Алхимия мыслеречия IV - Дева

Мёл снег. Лютовала вьюга. Снежный буран терзал вросшее, как гриб в землю, здание. Ни лютый мороз, ни неистовые навалы воздушных и снежных масс, - не могли нарушить того особого умиротворения, которое царило в Доме. В камине: величественно, надменно, горделиво царствовало пламя. Средней толщины поленья им медленно пожирались, а грозная мощь огня даровала ровное море тепла, которое разливалось по зале. За могучим дубовым столом сидел "творец"; который час он молча смотрел в сторону камина. С одной стороны,- там буянил Священный пламень, с другой стороны,- на шкурах спала его Муза. Прекрасная нагота совершенных форм тела не вызывала безумно-страстного зова плоти, а тонкая гармония исходящей от её тела незримой субстанции - как элемент алхимии мыслеречия - творила свою Игру наравне с огнём.
 Те два разных вида тепла, как две формы плазмы, сливались и входили в резонанс - порождая чудотворческий дух. Входя в чертоги этого таинства и растворяясь в нем, необходимо было всегда сохранять связующую Нить Ариадны - ибо, став пленником в этой Игре, ты расплачивался лишением Воли. Воли мысли, воли жизни.
 "...Запомни, - Любовь - это космическое чувство.", - как гулкое эхо воспоминания, это осознанное знание прозвучало в нём ударом гонга. Сам того не ведая, правую руку он положил на солнечное сплетение и несильные, массирующие круговые движения, будто запускали особый алгоритм биотоков. Глыба ледяного спокойствия тихо перетекала в воды познания. Ещё юный, он по своей скромности считал себя молодым неоперившимся птенцом, равняясь на Титанов мысли и дела - предшествующих эпох. Несказанная власть судьбы часто говорила с ним безпрекословным языком обстоятельств. И, всякий раз, горькая наука принималась с должной учтивостью, не обходясь без неизбежного лёгкого брыкания, тем самым ещё сильнее закусывая удила судьбы.
 Несомненно, деятельное воплощение многих его мыслей, обрели форму и плоть- лишь когда он вкушал дары Музы, - чутко и с глубинной признательностью, опекая её своей заботой.
 ...Насколько же велико невежество нашего племени, когда в век неживого света и мёртвых слов мы стали умерщвлять даже тело Матери. Не в каком-то смысле пережеванной эзотерической схоластики, но в исконном, сакраментальном значении оного - попирая прах священного материнства. Девы, которые так густо плодоносили на наших ветвях Древа Жизни, сызмальства окунались в пучину забвения. Погружаясь в мрак неведенья и пошлости в самом широком смысле этого слова, - они гасили вежды своих душ и обращались в стерв, становясь плотью от плоти общества...
 Будто седой древний Бог, вьюга играла свою песнь на дивной флейте: кружились снега в великом танце безраздельного могущества, ликовали ветры в порывах молодецкой удали, живое признавало власть стихии. Лишь волшебный дух игривого огня оспаривал по наивности власть стихии в эту пору. Лишь непорочный сосуд Музы облачал происходящее в одежды священнодействия. Триединая связь: бушующей ярости зимнего бурана, волнительной силы живого огня и космической гармонии спящей Девы, - порождали особое состояние. Только соединяя оные элементы, можно было получить требуемое вещество: требуемого качества мысли - пока, они кружились как мирриады снежинок, движимые воздушным вихрем, метались непостоянством языков пламени, но смирялись и выстраивались в лад под ровное дыхание Музы. Глядя в безбрежный океан её распущенных косм, который напоминал крону разлогого древа, он утопал в них, растворялся, обретая космомыслие.
 Теперь он, уподобившись верховному Промыслителю - выходил в просторы подленного могущества Разума. Всё смятение хаотичных движений снега и ветра выстраивалось в высокую логику потока стихии, равно как и пламя: упорядочивалось, обретало зримые закономерности, познавалось. Но это всё было лишь в первом толчке новорождённой мыслеформы. Далее он объял масштаб движения в толще неба и в недрах земли, течение вод и тектоническую поступь плит. Вращение планеты и этикет движения зримых и незримых космических тел; ровное дыхание Солнца и ход его света омывали великое пространство. Солнечная система была зрима и ясна; подобно взору звёздной птицы, - парил он в высоких далях мыслями.
 Ускоряясь, внезапно, стремглав - он выныривает в ином, почти безграничном пространстве. Здесь зарождается слово, сливаются колебания и нитевидные тончайшие реки вещества образуют крупицы света. Здесь первородная тьма скрывает свои извечные таинства. Здесь новорожденный свет озаряет сущее в цвет, и, тон каждого из них обретает свой глас. Речь сливающихся потоков гласит россыпью невероятных идей, малые толики из которых становятся ведомы ему.
 Медленно, будто утопая в бездне вод, он возвращается в Солнечную систему, проносится световыми далями, обрушивается в диком полёте на Землю; прошивая плотные слои атмосферы, сгорает ярким огнём и возрождается Фениксом, отворяя глаза за столом.
 Удар... удар... удар...- сердце еле-еле толкает кровь по телу, глаза, налитые неземным чувством, выражают земные эмоции. Всё тело заледенело в почти недвижимую конструкцию. Рука, казалось, вросла в кожу и стала единым целым с солнечным сплетением. По телу лилось золотое свечение: горячее ровное тепло касалось каждой клеточки. Уста слились в поцелуе с Девой и сознание окончательно вернулось в явь. Рука её, соприкоснулась с его и точно через боль - в неё вошла жизнь и та обрела самобытность. Будто слово-заклинание,- в рассудке пронеслось: "Огонь внутри - холод снаружи."
 Удар. Удар. Удар. Удар-удар. Удар-удар. Удар-удар... Уплотнённая жизнь вновь струилась по живому телу, улыбка - кистью мимолётной услады лёгким мазком украсила уста.
  - Здравствуй, Творец!, - и голос её, как шепот весеннего ветра: оросил пространство животворящей радостью.
  - Здравствуй, Муза!, - и голос его, как восход Солнца: окрасил пространство животворящей радостью.
 Радея, свершилась алхимия мыслеречия.