Четверо. Механические Земли. Глава 9

      – Ну-с, чешуйчатые путники, – сказал Дэк после того, как разом уничтожил целую пинту шипучей дроби, – чем я еще могу быть полезен? – Он вытер рукавом губы и, сморщившись, шмыгнул несколько раз носом. Видимо, вся выдержка напитка пришлась именно на дыхательные пути, взбудоражив Дэка нестандартной крепостью скопившихся газов. Передержали в бочке по всей видимости. – Я могу переговорить с Фрэнком с глазу на глаз, чтобы выбить уютную и недорогую комнатку.
       Физалис с трудом осознавала, где она находится. Пик посещения трактира приходился, вероятнее всего, именно на это время, и воздух, помимо ароматов кислого алкоголя и горячих кушаний, наполняли пьяные голоса и непристойно громкий хохот, прекращающийся только для того, чтобы промочить горло порцией хмельной дроби. Звон вилок и ложек о глиняную посуду одерживал победу над скромным бренчанием менестреля, который при всем этом умудрялся не выпускать кружку из руки. В одном из углов разместились заядлые картежники и прохиндеи, которые были совсем не прочь выручить немного легких денег. Их затуманенные, но по-прежнему быстрые глаза так и стреляли по просторам публичного заведения в поисках очередной жертвы, которая угодила бы в грамотно расставленные сети смелого предположения, что его способен обыграть даже ребенок. И вскоре карманы находчивых авантюристов распухали от надежной валюты – медяков. Серебро и золото их редко интересовало, так как владельцы такой благородной валюты не глупостью и наивностью зарабатывали свое состояние.
      И волки сыты и овцы целы.
      В другом, несколько более вальяжном и вычурном уголку расположились сливки общества, первенцы интеллектуальной жизни и ценители возвышенного искусства, каждый второй из которых был награжден за тяжкое восхождение к богатству двумя блестящими при свете масляных ламп подбородками. Отделенные от шумного мира трактира деревянными перегородками, они нежились под усиленным освещением и прохлаждались на плетеных софах с резными ножками, выполненными в виде драконьих трехпалых лап. Над их головами – искусные и самые актуальные полотна и гобелены. В основном, изображения полуобнаженных девушек, застывших далеко не в самых пристойных позах. И, несмотря на царящую в заведении дружелюбно-обоюдную атмосферу, не каждому смертному было дано присоединится к сим излучателям помпезности. А особо настойчивых и неосведомленных приземистый, закованный в естественную костно-пластинчатую броню дракон с грозной, слегка сплюснутой физией мог легонько подтолкнуть нарушителя спокойствия к осмыслению своей ошибки. Разумеется, с применением некоторой грубой силы.
      Третий угол был самым шумным. Здесь предпочитали допоздна заседать изрядные любители надраться в стельку или допиться до чертиков. В общем, вся эта лучезарно-пьяная часть предпочитала беседовать, хохотать и много пить. Причем, все вышеперечисленное осуществлялось примерно на одной громкости. Как ни странно, этот уголок любили занимать и редкие драконы Брога. Они также с удовольствием пили, ели и смеялись над людьми, чей разум выбивался из колеи одним кувшином, превращая владельцев в самых обыкновенных свиней.
      Дэк поступил мудро, устроив Физалис и Вайзерона поближе к четвертому углу, который имел свойство быстро обновляться. Здесь можно было видеть уставших работников полей, которые тратят на прием пищи не более пяти минут, чтобы обменяться с приятелями парой-тройкой фраз о тяжелой и стабильной жизни, а затем быстренько вернуться домой, к семье, чтобы избежать нудных речей нервозной жены, изголодавшейся по скандалам из-за пустяков.
      Вот это жизнь!
      Дэк услужливо осведомился, не хотят ли Физалис и Вайзерон что-нибудь перекусить. Оба в унисон кивнули. Дэк, радуясь, что его новые друзья голодны и были непрочь преломить с ним хлеб, сам подскочил к Фрэнку. Первое, что он бросил ему в лицу, краснея, как рак, было:
      – Путешественники по мирам! Они здесь!
      Фрэнк, который представлял из себя толстого, но очень шустрого человека с грязно-серыми бакенбардами, даже глазом не повел, продолжая усердно протирать изнутри коричневой тряпочкой деревянную кружку.
      – И что? – озвучил свое безразличие он.
      Дэк склонился над стойкой и, не обращая внимания, что угодил рукой в липкую лужицу утренней дроби, возбужденно пробормотал:
      – Ты сам не понимаешь, кто они такие! Они...
      Фрэнк звучно опустил кружку на стойку вверх дном и смерил Дэка суровым взглядом. По всей видимости, он был трактирщиком с внушительном опытом, наперед знающим, что ему предлагают бесплатно накормить три рта, два из которых драконьи, что могло серьезно сказаться на доходах за минувший день.
      – Они посетители, – сухо констатировал он. – Если голодные, значит и не нищие. – Он поднял указательный палец вверх, пресекая попытку Дэка предоставить очередной весомый аргумент. – Передай им мои наилучшие пожелания и просьбу не занимать стол, если они не голодны.
      Дэк окинул Фрэнка напоследок оскорбленным взглядом и поплелся обратно. Тот в свою очередь вновь принялся за кружку, которая была предназначена не столько для подачи напитков, нежели для вида, что он всегда при деле.
      Физалис чувствовала себя неуютно. Ей казалось, что все присутствующие пристально наблюдают за ней в ожидании какой-нибудь нелепой и постыдной выходки. В голове промелькнула пугающая мысль, что Лавер мог случайно или намеренно разболтать об отношениях. Такое должно было разозлить и вывести ее из себя, но вместо этого она лишь уныло вздохнула, решив, что следует сдержаться.
      Вайзерон изучал помещение; он уже успел извлечь блокнот и теперь старательно что-то в него вносил. Лавки были широкими, что беспрепятственно позволяло сидеть на хвосте, чувствуя себя как на ровной земле. Его крылья были полурасправлены и вздрагивали при каждой усиливающейся волне смеха. Он думал о возможных результатах встречи с Лавером, перебирая все достоинства одной и другой стороны.
      Психолог дилетант.
       "Да, пожалуй, их стоит оставить одних, – размышлял Вайзерон, припоминая тот немногочисленный список романов, что удалось ему прочесть. – Тут от меня мало что зависит, даже если я вмешаюсь. Откровенности способствует уединенность".
      – Мы точно не ошиблись местом?
      Вайзерон поднял взгляд с блокнота, но не убирая лапу с зажатым между пальцев палочкой с прикрепленным к ней угольком. Он увидел, что Физалис беспокойно метает взор на неинтересующую ее публику, обильно топящую свой смех дробью. Вайзерон понимал, что она сильно волнуется. Он также понимал, что она душевно оголена и уязвима. Ее тяготит каждая прибывшая и отбывшая из трактира пара глаз. Быть может, ее пугает резкое, непривычное количество людей? "Дэккирион скажет нам больше, чем глоунский гонец", – подвел итоги он.
      Вайзерон перевел карие глаза на оборванца у стойки, их новоиспеченного знакомого, который мог знать, где сейчас слоняется Лавер. Для Физалис ожидание исчислялось усиливающимися муками, что не могло не подтолкнуть Вайзерона к поспешным действиям. Он вернулся к Физалис и наткнулся на ее изумрудные глаза, которые слишком неестественно блестели в помещении, где зенки не блестят только у резных деревянных фигурок людей при в ходе в трактир. Вайзерон вновь ощутил себя не в своей тарелке. Он подумал о том, чтобы поскорее разузнать о Лавере и покинуть это заведение.
      – Он ведь не спроста замешкался, услышав мое имя. – Голос Физалис дрожал, едва пробиваясь через веселый хохот и достигая ушных перепонок Вайзерона. – Он знает мою историю... Он... знает нашу с Лавером историю!..
      Пришел черед вайзероновскому беспокойству пробиться через ледяную стену собственного разума и приверженности здравой логике. Он смотрел на Физалис с искренним сожалением. Ему и не приходило в голову, что сильная и жизнерадостная спутница от одного полупрозрачного предположения лишится сил и будет угнетена потоком собственных иллюзий.
      – Физалис, – сказал Вайзерон, судорожно запихивая блокнот в сумку на бедре и не сводя со глаз спутницы. – Нам нужно покинуть это заведение.
      Физалис резко нахмурилась. Черты ее мордочки стали острыми и пугающими. Очередная молниеносная смена настроения, попахивающая отнюдь не здоровым психическим состоянием.
      – Ты совсем сдурел? – фыркнула она, с ненавистью утирая щеку. – Три дня коту под хвост!
      Вернулся Дэк. Он, очевидно, не сразу заметил, что Физалис со скрытой злобой царапает когтями лавку. Дэк грузно опустился на свое место и неловко вздохнул, готовясь рассказать о своей неудаче у стойки.
      – Понимаете, тут такое дело... В общем...
      – Почему вы сразу не сказали, что нужны деньги? – осведомился Вайзерон, уже с опаской приглядывая за Физалис с пылающими от гнева глазами.
      Он быстро выложил серебряную монету на дубовый, испещренный царапинами и многолетними пятнами трапез, стол. Соседний столик так и пригвоздил свои ненасытные взгляды к блестящему сосредоточению всех бед с выгравированным на ней отличительным знаком Ветреных Земель. Нечасто такие здесь мелькают, несмотря на свою распространенность в северной части континента.
      Дэк тоже не скрыл своего изумления, так и окаменев с выложенными на стол локтями.
      – Такую монетку мне посчастливилось держать в руках только один раз. – Он потянулся за ней и поднял ее на свет. – Сегодня! – восхищенно выкрикнул Дэк.
      – Так избавьтесь от нее, – поторопил Вайзерон. – Избавьтесь от материализовавшегося зла.
      Дэк выждал еще немного, чтобы осмотреть монету со всех сторон, а затем выпрыгнул из-за стола и помчался к стойке. Он почти в вытянутых руках нес эту драгоценность, будто пытаясь привлечь к себе внимание.
      Дэк и без того был популярен: каждый посетитель трактира знал, что в поглощении дроби с ним никто не сравнится. Особенно, если случались удачные моменты в качестве банкетов или щедрых путников, которые организовывали разрушительные похождения по подвалам заведения фразой "всем чудесной дроби за мой счет!" На такие события у Дэка было непревзойденное чутье.
      Вайзерон решил подсесть к Физалис. Он предположил, что легкого дружеского объятия в виде его полноценного, крупного крыла на ее спине будет вполне достаточно, чтобы образумить и успокоить Физалис. "Как странно, – хмыкнул про себя Вайзерон. – Я начинаю понимать суть случайных телесных контактов. Они эффективно действуют на Физалис. Пожалуй, ей нужно совсем немного дружеского тепла".
      Когда он взобрался на лавку, Физалис встретила его добродушной улыбкой. Но хвостом Вайзерон по прежнему чувствовал легкие вибрации, издаваемые скребущими по дереву ее тонкими когтями. "Она ведь не испытает их на мне, если я ее приобниму?" – колебался в своих намерения Вайзерон.
      – Ты ли это? – извлекла сардонические нотки Физалис, когда почувствовала спиной робкое прикосновение его крыла, владелец которого вздрогнул после ее слов. – Или это последнее, что ты не опробовал? – Она ткнулась носом в его щеку и быстро отстранилась. – Точнее, первое, что ты намерен попробовать?
      Вайзерон почувствовал, как кровь прилила к его вискам. Он уже было хотел отказаться от этой глупой затеи, но не успел. Физалис буквально впилась в него горячими губами, как в те дикие плоды фруктовых деревьев. Ее веки медленно опустились, а в уголку одного из глаз блестела алмазная слезинка. Вайзерон покачнулся, но удержался на лавке. Это далось с большим трудом. Вопрос чести. Физалис положила лапы на его быстро раздувающуюся грудь, чувствуя сумасшедший ритм вайзероновского и, как оказалось, не такого уж ледяного сердца, бьющегося, в лучшем случае, за двоих. Завершая непродолжительный порыв страсти, она, будто на прощание, прильнула к нему всем телом, и выдохнула горячий, скопившийся в ее легких воздух в его верхнюю часть шеи, чтобы ясно дать понять Вайзерону о завершении сладострастной минуты.
      – Как это можно назвать? – спросил Вайзерон, медленно открывая глаза. Он не мог выдвинуть ни одного возможного ответа на этот вопрос. Сейчас это было равносильно тому, что его просят описать внешность Матери.
      Физалис отвернулась. Она уже спустилась с небес на землю, обретя разум, которого еще пару мгновений назад была лишена. Что-то на окраине подсознания подсказывало, что она поступила неправильно. Глупо. Какое тонкое замечание! Стоял ли перед ней вопрос отмщения Лаверу за все душевные страдания, что ей пришлось перенести? Или иного пути, чтобы образумить себя, не было? Или совместное путешествие с Вайзероном перерастало в нечто большее?
      – Прости, – послышалось от Физалис.
      – Эм, ребят...
      Вайзерон поднял голову и встретился с ошарашенным взглядом Дэка, который стоял с деревянным подносом в полусогнутых руках. Изображал потрясающей работы статую. Наверно, он как раз таки застал их за поцелуем. Он все видел. Его незаправленная в штаны рубаха касалась блестящей от жира курицы, которая источала сладкий аромат специй и печеного картофеля, выложенного вокруг некогда живой, а теперь зажаренной птицы.
      Неловкая ситуация. Кому-то придется оправдываться.
      – Я знаю, о чем ты подумал... – вяло и неуверенно начал Вайзерон.
      – Уж поверь мне, – перебил Дэк, вернувшись к изображению нормального функционирующего человека и стараясь выказывать только неподдельную радость встречи, – тут от головы не многое зависит.
      Вайзерон вздохнул и перевел стеснительный взгляд на Физалис. Она смотрела под стол, избегая любой встречи с чьими-нибудь глазами. Проступающая на ее мордочке виноватость объяснялась тем, с какой сокрушенностью она жалеет о совершенном поступке.
      Дэк звучно опустил поднос на стол и не менее звучно уселся напротив горе-путников. Он выложил на стол почти две дюжины медных монет – сдачу – и набросился на еду, пренебрегая двузубчатой вилкой. Крупно порезанный картофель он уплетал прямо руками, и капельки грязно-желтого жира так и норовили заскочить к нему в рукав.
      – Налетай, пока теплое, – пробубнил он с набитым ртом. – И пока не провоняло дробью. Надеюсь, что вы голодны, потому что я заказал еще двух цыплят.
      Вайзерон бросил на Физалис оценивающий взгляд. С его последнего визуального визита ничего не изменилось. Физалис по-прежнему уныло смотрела на свои хрупкие лапы и пыталась что-то вычерчивать на лавке. Что-то круглое и понятное только ей.
      – Физалис, – сказал Вайзерон тоном, каким обычно будят ребенка в школу любящие родители, – тебе надо поесть.
      Дэк кивнул и, исказив лицо в блестящей от жира улыбке, помахал перед своим носом обглоданной куриной ножкой.
      – Да, вы должны что-нибудь съесть, – согласился он, прервав свое смачное чавканье. – Иначе все это прикончит один пьющий нахлебник.
      Физалис резко подняла голову. Ее глаза сверкнули недобрым огоньком.
      – Лучше расскажите мне о вашем знакомстве с Лавером.
      Дэк, как это обычно бывает при сильном удивлении, совсем не уследил за моторикой своих рук. Куриная кость, некогда бывшая голенью, выскользнула и, подпрыгнув несколько раз, нырнула под стол, оставив на штанах неуклюжего едока жирное пятнышко.
      – С чего вы взяли, что я...
      – Не делайте из меня идиотку! – перебила его Физалис, грозно вздыбив свои чудные уши и с каждым последующим словом повышая тон. – Вы знаете меня по его историям. И я не думаю, что этому пернатому, эгоистичному мерзавцу хватило тупости, чтобы рассказать обо мне первому встречному!
      Физалис поднялась на задние лапы, положив передние на стол. Она вызывающе, почти с сопутствующим хлопком мягкой, эластичной кожи распахнула крыло, обнажила ряд мелких, но острых, как бритва, зубов. Ее дыхание теперь больше походило на пугающее шипение. Хвост неистово раскачивался из стороны в сторону, едва не достигая спины человека за соседним столиком. Дикий и одновременно яростный взгляд заставил Дэка приготовиться бежать при малейшем намеке на физическую агрессию.
      Вайзерон не вмешивался. Он наблюдал, будучи уверенным, что Физалис всего лишь актерствует. Конечно, он беспокоился за нее, но в пределах разумного, полагаясь на свои базовые знания темперамента Физалис. Пожалуй, он все еще не оправился от блаженного забытья, коим оказался неуместный поцелуй. "Но, должно быть, она не позволит себе лишнего? Так ведь?" – рассудил про себя Вайзерон.
      Как же он ошибался.
      Физалис резко оттолкнулась задними лапами и набросилась на Дэка, вытянув передние лапы вперед с растопыренными тонкими когтями, которые предназначены не столько для того, чтобы рвать и резать плоть, а протыкать и выпускать кровь, подобно ножам, которые используют для закалывания свиней, обрекая несчастных животных смерть от потери крови и повреждения дыхательных путей. Разверзнув пасть с полным комплектом мелких, заостренных с обеих сторон зубов, Физалис была намерена вцепиться в горло незадачливому и беспомощному человеку и не отпускать, пока тот не перестанет подавать признаки жизни. Ее дикий прыжок был встречен бурным, единогласным, протяжным восклицанием гласной, а кое-кто и вовсе, заорав от ужаса, сломя голову бросился к выходу.
      Дэк не успел убежать. Человеческая реакция была бессильна против столь неожиданного нападения, с коим нападают из зарослей леопарды на ничего не подозревающих газелей. Физалис вцепилась когтями в его костлявую грудь и опрокинула Дэка на спину. Он больно ударился головой об соседнюю, уже пустующую лавку, но не лишился чувств. Он отчаянно пытался оттолкнуть Физалис руками, издавая нечленораздельные звуки неистового ужаса. Дэк ощущал смертоносное прикосновение когтей, которые уже в следующее мгновение легко проткнули его плоть, и засаленная, истасканная временем рубашка обзавелась еще одной разновидностью неотмывающихся пятен, стремительно увеличивающихся в размерах. Холод наполнил его тело, сердце гулко затрепетало в груди, отчаянно пробивая себе путь наружу.
      Подходящая ситуация, чтобы увидеть в человеке труса или глупца.
      – Нет! – сквозь слезы орал Дэк, беззащитно колотя Физалис по шее и груди, что не могло причинить какой-либо вред. – Не надо! Прошу!
      Его мольбы не достигали ушей Физалис. Сейчас это было одичавшее, свирепое чудовище, пришедшее только за одним – за жизнью. Физалис растворилась в воздухе, отдав свое прекрасное тело на растерзание дьяволу. Чудовище сомкнуло челюсти на руке Дэка и, не прекращая яростно шипеть, предприняло попытку дернуть ее на себя...
      Но не успело. Теперь уже Физалис ощутила сильнейший удар в бок, едва не переломивший ей ребра. Она взвыла от боли и, извернувшись, накинулась на обидчика, который оказался куда более крепким и крупным, нежели Дэк. И у него был длинный хвост с кожистым двусторонним гребнем, болезненно хлестнувший Физалис по правому бедру. И небольшие конусообразные шипы на широких скулах и верхнем основании шеи. И черно-красные перьевые крылья, одно из которых было почти полностью перемотано длинным лоскутом белоснежной ткани. И небесно-голубые глаза, в которых не было ни капли злости.
      Это был Лавер. Подоспел вовремя. Ему удалось мощным толчком задних лап скинуть со своей груди Физалис и повалить на спину. Он всем весом своего продолговатого тела навалился на нее, лишив возможности пошевельнуться и что-либо предпринять в отместку.
      Но она уже не сопротивлялась. Лишь сбитое дыхание напоминало о том, что она вернулась. И изумрудные, полные слез глаза.
      – Лавер... – надтреснутым голосом прошептала она.
      Лавер прижался носом к ее шее, обдавая горячим воздухом из ноздрей. Его трясло от напряжения и волнения, пожалуй, еще сильнее, чем ее. Он боялся, что мог не рассчитать свои силы и покалечить Физалис, тем самым вызвав в ней еще одну волну гнева.
      – Тише, – прошептал он. В трактире стояла мертвая тишина, и его шепот показался чуть ли не криком. – Я рядом. Я с тобой.
      Физалис беззвучно заплакала. Она едва осознавала, что сделала. Но не думать об этом не могла. Ее опрометчивый и безрассудный поступок был достоин всеобщего презрения и сейчас мог подтолкнуть тех, кто видел в ней монстра, на куда более активные ответные действия. Подобные ситуации с обилием очевидцев были способны с легкостью подорвать доверие человека и заставить его сторониться не только зачинщицу, но и остальных драконов. Многие в городе знали, кто такой Дэк. Люди потребуют справедливости в отношении потерпевшего, которого при обычных обстоятельствах предпочитали игнорировать, презрительно косясь в его сторону.
      – Я напала на человека! – глаза Физалис обильно слезились, а мордочка исказилась до состояния панического страха.
      Тишина улетучилась. Негодование зрителей нарастало. Пугливое перешептывание стремительно преобразовывалось в осуждающую брань и оскорбления. Люди перешли к заключительному этапу своих поверхностных наблюдений – суровой и безрассудной критике. Один мужчина с животом, как бочка из под дроби, отделился от круга, который образовался вокруг зачинщиков балагана, и запротестовал:
      – Я не собираюсь наблюдать это непотребство! – воскликнул он, издавая еще булькающие от вылаканных напитков звуки. – Вышвырнуть их отсюда!
      Несколько дюжин солидарных голосов одобрительно гаркнули. Посыпались, как фасоль из продырявленного мешка, и другие обвинения, которым, наконец, представилась замечательная возможность быть оглашенными, несущим в себе сугубо личные разногласия с представителями чешуйчатой расы. Разнокалиберные глотки яростно выпаливали почти готовые лозунги для плакатов.
      – Гнать их в шею!
      – Еще не раз нападут!
      – Достаточно мы щемились по углам!
      – Мы не намерены терпеть нарушение нашей неприкосновенности!
      – Убить их мало!
      Лавер метнул стремительный взгляд на разъяренную толпу, подкрепляющую свои дерзкие слова грозным вскидыванием кулаков и укоряющих указательных пальцев.
      – Надо уходить, – сказал Лавер, чтобы его слышала только Физалис. – Сейчас же.
      Физалис, шмыгая носом и пытаясь успокоиться, опустошенно пробормотала:
      – А как же Дэк?
      – Вайзерон уже вывел его на улицу.
      Лавер помог Физалис подняться, нарочно коснувшись здоровым крылом ее бока, чтобы по ее реакции удостовериться, что она не получила травму. Толпа едва успела расступиться перед ними, когда они помчались к выходу.

***

      Неделя ожидания была настоящим мучением. Так как Никель освободил себя от очередной попытки создать двигатель внутреннего сгорания из тех примитивных запчастей, что можно было достать на острове или отлить из низкокачественного металла самому, он тяжело проводил дни за бездельем и незначительными отцовскими поручениями, коих было недостаточно, чтобы активизировать железнокрылого и предоставить ему возможность доказать, что от него по-прежнему есть польза. Он не единожды обращался к отцу за дополнительной работой, надеясь, что тот будет только рад загрузить своего любимого отпрыска и не дать ему времени бунтарски мыслить. Их разговоры и впредь не отличались продолжительностью, ибо властелин Стаган пытался всячески подстрекнуть сына к конфликту, чтобы не столько обидеть или унизить Никеля, а вызвать в нем понимание и сочувствие, что далеко не просто править на вулканическом острове и исполнять роль отца почти для двадцати тысяч жителей, девяносто девять процентов из которых полностью повторяют облик своего предводителя, отличаясь лишь количеством увечий, формой мордахи и цветом глаз, спектр которых был таким же, как и у человеческой расы. На остальной процент приходились закаленные, так сказать, суровым климатом люди и другие немногочисленные носители разноцветной чешуи, шерсти и перьевых крыльев.
      Межвидовые романы не приветствовались в Механических Землях. Считалось огромным позором соединить свою судьбу с представительницей или с представителем другого вида, смешивая чистую кровь пепельных драконов острова, в силу которой почтенные старики Механических Земель веровали яростнее и слепее, нежели в сомнительную силу Матери. Также ходило поверье, что дети, рожденные от такой экзотической парочки, теряли всякую способность к кузнечному ремеслу и тонкой работе с металлом. А какой дракон в Механических Землях не умеет превращать бедную железную руду в истинные шедевры блестящего стального цвета?
      Вера старожилов острова в чистоту крови, как и всякая другая, была сильна только потому, что глубоко пустила корни в традиции быта и жизни. Ей был присвоен статус "нормальности", за ней было особое право презирать любое инакомыслие.
      По правде говоря, с верующими в Матерь в Механических Землях приходилось довольно туго. Их едва ли могло набраться больше одной четвертой. Властелин Стаган был хорошо осведомлен в столь положительной для него статистике. Этот факт способствовал тому, чтобы беспрепятственно заручиться поддержкой неверующих, то есть заручиться поддержкой большинства. А что может быть более разрушительней и несправедливей честного голосования, в котором меньшая сторона обречена на поражение и вскоре вынуждена смириться? Действующий вулкан? Или иные силы, способные стереть остров в порошок? Природные катаклизмы куда безопаснее одной единственной, единогласной мысли.
      Никель пытался что-то разведать о подготовке отца к войне. Но все его незначительные потуги обвинить отца во многих грехах заканчивались безрезультатно, ибо Никель даже при всем своем желании не смог бы образумить ту большую часть неверующих, предпочитающих отдавать себе отчет в связях с особями противоположного пола. И только. Он не смог бы доказать, что своими вероломными и бездушными действиями они способны разгневать некую, никому неизвестную и неведомую Матерь, которая заправляет на этой планете как живым, так и неживым. И Никелю приходилось поспешно разворачиваться и уходить ни с чем под гром глумливых аплодисментов и покатистый смех.
      "Она думает, что я могу повлиять на отца, – размышлял в таких ситуациях Никель, неумело скрывая злобу. – А тем временем он заливается громче всех!"
      Возвращаясь в свое убежище, он всегда подбадривал себя мыслью, что его здесь с нетерпением ждут. Никель знал, что ее не следует надолго оставлять одну, но умудрялся каждый раз нарушать это обещание, данное не только себе, ссылаясь на отговорку, связанную с предположением драконицы, что властелин Стаган когда-нибудь прислушается к позиции своего сына. Он всегда находил ее где-нибудь за корпусом примитивного станка, под листом изогнутого и покрывшегося коррозией железа или за внушительным горном и мехами, дрожащую, как от холода, свернувшуюся калачиком и лихорадочно пытающуюся погрузить себя в сон, которому было подвластно сокращать мучительное ожидание. Каждый раз, когда он замечал ее в такой позе, беззащитную, одинокую, сердце Никеля заходилось от необъяснимой боли, словно его протыкали раскаленным докрасна стальным прутом. Когда ему удавалось ее успокоить и убедить, что с ним она в полной безопасности, наступал черед драконицы отплатить добром, если язык вообще способен назвать плотские игры платой.
      Но сегодня Никель не принял ее благодарность. Он возненавидел себя за то, что пользуется ею, как игрушкой, беспрекословно исполняющей его любые прихоти.
      – Я не могу так, – сказал Никель, отвернувшись от драконицы, застывшей далеко не в двусмысленной позе и маняще извивая слегка сплющенный снизу хвост.
      – Почему? – послышался ее голос, звучавший по-прежнему нежно и страстно, нежели удивленно.
      Разве Никель способен вот так просто раскрыться перед той, которая ему дорога, которую он любит и уж теперь точно ради которой бежит с вулканического острова?
      – Я... просто не хочу.
      Никель уловил едва слышимый шум масла в примитивном, прямоугольном гидроцилиндре – единственном, что выдавало легкое, воздушное передвижение драконицы. Она села напротив него и озадаченно вздохнула. Чем же она еще могла ему помочь, если не внимательно выслушать? Вот только он не хотел говорить. Не хотел раскрываться в столь деликатном вопросе, если деликатность и Никель вообще могут сосуществовать.
      – Ты когда-нибудь будешь мне доверять?
      Никель заглянул в ее глаза. Теплое, ласковое, солнечно-оранжевое лучение ее очаровательных зенок согревало душу любого, кто хотя бы на долю секунды задержал на ней взгляд. И в них не было ни страха, ни обреченности, ни печали. Всего этого не было, пока Никель находился рядом.
      – Я тебе доверяю, – сказал Никель. – А ты мне – нет.
      Драконица удивленно оттянула голову назад; один из ушных гребней вопросительно вздрогнул. Все стремилось к той драматической ноте, где одна из сторон была обязана рассказать что-то сокровенное, чтобы закрыть вопрос недоверия или отсрочить его до более благоприятного момента. Она быстро, словно вынырнув на поверхность после продолжительного погружения, задышала и опустила голову. Ее мордочка приобрела грустные, смутные черты.
      Существо с тайным прошлым. Драконица без имени.
      – Но... ты все знаешь, – сказала она. Из глубин земли донеслось протяжное, но вполне приемлемое для стандартных рокотание. Драконица не стала прерывать пение непредсказуемого соседа, выждав почти с полминуты. Она подняла глаза на Никеля и заговорила, тихо и медленно, чтобы передать свои чувства. – Ты знаешь ровно столько, сколько и я. Моя новая жизнь началась после того, как я очнулась и увидела тебя. – Она сглотнула, чувствуя, что горло стало сухим и неприятно стягивалось. – Ты приказал мне, чтобы я не двигалась. Никаких вопросов о том, что случилось. Никаких имен. Ты просто принес меня в свое убежище, не проронив ни слова. Я ощущала грудью твое тяжелое дыхание, зная, что тебе нелегко нести меня по каменистой почве, среди расплавленных валунов... – Она сочувственно вздохнула. – Прежде чем снова уснуть, ты сказал, чтобы я ни в коем случае не смотрела на свои лапы...
      – Какой олух, – прокомментировал Никель. – Не дошло до него, что сожженная до коленного сустава лапа могла слегка побаливать.
      На мордочке драконицы промелькнула легкая, едва заметная улыбка. Она принялась что-то вычерчивать когтем на земле, прислушиваясь к посторонним звукам. Вулкан оказался куда сдержаннее и не стал нарушать умиротворенную текучесть их разговора.
      – Но я посмотрела. Это была заботливо наложенная повязка. Белый, чистый лоскут ткани. – Она заглянула в глаза Никеля, чтобы достучаться до его сокрытого мира, потаенных чувств, пробиться через железные двери к его душе. – И тогда я подумала, что если бы проснулась во второй раз там, возле лавовой реки, я отказалась бы от жизни.
      Никель пытался размышлять, но в данном случае это было бессмысленно. Сердце сильнее. Пульс учащался. Жар наполнял все его существо, вытесняя наружу самое сокровенное. Горькую и ужасную правду. И пусть что будет. Теперь он готов все ей рассказать. Каждая секунда промедления жутко давила на виски, словно его голову прижали к каменистой земле увесистой наковальней. Разум лишился власти на неопределенное время. Говорить собиралось только его сердце.
      Никель мучительно вздохнул, а затем начал:
      – Ведь я не рассказывал, как там оказался... – Он тут же осекся, испытывая вполне естественную трудность при произношении, что резко сказалось на его голосе, который стал несколько похож на старческий.
      Его подруга пришла ему на помощь.
      – Пожалуйста, продолжай.
      Никель ненавидел себя. И не за нерешительность, а за равнодушие, которому он в первую встречу с ней дал право существовать.
      – Это был обычный день. Я в очередной раз поругался с отцом и возвращался домой. Злой как черт! – Никель, будто в подтверждение своим словам, нахмурился и заскрипел зубами. – Но до дома я не дошел. Он был мне противен и своим видом напоминал об отце. И я свернул к лавовой реке. Я думал, что смогу побыть один и остыть. Но я ошибался... – Последовал тяжелый, продолжительный вздох. – И вот тогда появилась ты.
      Драконица удивленно вскинула надбровья и приоткрыла рот. Ее щеки слегка впали, грудь бешено вздувалась от волнения. Как такое возможно? Он ее видел? До этого ужасного инцидента с сожженной лапой? Уж не может ли это говорить о том, что он...
      Все видел.
      Но это всего лишь предположения, подкрепленные необоснованным желанием кого-нибудь и в чем-нибудь подозревать. Такова суть времени, обделенного доверием. И пониманием.
      Никель умоляюще вздохнул, повернув голову совсем немного набок, став похожим оскорбленного перед многотысячной толпой, причем, действительно заслужившего это.
      – Прости меня, – сказал он. – Я видел то, что не помнишь ты. Наверно, один из этих грязных ублюдков сильно ударил тебя по голове...
      – Я не понимаю, о чем ты говоришь! – Ее угольно-черные круглые зрачки стали невероятно огромными, вытесняя оранжево-сочный оттенок радужек глаз.
      – Ты шла в компании пепельных драконов. Таких же, как и я. Их было трое. Вы беззаботно обменивались словами и смехом. Друзья, подумал я. Когда вы прошли мимо, ты посмотрела на меня. Обычный кроткий взгляд. Я отвернулся, испытывая навязанное болтовней о чистоте крови отвращение. Вскоре вы исчезли за бугром. Наверно, спустились к лавовой реке, потому что я перестал слышать твой голос... – Никель опустил голову, а затем ни с того ни с сего злобно приложил лапой по земле. Было видно, как ему тяжело дается этот рассказ. Драконица не стала вмешиваться, зная, что он должен самостоятельно совладать с собой и довершить историю. – Но это еще не все, – продолжил Никель после непродолжительной паузы, смотря на свои мускулистые пятипалые лапы. – Я вновь услышал твой голос. Он звучал тревожнее, но по-прежнему сменялся смехом. Но затем смешки исчезли. И я услышал крик. Ты звала на помощь и умоляла не прикасаться к тебе. Очень громко. Сквозь рыдания...
      По мере того, как Никель рассказывал, драконица все сильнее ощущала дрожь. Ее буквально трясло. Волнение нарастало с каждой долей секунды, приближая драконицу к апогею недалекого и жуткого прошлого. А впечатлительность, переплетающаяся с природной наивностью, рождали особое, неповторимое чувство покорности злому року.
      Никель отвернулся, чтобы не видеть результат его равнодушия – половину ее задней лапы. К тому же, когда не смотришь на того, кому хочешь рассказать жестокую правду, гораздо легче довершить.
      – Я продолжал сидеть, занятый своими важными проблемами! – яростно, с ненавистью возобновил Никель. Его голос переходил на дикое, отчаянное рычание. – Я даже с места не дернулся, черт меня побрал! У меня ссора с отцом! Это ведь куда важнее твоей жизни! – Драконица услышала, как Никель шмыгал носом, но по-прежнему не давал басистому голосу повода ослабнуть. – Я слышал твои мольбы! Все до единого слова! Слышал смех этих довольных уродов, что домогались до тебя! И ничего не делал!
      Никель плакал уже в голос, сильно и сокрушенно. Его крепкое, приземистое тело содрогалось от всхлипываний так же сильно, как маленький, хрупкий, беззащитный дракончик, который обнаружил свою маму растерзанной в луже запекшейся крови. Сложно представить, был ли Никель за всю свою жизнь хоть еще один единственный раз в подобном состоянии? Можно ли вообще представить целеустремленного, твердого и уверенного в себе Никеля плачущим?
      Он медленно опустился на живот и положил на переносицу лапу. Он боялся даже краешком глаза увидеть драконицу, а уж тем более наткнуться на укоряющий взгляд прекрасных глаз, которые практически не способны выказывать грусть и разочарование. Он подвел ее, купаясь в своем равнодушии и приписывая своей ссоре с отцом важность, сравнимую с гибелью мира.
      Но драконица оказалась отзывчивей. Она опустилась рядом с Никелем и укрыла его крылом, отмечая про себя, что история обожгла ее лапу, а не сердце.
      Никель не торопил себя успокаивать. Но ему стало легче, как только он ощутил ее успокаивающие прикосновения. Он добрую минуту продолжал беззвучно плакать и сотрясаться, не стыдясь проявления чувств, о которых ранее не подозревал да и вовсе отказывался верить в их существование.
      Она нежно потерлась носом о его щеку, а затем дважды скользнула по ней влажным кончиком раздвоенного языка. К невероятному удивлению Никеля, она обдала резким, горячим воздухом, взявшимся скорее из сердца, чем из легких, и тихонько запела:

Милой Матери будет угодно
Пути рассчитать всем на свете,
Что выглядит, в общем-то, строго,
Что каждый за путь свой в ответе.

И пускай я утрачу дорогу,
И пускай под грозу попаду,
Но в сердце своем я тревогу
Твоей силой скорей низведу.

И ветра нам помогут в глуши!
И свет сквозь туман проберется...
Мы поймем, что частичка души
Вдвойне нам с тобою вернется.

И пускай я утрачу дорогу,
И пускай под грозу попаду,
Но в сердце своем я тревогу
Твоей силой скорей низведу.

      Никель не хотел прерывать ее нежное, матерински-успокаивающее пение, но мысль, что она затаит скрытую обиду и ненависть, не покидала его с того самого момента, как он решился все рассказать. Он также не придал значение тому, откуда ей известна эта песня. Никель осмелился обратить к ней блестящие, все еще влажные глаза. Нерешительность управляла Никелем, диктуя ему свои безумные правила.
      – Ты простишь меня?
      Она скупо улыбнулась, ее длинное крыло крепче обвило тело Никеля, выделяя дополнительное тепло для того, чтобы он понял ее без лишних слов. Но разве стала бы она петь, если видела бы в нем заклятого врага, которому тут же поклялась отомстить? Однако, кое-какие детали были неясны, и она решила заполнить эти информационные пробелы.
      И куда только делся ее страх?
      – А как же я тогда лишилась лапы? – задалась вопросом она, обращаясь скорее к себе, чем к нему.
      Никель не задержался с ответом. Сегодня он был готов сбросить с души все камни. Все до одного.
      – Как только твои крики о помощи прекратились, я изобразил нормального и бросился к лавовой реке. – Он прочистил горло, ощущая его неестественную сиплость. – Я увидел, что эти грязные ублюдки измываются над твоим бесчувственным телом. Я тогда буквально взорвался. Бросился с когтями на одного из твоих друзей и разодрал ему шею. Нет, мне хватило ума лишь поцарапать ее, иначе бы он захлебнулся в собственной крови. Ему хватило нескольких царапин и дюжины содранных чешуек, чтобы он испугался и бросился бежать. Но пока я с ним возился, думая, что смогу отпугнуть тех двоих, они решили замести следы и избавится от твоего безжизненного тела. Они хотели сбросить тебя в лавовую реку. А она булькала и жутко шипела... – Пауза. – В общем, я подоспел в последний момент, когда твоя задняя лапа соскользнула в лаву. Шипение плоти был жутким. Но запах ужасней. Тебе повезло, что крылья были плотно прижаты... Не знаю – судорога или что-то в этом роде... Ты была без памяти и... – Никель отвел взгляд в сторону, увидев, что его рассказ начинает действовать не лучшим образом и пробуждает в ней страх, но уже в следующий миг вернулся. Забыл сказать самое главное. – И еще... я знаю твое имя. Услышал, когда вы проходили мимо.
      Драконица испытывала сильнейший шок. Вторая часть об увечье подействовала на нее пуще вулкана, если бы тот начал тотальное извержение, подкрепляя свою власть над островом исполинским столбом пепла и громкими взрывами. С распахнутыми до невероятного состояния слегка впалыми глазами и проступившими ямочками на щеках она глядела на Никеля, словно ожидая вынос приговора за убийство, которого не совершала. Ее сердце сегодня явно перевыполнило норму, несмотря на тот факт, что оно в обычные дни, завися от капризов дремлющего вулкана, перевыполняло норму обычного жителя континента.
      – И как же меня зовут?
      Никель попытался выдавить из себя улыбку, но попытка оказалась похожа больше на усмешку.
      – Фрумели.

***

      Никель захлопнул громоздкую дверь своего жилища и задвинул засов. Звук трения металла о металл, привычный и естественный, распространился по всему помещению. Он неторопливо спустился по небольшой железной лестнице на ровную площадку, рабочее место, которое было завалено различными ржавыми деталями, пришедшими в негодность сразу же после выплавки, и заставленное рядом различного размера наковален, прочных столов, справленных из кривых металлических прутьев и неровных листов желтовато-черного железа. Плавильня располагалась сразу за внушительной баллистой, которая грозно таращилась на крышу под скромным, но вполне смертоносным углом. Вдоль стены друг друга толкали пузатые окольцованные бочки со смолой, маслом и парочкой других экспериментальных нефтепродуктов. Над ними теснились различного рода инструменты: молотки, щипцы и даже ножницы по металлу и прочие атрибуты модернизированного кузнечного дела, так как здесь можно было наблюдать плоскогубцы и даже экспериментальные фигурные отвертки. Один из уголков был целиком и полностью отведен для отдыха, если два железных шкафчика, круглое железное ложе, прикрытое слоем продырявленных ковриков, и слепленный на скорую "руку" из производственных отходов стол можно было так назвать. В качестве освещения выступала целая серия масляных ламп, что делало помещение довольно-таки светлым. И уютным.
      Никелю всего этого будет недоставать.
      Фрумели стояла у него за спиной и наблюдала, как Никель пытается перерезать корни, которые пустил в этом просторном железном доме, где запах масла и пепла кажутся приятнее и ближе сердцу, чем морской бриз и цветущие после обильного дождя луга. Она не хотела его тревожить. Он прощался со своим домом, и в посторонней помощи сейчас не нуждался. Фрумели решила, что терпеливо дождется встречи с его взглядом. Впереди долгий путь через бесконечные соленые территории, отмеряющиеся не одной сотней миль.
      – Ну, – протянул Никель, повернувшись к своей возлюбленной, – я готов. – Он знал, что она стоит у него за спиной. Протез всегда выдавал ее передвижения.
      Фрумели ободряюще улыбнулась, заметив глубокую печаль в серых и ничем неприметных глазах. Она знала, что он начнет скучать по столь приевшейся взгляду родной обстановке сразу, как только взойдет на корабль. Но если непокорный и преданный своим убеждениям Никель настолько тяжко переживает переезд, то что тогда можно сказать о тех, чей возраст перевалил за восемьсот сезонов? Придется ли им по душе предложение о переселении, пусть даже и в целях безопасности?
      Боязнь перемен разрушительней любых возникших при адаптации проблем.
      – Никогда бы и не подумал, что сбежишь с драконицей с континента? – спросила Фрумели, когда Никель закрыл за собой пронзительно скрипучую железную дверь.
      – Я вообще не думал, что когда-нибудь сбегу, Фрумели, – он искренне улыбнулся. – Как же приятно тебя звать по имени.
      Она игриво толкнула его бедром и быстро помчалась вниз, по склону из безжизненных вулканических пород, совсем на сегодня позабыв, что такое страх.