Валторна

          Я приехал со своим товарищем по работе Николаем Ковтуном в Ленинград. Мне нравится этот город, а когда-то я его любил, потому что многое в моей жизни было с ним связано. Первая командировка – в Ленинград на мельничный комбинат имени Ленина. Там наша монтажная организация участвовала в реконструкции предприятия. Я не помню, в каком году это было – в 64-м или в 65-м, но точно знаю и был случайным очевидцем одного чрезвычайного  и  фантастического события.
          Самолет ТУ-134 пролетал над городом, и у него один за другим отказали двигатели. Летчик по фамилии Мостовой вывел самолет из городской зоны, направил его на Неву против ее течения и был нацелен посадить самолет на воду между двумя мостами таким образом, чтобы при необходимости пролететь под одним из них, как легендарный Валерий Чкалов. Под мостом пролетать ему не пришлось, а удалось посадить авиа¬лайнер, как и положено, на три точки перед самим мостом, плюхнувшись в воду. Он закачался на Неве, как поплавок, и течением его понесло в обратную сторону. В этом месте курсировал катер, на котором перевозили людей с одного берега на другой. Капитан катера причалил к кабине самолета, бросил канат, летчики его каким-то образом привязали, и самолет был отбуксирован к берегу, к плотам, на которые благополучно сошли все пассажиры и экипаж, целые и невредимые. Через какое-то время самолет затонул, оставив над водой торчащий хвост. Когда авиалайнер заходил на невероятную немыслимую посадку-приводнение, он пролетел так низко над комбинатом, что едва не зацепил крышу элеватора.
          Все, кто со мной работал, через десять минут были на берегу Невы и видели происходящее с приводнившимся самолетом своими глазами.    
          Ни в газетах, ни по радио об этом не сообщали, более того, командира экипажа обвинили в случившемся, сняли с работы и дело пошло в следственные органы. Ему грозила тюрьма.
          Справедливости ради должен сказать, что с этим делом разобрались объективно и всех оправдали, а Мостового представили к правительственной награде, так как до кого-то доходило, что на самом деле экипаж совершил подвиг, спасая и жилой район города от взрыва, и пассажиров от неминуемой гибели.
          Ленинград мне дорог тем, что в том же году, живя в гостинице «Нева» на улице Чайковского, я познакомился со своей будущей женой, с которой прожил долгие счастливые годы до самой ее кончины.
          Ну и, наконец, сам красавец город с его историей, традициями, размеренной жизнью, парками, театрами – чем я восхищался, пользовался и наслаждался почти три года.
          И вот по прошествии лет двадцати пяти я снова оказался в Ленинграде, во все времена называвшемся Питером или Санкт-Петербургом. Старые товарищи-коллеги встретили нас так, как и положено встречать в России: хлеб-соль, водка-вино, пиво-воды и радость встреч. 
          Оставался предпоследний вечер нашего пребывания в северной столице, и мы решили вдвоем погулять по городу. Мы жили в маленькой служебной гостинице в районе улицы Салтыкова-Щедрина. Я попросил, чтобы нас отвезли на противоположную сторону города и там оставили. А мы уже сами, не спеша, пройдем через город по Невскому проспекту и вернемся на ночлег. Все так и было сделано.
          Стояла поздняя, типично ленинградская осень. Беспрерывно моросил дождь. Был поздний вечер, темно. И мы побрели через город пешком к себе в гостиницу, высвобождая свой организм от паров алкоголя.
          Около одиннадцати вечера, темнота, изморось, тишина и вдруг… послышался вдалеке звук. Сразу стало понятно, что это не просто звук, это – мелодия. Я прислушался. Без сомнения, звучала валторна. Невероятно! В ночном, плохо освещенном Ленинграде, в щемящей сердце тишине звучал бархатный, приглушенный звук валторны, не похожий на звук никакого другого духового инструмента. Мы пошли на это звучание и вскоре приблизились к Дворцовой площади.
          Надо сказать, что это было время первой стадии бандитской экономической перестройки в стране, когда все только разрушалось и ничего не создавалось, потому-то Ленинград не был освещен. Мы вступили на темную, я бы сказал, черную огромную Дворцовую площадь. По ее окружности стояли почти невидимые на фоне темного неба столбы.
          И только один–единственный столб имел фонарь с лампочкой и металлическим колпаком-раструбом, который направлял сверху вниз тусклый свет от слабого накала этой лампочки. В конусе света мелькали и светились мелкие дождинки, а у столба стоял человек и играл на валторне. Вокруг – ни души, только одна холодная мрачная осень.
          Мы остановились недалеко от музыканта, но в темноте, поэтому он нас не видел, а мы имели хороший обзор. У его ног стоял футляр от инструмента, на футляре – перевернутая шляпа, в ней какие-то монетки, рубли… значит, до нас здесь еще до наступления темноты кто-то проходил.
          Он играл! Это надо было слышать и видеть. Влажное лицо, влажные волосы от беспрерывного дождя, совершенно черная, огромная, пустая площадь, выхваченный из темноты и освещенный единственным горящим фонарем столб с прислонившимся к нему человеком и… волшебные звуки валторны.
          Мы подошли к нему, встали рядом. Музыкант едва нам поклонился, не прерывая игры, довел до конца изумительную мелодию и только после этого тихо произнес: «Здравствуйте, господа».
          Я никогда не слышал такого обращения. Сегодня слово «господа» употребляют дремучие гориллоподобные новые русские, бандюги, обращаясь к себе подобным. Так и хочется защитить это слово от ртов, произносящих его. Но в устах этого музыканта «Здравствуйте, господа» прозвучало как продолжение музыкального завершающего аккорда. Мы стали с ним говорить, и он рассказал нам сказочную, но правдивую историю.
          Музыкант прочитал повесть русского классика о валторнисте полкового оркестра. Герой повести играл около этого и никакого другого столба на Дворцовой площади. Здесь, именно в этом месте, было особенное звучание. Дворцовая площадь как усилитель действовала на звук, отражая его и направляя ввысь.
          Впечатлительный, виртуозный валторнист повторил все действия героя той повести. Он так же, около каждого столба, музицировал до тех пор, пока не нашел заветное место с единственно подходящей акустикой, тот столб, около которого мы сейчас разговаривали с немолодым романтическим ленинградцем.
          Он играл удивительно красиво, много, увлеченно, а мы долго еще стояли, зачарованные его волшебной музыкой.