Кончалось лето

Дом был узкий и длинный, выстроенный так, что с улицы был виден только светлый фасад и лужайка перед ним, а всё остальное - чёрные, покосившиеся сараюшки и недавно подновлённую баню. полосатую, как зебра от чередования светлых, новых, и старых, тёмных брёвен, и огород, и прилепившуюся к дому веранду, и клумбу возле неё скрывали от глаз прохожего разросшиеся акации, клёны и тополя. Это был хороший дом, хотя и не новый, старики - родители начали строить его почти пол века назад, если бы только не новые - продавцы с рынка, пять месяцев назад отстроившие большой, новый дом на месте ветхой, нежилой избёнки, не поставили туалет вплотную к забору, отделявшему их участок от участка Ансара, так, что теперь постоянно приходилось держать окна закрытыми от вони и больших, зелёных мух, если только нее дуо северный ветер.
Это лето было холодное и дождливое, хотя июль взял своё, переморив несколько дачников, копавшихся на огородах на самом солнцепёке.
Теперь был август, дни стояли ясные, но прохладные, к вечеру небо заволакивало тучами, и ночью начинался дождь. Детям это всё не нравилось - хотели бы успеть ещё поплавать и позагорать напоследок перед школой, но Ансар считал, что отпуск получился хороший, и как всегда было жаль, что едва начавшись он подходит к концу, и осталась от него всего одна неделя.
Наверное всё было бы ещё лучше, будь он вместе с семьёй с самого начала, но жена задержалась у матери, и Аделя из летнего лагеря почему-то поехала не к нему, а к матери и бабушке, и первое время им, двум мужчинам - ему и сыну, было довольно тяжело вдвоём, и не только с готовкой и стиркой. Отношения у них разладились довольно давно, и он сам не знал, когда и с чего это началось, только им было нехорошо вместе. Ему всё казалось, что сын ждёт от него чего-то, и в то же время с явным недоверием относится ко всему, что говорит отец, и готов спорить с ним по любому поводу.
Всего лишь пять лет назад, когда он был кумиром мальчика, и знал об этом, ему не приходилось подбирать в уме слова, прежде чем сказать что-то сыну. Может быть причина тут была в том, что последние два года у него постоянно не хватало времени для семьи, всё съедала на первый взгляд несложная, не слишком ответственная работа, и за эти годы мальчик отдалился от него, и теперь был куда ближе к матери.
Проснувшись однажды ночью, он услышал, как дождь стучит по крыше над головой, и капли барабанят по подоконнику, и шуршат по бетонной дорожке под окнами. Комнату осветила короткая вспышка далёкой молнии, и он лежал и ждал грома, а того всё не было, и не было, и наконец откуда-то сверху и издалека донеслось негромкое ворчание, приглушённое расстоянием, похожее должно быть на рычание льва, которого он никогда не слышал.

Мальчишкой любил почитать про Африку, только в дрянной городской библиотеке редко попадалось что-нибудь путное , кроме пары книг Джой Адамсон в журнальных обложках, которые лопались по корешку, стоило их открыть, да ещё тоненькая, серая книга о слонах. В памяти не осталось ни названия, ни имён авторов, только запомнил, что книгу написали муж жена с двойной фамилией, и что та часть, которую написала жена была лучше, а больше ничего.
Он лежал и думал об Африке, какой она представлялась ему в детстве, - стране вечной жары, где за каждым кустом можно было наткнуться на льва, ветви деревьев были увешаны зелёными мамбами, а местные дикари, украшавшие себя узорами из подрезанной и подвёрнутой кожи, охотились на слонов с копьями, и уже не знали, куда девать насушенные пласты жирафьего мяса, когда задул ветер, что-то загремело на кухне и покатилось по полу, и сразу стало лучше слышно дождь, и будто бы порыв ветра пролетел по всем комнатам.
Сел на постели, нашарил на полу шлёпанцы, поёжился, почувствовав под подошвами гладкие и холодные, стоптанные стельки. Запахнул на груди халат, прошёл на кухню. Да, всё как и думал - окно с вечера не заперли, вот оно и распахнулось. Хорошо ещё стёкла не разбились. Дождь уже успел набрызгать на подоконник, край стола, и гору немытой посуды на нём. Перед тем, как закрыть окно, он вдохнул полной грудью сырой ночной воздух, в котором смешались запахи мокрой земли, опавших, листьев и каких-то цветов с удивительным, волнующим терпко-сладким запахом , что росли за забором у соседей справа, но сюда же примешивалась и вонь от соседского туалета слева, и непередаваемый запах подмокшего и разопревшего мусора из оврага. Эти запахи перекрывали все другие, так что он поморщился, и без сожаления закрыл окно.
Поискал глазами то, что упало и катилось, но не нашёл. Должно быть банка с окурками, раз на подоконнике её нет. А, вон они, на полу валяются, ну да это и утром можно подмести.Утром. Хорошо хоть вспомнил, а то пришлось бы от будильника просыпаться.
Вернулся в спальню, включил настольную лампу с выцветшим зелёным бумажным абажуром, прикрыл дверь в соседнюю комнату, чтобы свет не попадал на лицо сына, взглянул на него украдкой - красивый мальчик, совсем простой, когда спит. Тихонько постучал костяшками по дереву двери - чтобы не сглазить, и вернулся в спальню.
До звонка будильника оставалось ещё три часа, и пока что можно было бы снова лечь в постель, но он знал, что так и не заснёт. а если и заснёт, то уже на рассвете, на какие-нибудь десять минут. и проснётся разбитый, с раскалывающейся головой.
Открыл обе створки книжного шкафчика, сейчас, перед началом нового учебного года забитого учебниками детей,который вообще-то был буфетом от кухонного гарнитура, но на кухне ему не нашлось места, потому что для этого пришлось бы убрать оттуда обеденный стол. Достал на угад любую книжку, надеясь, что это окажется не геометрия, химия или физика. Ему повезло - эти был учебник по литературе для седьмого класса. За два часа он успел перелистать его весь. и уже собирался убрать книжку назад, в буфет, когда наткнулся на "Черепаху" Луиджи Пиранделло, и долго, вдумчиво читал её, возвращаясь назад, чтобы уточнить что- нибудь, часто откладывая книгу и обдумывая прочитанное. Он так и не понял, было ли всё это на самом деле, или нет, пока не прочитал последние, пока не прочитал последние, лучшие абзацы, и решал, что всё правда было с кем-нибудь, а тут уж и собираться пора было.
                2               
После встречи в аэропорту поехали на бульвар, а потом решили покататься по Волге на прогулочном катере. Долго ждали открытия кассы, коротали время, гуляя по набережной. Погода портилась, небо затягивало облаками, пахло сыростью и рекой. Бульвар был скучный - ни аттракционов, ни надувных горок, по которым обычно с визгом съезжают дети, ни ларьков с газировкой и мороженным. Вместо всего этого - грохот отбойных молотков, жужжание свёрл, ругань рабочих. Набережную ремонтировали, снимали старый асфальт, вместо него делали мостовую из розовых, квадратных плиток.
В просвет между облаками выглянуло солнце, и сразу стало жарко и душно.Запомнилась картинка - золотые купола монастыря на том берегу, над ними тяжёлое, свинцовое небо, залив, по которому поднимающийся ветер гнал серые волны, маленькие радуги в белых струях фонтанов. Справа, на горе, светло-серая громада Кремля, слева лодочная станция - длинный шиферный навес, на воде, привязанные у причала, покачиваются лодки. Дождь пошёл перед самой посадкой на катер, когда все собрались у запертых на висячий замок железных ворот на причал. Он накрыл обоих детей своей широкой курткой, остался в одной рубашке. Стоял, чувствуя, как холодные капли стучат по плечам, стекают по спине.
Двое работников всё возились с замком, звенели ключами что-то у них не ладилось. Промокшие до костей ожидающие материли их, те злобно огрызались. Кто-то раскрыл пёстрый японский зонтик, едва не выбив спицами глаза соседу. Жена, долго искавшая что-то в чемодане, пакет-маечку, кое-как разорвала её по сбоку шву,надела ему на голову, как капюшон. Сама-то тоже вся вымокла в лёгком жакете и платье.
-А тебе? У тебя больше нету что-ли?
-А-а - она только махнула рукой - простынем все, как собаки.
-А когда ж мы иначе.
Те двое наконец справились с замком, и ожидающие посадки вдавились в ворота, распихивая локтями соседей, и на ходу протягивая билеты контролёрам.
Какой-то пьяный мужчина в в синей поношенной олимпийке, до сих пор стоявший в стороне ото всех, вдруг кинулся в общую давку, и начал пробиваться к воротам. Его отталкивали, он лез в драку, матерился в семь этажей, брызгал слюной, и и как-то очень быстро и ловко оказался у входа на причал, отпихнул того, с зонтиком, и пристроился позади жены Ансара, уже державшей наготове билеты. Он притянул её к себе, кивком указал на нового соседа
- Подожди, пусть это говно пройдёт.
Потом все шли по узкой, тёмной от дождя асфальтовой дорожке, и дальше, вниз, на катер по скользким, мокрым сходням. Минут через пять катер отчалил - незаметно отделился от серой стены причала, поднимая винтами тучи зелёной тины со дна, развернулся осторожно, чтобы не задеть соседние корабли, покачался немного на рябивших от частого и мелкого дождя волнах, словно раздумывая, куда бы ему теперь податься, и неспешно двинулся к далёкому, заросшему соснами берегу.
Все пассажиры собрались в душном салоне, заставленном рядами стульев. В квадратном окне - тут не было иллюминаторов - город на берегу, сквозь завесу дождя, и изогнутый, белый след катера на воде. Дверь на палубу распахнута, ручка примотана бечёвкой к торчащему из стены штырю, косой дождь хлещет по борту, капли стекают по оконному стеклу. Сын забрал у него куртку, у Адельки взял фотоаппарат, и пошёл на корму - поснимать реку и город.
                3               
На длинном кухонном столе. покрытом уже не новой голубой клеёнкой с подсолнухами - остатки завтрака : четвертушка омлета в старой сковородке с чёрными от пригара бортами, в маленькой тарелочке рядом несколько ломтиков помидоров, тут же ломоть хлеба.
Жена примостилась на другом конце стола, перебирала пшено на двойном листке бумаги из тетрадки в клеточку, складывала сор на блюдечко?

-К тебе отец пришёл. На улице ждёт.
-Чего не здесь?
-Душно говорит, не хочу. Чай будешь?
-Давай.
Ел быстро, жадно, впереди целый день, толком так и не поешь. Столовская еда разве еда?
-Что он, по делу?
-Не знаю, мне не сказал. Я же женщина, какой ему из меня советчик.
-Ну-у, он это не в том смысле.
-Да знаю я, в каком он смысле.
Он дожевал последний кусочек помидора, залпом допил чай.-Дети наши где?
-Умотали куда-то.
-Я им завтра дам. Вон грядки не копаны, пусть поработают. Ну, до вечера что ли?
Старик сидел на лавочке у забора. В чёрном, поношенном костюме, на голове расшитая бисером, тоже чёрная тюбитейка. Всё ещё без палки, держится. Увидев сына поднялся с лавочки. протянул ему сухонькую, маленькую руку.
-Здравствуй папа, чё в дом не заходишь?

-Не хорошо у вас. Душно. Не хочу. Тут хорошо-о.
Живут друг от друга вроде недалеко, а видятся редко, аз пять-шесть в месяц. Иногда жена зайдёт к старикам, или посылает детей, спросить не нужно ли чего, а так с родителями живёт старшая сестра Ансара - Рамзия с внучкой.
Говорили не долго - старик просил починить старую крышу на сараюшке, Ансар пообещал в ближайшее воскресенье. Почти все слесари в поликлинике и механики в гараже должны ему, хоть и не по многу, но всё-таки должны Деньгами отдадут вряд ли даже в дни зарплаты, а вот отработать могут.
Он медленно ехал по улице - машину подкидывало на выбоинах, заполненных дождевой водой. Мимо садов, дачных домиков, старых, тёмных избёнок и новых домов, лужайки, на которой разновзрастные дети играли в футбол и жёлтого здания общежития, а потом свернул на шоссе. На повороте оглянулся посмотреть на свой дом- хороший всё таки дом, красивый, правда краска кое-где начинает облупляться, в следующем году надо бы покрасить, а потом покатил вниз, к мосту над речушкой, мимо мимо старого, двухэтажного барака-засыпушки, обшитого вагонкой, и оврага, потом детский сад, закрытый сейчас, потому что его собирались переделывать в поликлинику районной больницы, и дальше, до самого перекрёстка. Свернул направо, по проспекту, и ещё раз направо, мимо длинного серого забора "Узловой больницы".
У въезда во двор стояла женщина с ребёнком, говорила о чём-то с пожилым рабочем в старом, вылинявшем от хлорки халате. Рабочем поднял руку в красивом салюте
- Здорово, Асхатыч!
Он ответил. Проезжая мимо, улыбнулся ребёнку, хорошенький мальчик, чистенький, серьёзный, говорят учится лучше всех в классе. Семья, хотя если не знаешь, не поверишь, что этот старик отец ребёнка.
Залитый солнцем, белый двор "Скорой помощи", который был также и двором поликлиники, был пуст, только несколько серых уазиков-буханок с красными полосами на бортах, стояли на солнцепёке. Двери гаража распахнуты, мужики сидят тут же, на скамеечке, поставив ноги на старое, ржавое корыто для дождевой воды. Звали его к себе, посидеть "в тенёчке", он отказался. Двое из них слесари его поликлиники, станут просить аванс, а денег и так нету.
Откуда-то появилась маленькая, жёлтая собачёнка, закружила у его ног, с низким, угрожающим ворчанием.
-Найда, цыц!
Да куда там.
Один из рабочих соскочил с лавочки, схватил лежащий рядом домкрат.
-Найда, зараза, я те ща как...


Чай пили на веранде. Вернее сказать он пил, сев за столом так, чтобы его не доставали заносимые ветром капли дождя. Дети играли, словно маленькие - подставляли ладошки под тонкие струйки воды, стекавшие с шиферной крыши, окунали подушечки больших пальцев в крохотные лужицы, набравшиеся во вмятинах досок пола, с визгом отскакивали от забора, когда порыв ветра бросал им в лицо дождевые капли.
В прямоугольнике дверного проёма, как в картинной раме, жена у плиты - немолодая уже женщина, располневшая в последние годы, с выступившими тёмными венами на ногах. Груди обвисли, волосы красит, а то давно уже седая, с тех пор, как належалась с дочкой в больнице, когда у неё подозревали рак, только лицо совсем немного переменилось, по нему одному ещё и сейчас легко можно узнать ту второкурсницу с "химической" кафедры.
Слева жена, справа дочь, ещё ещё девушкой, но и не девочка - под облепившем тело платьем уже обозначились холмики грудей.

На следующий день он припозднился на работу - возил жену на рынок за продуктами, и в больницу приехал уже после обеда. Таких уж срочных дел не было, но он посидел немного в кабинете, потом пошёл к коллеге - директору станции переливания крови, но того не было - вызвали в горадминистрацию. Был бы хоть зам. по хоз.части, так и того нет. Прихлебатель он и шут, этот зам, а всё же с ним повеселее, и о бабах можно поговорить как ни с кем- он по этой части мастер.
Спустился во двор, а оттуда в гараж - договориться с мужиками, чтобы в воскресенье приходили чинить сарай отцу, и задержался там до вечера. Дважды посылали за водкой нового мальчишку-механика. Первый раз в магазин, потом, когда тот закрылся, к местной старухе самогонщице.
Дома упрёки всё понимающей, давно смирившейся, но так и не привыкшей терпеть всё это молча жены.
Когда он проснулся ночью её ещё не было рядом, и он перевернулся на левый бок, почти свесившись с подушки, закутал озябшие ноги, и лежал так, в надежде, что сон вот-вот вернётся.
Странно, но они никогда не скандалили по-настоящему - с криками и битьём посуды, кроме самого первого раза, когда она узнала о его встречах с одной из своих подруг - вечером он вернулся домой с работы, поиграл с Аделькой - она тогда только училась ходить, потом пошёл на кухню ужинать, а жена всё молчала и молчала, и после ужина, когда она мыла посуду, он стал допытываться, в чём же дело, и едва успел увернуться от брошенной в него тарелки.

Ещё несколько раз после она грозила ему разводом, однажды даже подала документы в суд, но на следующий день, после очередного примирения, сама же и забрала. Теперь даже такой блеф был бы слишком рискованным делом, и ей приходилось закрывать глаза на большее, чем раньше.
Она никогда не была красива, и к тому же знала, что с двумя детьми её вряд ли кто возьмёт замуж, да и Ансар был не самым плохим мужем, и при желании она могла добиться от него почти всего, чего хотела.
Он слышал сквозь сон, как она ложилась рядом, у стены, спиной к нему, стянула с него одеяло, и долго поправляла вечно сползавшую под спину подушку.
                4               
Начинался новый день со всеми его заботами, надеждами, и печалями. На кухне звенели чашками, тугая струя воды звонко ударила в железо раковины. Сел на постели, спустил ноги на пол. во рту мерзко, болела голова, ноги ныли, как перед непогодой, кололо в правом подрёберье. Старость. Уже пришла, а он и не заметил когда, и вот забирает его по частям.Сердце сдавила непонятная тоска по чему-то, и было это чувство так остро и непривычно, что даже со страхом подумал - неужели умирать пора? Ведь говорят некоторые чувствуют заранее, бывает...
Надо было встряхнуться, послать все эти мысли куда подальше, сказать себе, что рановато он туда собрался, там впереди и так очередь большая, а без очереди не пускают, но сил не было даже на это, и потому он просто поднялся, подошёл к окну, постоял там не много, стараясь не думать ни о чёс, кроме вот этих развороченных, и до сих пор не перекопанных грядок, усыпанных жёлтыми и красными кленовыми листьями, а потом оделся и вышел на кухню.

На столе навален ещё не мытый, не чищенный болгарский перец, тут же перетянутые ниточками пучки петрушки и укропа, головки чеснока. На подоконнике батарея литровых и трёхлитровых банок. Жена сидела возле стола, у двери, ждала пока закипит зачем-то нужная ей вода в синей ведёрной кастрюле.
Взяллиз буфета пачку смородинового "Нури", достал оттуда пакетик, повертел его в руках. Надо было с чего-то начинать. В сотый раз. Да в какой там сотый, разве сосчитаешь, эти разы.
- Дети где?
-В саду.
Закинул коробку назад, прикрыл дверцу осторожно, чтоб не стукнула.
-Кипяток есть ещё?
Она молча указала на чайник, притулившийся у высокого бока кастрюли. Заварил чай и долго пил его мелкими глотками, чтобы не обжечься, стоя у окна.
-Сын просил, чтоб ты его отпустил сегодня с Димой.
-На озеро?
-Угу.
-В дырявой лодке кататься?
Она не ответила.
Допил чай, отжал пакетик над раковиной, бросил его в мусорное ведро, сполоснул чашку, хотя всегда оставлял так, поискал место, куда бы её поставить - стол завален, подоконник занят.
Да, в который раз, а всё так же не ловко.
-Сказать ему, что ты не разрешаешь?
-Зачем, я щас сам скажу.

Сын был на веранде, читал какую-то книгу. Сидел на старом, шатком стуле, в одной футболке на голое тело и бриджах, хотя утро было по осеннему прохладное. Худой, маленький, но уже нескладно угловатый, как все подростки. Увидев отца, положил книжку на стол страницами вниз.
- Пап, тебе мама...
-Передала. Хорошо придумал - с дурачком этим на дырявой лодке кататься.
-Она не дырявая.
-Ага, а то я не знаю.
Он достал из нагрудного кармана пачку сигарет, поискал по другим карманам зажигалку, но её нигде не было. Пропала должно быть. Шестая за лето.
- Ты её вчера на столе здесь оставил. Когда пьяный был.
-Ладно.
Цветы после вчерашнего дождя с градом поникли, порастеряли на землю свои розовые и светло-сиреневые лепестки. Только бархатцы, посаженные по краю клумбы, всё так бодро держали свои солнышки-головки. На полу, на столе жёлтые листья, рябина вон краснеет за забором. Нет, кончилось лето, кончилось. И отпуск вроде был, и в В. ездили, на юбилей города ходили, справляли день рожденья жены, веселились вроде, смеялись чему-то, а всё без настоящей радости, не так, как раньше. Скоро уже и зима придёт, да и пусть. Скучно конечно, а всё-таки поспокойнее.
-Лодку они чинили. Я тебе что вчера сделать велел?
Сын не ответил.
-Сказано было - грядки перекопать Перекопал ты их? Шишь. Ты лодку чинил. Да такую чем чинить, проще новую сделать.
А хорошо было бы разрешить, пойти к этому Димке, посмотреть как они там починили, может самому чем помочь - от Димкиного отца, пьянчужки-художника, который однажды с похмелья нарисовал на картине капли дождя вверх ногами, всё равно никакой помощи не дождёшься, провозиться там с мальчишками полдня, гори они, и эта комиссия и телемост, но тогда надо признать, что обманывать отца, обещать и не делать - правильно, а этого он никак не мог.
- И что ты всё читаешь?
Сын повернул к нему книжку - на обложке человек в странной серой одежде сидел на берегу озера, в котором отражался розовый закат, а на другом берегу возвышалась тёмная громада не скалы, не то башни.
-Опять дрянь какая-нибудь?
-Да.
И что за ребёнок, чуть что скажешь, сразу слёзы в глазах. Работать не заставишь, а если и начнёт, так всё равно толку не будет, не сделает как надо, хоть сто раз показывай. Изнежила мать, избаловала. Иногда ночью просыпается от кошмаров, и тогда кто-нибудь из родителей сидит с ним, пока он не заснёт. Сам он, Ансар, был совсем другой. Никогда ничего не боялся, ни драк, ни работы, в четырнадцать уже начинал заигрывать с девчёнками, а уж чтобы в последние дни каникул взять в руки книгу.
Вот дочка и умная, и послушная, и матери по хозяйству помогает, а ведь самого себя не обманешь - мальчика всегда любил больше, и отцом-то себя в первый раз по-настоящему почувствовал, когда тот родился.
- Вот что - задумавшись снова полез было в карман за сигаретами, да вспомнил про зажигалку - Натаскаешь с Аделькой воды в баню, скажешь матери, чтоб затопила, польёшь огород, и читай сколько влезет, а к отцу Димкиному, хочешь, я сейчас зайду, скажу, что ты не можешь.
Опять подскакивала машина на ухабах, и так же надрывно завывал её мотор, и дети играли в футбол во дворе общежития, и на повороте, он как вчера, как всегда, обернулся и посмотрел на дом, и почему-то так захотелось вернуться, сказать несказанное, дать не доданное, ведь давно уже пора бы что-то изменить, что-то исправить, чтобы стало как раньше, но он нажал на газ, и машина покатилась дальше к мосту.
                5               
На повороте его окликнул какой-то мужчина, прокричал ему что-то вслед, но он не расслышал, что именно. У дома остановил жигули, вышел, распахнул ворота, завёл машину во двор. Надо бы помыть её, пока ещё силы есть, да уж больно не хотелось сейчас возиться с тряпками и ведром.
Дома было полно народа - почти все соседи по улице. Ему говорили, он не верил. Растрёпанный, перепуганный Димка, всё пытался ему объяснить, как это случилось, но сбивался, путался, и под конец заплакал. Кто-то принёс маленькую, белую чашечку с сердечными каплям, но он оттолкнул руку с чашечкой, прошёл на веранду, почему-то радуясь, что никто не пошёл за ним. Взял забытую на столе книгу - человек в серой одежде всё так же сидел на берегу розового озера, смотрел на скалу-башню напротив. Открыл книжку, и тут же захлопнул, прочитал имя автора и название на корешке, и положил её обратно, на стол. Бред какой-то. Нет, нет, не может этого быть.
Вернулся в прихожую - все встали, когда он вошёл, спросил где жена, ему сказали, что в больнице, и дочь вместе с ней.
- А делать сейчас что-нибудь нужно? В милицию там идти, куда-нибудь?
Ответили, что милиционер уже был, и что до завтра ничего такого делать не нужно. Хотел спросить, как это случилось, да какая теперь разница. Из сбивчивого Димкиного рассказа понял только, что лодка перевернулась на середине озера, и что он, Димка до берега доплыл, а сын нет. Так и не научился толком плавать. Жена всё со своими заботами: зимой боялась, что простынет в бассейне, летом потому что вода в озере холодная - ключи там на дне бьют.
- Что ж ты, милый мой, товарища-то в беде бросил? Нехорошо это, не знаешь что ли?
Димка снова заплакал, утирая слёзы большим, почти уже мужицким, кулаком. Стоявшая тут же Димкина мать треснула сына по затылку так, что качнулся вперёд и зарыдал в голос, а Ансар с удивлением почувствовал, что ему приятно видеть и эти слёзы и удар.
- Ага, ты поучи его, поучи. Вырастила придурка, а теперь учить начинай. Что вытаращилась?

Потом, когда все ушли, он долго бродил по дому, вроде бы хотел что-то найти, да никак не мог вспомнить что. Очнулся на кухне, за столом. На улице уже стемнело, где- то неподалёку надрывно ревела корова - видно хозяева так увлеклись сплетнями, что забыли её подоить.
На подоконнике банки с консервированным перцем - успела всё-таки жена. Вспомнил наконец, что искал. Прошёл в спальню, выдвинул из угла старую коробку из-под телевизора в которой держали старое тряпьё, нашарил на самом дне тонкую пачечку денег, завёрнутую в ветхую тряпицу. Ведь всё должно быть пролазили милые соседи, пыль в доме носами подмели, а сюда не заглянули. Хотя может и заглянули, да побоялись кто Бога, кто милиции.
Достал из шифоньера чистое бельё, захватил мыло и полотенце. О мочалке вспомнил уже в бане, когда зажёг свет и увидел крючок на который её обычно вешал. Неудобно без мочалки, ну чёрт с ним, можно и так. Он долго мылся, щедро расходуя на себя запас воды, которого хватило бы на четверых. Напоследок помыл голову, потом сколько-то времени сидел на лавке в предбаннике, через силу борясь со сном. Прислушивался к себе, и удивлялся тому, что случившееся не вызвало в нём никакого отклика, ничего не изменило, только внизу груди поселилась непонятная тянущая боль. Странно-то всё как. Вроде не так должно ьы ьыть. Ни слёз, ни утешений, ни занавешенных чёрным зеркал, ни особой тишины в доме, которая бывает только при тяжело больном и покойнике.
Дожив до сорока шести лет, он ещё не знал, что смерть почти всегда приходит внезапно, либо признаков её приближения не замечают, и умереть тихо, спокойно, подготовив заранее себя и родных могут лишь не многие, большинство же и это делают как живут - на бегу, в спешке, не покончив с одним и уже принимаясь за другое.
Когда вернулся в дом, там его уже ждали старикиродители, Рамзия, и вернувшаяся из больницы Аделя.
- Как там мама наша - спросил он дочь.
-Ничего. Криз,. говорят, был. Завтра выпишут. А ты чего трубку не брал? Мы тебе звонили-звонили, а ты не берёшь.
Он посидел со стариками часов до десяти, потом сестра вспомнила об ужине, ушла на кухню - разогреть чего-нибудь, а он сказал, что у него голова раскалывается, и пошёл спать.
До него дошло только под утро, когда он проснулся словно от удара, с таким чувством, будто сердце поворачивается в груди, и долго лежал на жениной половине кровати, глядя на тонкий серпик луны в просвете между ветвями тополей за окном, силясь понять кто он и где. потом вспомнил всё, сел на постели. Голову пронзило болью, железные пальцы сдавили сердце, перехватило горло.
Мальчик мой, мальчик мой, да как же это. Да как же это.
Тонул, а его не было рядом, и некому было помочь. Всё-то он на работе, занятой, да важный.
Он и сейчас там, в темноте, и вода холодная.
Поднялся, оделся, и только тогда опомнился - ведь идти-то некуда.

Всё это было в среду, а хоронили сына в субботу на местном кладбище. Жена сделала всё по христианскому обряду. Отец приходил к нему, просил, чтобы тот уговорил жену похоронить и. ка мусульманина, он отказался. День был холодный и ветреный, на кладбище пусто. Он расплатился с могильщиками, с трудом перенёс растянувшуюся муку поминок, а после проводов гостей ушёл в спальню, лёг на чистую, прибранную постель - по случаю похорон всё в доме перемыли и перестирали, завернулся в одеяло, и лежал так до вечера. На следующий день съездил на работу, взял отпуск без сохранения, оттуда проехал на кладбище, а потом домой, а дома снова в постель, лицом к стене, не думая ни о чём, не чувствуя ничего, надеясь только, что его оставят в покое, не будут ни трогать, ни спрашивать ни о чём.
Так прошло два месяца, за которые он окончательно поседел, состарился, будто даже стал меньше ростом. Однажды, когда никого не было дома, он попробовал напиться, но и это не могло - память о случившемся не оставляла его даже во сне, и это было очень мучительно, но хуже всего было просыпаться по ночам, когда оно наваливалось, как никогда, и он одевал на себя что-нибудь - ночи теперь были холодные, выходил во двор, и сидел там до утра на скамеечке, а потом возвращался в дом, снова ложился в постель, и спал до полудня. Ничто не бывает вечно, и самое большое горе не всегда ломает даже слабого человека.
Он вернулся на работу, и та снова закружила его в карусели мелких дел, так прошёл год, осенью дочь уехала в Казань - учиться, ещё через год я отправился попытать счастья в Москве, а когда вернулся, их дом стоял заброшенный, с заколоченными окнами, мне сказали, что прошлой осенью они уехали куда-то к родне, а куда именно никто запомнил.
                Конец.


Рецензии