О консервах. 1576

Правой рукой Дикарь держался за нагретый солнцем древесный ствол, левой - за ремень Ингри, чтобы она, болтающая в воздухе босыми ногами, не шлёпнулась вниз, в майскую траву - вместе со своими консервами и гнутой алюминиевой вилкой, которой она ковыряла непонятную рыхлую рыбу.
Дикарь покосился на её бледные ноги с завёрнутыми до колена джинсами, широкими, не по размеру. Затем вытянул свою ногу - с уродливо длинными пальцами, поросшими рыжим волосом, - и тут же поджал её снова.

- Точно не будешь?.. - спросила Ингри, на мгновение прервав завтрак. Дикарь помотал головой, машинально уцепив её ремень покрепче. Такая хлипкая полоска обтёрханной кожи - Ингри болтанёт ногой, и грянется оземь, и никакому Дикарю её не удержать... Никакой силе человеческой и нечеловеческой её не удержать, только останется в руке у Дикаря кусок старого кожаного ремня.
- Не люблю рыбу, - криво усмехнулся он.
Ингри заглянула в банку, где оставалось ещё немного этого непонятного белёсого желе в каком-то машинном масле.
- Это же не рыба, а какой-то муляж, - протянула она и заметила, взглянув на Дикаря: - Ты ведь не завтракал сегодня. Ты ведь не завтракал.
- От меня не убудет, - буркнул Дикарь. - Я живучий. Если ты не доешь это, я съем тебя.
Ингри ничего не ответила, только порывисто вздохнув.

Внизу, чуть правее - куча песка, жёлтые качели и две т-образных железных выступа, торчащих из земли - бывшая скамейка. Ещё в начале войны здесь была детская площадка, после всё дерево - брусья скамьи и доски, ограждающие песочницу, растащили на растопку. Были ли это местные жители, не успевшие эвакуироваться, или такие же, как Дикарь, бездомные скитальцы, захватывающие пустующие помещения - чёрт знает. Так или иначе, когда Дикарь поселился в подвале дома 14/4, на площадке осталось лишь то, что он видел сейчас с ветки старого клёна - качели, песок и опоры скамьи. Почему клён не сгорел в чьей-то буржуйке, Дикарь не знал. Дикарь бы ни за что не тронул это дерево - хотя бы потому, что ему нужно было где-то сидеть солнечным утром. Как сегодня.

Ингри выпустила из руки опустошённую банку, а вилкой легко ткнула Дикаря в колено. Дикарь неодобрительно покосился на неё и крепче ухватился за ремень. Под своими костяшками он чувствовал её горячую кожу прямо сквозь клетчатую фланель рубашки.
- Хорошо, что ты меня держишь, - сказала Ингри, водя тупыми зубцами вилки уже по коре, - у меня большие проблемы со всем этим... С координацией, например.
Дикарь молчал, щурясь на солнце. Ингви посмотрела вниз, на валявшуюся в траве жестянку, и бросила вилку туда же.
- Большие проблемы с координацией, - повторила она, глядя уже на Дикаря. - Я даже с велосипеда падаю.
- Вот как, - ответил Дикарь. - Я никогда на велосипед даже не залезал. Зато падал с дерева.
- Вот как, - сказала Ингри его же тоном, и засмеялась. Дикарь снова усмехнулся.
- Зато я могу сделать "солнышко" на качелях хоть сотню раз.
Ингри взглянула на жёлтые качели и протянула:
- Ну, извини, но на этих... На этих, кажется, не сделать. Крепление не такое.
Дикарь тоже посмотрел на перекладину и признал, что да, действительно, эти качели не подойдут.
- А я и не говорил, что здесь могу, - спокойно ответил он, проведя большим пальцем по шершавой коже брючного ремня Ингри. - На северо-западе был двор, где качели в самый раз.
- Был?
Дикарь кивнул.

Конрад сказал, что идёт за консервами, и его не было целый час, и целый день, целую ночь и целую неделю. Конрад пропал - в подвале остались его запасные носки, обмылок с запахом малины, зубная щётка, лохматая, как оружейный шомпол, и обручальное кольцо его отца - то самое, которое Конрадов отец оставил сыну накануне своего ареста. Без этих сокровищ Конрад никогда бы не ушёл, но всё-таки его вещи лежали под перевёрнутым ящиком из-под апельсинов... А сам Конрад, быть может, лежал где-то с пробитой осколком головой.

Всё это как-то выпало из памяти.

Всё это как-то совершенно вышло из памяти. Конрад. Консервы. Вот эта банка, там, внизу. На ней красная бумажка, на красной бумажке жирное пятно. Это консервы. Кто-то их... Кто-то их сюда принёс. Откуда?.. Дом. Дом на северо-западе, на северо-западе. Двор с детской площадкой. Горка, качели, деревянная карусель - всякий раз, когда Дикарь видел её, его начинало подташнивать. Когда-то в детстве его как-то закружили на такой карусели - он триумфально слетел с неё, чуть ли не пропахав носом утоптанную ребятнёй землю. Карусель, качели, горка.

Конрад пропал - Дикарь потащился за ним. Когда он добрёл до этого двора на северо-западе, вместо площадки для игр там уже была воронка, а стена нужного дома обвалилась, обнажив всю начинку с этими массивными шкафами и диванами, со всей этой мещанской обстановкой, так, что Дикарь мог увидеть, у кого под потолком лампочка на витом шнуре, а у кого - пятирожковая люстра. У него же не было ни шкафа, ни дивана, ни даже электричества - только куча тряпья для постели и ящики из-под фруктов для хранения вещей. Да, ещё свечи, церковные восковые свечи, которые они с Конрадом раздобыли у сторожа Центрального кладбища.

Все пристройки у стены были погребены под серым кирпичом: сарайчик, узкая будочка слесаря и кривобокий домик сапожника. Дикарь бросился помогать разгребающим завалы, а вокруг всё бродил и бродил мальчишка со взрослым лицом, покрытым серой пылью - Дикарю предстояло вытянуть из-под того, что осталось от домика сапожника, то, что осталось от самого сапожника, отца мальчишки.
И Дикарь нашёл подошву от ботинка, и сломанное шило - о него он умудрился не уколоться, пропоров себе зато ладонь осколком оконного стекла. Затем Дикарь откопал и сапожника, а потом Дикаря пришлось унести - без консервов и Конрада он совсем одурел, совсем одурел, голодный и одинокий.

- Там ещё остались говяжьи жилы с кашей.
- Жилы с кашей? - переспросила Ингри серьёзно. Дикарь кивнул.
- Восемь банок. Сама понимаешь, этого мало.
Ингри завела правую руку за спину, и, осторожно отцепив его пальцы от ремня, взяла его ладонь в свою.
- Война всё равно кончится, не сегодня, так завтра. Нас бомбить уже перестали.
Дикарь сжал её руку, и Ингри вдруг добавила:
- Вот только бомбят уже других.
Дикарь медленно кивнул, не отрывая глаз от её узловатых пальцев, пахнущих рыбой - и отчего-то серой пылью.