Чекист со стажем

 Он выглянул из окна, покрытого ржавой, несущейся от железной дороги, пылью. По-прежнему на платформе стояли люди, и, как и во все времена ждали поезда, который унесёт их в далёкие дали, а он так и останется за этим серым окном в покорёженном годами и ветрами здании у самых путей. Когда-то давным-давно в нём скрежетали станки, выпуская бумагу, толстую и не очень, для печати глянцевых журналов и картон для  складывания  в папки «Дело», но когда рухнула Великая страна под названием Советский Союз, станки, выплюнув из своих чрев, ещё несколько стопок писчей бумаги, умолкли навсегда. А потом их и вовсе вывезли, и долго ещё в заводском  здании звучало эхо и даже казалось, что грохочут станки, но то был лишь ветер, гуляющий по жестяной крыше, играющий свою особую симфонию в вентиляционных  шахтах.

Старик захлопнул окно и тяжёлой шаркающей походкой продолжил путь по второму этажу. Когда-то в этом кабинетике сидел начальник службы безопасности, которого он почитал за своего друга, и на память от него остался запыленный календарь с изображением знаменитого здания на Лубянке, а также год, когда кончилось всё это…  Начбезопасности в те ушедшие времена станков, шумно производивших бумагу для всей столицы, только-только снял с себя капитанские погоны, и пришёл трудиться в это здание главным инженером, поскольку именно эту техническую специальность освоил во времена учёбы. Потом же здание вместе с чекистом перешло новому арендатору, превратившись в храм знаний. Воспоминания о рыцаре плаща и кинжала раньше больно ранили сердце старика, но годы шли и календарь на обшарпанной стене уже не вызывал тех эмоций, какие он ощутил в том далёком году.

Пожилой человек  шёл дальше, лавируя по памяти между скульпторами, в большом количестве расставленными по всем семи этажам. Не смотря на то, что передвигался старик в полной темноте, он не задевал их, ведь когда-то много лет назад, сам руководил процессом поиска места для каждой…..
***
Седой мужчина лет за пятьдесят капризно растёкся полными губами по лицу, более всего напоминающему малиновое желе и умильно  поднял брови к верху. Очки от этого движения поехали вниз по плоскому носу.  Сотрудницы поняли главное – избежать поиска нового места для новоприбывшей партии скульптур не удастся. Они сидели в его кабинете, привычно слушая словеса этого небольшого роста человечка, ножки которого не касались пола, когда он забирался в своё ректорское кресло, но высоту сидения не уменьшал, чтобы возвышаться над всеми посетителями.

- Понимаете, Марию Фёдоровну нужно оставить там же, а вот уже для Николая Александровича придётся поискать место по Академии….  Это важно, очень важно установить Николая Александровича! Петра Аркадьевича мы поставим у входа. Но влезет ли?- он задумался, ушёл в себя. Сотрудницы привычно молчали, пока ректор измышлял, уже меряя шагами кабинет, встанет ли бюст Столыпина там, где ему хотелось. Он ходил из стороны в сторону, пока нужная мысль не посетила его вихрастую голову, и он не взялся за рулетку. Отмерял 60 сантиметров, задумался, направился к селектору, вызвал сотрудника, поинтересовался, сколько места есть в наличие, не допытавшись, махнул женщинам рукой следовать за ним. Дескать, всё приходится делать самому. Колобком скатился по лестнице, коротенькие ножки быстро донесли до выбранного места, пухленькие ручки ловко замеряли – Пётр Аркадьевич помещался замечательно, оставалось заказать для него табличку, и, пожалуй, стекло, ведь эти ничего не понимающие в высоком и духовном студенты непременно снесут дражайшего реформатора.

- Станислав Николаевич, мы хотели спросить по поводу набора студентов на будущий год, придумали рекламную кампанию …. –робко начала руководитель отдела маркетинга, но Станислав Николаевич только махнул рукой и побежал в свой кабинет, бросив на ходу краткое: «Думайте, где установить Николай Александровича, мученика нашего!».

Женщины остались наедине с новой проблемой, которая разрасталась как снежный ком недоделками, всё прибывающими из мастерской почившего скульптора, подобно водорослям вместе с прибоем. Когда-то его сын  взял большой кредит у ректора, не смог расплатиться и предложил отдать долг неизвестными работами отца. Как правило то были части бюстов, гипсовые, не крашенные макеты, куски врат монастырей, иконы в камне, заказанные для чьих-то коллекций и не выкупленные…. Почти все этажи были завешаны всеми этими творениями, и те, кто не знал, что до того, как здание было взято в аренду, здесь гремели станки, шумно производящие бумагу, в общем-то и не поверили бы в такое. Сегодня это было такое же пустое помещение, как в те времена, когда станки провернули шестерёнки последний раз, перед тем как остановиться навсегда, но только теперь увешанное картинками, изображающими прекрасную жизнь времён правления Николая Второго. Студентов с каждым годом становилось всё меньше, государственные вузы ловко уводили их из частного сектора, и только скульптуры и заполняли некогда галдящий храм знаний. Но разве ректору нужны были студенты, которые не могли в полной мере оценить, созданный им дореволюционный мир?

При прогулках по  стенам Академии у сотрудников и учащихся  должно было возникнуть устойчивое ощущение рая, который мы потеряли, поскольку в 1917-ом году пришли «эти звери» и расстреляли замечательную царскую семью и больше уже не пили в России шампанское по вечерам, похрустывая французской булкой, как поётся в известной песне. Полное сходство с царской Россией венчали невыплаченные работникам зарплаты и жёсткий пропускной режим, как на заводах истинных капиталистов. Даже небольшое опоздание, навеки зафиксированное компьютером, приводило к написанию объяснительных, а рассказы о пустом холодильнике и голодных детях, вызывали взлёт пухленьких ручек ректора к щёчкам. В эти моменты в его глазах было искреннее сострадание, глубочайшее понимание, которое, как правило, оканчивалось не выплатой голодающему зарплаты, а покупкой картины с изображением очередного царя или пополнением вазочки для посетителей дорогими шоколадными конфетами.

На работу ректор принимал в основном людей старшего возраста, которые уже и так были обеспечены скромным пособием от государства, а молодые, обременённые семьями, не задерживались сами. Но особым почётом пользовались военные пенсионеры – те, по разумению, ректора прекрасно могли жить без зарплаты месяцами, ведь власть  помнила о том, как те её защищали, и платила больше, чем пенсионерам обычным, а кроме того они были моложе рядовых пенсионеров, дисциплинированнее и работали куда лучше прочих, памятуя времена службы.

Да и  прихода обычного сотрудника на ковёр приходилось ждать долго – передвигались они с палочками, хромая и кашляя, заходили в кабинет, кряхтя, усаживались, и на особо длинных совещаниях головы их медленно опускались на грудь, спеша укрыться в объятиях Морфея. То ли дело военные пенсионеры – подтянутые, молодцевато перемещались они по этажам, ухлёстывали за редкими молодыми женщинами, обнимая тех на ходу, заливая в их уши нескончаемые истории о былых подвигах.

Но как уже было сказано выше, любимым экземпляром из личной коллекции отставников ректора, был чекист Хорьков Пётр  Александрович. Бывших как известно не бывает, но этот человек производил впечатление того самого исключения, подтверждающего правило. Моральные издержки службы в особом подразделении со снайперской винтовкой наперевес, в 90-е годы вместе с модой на православие, забросили его в цепкие руки батюшек, которых он по старой чекисткой привычке зачем-то активно вербовал. Успешно попутав вербовку батюшек с искуплением грехов, чекист со стажем обвесил весь небольшой кабинет символикой госбезопасности и парочкой образов, став, таким образом, олицетворением новых времён. Постился, посещал храм Божий, сражался с греховными помыслами, возникающими всякий раз, как в его кабинете возникала какая-нибудь залётная молодая женщина, не знакомая ещё с уставом богадельни ректора и которой он пояснял её права и обязанности. Стоило даме закинуть ногу на ногу, представив его обозрению резинку чулок, как начбезопасности утыкался носом в телефон, где надо полагать были записаны молитвы и буркал, что он уже всё сказал, и теперь крайне занят другими важными делами. 

Однако же природа брала своё и борьба с греховными помыслами, приведшая к крепкому рукопожатию, всё больше портила характер начбезопасности. Холодные бюсты скульптора, разрастающиеся в геометрической прогрессии, вызывали в нём раздражение по той причине, что бюсты сотрудниц были для него абсолютно недостижимы и не только в силу христианских воззрений. Для того чтобы получить возможность приблизить натруженные руки к вожделенной плоти, следовало хотя бы разориться на чашку кофе, а с нею и на вялый букетик фиалок, а вот тут уже пресловутой военной пенсии катастрофически не хватало. Вернее сказать, этой самой пенсии не хватало уже на бензин и приходилось с гордым видом ездить на метро, рассказывая всем об усталости от пробок. Зарплату ректор чисто по-дружески не платил ему уже который месяц подряд, каждый раз напоминая о том, как непросто, но как почётно всё же  быть страстотерпцем и великомучеником, приводя в пример старцев, живущих на одной воде и редкой краюхе хлеба, вздыхая заодно об утраченной великой России, расстрелянной царской семье и разрушенных в годы безбожия храмах.

Выражение лица закадычного друга приобретало всё более постный вид. Если к воздержанию  в плане женщин, отличающихся от его жены,  он с годами уже как-то привык, то от кулебяк, ухи по-царски, блинчиков с икрой и всего того, чем славилась восхваляемая ректором царская Россия, отказываться ему совсем не хотелось, но события последних месяцев превратились в эдакую насмешку. Претерпев муки Великого Поста, Пётр Александрович лелеял мысль о том, какой пир устроит ему его привычная жена, которая фигурой хоть и не отличалась, зато  в былые времена так ловко метала котлетки, пампушки, кулебяки, вареники и прочие изыски на стол, что это скрашивало отсутствие прочих чувственных удовольствий жизни. Пост прошёл, ожидаемая зарплата так и не была выплачена, и лицо Хорькова стало походить уже не на сырое тесто, а приобрело выражение, знакомое многим врагам народа в годы его службы.

Как известно для проведения спецоперации все средства хороши. Работа между враждующими  ведомствами становится возможна только в по-настоящему кризисные времена. Покинув уютный, завешанный символикой КГБ и образами кабинет, небожитель Хорьков спустился на землю, к начальнику охрану,  подполковнику милиции в отставке. Пока он преодолевал расстояние между небом и землёй, груди молодых сотрудниц, а также перепела и рябчики проносились перед взглядом стальных глаз, резко утративших привычно нежно-голубой цвет.

После непродолжительной беседы с представителем милиции, Хорьков дошёл и до армейского полковника в отставке – теперь за ним стояла армия. Большого количества времени на проведение всех деталей тщательно разработанной силовиками операции не потребовалось – взятые в плен главбух вместе с юристом не смогли оказать должного сопротивления. Документы были подготовлены на редкость качественно – все имеющиеся средства были по-братски поделены между членами нового временного правительства. Представитель КГБ  получил заслуженные 70 процентов, остальные скромные тридцать были поделены  между вновь презираемыми им ведомствами.

Судьба прочих сотрудников богадельни не интересна и не известна. Они исчезли из стен, заброшенного здания, быстро и незаметно, кряхтя, кашляя и постукивая клюками.  Чекист со стажем уезжал на новой чёрной иномарке, которую предусмотрительно осветил у одного из завербованных батюшек, армия и МВД приобрели более скромные отечественные варианты. Пухлый же человек с щеками, всё это время трясущимися как малиновое желе, до последнего сидел в своём кресле, воображая себя немножко Николаем и в панике ожидая, что Хорьков вот-вот явится и расстреляет его, но когда этого так и не произошло, радостно, по-детски рассмеялся, и стал бегать по Академии, напевая при этом что-то беззаботное, слышанное им в его советском детстве.

Когда же силы его иссякли, он вернулся в свой кабинет, сел под портретом царя, вдохновенно воззрился на икону,  и стал ждать, когда сотрудники вернутся, но они так и не вернулись. Пришли электрики, выключили свет за неуплату, пришли приставы, забрали почти всю мебель, кроме скульптур, которые не произвели на них впечатления, пришла жена Станислав Николаевича, повздыхала, вручила судки с едой. Ректор не стал покидать свой пост – ему казалось, что всё вернётся на свои места, ведь людям было хорошо в его замечательной царской России, которую он так удачно воспроизвёл в своём заведении, и он дальше сможет играть привычную роль царя-батюшки, вот только эти чекисты, вечно они всё портят. Но люди так и не вернулись, пришёл только паук, забрался на молчащий селектор, и Станислав Николаевич обрёл, наконец,  компанию.
 
***
Старик добрёл до своего кабинета, сел в одинокое кресло, из которого торчал  синтепон и привычно уже обратился к пауку, так и живущему на оставленном судебными приставами селекторе: « Надо бы нам с тобой найти достойно место для Николая Александровича….»

26 апреля 2015 года