться в стороны, оглашая безмолвие и тьму погреба шумом.
Молча двое нашарили во тьме лестницу и взобрались по ней. Здесь требовалось приподнять крышку. Цветик приналег на нее снизу, вкладывая в удар все силы. Тут же на хемулят посыпалась волна некоего порошка, и они рухнули вниз.
Филька открыла глаза первой.
- Что это было? – осведомилась она, подскакивая на лапы.
- Сухой филифьоникс, - послышался сверху голос Винсента, - поднимайтесь, вы хотите фьони или мармелада?
- Мы хотим спасения, - сказал Цветок, торжественно появляясь из погреба.
- А разве вас нужно спасать? – испугался хемуль, - что стряслось, ребята?
- Ну как же Вы не понимаете? Если мы появились из погреба, значит, дома произошло ЧП! Амелия же нам рассказывала, Вы что, глухой старец?
Винсент выглянул в окно и понял, что именно стряслось с хемулятами – полуразрушенная хата Амелии с обвалившейся крышей и глубокими трещинами в стенах скрывалась за дымкой пыли и гари, а из оконных проемов то и дело вырывались языки пламени.
- Штурм? – спросил хемуль.
- Он самый, - горько доложил Цветик, - а они к нам не придут?
Хемуль, казалось, не обратил ровным счётом никакого внимания на слова своих юных подопечных. Он подошел к старинному шкафу, каких сейчас не найдешь, и извлек оттуда квадратный разделочный нож. Из другого – платяного – шкафа хемуль вытащил на свет фиолетовый костюм охранника, в нем не доставало лишь фуражки и золотого значка, а вме остальное было в полной комплектации. Быстро одевшись, хемуль схватил нож и подбежал к двери, а хемулята остались дежурить на окнах.
Прошла пара минут, и на горизонте нарисовалась компания штурмовиков, направляющая к дому Винсента.
- Идут! – закричал, запрыгал Цветик.
Винсент широким жестом распахнул дверь и во всей своей красе предстал перед врагами.
Заметив, что те поражены, хемуль истерично расхохотался и занес разделочный нож.
- С Вами все в порядке? – выдавил и себя эксцентричный главарь, и банда скрылась.
Подождав немного, успокоенное хемулята открыли рюкзаки. Филька открыла сказочную шкатулку с картинками, и перед хемулятами предстал пестрый сказочный мир. Маленькие домики, деревья, автомобильчики... Сказочные городки и волшебные дремучие леса... Феи и принцы и обычные хемулята с родного двора, со сбитыми коленками и рогатками, словно стыдящимися за своих маленьких хозяев и посему столь робко выглядывающими из их карманов...
А Цветик извлек из рюкзачка и поставил на стол ночник. Нежные лучи окрашенного в чудные оттенки света залили комнату, и те, к о в ней был, оказались в сказочной Японии, прекрасной и далекой. По которой сладкий горячий ветер несет аромат жасмина, нежные лепестки сакуры и словно пуховые облака, а необычных цветов деревья склоняют свои ветви над мирно поплёскивающейся ярко-бирюзовой водной гладью...

Глава четырнадцатая. Немного о политике.
1.
- А все-таки, расскажи мне про этого гада! – сурово потребовала Алиса, глядя в глаза Винсента.
Хемуль сидел в глубоком кресле посреди гостиной, накрытый пестрой тканью с народным орнаментом, и важно прихлебывал из филифьониксового фужера. А вокруг него собрались несколько хемулей. Это были Гильда, Ариэль, Алиса, маленькая Гильдуся и лидер хемулят, который вчера вызвал полицию. Как оказалось, вовремя, потому что полисмены арестовали охранника за несоблюдение простейших и очевидных правил безопасности. Однако труп Вонки найден так и не был.
Винсент судорожно сглотнул. Он не очень любил сухой филифьоникс, который сейчас был содержимым стакана, но Гильда возомнила, что он является лучшим успокаивающим средством (которое, к слову говоря, Винсенту нужно не было).
- А что больно рассказывать-то?
- Ну, он был высокий, с черными волосами, бледный и какой-то филифьоноподобный. У него также были холодные голубые глаза и множество шрамов – вероятно, следы долгой и изнуряющей работы на фабрике фьони. Хотя лично я считаю, что один из родителей погибших хемулят-таки хорошо влепил ему по харе, прежде чем докладывать куда надо. Я бы на его месте поступил также, и, я считаю, поступил бы вполне себе правильно. Тем более, он постоянно долбался башкой обо всякие острые или просто твердые предметы, чем и объясняю его э… излишнюю импульсивность.
Пока Винсент нудно и долго докладывал всю известную информацию о хемуле, включая его темперамент и прическу, Алиса подошла к Гильде и пробубнила:
- Гильда. Кажись, твой кукловод… про которого ты мне рассказывала. С неба и с поляны. Со ржавой палкой-то.
А Ариэль схватилась за сердце:
- Тот! Тот, который в окно лез! Живуч, как черт, морра бы его побрала!
Гильда пошатнулась и, схватившись за волосы, пробормотала под закрутку:
- Надо идти на поляну… обязательно надо идти на поляну. Та их логово, Винсент. Я тебя провожу. Будешь знать, если вдруг понадобится, где их искать…
- Ишь чего захотела, героическая твоя носатая натура! Я сама пойду, раз уж на то пошло. Кому я такая нужна, сама посуди! – воскликнула Ариэль, выступая вперед.
На том и порешили – Ариэль должна была отправиться на поляну.
Винсент открыл рот, дабы, видать, промолвить еще что-то, однако в этот торжественный момент в комнату колобком скатилась испуганная Амелия. Ни слова не говоря, политическая филифьонка подбежала к Винсенту, вцепилась в ворот его засаленного пиджака и принялась хемуля трясти, приговаривая:
- Где хемулята? Где, морров ты (здесь нецензурное выражение), хемулята? Куда они, (здесь нецензурное выражение), делись? Ты, видать, знаешь? А как же тебе, (здесь нецензурное выражение), не знать, морра бы тебя побрала? У тебя вон рыло в пуху, сама вижу, морров ты (здесь нецензурное выражение)!
- Да погоди ты, - прервала ее Гильда, - расскажи нам лучше, что ты увидела?
- Руины дома, вот, что я увидела! Обугленные, совершенно пустые руины! – слабым голосом проговорила филифьонка и упала на корточки, закрыв морду лапами. Только золотистые кудри, беспорядочно сбившиеся в рассеянные локоны, свисали, закрывая водопады слез.
- Хемулята у меня, - спокойно сказал Винсент, - Ваш дом штурмовали. И они проползти через вентиляцию. Очень сообразительные хемулята, молодцы.
Амелия тяжело вздохнула.
- Значит, так, - сказала она, грузно поднимаясь на лапы, - пока сама не увижу, не успокоюсь.
И она отправилась к гостевым комнатам. В одной из них действительно играли хемулята. У Амелии отлегло от сердца, и она, оборачиваюсь к Винсенту, сказала:
- Другое дело!
Неожиданно тишину прервал телефонный звонок, и Ариель побежала в комнату Виолетты, где и стоял телефонный аппарат. Воспользовавшись образовавшейся пустотой, Гильда подошла к Амелии.
- Я не понимаю, - сказала она, - мне, конечно, стыдно, но... Что здесь вообще происходит?
Амелия посмотрела в глаза Гильды так, как будто та была черно-фиолетовой в крапинку.
- Политический ад. – Тихо, словно из гроба, сказала она.
- А в чем он заключается, этот самый ад? – осведомилась Гильда, не будучи еще в курсе событий.
- А заключается он в том, что произошла революция. Сначала правил Поликарп. А правитель это был не тот, ох, не тот это был правитель! Сначала обожествлял хемулей, в результате те совсем зажрались. Тогда он плюнул на них и переключил внимание на кошек. Только на кошек. А хемули устроили разгул бандитизма – жрали друг друга, стрелялись и играли в карты на выжимание фьони. В результате начались покушения и на самого Поликарпа, ибо народ был не доволен таким положением в стране... Полька испугался да деру дал!
- Это понятно, - сказала Гильда, - а почему сейчас такая неразбериха?
- А потому что бывшие бандиты и представители кровавой диктатуры немало забеспокоились, ведь новое порядочное правительство, - Вайткеты, - будет их перевоспитывать. А кому нравится хемулизм? Понятное дело, мало кому. Вот еще Хаул эмигрировал. И под именем Павла Григорьевича втерся в доверие к семейству Вайткет, став воспитателем юной Пурсефоны.
- Ну и что в этом плохого?
- А то, что это – не простой воспитатель, а, можно сказать, бандитский шпион! Он делает буквально все для того, чтобы морально опустить, совратить принцессу! Он потому и эмигрировал, что на родине его уже давно все прекрасно знали как пьяницу и маньяка. И он – член бандитской группировки.
- И как же он пробился в правительство? – испугалась Гильда.
- А сволочи всегда самые-самые, - привычно махнула лапой Амелия, сказала немного на предмет нецензурной брани и вздохнула: - Гильдуся, я смотрю, ты совсем не разбираешься в политике.
- Почему?
- А потому, что если бы ты разбиралась, то знала бы, какие грязные напипники эта политика! А особливо – сейчас. Привыкли, значит, на фильковых пьедесталах при япольке разлеживаться, так им теперь, (здесь нецензурное выражение), хлеба и зрелищ подавай! Совсем я, морра побери, не знаю, как быть...
Здесь в комнату вбежала Ариэль.
- Мы здесь сидим вот и разглагольствуем, а к нам, между прочим, сюды гости! Верука Соль собственной персоной едет синим автомобилем в Муми-Дол. Приготовьте стол получше, она будет проездом в нашем доме.
Сразу началась суматоха. Амелия быстро собрала все со стола и убрала в буфет, свернула скатерть и положила ее в большой кухонный чемодан из-под буфета; извлекла новую скатерть из чемодана и постелила ее на стол. Скатерть эта изображала ярко-бирюзовую мерцающую водную гладь, под которой переливалась цветная чешуя рыб и в таинственном сумраке угадывались ветви кораллов. По краю шла золотая кайма – это был песчаный берег, залитый солнцем.
После Амелия поручила Гильде отправляться готовить густую похлебку с ореховым маслом. Филифьонка принесла кастрюлю и наполнила ее персиками, фьони, томатом и ореховым маслом. Затем она принесла изумрудные облака зелени и немного фьоновых пастилок. Взяв лапный миксер, филифьонка быстро перемешала все содержимое, то и дело заправляю его филифьониксом. Затем пришлось добавить клюквы, банана и хлеба, и немного лесных ягод для пущего аромата. Сготовил необходимую кашицу, филифьонка поставила кастрюлю на огонь.
Выглянув в коридор, Гильда обнаружила Фильку, которая под надзором Амелии тащила банку фьоненноного мяса чуть ли не с ее саму размером. Амелия помогала младшей подруге и слегка поддерживала банку, чем сильно сердила амбициозную Фильку.
- Гильда, похлебка готова? – сурово осведомилась Амелия, завидев Гильду.
- Нет еще, сейчас вон на огне стоит. А вы, видать, припасли мясо для кушанья похлебки? Почему нет фьоновых хлебцев?
- А это ты у своего брата спроси, он на диване в Алисиной комнате ошивается. И хорошо, что нам не помогает, а то у него лапы не оттуда растут!
Гильда отправилась в дальний конец дома и заглянула за занавеску. Винсент сидел на диване. Рядом с ним стояла расписания коробка волшебного фьони, и хемуль нечто увлеченно малевал на листке фильковых бумаги. Филифьонка не стала тревожить брата, она лишь молча подошла к нему и заглянула через плечо.
На листке была нарисована белочка, одетая в розовое платье с оборками и воланами всех цветов радуги и их оттенков. На ее голове мерцала столь же разноцветная (да еще и щедро сдобренная блестками) корона, а ноги белки осыпали самые удивительные и неожиданные цветы – розы, маргаритки, бархотки, циньи и подсолнухи. Сверху летели две белоснежные с голубоватый отливом птички. В клювах они несли молоденькие веточки вербы.
Однако, как Гильда не старалась, Винсент заметил ее и быстро прикрыл рисунок локтем.
- Ты уже видела ЭТО, да? – с надеждой спросил Винсент, глядя в глаза сестры.
Гильда посмотрела на брата. Ей хотелось сказать правду, но земель так умоляюще смотрел на нее, что она лишь выдавила:
- Нет, что ты! Я всего лишь искала фьоновых хлебцы...
- А чего их искать? – удивился Винсент, - поищи их в буфете, они там должны быть.
Гильда вышла за порог. Когда она снова украдкой заглянула в комнату, Винсент продолжал рисовать.
Гильда же спустилась в кухню и открыла буфет. Действительно, на нижней полке в глубокой синей тарелке лежали ароматные и поджаристые фьоновые хлебца. Филифьонка вяла один и в задумчивости надкусила. Что все-таки рисовал Винсент?
Винсент закончил рисунок, и, тяжело вздохнув, подошел с ним к Алисе.
- Ну как? – спросил хемуль, глядя в глаза филифьонки умоляющим взглядом, - это правда, что в меня лапы не оттуда растут?
Алиса некоторое время молча смотрела на рисунок, затем выхватила его из лап хемуля, в задумчивости покрутила, и, наконец, глубокомысленно изрекла:
- Ну... На месте Веруки я бы не поняла, что здесь нарисовано. Но я-то есть я, посему я поняла, что это. Я не слепая! Всяк увидит, что это – паровоз.
2.
Поздно вечером у ворот Винсентова дома остановился небесно-голубой, как обои в комнате Амелии или вода в японском озере, автомобиль. Услышав гудок, Винсент быстро нацепил на себя черный, словно крыло ворона, бархатный фрак, протер очки, зачесал волосы на одну сторону, и, прихватив с собой свое художество, галопом выбежал к автомобилю. Вот дверь начала медленно открываться... Хемуль скомкал портрет паровоза, выкинул его в заросли папоротника, и, нарвав букет из травы, отряхнуть рукава фрака. Наконец дверь распахнулась, и из автомобиля, отпихнув «паровозного кавалера» в сторону, выскочила белка в джинсовом костюме из тех, что обычно носят рабочие хемули. Винсент пошатнулся и упал в заросли мокрого папоротника. Рисунок взмыл ввысь и спланировал на морду депрессивного маньяка.
Винсент в гневе сорвал с морды лист бумаги, поднялся из пыли и разглядел белку.
Белка была серая. Одета она была в поношенную зеленую бейсболку козырьком назад, красную кожаную куртку и рваные зеленые штаны. На шее висела массивная цепь, а из кармана торчало дорогое ожерелье «Волчий клык» - видимо, сменное. На ногах были видны грубые боты «Доктор Мартенс».
- Чего глядишь? – грубо осведомилась белка, поправляя бейсболку, - натуральное серебро, - она приподняла цепь на лапе и, круто повернувшись, развязной походкой направилась к дому.
Винсент некоторое время стоял в некоем оцепенении. Это – совсем не та, кого он, да, впрочем, и все, ожидали увидеть. Сейчас, наверное, в кухне происходит переполох.
3.
Когда Верука вошла в комнату, ее сразу де встретили весьма удивленные взгляды хозяев.
- Вы – Верука Соль? – спросила Гильда, подходя к белке, дабы помочь ей снять куртку.
- Вы слепые? Я! Спасибо, мне не надо, - отказалась от помощи Верука, и, отойдя подальше, уселась за стол.
Филифьонки были в некоторой степени смущены столь раскованным поведением Веруки. Хорошо, конечно, когда гость чувствует себя, как дома, но иногда это равнодушное спокойствие переходит в обыкновенную вульгарность, за какую фьег запросто щелкали по закрутке и оставляли без дневного куска фьоненной рыбы. Такое поведение могло запросто возмутить любого, и Верука просто в рубашке родилась, ведь хозяева могли быть и не столь деликатными.
Амелия же сидела, как на иголках, и все время бросала колкий взгляд неодобрения в сторону «прошлой носкостирательницы». Ей было неприятно, что на нее никто не обращает внимание, что все увлечены белкой, которая такого внимания однозначно не заслуживает и не ценит.
В некоторой степени филифьонка была права, ибо Веруке все было по барабану – она уплетала похлебку, запивала ее томатным маслом и радовалась жизни, прибобретшей для ней в сей золотой момент вкус ароматной домашней похлебки и фьоненного мяса.
В этот момент в комнату вошел Винсент.
- Позвольте мне сесть, - попросил он, выдвигая пустой стул рядом с Верукой – никто из хозяев еще не осмелился сесть рядом с почетной гостьей.
Белочка смерила Винсента неодобрительным и высокомерным взором, а затем отвернулась, уплетая соленый огурец.

Глава пятнадцатая. Филдина.
1.
В спальне Винсента висела красивая большая картина в серебряной рамке. Ее атмосфера создавала неповторимый мистический эффект, а изображена на картине была филифьонка. Красивая, словно космическая, на фоне уютной комнаты в самых волшебных, необычных тонах. Сверху картина была в некоторых местах покрыта мерцающими блестками. Эту картину Винсент купил на Полуночном Аукционе за 4 собаки. А это, если кто не помнит, есть очень дорогая цена.
Справа и слева от картины висели две красивые гордости хемуля, а вокруг них – вырезки из газет, где упоминалось о самом Винсенте, или о пиццерии, где некогда работал хемуль.
На противоположной стене висела большая красивая коробка, обернутая мерцающей фильковой бумагой (сейчас это называется гордым именем «фольга»). Коробка была приклеена фьоновым клеем. По бокам от коробки висели два красивых, детально проработанных меча из серебра и платины. Их лезвия мерцали поверх дорогой картины, на которой собаки играли в бильярд.
Справа от сей композиции мерцала другая картина. Это тоже была филифьонка, облаченная в божественные одеяния. Филифьонка была изображена на ярко-розовом мистическом фоне, полным бликов, блесток, космических лучей и прекрасных голубых звезд всех форм и размеров. Эта картина была куплена вместе с первой, тоже на Полуночном Аукционе. Стоила она 1 собаку 365 марок. Еще на стене висело множество прекрасных глянцевых картинок про волшебный цирк и неизведанные космические просторы.
На тумбочке лежал блокнот «Маяк» от Мандаринки – могущественной феи, под лапами которой из мучительного плена обыкновенного полимера выбирались чудесные ландшафты и персонажи, явления волшебства неземные чудеса. На обложке этого блокнота были изображены зайчонок с прекрасными золотисто-апельсиновыми глазками и его мама-зайчиха. В ее таинственных голубых глазах, казалось, отражались магия неба и земли, волшебство океанской глубины. На другой стороне стоял деловой заяц, одетый подобно заправскому моряку, а в лапах он держал огромный золотой ключ. На шее зайца развевался красно-белый шарф крупной вязки. А за его спиной, в тумане, терялся маяк.
Рядом с блокнотом стояла также детальная модель парусной яхты и красивый макет маяка.
Каждое утро хемуль просыпался и лицезрел сею картину. И милый уют комнаты постепенно вошел в список обыденностей, а потом и вовсе принялся надоедать хемулю. Но, конечно, не на столько, что бы пожаловать ее кому-либо другому, будь то Вилли Вонка, малолетняя Гильда Ивановна или Государь Альберт Вайткет. Но только не Верука Соль!
И, не смотря на то, что Винсенту пришлось пристроиться в углу на раскладушке, на то, что белка храпела всю божью ночь, заставляя дом содрогаться, словно в конвульсиях, Винсент был счастлив. Посему на утро, стоило белочке лениво продрать заспанные очи, она обнаружила чистого и свежего Винсента, успевшего уже умыться и теперь протащившего свой самый дорогой блокнот – «Маяк». В другой лапе хемуль держал ручку, оснащенную перламутровой фильковой пылью.
- Чего надо? – грубо осведомилась приезжая.
- Автограф. Хотя бы автограф, - жалобно попросил хемуль.
- Так и быть, - игриво согласилась Верука, томно и кокетливо сверкнув молодыми глазами.
Она скрылась за занавеской, а когда пришла, ее губы были ярко накрашены ароматной помадой «Lip Diamond». Белочка подошла к блокноту, нарисовала весьма замысловатый вензель и поцеловала... Часть листа рядом с автографом.
Затем она подошла к Винсенту. После хемуль на некое мгновение утратил память, а когда очнулся, то понял, что медленно становится фиолетовым. Подойдя к зеркалу, охранник увидел, что белочка оставила след на его пипке. Сама же злосчастная Верука уже успела упорхнуть в столовую.
Озверевший столь хамским поведением гости, хемуль вытер пипку, посыпал морду пудрой и спустился вниз. Белка словно забыла об утреннем инциденте и оживленно разговаривала с филифьонками.
Винсент, конечно, понимал, что то, к чему были расположены его намерения, не есть хорошо и даже аморально, и что своим проступком он в считанные мгновения понизит свой и без того не большой авторитет в глазах гостьи, но его было не остановить.
- Нет, вы хоть знаете, что сотворила со мной эта (здесь не самое печатное выражение)?
Филифьонки сразу переключили внимание на Винсента, в то время как последний подбежал к Веруке. И тут белочка, нисколько не смутившись, закрыла глаза и с чувством повторила свой утренний проступок.
- Вот видите? – просидел Винсент, оседая на пол.
Гильда вовремя подбежала сзади и удержала хемуля, а Ариэль помчалась за тарелкой воды с долькой лимона и полотенцем на задний двор. Про белку никто и не умел даже. Наоборот, своим жестоким кокетством ничего не помышляющая Верука надолго отодвинула от себя всеобщее внимание и понизила свой авторитет. Но когда пробегающая мимо Ариэль гневно спросила:
- Что стоишь, дрянь этакая, помогай!
Верука Соль окончательно опешила. Ибо это был еже верх сего безобразия.
- А чего помогать-то? Сами ведь, (здесь нецензурное выражение), напросились! Я не виновата!
- Ага, кто бы говорил, - резонно заметила Гильда.
Она стояла подле стола и держала Винсента, сраженного наповал жестокостью белочки. Винсент был уже совсем фиолетовым, и никакая пудра не спасала положение. Наконец пришла Ариэль. В лапах она держала розовый, в крупный белый горох поднос. На подносе стояла прозрачная пластиковая тарелка голубого цвета с водой; в воде плавали несколько долек лимона. На этом же подносе лежало белоснежное, подобно шкуре полярного медведя, ворсистое полотенце.
Гильда поставила голову Винсента так, чтобы удобно было вливать в рот воду, а Ариэль занялась последним делом. Напоив несчастного хемуля, филифьонки положили на его голову предварительно смоченное в воде из тарелки полотенце и помогли охраннику добраться до спальни.
Когда хемуль лежал на кушетке, взгляд Ариэль упал на предательски сохранившийся след помады на пипке хемуля. Она достала кружевную красную салфетку из салфетницы, выполненной в виде филифьонки, и быстро прикончили след жестокого кокетства Веруки.
2.
Весь божий день Верука не подходила к Винсенту, и тот успел оклематься. Теперь ему самому хотелось вновь стать жертвой приезжей рокерши. Однако филифьонки не понимали, да и, впрочем, не хотели понимать охранника, и не выпускали его из комнаты. Рядом с кроватью хемуля стояла статуя доброго индийского слона. Этот самый слон умел двигать хоботом и большими скоадчатыми ушами и закрывать свои добрые голубые глаза, оснащенные звездными блестками. Слона привезла из далекой Индии Ариэль – в качестве компенсации за железный плен и, правда, не осуществленную, переплавку.
Винсент лежал и думал о смысле жизни. Его жизнь, например, была его послностью лишена и вообще не удалась. Ибо сначала, когда Винсент отмечал поступление на новую работу, Алиса набросилась на него и укусила за голову, а потом хемуль начал лишать жизни маленьких посетителей пиццерии – одного за другим. А потом пошло еще интереснее – когда к хемулю начал возвращаться разум, его совсем «загрызла» совесть, и тогда он переломах всех этих чертовых аниматроников. Изрядно выпив с друганами, Винсент снова испытал угрызения совести и попытался покончить суицидом в костюме Спрингирапа. Суицид не удался, и Винсента ударило током, а воткнувшиеся в тело охранника пружины не давали выбраться из металлического плена. Некоторое время хемуль в поисках помощи бродил по пиццерии, а потом она загорелась. Хемуля спасли, но, приняв за робота по причине костюма, продали на аукционе. Покупателям робот не понадобился, и Винсента решено было переплавить. Тут приехали запоздалые спасатели, и Винсенту ничего не оставалось, как сбежать за город – подальше от всех этих костюмов и аниматроников.
А вообще, сам Винсент есть всего лишь бренная оболочка, скрывающая богатый внутренний мир. Как, впрочем, и все существа возвышенные, близкие к философии и умиротворенному созерцанию. Голову хемуля посетила строчка старой песни:
Конечно, мы уже сдаемся,
Ведь так нехемульск этот мир!
И в дружбе мы не остаемся,
Меж нами уж и гнев, и пыл...
А дальше текст почему-то не вспоминался. Винсент затосковал по этому поводу, и у него малость испортилось настроение, когда в комнату вошла Гиильда.
- Братан, ты как? – участливо поинтересовалась она, садясь на угол кушетки.
- Фьегово, - сказал Винсент, глядя в потолок, - где эта серая (здесь не самое печатное выражение)?
- Она сидит с Амелией, они книги читают. Она очень интересуется классической литературой, чего никак не скажешь по ее виду.
- Да, видок-то у нее ого-го... – прошептал Винсент, - а ты не помнишь текст песни «Как нехемульск этот мир»?
- Почему не помню? Помню!
Ах, как нехемульск этот мир,
Но всё равно мы не сдаемся.
И на дне моря, и в огне
В великой дружбе остаемся.
И пролетают пусть года,
И пусть изменятся все страсти,
Мы – хемули, и мы всегда
Желаем побеждать напасти!
Золотые слова! Как же забыть такое? Настоящая поэзия – возвышенная, глубокая и...
- Нет, это же наш новый гимн. А то – совсем другая песня. И мелодия тоже совсем другая. Там в начале говорится:
Конечно, мы уже сдаемся,
Ведь...
- Это – «Мы – хемули, и мы – народ», что ли? Эту я плохо помню. Ее хорошо пела только Филдина.
- Какая Филдина, сестренка?
- Филдина – это моя... – Гильда запнулась, - это – моя знакомая. Я с ней не разговариваю. Они дружат с Гулией, и как бы...
- Это Филька-то? – сел на кушетке Винсент, - вот не думал, что вы с ней поссоритесь! Помнишь, как ты болела мордотой, и все подруги про тебя забыли. А потом кто-то постучал в дверь...
- ...и это оказалась Филдина, - продолжила Гильда, чувствуя, как слезы наворачиваются на ее глаза, - она принесла мне филифьонку-ходунка, она у меня и сейчас лежит в коробке... А еще на елке, когда всем раздали подарки – елочные игрушки, и мой шарик разбился, она отдала мне свой... А потом мы с ней вместе пошли в поход и увидели маленького лисенка. Мы подобрали его, но мне не разрешили его держать дома, и его взяла Филдина. Я ходила к ней в гости, и мы вместе ее кормили... Как лисичку звали, не помнишь?
- Мая, потому что ее нашли в мае.
- Да. Тогда еще пошла мода на иностранные имена, в частности японские, и я нзывала ее Маей.
А потом мы с Филдиной вместе на чердаке сидели и мечтали.. Мечтали о разной ерунде... Она, она моя настоящая подруга, не Лена! Ах, я – фьонка, и зачем я написала ей то нецензурное письмо, где основным содержанием была нравоучительная проповедь! Понятное дело, тут каждый сбежит. Я должна написать ей письмо и извиниться, срочно!
И Гильда, стуча босыми лапами, убежала. А Винсент удовлетворенно осклабился.
3.
Гильда достала из ящика стола расписную коробку волшебного фьони и принялась строчить на бумаге:
Филдина! Ради Вайткэтов, прости меня за то письмо про превращение во фьонку. Я совершила это во власти момента, и потом долго жалела о содеянном. Сейчас я испытываю боль. Как я могла так поступить с тобой, ответь мне? Я была неправа. Если уж кто-то и начал превращаться во фьонку, то это – я.
Филдина, я пойму тебя, если ты не простишь меня, морру чертову, никогда! Это я во всем виновата. Я начала превращаться во фьонку. Нельзя быть столь черствой и нравоучительной. Хемулизма не любит никто.
P.S.: Приезжай, и мы будем вместе сражаться за правое дело!
P.P.S.: У нас гостит знаменитая рокерша Верука Соль, но ты лучше с ней не разговаривай, мы объявили ей байкот.
Угадай с трех попыток, кто я!
Даю подсказку: я – чертова фьега и предательница,
которую ты ненавидишь!
Закончив строчить письмо, Гильда удовлетворенно вздохнула и откинулась на спинку стула. Теперь остается только запечатать конверт. Если она не забыла про меня, то она обязательно приедет! Так думала Гильда. И мы снова сможем мечтать о всякой ерунде. Кстати, надо не забыть попросить ее, дабы она наполнила текст давно позабытой песни.
4.
Филдина приехала вечером. На синем автомобиле, словно небо в комнате Амелии. Это была невысокая темно-серая филифьонка с коротким голым хвостом, темно-каштановыми кудрями и огромными темно-синими глазами. Правда, глаза были скрыты за очками. Очки с круглой ярко-красной оправой на половину морды, а локоны собраны в косу. Под глазами филифьонки были отчетливо видны большие черные мешки.
- Привет, Филдина, - сказала Гильда, - как ты нашла меня?
- Я спросила у Мелведкиных, где ваш дом. У них такая очаровательная дочь Гильдуся! Мы с ней в кубики играли. Извини меня, Гильда!
- Нет, это ты меня извини, - попросила филифьонка.
- Почему? – удивилась Филдина. – Я же начала превращаться во фьонку!
- А я всегда ей была, - сказала Гильда.
- Ну, если тебе это так важно, то я извиняю тебя. Но учти: в первый и последний раз!

Глава шестнадцатая. Последний день Шоколадной Фабрики.
1.
С поляны Ариэль вернулась поздно вечером и сказала, что там ничего нет.
- Неужели? – встрепенуламь Гильда, - а замок разбойников?
- Ну, если только руины замка разбойников... Ни деревьев тебе, ни скамеечки какой...
- Но там же была скамеечка?
- Нету ее там, - махнула лапой разведчица, - я видела.
Гильда немало удивилась столь неожиданным докладом. Она прекрасно помнила хемулятник и все, что там делалось – вплоть от внешних примет бандитов до пьяной оперы. Как же там ничего нет, если было?
- А что же там есть?
- Пепел. Зола и пепел, - пожала Арижль плечами.
- Я должна туда идти, - сказала Гильда, - Филдина, пойдешь со мной?
- Филдина будет сидеть дома и варить щи! – сказала Амелия, - а с тобой пойду я.
- У меня нет кулинарных навыков! – закричала Филдина из кухни.
- Глупости. Кулинарные навыки есть у каждой филифьонки. Но вместе с тем есть лень.
Через некоторое время Гильда и Амелия бодрым шагом отправились на поляну. Лес был обвеян холодком, что придавало филифьонкам пущей энергии и, точно лапой, снимало сонливость.
- Нифьега не понимаю. Там же должен быть мистер Вонка! – бормотала Гильда, даже не смотря под лапы.
Амелия сразу же прокомментировала высказывание подруги:
- Чертова его улыбка превращается в оскал, и звереет мистер Вонка у детишек на глазах!
- Крутое стихо! – послышался знакомый голос с дерева.
Гильда подняла глаза и увидела...
- Верука! Вечно ты все портишь!
- Я не Верука. Я – Бряка. Это – мой псевдоним для эстрады, и, как я смотрю, он довольно крут!
- Если ты сейчас же не заткненшься, то он воплотится в реальность! – погрозила Гильда.
- Но-но! Во всяком случае, брякаться я не собираюсь. Я, кстати, была на вашей чертовой поляне. Там все сгорело, как будто был пожар. Сама нифьега не понимаю. И вообще, нам лучше валить отсюда ко всем флегма морровым! Вал всяком случае, если не хотите накликать бед на ваши пипки.
- Пока сами не посмотрим, не уйдем. – Сказала Гильда, - нам нужно все знать.
- Ходячие, (здесь нецензурное выражение), энциклопедии! Я вот уже с самого утра везде побывала и все знаю. Там, кстати, я видела его.
- Кого? – в один голос осведомились филифьонки.
- Угадайте с трех попыток!
- Закрутку? Что ему там понадобилось?
- Он самый! А про «что понадобилось?» я сама не ведаю. И вам не рекомендую узнавать, если, конечно, не хотите присоединиться к нашему клану Белок-оборотней.
- А у него есть белки-оборотни? Почему они на поляне? Они должны быть на фабрике! – заволновалась Гильда.
- Шуткую. Это я вам тяпну! – сказала Верука-Бряка, - я, кстати, сегодня ночью его по всему городу гоняла!
Филифьонки поразевали рты. Амелия с шумом захлопнула жерло и гневно потребовала:
- Докладывай, (здесь не самое печатное выражение) рыжая! А не то хвост оторву!
Великий подвиг славной и непревзойденной белки Бряки!!!
Вышла я сегодня вечером на улицу. Вдохнула полной грудью свежий осенний ветер. Матюкнулась для верности и решила поехать в город, ибо днем мне сказали, что мистер Вонка желает отправиться на ночной променад. Я и решила отмстить злодею окаянному, несмотря даже на то, что мне от этого маньяка необходимо подальше держаться (он ко мне, кажись, чувства кой-какие не совсем здоровые испытывает). Отправилась на дорогу и стала голосовать. А по дороге авто-паровозик ехал, как раз из города. Я, ясень день, оседлала его и в мгновение ока докатила до Фил-Дио . Приехав на место, я стала у всех расспрашивать, где живет Закрутка и где проходят его морровы променады. И одна добрая старушка мне ответила, что живет он рядом с окраиной, на улице Вишневой. Там же, в Большом Саду (это парк такой) и проходят его морровы прогулки. Я явилась в сад, причем, конечно, не самым обычным способом. Вы знаете, как хорошо я скачу по деревьям, ведь так? Так вот. Я залезла на старую сакуру возле парка – эту старушку зовут ООО-Генри. Я часто разговаривала с ООО-Генри, и он меня отлично знает. Оседлав ООО-Генри, я перепрыгнула на соседнее дерево и так скакала по всему парку, пока не нашла, в кои-то веки, нашего сладкого педанта. Он, кстати, нисколько не изменился, разве что хромает на правую лапу. Смотрю – сидит, (здесь нецензурное выражение), дрянь этакая, на скамейке под деревом. Положил мордали на трость. Скучает, (здесь не самое печатное выражение), сразу видно. Я посмотрела на него некоторое время, а потом тихо так запела:
Да, я знаю. Давно известно это мне.
И хоть в тебе души не чаю, я не такая по твоей вине.
Не понимаю, зачем ты так со мной?
Ведь мы – всего лишь хемулята, а ты – жестокий кукловод такой!
Я этим не увлечена,
Но знай – увечна из-за тебя,
И не перечь!

Я покалечена,
Но не увлечена
Кровавым делом,
Где замешан ты!
Я не должна страдать,
И не должна играть
В дурацкую игру
«Разбей свои мечты»!
Довольно! Получил?
Веруку ты убил!
Я думала продолжать пение, но ему хватило и этого. Он испугался, как девчонка, завизжал и заплакал. Мне стало противно, прямо, (здесь нецензурное выражение), пробрало! Я решила немного подсобить ему, и, повернув морду к свету луны, оскалила клыки. Эффект понятен. Вонка завопил, а я спрыгнула с дерева и впилась когтями в его хребет! Как давно я мечтала об этом! А он заматерился, забегал, а потом достал пистолет. Однако стрелять ему не пришлось, ибо я запрыгнула на дерево. Погоня продолжалась долго. Я выгнала его из парка, и мы еще долго «играли» на улицах нуар-сити. Я загнала его в подворотню, а там – пьяный в хлам Хаул. Его только и не хватало! Он схватил нож и запел манерную песню «К фьегам зиму», а потом схватил нож и понесся за своим же шефом! К нему пришла белочка! Теперь он знает, как она выглядит. И Вонка тоже. Скоро за кондитером гналась половина города, а я преспокойно удрала из сада, снова оседлав ООО-Генри. Говорю ему:
- Спасибо, друг! Без тебя я никак!
А потом я выбежала за окраину и авто-паровозиком вернулась сюда. Успела в притык к первым петухам! И думаю: «Хорошо-таки быть белкой!». А с утра на меня напал приступ кокетства после длительного стресса, ничего личного. Тем более, хемуль-то ваш счастлив!
Договорив, Верука приосанилась.
- Ты нам помогла, - сказала Гильда, - я доложу Винсенту, что враг испытывает стресс, а значит, его легче атаковать. Сегодня штурмует фабрику!
2.
Винсент не мог нарадоваться на приезжую рокершу и ее подвиги.
- Похвально, - сказал он, и его глаза загорелись.
Не узнать теперь Винсента! Взъерошенные волосы, костюм охранника и нож в правой лапе делали его уже не старым меланхоликом, а храбрым солдатом! Амелия была счастлива.
- Винсент, наконец-то ты прислушался к моим призывам, - отметила она.
Хемуль затянул ремни рюкзака.
- Ну, не поминайте лихом! – воскликнул он, выходя за порог.
- Подожди! – послышался голос, - я пойду с тобой!
- Ты? – удивилась Ариэль, - весьма неожиданно!
Верука Соль стояла на пороге комнаты, одетая в нежно-розовое платье и ярко-розовый жилет. На ее голове красовалась роскошная розовая шляпа, оснащенная огромными муляжными сладостями и самыми разнообразными блестками и драгоценными камнями. Также на белочке был пояс с пряжкой, между прочим, из натуральной платины.
- Пусть видит призрака, - сказала белочка, - я натерлась фосфором для устрашения. И посмотри на мой макияж!
Действительно, Венука очень реалистично изобразила разрезанный до ушей и после зашитый грубыми нитками рот и черные провалы вокруг глаз.
- Красиво? – осведомилась она.
- Очень, - вздохнула Гильда, - ни пуху, ни пера!
- К чёрту, - сказала Верука, и, взяв Винсента под лапу, потащила вояку с крыльца.
Ехали авто-паровозиком. Ждать его приходилось очень долго, и Верука самозабвенно материал весь божий мир. Наконец тот приехал, дабы доставить новоиспеченных героев на фабрику.
В паровозике Верука сказала Винсенту:
- Закрутка на самом деле очень старый, и он неоднократно ложится под нож, дабы сохранить свою молодость!
- Сколько же ему на самом деле лет? – испугался Винсент.
- Ну... 72 примерно... Его волосы – полностью, от корней до кончиков, седые. И покрашенные хемульские кровью. Посему они и красные. А ты знаешь, что делает Закрутка, пока никто не видит? Он запирается в комнате, краситься, надевает филифьонское платье, а затем подходит к зеркалу и самозабвенно говорит: «Хорош!». Я все про него знаю, я одно время с ним сожительствовала.
- Спасибо за полезную информацию, - сказал хемуль, - скажи мне, какой его любимый цех?
- Съедобный. Там он сказал: «Здесь все съедобное; я тоже съедобный, но это называется «каннибализм» и не поощряется во многих устоях общества». Кто бы говорил! Сам вон из Виолетты всю кровь высосал, даже со мной не поделился! А еще там есть кукольная больница, в которой стоят аниматроники. Обгоревшие, безрукие и безглазые, но, не смотря на это, они очень опасны. Самая страшная – Кровавая Элизабет. У нее нет глаз, а в глазницах мерцают красные огоньки. Ее ослепили на публике, и она мстит.
Паровозик с шумом остановился, дверь распахнулась, и наружу повалила толпа народу. Винсент засобирался, но Верука его остановила:
- Т-ш-ш! Нам еще через остановку выходить. Тут не Фил-Дио!
Однако Винсент ей не поверил, он остановил контролёршу и спросил:
- Фили, когда будет Фил-Дио?
- Справочная услуга стоит четыре марки, - хмуро ответила филифьонка.
Винсент полез за кошельком, но Верука от пихнула его в сторону и спросила у контролёрши сама:
- Гражданка, где, фьеге в пипку, Фил-Дио?
- Тут Фил-Дио!
- Винсент, Фил-Дио тут! Я ошиблась со своими расчетами.
- Я так и знал, - хмуро сказал хемуль.
Здесь паровозик тронулся.
- Морра побери, мы пропустили нашу остановку! – расстроился Винсент.
- А мы выйдем на следующей и поедем обратно! – развела лапами Верука.
Винсент сел на вспоротое сиденье, под перед подбородок кистью лапы. Правой. Из которой так и не вытащили самую маленькую, но зато и самую противную пружину.
- А смогу ли я что-либо сделать против Вонки? – осведомился сам у себя Винсент, не заметив, как мысли оказались проронены вслух.
- Ну, я смогу, а ты – под вопросом! – последовал ответ.
Винсент сильно молча. В голове его крутилась старая песня «Герой».
- Да, теперь ты – герой! – сказал Винсент самому себе, - но внутренний голос твердит и твердит...
- Разговорчики! – пригрозила Верука массивным кулаком, - мы и так лишнюю остановку проехали...
3.
Фабрика располагалась далеко за Фил-Дио, в глухом местечке под названием «Туманное ложе». Там располагалось множество подпольных фабрик и заводов, организованных без ведома местных представителей власти. Ибо не было их. И далеко не все фабрики производили резиновые сапоги или детские игрушки. Дурная слава ореолом окутывала местечко, и все из-за кондитерской фабрики извращенца Закрутки.
Несмотря на то, что Закрутка был каннибалом и своеобразным вампиром, он очень быстро «пробился в дамки» и взял верх над долиной. Верука давно решила положить сей диктатуре конец, но никак не могла выбрать подходящее время и предлог. Наконец она поедала с гастролями в Муми-Дол, и поняла, что настал ее черед проявить себя.
- Ну, уже приехали? – нервно осведомился Винсент, заметив в дали дымящие трубы фабрик.
- Да, мы у цели, - сказала Верука, сжимая кулаки, - подумать только – это паршивое (здесь не самое печатное выражение) называло меня мозолью на пятке!
- И ты собираешься мстить ему только за это? – удивился Винсент.
- А то! – с чувством воскликнула Верука.
Больше она ничего не говорила. Как только подошли к фабрике, белка метнулась в открытую дверь. Винсент последовал за нею и действительно увидел покосившуюся сцену, на которой стояли красивые, новые аниматроники.
- Верука! Они же должны быть мертвыми? – удивился хемуль.
Белочка промолчала. Винсент снова бросил взгляд на сцену.
Тут он побледнел, да так и остался стоять на одном месте, ибо на покосившейся сцене началось некое ирреальное, совершенно безумное представление. С раздирающим уши скрежетом вращались раскрашенные в кислотные, неестественные оттенки, шестерни. Мерцали тысячи блесток, вторя сотням разноцветных огней, разбросанных по всему периметру сцены. Но не это было самым страшным – к шестерням за шеи были привязаны ужасные куклы. Неравномерная, облезшая краска и абсолютно безумные глаза словно подчеркивали общий ужас. К потолку взметнулись жерла золотых труб, сверкнули цветные гобелены, и зал наполнился жуткой музыкой. Казалось, она наполняла голову Винсента. Винсент поднял глаза. За сценой покачивался яркий, расписной плакат с изображением сих ужасных созданий и подписью:
CANDYLAND!!!
- Сладкая страна? – переспросил «Фиолетовый убийца», поворачиваясь к белочке.
Та молча кивнула и указала на сцену. Винсент повернул голову и стал очевидцем ужасного.
Аниматроники стояли, вытянув вперед руки. Музыка продолжала играть, как ни в чем не бывало, в то время как пластиковые хемулята безнадежно погибали. И на их смену приходили отвратительные твари. Действительно, с куклами происходили необъяснимые метаморфозы. Глаза одной маленькой филифьонки увеличились и закачались. Винсент отпрянул. Глазные яблоки вывалились и повисли на блестящих лентах, имитирующих нервы. Затем отпали и они, и из пустых глазниц хлынула некая жижа, неотличимая от настоящей крови. Она запачкала штаны Винсента, и хемуль почувствовал, как на глубине его подсознание вновь зарождается монстр.
И охранник рванулся к хемулятам, достав из кармана нож. Верука попыталась его остановить, видя, как из-за угла выползает жуткая старая кукла. Ее глазницы были пустыми и черными, а на их глубине сверкали красные огоньки. Помимо того, кукла была безрукая. Однако все попытки белочки были тщетными. Не успела она оглянуться, как несколько обезглавленных аниматроников рухнули на пол. Винсент сражался, как лев. Он топтал и бил кукол, отпихивал их в стороны и простреливал из пистолетов. Тем временем старая кукла подошла к убийце чуть ли не вплотную.
- Винсент, осторожно! Это же аниматроники! – кричала Верука, но попытки были столь же тленными, как и попытки выжить на сей фабрике.
- Что куклы, что звери-маскоты – не одно ли и то же? – осклабился Винсент.
- Но здесь Кровавая Элизабет!
Винсент обернулся. Кукла с шипением, звучащим примерно так – «Х-ш-ш-ш!» - потянулась неожиданно появившимися руками к горлу хемуля. Однако тот толкнул ее. Кукла упала на пол, и с ее плеч повалился обладатель рук – железный хемуленок в поварском костюме, сжимающей в ледяной лапе миксер. Безногий поваренок потянулся было к голове Винсента своим оружием, но хемуль пнул его, и аниматроник со скрежетом покатился прямо под ноги Кровавой Элизабет. Оба робота рухнули со сцены.
- Взбирайся! – приказал Винсент Веруки.
- Я не могу, - покачала головой та, - я их боюсь.
- Ну, лады, была ни была! – с чувством воскликнул хемуль, хватая белку за лапу.
Двое стремительно пронеслись сквозь гущу поверженных чудовищ и выбежали в просторную холодную залу.
- Мы ели спаслись, - констатировала, переводя дух, Верука. Затем она повернулась к Винсенту и уже угрожающе осведомилась: - Винсент, ты вообще думаешь, прежде чем содеять что-либо эдакое? Кому вообще в башку может прийти сражаться с искусственным интеллектом?
Винсент на это лишь рассмеялся:
- Кого ты называешь искусственным интеллектом? Этих (здесь нецензурное выражение) кукол? Да они и мизинца твоего не стоят! Весь их разум заключается в том, что они сначала поют всякую (здесь нецензурное выражение) под восторженные всплески толпы, а потом умирают.
- Но если это, как ты говоришь, обычные куклы, то что это за нечто, что заставляет их убивать нас, внушает им сии мысли? Или они просто мир так ненавидят?
- Ты права, - кивнул Винсент, - с одной стороны, и неправа с другой. Ибо во-первых – ненавидит мир Вонка, но никак не куклы. Последние – лишь безвольные марионетки, во всем подчиняющиеся разуму своего создателя. Во-вторых, - а этот факт переплетается с предыдущим и, фактически, вытекает из него, - Вонка сам настроил их на убийство и вышеуказанным образом привил куклам агрессию и ненависть ко всему живому, то бишь превратил сих пластиковых монстров в маленькие копии себя, создал себе армию.
Верука мало почерпнула из тонны информации, обрушившейся на ее бедную голову, и благополучно пропустила ее через уши. Вместо того, чтобы попытаться переварить в голове изложение кукольной философии, она властным тоном воскликнула:
- Нам надо в сладкий цех, и живее! Мы не должны терять ни секунды!
- Наверное, это он, в конце коридора? – указал Винсент на узкую-узкую дверь.
- Наверное, да, - кивнула Верука, - слушай, а ты…
- Я знаю, о чем ты спросишь, - кивнул охранник, - и не сомневайся.
Он достал из гордости хемуля топор и, ни слова ни говоря, саданул им по двери. Косяк треснул под довольный и несколько истерический смех «Фиолетика». Затем Винсент ударил еще и еще. Через пять минут проход расширился, и убравший топор в гордость хемуля Винсент радостно отряхнул лапы и пропел сладким, как мед, голосом:
- Прощщу, лэди!
Верука благодарно и несколько жеманно кивнула и ускользнула за дверь. Винсент проследовал за рыжей подругой и увидел, что та стоит с разинутым ртом.
- Это… это он, Закрутка! – прошептала она, глядя на хемуля, сидящего поодаль и опустившего в шоколадную реку усталые лапы.
- Что он делает? – с отвращением спросил Винсент, стараясь вглядеться в силуэт, и его правый глаз задергался.
Сомнений не было – хемуль… красился. Он наносил макияж старательно и ровно, стараясь закрашивать каждый дефект. Он умеренно и старательно сдабривал пудрой шелковистую шерсть, покрывающую лоб, и румянил щеки, дабы вышло идеально. Губы хемуль красил кроваво-красной краской явно биологического происхождения, а глаза обводил синюшной краской на водянистой основе. Одет Вонка тоже был по последнему писку моды. Винсент никогда не одобрял, когда хемуль одевается от кутюрье. Посему сам он носил исключительно свитера, джинсы и пиджаки, причем самые засаленные, растянутые и небрежные. Это отлично подходило к его шрамам и вместе с ними формировало облик храброго фиолетового охранника, но с ними плохо сочетались носовые платки, ношение которых где только можно давно вошло в список добрых традиций Винсента.
- Ах, так он еще и красится! – возопил хемуль и рванулся к Вонке.
Он не слышал заглушающийся крик «Винсент, не надо!». Он просто бежал, дабы осуществить свою благую цель. А больше Винсенту и не надо.
Вилли сначала повернул голову к Винсенту, а затем, опираясь на колени, приподнялся. Винсент видел, как глаза врага наполняются ненавистью.
- И кто это к нам пришел? – жеманным голосом пропел Вонка, - что Вы забыли в чертогах моей скромной обители?
- Отмщенья, - сказал Винсент сквозь зубы.
Два маньяка сошлись взорами. Они смотрели друг другу в глаза каменными взглядами, плотно сжав зубы. Винсент, изрядно истрепанный жизнью хемуль, тело которого проторено глубокими шрамами, а одежда потрёпана и растянута, и весьма успешно долгие годы сохраняющий визуальную молодость Вилли Вонка с шерстью, щедро сдобренной макияжем.
Затем двое начали крутиться, все еще сцепившиеся взглядами. Здесь, когда Винсент отошел, кондитер заметил Веруку.
- О, привет, мозоль! – развязно воскликнул он, - вот мы и встретились. А что это за мемуля ты сюда притащила, а? Твое сердце принадлежит мне, и только мне, понятно! – он схватил Веруку за шиворот и тряхнул ее. Затем он зверски глянул в глаза белки и отвесил ей звонкую пощечину.
Со шляпы белочки упал муляжный цветок и приземлился прямо на ладонь Вонки. Тот некоторое время смотрел на цветок, а затем расхохотался. Хохотал кондитер долго и истерично, а затем посмотрел на белку и смял розу в кулаке, в последствии отшвырнув ее, как грязную тряпку, в сторону.
Этого Верука стерпеть уже не могла.
- Как ты смеешь, (здесь нецензурное выражение) дрянь?!? – завопила она и бросилась на Вонку.
Тот попятился и рухнул в шоколадное озеро как раз в тот момент, когда на бронзовую его гладь опускалась труба. Кондитера моментально засосало в ее голодное жерло.
- За… зачем вы со мной так? – прохрипел тот, отплевываясь и откашливаясь от шоколада, заливающего его легкие.
- А затем, что все твои сладости сделаны из хемулят, и в них добавляются наркотики! Твои сладости вызывают рак и острые пищевые отравления! Ты приобщаешь хемулят к каннибализму! Ты уродуешь их! Фабрику построил не ты, а твои рабы-хемулята, и не уворачивайся от истины, ибо мы давно постигли это! Ты подсунул им наркотики, и теперь они, видя себя Умпа-Лумпами, работают на тебя, а ты, в свою очередь безжалостно их эксплуатируешь и не раскрываешь им жестокой правды! Ты заставляешь их совершать убийства и акты насилия, в том числе и над хемулями. Что за хемули! У меня просто слов нет! – ответил Винсент.
А Верука переключила кнопку. Вилли Вонку понесло в помадковый цех. Винсент ухватился за край трубы, дабы на месте добить кондитера, но когда труба была почти у цели, он сорвался и упал на пол. Хемулята быстро обступили его и потащили в цех для изготовления шоколада. Завидев малолетних убийц, Винсент вооружился ножом и ударил им одного «пигмея».
Реакция была бурна. Хемулята отпустили Винсента и разбежались по фабрике. А хемуль отправился по направлению к цеху. Но стоило ему подойти к комнате с белками и печью, как он услышал из-за металла двери приглушенные крики и уточнил местонахождение Вонки.
Надеясь успеть к компьютерному цеху, Винсент прибавил шаг, но застал в цехе связанного по лапам кондитера.
Через некоторое время Верука вытащила из фабрики полумертвого хемуля в женском платье. Великий кукловод представлял из себя весьма печальное зрелище.
- Так да погибнет каждый, кто осмелится пойти против великой и непревзойденной Веруки Соль! – воскликнула белка, - я прогнала его по всем конвейерам. Все наши мучения он испытал на себе любимом! Вызывай полицию, морров ты баклажан! Сейчас доложим про этого гада, куда надо!
4.
Гильда и Филдина снова сидели на чердаке, взявшись за лапы, как в далеком детстве. И хотя стояла глубокая осень, филифьонки чувствовали себя счастливей, чем самым жарким и плодовитым летом. Было холодно. Ветер трепал выбившиеся из-под шапки волосы Филдины, а Гильда в печальной задумчивости накручивать на палец рыжий локон.
- А как же Гулия и Оливия? – наконец спросила Гильда.
- А морра с ними, - махнула Филдина лапой, - тем более, они за Поликарпа. Все с Вонкой крутились.
В голове Гильды ожили образы филифьонок с поляны – белоснежной красавицы и древесной маньячки. Но она постаралась отогнать прост дурные мысли.
- Ты очень хорошо пела «Мы – хемули, и мы – народ», - наполнила Гильда, - напомни, о чем она.
- Пожалуйста, - пожала плечами Филдина.
Конечно, мы уже сдаемся,
Ведь так нехемульск этот мир.
И в дружбе мы не остаемся –
Меж нами уж и гнев, и пыл.

Ах, как живем мы одиноко,
И жизнь ужасно коротка.
Нам не увидеть мир широкий.
Прощайте, хемули! Пока!

Жизнь нас пугает постоянно
И гибелью грозит, как враг.
Нам не исправить всех помарок,
Всему жизни сделали не так.

А филифьонки – что за дуры!
В закрутке вся их красота.
Так далека от них культура
И радость жизни далека!

Волшебно мысли филифьонки,
И с этим не поспоришь ты.
Ну а в быту они – как фьонки:
Погружены всегда в мечты.

Лишь хемуль, как ценитель мира,
Поможет филифьонкам вдруг.
Тогда луны златая лира
Осветит грустью все вокруг.

И пусть душа полна печали,
Испуга, скорби – не беда!
Мы – хемули, и об удаче
Мы не мечтаем никогда.

Подсовывает жизнь нам горе,
Печали, ссоры и врагов,
Но ничего! Ведь всё равно нам
Не видеть летних облаков.

Но хемули должны сдаваться,
Хотя сдаваться больно нам.
Должны мы рано расставаться,
Как не положено друзьям,

Кем никогда уже не будем,
Хоть веры в дружбу мы полны.
За жизнь друг друга позабудем,
Хоть это делать не должны.
Только это – неправильная песня, потому что в ней все наоборот. Это раньше так было, а сейчас все будет хорошо. Обязательно!

Заключение. Суд идет!
Первые лазоревые нотки утра задрожали на сонном куполе небосвода, первые лучи солнца, струясь и мерцая, пали на бренную земную поверхность, медленно заливая и освещая, погружая в свои далекие зыбкие чертоги, маленькую провинциальную планету. Город дышал свежестью. Старые гнилые листья катались под ногами прохожих, однако те не замечали сего прискорбного фактора, ибо были увлечены несколько другими, более важными событиями.
- Слыхал? Закрутку нынче под арест ведут, - поделился новостью старый хемуль в засаленном пальто с соседом Алексеем Николаевичем.
- А кто не слышал, брат Вован? И знаешь, говорят, взяли его голыми руками двое: мемуль какой-то да Верука Соль.
- Хороша пара! – смеясь, заметил хемуль, - я до сего думал, что эта Верука вообще ничего своими лапами сделать не умеет.
- Willy Wonka didn't win! Willy Wonka the killer didn't win! – оповещал город итальянский почтальон, раздавая хемулям свежие газеты.
- Действительно, - развела лапами восемнадцатилетняя красавица Пелагея, разворачивая газету и параллельно ловя восторженные взгляды местных хемулей, - Вонка признался репортерам в содеянном и потребовал прощения! А куда, кстати, все идут?
- А ты разве не слыхала? Закрутку судить будут! – откликнулся рыжеволосый хемулек лет так двадцати пяти от роду.
- Ну, это не для меня. Ибо я на всякие мероприятия не ходунок. Вы лучше, как вернетесь, оповестите меня о том, что там было.
- Ладно, - смеясь, согласился хемуль, исчезая в свежей осенней дымке, навеянной крохотными капельками тумана, окутывающими город.
Примерно в 9:00 народ собрался в зале суда. Затхлое зловоние пота и пропыленной шерсти обволакивало зал, подобно старому серому туману-пенсионеру, осыпающему матерными словечками прохудившуюся трубу или очередного зажравшегося чиновника из телевизора. Первые ряды были заняты почетными гостями, и все были на удивление высокого роста, а посему на задних рядах ничего не было видно. Но, не смотря на все, хемули сидели спокойные. Их умы были поглощены ожиданием. Ожиданием освобождения от представителя диктатуры, занявшего в этот час самое «почетное» место.
На скамье подсудимых сидел совершенно спокойный Вилли Вонка и покуривал самодельную сигарету. Его пропорченные, желтые от частого нервного курения зубы и тусклые помятые волосы, щедро сдобренные перхотью, создавали некий контраст. И контраст этот отталкивал. Все смотрели на недавно доброго детского волшебника, властителя сказочной Сладкой Страны, с нескрываемым отвращением и злобой. И сильнее всех была взбешена белочка. Она буквально метала из глаз молнии со своего места свидетеля. Рядом с ней пристроился Винсент в своем обыкновенном старом свитере с растянутым горлом. Его, в отличие от гостей, совершенно не беспокоили вопросы имиджа и стиля. Ему просто хотелось спать.
Стук молотка грубо выдернул сидящих из сонной меланхолии. А за ним последовал ровный голос:
- Граждане Финляндии. Мы рады приветствовать вас на судебной церемонии. Все вы знаете, о чем, или, вернее, о ком сейчас пойдет речь. Осуждается гражданин В. В. Вонка по прозвищу Закрутка. Попросим прокурора.
Вперед вышла невысокого роста средних лет филифьонка со слегка склоненной на один бок головой. Поднесся ко рту микрофон, она громко, смачно откашлялась и произнесла РЕЧЬ:
- Я высказываю мистеру Вонке обвинение по поводу...
В этот момент в окно со свистом влетел помидор и плюхнулся на стол прямо возле судьи.
- А это, простите, что?
Судья поднял помидор, и всем сразу стало ясно, что это не простой овощ. Помидор был сотворен из сверкающей фильковой бумаги ярко-красного и изумрудно-зеленого цветов. А изнутри он был наполнен... Ну, тут и думать нечего, ибо по залу суда в мгновение ока разнесся «потрясающий аромат», свойственный лишь гнилому фьони.
- Кто это сделал? – осведомился судья, искоса поглядывая на окно.
Тут же в окне показался Хемуленок лет так 14-15.
- Что Вам, гражданин, нужно? – спросил судья, подойдя к окну.
- Я сейчас хочу подняться в зал суда и высказать определенное мнение относительно подсудимого. Я – свидетель!
- Еще чего, позволим мы тебе сюда подыматься! Как же, как же! Говори сейчас, а мы, быть может, примем твои слова на учет...
- Как можно лишать свободы хемуленка, что годы и годы щедро снабжал нас шоколадом? – вместо ответа вопросил Хемуленок.
- А-а, ты, наверное, Умпа-Лумп, не так ли? – осведомился судья.
- Да, а что, разве не видно? – искренне удивился Хемуленок.
- Видно-видно, - для порядка согласился судья, прикрывая окно, ибо в комнату с улицы начала проникать осенняя свежесть.
Затем он снова повернулся к залу:
- А вот и первое показание свидетеля! Сейчас мы разберемся в его истинности. Мистер Вонка, Вы действительно снабжали хемулят, то есть Умпа-Лумпов, шоколадом? Не надейтесь сказать неправду, ибо в данном случае истину мы получим от другого свидетеля, а Вы получите еще более тяжкое наказание...
- Да мне, если честно, уже все по барабану, - сказал мистер Вонка, - но, да, Умпа-Лумп говорит правду. Я действительно снабжал их самым ароматным, самым восхитительным, чудным шоколадом! Больше Вам информации не нужно?
- Зря надеетесь, мистер Убийца, - сказал судья, - нам нужна другая информация. Что было добавлено в шоколад, раз хемулята чувствовали селя Умпа-Лумпами, беспрекословно слушались Ваших приказаний, построили Вам фабрику и вообще – вели себя столь неадекватно?
- Ну... Я добавлял в шоколад наркотики. Не смейтесь, это правда...
- Да разве тут посмеешься?!? – послышался гневный голос из зала.
- Вы не дали мне договорить, - вежливо заметил мистер Вонка и продолжил: - Как вы уже догадались, добавление в сладости наркотиков делало их еще более восхитительными! Умпа-Лумпы не жаловались. Все! Дело закрыто, а несчастный кондитер сбрасывает бремя позора и обретает столь сладостную и долгожданную свободу!
- Погодите с выводами, не всё так просто. И потом: разве не Вы признавались репортерам газеты «Хемульская правда» в преступлении?
- Нет, мистер Вонка не делал ничего подобного! – сказал мистер Вонка.
- Мы возьмем к сведению вырезки из газет, - сказал судья.
Вилли Вонка признался в преступлении. По словам убийцы, именно он убил пятерых детей в пиццерии «Freddy Fazbear’s Pizza”. Чтобы оказаться «в тени» от полиции и работников заведения, он «перенес» свою вину на гражданина Винсента Николаевича Петрушкина, накормив его жвачкой-обедом из трех блюд, от которой хемуль стал фиолетовым. Вонка объяснял всем его цвет как признак убийцы, поэтому не прошло и недели, как Винсент начал ловить взгляды подозрения. Хемуль оправдывался, но тогда Вилли Вонка нанес ему по голове удар мотыгой, в последствии чего Винсент потерял память. Вилли Вонка обвинил его в убийстве. За Винсентом гонялась полиция, и ему пришлось подставить невиновного.
Когда Винсент увидел, как Вонка складывает трупы убитых им детей в костюмы аниматроников, он все понял и хотел доложить о преступлении представителям власти, но Вилли Вонка запихал его в Спрингтрапа.
Закончив изложение своих похождений, Вонка попросил прощения и скрылся, оставив на столе шоколадку.
Тут Винсент, сжимая кулаки, поднялся с места.
- Willy Wonka the criminal! I want stick Willy Wonka. He is bad guy. Do you like him? But I don't like Willy Wonka. I hate him. Thank you, - сказал он по-английски, дабы неразвитые посетители суда, знающие только финский, не поняли, что он говорит.
Винсент свято верил, что сам мистер Вонка – из таких. Однако его надежды не сбылись, ибо директор фабрики приподнялся и с упреком посмотрел на хемуля:
- Are you want stick me? – уточнил он, и его глаза округлились.
- Oh, no! You had error, - успокоил убийцу Винсент, - я не имел в виду, что хочу Вас выпороть. Я говорил нечто иное...
- Прошу, однако, прокурора! – потребовал судья.
Филифьонка средних лет вздохнула и продолжила неконченную речь:
- Я высказываю мистеру Вонке обвинение по поводу совершенных им многочисленных убийств лиц, не достигших совершеннолетнего возраста и актов насилия по отношению к лицам, не достигшим совершеннолетнего возраста. Хемуль обвиняется в причинении хемулятам физического, материального и морального ущерба. Кроме того, хемуль был замечен за актами насилия по отношению к Винсенту Николаевичу Петрушкину. Об этом вы могли слышать во время вычитки газетной статьи, но я с легкостью повторю вышеуказанный материал. Хемуль проник в заведение из сети пиццерий «Freddy Fazbears Pizza», где совершил убийство хемуленка, а после – нападение на пятерых хемулят, из которых одному удалось спастись, а остальные – погибли. Не желая быть поданным под суд, убийца подставил Винсента Николаевича Петрушкина, аргументируя его соучастие в преступлении ненатуральным цветом шерсти и фактом, что в роду хемуля были снорки, и он приобрел вышеуказанную окраску благодаря сумасшествию. Ненатуральная окраска была, кстати, вызвана отравленной жвачкой, скормленной Винсенту, опять же, Вонкой. Когда Винсент попытался выявить истинного преступника, последний нанес ему удар мотыгой по голове, за коим последовало тяжкое увечий и потеря памяти. После Вонка обвинил Винсента и рассказал ему вышеуказанную сказку про сумасшествие и снорков. Хемуль несколько лет верил убийце, а после застал его за складыванием трупов в костюмы аниматроников – Chica the Chicken, Bonnie the Bunny, Foxy the Pirate Fox, Freddy Fazbear и Golden Freddy. Винсент все понял и хотел доложить на преступника и разобрал аниматроников, чтобы было видно трупы, но убийца насильно затолкал Винсента в аниматроника Springtrap. Закончив свою кровавую Одиссею в пиццерии, Вилли Вонка вернулся на фабрику, где изготовил шоколадки и оснастил их пятью золотыми билетами, заманив таким образом на фабрику пятерых хемулят – Августа Глупа, Веруку Соль, Виолетту Боригард, Майка Тиви и Чарли Баккета. В результате выжили двое – Верука и Чарли, но Верука была покалечена и отправлена в больницу, где подверглась мутации и стала антропоморфной белкой. Чарли же – Хемуленок, страдающий психическими отклонениями, - был поощрен, и вместе с семьей переехал жить на фабрику, где Вилли подставил членов его семьи, и их посадили, а самого Чарли вербовал в качестве шпиона и отправил в Финляндию под ложным именем Петра Петровича. После свержения Поликарпа хемуль отправился в окрестности Муми-Дола, где попытался убить Винсента, но тот сбросил его из окна второго этажа. Тогда Влнка решил подбить Гильду Николаевну Петрушкину на убийства уже вышеупомянутого Винсента – ее брата. Филифьонка не согласилась. После Вонка попытался увезти Винсента на свою фабрику, но автомобиль вломился в пиццерию «Freddy Fazbear's Pizza». Вилли попытался убить несовершеннолетних посетителей заведения, но был остановлен и покалечен собственным сообщником. Закончились приключения убийцы тем, что он был остановлен Винсентом и Верукой Соль и доставлен представителям власти.
Закончив изложение преступлений Вонки, филифьонка снова откашлялась и торжественно отступила на задний план.
- Адвоката! – потребовал судья.
Вперед вышла высокая, худая филифьонка с длинными ярко-рыжими локонами. Угловатые, острые и тонкие черты морды и тела делали ее облик отталкивающим, и было не понять, как филифьонка с такой внешностью смогла пробиться в адвокаты. Филифьонка вышла вперед, откашлялась и удивительно мягким, спокойным голос сказала:
- Мистер Вонка изготавливал восхитительные сладости...
Подсудимый радостно закивал.
- Он был очень щедрым, потому что жадный хемуль не пригласил бы пятерых хемулят на фабрику. К тому же, не стоит забывать, что мистер Вонка все-таки ухаживал за своими подчиненными, и...
- Все это несущественно, - сказала прокурор, - прими к сведению факторы, смягчающие его вину.
- Я и принимаю, - развела лапами филифьонка, - я по-другому просто не могу. Понимаете, я – вдова. И...
- Все ясно, - кивнула прокурор, - но мы сейчас не в игрушки играем. Это – судебная церемония, дорогая! Ты должна проявить свою потрясающую доброту, но ни в коем случае не нахваливать подсудимого, это – неправильно. Эх, чует мое сердце, скоро тебя уволят!
- Не говори так, - жалобно вздохнула адвокат, - «чует мое сердце» - плохое выражение, нельзя употреблять его во время суда!
- А мне плевать, я – прокурор, а прокурорам, как правило, свойственны такие качества, как излишняя сухость, черствость и карьеризм.
Адвокат сказала:
- Я высказываю мистеру Вонке оправдание по поводу...
В этот момент окно разбилось, в зал суда влетел помидор и наделся на пипку адвоката. По морде филифьонки потек гнилой фьони. Послышался свист, хохот и топот с улицы. Сомнений не было – это опять проделки зловредных пигмеев.
- Не следует забывать, что Умпа-Лумпы – народ веселый, они любят подшутить, - самодовольно заметил мистер Вонка.
- Но это не смешно! – заплакала адвокат, снимая помидор с пипки.
Филифьонка некоторое время подержала скользкий овощ на лапе, а затем вышвырнула его в окно.
- А ты помалкивай, - обратилась прокурор к Вонке.
Затем она подбежала к адвокату и оттолкнула ее в сторону, дабы было лучше видно придурков, закинувших в зал суда помидор. На асфальте стояли три «Умпа-Лумпа» и злорадно хохотали.
- Получили, придурки? – радостно кричал уже знакомый нам Умпа-Лумп, - будете знать, как невиновных под суд сажать!
- Это уже безобразие, - заметил судья.
Он подошел к окну, сложил лапы рупором и крикнул:
- Эй, вы! Уходите немедленно! Вы мешаете процессу суда! Как вам не стыдно? Я доложу об этом вашим опекунам, вот увидите!
- А у нас нет опекунов, - сказал Умпа-Лумп, - Вы вот последнего отбираете.
- Ага, - подтвердили его друганы.
- Граждане Лумполандии, это уже ни в какие рамки не лезет! Почему вы не понимаете? Это – не опекун, а преступник, который вот уже много лет вас жестоко эксплуатировал и может причинить вам вред!
- Я не понимаю, Вы – судья, так зачем же Вы врете? – искренне удивился Умпа-Лумп, - мы хорошо знаем нашего опекуна. Он нас не эксплуатировал. Он угощал нас шоколадом и позволял жить на своей фабрике. Нам нужны какао-бобы, как Вы не понимаете! А он давал нам их за бесплатно! Он добрый и хороший, поймите это! Иначе вы все так просто его не получите. И не надейтесь!
Вилли Вонка радостно заулыбался.
- Погодите со своими скорыми доводами, - сказал судья, - сейчас я вызову полицию, и вам несдобровать, маленькие гады!
- Заткнитесь, - вдруг сказала адвокат, - я – воспитательница детского сада, занимаюсь с разными фурри, и мне больно смотреть, как вы издеваетесь над маленькими несчастными хемулятами! Прислушайтесь к их доводам. Может, они правы? Может, он действительно кормил их и позволял им жить на своей фабрике? Граждане славной Лумполандии! – обратилась она к хемулятам. – Ответьте мне: были ли вы счастливы? Вкушали ли вы сладких плодов? Лежали ли вы на прохладной травке? Были ли у вас игрушки и правильные книжки? Было ли у вас детство?
- Мы не знаем, что Вы имеете в виду под понятием «детство». Игрушек у нас не было. Вместо этого мы изготавливали и чинили роботов-аниматроников, то бишь механизированных кукол. У нас была «Кукольная больница», это очень веселая игра с куклами. Их надо лечить, то есть чинить. Только для этого надо быть хорошими механиками. Это осень интересная игра. По крайней мере, интереснее, чем ваши морровы «Дочки и матери». И она отлично развивает материнский инстинкт (разумеется, у филифьонок). А еще у нас, конечно же, были сладости. Нескончаемые запасы шоколада и, конечно, какао-бобов! А мы их обожаем. Мы были первыми дегустаторами всех новых сладостей! Да и сладкой травы у нас было, сколько хочешь! Так что мы считаем, что детство у нас-таки было. И еще какое! – пошушукавшись малость, изрекли хемулята.
- Вот видите! – развела лапами адвокат, - это оправдывает нашего подсудимого и еще раз ставит под сомнение вопрос о надобности осуждения последнего.
А прокурор круто повернулась к подсудимому и спросила:
- Что еще за нововведения относительно сладкой травы?
- О, это волшебная трава! Она прекрасна во всех отношениях. На ней не грех полежать, ее можно есть, и, заметьте, не только коровам и свиньям! Эта трава поистине волшебна и, конечно, многофункциональна! Лучше всего ее, конечно, потреблять внутрь, ибо она очень полезна и излечивает от всех заболеваний, включая такие серьезные, как мордоту, оспу, грипп, чуму, мемуль и, конечно, рак! Кроме того, она контролирует и поддерживает работу желудочно-кишечного тракта. И, конечно, эта трава очень вкусная. Вкуснее, чем персики, торт, фруктовый лимонад, филифьоникс, печенье «Хемулевка», ключевая вода и даже жвачка! По вкусу и привносимой пользе эта трава может сравниться лишь с шоколадом! По ней все ходят и улыбаются!
- Так я и знала, - мрачно вздохнула Верука, - по этой травке все ходят и улыбаются...
- Погоди, девочка моя, ты не дала мне договорить, - слащаво заметил мистер Вонка и продолжил: - ну а если вам ничего вообще нельзя есть, и ваша основная гастрономическая радость – это манная каша и горькие таблетки-микстуры, то сладкая трава вам поможет! И, конечно, на ней хорошо полежать! Она лечит суставы, синяки, растяжения и боль в области спины и шеи. Стоит только погрузиться в ее изумрудные шелка, как ты почувствуешь неописуемое блаженство и сразу станешь здоровее, чем Геракл! Ну, а если ты филифьонка, то сможешь соревноваться по привлекательности лишь с его женой Герой! А все почему? А потому, что я привез золотые семена этой чудо-травы из далекой и загадочной...
- ...Швамбрании! – сердито закончила речь подсудимого Бряка, - не верьте ему! Это – обычная трава. Я не ела его сладости. Перед тем, как взять леденец, я попробовала немного травы и ощутила во рту обыкновенную газонную траву, не более. Но потом я почувствовала себя восьмидесятилетний старухой! Не верьте ему, граждане! Эта его трава не излечивает, а, наоборот, вызывает все перечисленные им заболевания! Это газонная трава опрыскивается наркотиками, и ничего более! Я застала его за приготовлением чудо-травы и увидела этот малоприятный процесс! Мой вам совет: ради самих себя любимых, не пробуйте эту траву, здоровее будете! Кстати, Гера – жена Зевса, жена Геракла – Алкмена!
- Алкмена – это мать Геракла, - поправил белочку Винсент, - а в остальном она абсолютно права.
У адвоката даже рот раскрылся от удивления.
- Вы слышали, что это за трава такая? – осведомилась она у Умпа-Лумпов.
- Да врут они все! – в бешенстве возопил главарь, - нагло врут, и больше ничего! Это хорошая трава, вы поняли? Мистер Вонка говорит чистую правду. Такую же чистую, как его совесть.
Адвокат вопросительно повернулась к положительно кивающему головой подсудимому.
- Я не знаю, - честно призналась адвокат, - вы – Умпа-Лумпы?
- Мы! – хором подтвердили хемулята.
- Вот вы и решайте, - устало приказала адвокат, - мне плохо. Здесь очень душно, просто невозможно продохнуть. У меня голова просто раскалывается! Не работа, а просто дурдом! Я думала, что все будет проще.
- Думай дальше, - расстроилась прокурор, - мы не можем без адвоката. А если Мария Сергеевна увольняется...
- Определенно увольняется, - сказал судья, - в ее случае доброта и смиренность просто в мягкотелость переходят! Мария Сергеевна, Вы...
Но филифьонки в зале не было.
- Мария Сергеевна, это уже преступление! Возвращайтесь в зал суда немедленно, иначе Вам как адвокату грозят не самые приятные последствия!
Ответа не последовало. Тогда судья приказал взять подсудимого под стражу и всем залом отправиться на поиски сбежавшего адвоката. Лапы подсудимого, вопреки сопротивлениям последнего,были скованы налапниками, и хемули вышли в сад.
Рыбками играли под голубым куполом небосвода гнилые листья, взметываемые холодным ветром в манящую, зыбкую высь. Под ногами хрустела тонкая корочка первого льда. Винсент тяжело вздохнул и провалился к старому ясеню. Его верхушка почти доставала до крыши прокуратуры, по которой ходили сизые голуби, и среди них один белый, как снег. Прокуратура тоже старая. Как ясень. Ее сложили в 1831 году, ей уже больше ста. Не на много, правда, больше, но всё же. Конечно, с того времени утекло уже много воды, и прокуратура много раз реставрировалась, но здание стояло. И будет стоять, верно, еще многие века. Винсент слышал, что раньше в этом здании была гимназия, в которой преподавали хемульствование – сродни современному ХИЛу. Винсент бы еще долго размышлял об этом здании, и о ясени, и о тонкой корочке первого осеннего льда под ногами, если бы не прозвучал вопрос:
- Мы обыскали двор! Но Марии Сергеевной там тоже нет. Никто не знает ее полного адреса?
Голос принадлежал Сигизмунду. Некто с хриплым басом на него ответил:
- Не, я не знаю. Давайте спросим у кого-нибудь из прохожих. Только для этого нужно пройти под большой заплесневелой аркой и выйти на улицу. Там их сегодня полно. Все хотят поглазеть на суд.
- Но суд уже идет, - развел лапами судья.
- Я знаю, - ответил обладатель хриплого голоса, - но, быть может, там еще остался народ?
- Не исключено, - подтвердил судья.
Хемули заломили подсудимому лапы и, поручив последнего Винсенту и Веруке, отправились на поиски прохожих. Новоиспеченные охранники уселись на скамью, посадив в центр мистера Вонку и так сдавив его плечами, что хемуль при всём желании не смог бы покинуть двор. Да и не было у него никакого желания. Ведь, подумать только, все его многолетние труды рухнули, а осколки больно ударили по голове. Разве есть теперь у жизни смысл? Хранители подсудимого держали в лапах пистолеты и приставляли их к вискам Вонки, на случай, если тот предпримет попытку побега.
- Ну, что, дожрался, фиот? – грубо спросила Верука.
- Я не ожидал такого предательства от своей жены, - честно признался убийца.
- Во-первых, я тебе больше не жена! Во-вторых, даже если я была бы твоей женой, это всё равно бы не значило, что я пожизненно обязана во всем тебя поддерживать, включая твои грехи. В-третьих, есть такое понятие: развод. Ну и, наконец, в-четвертых: заткни варежку! Приговор твой скоро решиться, только мы найдем блудного адвоката, а пока что твое дело – сидеть да помалкивать.
- А какой это будет приговор? – поинтересовался Винсент.
- А мне откуда знать? – вопросом на вопрос ответила Верука, понимая плечами.
Холодно было. Не по-осеннему холодный ветер безжалостно взметывал ее старую клетчатую юбку и истязал уши. Белочка дрожала. Не спасала ее даже шаль, бережно постланная кем-то добрым на ее плечи.
Верука оглянулась. За ее спиной стоял хемуль с длинными коричневыми волосами, одетый в полосатый свитер. На одной лапе отчетливо угадывалась кожаная перчатка, оснащенная острыми когтями.
- Фредди Крюггер? – испугалась Верука, не без опаски поглядывая на незваного участника суда.
- Нет, - успокоил ее подсудимый, - его зовут Сигизмунд. Из-за него меня чуть не убили...
- Это правда? – испуганно спросила у хемуля белочка.
- Мне плевать, ибо сейчас это не столь важно. Мы нашли адвоката!
- И где она? – заволновалась Верука.
- У себя дома чай горячий пьет. Судебная процессия поменяла помещение, и теперь суд проходит там. Мы все отлично намерзлись, пока бегали по улицам в поисках наиболее эрудированных прохожих. Так что берите своего уголовника и проследуйте на наше новое место.
Верука охотно схватила мистера Вонку под плечо и потащила его за Сигизмундом к дому адвоката.
Адвокат без макияжа была обычной и немного старой филифьонкой. Она охотно налила всем по стакану из красивого чайника в форме клубники и заварила чай с котовником.
- Значит, так проходят сейчас судебные церемонии? – злорадно восклицала она, - значит, сначала меня как адвоката зашпыняли, а потом сами ко мне в квартиру пошли?
- Мы Вас искали, дабы уволить с работы, ибо Вы абсолютно не подходите для юридических профессий. Как Вы были воспитательницей в детском саду, так ей и оставайтесь. Вы отлично находите общий язык с детьми, но никак не с уголовниками и другими юристами, - выдохнул судья.
Адвокат некоторое время посмотрела на него, а затем просияла:
- Господи, как же я, (здесь нецензурное выражение), счастлива! Фьонке в пипку, это самый знаменательный день в моей бренной жизни!
- Так я и думала, - мрачно изрекла Верука.
- Я рада, что тебе приятно, - вздохнула прокурор, в изнеможении оседая на стул, - но у нас же теперь нет адвоката, а значит, что приговор подсудимого не может быть вынесен.
Все на некоторое время задумались. Все, кроме судьи. А тот сказал:
- Адвоката мистеру Вонке не требуется. Но, не смотря на сей факт, мы все де подыщем его. А подсудимого на это время поместим в тюремный изолятор. А то он, не дай Гафса, перебьет всех уголовников... Винсент, проводи его к изолятору, пожалуйста. Кстати, о деле Винсента мы тоже потом разберемся. Ибо подставлять невиновных – грех. Но факт, что Винсент – герой, весьма смягчает его наказание. Невиновного же требуется немедленно вызволить.
- А кто этот невиновный? – поинтересовалась Верука.
- Это – Сигизмунд, сосед Винсента! – закричал кто-то в толпе, - он давно уже вызволен. Подставил, кстати, его никакой не Винсент.
- А кто же? – в гневе возопила прокурор, жаждущая, подобно собаке, вцепиться в новую жертву и не отпускать до самого победного конца.
- Сигизмунд принял вину на себя, дабы спасти Винсента. Они были товарищами до того, как Винсент переехал в Муми-Дол. Они окончили один колледж, например. И когда Сигизмунд узнал об убийстве (он был единственным, кого успел оповестить Винсент), он совершил подвиг. Когда приключения в пиццерии закончились, его вызволили. Ибо он признался в вине Вонки. После этого кондитера искали, и тот взял себе псевдоним.
- Какой? – удивилась Верука.
- «Вилли Вонка» - и есть псевдоним. Настоящее его имя – Геннадий Сергеевич Жуковский, - сказал вдруг Винсент, - я знал это, но скрывал во избежание лишних разборок. В тот момент, когда убийцу взяли под суд, я понял, часто пробил час для этого.
- Значит, я – Верука Жуковская? – испугалась белка.
- Нет, ты ведь тоже взяла себе псевдоним – Бряка. А Бряка Петрушкина очень даде звучит. Особенно для эстрады, - сказал Винсент.
Верука побагровела.
- Надеюсь, ты не имел в виду то, о чем я подумала? – гневно вопросила она, - после потери хемуля моего сердца и развода с постылым мужем я собираюсь на всю жизнь остаться старой девой! Кстати, мне нужна стопроцентная внешность, ибо я – леди эстрады! Так что не мечтай. Умник какой нашелся!
Все остальное время суда Верука сидела молча. Нет, романтических приключений с нее достаточно! Опыт знакомств с мужчинами давно подсказывал ей, что с этим стоит решительно завязывать, но хемули, как назло, так и попадались на пути – один за другим. Не понимают они, что ли? Верука – потенциальная звезда, ее однозначно жаждут бескрайние просторы шоу-бизнеса. И плевать она хотела на колкие комментарии типа «излишнего карьеризма», которые ей все чаще и чаще доводилось слышать. И в большинстве своем – от обиженных хемулей, которых она так и не приняла по достоинству. Может, она жестокая. Может, она эгоистка, холодная и беспощадная. Ну и пусть! Всё равно с ней уже нет, да и не будет никогда хемуля ее сердца – Майка Тиви. Они с ним только познакомились, как неожиданные обстоятельства в лице смерти последнего разлучили их, дабы больше не объединить никогда.
По окончанию судебной церемонии Верука понуро шла на вокзал, таща за собой саквояж на колесиках. Тяжела жизнь, нечего сказать! Почему на нее валятся все орехи? Неожиданно белку остановило нечто.
Это нечто принимало облик низкого и худощавого хемуля. Уже в летах, весьма оттрепанного жизнью, в поистерлось сером пальто.
- Здравствуйте, - сказала Верука, - Вы не знаете, когда поезд в Хельсинки?
- Сейчас, - сказал хемуль, ставя огромную кожаную сумку на скамью.
Он порылся в ней немного, а затем торжественно извлек на свет большие забавные часы в виде огромного филькового яблока. Наливного, спелого, ароматного. Он провел по яблоку серебряным ножичком и откинул вверх переднюю половину. Глазам изумленной Веруки предстал циферблат, под стеклом которого было изображено на древний манер солнце, а кованые железные цифры были разбросаны вкривь и вкось.
- В семь часов, - сказал хемуль, - в семь. А сейчас пять. Еще два часа. Кстати, знакомый голос, барышня! Мы где-то с Вами уже виделись?
- Не припоминаю, - сказала Верука.
- Мое имя Август Глуп. Я не местный, - напомнил хемуль и подверг Веруку в шок.
- М-да... – оценивающе пробормотала Верука через пару минут, опомнившись от шока, - а Вы-то куда намылились с Вашим-то прикидом?
- Да в Хельсинки. Там, слыхал, будет проходить рок-концерт. А во главе группы – Верука Соль. Дай, думаю, стариной тряхну! А как Ваше имя?
- Эх... – вздохнула белочка, - я бы сказала, только Вам, наверное, будет не интересно. Мы поедем одним поездом? «Восхитительно»!
И она гордой, шествующей походкой прошла в вагон.
Хемулю с нормальным воображением не трудно представить переполненный концертный зал, когда бушующая толпа с трепетом ожидает нечто прекрасного. Вот-вот загорятся многочисленные прожектора, глаза ослепит разноцветным освещением, и послышится громкая музыка, заживающая нескрываемым торжеством души. Белка Бряка стояла за кулисами в собственной гриммероной. До завершения образа оставалась всего лишь пара последних штрихов. Стоит лишь нанести на пипку очередную каплю блестящего лака, и все – ты – конфетка!
Верука тяжело вздохнула. Ей не очень хотелось выходить на сцену. Вся ее зыбкая «карьера» заключалась в том, что сначала она была замужем за Вилли Вонкой, а после подалась в шоу-бизнес – петь политические оды собственного сочинения. Залы набивались такими филифьонками, как Амелия, посему они шумели, и, приходя на свое пристанище после концерта, Верука опустошила пузырьки валерьянки. Кроме того, в своем справедливом гневе филифьонки часто поколачивали Веруку, а то и проходились по ней у нее же вырванной гитарой. Но пришла революция, и вкусы изменились. В моде стал рок, и Верука быстро поймала сею волну. И хотя зрители были до безумия рады экстравагантной белочке с ярко накрашенными губами и веками, сама Верука была вовсе этому не рада. Частые концерты, гастроли и репетиции утомляли ее. Для белочки было большим счастьем постоять на балконе, созерцая просыпающийся город, и втянуть полной грудью свежий воздух, принесенный первыми веяниями лета.
Кстати, брак Веруки нельзя было назвать удачным. Муж оказался жестоким извращенцем, а шоколадный эксцентрик был лишь бренной, зыбкой маской, скрывающей его истинное лицо. Большое разочарование постигло Веруку, когда Вилли Вонка привел детей на фабрику. Тогда он велел Веруке натравить белок на избранную филифьонку, а затем и вовсе столкнуть ее в мусоропровод, ведущий в печь. Когда Верука отказалась, муж ударил ее по морде. После того, как дети покинули чертоги слащавого садизма, Вилли не позволил более Веруке ходить по фабрике и жить в своей комнате. С шелудивым узелком прогнал он ее в мусоропровод и заставил жить там, соседствуя с мусором. Белка отказалась, и вышел скандал, в результате которого муж пнул жену, столкнув ее таким образом в новое жилище, а затем высыпал сверху тачку нового мусора. Верука еще в детстве заметила в мусоропроводе дыру. Воспользовавшись ею, белочка сделала подкоп и прикрыла его мешком тухлой рыбы. Ночью, когда Вилли Вонка спал, она воспользовалась подкопом, снаружи вошла на фабрику с помощью тайного лаза, выкрала свои деньги и ушла.
Так началась ее безрадостная актерская карьера.
Но в этот раз все было иначе. Потому что привычная музыка оваций перемежалась с удивленными возгласами Августа.

Эпилог.
После этих событий прошли годы, и теперь мало кто помнит о мрачных чертогах фабрики. Теперь на том месте стоит новый ХИЛ . Сегодня – первое сентября, и для хемулят прозвенит первый звонок. Побегут маленькие проказники, пестря разноцветными портфелями и огромными букетами цветов, из-за которых смотрят добрые большие глаза. Долину густым туманом обволокло спокойствие. Не были больше слышны выстрелы и крики, а на месте шоколадной фабрики построили школу. Завтра здесь прозвенит первый звонок, и хемулята, боясь опоздать, побегут на урок. Замерцают переливы колокольного звона, и никто не вспомнит о диктатуре шоколадного эксцентрика и фурриеда Поликарпа… никто и никогда. Но это не значит, что можно просто так забыть о доблестном подвиге храброго Винсента, простого охранника, подарившего миру мир.
Первая учительница стоит на пороге и, улыбаясь, смотрит на толпу маленьких хемулят. Как они верят ей, как любят ее – главную филифьонку в их жизни после матери. Учительницу зовут Гильда Николаевна. Ей под сорок. Хемулятам на всю жизнь запомнятся ее длинные рыжие локоны и открытые синие глаза, ее голубое платье с рыбками и спокойный, добрый голос.
Ах, как нехемульск этот мир,
Но все равно мы не сдаемся.
И на дне моря, и в огне
В великой дружбе остаемся.

И пролетают пусть года,
И пусть изменятся все страсти,
Мы – хемули, и мы всегда
Желаем побеждать напасти.

Прекрасен, как ночь у костра,
И ярок наш закат волшебный,
И легкий тополиный пух
Летит под солнцем в лес лечебный.

Сидели райские здесь птицы,
А после – взмыли небеса,
Мы верим – запоют жар-птицы
Зазеленеют вдруг леса.

По радио ты нас послушай.
Ушам не веришь? Слышу я!
Но после этой песни будут
Все хемули – одна семья.

А после песни про тоторо
Расскажут вам еще чуть-чуть,
Но не капризничай так скоро –
Вернемся в песне как-нибудь.

Стихи ты наши не забудь, пусть будут для тебя опорой.