Заповедник

Ранее в этом сборнике: «Серебряная нить» (стихи) http://www.proza.ru/2015/09/27/599


– Ну что ж... Ничего... ничего... Вполне... – Таня вернула Кате новый рассказ, тоненькую пачку листов, заполненных машинописным текстом.
Затем встала с дивана и пересела к столу, накрытому для вечернего чаепития.
Большой круглый стол был застелен крахмальной скатертью – льняной (маминой ещё) с тонкой мережкой по краю и вытканным белым по белому и потому, как будто морозным, узором из кленовых листьев.
Аккуратно разложенные-расставленные на белоснежном полотне-поле, вздымались причудливо-искусными горками белые (в тон скатерти) салфетки, серебристо поблескивали мельхиоровые чайные ложечки (подарок одной из бабушек) и новенькая лопаточка для торта, одиноко холодел нож, по-осеннему золотился праздничный «рябиновый» сервиз, а в самом центре стола большим и ярким летним пятном возвышался-красовался клубничный торт.
«Ну просто „Времена года” Вивальди, – подумалось Кате. – Разве что „весны” – букета цветов не хватает».
– ...Хотя, если честно, что-то я ничего из этого не...
Внутренне замерев (да и внешне тоже – с ножиком для «разделки» торта в одной руке и «осенним» блюдечком в другой), Катя приготовилась услышать...
Вернее, она уже была готова к тому, что сейчас сестра скажет «не поняла».
– ...Не помню.
«Ну что ж... Всё легче...»
– Нет, само-то Тишково я помню, конечно, – продолжила Таня, – помню лес... и речку помню... и как спускались к воде зубы чистить... и пень с лягушатами... Надо же... И грибы! Грибы помню! Конечно!!.. И рыбалку!.. А остальное всё... Нет, что-то я помню, конечно... Надо же!.. И довольно чётко...
«Ну вот! А говорила „не помню”!» – подумала Катя и, с облегчением (и с видимым удовольствием) отрезав от торта большой клиновидный кус, водрузила его на «рябиновое» блюдечко – сестре. Затем налила в её чашку горячего чаю.
А затем и себе – и торта, и чаю: «Раз такое дело!..»
– ...Но совсем другие какие-то вещи вспоминаются: как на речном пляже купались и что у меня была тогда майка с Микки Маусом... Помнишь? Одна мамина сослуживица сама нарисовала какими-то специальными красками на обыкновенной белой футболке... А как фирменный получился!.. И ещё кепка хлопчатобумажная была с жёлтым козырьком пластмассовым... Ленку профессорскую... не знаю, помнишь ты её?.. Как мы вместе парафиновую свечку делали в эмалированной кружке...
Таня поднесла к губам чашку с чаем и стала дуть на его «дымящуюся» поверхность.
Ленку профессорскую Катя очень даже помнила! А как же! И самого профессора – огромного, с чёрной окладистой бородой. Медведевы, кажется, была их фамилия. И кружку ту – широкую с синим ободком и облупленным боком... точно, была у них такая! И Микки Мауса тоже помнила. И сестрину кепку... Просто почему-то всё это «не влезло» в рассказ. Таня и так читала и всё кряхтела: «...Затянуто... Затянуто...»
А Катя всё уговаривала, то ли возражая сестре, то ли пытаясь отшутиться: «Хорошего торта, то есть рассказа, то есть человека хорошего... – тут она как бы подмигивала голосом (неизвестно, впрочем, кому), делала „многозначительную” паузу (чтобы понятно было, что шутка), а затем глупенько хихикала (потому как, раз шутка, то надобно смеяться) и краснела (потому что всё равно несмешно ведь!) и наконец „торжественно” заканчивала свою „сакраментальную” фразу – должно быть много».
И вот теперь оказалось, что мало того, что «затянуто», так Таня ещё и не помнила: ни про «ишака», ни про «падишаха» – хоть убей. Ну хоть ты, как говорится, тресни! Ну совершенно!
– ...Фовэвфэнно... – горячий чай вкупе с нежным бисквитом, сливочным кремом и большой холодной клубничиной, придали слову «совершенно» в Танином исполнении совершенно неподражаемое звучание.
«А в контексте нынешнего рассказа так и вовсе „форева...”», – подумала Катя обречённо и, не сумев сдержаться, грустно улыбнулась.
– Слушай, – прожевав и проглотив наконец клубничину, Таня отставила чашку, опустила ложку на блюдце и подозрительно покосилась на сестру, – а ты случайно не выдумала всё это, а?.. Признавайся. Не выдумала?
Катя «возмущённо» выкатила глаза, набрала воздуху и уже открыла было рот, чтобы выступить в свою защиту... То есть в защиту рассказа: «А если бы даже и выдумала? То – что? Главное ведь, чтобы...»
Но сестра опередила, не дав сказать о том «главном», которое «ведь чтобы»:
– Да нет! Нет. Я верю, верю... Просто поражаюсь твоей памяти. Как тебе удалось сохранить... мозги? Вот я, например... – начала была Таня, внезапно осеклась, но вовремя что-то сообразив, умело перестроилась:
– Я ведь тоже теперь всё это вспомнила – многое... А думала, что забыла. Вернее, ничего я не думала – просто забыла – и всё. Когда забываешь – его как будто и не существует вовсе... Как будто и не было. Никогда. А теперь оно вроде как снова есть... Вроде как вернулось... То есть вернуть-то уже ничего не вернёшь! Но, вот ведь – было оно.
Позвякивая ложечкой о тонкие фарфоровые стенки, некоторое время Татьяна задумчиво гоняла чаинки в остывающем чае. Молча.
Катя – тоже молча, буквально затаив дыхание, – ждала продолжения.
И продолжение последовало:
– «Было»... Было-то оно было... Ну предположим, что и было. Предположим. Вот только... Кто будет всё это читать? Кому это интересно? Что там у тебя «было».
И слово «было» зачем-то произнесла особо, подчеркнула, выделила голосом.
Почувствовав это «двойное подчёркивание», Катя перестала есть. Чуть не поперхнулась.
– Как «кому»? – опешила. – Людям... интересно... Наверное... может быть... Читателям! – нашлась, наконец. – Читатели... читать будут... – вдруг засомневалась.
Но тут же снова нашлась:
– Да мы сами!.. В конце концов...
Этого «мы» Таня, казалось, ждала:
– Вот то-то и оно, что «мы» – передразнила-подытожила. – «В конце концов». Вот именно, что в конце. Концов этих самых. И всё. «Книга». Вот и вся твоя книга!
Разговоры о книге велись уже давно.
– А что с ней делать потом, с этой твоей книгой? Кто её купит? Когда и так полным-полно чтива. Да том же Интернете. Бесплатного причём! И вполне себе приличного качества. Между прочим. «Уж коли зло пресечь, собрать все книги бы, да...» [1] не печатать их больше. И деревья целы: «Берегите лес!» – Тишково твоё то же самое. Да что я тебе объясняю?! – в сердцах махнула она рукой.
И как будто бы даже обиделась на Катю – за то, что ей, Тане, «попалась» такая «дубинноголовая» [2] младшая сестра.
«Специально она меня поддевает, что ли?.. Или просто разыгрывает?.. Или... или это одно и то же?..» – опять, в который раз (не в этот вечер, а вообще, за всю свою жизнь) подумала Катя.
– И вообще, – эхом (правда, эхом сильно усечённым) вторила Таня Катиным мыслям, – вот скажи ты мне, вот почему ты так уверена в том, что людям прямо-таки интересно вспоминать? Не твоё даже, об этом я вообще молчу, а своё собственное прошлое? Может быть, они и не хотят ничего вспоминать. Может быть, им так спокойнее. Жить сегодняшним днём. А?! – радостно сверкнув глазами и назидательно приподняв свои «расписные» брови, выложила Таня, очевидно, заранее приготовленный козырь. – Сейчас это модно к тому же. Философия такая, – брови снова поднялись, – восточная, – опять опустились. – Очень актуальная! – опять поднялись. – А ты роешься всё, роешься... Копаешься, ковыряешься...
И Таня, насупившись и слегка даже поморщившись от Катиной «неактуальности», сделала в воздухе «ковырятельное» движение ложечкой в сторону торта.
– Вот скажи, и охота тебе?..
Катя, словно выброшенная на песок рыба, хватала ртом воздух. Крыть ей, как говорится, было нечем. Никакого ответного заранее припасённого козыря (или что там должно быть? и какие вообще бывают козыри?) у неё не было.
Нет, она знала! Знала, чем возразить! Она хотела!.. Она могла аргументировать! Она...
Да не то что там «охота» или «неохота»!.. А, во-первых, так получается – само! И, во-вторых, не «зачем», а «почему» (впрочем, кажется, это ещё из прошлого спора осталось...) Ну и, во-вторых... (или «в-третьих»... правда, если то, другое, из другого спора, то тогда, значит, всё-таки «во вторых») во-вторых... (или в-третьих?)...
– Ну мы же не манкурты [3] какие-нибудь!! – только и сказала-выкрикнула в отчаянии.
Почти в отчаянии уже. Всё-таки себя она ещё контролирует. (Но как, однако, легко вывести её из себя! Прямо с пол-оборота заводится...)
– Ну ладно-ладно... Ладно тебе! Успокойся. Никакие мы не манку-у-рты, конечно же, не караку-у-урты [4], не воннегу-у-уты [5]... – нарочито миролюбиво и дружелюбно поспешила Таня утихомирить сестру (звучало это примерно как «и тебя вылечат...» [7]) – И даже не кукрыниксы [6]... – тут она улыбнулась хитро, подмигнула заговорщически и... – Мы – манускипты!! – гордо выпалила под самый конец.
И громко расхохоталась, довольная собственной удачной игрой-импровизацией.
Однако, надо отдать Тане должное, она быстро загасила этот свой приступ внезапного веселья. То ли манкурты всё-таки подействовали, то ли про «пол-оборота» знала. (И скорее, конечно, последнее – ведь знала.)
– Это я так... Это я тебя... проверяла. Ведь это я, твоя сестра. А если вдруг чужой кто начнёт? А ты готова уже, подготовлена заранее. Закалена, – успокоила.
«Да, я „закалена” – подумала Катя. – Но „не готова”. Словом, „садись, два!”»
– А так... затянуто, конечно...
И Таня снова чуть наморщила нос, вздохнула (с искренним, надо полагать, сожалением) и растянула:
– Затя-а-ануто, – чтобы показать, что да, затянуто, именно затя-а-а-нуто.
Чтобы сестра смогла ощутить, как, насколько именно.
– Но... можно сказать... что очень даже неплохо получилось... Можно даже сказать, что хорошо... Хорошо. На четвёрку. Но твёрдую. На твёрдую четвёрку.
«Неплохо... Хорошо... Неужели? Всё-таки „хорошо”?!»
Ах! Как же хорошо сделалось Кате на этих словах! Как будто ей не просто четвёрку поставили (твёрдую!), а четвёрку – с плюсом!
Так хорошо, что даже торт! Торт! И без того вкусный! А показался ещё вкуснее!.. (И наплевать, что не «отлично»! И тем более на то, что без плюса!)
– Хорошо. Хорошо, – ещё и ещё раз повторила Таня, видя, какое действие произвело на сестру это слово (видимо, хотела закрепить произведённый им положительный эффект). – И то, что ты наконец всё это написала... и описала... И то, что всё наконец... встало на свои места, – закончила она наконец фразу.
И снова эти «выделения голосом»! Снова «подчёркивания»! И снова «двойной чертой»! Да «пожирнее»!
«Самое слабое звено!» – вспомнилась Кате «очковая» экзекуторша из телевизора. Совершенно, впрочем, некстати вспомнилась: ведь Таня не носит очков. И никогда (в отличие от своей младшей сестры) их не носила. И почему Катя никогда не бывает готова к таким вот вопросам?
Она снова перестала есть, снова напряглась:
– Куда встало? На какие места?..
– Как на какие?.. Не знаю, на какие. Тебе видней, ты же автор, – ещё раз подчеркнула Таня. – Это ты сказала: «Наконец-то всё встало на свои места».
– А-а-а!.. Ах, это... – Катя вздохнула облегчённо. – Так это я про оглавление! Оглавление! В книге: что за чем идёт. С новым рассказом всё вдруг выстроилось в определённом порядке... – она «упорядочила» на блюдечке крошки вокруг своего недоеденного куска. – Появилась какая-то... логика, что ли... – замялась на «сомнительном» слове «логика». – Ну или что-то вроде... – чайная ложечка зависла, перестав «упорядочивать».
Дело в том, что этого рассказа Кате действительно не хватало. Словно какого-то недостающего звена. И вот, наконец, он сам «вылился». Вроде бы «ни о чём»... Но с ним всё в книге – буквально – вдруг действительно встало на свои места, выстроилось. И стихи, и другие рассказы.
– Во всяком случае, так мне показалось. («И не только мне», – подумала.)
«Клубок как-то самостоятельно разматывается, – написала ей подруга. – И мы послушно идём по этой обнажающейся ниточке.
И всё появляется само и в своё время.
А мы послушно это фиксируем и записываем.
И ничего напрасного нет.
Всё вызревает.
Очень рада, что Вы дошли до этого важного рассказа.
Который и Вам всё объяснил!»
И ещё добавила:
«Это одна из Ваших тем – уходящее-уплывающее безвозвратно время, поиск себя в светлом прошлом».
Вот-вот! Вот именно: «в светлом прошлом». Оказывается, не только в настоящем и не только в будущем можно себя искать. Оказывается, и в прошлом можно.  И нужно. И это важно – найти себя там. С самим собой встретиться.
Но сейчас об этом нельзя. Лучше молчать. Почему? Трудно сказать. Наверное... наверное, момент неподходящий.
Поэтому Катя продолжила беседу совсем в другом ключе:
– А ты что подумала? Обрадовалась небось, что я «ослик»? – «обиженно» выпятила нижнюю губу и посмотрела на сестру исподлобья.
– Нет, я подумала, это ты обрадовалась, что я – «жирный падишах»! – парировала сестра.
Затем кинула молниеносный взгляд (длившийся всего лишь долю секунды! но Катя – заметила) на блюдце с десертом, а затем ревниво оглядела своё отражение (хоть только верхнюю часть его, но всё равно – статное) в зеркале, висящем над низкой буфетной тумбой.
– И зачем было об этом писать? Вот скажи, зачем?
Повисла неловкая пауза, в течение которой Таня продолжала пытливо (и даже как-то демонстративно) разглядывать себя анфас. Наконец разглядев и оставшись довольной (а где-то даже и гордой!) результатами этого разглядывания, попыталась рассмотреть свою фигуру и в профиль.
– Да ты что?! Обиделась, что ли? – удивилась Катя.
И даже занервничала, хотя и так было ясно, что обижаться тут не на что. («Но кто его, её то есть, знает, а вдруг?!»)
– Да ладно тебе! Это же шутка! – стала оправдываться. – Воспоминания к тому же!.. Прошлое! Что было, то было!.. Слово из песни... сама знаешь, вылетит – не поймаешь! – нарочно переврала она сразу два крылатых выражения.
И даже попробовала засмеяться – чтобы совсем уж разрядить обстановку.
Но потом подумала, что, может быть, и не стоит («А ну как ещё хуже станет?..»), и быстренько перестала пробовать.
– И вообще, это ведь всего лишь игра была – детская! Помнишь, как... хотя ты ведь не помнишь... Но как нам было весело! Обеим!! Как мы хохотали!.. И, если уж на то пошло, то это не моя, и не чья-нибудь, а твоя была идея!
И тут уж не выдержала и рассмеялась, искренне.
– Но ты не переживай, не переживай! – продолжила, – мы-то знаем, что на самом деле ты у нас... арабский скакун!
Сказала и высоко подняла голову, и невольно даже плечи расправила. (Получилось очень убедительно!)
– А про «падишаха» мы, так и быть, никому не скажем. Замнём это дело. Забудем.
И снова захихикала.
– Точно? – Таня перевела строгий взгляд со своего «буфетного» отражения на изображавшую «скакуна» сестру, а затем на алый круг стоящего на столе, «початого» бисквитно-сливочного торта, украшенного сверху толстым слоем клубничного, будто стеклянного, желе.
Желатиновая поверхность не была идеально ровной и гладкой, а напоминала чуть вздыбившиеся и вдруг, будто по волшебству... не замёрзшие, но замершие, волны. Катя специально так приготовила: цветное «стекло», когда неровное, лучше – загадочнее – мерцает.
Великолепное – насыщенного клубничного цвета сочное прохладное и ароматное – Катино желе было абсолютно, совершенно – идеально! – прозрачным, а на дне его, на таинственном бисквитном дне, таинственно «покоились» целые ягоды – идеальной формы, идеальной свежести и идеального вкуса свежие клубничины. Это был идеальный торт, каким его обычно готовит мама. И вот наконец он получился у Кати.
– Точно! Точно-точно! – поспешила она заверить сестру. – Забудем. Не всё подряд, конечно... а в том смысле, что про «падишаха»...
– Ну тогда, – «обречённо» сказала Таня, – ну тогда... так и быть, отрежь мне ещё один кусочек этого твоего... Этой «бомбы замедленного действия». Я привыкла страдать! И готова взять основной удар на себя. Так и тебе меньше останется-достанется... Чего только не сделаешь ради рОдной сестры!.. Да-да, вот этот вот... – прервала она свою «жертвенно-скорбную» речь, – режь-режь! Не стесняйся...  Накладывай-накладывай, не бойся... – и услужливо (и даже как-то прытко!) пододвинула Кате своё блюдечко.
И даже приподняла его над столом – ну чтобы Кате удобнее было накладывать.
И замерла-замолчала, напряжённо поджав губы, – ответственнейший момент! – тяжёлый кусок желейного торта как раз плывёт на лопаточке по воздуху... не опрокинулся бы!..
Но вот вожделенная порция на блюдце. А Татьяна всё не приступает... Как будто всё ещё напряжённо что-то обдумывает... борется с собой.
Наконец решилась:
– Да. Да. И тогда... Тогда, может, и я про «глупого животного» забуду и тоже никому ничего не скажу, – сказала она то ли в шутку, то ли с вызовом.
Вообще... Вообще, иногда непонятно... не очень понятно (и было, и есть) – чего в этом всём больше: шутки или вызова? То ли вызов в ответ на шутку... то ли шутка в ответ на вызов... – как-то всё изначально запуталось... И уже никто не помнит, «кто первый начал» и «откуда есть пошла...» [4].
«Нарочно она меня поддевает, что ли? – гадала Катя время от времени. – Ну в детстве-то ладно... А сейчас-то чего?..»
Остренькая Танина ложечка решительно и уверенно врЕзалась в алое таинственно-загадочно-мерцающее «стекло»... Клин торта на блюдечке задрожал... будто от волнения... или даже от страха при виде того, как малая... как немалая его часть отрывается... и поднимается... поднимается вверх... И вот уже... и вот уже она исчезает... и тает, тает... у Тани во рту.
– ...Аадно... Ак ух и быхь, не хкаху... Уховоила... А хеодня добхая, – Таня отправила себе в рот вторую «ложечку» торта. – Нихево... – и прихлебнула чаю из чашки. – ...Нихево хебе аахках. Аахках как аахках... Ак ух и быхь...
И, наконец прожевав, проглотив, запив, вздохнув (чуть ли не крякнув) и утерев рот белоснежной салфеткой:
– Бубликуй.
«Публикуй»!!
– Ну, слава тебе, господи! Разрешила! – «выдохнула» и вконец разулыбалась Катя. – Ещё чайку? А то у тебя уже остыл, наверное...
Она подлила сестре горячей терпкой и крепкой – идеальной – терракотовой заварки в широкую ленинградского фарфора чашку с волнистыми стенками, золотым ободком и веточкой рябины, нарисованной на внешней стороне. На внутренней стороне чашки была изображена всего одна золотая ягодка. Из начищенного до зеркального блеска металлического чайника Катя долила в чашку кипятка, и теперь получилось, что золотая ягодка плавает в ярко-ярко-золотом чаю.
Отрезала и себе добавки торта – своего любимого. И чаю подлила – тоже любимого – обыкновенного чёрного, без сахара. И безо всяких этих дополнительных «вкусов» и сомнительных искусственных «ароматов». Всё просто и ясно: уж ежели торт, так торт: большой круглый высокий – как мама готовит (а не микроскопическое блюдо «молекулярной кухни»: «Ам!» и нет его!); уж ежели чай, так чай: как папа заваривает – в фарфоровом чайнике (а никак не в чашке! ни в коем случае! ещё чего...) – крепкий чёрный индийский «со слоном» (а не эти ваши «манго-маракуйя» с неповторимым вкусом бумажного пакетика). Вот так! – как раньше, как всегда, как дома...
Даже и в самОм этом «зеркальном» чайнике – добротно-кругло-выпуклом, стоящем тут же, на плетёной соломенной подставочке, было что-то такое... исконно-самоварное, идеально-чайное – словом, идеальное. 
Купленный недавно в дешёвом китайском магазине, но «весь такой» добротно-допотопно-исконный (за то и куплен!), он неверно и смешно отражал лица и фигуры сидящих рядом сестёр, расширяя их книзу, отчего обе они, непохожие друг на друга ни внешне, ни характерами, походили сейчас на двух «кустодиевских» купчих – Татьяну Львовну и Екатерину Львовну (в девичестве Кисловых): румяных от обильного десерта и выпитого чаю и... абсолютно грушевидных! (естественно, только в этом своём «самоварном» отражении!) – далеко не идеальных (хотя к идеалу этому недостижимому, естественно, стремящихся! каждая по-своему...), но абсолютно счастливых (во всяком случае, на вид... и тоже каждая по-своему, естественно).
«Как же хорошо! – думала Катя, – вот просто так сидеть и пить чай из „рябиновых” чашек... С клубничным тортом... Можно даже и не говорить ни о чём... Совсем. Да и не писать... К чему все эти слова? Кто его знает, как там оно, это «слово наше» и «в ком» «отзовётся»: в одном так, в другом эдак... Один одно помнит, другой – другое, третий не помнит ни того, ни другого... а четвёртый – нечто совершенно противоположное. Причём всем троим. А кто-то ведь и нарочно всё исказит! Хорошо ещё, если это искажённое отражение смешным получится... А если, как бы это сказать, «не очень»? А если и вовсе страшным? Опасным?..
Впрочем, каждому своё. Каждый из нас живёт себе в своём собственном мире, мирке, – и по-своему счастлив в нём... Всё – внутри нас. Всё в нас самих... „Царство Божие”. Как вот эти вот в алом желе клубничины! – она улыбнулась неожиданному, но вдруг показавшемуся удачным сравнению, – у кого они крупные, у кого мелкие... У кого сплошная малина... у кого вишня с черешней... у кого черника с костяникой... А у кого и вовсе: ни „Царства” никакого нет, ни торта, ни ягод... а есть одни только выплюнутые кем-то косточки. И так всегда было, есть и будет.
Вот и прошлое наше тоже... Все его плоды, и все невидимые корни, и все цветы – то яркие, то нежные... и все листы – то, словно раскрытая навстречу ладонь, широкие и гладкие... то узкие и, словно нож, острые... или даже ещё хуже – словно свежий лист бумаги: и чистый, и белый, и, казалось бы, такой непрочный! – под рукой рвётся... а исподтишка ранит!.. и долго-долго не заживает потом, а ты всё думаешь, всё гадаешь: «И где это я?.. и когда?.. и как поранился?..» Но всё это уже есть: и цветы, и раны, и рваные цветы, и цветущие раны – и уже никуда не денется.
И наше будущее – все эти только-только нарождающиеся бутоны и почки, которые ещё непонятно, чем станут... – всё это тоже было, есть и будет всегда.
Потому как все эти «вещи» суть одно.
Это странно, наверное. И слова, наверное, ни при чём. Они тут ничем не помогут. Словами ничего этого не передать, не объяснить. Особенно родным и близким. Даже и пытаться не стоит. Получается та самая поделка-подделка».

Но слова, очевидно, были иного мнения.
Иногда (Катя имела возможность убедиться в этом – и не раз) они живут какой-то своей, особой – совершенно необъяснимой – жизнью.

И вот она снова говорит. Зачем-то опять говорит. Не пожалеть бы...
– ...А если серьёзно, знаешь, я ведь всё это время думала, что же такое объяснил мне этот рассказ, что расставил и по каким местам...
Тонкой ложечкой она зачем-то помешала в чашке несуществующий сахар.
– ...И вот додумалась наконец. Даже записала вчера! – сказала радостно. – А сейчас ты вот напомнила... Хочешь, прочту?..
И, не дожидаясь ответа, мгновенно, точно фокусник, достав откуда-то исписанный лист бумаги (не иначе как заранее приготовила!), нашла в тексте нужное место и уже собралась читать, а Таня...
А Таня этот её порыв восприняла, как и следовало ожидать, без особого энтузиазма. Увидев в руках сестры новый («О господи! Ещё один...») «с буковками» листок, она непроизвольно (или «произвольно»?) насупилась, затем сразу как-то поскучнела...
А потом, будто смирившись с незавидной своей сегодняшней долей-участью «почитателя» и «невольного слушателя», она пододвинула ближе к себе блюдо с «бомбой» и сама отрезала себе ещё один «кусочек» «замедленного действия».
В реакции старшей сестры не было для Кати ничего нового, ничего необычного, странного. Всё как всегда. Но почему-то, заметив все эти «удивительные» молниеносно происшедшие с Татьяной – ну просто одна за одной! – перемены, да ещё в «двойном размере»! – в «реале» и в «буфетном» зеркале (зрение Катино, да и все её чувства как-то обострились «в последнее время») – она забеспокоилась, засуетилась, заторопилась:
– Да ты не бойся, не бойся... да тут два слова всего! Я быстренько... А ты пока кушай, кушай... Кушай и слушай! – «схохмила», снова глупо хихикнув, пошутила неумело, по-детски, заведомо плоско – как всегда, когда речь касалась чего-то очень для неё важного.
Да ещё и покраснела снова по старой своей, тоже детской ещё, привычке (как будто снова «несла очередную чушь», снова «морозила глупость») и затараторила было (чтобы побыстрее уж её «снести» и «сморозить», раз уж она всё равно «сама несётся-морозится»).
Но всё-таки сумела совладать – и с собой, и со своим голосом.
И с дрожащими руками, дорожащи... держащими этот злосчастный листок.
– Вот оно:

«...А то, что в прошлое вернуться нельзя.
Но мы можем вернуться в него „виртуально” – через творчество. Своё или чужое. Когда угодно. И пребывать в нём столько, сколько сами захотим. И, пожалуй, там оно, наше прошлое, ещё более прекрасно. Уж для автора – так совершенно точно.
И ещё: оно там – неприкосновенно. И, в хорошем смысле этого слова, неизменно. Точно какой-нибудь заповедник. Это ведь заповедник и есть».

– Эх, хорошо!.. Да что там «хорошо» – отлично!! – Таня благостно откинулась на спинку стула.
Широко раскрыв глаза, Катя уставилась на сестру.
И даже рот открыла – от удивления.
От изумления.
Она... Она просто онемела. Обомлела.
Такой реакции – да от кого! от Тани! – она... ну никак не ожидала!..
– ...Я говорю, хорошо жить! – продолжила-пояснила Татьяна, довольно поглаживая «наетый» (но всё равно «статный») живот. – А жить хорошо – ещё лучше! А «ещё лучше» это как раз таки и есть «отлично». Вот так вота...
Она уже всё доела и допила.
– Тока-а-а, еси чесна-а-а, я всё-тки не поняла. Вот объясни ты мне: а зачем им возвращаться-та-а? Их ведь «и здесь неплохо кормят...» [5] – и хитро подмигнула Кате.

Она шутила, конечно же.


22–25 июня 2015 г.


Далее в этом сборнике: «Коснулась осень равнндушным...» (стихи) http://www.proza.ru/2015/09/27/521

___________________________

Иллюстрация: Николай Иванович Фешин «Портрет Вари Андоратской».

1. «Уж коли зло пресечь, Забрать все книги бы, да сжечь». (А. С. Грибоедов «Горе от ума»)

2. «Эк её, дубинноголовая какая! – сказал про себя Чичиков, уже начиная выходить из терпения. – Пойди ты сладь с нею! в пот бросила, проклятая старуха!» Тут он, вынувши из кармана платок, начал отирать пот, в самом деле выступивший на лбу. Впрочем, Чичиков напрасно сердился: иной и почтенный, и государственный даже человек, а на деле выходит совершенная Коробочка. Как зарубил что себе в голову, то уж ничем его не пересилить; сколько ни представляй ему доводов, ясных как день, всё отскакивает от него, как резинный мяч отскакивает от стены. Отёрши пот, Чичиков решился попробовать, нельзя ли её навести на путь какою-нибудь иною стороною». (Н. В. Гоголь «Мёртвые души»)

3. Манкурт – согласно роману Чингиза Айтматова «Буранный полустанок» («И дольше века длится день»), взятый в плен человек, превращённый в бездушное рабское создание, полностью подчинённое хозяину и не помнящее ничего из предыдущей жизни.
В переносном смысле слово «манкурт» употребляется для обозначения человека, потерявшего связь со своими корнями, забывшего о своём родстве. Слово «манкурт» стало нарицательным.

4. Каракурт (от тюрк. кара – «чёрный» и курт – «насекомое»; лат. Latrodectus tredecimguttatus) или вдова степная –  вид пауков из рода чёрных вдов.

5. Курт Воннегут – Курт Воннегут-младший – американский писатель-сатирик. Считается одним из наиболее значительных американских писателей ХХ века. Автор таких произведений, как «Сирены Титана» (1959), «Колыбель для кошки»(1963), «Бойня номер пять, или Крестовый поход детей» (1969), сочетающих в себе элементы сатиры, чёрного юмора и научной фантастики. Был удостоен чести называться «Писателем штата Нью-Йорк» в 2001–2003 годах.

6. Кукрыниксы – творческий коллектив советских художников-графиков и живописцев, в который входили действительные члены АХ СССР, народные художники СССР, Герои Социалистического Труда Михаил Куприянов, Порфирий Крылов и Николай Соколов.

7. «И тебя вылечат… и тебя тоже вылечат… и меня вылечат…» (цитата из советской фантастической кинокомедии Леонида Гайдая по пьесе М. А. Булгакова «Иван Васильевич»).

8. «Откуда есть пошла земля Русская». (Нестор «Повесть временных лет»)

8. « – Прилетаю я на Таити… А вы не были на Таити?» – «Гаити, Гаити… Не были мы ни в какой Гаити! Нас и здесь неплохо кормят». («Возвращение блудного попугая» – популярный советский мультипликационный фильм, звёздный проект А. Курляндского и В. Караваева)