Главы 9-10

    Эпистема… Прибывшие VIP’овские посетители, многозначительно переглянулись и, наклонившись к ушам страдальца, каждый со своей  стороны, завели тихий шепоток. Они быстро его закончили и, сказав пару дежурных фраз для притихшей публики, явно старавшейся уловить хоть зачатки слов в разговоре, отбыли.

    Оставшись один, депутат приподнял голову, оглядел палату и с бодрым спокойствием, как будто и не страдал несколько минут назад от нестерпимых болей, сказал:

    – Принимайте в компанию, господа! Извините за дискомфорт, который доставил вам своими причитаниями. Видит бог, кому хочется  сюда попасть!..

    – Как вы верно это заметили! – желчно отозвался Юра. – Значит, боженьке было угодно, чтобы мы, а заодно и вы, угодили сюда. 
Депутат заметил иронию и со спокойным добродушием сказал:

    – Ну зачем вы так! Я к богу претензий не имею. Я так полагаю – с ним лучше дружить, но свои дела на него не перекладывать! Сами разберемся.
 
    – Оно и видно, каков результат таких разборок! – Юра со злой усмешкой добавил: – Понятное дело, в ваших кругах и разборки крутые.   
– Хм! Отчего вы сделали такой вывод, что я принадлежу к каким-то кругам?

    – Ну не каждый раз можно увидеть такое дефиле! Разве только по большим праздникам, где-нибудь на президентском выезде! Я к тому, что не к каждому являются люди, которых видишь по телевизору и с такой охраной.
 
    Колян со Стасом с увлечением следили за Юриными эскападами, с нетерпением ожидая следующих. Юрий Михайлович не обманул их ожиданий.

    – Конечно, если людей держать за недоумков, то можно и спектакль устраивать, которому недавно мы все были свидетелями! Подумаешь, кто-то там болеет! Главное, чтобы мне было удобно все сделать так, как хочется!
 
    – Так вы полагаете, что я устраиваю здесь спектакль?

    – Да нет, ничего я не полагаю. Просто так сюда никого не привозят… – Юра помолчал и закончил: – Я сужу по поведению людей, которые здесь лежали и лежат, и сравниваю. А, впрочем, приношу свои извинения, если сказал что не так!

    Депутат сделал вид, что брюзжанье Юры для него было сущим пустяком. Он представился по всей форме и выслушал ответные рекомендации. Но все же Юрина черная кошка, шмыгнувшая между ним и старожилами, оставила свой антагонистический след. Депутатский официоз дал всем понять, что былой свойской атмосферы в этой палате уже не будет. Особенно кривился Колян, слыша – «Николай, будьте так любезны…»…

    У всех появилось неприятное ощущение, будто между ними понатыкали шипов. Разговоры, до того бывшие откровенно–непринужденными, превратились в короткие деловые реплики. Впрочем, скоро свойственная всем болящим сочувственность сгладила неловкость отношений между ними и депутатом. Найдя общие для всех мужиков точки общения, к обеду все живо обсуждали спорт и политику, женский вопрос и профессиональные качества лечебного медперсонала.

    Депутат, как и следовало ожидать, играл в поддавки со своими, менее искусными в диспутах, собеседниками. Он охотно соглашался с любыми мнениями, даже полностью противоречащим только что высказанным, делал комплименты и лучился добродушной улыбкой. Искушенный в словесных баталиях, он не переигрывал в своих сентенциях и резюме, с легкостью влезая в шкуру «своего парня».

    Юрий Михайлович все это видел, но, так как его соседи были увлечены и довольны сложившимся консенсусом, решил превратить это для себя в маленькое развлечение. Ему претило позерство этого госчиновника, мнившего из себя истину в первой инстанции, а потому лишний раз надавать по сусалам прорвавшемуся во власть зауряд-кадету он считал своей личной прерогативой.
 
    Оживленную беседу прервала появившаяся в двери гламурного вида дама и с ней двое мужчин. Сыпанув несколько фраз по поводу столь пикантной ситуации, все расцеловались и, рассевшись по стульям и кровати, засыпали депутата вопросами, «как и почему?». Дама, без конца восклицая «Боже мой, Владик, ты обо мне подумал?!», наводила слышавших эти речевки на мысль, что у депутата Владика не так уж и сладка жизнь, как мнится всем издали. Юра сардонически усмехался, словно говоря этой усмешкой: «Вот они, бабы…!».

    Тем временем дама, наращивая психологическое давление на своего Владика, продолжала надрывно восклицать, нимало не смущаясь ничьим присутствием:
 
     – Владик, может, перевести тебя в отдельный кабинет?.. Тут стонут, храпят и запахи ужасные! Ты ведь измотаешься, в твоем-то состоянии!..

    Депутат морщился, но все же делал слабые попытки урезонить свою пассию, ибо никому из мужиков не был понятен ее статус.
 
     – Нет, не надо… здесь прекрасные условия, да и люди здесь хорошие… приятная компания, а там чего валяться одному, никто за день и не зайдет…

    Но тут, к великому облегчению для всех молодое свеженькое чудо в прозрачном халатике медсестринского звания по имени Лидуся укатило депутата в рентгеновский кабинет на предмет просвечивания поврежденных органов.
 
    После его отбытия со всей своей свитой  мужики с минуту молчали, собираясь с мыслями. Их мозговые усилия прервало появление весьма колоритной личности. Небольшого роста, в меховой поддевке, несмотря на распаренный июньским солнцем воздух, она и видом и  лицом была похожа на доброе, пожившее существо из рода сказочных старичков. Впечатление этого усиливали сопровождавшие его два добрых молодца, будто только что из ларца – одинаковых с лица. Сказав им что-то, видимо на своем сказочном языке, ибо разобрать слова старичка было невозможно, молодцы вмиг исчезли за дверью.
 
    Сам же он, оставшись у двери, медленно осмотрел палату из–под густых нависших бровей. И только старик поворотил лицо в сторону Стаса, как тот почувствовал, что его будто прострелил до самого сердца тяжелый высверк взгляда.
 
    – Ребятки, здесь ли лежит Владислав Игоревич? Не ошибся ли я, случаем, палатой? Память стала никудышная…

    Его хором заверили, что есть тут такой, и что сейчас он в рентгенкабинете, и предложили стульчик – переждать несколько минут. Старичок покачал головой и заметил, что в его годы гораздо полезнее разминать ноги, чем греть задницу. Мужики переглянулись: а старичок-то не из отмеченных ложной скромностью. По всему было видать, очередной посетитель знал себе цену и не очень–то церемонился с окружающим его людом.
 
    – Ну, что, бобры-дворяне, как вам тут, лекари не забижают? – И, не дожидаясь ответа, обронил: – Кандей-то здесь не из важнецких…

    Повернувшись к двери, старичок вознамерился выйти. Тут двери внезапно  распахнулись, и каталка с депутатом Владиком чуть не столкнулась со странным старичком. Депутат, едва узрев личность посетителя, пришел в сильное волнение:

    – Дядя Федосей, дядя Федосей! как, вы сами!? – разволновался депутат. – Вот чести дождался…

     – Лежи, лежи, не телепенься... племяш, – ласково, со скрытой усмешкой проскрипел старичок. – Зашел вот посмотреть – взаправду страдаешь, аль от дела лытаешь?

     – Да я, Федосей Игнатич, хоть сейчас встану, если вам надо…

    – Твоё дело скоренько поправиться, – тишайшим тоном прервал его старичок, – а уж леченьице да питаньице организуем… Дела, знашь, надвигаются большие, все силы понадобятся… Кабинетик тебе завтра с утречка выделят, там и займешься делами, пока лежишь. А в коридоре сидит девонька-сиделочка, все надобности твои выполнит… она этому делу обучена.

    – Нет необходимости, ФедосейИгнатич! Послезавтра меня выпишут. Снимки смотрели, сказали, что ничего серьезного.
 
    – Это хорошо. – Старичок покачал головой и приказал Лидусе: – Выкати-ка, девонька, его в коридор, нам пару слов сказать надо. Дело государственное…

    Мужики, уже вконец заинтригованные происходящим, едва закрылась дверь, только и нашлись что сказать:

    – М-да!..

    – Ха, занятный старичок!

    Колян сплюнул и зло сказал:

    – Старичок! Видал я в свое время таких. Это, мужики, пахан воровского мира, слышали, что он говорил?

    – Чего он говорил такого? – недоуменно спросил Стас.

    – Словечки его, «бобры», «дворяне», «кандей» слышал? Знаешь, что они на фене значат?

    – Откуда же, Колян, мне такое знать!

    – Бобер – это богатенький мужик, спекулянт, как они раньше говорили, дворянин – это бродяга, бомж, а кандей – вообще камера ШИЗО, карцер, это он про палату так сказал. Доходит?

    – Ни хрена себе, посетитель у депутата! – удивленно замотал головой Стас.
 
    – А чего ты удивляешься, – хмыкнул Юра. – Понятно теперь, что он за депутат, на чьи деньги он им стал! Он ихнийзасланец, чтоб всегда было известно, куда и откуда дует ветер. Да и мальчиков я его видел. А этот депутат… Глядит на тебя с предвыборных плакатов этакое чмо, лицом смахивающее на крыловский персонаж, а за ним проглядывает стена из «бабок» и кастетов».  А вот такие мальчики ходят до выборов по домам со стандартным пакетом – выпивка-закуска с вложенной листовкой и намекают «чиста канкретна, без базара», – проголосуете за этого, всегда будет так и даже больше...

    Больше Юре не удалось сказать ни слова. Въехавшего депутата в палате встретило гробовое молчание…

    В этот же вечер, как всегда тихо и незаметно, словно его задуло сквозняком, проявился из балконной двери Валера. Его присутствие обнаружил по сложившейся традиции лежавший у двери Юрий Михайлович. Увидев его маленькую скукоженную фигурку около своей тумбочки, Юра вздрогнул и сказал с недовольством:

    – Ты бы хоть здоровался, когда заходишь! А то сидишь, как покойник на стуле, аж сердце хватануло!

    – Ой, прости…, я не хотел никого будить..., чего беспокоить зря, люди болящие, сон порушишь, уже не заснешь… Я тут, в уголочке,  потихоньку посижу…

    – Так и сядь в стороне, чего тебя ко мне под нос тянет? Медом, что-ли, здесь намазано!..

    – Юрий Михайлович, ну чего ты ругаешься?.. Вон видишь, и Стасик уже проснулся…
 
    Малышев в полусумраке долго вглядывался в съёженную фигурку несчастного бомжа и, узнав, спросил:

    – Как дела, Валера? Долго тебя не было! Сестру нашел?

    – Не судьба мне, видать, родичей встретить!

    – А что так? Я что-то напутал?

    Валера вздохнул, помолчал и ответил:

    – Нет, ты все правильно мне сказал, да опоздал я…на неделю бы пораньше, и свиделись бы, а так…

    Валера опять замолчал, зашмыгал носом, повздыхал и добавил:

    – В больнице она померла, гангреной изошла. Там дали мне бумагу, на каком кладбище ее похоронили… Только на могилке и побывал.
 
    Стас покачал головой и грустно гмыкнул:

    – Напарник мой, Витя, как в воду глядел… Ну, а Любка-то что? Нашел ее?
 
    Стас знал, что стало с его двоюродной сестрой, но не стал говорить. Ему не хотелось сообщать неприятные известия. Пусть этот несчастный доходяга сохраняет хотя бы надежду. Валера отрицательно мотнул головой:

    – Любка куда-то пропала, я везде ее спрашивал, да бестолку!

    – Ну и куда ты теперь?

    – Эх, Стасик, какой ты вопрос задал! Нет у меня теперь этого «куда»…
 
    Он неловко засуетился и, вытащив из сумки бутылку, сказал:

    – Вот, помянуть бы сеструху… я тут принес… если будете.

    – Почему нет? Дело святое, как, мужики?

    Юра вздохнул, Колян молча придвинул к кровати стул, а Стас, выложив из тумбочки пакет с едой и, оглянувшись на спящего депутата, сказал:

    – Наливай, Валера… 

                Глава 9

    Март наступил тихо и незаметно, как всегда серый, грязный, скучный. Оттого, наверное, у рабочего люда, замученного слякотью, бесконечной снежной моросью, проблемами и сплином, возникали периодические психозы. Иначе чем бы таким можно было объяснить происходящее в комнате диспетчеров, то бишь, в пультовой, во второй диспетчерской по улице Абакумова.
 
    Там, собрав около себя весь наличный состав слесарей, рвала и метала старший диспетчер Валентина. Стас, сидя на мягком диване, несмотря на громоподобные голосовые раскаты старшего диспетчера, скорее даже убаюканный ими, придремывал. Усталость брала свое, и Стас, отведя глаза от раскрасневшегося, возбужденного лица Валентины, бездумно уткнулся взглядом в ее гренадерские стати. Он всегда при виде старшего диспетчера размышлял о прихотливой игре естества.
 
    Природа, отхватив оковалок плоти, остановилась в раздумье: что же делать с ним? Так как ресурсы стройматериалов были исчерпаны, то на отличительное свойство, надобное для мужчин, их уже не хватило. Получилась этакая мужеподобная громогласная, способная рожать, двухметроворостая особь, названная родителями Валентиной, видимо, пребывавшими в свое время тоже в недоумении, – почему у мальчика нет пениса? Валентин?.. Валентина? Нет пениса – значит Валентина!..
 
    Заурядный случай, при обсуждении которого он присутствовал, в любое другое время просто прошел бы незамеченным, но сегодня, срывая голосовые связки, Валентина выясняла, почему вчера в обед никто из слесарей не сдал ключи на пульт.
 
    – Чего это она сегодня такая вздрюченная? – недоуменно спросил Витя, – мужичок очередной сбежал?

    Но все прояснилось, когда Валентина, судорожно тыкая в висевший на доске с ключами листок, протрубила о финансовых потерях в виде премии, понесенных всей диспетчерской по вине нерадивых разгильдяев-слесарей. Харицкая, нимало сумняшися, своим приказом сделала козлами отпущения ни сном, ни духом не повинных в хитрованских слесарских приемчиках всех без исключения диспетчеров.
Бабы остервенились чрезвычайно. Вливая квартет своих, тоже не хилых от природы голосов, в мощный звуковой поток своей начальницы, они дали понять сидевшим работягам о наступающих для них тяжелых временах.

    Мужикам было бы все равно, если бы не злополучная необходимость несколько раз на дню брать ключи со стенда. И тут возникала тяжкая по своим последствиям, закавыка от которой не было спасения. Ключи, как подотчетное имущество, относились к ведению диспетчеров, которые в свете произошедших событий могли попортить немало крови своим вечным дерзителям.
 
    И это было бы еще терпимо, но самый главный контакт с обиженными диспетчерами грозил обернуться для бедолаг-слесарей полным фиаско. Раздача заявок, которые принимали диспетчера от населения, превращала их работу в извращенную лотерею. Оскорбленные донельзя, они теперь могли по своей прихоти, а то и просто от дурного настроения, посылать особо не приглянувшегося им слесаря на самые распоследние погибельные заявки во вверенном их заботам участке.
 
    Последствия найденного в подвале тела продолжали расходиться кругами во времени, принося втянутым в их орбиту работникам ДЭЗ’а одни неприятности. Это понимали, к несчастью, не только Стас и Виктор, но и сидевшие вокруг них слесаря, угрюмыми взглядами словно говорившие им: «Черт бы вас побрал с вашей расчлененкой!».
 
    – Не боись, проскочим, – шепнул Стасу Виктор. Стас понял намек и кивнул головой. Витя, как всегда, и тут не остался в накладе. Его жена, Марина, была хорошим подспорьем для Витиных халтур и махинаций. Этот тандем чудненько притерся друг к другу. Диспетчер и слесарь-сантехник в одной команде – это была сила! Стас прекрасно понимал, что те заявки, на которые его брал Витя, были сущей каплей в море…


Разложив на всем пространстве квартиры одежду и обувь мужского ее поголовья, эксперт Василий Дмитриевич уже два часа тщательнейшим образом просматривал их на предмет обнаружения искомых улик. Стариков, стоя у него над душой, все больше терял терпение. Но Василий Дмитриевич невозмутимо копался в разложенных предметах, нимало не обращая внимания на ритуальные пляски капитана милиции Старикова. Наконец, он собрал смоченные раствором ватные квачики, пинцетики, снял со лба квадратный окуляр с толстой линзой, устало прогнул спину и сказал:

    – Кажется, есть, вот тут, на подкладке куртки, В швах следы, похожие на следы крови, но какой и чьей, точно можно сказать в лаборатории.

    – Хорошо, – качнул головой Стариков, – будем изымать… Надо спросить мамашу, стирала ли она чего–нибудь из этого.

    Он прошел на кухню. Куркова сидела с безучастным видом, застыв взглядом на одной, видной только ей точке. Стариков задал ей вопрос, но Куркова оставалась в той же позе и с тем же выражением на лице, будто вместо нее перед ним находилась пустая картонная оболочка с намалеванным изображением. Стариков тронул ее за руку и повторил вопрос:

    – Скажите, вы стирали одежду сына и мужа за последние десять-пятнадцать дней?

    Куркова поворотила к нему лицо и из ее глаз вдруг покатились крупные слезы.

    – Что мы вам сделали? – сдавленным шепотом спросила она. – Я всю жизнь работала, как проклятая и тут…
 
    Она схватила Старикова за рукав и повалилась ему в ноги:

    – Отпустите Ивана, не мог он… не мог… оговорили его…

    – Успокойтесь, успокойтесь, – закряхтел, поднимая грузную женщину, Стариков. – Вы же видите, мы разбираемся, вы нам только помогите. Ну, все, успокойтесь, я хочу вас спросить, – и Стариков снова задал свой вопрос. Хлюпая и шмыгая носом, Куркова невнятно сказала, что стирала куртку и штаны сына с полмесяца назад. Она была вся измазана и покрыта чем-то коричневым, как коркой.
 
    – А во что был ваш сын обут?

    – Все в то же… в кедах он был… – опустив голову и качая ею, сквозь приглушенный стон ответила женщина. – Он в них все время ходит…

    – Угу, хорошо. Вы посидите еще, мы скоро закончим. Да, скажите, когда сын приходит из школы.
 
    Куркова подняла на Старикова безумные глаза. Какая-то мысль промелькнула в ее измученной голове и она, вскочив, еле выдавила через перехватившее спазмом горло, слова:

    – Мало вам, иродам, Ивана, так вы хотите и сына забрать!.. Не дам…подите прочь… а-а-ах…

    И Куркова стала медленно оседать на стул. Стариков в замешательстве закричал на всю квартиру:

    – Олег, где ты там, быстро сюда… – и скомандовал вбежавшему Олегу:

    – Скорую вызывай, плохо, кажется, ей…

    Оставив Олега возиться с Курковой, Стариков, не заезжая в отдел, прямиком направился в СИЗО. Мысль, возникшая у него еще вчера, требовала своего немедленного разъяснения. Когда Курков вошел в комнату, у Старикова появилась почти уверенность в том, что ответы, которые он услышит, никак не удивят его. Он их уже знал.

    – Вот что, Курков, следствием неопровержимо установлена ваша полная непричастность к данному делу. Мне сейчас необходимо знать, какие из улик вы смогли уничтожить. А в том, кто из главных подозреваемых окажется на вашем месте, покажут результаты экспертизы после сегодняшнего обыска в вашей квартире. Хотя вы, как, впрочем, и я тоже, его прекрасно знаете.

    – Если вы о ноже, то я его спустил в главный коллектор, – бесстрастно ответил Курков. – Чтобы теперь его достать, нужно осушить всю канализацию. А что до ваших главных подозреваемых, то мне без разницы, кого там вы еще накопали.

    Курков бросил на Старикова быстрый взгляд и тут же уткнулся в пол. Стариков усмехнулся и, придавив в пепельнице сигарету, сказал:

    – Ордер на арест вашего сына прокурор уже подписал… А ваше дело передано прокурору и вам придется еще здесь задержаться в интересах следствия.

    – Воля ваша… – Иван тяжело вздохнул, скрипнул зубами и глухо сказал:

    – Не верю я, что Петр мог такое сделать… на такое дух нужен, а он только выпендривается. Прошу вас, разберитесь, помогите… – дрогнувшим голосом закончил он.

    – Посмотрим, если только вы не запутали катастрофически дело. Сами понимаете, нож был бы очень важной уликой для определения его истинного владельца.
 
    – Нож я вам отдам, – вдруг сказал Курков, – он лежит у меня в сумке. Но я его вытер от отпечатков пальцев.

    – Сейчас это не так важно, – кивнул Стариков. –  А как он у вас оказался?

    – Я его нашел, когда водил Петра в подвал.
 
    – Ну, допустим, только вот что еще скажите, – учтите, это крайне важно для правильного хода следствия, – мог бы кто-нибудь из знакомых вам людей вмешаться в это дело, повлиять на вашего сына, подбить на преступление…

    – Откуда я знаю, молодые, – мы-ж им не указ! Это кто-то из его кодлы сделал.
 

    В комнате отдыха напарники увидели уткнувшегося с отрешенным видом в окно Оника. Несмотря на то, что в комнате было жарко, он сидел в ватнике и натянутой на лоб шапке. Витя сдвинул на край стола наваленный грудой непременный набор предметов общественного пользования и раскрыл шахматную доску:

    – Чего сидишь одетый? Раздевайся, сейчас тебе жарко станет после партийки-другой.
 
    Оник, все также смотря в окно, односложно и как-то вяло, ответил:

    – Не, не буду…

    Вите хотелось размяться и потому он, не церемонясь, подошел к Онику и, со словами:

    – Чё ты ломаешься, как … – потащил его за рукав.
 
    Оник выдернул руку и, повернувшись к Виктору, резко бросил:

    – Отстань, не до твоих шахмат…

    Говоря это, что было совсем необычно для мягкого и всегда деликатного Оника, он повернул голову. Стас с Виктором увидели заплывший сине-багровой гематомой глаз в обрамлении огромной, на всю половину лица, ссадины.
Витя удивленно присвистнул:

    – Ты чего, боксом где-то подрабатываешь? Смотри-ка, лицо как тебе разрумянили!
 
    Оник шевельнул распухшими губами и нехотя ответил:

    – Я как раз был «грушей»… Какие-то…  развлечься захотели…
 
    – Вот это да! Кто-то из местных?

    – Не, этих я здесь не видел…

    – В милицию надо было идти, заявление написать.
 
    –Да разве заявишь! Знаешь, как там… Детей тоже в школе бьют. Вот скажи, я живу в России уже десять лет, да? И дети мои родились здесь, жена здесь, да? А они орали – убирайся, называли, не хочу говорить, как… – Оник поднял лицо и посмотрел на мужиков. В его глазах были написаны такое непонимание, боль и тоска, что мужики потупились, наклонив головы. – Слушай, кому мешаю? Я честно работаю, никто не скажет – Оник не нужен! Никто из этих не станет чистить унитаз! Оник иди!..
 
    Он стянул шапку, и напарники увидели обмотанную бинтом голову.
 
    Виктор помолчал и раздосадовано сказал:

    – Знаешь, что я тебе скажу? Раз уж так случилось, – плюнь и разотри! Живой главное! Мало ли вокруг всяких подонков! Не все же такие! Что сделаешь, время сейчас такое.
    
    – Что мне до всех! Мне этих хватает, – эхом отозвался Оник. Он помолчал и добавил: – Не время, а люди такие… Отец говорил, себя не люби – людей люби! Он говорил, – армян много резали, уничтожали, а мы живы, потому что не озлобились… Не все умные, как мой отец, вот я и прощаю…

    – Ну, знаешь, всех прощать, – голову отшибут! – вскинулся Стас. – Устанешь щеки подставлять!
 
    – Вам, русским, хорошо говорить, – своя страна, свои законы! А мы всегда будем для вас вторым сортом…

    Оник хотел что-то еще добавить, но тут в комнату ввалился Васька-амбал».Его развеселая физиономия искрилась неподдельной радостью.

    – Ха, бабье раздухарилось! Видали, мужики, как Харицкая их всех на колбаску посадила! – Васька энергично исторг из себя руладу бравурных звуков, заменявших ему смех.– Валька орала, как чувырла недорезанная… Вы чего кислые сидите? – остановился он вдруг на полуслове.

    – Да вон Оника какие-то уделали.
 
    Васька, разглядев сидевшего против света Оника, снова заржал:

    – Во наши дают! Они сейчас не разбирают, кто и откуда! Чешут всех подряд!
 
    – Это кого чешут? – с ледяным спокойствием спросил Витя.
 
    – Кого, кого! Кого надо… – уловив враждебные интонации, недобро зыркнул на него, Васька. Этот, мгновенно ставший злобным, взгляд сделал его лицо, еще сохранявшее маску веселья, жутким, как маска хэллоуина. – Не хрен сюда ехать кому ни попадя! Я к ним не еду и их не зову. Понятно?
 
    – Н-да, мужик! Если следовать твоему принципу и дальше, то скоро мы в другом округе станем иностранцами, где местные будут чистить нам морды!
 
    – И правильно сделают! Не хер соваться, куда не просят! Позовут – иди! А то лезут к нам всякие, как тараканы, хапают все, потому и живем, как нищие!

    – Это ты, живоглотина, что-ли живешь как нищий? – Виктор саркастически скривился и хмыкнул. – Ты кучу говна готов сожрать, если тебе скажут, что под ним рубль лежит!

    Лицо Васьки мгновенно побагровело и он выпихнул через два мясистых оковалка, заменявших ему губы, что-то грязно-примитивное, среди чего Стас с Виктором разобрали несколько звуков, похожих на слова:

    – …придержи хавало… всю жизнь из рожка сосать будешь…

    Стас напрягся. Он знал, что сейчас будет. Эта десантура, все восемьдесят пять килограммов сплошных жил, из которых состоял Витя, были страшным орудием. Двухметровый центнер с лишним Васьки-«амбала» ничего не значили для него. Но, к удивлению Стаса и Оника, да и самого Васьки, Витя улыбнулся и мирно сказал:

    – Ну, чё, Вась, сейчас столы ломать здесь будем? Давай отложим стрелку на попозже, и я тебе дам полное удовлетворение.
 
    Васька засопел и, выдавив из себя скрипучее: «Ладно…», отвернулся и направился к своему шкафчику. Через минуту, оставшись одни, Оник, грустно улыбнулся и сказал:

    – Вот, Витя, а ты говорил, что их мало…

    – Эх, Оник! Васька только дурак, – махнул рукой Виктор. – У него мозги, которые есть, запудрены под завязку. А знаешь, сколько таких придурков, которых используют разные там Лимоновы?..


    Что поделаешь! Проблемы, решаемые разными людьми, тоже разные, но так уж устроена жизнь, что каждому его проблема  кажется намного значительнее и весомее, чем все остальные, вместе взятые! Будто в насмешку над приговоркой: «Своя рубашка ближе к телу», для иных эта рубашечка такими веригами кажется, что жизнь не мила… Вот и Макарычу судьба нескончаемым потоком продолжала неумолимо выкладывать на дороге только ямы да ухабины!
 
    С неделю он ловил, вызванивая, строптивого жильца порушенной квартиры, но тот как сквозь землю провалился. Несчастный Сашок, в качестве жертвенного агнца, просто высох, практически непрерывно карауля у дверей проклятой квартиры. Но Макарыч был неумолим. Он определил Сашку в качества вечной заявки этот пост и тот, ошиваясь чуть ли не сутками на лестничной площадке, стал вызывать сильное подозрение у ее жильцов.
 
    Пробомжевав таким образом три дня, Сашок практически обжился и сошелся поближе с обитателями этого квартирного узла. Узнав, что маленький, в потрепанном ватнике, с сизым, вечно хлюпающим от сквозняков, носом есть дэзовский сантехник, они стали пользоваться почти даровым счастьем, иметь под рукой столь редкую, и необходимую в быту личность.

    Бабки, приглашая Сашка погреться в квартиру, ненавязчиво предлагали бартерный обмен: он чинит вечно текущие краны, меняет прокладки и прочее, а они его за это ставят на довольствие – двухразовое питание и кое-что из стирки. Сашок недолго думал. Ему, так и не обретшему семейного счастья, очень даже улыбалось такое стечение обстоятельств!

    Макарыч же, тем временем, стал лютовать. Видение денежного мешка в виде долга, висевшего над ним, затмил большую часть его расстроенного рассудка. Одержимый идеей сорвать куш со штрафной квартиры, он совсем потерялся в плотном потоке каждодневных проблем и заявок. Антонина едва успевала перетасовывать за ним распределенных невпопад по поступившим заявкам штатный состав специалистов ДЭЗ’а.
 
    Но и она не могла без конца подчищать все организационные огрехи своего временно долбнутого начальника. Однажды утром, когда Антонина по какой-то причине запоздала, Макарыч свершил–таки свое черное дело. Будь ангел-хранитель Стаса немного порасторопнее, он никоим образом не очутился бы на месте события, чуть не закончившегося для него самым роковым образом. Видно и его ангел, тоже накануне намаявшись, задержался в своей эмпирейской кроватке дольше обычного, потому и могло произойти самое страшное, если бы что-то не шепнуло ему: «Пора вставать…».

    На пятиминутке Макарыч, затыкая рты строптивым подначальным, наконец, остановил свой недобрый взгляд на Стасе и буркнул:

    – Пойдешь с Алексеем на двести пятьдесят второй, в пятый подъезд… Варить ковш будете в мусоросборнике…

    – Но у нас на сегодня переборка задвижки, на Палехской… – вякнул было Стас, но «Череп», оборвал его категорическим шлепком по столу:

    – Никонов и так ничего не делает! Там и одному работы на час!

    Стас, кляня впавшего в придурь «Черепа», медленно поплелся за Алексеем. Ему совсем не улыбалось провести полдня в компании этого мужичка, в которого явно вселилась ипостась самого злобного экземпляра лошадиного овода. Его нуднейшие подначки в течение всего времени, проведенного в его обществе, могли привести кого угодно в состояние тихого бешенства.
 
    Этот упраздненный «прапор» вдобавок заставил тащить тяжеленную тележку с газовым баллоном и сварочным аппаратом до дома по колдобинам и обледенелым выбоинам все два квартала. С ухмылкой превосходства на ущербном личике он всю дорогу комментировал усилия Стаса по выволакиванию из очередной колдобины трехсоткилограммовой груды железа, снабженной четырьмя раздолбанными колесами.
 
    Но! За все надо платить, как это выходило по бытовым понятиям новейшего времени, и плата за моральные муки Стаса чуть было не перешла границы любой меры сатисфакции!
 
    В камере мусоросборника из разбитого зева шахты дворник убирал последние остатки мусора. По обыкновению, взрыкнув на него за несвоевременное освобождение рабочего места, Алексей отправился подключать сварочный аппарат. Наказав Стасу приладить обечайки, распавшиеся от сброшенных кусков гипсовой перегородки, на место, он ушел с таким видом, что стало сразу понятно, на какого недоумка он тратит свое драгоценное время.

    Стас кое-как разогнул смятые полосы железа, которыми крепился приемный ковш, и, вдвинув его в отверстие мусорной шахты, перевел дух. «Амба, осталось только заварить… Где этот придурок шляется?..» – терял терпение Стас. Теперь мусор, брошенный сверху, уже не мог выбить тяжеленную раму ковша, как это случилось накануне.
 
    Один из жильцов, делая ремонт, поленился оттащить куски снесенной гипсовой перегородки на помойку и свалил их, недолго думая, в мусоропровод. Бомбежка двадцатитридцатикилограммовыми кусками камней, обрушенных с высоты одиннадцати этажей, была сокрушительной. Все мусороприемное устройство было выбито и смято, как бумажный пакет.
 
    От примененных санкций к жильцу Стасу не было ни холодно, ни жарко, но ему вдруг очень захотелось, чтобы этот умник стоял сейчас на его месте, ворочал вонючую огромную железяку и получал бы за это мат-перемат вернувшегося Алексея.
 
    Нахлобучив на голову щиток, Алексей ткнул электродом в раму, и яркий сполох разорвал полусумрак тесной стылой камеры мусоросборника. Стас, зажав сзади шахтной трубы железные полосы крепления, вдруг почему-то ощутил невыразимое, жаркое  предчувствие беды. Он часто впоследствии вспоминал в разговорах с мужиками это предчувствие, но никак не мог объяснить, почему он внезапно убрал руки, зажмурил глаза и вжался в холодное тело бетонного цилиндра.
 
    В следующее мгновение он услышал нарастающий звук падающего сверху предмета, тонкий звяк бьющегося стекла и оглушительный рев взрывающегося белого пламени… Жуткий крик Алексея, от которого захолонуло в груди, сдернул Стаса с места. Он, выскочив из-за трубы, увидел катающегося по полу сварщика. В воздухе стоял отвратительный запах гари от тлевшей ваты, вони чадящей смеси мусорных отходов и едкого химического реактива…

     Схватив Алексея под мышки, Стас выволок его из камеры на воздух. Усадив его на скамейку, Стас отвел руки сварщика от лица. Алексей со стонами, часто и мелко дыша, пытался обожженными руками оторвать от лица куски прикипевшего пластика сварочного щитка.
    
    – Глаза, глаза целы? – кричал Стас запрокинувшему голову Алексею. Тот ничего не отвечал, только стонал, и тело его трясло судорожной дрожью.
 
    – Чего случилось? – спросил прибежавший на крик дворник.

    – Скорую вызывай! Какая-то сука бросила в мусорку бутылку с какой-то горючкой... бензин наверное…

    Через пятнадцать минут вызванная по мобильнику скорая увезла Алексея, а Стас, потрясенный произошедшим, давал показания подъехавшему из отделения наряду милиции. В камере мусоросборника были найдены осколки бутылки с обрывком наклейки, на которой еще можно было разобрать «…створитель № 647».

    – Если с твоим напарником что-то будет серьезное, кроме обгоревших бровей и ресниц, то светит этому метателю годика три, не меньше, – хмыкнув, подытожил лейтенант.

    – Как же это могло случиться? – спросил Стас. – Как бомба рванула, такое впечатление было!

    – Очень просто! Как танки рвали во время войны бутылями с зажигательной смесью! Когда бутылка долбанулась, на раскаленный электрод вылилось все разом, вот и рвануло…
 
    На Макарыча этот трагический эпизод не произвел особого впечатления. Буркнув что-то, вроде «все под богом ходим», он протянул Стасу листок с заявкой и сказал, чтобы через час пришел к нему с докладом о выполненной работе. Стас не стал спорить с Лепилиным, подхватил сумку с инструментом и вышел.
 
Порыв стылого ветра ожег его лицо влажной упругой моросью. Стас отвернулся и пока шел до места, думал о брошенной бутылке. Он никак не мог заставить себя забыть вспухшие, с черными, огромными волдырями на кистях и пальцах, руки Алексея. Странно, но причина этого случая не интересовала Стаса. Ему было все равно. Он ощущал гнетущее чувство бесполезности своего существования, понимания случайной цепи событий, от которых стыла кровь и цепенел ум. И, спускаясь в подвал старого дома, он никак не мог отделаться от давящего, неподвластного воле, чувства безнадежной щемящей тоски, от пронизавшего его бессилия остановить капли утекающей мимо жизни.

    Он хотел не этой бессмысленно-тупой череды неразличимо-похожих дней. Они гасили его желания, обирали его чувства до дна, не оставляя в душе ни грана иных проявлений, кроме примитивной цепи дней опрощенного существования.
В огромном подвале, едва освещенном тусклыми огоньками дежурного света, Стас чувствовал себя затерянным в безлично-нудном, чуждом его жизни, процессе бытия. Стас смотрел на свисающие с потолка длинные тяжи пыльной паутины, будто возникшие из тьмы застывшие каскады праха, на хлюпающую под ногами грязь, отблески тусклого света в каплях отсыревших труб и вдруг отчетливо понял, что та жизнь, которую он только что оставил наверху, есть лишь обман, мираж, несбыточный рай, а вот этот тлен, прах, сырость и есть истинное ее значение. Ее начало и конец.



    Эпистема… Сказочный старичок оказался прав. Депутат Владик на следующее утро все же переехал в отдельные апартаменты. Депутат делал удрученное лицо, как все поняли лишь для того, чтобы показать свою подневольность судьбе и высшим силам. Какую-то болячку хирургические светила сочли стоящей своего внимания, а посему, после обхода состоялось  торжественное его переселение в соседний бокс. Как сказал Колян, едва двери закрылись за депутатской неприкосновенностью, «доктора тоже хочут поиметь с нечаянного фарта». И когда Коляна попросили расшифровать свое изречение, он охотно это сделал, пояснив, что доктора найдут, как состричь бабки с депутата, и вот так запросто его не выпустят. Не каждый же день так везет захомутать такого клиента.

    Странное дело, но Юрий Михайлович был полностью солидарен с Коляном, добавив только, что этот грабеж узаконен самой традицией сих заведений. Стас не стал опровергать их мнение, а от себя лишь грустно добавил: «Были бы у меня такие бабки, я давно бы уже бегал на костылях, а не валялся с булькой на пятке!». Каждый из них тихохонько вздохнул про себя и пару минут мужики молчали, погрузившись в невеселые думы.
 
    На большее судьба не отпустила им времени. Дверь снова распахнулась, как распахивается обычно перед весомой личностью, и в палату стремительно вошла очень нервная дама лет пятидесяти. За нею шлейфом, нарастая и ширясь, опять возникали уже знакомые звуки вселения некоего лица, равного депутату если не по своему влиянию, то по значимости уж наверняка.
 
    Дама, судорожно сцепив пальцы, хаотично заметалась по палате, будто демонстрируя пример броуновского движения. Мужики не успели подивиться на столь необычное явление, как тотчас же, вслед за заполошной дамой, в сопровождении кучи медперсонала вкатилась каталка, на которой, страдальчески выпучив глаза и закатив их чуть ли не на темя, лежал парень лет двадцати восьми – тридцати. Он был не совсем доволен своим положением, а, потому, не стесняясь в выражениях, крыл, перемежая стонами, вся и всех, включая худенькую миловидную девушку, потеряно суетившуюся около него.
 
    Но весь свой жар воспаленного темперамента он вложил в десятка два слов ядренейшего мата, когда хрупкая, маленькая Лидуся и ее, тоже не бог весть каких статей, напарница стали было перекладывать этого весьма упитанного мужичка с каталки на койку. Вряд ли бедной Лидусе на протяжении всей своей коротенькой жизни доводилось слышать такой разворот отборнейших эпитетов, да еще в свой адрес!

    Лидуся оторопело отскочила от кровати и, едва смысл сказанного дошел до нее, щеки Лидуси заалели ярче ее рубиновых сережек. Мужики иронично захмыкали, а женщина, в испуге бросившаяся к слетевшему с катушек терпения хулителю, воскликнула:

    – Володенька, мальчик мой, что они тебе сделали!? Тебе больно?

    Стасу вдруг показались знакомыми и жесты и интонации этой дамы. Что–то в ее чертах лица было где–то ранее виденным, но что и где он не мог вспомнить. Баба артистично ломала комедию, явно рассчитывая на нечаянную публику. Она то становилась в трагический полуоборот, чтобы все видели меру ее горя, то, пользуя диапазон своего чуть прокуренного голоса, искусно его модулировала. Стас все более определенно укреплялся в мысли, что уже видел ее где-то, но в такой суматохе память лишь смутно намекала на такую возможность и только. Слишком высоким оказался нервный градус окружающей его обстановки.

    – Еще одного крикуна привезли, – вполголоса обронил Юрий Михайлович.

    – Ну, точно, чей-то сыночек! – шепнул Стасу с другого боку на ухо Колян. – Опять… такую палату испортили… Колян хотел, видимо, сказать что-то про сложившуюся атмосферу, но мужикам и так стало все понятно и они опять горестно вздохнули.Тем временем ситуация и впрямь складывалась нешуточная. Несчастная Лидуся, обматеренная с головы до пят, в расстроенных чувствах скрылась за дверью. Но парню, даже и не заметившему ее исчезновения, понадобилось еще добрых полчаса, чтобы уняться, вняв  настойчивым просьбам молодой девицы и манерной дамы.
 
    Угомонив своё поломанное чадо, пожилая матрона, присев на краешек кровати, улучила минутку всплакнуть. Приложив платочек к увлажнившемуся глазу, другим она обвела обозревавших это горестное действо мужиков. Увидев обращенные на нее сочувственные взгляды, она, приободренная ими, сообщила о случившемся  печальном инциденте срывающимся на придыхании шепотом:

    – …вот, какое несчастье… сын шейку бедра сломал, какие муки ему достались…

    Не это было бы странно и даже вполне понятно, как реагирует убитая горем мать, но то, что она тут же, безо всякой каденции, протокольно сухо стала исповедывать мужиков на предмет их пребывания в сем учреждении, несколько их озадачило. Когда очередь дошла до Юры, он в тон ей открылся в своем несчастьи и посоветовал не сильно убиваться, раз уж такое случилось. И, присовокупив к своему пожеланию еще несколько сочувственных слов, он в довершении всего сказал:

    – Ваш сын еще молодой, заживет на нем, как на собаке, даже хромать не будет. Не то что мне, старой скелетине, придется всю оставшуюся жизнь с колченогой ногой мучиться!

    Дама заахала, даже отмахнула от Юры своим платочком безрадостные видения его старости, но заворочавшееся на кровати чадо поглотило все ее внимание. Едва упитанный сынок неутешной мадам раскрыл свои глаза, как неудовольствия и сетования сложившейся ситуацией продолжились в предельно жесткой форме.
 
    Он весьма категорично и красочно охарактеризовал несколько неизвестных сопалатникам личностей, которые, судя по количеству обрушенной на них отрицательной ауры, должны были бы тотчас же сгинуть в известное место. Такое извержение нервной энергии продолжалось еще добрых полчаса. Потом, несколько поистощившись, парень приподнялся, оглядел прибалдевших мужиков и, видимо, удовлетворенный результатом своей психической атаки, сказал:

    – Накрылась моя поездка в Штаты! Там презентация моей выставки через неделю…– и, произведя на томительно-длинном выдохе паузу, он медленно опустился на подушки.
 
    Мужики не без зависти отметили про себя обширный диапазон его жизненных интересов, но больше всего то обстоятельство, что голову он опустил на гораздо более значительное количество подушек, чем полагалось по больничным нормам. Их они насчитали не менее трех, и еще по бокам пара пухлых подушечных оковалков, страховали тело масштабной личности от нечаянных падений.
 
    Исторгнув из себя еще несколько утробных стонов, Владимир стал безостановочно излагать матери и сидевшей рядом бледной, с несчастным лицом, девице все, что они могли бы, но не сделали, чтобы уберечь его от такого позорного конца. Затем он, не переключаясь, впал в маниакально-депрессивное состояние, обещая обеим покончить с жизнью сегодня же ночью, ибо больше не на что надеяться в ней. Наконец, вдоволь потерзав мамашу и худосочную девицу крахом всех перспектив своей погубленной жизни, Владимир отпустил их восвояси.

    Мужики с восторженным интересом смотрели этот спектакль. Оно выходило почище всяких «мыльных опер», так как те действа, как бы круто они ни были заморочены, все ж таки не производили такого впечатления, как тутошнее взаправдашнее валяние «дурака». Не так был наивен этот «юноша в годах», чтобы своими стенаниями ввести в заблуждение распятый растяжками контингент сей палаты.
Так оно и оказалось. Едва удрученные, убитые горем, дамы ушли, Владимир приподнял голову, оглядел мужиков и будничным тоном изрек:

    – Вот хрень приключилась! Шейку бедра сломал! Теперь месяц проваляюсь, а может и меньше, – как мать созвонится с Гамбургом.
      
    Стас деликатно поинтересовался, что за оказия такая – Гамбург? Владимир пояснил:

    – Операцию делать мне там будут. Как в клинике место освободится, так меня туда перевезут.
 
    – Тяжело будет кантоваться с такой травмой, – сочувственно встрял Колян. – И как же это тебя угораздило?

    Владимир поморщился от болевого спазма и ответил:

    – Рекса, овчарку свою, ночью гулять выводил… У меня во дворе гаражи подземные и там, где въезд, метра два высоты. Мой псина дернулся в ту сторону, то ли за кошкой или чего-то там ему померещилось, в общем, я загремел оттуда.

    – Да, не повезло! – покачал головой Стас, а Колян поинтересовался:

    – И что, никто не помог?

    – Да кто поможет в три часа ночи! Так и провалялся почти час, пока дома не спохватились. У меня там собрались по поводу открытия выставки, сам я скульптор, ну, естественно, все поддатые, да и я тоже был в градусе! Собаку отпустил, и она около двери лаяла. У меня дверь из квартиры, там же у меня и мастерская, выходит прямо на улицу – и пес выл, пока не услышали…
 
    – А чего в Гамбург приспичило? Там что, новую ногу приделают? – не дослушав историю, сухо поинтересовался Юрий Михайлович.

    – Там операцию сделают как надо, – жестко пояснил Владимир. – И сустав вставят не от девяностолетнего жмурика или искусственный, на котором будешь год ковылять, пока он не рассыпется внутри.

    – Ну-да, ну-да… – пробормотал Юрий Михайлович и со вздохом обронил. – Был у бабы горшок разбитый, да хвост кошачий, вот и думай – что варить и в чем варить?..

    – Ты к чему это, Юр? – удивленно спросил Стас.

    – Это ж бабки какие надо на это… – Юрий Михайлович криво усмехнулся.

    Никто из присутствующих не проронил ни слова, но неловкое молчание, как-будто Юрий Михайлович сказал что-то недозволенное в обществе, продлилось недолго. Появившийся с балкона Валера оказался как раз кстати. Мужики, не сговариваясь, враз почувствовали необходимость в обязательном ритуале и потому Валера, снабженный небольшой пачкой купюр, вскоре отбыл за крепкоградусной субстанцией, требуемой для проведения прописной процедуры.            

                Глава 10

    Что готовит нам судьба, не дано знать никому. Но тот, чья планида больше освещена ее благостным светом, ходит в счастливчиках и только молится – «господи, спаси и пронеси!», узнав, что в одночасье, прожитые им последние несколько часов могли бы стать для него поистине роковыми!
 
    Через пару дней после случая с Алексеем, вечером, ближе к одиннадцати, Стас был оповещен диспетчером об аварии в жилом доме. Дело привычное и он, быстренько собравшись, бодро шагал к дому напротив, ибо в этот раз с адресом ему повезло. Но Стасу и в голову не могло прийти, что в это же самое время слесарь–сантехник шестого разряда Виталий Семенов, вызванный вместо заболевшего штатного аварийщика Виктора Никонова, идя на вызов, чертыхался и проклинал свой жребий, тем самым навлекая на свою голову гнев судьбы! Стас ни раз потом с содроганием в сердце вспоминал те несколько минут, которых как раз хватило, чтобы его заявка опередила следующую…

    Виталий, выплескивая в пространство всю ауру своего раздражённого настроения, наконец, оказался у дверей квартиры. Грохот мощных динамиков он услышал еще с первого этажа, но так как он несся с пятого и как раз из той квартиры, куда он направлялся, придало его настрою еще большую озлобленность.
 
    «Ну, блин, суки пьяные, я вам сейчас устрою! Нажираются, как сволочи, и курочат все подряд…». Он вдавил палец в кнопку звонка и держал ее до тех пор, пока до чьего-то обалделого сознания, сквозь жуткий обмолот и рёв караоке, не пробился его трезвон.

    – Хто-о-а? – басом проревел чей-то пьяный голосина.

    – Конь в пальто!.. – невольно сорвалось у Виталия. – Сантехник, открывайте!
 
    Дверь распахнулась и перед ним возникла плотная фигура мужика лет сорока, в домашнем халате. Уставив на Виталия стеклянные глаза, он осклабился:

    – Говоришь, конь? Заходи, конь, дареному коню в зубы не смотрят, праильно?
 
    Виталий и думать не думал, что тот шаг, который он сделал, войдя в треклятую квартиру, обернется для него сутками кондовых издевательств пьяной кодлы «братков».

    В квартире было чадно, перегарно и оглушающе шумно. Виталий даже в первый момент подумал, что сюда не его, а омоновцев вызвать нужно, но если соседи терпят такое, то хрен с ними…

    – Ну, что встал? Вон ванна, пять минут тебе на ремонт, бабло в зубы и катись отседова. – Мужик недобро щурился на него, пока Виталий снимал куртку и вытирал ноги.

    Роскошная душевая кабина была цвета белой ночи и набита всякими наворотами по завязку, вроде гидромассажных сильфонов и выдвижных дисков. Хозяин, открыв дверь в душевую кабину и ткнув пальцем вверх, сказал:

    – Видишь, оборван шланг от душа. Тут один перебрал и решил, что ему лучше повеситься… мудила хренов! Обидели его… Ниче, мы ему мозги вправили, вон, в комнате дрыхнет…
 
    Виталий ничего из этого не понял, но при взгляде на валявшийся на дне кабины шланг он понял другое, что одним мелким ремонтом тут не обойтись. Вместе со шлангом было вырвано запорное кольцо и теперь, чтобы присоединить его, нужно было разбирать всю душевую кабину. Что он и немедленно донес до обалделого сознания дошедшего до кондиции хозяина.
 
    – Сделать сейчас ничего нельзя. Надо завтра вызывать сантехника с напарником, одному здесь не управиться, кабину разбирать придется.

    Хозяин отстранился от Виталия и, переварив это сообщение, от изумления чуть ли не хрюкнул:

    – Не, мужик, ты не шути, нам освежиться иногда надо. Ночь длинная, а братва уже нагрузилась… Мы там временно кран отключили. – Он показал на сантехнический шкаф. – Кто тебе нужен, враз найдем. Миха, бегом сюда! Человеку помочь надо.
 
    – Вы меня не поняли! – раздраженно оборвал хозяина Семенов. – Тут работы самое малое часа на три, а то и на всю ночь! Всю кабину разбирать надо, гнездо под запорное кольцо точить, в мастерскую придется идти. А потом еще собрать душ... В общем, только завтра. Вызывайте слесарей, а я передам заявку и все, что надо для ремонта…

    Мужик, глядя на Виталия в упор, медленно постигая смысл услышанного, все-таки понял основное – делать ремонт сегодня этот слесарюга не намерен.

    – Га, Миха, слышал, этот козел не хочет работать! Так мы заставим его! У нас и не такие хребты гнули, праильно я говорю, а Миха!? Ты сантехник или конь в пальто!? – взревел хозяин. Ремонтируй этот е…ный душ, я тебе бабла отвалю, сколько хочешь… Ты, мужик, мне юбилей не срывай!..

    Виталий понял, что для этого обпившегося братка никакого резона просто не существует. И, как можно миролюбивее, сказал:
– Да не могу я сейчас, всю ночь тут вдвоем надо.

    Мужик прищурил глаза, заскрипел зубами и, вдруг вытащив из–под халата пистолет, наставил его в живот Виталию:
 
    – Значит, не будешь? Ну, это мы посмотрим! Миха, – заорал мужик, – принеси браслетики. Руки давай, козел вонючий!

    Виталий, зачаровано смотря на пляшущий около его живота «Макаров», как сомнамбула протянул коротышке Михе руки, из которых повыпали и чемоданчик и шапка. «Сволочь, ведь выстрелит!» мелькнула одна-единственная мысль и пропала, оставив в голове первозданный вакуум.

    Его оторопью тотчас же воспользовались. Мужик в халате, не отводя тяжелых прищуренных глаз от Виталия, прорычал:
 
     – Миха, продукт аборта, шевелись!  Давай его к батарее цепляй, потом решим, что с ним делать! Ночь длинная… – коротким смешком, не обещавшим ничего хорошего, напутствовал Виталия в его бдении у пышущей жаром многоколенной никелированной полотенцесушилки. Коротышка шустро прицепил его руку и, похлопав Виталия по плечу, эхом повторил: «Ночь длинная…».
   
   
     Подполковник оглядел сидевших перед ним оперов и, усмехнувшись, спросил:

    – Чего это вы такие помятые? Опять чью-то свадьбу гуляли?

    Борис опередил всех:

    – Какая там свадьба, Владимир Викторович, нам и так по уши дел навешано, в сейф уж не влезают, а тут с этим делом полный непродых намечается. Скостить бы чуток… вон, в прокуратуру скиньте, там целая компания дурака валяет.

    – Это что за разговорчики? – недоуменно поднял брови подполковник. – Распустил ты свою камарилью, Игорь, еще, чего доброго, приду как-нибудь утром, а на моем месте вот этот шустрик сидит!

    – Приструню, Владимир Викторович, обязательно приструню, – в тон подполковнику ответил Стариков. – Вот он и займется допросами его дружков. Но, я думаю, как бы они, почуяв жареное, не свалили бы все на Куркова, если узнают о его аресте. Поэтому считаю самым главным опередить эти сведения и снять показания с них в первую очередь. Если они сговорятся, то дело точно перейдет в «глухарь».
 
    – А как же быть с кровью на одежде Куркова-младшего и Куркова-старшего, ножом, который нашел его отец? А отпечатки его рук на стене?

    – Это ничего не доказывает! Вы же знаете, что они были в отключке после пьянки и кто угодно мог зайти и подстроить как ему нужно!
– Да и дружки Куркова ушли гораздо раньше. Их видела продавщица в девять вечера в магазине через квартал от подвала, – поддержал Старикова молчавший до этого Олег. – Тем более что их отпечатков, кроме как на бутылках, нигде нет.
 
    Подполковник с интересом взглянул на Старикова:

    – А с чего ты взял, что в этом деле есть еще кто-то?

    Стариков недоуменно воззрился на подполковника:

    – Ничего такого я не предполагал.

    – Ну ты только что сказал, что пока все были в отключке, кто угодно мог войти и подстроить все, что ему нужно.

    – Не знаю, – пожал плечами Стариков. – Просто так, видимо, сказал, чисто риторически.

    – Н-да? А мне кажется, что-то в этом есть.

    – Почему, Владимир Викторович?

    – Да потому, что не дает мне покоя в этом деле некоторая несуразица. Пацаны очень давнишняя, уже сложившаяся компания, никаких видимых конфликтов, по их словам, между ними и вдруг такой облом всего после бутылки пива! Что-то тут не так. Мне кажется, без постороннего вмешательства не обошлось. Надо же было их как-то завести, рассорить или что-то там предпринять, чтобы сбить с катушек.

    – Хе! Такие, как Курков и компания, не нуждаются в этом. Они и сами уже без катушек в голове, – хмыкнул Борис.
 
    – М-да-уж… – иронично протянул Стариков и, заметив нахмуренные брови подполковника, поспешил добавить. – Поэтому Курков-младший и идет у нас как главный подозреваемый. Мы опросили людей и никто не заметил в их поведении и одежде его дружков в тот вечер ничего необычного. Парни были под кайфом, и только. Да и экспертиза, хотя и времени прошло прилично, время смерти точно определила, – с трех до шести часов ночи. А Курков как раз пришел домой под утро. Это подтвердила дворничиха.

    – Так, понятно! – Подполковник потер переносицу. – С сыном Куркова все ясно. Проведите сегодня задержание и по свежим следам очные ставки с его приятелями. Ну, а если без фантазий, то что получается?

    Стариков развел руками и пояснил:
 
    – Тогда все просто. Младший Курков с дружками, видимо, наглотались дури и он, в состоянии прострации расправился с девчонкой. Может, насмотрелся теледерьма и решил поупражняться, а может, поссорился и…
 
    – Погоди, – оборвал Старикова подполковник. – Что-то больно эмоции у тебя через край! Не так все просто, да и Курков, если дошел до такого состояния, вряд ли что-то смог бы сделать. Если они отрубились, то, чтобы расчленить тело, надо быть в состоянии физически это сделать. Я думаю, вся нестыковка именно в этом. Проработайте все в деталях. А снять показания, правильно, надо сразу же со всех троих одновременно, чтобы не сговорились.

    – А если они уже сговорились? – не выдержал Борис. – Тогда дело швах!

    – Ну, господи, с кем приходится работать! – Подполковник саркастически усмехнулся. – Если уж вы не в состоянии расколоть школьников, то лучше подавайте сразу рапорта на увольнение! Идите, работайте, и чтобы к вечеру доложили о результатах.

    – Черт дернул тебя за язык! – недовольно пробурчал Олег, едва они вышли из кабинета. – Теперь придется землю рыть рогами, иначе он не отстанет.
 
    Борис хотел было ответить ему, но Стариков оборвал его и сказал:

    – Все, хватит, мужики, поговорили и будет. Давайте к школе и там оприходуем голубчиков. Каждый подойдет к своему, – там наметим кто к кому, и прямиком в отдел. Только не спугните! Мягко и аккуратно скажите, что нужно дать свидетельские показания. Я займусь Курковым.


    Говаривают, что стоит пообщаться с неудачником, как сам подхватываешь эту заразу и крышка тому несчастному, нет от этой заразы спасения! Так и для Сашка тоже наступили черные деньки. Макарычева невезуха, как прилипчивая инфекция, невидимой сетью опутала еще одну жертву своего ненасытного аппетита. Так или иначе, к бдениям Сашка по отлову рецидивиста-жильца присовокупилось еще одна незакрытая страница его кипучей деятельности. Все угрозы и проклятия жильцов затопленных квартир в его адрес в один прекрасный день оформились в повестку в суд, которую на утренней пятиминутке Харицкая, с выражением обреченной брезгливости, протянула Сашку. Тот долго вертел ее в руках, потом вернул начальнице и недоуменно спросил:

    – Зачем мне эта повестка? Она же на ваше имя прислана!

    Харицкая будто ждала этих слов и ее словно прорвало:

    – Нет, вы только полюбуйтесь на этого делового!! Он еще спрашивает, что это за бумага! – Харицкая, с места войдя в раж, судорожно затыкала пальцем в бумагу и заорала. – Это твоя долговая тюрьма! Годика на три! Бесплатно будешь вкалывать на тех, кого затопил неделю назад! Ты думал, твои халтуры пройдут просто так? Если бы можно было, я уволила бы тебя с таким волчьим билетом, что… – она задохнулась, откашлялась и рявкнула с новой силой. – Но пока не возместишь ущерб по месту работы, мне придется терпеть твои выкрутасы!

    Она могла бы присовокупить все рвавшиеся из измученной души бранные слова и эпитеты, но опомнилась, едва увидела это замершее в ужасе, оцепеневшее от свалившейся на него беды, создание. Несколько сбивчивая, агрессивная речевкаХарицкой, ввергла несчастного Сашка в состояние ступора. Он прекрасно знал о последствиях таких катастроф для их виновников. Но почему–то считал, что с ним этот номер не пройдет, потому что с ним такого не случится, такого просто не может быть! На этом его мыслительные способности заканчивались и далее он воспарял в область непостижимого. То он считал, что все обидчики разом сгинут или с ними приключится иная напасть, отчего им станет не до него и так далее. То ему брезжилось, что какая-то высшая сила охранит его от злых происков недоброжелателей. Или случится мор, и они вымрут в первую очередь.

    Конечно, такой ход направления мышления Сашка был в значительной степени обусловлен приемами изрядных доз алкоголя, но и оставшаяся здравая часть его рассудка не очень-то приближалась к реалиям жизни. В основном, видимо, пострадавшие от кривых ручек Сашка люди, видя перед собой натурального бомжа, не очень–то верили в возмещение понесенных убытков, а посему предъявляли свои претензии прямо руководству конторы, которая имела желание держать в штате таких уников.
 
    В слесарке Сашок долго пребывал еще в том же состоянии, пока не пришедший Витя не принес ему радостную весть. Вместе с Сашком он тоже был вызван по повестке в суд в качестве свидетеля и непосредственного участника сего события.
 
    – Ну все, Сашок, теперь дело за тобой! – деловито сообщил ему эту новость Виктор. – Все мои свидетельские показания будут полностью зависеть от того, какой магарыч ты сможешь мне поставить. Чтобы тебя отмазать, нужен не один литр на килограмм живого веса. А еще компенсация за загубленную халтуру! К тому же, я буду выступать и как эксперт по оборудованию. Усекаешь?

    Сашок, словно старый козел, затряс головой и растрогано воскликнул:

    – Витя, по гроб жизни обязан буду…

    – Мне твой гроб ни к чему! Ты что, не понял, какие дела от тебя требуются?

    – Понял, Витя, понял! Все будет в лучшем виде!

    – Когда будет – это может рак на горе свистнуть! Ты сейчас давай организуй! Нет, мужик, когда ты с крючка соскочишь, потом спрашивай с тебя! И быстрее, а то передумаю.

    Сашок сдернулся с места будто арканом и исчез. Витя удовлетворенно потер руки:

     – О, как запрыгал, козлик ты мой! Такого придурка надо брать тепленьким!

    Стас с сомнением покачал головой:

    – Какой из тебя Витя эксперт! Ты же не имеешь права на это. Эксперт должен быть из другой организации.

    – А тебе не все равно? Шепила сейчас за все хвататься будет! Ну и потом, как свидетель, я дам показания полностью в его пользу. Он только за одно это должен быть мне благодарен! Это вместо его подлянок!


    Сидя на корточках перед батареей с пристегнутой наручниками рукой, Виталий никак не мог опомниться. Все произошедшее напоминало ему дурной сон. В голове разом всплыла безумная мельтешня сюжетов и ситуаций из голливудских, российских и прочих «ночных и дневных дозоров». Но то, что происходило с кем-то по воле сорвавшихся с катушек здравого смысла авторов, происходило сейчас с ним, до жути напоминая этот бред. От собственного бессилия он приходил в состояние бешенства. Виталий даже не хотел думать о том, что будет с ним завтра. Он только напряженно, отсекая всякие посторонние мысли, искал способ освободиться.
 
    Прекрасно осознавая всю безнадежность ситуации, Виталий никак не мог вот так просто сидеть и ждать, пока эта пьяная сволота соизволит натешить свое самолюбие. Он прекрасно понимал, что от надравшейся до остекления компании ничего хорошего ждать не приходится. В лучшем случае, только к утру, пока хозяин не проспится, они смогут вспомнить о нем.
 
    Пока в голове у него роились бестолковым комом мысли,  в туалет ввалилась совершенно пьяная баба. Усевшись на унитаз, она уставила косые, замыленные от немереного количества принятого алкоголя, глаза и умилённо залепетала:
 
    – У-у, какая у нас здесь собачка! Собачечка, можно я пописаю? Ты меня ведь не укусишь?

    Виталий отвернулся и скрипнул зубами. Баба же, не видя никакой реакции, никак не хотела от него отставать.
 
    – Бедненькая! Тебе кушать, наверное, хочется? Подожди, я сейчас принесу конфеточек!

    Виталий от этого идиотизма чуть не зашелся в злобе:

    – Ты бы лучше мне воды принесла! – и пробормотал еще несколько неразборчивых слов.

    Эффект от его просьбы произвел на бабу исключительное действие. Она вытаращила на него глаза, потом взвизгнула в совершеннейшем восторге и, как была со спущенными трусиками, так и сорвалась с унитаза с криком:

    – Ой, господи! Собачка говорящая…
 
    И выскочила из ванной.

    Немного погодя в дверь просунулась голова Михи и подозрительно оглядела Виталия. «С этим бесполезно даже и говорить о чем-то. Шестерка у пахана…». Но все же он сказал, не особо надеясь на что-то:

    – Слушай, Миха, дай воды. Пить хочу, сил нет.

    Миха подумал, буркнул «ладно» и скрылся. Его не было долго, но это время для узника не прошло даром.  Виталий вспомнил, что ключи от его наручников лежат в кармане у этого плюгавого шибздика. Он понял, что это единственный шанс и приготовился к действиям. Каким – Виталий еще не осознавал, но что-то подсказывало ему  правильность его решения.
 
    Миха зашел бочком и, протянув банку пива, повернулся, чтобы уйти. Виталий почти инстинктивно выпустил банку из руки и она шлепнулась на кафельный пол, издав сочный звук. Миха испуганно подскочил. Этого замешательства Виталию хватило для исполнения задуманного. Он изловчился, рванул коротышку за свитер на себя.

    Захватив его за шею свободной рукой, расчетливым усилием чуть придушил его. Миха, отчаянно извиваясь, пытался вырваться, но Виталий прошипел ему на ухо: «Удушу, падла, совсем, если не снимешь наручники! Мне все равно ничего не будет, сам знаешь! Любой суд за похищение припаяет каждому по червонцу! Ну!». И он встряхнул обмякшего Миху.
 
    Тот уразумел, что мужик совсем не шутит. Усмотрев в его словах большой резон, Миха не мешкая, ибо воздух в его легкие поступал весьма малыми порциями, шустро исполнил его просьбу. Не отпуская шею Михи, Виталий пристегнул его к той же батарее и, набив  ему рот туалетной бумагой, подскочил к выходной двери.
 
    Напрасно Виталий так роптал на судьбу, направляясь в эту злополучную квартиру. Отвернула она от него свой благосклонный взор и, мало того, приготовила ему, несчастному, неприятный сюрприз. Вот она свобода, вот она дверь, только отвори ее и вольной пташкой упорхни из застенка, но … не смог он открыть сложные и многочисленные замки и запоры. Усеяна была ими дверь как прокаженный чирьями. Лихорадочно перебирая хитроумные запорные устройства, он и думать забыл о зловредном коротышке. Тому как–то удалось освободиться и, вереща громче любого караоке, Миха повис на нем.

    На шум из комнаты в холл вывалилась внушительная толпа с хозяином во главе. Виталий видел их всех сразу и потому не понял, что случилось. Как будто кто-то сильно ударил палкой по предплечью. И сразу же закружилась голова. Только потом он, скользя вниз по двери, увидел в хозяйской руке черный ствол пистолета.

     Он опустился на корточки и, зажав рану рукой, смотрел в нависшие над ним пьяные злобные морды с широко раскрытыми провалами ртов…
 

    Стас, доведенный до отчаяния сложившейся ситуацией, решил во что бы то ни стало поговорить сегодня же с Харицкой по поводу квартиры. Накануне он слышал разговор Игоря на пятиминутке, что тот собирается подать заявление на выделение служебной жилплощади. По стажу работы в ДЕЗ’е он сильно надеялся на положительный результат. Стаса будто кто-то уколол в сердце. Точно ему не видать здесь желанных квадратных метров. Обойдет его этот молокосос, скинхед недоделанный! Разговор! Сегодня! Сейчас же, не заходя в диспетчерскую!
Стас, предупредив Виктора по поводу своего намерения зайти к Харицкой, через минуту уже стоял перед дверью ее кабинета, собираясь с духом, который несколько подрастерялся за эту минуту перемещения.

    Харицкая, напротив же, была в прекрасном его расположении, потому как сумела выбить в дирекции хоть и маленькую, но весьма уютненькую квартирку для своей малюпаськи. Так она умилённо называла про себя свою двадцатилетнюю дочь, почти полную свою копию. Что касается этого определения, мамаша не особенно заблуждалась в отношении своей крошки. Дочурка и впрямь была так же хороша, как и она сама в ее годы. Вот только любовь родительская, правду говорят, действительно слепа.
 
   Дочь всем удалась, но лишь в сторону некоторого укрупнения мамашиных габаритов. Ножка ее стала чуть короче и оттого производила впечатление взятой взаймы этой детали у упитанного поросенка. Ее круглое личико в отличие от мамашиного округлилось еще больше, отчего носик дитяти, благодаря открывшимся ноздрям, стал похож на другую деталь поросячьей породы, а именно – пятачок, отчего принял совершенно трогательное выражение.
 
    Харицкая гордилась ею, и осознание всех достоинств своего дитяти располагала ее к меланхолически–умиротворенному настроению.
По счастью, всего этого Стас не знал, ибо дух его, узнай он о действительном раскладе недвижимого фонда, бесследно испарился бы, не выдержав напора столь сильной конкуренции. А потому он, пока еще сохраняя остатки решимости, войдя в кабинет Харицкой, сразу же, без предисловий сказал:

    – Юлия Семеновна, мне нужно с вами поговорить.

    Харицкая, заметив решительный настрой Стаса, с некоторым неудовольствием выходя из своих грез, склонила голову набок  и милостиво кивнула:

    – Садитесь, Станислав Сергеевич.
      

    Зажатая ладонью рука наливалась пульсирующей болью. Хозяин, торопясь за стол, не особо церемонился с простреленной рукой Виталия. «Ни хрена, заживет!» – констатировал он, задрав рукав рубахи. « Миха, замотай ему эту царапину и к батарее на браслеты…».
Время тянулось муторной каруселью. Виталий, зажимая полотенце свободной рукой, чтобы не впадать в панику, старался отключится от осознания своего положения. В голову лезли мысли о доме, о малютках-дочках – Сонечки и маленькой Ритусе. Виталий в них души не чаял…

    Часа в три ночи, к нему ввалилась компания из четырех в полубессознательном состоянии мужиков. «…Ты, мужик, большую ошибку сделал… Обидел нашего кореша…» – еле ворочая языком, бубнил один. «Сявка дрюченная, чего к нам приперся, а? Стукачек ментовский!..», – надсаживался другой. «Точно, не слесарюга он, чинить кран отказался!..», – дыхнул на него прокуренным смрадом третий. Четвертый ничего не говорил, а только плотоядно ухмылялся и щурился, словно выцеливал на Семенове удобное для пули место.

    Жутким холодом обдало Виталия при мысли, что из этой квартиры ему уже не выбраться. Он вжался в тесное пространство под раковиной с мыслью, что если бить будут, то хоть не сразу по голове. Но, не желая тратить свои силы на физическую экзекуцию, братки продолжили свои словесные экзерсисы:

    – Мало того, что семью накажем, так еще и скажем, что по-пьяни сам напоролся на крюк. Тащите пузырь, братва! Вольем пару доз, чтобы сявка в отключку легла!

    – Кстати, легшее будет терпеть болячку.

    – А согласишься, все будет ништяк!

    И компания, удостоив его лишь парой тычков, помочившись, удалилась в гремящее всеми кошачьими обертонами пространство квартиры. Мало-помалу это вакхическое празднество стало утихать, терять силу звука, переходя на одиночное хрипенье особенно упертых поклонников караоке.
 
    Всю ночь Виталий провел в напряженном ожидании пробуждения не проспавшейся хозяйской мозговой извилины, уведшей вечером не на ту дорожку ее обладателя. Сидя в темноте, он думал о том, что пора бы браться за ум, ибо только идиот и кретин может оказаться в такой ситуации, в какой он пребывает по своей жадности. Захотелось ему бабок срубить к грядущему праздничку восьмого марта, провались он пропадом! Хотелось порадовать девочек своих подарочками, а теперь, может статься, они и вовсе без отца останутся! Не заработать всех денег, это и ослу последнему ясно, но черт дернул его в такое сумасшедшее время взяться за эту заявку!..

    Рука тихо саднила. «Заражение обеспечено…», – вяло подумал Виталий. Под пальцами он чувствовал подсыхающую корку засохшей на полотенце крови. Вскоре он услышал через стену шевеление, стуки стекла и негромкий раздосадованный мат. Видимо, кто-то не мог найти чего-нибудь на опохмел, и шарил по разоренным сусекам в поисках облегчающей состояние тела жидкости.
Дверь в туалет вдруг распахнулась и на пороге возникла чья-то фигура в майке и трусах. Фигура, не включая свет шагнула внутрь и через пару шагов наткнулась на сидевшего на корточках слесаря.
 
    – У, ё-моё, кто здесь?

    Мужик отпрянул и, нашарив выключатель, зажег свет. Сощурившись, он вгляделся в сгорбившегося Виталия и спросил:
– Ты чего здесь делаешь? Ты кто?

    Виталий не ответил. Он сидел и глядел на измятую рожу мужика, в котором сразу же узнал хозяина квартиры. Хозяин внимательно вгляделся в Семенова и что-то прояснилось в его поврежденной алкоголем голове.
 
    – Слышь, ты, вставай, чего сидишь!
 
    Виталий медленно поднялся и спросил:

    – Ну, что, убивать будешь?

    Хозяин оторопело выпучился на него и хрипло сказал:

    – Ты чего, ополоумел, блин! Шути такие шутки в другом месте!
 
    – Какие шутки! Ты же меня вчера чуть не пристрелил! – Виталий повернул к мужику обмотанную окровавленным полотенцем руку. – Добивай, чего уж!

    Хозяин, набычившись, видимо припоминал события вчерашнего вечера, смотрел на Виталия. Постепенно до него дошла вся случившаяся вчерашним вечером коллизия. Он, больше не проронив ни слова, повернулся и вышел, оставив Виталия по-прежнему пристегнутым наручниками к батарее. Около получаса он пробыл в неизвестности, пока хозяин, уже цивильно одетый, не появился снова. Из-за его спины появился тут же Миха и, отстегнув Виталия, вновь пропал, как и не было его.

    – Пошли, – коротко сказал хозяин и повел за собой на кухню. – Вот что, я долго не буду объяснять, что и почему! Скажу только – если ты где-нибудь проболтаешься об том, что случилось вчера, кому угодно, все равно, а тем более, заявишь в ментовку, – мои ребята найдут и порешат… не только тебя, но и твоих домашних. Тебе все ясно?

    Виталий коротко кивнул головой и спросил, указывая на замотанную руку:

    – А с этим как быть? Я месяц не смогу работать!

    Мужик вытащил из кармана пачку денег и бросил ее на стол:

    – Это тебе компенсация! А с рукой пойдешь сейчас в поликлинику к хирургу на прием. Он все сделает как надо, я договорился. Получишь больничный на две недели. У себя на работе придумаешь сам что сказать. Все, можешь идти! Миха… – Хозяин коротким кивком указал в сторону двери.
 
    Уже через два часа, придя домой, Виталий, объясняя жене, что произошло, выложил на стол пачку денег, со словами: «Хорошо еще, что у этой мудилы хватило совести откупиться», устало закончил: «Вот, мать, все-таки есть бог на свете, не дал мне помереть позорной смертью!». Отчего жена залилась слезами и, причитая, долго еще костерила Виталия на предмет его бездушного отношения к ней и детям! Иначе он бы не сунулся туда, где находится всякая криминальная пьянь, «ведь ты же видел, что там творится!». Он устало качал головой, слушал жену, пока сон, так сидящим на стуле не сморил его.