Монолог Джекки Кларк

                Монолог Джекки Кларк




фантазия по сюжетным мотивам телесериала «Скорая помощь»


















В начале он мне совсем не понравился. Мне казалось, что он проигрывает рядом со своим красавчиком-другом, в которого все были влюблены, и я в том числе. Девушки только и делали, что обсуждали бархатные глаза нового педиатра, гадали, на кого он обратит внимание. Друг Дага казался сердитым, строгим и скучным. Мне даже казалось, он должен завидовать его бурной, насыщенной жизни. Томным взглядам медсестер, пациенток… Даг предпочитал женщин попроще, вроде меня. Но стоило нам один раз с ним встретиться, как моя симпатия развеялась как дым. Оказалось, что именно он – очень скучный. С ним говорить было не о чем. Спорт или какие-то сплетни. Я моментально остыла и больше вообще на него не смотрела.
Доктор Грин до поры до времени воспринимался мной просто как руководитель. Когда внутри меня что-то щелкнуло? И у меня как будто открылись глаза? Жена ушла от него. Сьюзен Льюис, к которой его на самом деле влекло, решила уехать. И только тогда он осознал, что к ней чувствует. Я обратила внимание на его взгляд – эта боль… и я вдруг почувствовала, что наполняюсь ею. Я поняла, что он неуверен в себе, неуверен вообще ни в чем. Неприкаянная душа. Вечно во всем сомневается. Но этим он и силен – своими сомнениями, они делают его лучше, тоньше, куда интереснее.
И как я могла считать его не таким красивым, как Даг? Теперь для меня все померкли, я видела эти нежные карие глаза, лицо, которое писатели назвали бы одухотворенным, мне было так грустно, и в то же время приятно – бывает боль, которая, как ни странно, делает человека счастливым, он ей дорожит. Я раньше не понимала, что это такое.
Кэрол еле-еле оправилась после суицида, она пыталась жить правильно с идеально правильным мужчиной, но в результате потеряла всякое ощущение радости жизни. Все были довольны – ее подруги, мать. Но нет формулы счастья, оно иррационально. Все жалели ее, а она этого не хотела.
У нее интересное лицо – библейское, волевое. Слишком суровое, чтобы сразу же показаться красивым. Но мне всегда нравилось сочетание белокожести и иссиня-черных волос. Она пыталась их выпрямлять, и ей это шло даже больше, чем буйство кудрей. Но самое в ней красивое – это глаза. Ее украшает гнев – она из тех редких женщин, которым идет пылающий презрительный жесткий взгляд. Даг красив слащавой банальной кукольной красотой, Кэрол – нет.
Как-то мы разговорились, она мне призналась: «Бывают минуты, когда я его ненавижу, видеть не могу, пытаюсь забыть, но удается это только на время. Потом приходит тоска…» Не хотела бы я так влюбиться.
Она на самом деле может без него жить. Но решила, что все же не хочет.
Я остываю быстро и не способна на пылкие чувства. В течение долгого времени мне казалось, что я получаю удовольствие от наблюдения за заведующим отделением: как он работает, общается с пациентами, смотрит в окно, не подозревая, как выглядит со стороны. То, что я говорю сейчас, не сразу возникло во мне – долго-долго я переваривала свои впечатления от этого человека, он далеко не сразу запал мне в душу.
Сложен он атлетически. При этом близорук, щурится, носит очки – если видеть только его лицо, можно подумать: он книжный червь. Это редкое сочетание мне и нравилось. Он уязвим, порой он казался мне человеком без кожи. Который слишком близко все принимает к сердцу, сгорает изнутри на внутреннем огне – я его ощущала физически. Была в нем глубокая грусть, даже тогда когда сам он считал, что счастлив, и у него все в порядке. И никогда он не был доволен собой. Может быть, это нелепо и как-то по- детски звучит, но мне нравились его имя, фамилия – они очень ему подходили: Марк Грин. Так могли звать романтического героя из книги.
Его жена мне не нравилась – суховатая, слишком тощая, на мой вкус, амбициозная. Но миловидная. Не знаю, действительно он ее так уж любил, или просто первое же юношеское увлечение принял за чувство всей жизни и просто привык к ней? Но у них родилась на редкость приятная дочка, похожа она была на него. Мне очень нравилась Рейчел, я угощала ее конфетами, когда она оставалась у нас ждать отца, пару раз помогала ей делать уроки, но запрещала рассказывать это ему.
Ему было чуть за тридцать, а мне уже сорок. Афроамериканка. Два развода, масса разочарований. Мне не хотелось ничего предпринимать – впервые в жизни я испытывала радость от того, что просто видела кого-то. Это было ни на что не похожее чувство. Мне не хотелось все портить реализацией. Раньше я ничего не стеснялась, но на этот раз…
Это сейчас я мыслю так ясно и просто, тогда просто слов не могла найти, чтобы выразить то, что переполняло меня изнутри. Понимала, что я для него простовата и грубовата. Я стараюсь сейчас писать так, как мне вообще-то не свойственно, подбираю каждое слово, прошло много лет, и это уже не болит.
Сьюзен Льюис мне всегда было жаль. Примерная дочь равнодушных родителей, вынужденная терпеть выходки младшей сестры-недотепы по имени Хлои. А потом еще и заботиться о младенце, которого бросила та. Тотальное одиночество, неприкаянность, при этом желание все делать правильно с наивным желанием примерного ребенка вызвать некое одобрение взрослых… Она была красива, но не кокетлива. Так бывает. С годами она расплылась, а жаль. Худоба ее украшала. А полнота только портила, так она выглядела проще, как молочница с фермы, ее сейчас не принять за врача.
Я помню, какой она мне казалась тогда – лицо совсем детское, сохранившее непосредственность мимики. Она была красива красотой ребенка с ямочками на щеках, наивным, вызывающим и вместе с тем беззащитным взглядом карих глаз, облаком белокурых волос. Вместе с тем было в ней что-то мальчишеское – особенно когда она надевала спортивный костюм. Они хорошо смотрелись вместе – лучше, чем с Дженнифер. Казались парой потерянных детей, которые только с виду выглядят взрослыми.
Помню, мне плакать хотелось, когда я их видела в последний раз и понимала: они расстаются, и это уже не исправить. Почему все так вышло? Кто из них совершил ошибку? Они оба были слишком нерешительны, неуверенны в себе, боялись чего-то – и так все рухнуло. Обидно. Нелепо.
Я понимаю, Сьюзен привязалась к ребенку сестры как родная мать, она не доверяла Хлои, которой суд решил дать возможность исправиться, считала себя обязанной присмотреть за маленькой Сьюзи. Тогда это чувство вытеснило все прочие, она открыла для себя счастье материнства. Оно озарило ее жизнь солнечным светом, без девочки та уже жить не могла. Я помню, как она преобразилась – ходила в церковь, ставила свечку, молилась. Так, как могла. По-своему. Ребенок ее изменил. Она забыла и о карьере, и о мужчинах – вообще обо всем. Одинокая душа была согрета так, как и не мечтала. У детей целительная энергетика. В малышке она обрела то, чего никогда не имела.
Все все понимали. Но невозможно было смотреть на Марка в те дни – казалось, его мир рухнул. Даже развод он не так пережил. Мне и сейчас кажется, что она ему подходила. Рядом с ним она сама казалась интереснее. А рядом с таким, как, к примеру, Даг или Картер, - банальней, обычной смазливой блондинкой.
Должна признать, что в истории с Синтией мне было жаль ее, не его. Тоненькая, воздушная, легкая как перышко, нежная, чуткая, вдумчивая, но чересчур эмоциональная. Настолько, что кажется не типичной американкой. Она не стеснялась плакать, смеяться – в ней чувствовалась нервозность. Она была хрупкой, слабее его, нуждалась в защите. Может быть, встреться они при других обстоятельствах…
Тогда у него был кризис – после нападения в больнице Марк так пал духом, у него разрушилось представление о месте работы. Появились фобии, страх перед окружающим миром, тайное желание отплатить обидчику, дать сдачи, агрессия. Он нервничал так, что не мог общаться с женщинами – пережив фиаско в постели, замкнулся в себе. Ему не надо было рассказывать об этом, все ощущалось без слов. Женщин он стал избегать, пациентов бояться.
И тут появляется Синтия – добрая, непосредственная, как ребенок. Такая нужна, чтобы вылечить душу. На время. Потом их, бывает, отбрасывают. Когда становится лучше.
Ему было с ней хорошо, но он не влюбился в нее. Возможно, тогда было неподходящее время. Или он продолжал любить Сьюзен…
Я по-матерински привязалась к этой девушке – она сама мать, ей было около тридцати, но выглядела совсем юной. Она казалась тростинкой на ветру, перышком, гонимым ветром. Но все в ней было естественно, даже шаловливые, порой кажущиеся вызывающими или даже вульгарными, проявления: желание надеть яркое платье или нижнее белье. Кэрол как-то показалось, что они в свободное от работы время занимаются сексом, но она ошиблась, это просто была озорная выходка Синтии.
Возможно, она когда-то мечтала о театре. Помню, как они с Марком в коридоре больницы обсуждали пьесу Артура Миллера «Смерть коммивояжера». Я ее прочитала. Когда мне хочется воскресить их обоих в своей памяти, я беру эту книгу, листаю ее, перечитываю любимые места. У меня ассоциативная память. Она была простая девушка, но тонко чувствующая. Бывают образованные, но на удивление толстокожие люди.
Вилли, глава семьи, разочаровал своего старшего сына – тот застал его с другой женщиной, и мир этого парня рухнул. Отец упал с пьедестала. Автору жалко всех – и отца, и сыновей, и мать семейства. Но они, когда ссорятся, не щадят друг друга. Иначе не получится пьеса – там же нужны конфликты, что, зрителям смотреть идиллические картины? Вилли – скорее отец Дага, но эта пьеса тогда задела и Синтию, и Марка за живое, им интересно было ее обсуждать.
Помню ее длинные прямые и густые светло-каштановые, при ином освещении казавшиеся пепельными, волосы, смугловатый оттенок кожи, ласковые, при этом веселые карие глаза, нежные губы, тоненький голосок. Я не знаю, жива ли она. Но я ее никогда не забуду. Я ее видела на могиле Марка. Она молча стояла, не говоря ни слова. Осмелилась там появиться, только когда траурная церемония подошла к концу, и все удалились. Ее брови нервно подергивались, губы сжались, пальцы она усилием воли заставляла не вздрагивать. Не пролила ни слезинки. Просто стояла. И все.
Я стала редко смотреть на себя в зеркало, но когда это происходит, вижу, как расплылись, затуманились черты некогда пухленького, но четко очерченного лица. Я стала самой настоящей тушей. Ем все подряд, да еще и принимаю гормональные препараты. У меня с годами стал развиваться маниакально-депрессивный психоз. Как у матери Эбби Локхарт. Она ее ненавидела. Хорошо – у меня детей нет. Они тоже устали бы от перепадов моего настроения, колебаний от эйфории до депрессии, невозможности просто быть в норме.
Иногда я ищу знакомые лица в толпе – тех, кто когда-то работал здесь, когда Марк был жив. Меня это согревает, успокаивает. Я не пережила его смерть. До сих пор не могу поверить. Психотерапевт сказал бы, что мне нужно сменить обстановку, уехать в другой город, найти новую работу. Но я пока не могу. Может, вообще никогда не решусь на это.
Я уже не в том возрасте, когда усыновляют сирот, моя единственная беременность закончилась выкидышем. А лечиться я не захотела. Была молода и беспечна, думала, еще много времени впереди. До прихода к нам Кэрол я была старшей медсестрой. И жила в свое удовольствие. Думала, я не способна на сильные чувства, и меня это только радовало.
- Джекки, вы слишком много смеетесь, - помню, сказал мне заведующий отделением. Я изобразила смущение и раскаяние. И заметила, что он сам покраснел. До определенного возраста я была легкомысленной. Самоуверенной. И думала, что так будет всегда. Изменила меня внезапная смерть второго мужа, Алекса Кларка. Он потратил деньги фирмы, в которой работал, на себя и свои развлечения, а потом испугался, напился и сдуру бросился с пятого этажа. Но умер он не от этого, а от сердечного приступа.
Мне теперь кажется, я по-настоящему никого из них не любила. Да и Марка я разглядела не сразу. К тому времени я уже принимала лекарства и чувствовала, что мне надо благоразумно держаться подальше от этого человека. В смерти Алекса я винила себя. Тогда мое воображение нарисовало бог знает, что – мне стало казаться, я приношу несчастье всем, кто меня окружает. Мой первый муж тогда был еще жив, но ему уже поставили смертельный диагноз. Он отказался лечиться и наглотался таблеток. Случилось это как раз тогда, когда я стала внимательно приглядываться к новому заведующему отделением.  Я боялась того, что испытываю.
Через несколько лет умер Марк. И я попросила, чтобы меня перевели в другое отделение. Ухаживать за младенцами. У них целительная энергетика. Пока мою просьбу не удовлетворили. Но я уже посещаю курсы переподготовки. Я так и не стала матерью, но, может, хотя бы пойму, что испытывала тогда Сьюзен Льюис – буду держать на руках эти крошечные существа. Но мне могут запретить это – людям с психическими расстройствами работать с детьми нежелательно.
Я стала избегать людей, а раньше была душой компании. Если и пью, то в одиночестве. Знаю, что это опасно – тем более в сочетании с препаратами, которые мне назначают. Но, может быть, так проявляется мое заболевание, если оно и прогрессирует, мне наплевать.
Помню, как доктор Элизабет, англичанка, впервые пришла в нашу больницу. Рыжая экзотическая птица – она была не столько красивой, сколько яркой. Глядя на нее, можно было подумать, что она дерзкая смелая, но оказалось, это абсолютно не так. Внешность обманчива. Да, она любила пошутить, иногда делала попытки провоцировать окружающих, но на самом деле это была застенчивая несчастливая женщина. С афроамериканцем доктором Бентоном они смотрелись очень эффектно – как Отелло и Дездемона. Но он слишком груб для нее. В ее доме была достаточно холодная обстановка, чтобы она могла спокойно отнестись к его отстраненности. Ей не хватало человеческого тепла. А он никому не мог его дать. Может, кого-то он и полюбил бы, но я этого не увидела. До своего увольнения он встречался то с одной, то с другой – не скажу, чтобы мне он был антипатичен…  Бентон мне нравился больше, чем Даг. Как раз потому, что не стремился к популярности, тому, чтобы завоевывать всеобщую симпатию. Был таким, какой есть. Ему не нужны были разбитые женские сердца и кокетливые взгляды. Доверие всех пациентов, в особенности – пациенток. Поначалу Лиззи ему импонировала, но когда ушла прелесть новизны, они отдалились друг от друга.
И Марк подставил ей дружеское плечо. Ему нужны были отношения с коллегой, знающей о его работе все. С первой женой и Синтией ему этого не хватало. В отличие от Дага, который любил очаровывать девушек ниже себя по положению и не прощал тех, кто в него не влюблялся, Марк ценил дружбу и равенство.
Визуально они не смотрелись – но разве это так важно? Люди же не актеры на роль в сериале, когда выбирают выигрышный дуэт. Их воспринимали как совестливых сострадательных людей, спасающих друг друга от одиночества в большом городе – человеческом муравейнике.
Синтия могла бы склеить его отношения с отцом и матерью. Она растопила этого хмурого замкнутого человека – так рассказывал Кэрол Даг. Марк всю жизнь винил отца в том, что мать его не была счастлива, считал: все дело в его тяжелом характере. На самом деле именно миссис Грин жалела о своем замужестве потому, что поторопилась: ранняя беременность, ответственность за мужа, ребенка и дом… А она только-только тогда начала с ним встречаться и хотела вкусить все прелести юности – безалаберности и свободы. Она призналась сыну тогда, когда тот уже сам развелся. Всю жизнь Рут Грин срывала свое раздражение на муже и сыне, пыталась найти виноватого. Марк пожалел, что не разобрался, напрасно винил отца…
Его тоже не разглядели.
Мне жалко людей, которые проходят мимо и не остаются в памяти теми, кем должны быть. А воспринимаются просто как тени, фон, декорации… для тех, кого считают ярче, талантливее, умнее. А они просто наглее. И все.
Элизабет выделялась английским происхождением, харизмой, немного провокационным юмором – но в роли жены Марка несколько потускнела. Да, они оба хорошие, но, может быть, он – не совсем «ее»? И она вышла замуж из-за разочарования: не нашла то, что искала.
Ее не забыли бы. Как и сурового Бентона. Въедливую и цепкую Керри Уивер. Дага. Кэрол. Черный юмор Романо.
Когда Марку недолго осталось, в больницу вернулась Сьюзен. На них было жалко смотреть – как обломки некогда целого ясного и здорового корабля… их смыло в разные стороны. Она стала ему чужой. А он старался не воскрешать в памяти то, что пришлось раздавить когда-то.
Теперь ему было не до того. Оставить бы сбережения новорожденной дочери и жене – успеть наставить набычившегося подростка… Рейчел. Он знал, что надежды нет, опухоль после операции снова образовалась, оставались ему считанные дни.
Мне не хотелось смотреть на новую – слегка расплывшуюся, цветущую Сьюзен, кокетничающую с Картером, и радующуюся жизни. Сам Марк так остро не переживал потерю ее интереса, как я. Почему-то я не могла ей простить, что она страдает не так, как того хотела бы я. Понимаю, что глупо. Но все так и было.
За всю жизнь мы с ним обменялись всего парой осмысленных реплик, в которых был намек на что-то, помимо работы, мое воображение могло бы придать им сакральный смысл.
Представляю, кем я была для него – черная туша, добродушная веселушка. Вроде как заботливая мамаша для новых сестричек – наставница, может быть, он принимал меня за банальную сплетницу, перемывающую косточки всем, кто попался мне на глаза.
- Все хорошеете, Джекки? Берегите силы, теперь я знаю, как это важно, - сказал он мне, когда уходил отсюда, оглядывая отделение в последний раз. Тогда я не знала, что больше его не увижу.
- Я вам обещаю не уставать.