Хроники лавочки

    

                Историческая сказка о жизни и смерти безымянной уличной
                лавочки.


                "Время проходит мимо неё, унося людей в
                небытие, а она остаётся, как часть
                людской истории, как память о людях,
                когда-то пережидавших на ней суету в
                размышлениях о будущем, в котором
                временно живем и мы…" 
                Блог Lera Shcheglova. Интернет.



        «Ура! Поступила! Я поступила в МГУ на бюджет! Сама без всякой поддержки. А ведь никто не верил.  Да, что говорить, я и сама до сих пор не верю! Просто не могу осознать, что достигла цели, к которой так упорно шла последние годы» - радостно говорила сама себе Яна, выйдя из дверей здания исторического факультета МГУ.
        С детства её завораживала история и Яна хотела в будущем как можно больше погрузиться в её изучение. И вот, свершилось!
         Бывшие абитуриенты, а ныне уже первокурсники, весело галдя, высыпали на улицу перед зданием факультета, кучковались группками и уже в них активно обсуждали планы на сегодняшнее «обмывание» столь важного события.
         Многие звали и Яну, но она вежливо отказывалась, решив для себя, что у неё будет совсем другой план. А план этот не подразумевал компании. Она хотела поблагодарить за успех своё «Место силы» …  Да-да…
         Пусь это и выглядело глупой эзотерикой, но Яне действительно на физическом уровне очень хотелось снова, и именно сейчас, побывать в этом месте и она, прислушиваясь к себе, послушно следовала за своим желанием, как крыса за дудочкой Гамельнского крысолова
         Яна, вообще, больше любила одиночество, вот и сегодня она поехала в центр на бульвар одна. Прекрасная погода начала августа, как нельзя лучше, этому благоприятствовала.
         Таким персональным «местом силы» молодой девушки была простая скамеечка, бывшая вроде бы скучным, «Собянинским новоделом», расположенным на Сретенском бульваре, но даже не конкретная скамейка, а весь этот, почему-то казавшийся ей особым, участок московской земной поверхности, со всей окружающей его растительностью и урбанистическими деталями, типа фонарей на столбах и тому подобным, она называла так. Всё это вместе явно как-то влияло на девушку.
         Подчас к Яне приходило ощущение дежавю, что она уже бывала тут, но сильно раньше, когда-то очень-очень давно. Временами возникала мощная эмоциональная связь с, вроде бы незначительными, окружающими предметами, самим местом или каким-то событием когда-то происходившем тут, о которых она узнавала из прочитанной литературы.
         А то вдруг проявлялись необычные способности, типа ясного, как ей казалось, понимания речи птиц. Такие способности она точно не могла объяснить или связать с текущим опытом своей жизни.
         Вообще повторимся, что у Яны было сильное чувство связи с этим местом, да такое сильное, что ей даже иногда снились сны про него, хотя и определённо показывающие другие времена, к которым во сне у неё возникало глубокое чувство принадлежности.
         Тут она и проводила долгие часы, готовясь к экзаменам, и просто предавалась мечтаниям, смакуя женские романы.
         Сюда же она приходила делиться своими горестями и радостями со Вселенной (так она называла Высшие силы). Именно отсюда, будучи совершенно невоцерковлённой, обращалась и к Богу, как она его себе представляла. Именно тут она задумывалась о том, как стать цельной личностью, лучше понять себя, найти смысл бытия и получить исчерпывающие ответы на волнующие вопросы.
         Раз к разу, происходило и то, о чём она просила небо. А ещё ей иногда казалось, что она слышит ответы на свои просьбы.
         Пытаясь найти объяснение этой мистике, начиталась «разного хлама» и, окунувшись в ещё большую эзотерику, решила, что просто в этом месте сосредоточена положительная и отрицательная сила. Почему неизвестно, но это было хоть какое-то объяснение
         И ведь действительно это место невероятно улучшало внутреннее состояние Яны. Посетив его, у неё ощущается прилив сил, становится ясным мышление, возрастал уровень осознанного восприятия окружающего мира и себя самой.      
         Выйдя на станции «Чистые Пруды», Яна пошла в западном направлении, на свой любимый Сретенский бульвар – эту самую короткую и уютную часть Бульварного кольца.
         Там, где Чистопрудный бульвар переходит в Сретенский, после небольшой "Тургеневской площади" её, как и ожидалось «встретил» памятник инженеру В.Г. Шухову, уж ооочень «облюбованный» голубями.
          Историческая подкованность Яны и сейчас давала знать о себе. В голове бурлили и выплёскивались наружу накопленные знания. В такие моменты она представляла себя экскурсоводом туристической группы.
         «Свое название бульвар берет с тех времен, когда над Москвой повисла угроза захвата войсками Тамерлана. В то время из Владимира доставили чудотворную икону Владимирской богоматери, и именно на месте современного бульвара, жители города вышли ее встречать. По легенде, после этого войска Тамерлана изменили свое движение и обошли Москву» - мысленно рассказывала она воображаемым туристам.
        Жара. На лавочках бульвара расслабленные люди пили разные напитки, а многие ещё и что-то читали. В приятной истоме в теньке и под освежающим ветерком даже собачки угомонились, и не доставали хозяев. В самой середине (это уж, совсем современное веяние) был организован островок из роз, в центре которого - шезлонги для принятия солнечных ванн и кое-кто, не стесняясь, там загорал. Неподалеку продавали лимонад и мороженное. Жара, шезлонги, розы, мороженое и солнце отлично между собой сочетались и создавали ощущение покоя и умиротворения.
         Яна взяла лимонад и подошла к любимой скамейке у противоположного конца Сретенского бульвара, где когда-то, судя по Гиляровскому, находился трактир «Саратовъ», а ныне стоит памятник Н.К. Крупской - жене В.И. Ленина. 
         На залитой солнцем лавочке, белые голуби и вороны устроили грандиозный пир из остатков кем-то оставленной снеди. Белые перья смешались с черными, давняя вражда оказалась отброшена и забыта, ибо на сей раз им достался по-настоящему щедрый дар.
         Яна осторожно, не мешая счастью пернатых, присела на краешек.
         Птицы, как будто её ждали и даже вроде узнав, лишь посторонились, а не улетели.
         Яна раскрыла, заранее приготовленный пакетик с новым угощением для птиц…


         …Лента медленно двигается по направлению к печи, обдавая жаром и неумолимо приближая конец. Конец моей, более чем стодвадцатипятилетней истории. Через мгновение сознание погаснет и энергией моего всё ещё крепкого листвиничного тела подогреют, какую-нибудь, воду в котле.
         «Интересно, а люди боятся смерти?» - почему-то подумала я.
         Мои красивые, тяжёлые чугунные опоры с вензелями «Товарищество Московского металлического завода Ю. Гужона 1891 годъ» содрали ещё вчера, побросали в тележку и увезли в неизвестном направлении.
         Я не боюсь. Просто, грустно. Конечно, я не одна, а в огромной компании старых деревянных вещей (Шкафов, столов, стульев, табуретов, парковых штакетников, и т.п.). Например, рядом со мной лежит массивный дубовый шкаф, без ножек и обеих дверей, явно ещё постарше меня. Он медленно и величаво двигается вместе со всеми и только тихо старчески поскрипывает. В нашей компании также много совсем ещё молодых горбылей, досок и других бессмысленных палок, но их мне, почему-то совсем не жалко. Даже фонарный столб, безжалостно распиленный на чурки, и грязные, дегтярные, угрюмые шпалы внушает неизмеримо большее уважение.
         Как и положено, процессию в последний путь провожают друзья. На балках перекрытий (кстати, одна из сестёр, которых, тоже является членом нашего скорбного сообщества) сидят голуби. Мне показалось (да, да... именно показалось), что в густой массе я разглядела Серко.
         С ближнего к огню края начала пениться и стекать, сгорая на лету краска. Первое, что показалось на очищенной поверхности, вырезанное на дереве изображение сердца, пронзённого стрелой с инициалами по бокам.
          Безостановочно побежали картинки прошлого в сопровождении с воспоминаниями…
          …Я появилась на свет летом в «Артели В.П.Земаннъ» на Таганке после того, как от крупного заказа осталось немного сибирской лиственницы устойчивой к гниению, которой не страшны ни дождь, ни морозы, ни палящее солнце. Основу заказали рядом у Гужона на Рогожской заставе. Там в прошлом году запустили доменную печь, так что чугуна теперь в Москве хватало вдоволь.
         Привезли шикарное чёрное основание с изображениями дубовых листьев и вензелями (мы с этой чугункой сразу крепко сдружились). И не мне одной привезли. Мои сосновые подружки, бывшими настолько глупыми, словно сделаны из пробки, не представлявшие для меня никакого интереса, тоже были довольны.
         Потом нас всех выстроили в ряд и покрасили одинаковой отвратительной ядовито-зелёной краской. Нас было не различить. И только в душе я понимала, что я-то из лиственницы, а значит, проживу гораздо дольше этих дур.
         Вскоре патлатые, пахнущие свежей стружкой, мужики аккуратно сложили нас на подводы и развезли по бульварам.
         Мне достался Сретенский, неподалёку от трактира «Саратовъ» (это я позже узнала). Место мне понравилось.  Моей компанией стали скрюченный вяз, стоящий сбоку, густой дуб сзади, и, опять же чугунный фонарный столб с электрической! лампой. События вокруг меня забились фонтаном.
         Забегая вперёд, скажу - отчётливо понимая, что человеком мне не стать никогда, я, однако, с самого начала своего существования испытывала живейший интерес к людям и особенно к тому, как они воспринимали всё вокруг, как это переживать за что-то и тому подобное. Я осознавала, что этот мир принадлежит им, а мы - вещи, созданы лишь для их удобства и всё-таки, мечтать не запретишь и, сильно ревнуя им внутри, сама тайно мечтала, что когда-нибудь произойдёт чудо и я стану человеком. Несбыточная мечта и от того самая большая и сладкая. Глупо, конечно, но...
Итак, мне повезло, что достался Сретенский.
Тут я, к своему удовольствию, просто захлёбывалась от обрушившихся на меня потока эмоций, использующих меня людей, таких, как: матерей и нянечек, ублажающие младенцев; «студиозусов» с толстыми томами книг, реалистов и гимназистов; другой молодёжи разных мастей - купцов, пожилых профессоров, обсуждающих различные научные теории или достоинства меню «Саратова».
         Обсуждались, кстати, не только достоинства яств известного кабака, но и очень откровенно, достоинства легкодоступных женщин, присутствующих здесь в изобилии, так как выяснилось, что этот околоток, аж до самой Сухаревской башни, славен своим «краснофонарными» радостями.
         Однажды, например, меня подхватили за бока четверо улан и оттащили в ближайший двор, где изуродовали ужасно похабными надписями, сломали одну доску и устроили на мне настоящую оргию (дворник Абайка отскоблил и заново полностью покрасил меня потом);
         Иногда, как бы в противовес распутствам, на мне располагались монахи (рядом же Сретенская обитель). Эти, как правило – спокойный люд. Обсуждали Афон и другие паломнические дела. Вели неспешные и тихие богословские беседы, хотя и они иногда могли не на шутку сцепиться, заспорив то о промысле Божием, а то и делясь опытом борьбы со страстями.
Кстати, Господи, какие же неописуемые страсти их пожирают! Видимо существующие для монахов самоограничения имеют свойство раздувать из угольков сомнений настоящие пожары таких страстей. Один раз даже услышала про реальный заговор в обители. Уж не знаю, осуществился он или нет;
         Бомбисты-анархисты-террористы не раз прятали подо мной свой адский груз;
         Я была свидетелем жизни, роста и затухания целых семейств-фамилий, живших по соседству (от младенчества до смертей); Страдающих брошенных и напротив, бесконечно счастливых любовников; вечно пьяных служителей Мельпомены – поэтов, артистов, художников… 
         А в каких развесёлых праздниках приходилось участвовать! Это и
песни с плясками Ряженных на Рождество и Пасху, и Коляды со скоморохами и частушками…
         На мне обычно располагались продавцы съестного – пирогов, пирожков, пряников, ватрушек и леденцов на палочках.
         Утром на Рождество раздавался такой мощный гул большого 316-и пудового колокола, что я была абсолютно уверенна в его вине за разбалтывание болтов-креплений у моих чугунных красавцев-оснований. Выручали добрые татарские дворники.
         Так шли дни, недели, месяцы, годы…
         Из того периода мне особенно запомнились два события - самоубийство несчастного студента-бомбиста, разочаровавшихся в своих идеалах и невероятно чистая, и возвышенная любовь ученика Реального училища К.П.Вознесенского, что на Мясницкой, и прекрасной молодой гимназистки откуда-то с Китай-города.
         Студент повесился на фонарном столбе, что стоял у меня по левой стороне. притом, негодяй, спрыгнул с петлёй на шее прямо с моей спинки.
         Его ноги в башмаках с одной слетевшей галошей достаточно долго болтались в последней агонии надо мной, но потом произошло невероятное: Тело обмякло и затихло, перестав раскачивать столб, и в этот момент снова почувствовала тот же вес и тепло, что исходили от ещё живого бедолаги, когда он сидел на мне, принимая последнее решение. Я ощущала его девять дней. Притом, когда кто-то присаживался на меня, клянусь!, его вес двигался, уступая место. В последствии, я неоднократно сталкивалась с подобным явлением, но первый раз был самый ошеломляющий. Я спросила тогда у столба – ощутил ли он какие-то изменения? Тот ответил, что его просто перестало болтать (он вообще-то был туп, неэмоционален и прямолинеен).
         Жуть!..
         А вот отношения реалиста и гимназистки, напротив, поразили меня своей чистотой и добротой. Я была свидетелем нежнейших и в то же время честнейших и невиннейших отношений в течение года.
         У них была оживлённейшая переписка. Я передала десятки, а может и сотни записок, скрывая от посторонних глаз, спрятанные между досок листочки. Заслушивалась стихами, которые они декламировали друг другу. Была соучастницей всех свиданий и первых трепетных и робких поцелуев. Искренне переживала за молодых в часы их размолвок.
         Потом всё резко прекратилось. Она уехала в Питер, поступив в Женский мединститут, а он остался здесь, пройдя испытания в Технический. Похоже, что их тоже я по-настоящему полюбила. Когда они прощались, меня даже не возмутило, что на моей доске, которая ближе к фонарю, и на стволе рядом стоящего дуба, перочинным ножом были очень глубоко вырезаны сердца, пронзённое стрелой и инициалы по краям. Больше я их не видела. Только в 1915 приходил израненный полковник, показавшийся мне немного похожим на того паренька, который сидел, не обращая внимания на дождь, и очень нежно гладил изображение сердец больше часа.
         Но это было в пятнадцатом, а сколько было всего до этого! Например, 1905.
         С двадцатого декабря вдруг засуетился народ. Похоже было на какой-то праздник. Везде весёлые толпы с красными флагами. По бульвару гуляли нарядно одетые рабочие и разночинцы. Поздравительным тоном они кричат друг другу - «Товарищи, всеобщая забастовка!».
         Тогда я обратила внимание на один интересный факт, что хоть везде в округе ворота и двери закрыты и окна нижних этажей забиты, но всё-равно улица жила деятельно и оживлённо.
         В ночь на 21-е со стороны Большой Лубянки послышались выстрелы. Где-то около половины четвёртого утра оттуда же побежали какие-то люди и городовые. Через минуту примчалась пролётка, полностью набитая оружием и ящиками (люди радовались, что это какие-то «патроны»). Пролётку сопровождали четверо парней с красными повязками на рукавах. Меня вместе с оружием и несколькими соседками загрузили на платформу технической конки... Ура! Путешествие!.. На эту же платформу запрыгнули и ещё несколько человек с красными повязками, по углам установили красные флаги и покатили вниз по Рождественскому бульвару по направлению к Трубной площади.
         Путешествие!.. Но радость движения продолжалась не долго. На Трубной возводилась баррикада, куда нас грубо свалили в общую кучу со шкафами, стульями, шпалами, вывесками, рельсами, камнями, мешками с песком, и, что самое главное, с такими же как я лавками с других бульваров. Так я и узнала впервые, насколько велик мир.
Рядом со мной лежали скамьи с ажурными, хоть и тоже чугунными основаниями. Она из них сказала, что есть такое место, как Тверской бульвар, и у меня появилась мечта поменьше и пореалистичней - попасть на этот самый Тверской бульвар в окружение, по рассказам соседок, изысканной и утончённой публики.
         Там же я впервые близко узнала и стала дружить с белыми голубями, наверно происходивших из какой-нибудь частной голубятни, коих по Москве было великое множество. У нас на Сретенском отношения с птицами у меня были, мягко сказать, напряжённые. Я, вообще, не могла понять, для чего они существуют кроме, как только гадить.  А тут…
         Они бесстрашно спасали наши выбитые пулями или просто потерянные болты для крепления спинок и оснований. Подбирали их и роняли именно в те места, где потом их было легко найти. Никогда не отказывались и от осуществления другой помощи, которая могла понадобиться в таких жутких обстоятельствах.
         Но, что самое главное, что в дальнейшем внесло понимание моего существования – эти шебутные птицы принесли с собой в моё существование информацию и знания. До встречи с голубями мой мир был узок. За время жизни происходило много происшествий, но они были лишь калейдоскопом картинок. 
         Только после длинных ночных разговоров с этими умными птицами я смогла научиться сопоставлять события и, даже стала учиться делать выводы. Да, что там, даже вот так рассказать о себе, я смогла научиться лишь благодаря им. 
         Раньше моё сознание было на уровне моих соседей – фонарного столба, старого вяза и дуба, а теперь я чувствовала, что я сильно выше их по развитию. Я узнала, что мир огромен. В наше общение и я вносила свою лепту. Жизнь голубя это какие-то десять пятнадцать дет. Самому старому, которого я встречала было семнадцать. Я же спокойно перешагивала десятилетия и имела все шансы на столетия.
         Целый месяц продолжалась революционная (вот, какое слово я теперь знаю!) суета. Иногда глупая и бессмысленная, иногда серьёзная и кровавая. Но главное, что по моему мнению (да - да и своё собственное мнение у меня тоже появилось), абсолютно ненужная в обычной жизни. Это я вам могу сказать, как постоянная свидетельница подобных событий.
Начиналось всегда всё с воодушевлением и радостно, заканчивалось разрушенными жизнями и судьбами.
         Я же помню, например, какими упованиями была наполнена следующая на моей памяти революция и, как постепенно таяла, вовлечённая в неё, большая и счастливая семья.
         Я помнила каждого из них ещё младенцем, но с семнадцатого по двадцатый пятеро погибли, воюя с разных сторон, а с тридцать седьмого просто стали бесследно пропадать, вводя в грусть и отчаяние оставшихся. Пока к 1941-му все не сгинули вовсе.
         Возвращаясь к 1905-му, скажу, что, как и всё, события декабря в Москве скоро закончились. Голуби говорили, что в других местах подобнее продолжалось ещё долго, но у нас всё вскоре встало на свои места. Не без потерь, конечно. Например, та ажурная скамейка с Тверского бульвара закончила своё существование ещё в баррикаде на Трубной, а я же, благодаря «добрым волшебникам», прошедших через всю мою жизнь – дворникам, снова оказалась на Сретенском, на том самом месте. Ха! Поставили, кстати, прямо в мои старые следы.
         Прошло ещё несколько лет. Да каких лет! Даже, как мне казалось, вечный «Саратовъ» канул в небытие. Люди быстро привыкли к электрическому трамваю, вместо конки. Кончились трагичные и строгие десятые. Пошли суетливые и немного смешные нэпманские двадцатые.
         Мои отношения с голубями развивались. Оказалось, что они были не просто уличной стаей, а жили на чердаке библиотеки, где было полно старых книг. Один из них, даже умел читать (по голубиным меркам старец, которому было целых восемнадцать!). Мы часто дополняли друг друга в оценке событий. Мой опыт и их обширные знания.
         Иногда мне казалось, что у нас коллективное сознание, как у пчёл. Я была частью мозга, накапливающая и систематизирующая информацию, а они его оперативной памятью, глазами, ногами и руками, или точнее, крыльями.
         Эта белая библиотечная стая быстро вытеснила местных птиц и кошек и даже стали интеллектуально подтягивать моих старых соседей – вяза, дуба и столба. Хотя, если честно, то железная сущность столба с трудом и великой неохотой впитывала знания.
         Решающая битва с местной живностью у голубей произошла в двадцатых…
         В тот период на моих крашенных лиственничных дощечках каждое утро стал присаживаться странный, явно немного чокнутый человек, крошащий свежие батоны и разбрасывающий кусочки и крошки вокруг, подкармливая слетавшихся со всей округи птиц, притом, он, совершенно не обращал на них внимания. Он задумчиво разбрасывал хлебные крошки, царапая на мне ключом какую-то бесконечную формулу, периодически затирая некоторые фрагменты, при этом что-то недовольно бубня себе под нос. Растрёпанный гений с дикими глазами часто хихикал и вел диалоги с самим собой о каком-то своём открытии, которое, с его несвязных слов, приведёт к небывалым изменениям мира, превращая неживое в живое. Это был просто хрестоматийный «сумасшедший учёный», но сейчас не об этом…
         …Битва была страшной. По жестокости птицы ничем не уступают людям.
         Основное значение для победы сыграло то, что мои библиотечные голуби - интеллигенты привлекли на свою сторону ещё несколько ворон и даже одного большого ворона. (уж не знаю, чем они приманили этих гордецов и упрямцев)
         По итогам доступ на мою территорию, которая помимо места подо мной включала ещё и несколько метров вокруг, был разрешён только своим голубям и воробьям (Они настолько глупые, что объяснить им что-то невозможно), а также воронам, которые участвовали в битве. Хотя постепенно и они ушли.

         А вскоре уже у людей была их война...
         Куда-то вдруг пропали голуби, а над Сретенским бульваром «запарковали» пару аэростатов.
         Потом прямо передо мной установили зенитку из счетверённых пулемётов «Максим», и вместе с ней нас обложили мешками с песком.
         Я пыталась познакомиться с новой соседкой, но она предпочитала общаться с фонарным столбом и меня воспринимала лишь, как сидение для военных…
         И вот в одну из августовских ночей 1941-го прямо на тротуар заехали сразу четыре трактора, которые волокли за собой нечто большое, закрытое брезентом, а на дороге встали в ряд несколько грузовиков с прицепами, тоже закрытыми брезентом, и ещё автомашины ЗИС-5 (к этому времени я, как любознательный шестилетний ребёнок, хвасталась умением разбираться в марках машин) с какими-то грузами.
         Технику разгрузили около нашей зенитки и затем обмотали всё пространство вокруг её, нас и мешков с песком несколькими рядами колючей проволоки. Притом, охраняли место разгрузки не солдаты, а бойцы НКВД.
         Я слышала удивлённые разговоры, расположившихся на мне, бойцов-зенитчиков о числе «кубарей» в петлицах комсостава привезённой батареи. Там оказалось сразу четыре командира с тремя «кубарями» – полковников и, кроме того, несколько командиров с двумя «кубарями» – майоров.
         Наш-то зенитный расчёт (а я уже привыкла их так называть) состоял из слесарей-инструментальщиков какого-то завода, мобилизованных сразу после начала войны, и одного из них, назначенного главным, как человека грамотного и неплохо разбирающегося в технике, командовать взводом зенитных пулемётов, присвоив невеликое, но всё-таки офицерское звание младшего лейтенанта. 
         Поэтому, я слышала, как «мои солдатики» сначала страшно напряглись, что их отодвинут в «позицию поди-принеси», тем более, понимая, что возможности даже счетверённых «Максимов» очень скромны. Однако очень скоро молодой и талантливый командир, прибывший с новым оружием, оказывается собственноручно разработавший чертежи и конструктивное приспособление для стрельбы из этой ракетной системы, признал их за равных.
         В итоге он стал настоящим отцом-командиром для моих, обучающий и помогающий в любой ситуации.
         Мне было очень интересно всё время. Настолько интересно, что я, каюсь, даже ни разу и не вспоминала про голубей.
         Неоднократно в течение месяцев отбивали атаки немецких самолётов. Было весело!
           Но однажды, вроде, как и всегда, послышался жуткий вой и серое осеннее небо прочертил идущий от земли огненный всполох от нашей ракеты. Секунда - и первый вражеский «Юнкерс» превратился в огненный шар.
Однако вражеский пилот видимо среагировал быстро, заметив бьющие с земли в его сторону «молнии» и успел сбросить бомбы в прямо на нас. Более того, следующие за ним продолжили его чёрное дело.
         Всё произошло за какие-то минуты и секунды, хотя и ощущалось сильно затянутым во времени и мне казалось бесконечным.
         Первая бомба, просвистев, просто упав с большой высоты, пробив асфальт и погрузившись под землю. Взрыв под землёй уже случился чуть позже. Полетели осколки, комья земли, камни, куски асфальта и ещё много чего. Стоявший рядом «Виллис» с людьми взлетел высоко вверх, описал дугу и рухнул колёсами вверх, накрыв собой, сидевших с нём офицеров.
         Такой подземный взрыв изначально уберёг, сидевших на мне военных из ещё того, первого расчёта мобилизованных рабочих. Однако, прилетевшая следом бомба, разорвалась сразу, угодив между мной и вязом. Тот вспыхнул факелом и, на удивление переломился в самой толстой своей части, а затем завалился на бок, запалив охватившим его огнём траву и крону дуба. Столб же, оплавившись, страшно погнулся и развалился на несколько кусков (новый столб, кстати, поставили лишь после войны).
          Меня, вторым взрывом, к счастью, лишь слегка посекло осколками, а вот все сидевшие на мне погибли, превратившись в жуткое месиво из человеческих останков, и лишь их первого командира-летёху закинуло за мою спинку, и он тихо лежал там.
           Бомбёжка продолжалась и мне впервые стало страшно, но не за себя, а за спрятавшего за мной офицерика. Мне очень захотелось, чтобы он выжил!
          Я так хотела этого! Так хотела! Так хотела! Так хотела! Я смотрела на летёху и очень, очень хотела защитить и спасти его, закрыв собой! Я ощутила глубокую пустоту между нами и попробовала мысленно убрать её. Я очень хотела и чудо случилось! Я всем корпусом перевалилась назад, и накрыла собой лейтенанта, как защитным куполом! Эээй! Вы видели?!!! Предмет сам, по своей воле переместился!!!
         Останки погибших ссыпались на землю, а, вообще-то, на мне долго ещё оставалась, сначала тёплая, а потом, как-то сразу ледяная, кровь бойцов офицеров, и я ещё девять дней я ощущала вес и тепло их тел.
         Забегая вперёд, скажу, что летёха выжил и периодически приходил ко мне, посидеть в тишине и в очередной раз сказать «спасибо», что мне всегда неописуемо приятно. Наград на его груди, с каждым посещением, становилось всё больше.
         В 1945-47 выкорчевали старые деревья, включая оставшийся корень моего дружище – вяза, насадили огромное количество новых лип, клёнов, тополей и каких-то кустов. Ещё раньше вернулись мои любимые птички. Количество голубков в стае поубавилось, а те, что остались, были какими-то блёклыми и худыми. Конечно, жалко старых друзей, но, надо отдать должное труду людей, бульвар похорошел и посвежел. К 800-летию Москвы старую ограду заменили чугунной.

     Что-то случилось в 1953. Потом узнала, что умер вождь людей - Сталин.
     Странные они эти люди - люди… Рвались из последних сил в умопомрачительный холод, кто в тулупе, кто в одеяле, а кто и просто обмотанный платком, посмотреть в последний (а в большинстве случаев, я думаю, в первый) раз на того, кто им не сват не брат. А некоторым, вообще, враг, судя по истории исчезнувшей семьи, которую я поминала раньше.
В такую холодищу даже ко мне никто не присел.
Толпа хаотично бурлила. Сквозь неё пройти видимо было просто невозможно. Двигаться люди могли только в общем потоке.
      Сначала шли везде. Потом, максимально уплотняясь, прямо напротив меня, сходили с бульвара на тротуар с левой стороны. Вдоль тротуара стояли грузовики с солдатами, преграждая выход на проезжую часть. Тротуар Рождественского бульвара превратился в неразделимую биомассу. Голуби донесли, что на памятной нам Трубной площади в страшной давке погибли люди. Зачем?..

      Моя маленькая мечта, возникшая ещё в далёком 1905 – оказаться на Тверском бульваре, так ни куда и не делась. И вот в шестидесятые свершилась. Что-то там произошло и однажды приехал большой грузовик. Люди в грязных ватниках грубо закинули меня в кузов и вот я уже на Тверском.
     Мечта - мечтой, но я оказалась совсем одна. Богатая, интересная, но совсем чужая история, поведанная мне соседями, меня не трогала ни капли. Несколько голубей из родной стаи нашли меня, чуть позже, но местные быстро их прогнали. Двадцать лет одиночества тянулись как сто. Хотя местами было забавно:
     - Шахматы и шашки на моей древней поверхности;
     - Стиляги с Пешков-стрит;
     - «Развесёлые», но очень официальные мероприятия по подготовке к Олимпиаде-80.
     Хотя, в целом – скука. Я даже обрадовалась, когда снова оказалась в баррикаде. Только, в этот раз около «Белого дома». Там в суматохе событий опять встретила своих крылатых друзей и опять ожила…
     Потом, какой-то модный ландшафтный дизайнер увёз на Рублёвку, посадил на меня какую-то глупейшую алюминиевую бабу, поставил эту «гениальную» (только по его мнению) композицию напротив ресторана в одном из элитных посёлков. Тоска смертная…  Если бы не встреча с таким же одиноким голубем с красивым именем Серко, я бы, наверное, развалилась ещё в первую зиму. За несколько лет мы стали настоящими друзьями. Притом, уже не было потребности быть с птицей единым существом, как раньше. Мы были друзьями, которые искренне уважали друг друга...

         Знаете, всё же, у каждого предмета есть не только душа, но и своя биография, история и даже характер и своя сила воздействия на живых. Вот и я, находясь среди людей, пыталась влиять на их жизни, хоть возможно и не напрямую, а исподволь. Многое хорошее в их жизни случилось с ними с моей подачи.
         Так, неужели же я не заслужила стать одной из них?!
         Такая долгая – долгая жизнь и это всё?.. Жар становится всё сильнее... Лента транспортёра медленно, но неумолимо двигается в пекло. Край, на котором было изображено сердце с инициалами уже занялся огнём. Множественные слои краски сгорают по очереди в соответствии с хронологией, постепенно сворачиваясь, как снятая стружка.
      И вот открылась длинная формула, выцарапанная на мне странным человеком в двадцатых. Каждый её символ отпечатывается красным цветом, как только на него попадают отблески огня...
     Не страшно… Не страшно… Не страшно… Не страшно! Буквы формулы горят кроваво-красным. Жарко. Жарко. Жарко!!!  и почему-то очень тесно. Огонь... Горячий огонь... Горячая вода... Кипяток, просто!.. Огонь-вода. Сильно тёплая вода. Вода...  Плыву. Плыву, отталкиваясь от стенок. Стенки мягкие, эластичные. Живые!?..  Нет воды. Тесно. Очень тесно. Туннель. Свет в конце… Туда. Туда! Тяжело дышать. Туда! Чей-то крик. Яркий свет. Тесноты нет. Много-много света и воздуха... Глубокий вздох, и я кричу! Громко-громко!

 Я родилась!.. Я – девочка!..


         P.S.   
         На соседней скамейке с Яной часто сидел какой-то заслуженный старичок в кителе, обвешанном боевыми наградами. Лицо его, не смотря на морщины, казалось ей знакомым. «Явно ветеран Великой отечественной» - подумала девушка. – «Вот интересно, а что его связывает с моим местом? А, вообще, их осталось в живых? Ведь почти восемьдесят лет минуло…»


         © Copyright: Денис Киселев, 2025




       


         
         .