ГЛАВА 1
Слишком поздно для всего, кроме начала.
P. Джордан
Вечеринка в «логове» в самом разгаре. «Логово» - это огромная трёхкомнатная квартира на окраине Лондона, расположенная на первом этаже многоэтажки. Сразу видно, что тусовка удалась на славу. Об этом можно судить по куче мусора, разбросанного тут и там: пустым бутылкам, окуркам, незаметным образом заполнившим все имеющиеся в доме ёмкости, рваным пакетам из-под чипсов, кускам остывшей пиццы. Грязные пепельницы украшают столы, вписываясь в странный натюрморт из полуразряженных сотовых телефонов, связок ключей и пустых немытых тарелок, немыслимым образом взгромождённых друг на друга.
Речи становятся всё менее внятными, а поведение гостей – всё более свободным. В комнате уместилось человек пятнадцать – двадцать, точно не сосчитать. Джилл и Сид вповалку спят, обнявшись, прямо на голом полу; длинноволосый чувак, имя которого никто не вспомнит, ещё борется с наползающей темнотой, смакуя остатки виски с колой. Вот уже Терри - отвязная брюнетка с пирсингом в языке, в рваных колготках и невообразимо короткой юбке, забралась на колени длинноволосому тихоне Майку. Тот, окончательно забалдев от энергетиков и внимания подружки, разрезал себе палец и выдавливает кровь в пластиковый стакан. Он последний, кто ни разу не пробовал красную жидкость на вкус, и сегодня обязательно исправит эту оплошность. Рано или поздно каждый проходит эту процедуру как своеобразное посвящение в члены «клуба». Рыжий пятнадцатилетний Джо снова согнулся над унитазом в уборной. Он слаб на желудок, но, тем не менее, каждый раз напивается в стельку. И зачем только Стив таскает за собой своего младшего брата, словно ручную обезьянку? Сэнди, или Кассандра, как она любит себя называть, оригиналка, всякий раз рисующая себе на лбу «третий глаз», затеяла спиритический сеанс на кухне. Оттуда уже доносится монотонный хор голосов, нараспев повторяющих какую-то замысловатую религиозную чушь.
Сегодняшняя тусовка проходит примерно по тому же сценарию, что и предыдущие. Как всегда клубы густого табачного дыма, смешанного с тяжёлым запахом спиртного и людского пота, заполняют комнату. Не спасет даже настежь распахнутое окно, из которого рвётся голубоглазый июльский вечер. В «логове» царит несколько интимная атмосфера, которая создаётся приглушённым освещением. Все лампочки выкручены и заменены на лампы красного и синего цветов. Это создаёт странное ощущение, что все присутствующие находятся в каком-то ином мире. Синие и красные тени ложатся на лица, делая людей похожими на живых мертвецов или призраков. На всю мощь гремит огромный плазменный телевизор, занимающий практически всю стену зала. «Evanescence», «London After Midnight», «Nightwish», ну и, конечно же, незабвенный Мэрилин Менсон (а куда же без него!) - вот основное музыкальное меню, которое никогда не приедается. На экране сменяют друг друга кадры видеоклипов с длинноволосыми готами и рокерами, проповедующими чёрную и пленительную красоту смерти, заставляя тем самым ещё глубже погружаться в плен всей этой мрачной обстановки.
Практически каждый вечер этого лета они собираются здесь. Они - это разномастное сборище молодых людей, объединённых любовью к готической культуре и разного рода мистике. Средний возраст обитателей «логова» - двадцать лет. Встречаются как пятнадцатилетние, так и те, кому чуть за тридцать. Кто-то из присутствующих - действительно классические готы с соответствующей атрибутикой: чёрная винтажная одежда, высокие шнурованные ботинки, волосы цвета вороньего крыла, глаза, щедро размалёванные тушью. Иные же примкнули к этой группе из солидарности или же из праздного интереса. Есть, конечно, и пара ненормальных, как всегда бывает в подобных сборищах. Эти являются поклонниками сатаны не только во внешних проявлениях, но и в своей сути. Они постоянно «на своей волне», пишут странные стихи и «торчат» под не менее странную музыку, ночуют на кладбищах, сосут кровь через трубочку. В общем, люди не от мира сего.
Наш герой, если можно так выразиться, в этой среде лидер и идейный вдохновитель. Немалую роль в этом играет то, что у него всегда свободная съёмная «хата» на Карнаби-стрит и водятся наличные.
Его зовут Алекс. Алекс Кендал. Но друзья называют его Байроном. Это лестное прозвище приклеилось к нему из-за того, что молодой человек балуется сочинением стишков и дружеских шаржей, которые имеют большой успех в «логове». Наверное, он мог бы действительно заняться всерьёз литературной деятельностью, но на данный момент Алексу хватает и камерной славы в узком кругу почитателей – соседних готов, неформалов, их девчонок и таких же фантазёров-оболтусов, как и он сам. К тому же, для написания чего-то в действительности серьезного нужны упорство и усидчивость, а мать-природа наделила его этими качествами без фанатизма.
Алексу пошёл девятнадцатый год. Он поселился в Лондоне недавно: приехал учиться на журналиста, поступив в один из самых престижных университетов города. Он лишь раз показался в университете с самого зачисления. Это сойдёт ему с рук, ведь мать всё равно уже проплатила обучение своего ветреного отпрыска. Так что Алекс «забил» на учёбу и беззаботно существует на ту сумму, которую миссис Кендал ежемесячно высылает из Сиднея на банковскую карту.
Сначала тусовки проходили только по уик-эндам. Но теперь искатели бесплатной выпивки и подходящей компании заваливаются сюда без предупреждения. И тяжёлая музыка, заглушаемая громким смехом, практически никогда не смолкает в съёмной квартире Алекса. Лица меняются в его голове, словно картинки в калейдоскопе.
Обычно молодой человек получал массу удовольствия от этих собраний, но сегодня отчего-то ему захотелось выйти на свежий воздух. То ли виной всему была изнуряющая духота, просочившаяся внутрь прокуренных комнат, то ли уже стала надоедать компания, в чём Алексу так не хотелось себе признаваться. А может быть, сказалось влияние полнолуния? Уж что-то слишком разошлись на кухне участники спиритического сеанса. Они нарисовали на столе пентаграмму и кричат истошными голосами «Сатана, приди!» Кто они такие, юноша мог лишь догадываться: то ли свидетели Иеговы, то ли хиппи или сатанисты. Чёрт их разберёт… Напрягал также тот факт, что дверь в ванную была заперта на шпингалет; оттуда доносился рёв воды и какие-то подозрительные звуки. Ох уж этот Стив! Каждый раз он заманивает в свои сети новых жертв - неполовозрелых школьниц! Когда-нибудь загремит за это лет на десять. Ещё растления малолетних тут не хватало! Хотя… причём тут Алекс? Это не его проблемы. Его же слегка волнует лишь одно – придётся наверняка выкинуть белый ковёр, застилающий пол в гостиной, залитый вином и прожжённый окурками. Ведь в химчистку его уже наверняка не примут…
Алекс быстро схватил ноутбук и вышел на улицу, радуясь в душе тому, что его внезапное исчезновение осталось незамеченным. Шум Карнаби-стрит захватил его в свой бесконечный водоворот. Ярко сияли витрины многочисленных бутиков, зазывая прохожих в мир гламура и роскоши. Несмотря на поздний час, на улице было полно народу: кто-то, запозднившись, спешил домой, кто-то просто прогуливался, попивая «Кока-колу», кто-то слушал любимую музыку в плеере. Мерцали светодиодные экраны, заставки которых постоянно сменялись; пахло пивом, гамбургерами и раскалённым асфальтом.
Недолго думая, Алекс подошёл к автобусной остановке и опустился на скамью. Рядом с ним сидел какой-то мальчик-азиат лет шестнадцати-семнадцати, который не обратил на своего соседа никакого внимания. Такой же как он, одиночка. Но вот подъехал полупустой автобус, и подросток исчез в его железном чреве. Обычный вечер, как две капли воды похожий на предыдущие.
Алексу хотелось найти уединение, покой, но это было довольно проблематично – туда-сюда мелькали прохожие, пестрела навязчивая реклама вывесок, гул машин не давал собраться с мыслями. Закрыть бы глаза и побыть, наконец, в тишине! Но было просто необходимо прослушать новый рассказ Бэна. «Бомбу», как тот выразился. Что поделаешь, придётся браться за работу. Алекс уже «разминировал» множество подобных «бомб», но ни одна из них так и не «взорвалась» по-настоящему. Горело, пыхтело, но взрыва никогда не следовало. Бэн уже третий день просит друга выразить «мнение профессионала». И теперь Алексу никак не отвертеться. Этот самый Бэн всё лето ходит за ним хвостиком, копируя со старшего товарища буквально всё, начиная с манеры общаться и заканчивая причёской. Конечно, из-за этого слегка страдает яркая индивидуальность Алекса, но он не злится. В конце концов, Бэн очень быстро бегает за пивом в ближайший супермаркет, стоит только намекнуть об этом.
Алекс привычным движением открыл ноут. Устройство дружелюбно замигало красным глазком в знак того, что «проснулось». И, как обычно, «Майкрософт» приветствовал Кендала знакомой всему миру короткой мелодией. Алекс небрежно сунул флэшку в гнездо, щелкнул на вордовский документ и попытался сосредоточиться на чтении этой самой «бомбы». Он прочёл всего несколько абзацев, но никак не мог сосредоточиться на написанном – в ушах всё ещё гудело, а в висках стучало. Молодой человек оторвал взгляд от экрана монитора, и тут его внимание привлекла странная фигура. Фигура эта будто сама собой выросла на горизонте, ведь всего несколько мгновений назад её и поблизости не было. Странно, но куда-то вдруг делись все прохожие; улица была зловеще пустынной. Всё будто застыло – остановились декорации. Или просто Алекс перестал замечать всё вокруг? Был только этот силуэт, тень которого росла, становилась длиннее и четче, подбираясь всё ближе.
Прохожий направлялся прямо к автобусной остановке, где расположился Алекс. Сначала из густой ползучей темноты вынырнули лицо и руки, сияющие холодной белизной. Казалось, что они существуют отдельно от туловища. Но тут городской фонарь выхватил его всего, и Алексу сделалось неуютно в плену пластиковых прозрачных стен автобусной остановки. От одного лишь роста незнакомца у Алекса перехватило дыхание. Наверное, в нём было больше двух метров, или так показалось в тот момент. Перед ним стоял настоящий джентльмен из старых голливудских фильмов. Это был тот самый типаж, по которому сохнет вся женская половина человечества, решил Кендал. Несмотря на столь немилосердную жару, странный мужчина был одет в безупречно сшитый твидовый костюм, явно дорогой и очень строгий. Алекс никогда ранее не видел столь красивого лица с безупречно правильными чертами. Разве что губы были несколько тонковаты и выглядели на совершенно белом лице словно две тонкие красные ниточки. У прохожего был прямой нос, как у тех греческих статуй, что Алекс видел однажды в музее. Овальное лицо обрамляли блестящие темно-каштановые волосы до плеч, которые спадали на лоб небрежными волнами. Больше всего поражали именно глаза - огромные, с длинными загнутыми ресницами, они буквально светились в ночи светло-голубым сиянием.
Алекс не мог сразу определить возраст мужчины. Молодое лицо не имело ни единой морщинки, как будто бы его обладатель намазался толстым слоем тоналки, но в глазах читалась совершенно неюношеская мудрость. Как это объяснить, наш герой не знал, но глаза эти будто бы смотрели внутрь него, как рентген просвечивает внутренности. Во всём облике странного незнакомца чувствовалась какая-то невыразимая печаль, как будто бы он потерял где-то ключи от «бэнтли» и никак не мог их отыскать. Тоска будто давила на него, делая поступь несколько тяжелой. Именно это сочетание вселенской грусти и невероятной красоты, какой обладают разве что сильно отфотошопленные знаменитости на страницах глянцевых изданий, произвело на Кэндала неизгладимое впечатление.
- Вечер добрый, - произнёс шатен с лёгким поклоном, обращаясь к Алексу, отчего у последнего возникло ощущение, что разговаривает он с ожившим Эдвардом Калленом.
Незнакомец говорил с акцентом, но сказать, с каким именно, Алекс бы не взялся. Голос был каким-то обволакивающим, в нём будто звучала музыка. Он завораживал, гипнотизировал, и Алексу вдруг сделалось не по себе. Речь была поставлена правильно, как у дикторов прошлых лет с центрального канала.
- Вы не возражаете, если я вас немного потревожу?
Алекс растерянно кивнул в знак согласия. Он вдруг ощутил, что мурашки побежали по коже. Странный знак – мало что на свете заставляет ладони самоуверенного мальчишки вспотеть. Таинственный прохожий протянул юноше бумажный пакет, в котором лежало что-то небольшое прямоугольной формы. Алекс заметил на узкой руке красавца перстень старинной работы с гранёным чёрным камнем. Он бы мог биться об заклад, что перстень этот стоит целое состояние.
- Думаю, вас заинтересует то, что там лежит. – Джентльмен перевёл взгляд холодных светло-голубых, едва ли не белых, глаз на пакет. – Сам не знаю, зачем я всё это делаю.
Его несколько надменный взгляд бегло прошёлся по эпатажной фигуре Алекса, остановился на причёске, надо признать, ужасной – угольно-чёрных волосах, лихо поднятых вверх и склеенных жутким количеством лака. Незнакомец едва улыбнулся уголками тонких губ, оценивая широкую синюю прядь, придающую причёске юнца особый колорит, татуировку на плече в виде плачущего ангела, которого похотливо обнимает козлоногий бес, и кучу болтающейся на шее готической дребедени. Но глаза его остались всё такими же стеклянными - озеро, тронутое ледяной коркой.
- Вижу, вы интересуетесь потусторонним. Весь ваш образ прямо-таки кричит об этом. Значит, мой подарок придётся вам по вкусу, – он тяжело вздохнул.
- Эй, я вас знаю? - Алекс не понимал, что происходит.
- Думаю, нет. Но зато я знаю вас.
- Да что вам надо? Кто вы такой? - Алекс напрягся.
- Тот, кого вы так бездарно копируете, в кого играете на своих глупых сборищах, когда мажетесь томатной пастой и белилами. Вы и ваша компания. Впрочем, вы для меня последняя связь с миром живых. Возьмите это.
Последние слова прозвучали как приказ, и Алекс будто против воли полез в пакет чтобы взглянуть, что же внутри него, и обнаружил там ровный гладкий диск, на котором не было никаких надписей. Кажется, его ни разу не держали в руках, такой он был девственно чистый и новый.
Парень вопросительно поднял глаза на мужчину.
- Что вы мне пытаетесь втюхать? Это что, какой-то новый способ скрытой рекламы?
- Нет. Но прошу, прослушайте диск. То, что он расскажет вам, перевернёт ваш мир.
- Чушь какая-то. Очередные бредни о конце света? - Алекс махнул рукой.
- Нет, это история моей жизни. Очень длинной жизни.
- Длинной? По вам не скажешь.
- Тем не менее.
В голосе человека в твидовом костюме чувствовалась горечь. Было понятно, что он не привык просить и сейчас делает одолжение Алексу. Видимо, ему было очень важно, чтобы парень прослушал его историю. Но вот зачем – оставалось загадкой.
- В любом случае, это не ко мне. Я не из тех, кому можно поплакаться в жилетку, - Кендал фыркнул.
- Хм… В моём арсенале есть тысяча способов заставить вас подчиниться моей воле, но нет необходимости ими пользоваться. Вы уже в игре, механизм запущен. Вы проглотили наживку, а я никогда не ошибаюсь в людях. В конце концов, мне тоже нужна исповедь, как любому человеку, но в церковь идти в моём случае было бы смешно. Я ожидал такой реакции, она типична для человека вашего поколения.
- Но почему именно я? Я не лучше и не хуже других, а совершенно обычный. Просто живу и ни о чём не думаю. Никто.
- Слишком много вопросов, - Одетый «с иголочки» человек покачал головой. - Ответы найдёте при прослушивании.
Алекс опустил глаза на переливающийся диск, который сиял всеми цветами радуги при свете ночных огней. Он будто манил к себе, обещая поведать что-то очень важное, интригующее. Этот яркий свет на мгновение ослепил студента игрой разноцветных бликов. Когда же Кендал поднял взор, то, к своему великому изумлению, обнаружил, что его собеседник исчез – испарился, будто его не существовало вовсе минуту назад. Алекс огляделся по сторонам. Странного типа нигде не было.
- Эй, ты где? Что за шутки? – закричал Кендал, испугавшись. Ему вдруг показалось, что с ним творится какая-то бесовщина: не может же существо из плоти и крови так быстро появляться и столь же невероятным образом исчезать как фантом!
- Ты чего орёшь, ненормальный?! Совсем с ума посходили - сначала накурятся до чёртиков, а потом мерещится им непонятно что! - Алекс услышал обращённый к нему раздраженный голос пожилого мужчины, ожидающего транспорт.
Только сейчас Кендал понял, что как прежде сидит на скамейке автобусной остановки, а рядом с ним все так же кипит обычная лондонская жизнь, и находятся люди. И все они с удивлением уставились на него как на психа, потому что он кричит во весь голос и зовёт кого-то, кого видел только он один.
- Здесь только что был мужчина, - неловко начал оправдываться Алекс. - Такой странный, как из старого фильма, высокий и правильный, с глазами из стекла. Вы его не видели?
Но люди только отводили глаза и молчали. Алексу сделалось некомфортно в их обществе, и он медленным шагом побрёл по улице.
- Что за чёрт, - бормотал он, пытаясь усмирить дрожь в коленях. Ему было стыдно сознавать, что он – бесстрашный бунтарь - струхнул перед этим странным чуваком в старомодном костюме, который надевают разве что дважды в жизни – на свадьбу и на похороны. Кэндал похлопал себя по карманам узких джинсов, но понял, что забыл сигареты в квартире. А они ох как пригодились бы сейчас!
Он мотнул головой, стряхивая оцепенение и при этом злясь на самого себя. Да что это с ним? Ведь ничего особенного в этом прохожем не было. Что с того, что белое лицо? Всего лишь удачный грим. Он и сам порой его неплохо накладывал, когда в тусовке устраивали костюмированные вечеринки. А глаза, взгляд которых показался таким потусторонним – всего лишь линзы. Точно такие же можно купить за двадцать долларов в любом магазине сувениров. Скорее всего, Алекс встретил всего лишь свихнувшегося приятеля одного из его же дружков-готов, ведь двери «хаты» открыты практически для всех. Разве что маскарад удался этому чудаку чуть лучше, чем остальным. Не исключено, что и направлялся он в «логово» или встречал кого-то, поджидая приятеля на свежем воздухе. Нда... Ну и перебрал же он сегодня. Уже и глюки стали мерещиться в обычных вещах!
Парень покрутил в руках пресловутый диск.
- Брошу его, и дело с концом, – подумал Алекс.
Так он и поступил, а сам решил пройтись – освежить тяжелую голову.
Его приняли прохладные объятия парка, погружая рассудок в умиротворение и покой. Несколько благословенных минут парень попросту наслаждался прохладой ночного города в тишине дремавшего сквера. К его радости людей здесь почти не было – можно было расслабиться и отдохнуть. Только какая-то обнимающаяся парочка пристроилась у фонтана в поисках спасения от зноя, разлитого в воздухе даже в ночные часы. Лёгкий ветерок приятно охлаждал лицо. Стая мошкары веселым хороводом окружила парковый фонарь, утопающий в густой изумрудной листве разросшихся каштанов.
- Ну и денёк! - думал Алекс. - Сначала пьянка, затем эта дурацкая встреча. Надо браться за ум, вспомнить про учёбу и слегка притормозить. Не то так и голову потерять можно! Ладно, просплюсь, передохну, а завтра всё будет как обычно.
Только он это подумал, как к нему подошёл бродяга в грязных одеждах. Немытый, с противными спутанными дредами, юродивый, видимо, нуждался в собеседнике и нашёл его в Алексе! Этого ещё не хватало! Под конец дня ещё с бомжом пьяным одной дорогой идти! Кендал прибавил шаг, но было уже поздно.
- Не найдётся ли для доброго человека нескольких центов? - артистично гримасничая, протянул бездомный. Его глаза сильно косили, отчего Алекс не мог понять, смотрит ли он на него или же куда-то вдаль. - Башка трещит, а купить «лекарство» не на что.
- Отвали, - процедил студент, отмахиваясь.
- Что вы все меня гоните? Ну и что, что я живу в бумажной коробке и питаюсь отбросами?! По большому счёту – мы с вами всего лишь жертвы, доноры для тех, кто на ранг выше нас. Они – избранные, а мы их слуги вот уже тысячелетия. И весь мир, можно сказать, большая бумажная коробка, полная отходов.
- Что ты несешь? – Алекс усмехнулся.
- Один из тех, кого я называю «хозяевами», соблаговолил сегодня говорить с тобой, а ты…. – Оборванец выразительно покрутил указательным пальцем у виска. – То, во что вы все верите, сами не желая этого признавать, существует! Ха-ха-ха! - Он разразился приступом смеха. – Для него мы все равны – и ты, и я, лишь бы только завладеть нашими душами, выпить всё наше естество!
- Вот дебил! – Кендал даже разозлился, но всё же порылся в карманах и протянул чудаку с дредами несколько центов.
- А вот за это мерси! – обрадовался тот.
- Всё, гуляй. – Алекс развернулся спиной, блеснув железными заклёпками на черной кожаной жилетке, и пошёл своей дорогой.
- Постой! Ты что-то обронил! – Тут бродяга отдал Алексу тот самый диск, который последний столь презрительно выкинул. – Это ведь твое?
- Ладно, давай его сюда и вали уже!
- С радостью, - буркнул бездомный и исчез в темноте парка.
Алекс снова смотрел на диск.
- Вот странное дело – вернулся ко мне бумерангом. Придётся всё-таки тебя прослушать.
Любопытство в нём разгоралось огнём, победив зарождающийся страх и волнение. Алекс чувствовал, что происходит какая-то магия, волшебство, и это увлекало его всё больше.
Итак, он решился. Безжалостно вытащил флэшку Бэна, которая всё ещё болталась в гнезде, и вставил диск в дисковод. Послышалось урчание, как будто бы ноут пытался переварить то, что ему предлагают. На диске была запись – Алекс услышал вкрадчивый голос, принадлежавший тому самому типу в твидовом костюме. Словно лектор из Кембриджа, он затянул длинное повествование. И опять отчего-то холодок побежал по внезапно взмокшей спине студента.
ГЛАВА 2
Приливы вынесли жизнь из моря на сушу, отливы оставили ее на земле.
И началась на земле жизнь.
Расцвет и увядание.
Богатство и нищета.
Рождение и смерть.
Приливы и отливы.
Феликс Кривин. "Несерьезные Архимеды"
«Доброго времени суток. Вы включили этот диск и сейчас услышите мою историю. Возможно, вы сочтёте её полной бессмыслицей. Что ж, ваше право. Мне это уже не важно, ведь совсем скоро меня не станет. Хотя, что лукавить, возможно, исповедь в какой-то мере облегчит мой уход, привнесёт хоть какую-то завершённость в мой путь. Это моя последняя ночь. Вы можете считать меня ненормальным, но, думаю, ничего не потеряете, если потратите на прослушивание несколько часов своей короткой жизни. Времяпровождение, поверьте, ничуть не хуже того, что можете себе предложить вы сами. Итак, пусть в таком случае моё повествование станет для вас бредом обречённого больного или же просто сказкой на ночь.
Да-да, вы не обманулись в своих предположениях на мой счёт. Конечно же, моя экстраординарная внешность (бледная и холодная как у рептилии кожа, горящие адским пламенем глаза, манящий голос, некоторая старомодность манер вкупе с вызывающей красотой) мешающая оставаться незамеченным в безликой толпе, не оставила вас равнодушным. Всё верно: я демон – то существо, что уже не является живым, но и к мертвецам в полной мере не относится. Таких, как я принято называть вампирами. И мне уже шестьсот лет.
Знаю, звучит нелепо, как-то пошло и избито. Но вы уже поняли, что это правда. Я не просто ряженый под нежить чудак. Ваш циничный ум человека двадцать первого столетия лихорадочно ищет опровержений этой дикой аксиомы, но сердцем вы уже поняли, что я вас не разыгрываю. В самых потаённых местах своей души вы всегда знали, что я существую.
Не буду затягивать свой без того длинный рассказ, описывая в полной мере ту жизнь, которую я веду, став вампиром, так как обо всём об этом уже знает каждый школьник. Сейчас все магазины запрудили фильмы о вампирах, а полки книжных лавок буквально ломятся от романов на данную тематику. Бледные рассказы, под частую не имеющие отношения к реальности, однако же верно описывают главную суть существования кровососущего демона. Разве что хотелось бы отметить вполне удачную киноленту с участием молодого Брэда Питта».
- Вампир! Что за...? – Алекс выругался. - Да по этому психу дурка плачет! Он, пожалуй, будет похлеще всех наших придурков, вместе взятых.
Алекс сплюнул и хотел уже вытащить диск, но простое любопытство заставило его не сдвинуться с места и слушать дальше. Он вдруг почувствовал, что просто не в силах оторваться; что-то удерживало его, приковывало.
Итак, несколько монотонный голос продолжал.
«Если бы вы только могли увидеть тот портрет, вы бы поняли, что вечность может даровать лишь пустоту, безумие и боль, которую ничем не заглушить. Финал стал ужасной концовкой моей драмы, но я его заслужил в полной мере своим эгоизмом. Мне никогда не забыть выражение этих зеленых глаз на холсте и пятна крови на полу, осколки зеркала, тонущие в чёрной луже. С тех пор я вижу красноватый налёт смерти на всём, на что только падает мой взгляд. Мир сквозь кровавую дымку отчаяния, сквозь призму одиночества и страха, заложником которого я стал… Но я тороплю события.»
Рассказчик выдержал долгую паузу, пытаясь привести мысли в порядок, как будто бы ему не хватало воздуха. Повествование продолжилось.
«Начну по порядку. Думаю, прелюдии достаточно, и вы уже верите мне. Тогда постарайтесь сейчас перенестись в средневековую Англию. В это сложно поверить, но я родился очень давно.
Вообразите себе типичную картину того времени – девственно прекрасные изумрудные поля, по которым расхаживают стада овец, дикие леса с деревьями-великанами, заслоняющими собой самое небо. Завоёванные неимоверными усилиями у природы, эти края всё ещё оставались практически нетронутыми человеческой цивилизацией. Лесная река, в которой отражались вековые дубы, была центром нашего поселения, ибо несла чистые и студёные, словно лёд, воды. И всё это великолепие принадлежало моему отцу – довольно богатому по тем временам феодалу.
А теперь представьте молодого дворянина – будущего хозяина всех этих живописных мест. Расскажу о себе. Меня зовут Джонатан Оллфорд. Фамилия моя происходит от названия этих благодатных земель.
Я рос третьим ребёнком в семье. Обоих моих старших братьев ещё до моего рождения унесла чума – чёрная смерть, как раньше называли эту проклятую заразу. Семимесячная сестра была тогда совсем младенцем. Она родилась очень слабой и постоянно находилась на грани жизни и смерти. Таким образом, в будущем я мог рассчитывать на право стать наследником всего отцовского состояния.
Моя семья жила в огромном замке, заросшем тёмно-зелёной замшей мха. Он поражал своей величественностью: средневековое каменное сооружение с массивными башнями, стены которых, казалось, подпирали небо. По законам архитектуры тех лет замок окружал довольно глубокий ров, защищающий от нежелательных гостей.
Мы занимали всего несколько комнат, но и в них не без труда можно было поддерживать тепло. Во всём же замке это не представлялось невозможным. Мебель, посуда, предметы интерьера – всё было грубым и скудным. Я вспоминаю залы с высокими сводчатыми потолками. Просторные, но холодные и неуютные. По всему замку вечно гуляли сквозняки, от которых не спасали даже шкуры убитых зверей – ими приходилось укрываться каждую ночь, даже летом, лёжа в массивной кровати тёмного дерева под тяжёлым пыльным балдахином.
Мой почитаемый родитель Максимилиан Оллфорд был типичным представителем своего времени – весьма надменным и вероломным человеком. Он ни разу в жизни не держал книг в руках, и, как и все люди тех далёких времён, все свои усилия направлял на борьбу за существование с внешними факторами. Мы постоянно находились под страхом начала войны или набега грабителей, смерти от голода, вызванного неурожаем, страшной болезни или клыков дикого зверя.
Отец представлялся мне суровым и властным мужчиной. Он никогда не приближал меня к себе; не помню, чтобы мы вели с ним беседы, что-то обсуждали или он просил моего совета. Лишь однажды он брал меня на руки – в час моего рождения, и на том всё. Не знаю, с чем это связано, но держался отец так, как будто ни меня, ни сестры вовсе не существовало. Высокий, могучий и широкоплечий, как скала, он вызывал во мне разве что робость. Что касается лица, то я не могу воспроизвести его в своей памяти - лишь отдельные черты: щёки, изрытые оспой, массивный нос, широкий подбородок, густые тёмные брови, всегда напряжённый взгляд.
Мать мою я запомнил существом весьма бледным и зависимым. В молодости она была редкой красавицей, но тяжёлая жизнь забрала красоту. Я унаследовал от матери каштановые волосы, хрупкое телосложение, тонкие черты лица. Именно от неё достались мне белая кожа, тонкие длинные пальцы, густые ресницы. Я также практически ничего не могу о ней поведать. Представительница женского рода, ни больше, ни меньше. Она боготворила отца до безумия, слушалась его во всём, боясь поднять взгляд или лишний раз проронить слово. Наверное, поэтому голос её не звучит в моих ушах. Постоянно беременная очередным отпрыском, Каролина Оллфорд была замученной, болезненной и до печали ограниченной. Надо сказать, эти беременности не приносили ничего путного, а лишь множили смерть. Маленькие детские гробы казались мне чем-то само собой разумеющимся, естественным ходом событий.
К моему стыду, это всё, что я могу сказать о тех, кто произвёл меня на свет. Как не пытаюсь, не напрягаю память, мне не приходит на ум ничего более внятного. По-настоящему я их не знал никогда.
Другое дело – мой горячо любимый дядя Альберт. В нём заключалась целая вселенная для тогда ещё подростка-Джонатана, он был моим кумиром и другом, отцом, о котором я так мечтал. Дядя был старше меня на одиннадцать лет, но благодаря его весёлому нраву, мы легко находили общий язык. Я запомнил его молодым, весёлым; от него исходило тепло, доброта. Как сейчас вижу эти огромные, несколько лукавые глаза, копну светлых густых волос. Именно с дядей я провёл лучшие дни детства. Альберт научил меня всему, что умел сам: ездить верхом, владеть мечом и саблей, ставить капканы и петли на диких зверей, распутывать их следы. Он же обучил меня грамоте. При свете свечей я по слогам прочёл с ним свою Библию. Надо сказать, кроме неё книг в доме не было совершенно. Дядя Альберт умел любой день сделать праздником. Всякий раз, когда он приезжал к нам, он придумывал для меня какое-нибудь новое развлечение – то вырезал деревянных лошадок, то мастерил лук и стрелы, то просто рассказывал разные забавные небылицы.
Дядя Альберт был замечательным человеком, но лишь одно обстоятельство губило его душу – пристрастие к спиртному. В детстве я этого не осознавал, но с годами пагубная привычка только крепла, и к моменту моего совершеннолетия Альберта невозможно было узнать в той развалюхе, в которую он превратился. Никто теперь не принимал его всерьёз.
Среди моего окружения ещё стоит отметить моего слугу Себастьяна. Он попал в наш дом в возрасте двенадцати лет, чудом избежав участи оказаться гребцом на галере, и всегда находился при мне. Себастьян даже спал у меня под кроватью, в ногах, как собака, готовый в любую минуту дня или ночи служить своему господину. Вот, в принципе и всё.
Время в замке текло медленно, растягиваясь, как густой кисель. День ото дня замок находился в царстве Морфея, словно в сказке о Спящей Красавице. Эту тягостную дремоту иногда нарушали пиры, которые устраивал отец в честь редких визитов к нам его горячо любимых братьев – суровых могучих мужчин с изуродованными жуткими шрамами лицами, грозные предки которых с мечом в руках дошли до самого Иерусалима в ходе крестовых походов. Особенно я был рад, когда к нам приезжал Альберт. В эти дни моя детская душа оттаивала. И тогда доставались тяжёлые богатые одежды, с них стряхивалась пыль; бархатные и парчовые, они были сплошь расшиты жемчугом и драгоценными камнями. Мы садились за длинные столы, поставленные буквой «П» и покрытые домоткаными скатертями. Слуги закалывали свиней и прямо целиком в жареном виде подавали на стол. Вино текло рекой. Серебряные кубки переходили из рук в руки.
Не могу сказать, что я любил эти редкие пиры. Скорее, они были тем разнообразием, которого так требовало сердце. Я, открыв рот, слушал взрослых; их рассказы о дальних странах приводили меня в восторг.
Но когда мои дяди уезжали, размеренные дни вновь шли своим чередом. Единственным развлечением нашей семьи были воскресные походы в церковь. Я любил слушать пение мужского хора, растворяясь в величии церковных сводов, любовался игрой солнца в разноцветной мозаике окон старой часовни. В такие минуты моя неокрепшая душа ликовала от веры в Бога. Я радовался всем своим существом, понимая, что являюсь частью чего-то большого и могущественного.
Оглядываясь сегодня на те времена, давно канувшие в Лету, я ужасаюсь тому, в каких тяжёлых условиях приходилось существовать. Не было самых простых вещей, без которых современный человек уже не может обходиться. К примеру, таких как зубная щётка, шампунь или шариковая ручка. Стоит ли говорить уже о таких победах XXI века, как мобильный телефон или интернет. Так жили все, просто не зная о том, что всё может быть иначе. Я был молод, наивен и счастлив. Жизнь казалась лёгкой, радостной и лучистой, а будущее светлым и более-менее спокойным.
Заранее прошу прощения за то, что рассказ мой может показаться вам не таким уж стройным. Я не биограф и не писатель-фантаст и расскажу так, как умею. Образы, которые я попытался вам передать, за давностью лет в памяти становятся нечёткими и расплывчатыми, всё гуще покрываясь толстым слоем вековой пыли. Они, словно старые фотографии, бледнеют и желтеют. И вот уже не видно за пеленой веков многих лиц, остаются лишь туманные очертания. Зыбкие, словно призраки. Мой старый замок уже давно обратился в прах, а на месте обширных лесов и пастбищ сейчас возвышаются огромные безликие небоскрёбы. Теперь здесь оживлённая часть города, где ни на минуту не смолкают факсы, телефонные звонки и стук клавиатуры, а по затянутым городским смогом улицам мелькает взад-вперёд невообразимое множество автомобилей, развозя своих хозяев во все концы этого пластикового плена.
Ну что ж, пора перейти к событию, с которого, в сущности, и началась моя трагичная история. В тот роковой день я объезжал территории, чтобы проанализировать, насколько велик оказался урон от недавно прошедшего лесного пожара. Я обычно брал с собой Себастьяна, но в этот раз негодник куда-то запропастился, поэтому меня сопровождал слуга моего отца. Солнце уже клонилось к закату. Я специально дождался, пока зной несколько спадет, так как стоял душный июль. Напрасно же я это сделал! Облачённый в вычурные, как я сейчас понимаю, и очень громоздкие одежды, в которых скакать верхом было крайне неудобно, я изнывал от дикой жары.
Итак, я ехал по лесной дороге, слуга же с трудом поспевал за мной пешим ходом. Ещё издали я заметил, как сильно пострадал лес, особенно в низинах. Вся трава здесь почернела, и всё ещё воняло гарью. Стояла напряжённая тишина. Наверное, все звери покинули эти гиблые места, спасаясь от дыма и огня. Не было слышно привычного щебетания птиц, как будто бы лес был мёртвым.
Вот тут-то и случилось то проклятое мгновение, что разделило мою жизнь на «до» и «после». Воздух вдруг прошил душераздирающий крик слуги, который несколько отстал. От этого ужасного вопля я вмиг покрылся липким потом. Я обернулся посмотреть, что же с ним, но несчастный уже лежал на земле в бордовой луже крови с зияющей рваной раной на впалой груди. В ужасе я бросился к нему, чувствуя чьё-то присутствие. У меня не было даже секунды, чтобы верно оценить ситуацию; всё случилось молниеносно. Меня оглушило нечто, обладающее нечеловеческой силой. И всё погрузилось во тьму… Кто это был или что это было – для меня являлось неразрешимой загадкой. В голове не осталось ни одной внятной детали, на которую можно было бы опереться. Ни единой зацепки. То ли это был человек, который волею злого рока стал таким же демоном, как и в последствии я сам, то ли я сделался жертвой дикого вепря, а то и оборотня. Последнего также не исключаю. А, может быть, сам дьявол поднялся из преисподней, чтобы сделать меня своим рабом и приспешником на века. Незнание всегда страшно: воображение рисует всё более ужасающий образ того, кто это сделал, а годы только усиливают этот эффект. Это страшное существо схватило меня, вонзило клыки в мою шею, отчего я потерял сознание. Я не могу сказать точно, что именно вампир тогда сделал со мной, как превратил в себе подобного, потому что был в отключке от болевого шока.
Не знаю, сколько времени я пролежал в лесу, давясь собственной кровью. Может, день, а может, и три. Это я осознаю сейчас. Но когда я очнулся поздней ночью, то понял, что лежу в тёмной яме, куда не проникал солнечный свет, – кажется, это была медвежья берлога. Наверное, это вампир отнёс меня туда, чтобы сберечь от сожжения, либо я сам по велению инстинкта самосохранения забрался в убежище. Этого я тоже не знаю. Но с уверенностью я мог сказать одно - что-то во мне изменилось.
Самое первое, что я почувствовал – это нестерпимая резь в желудке. Все внутренности горели - жуткое ощущение, к которому невозможно привыкнуть. Эту боль я чувствую всякий раз, когда нуждаюсь в новой жертве. Но от этой муки меня вдруг отвлекло другое чувство, опять новое и пугающее, столь же нестерпимо сильное. Внезапно я осознал, что меня тянет к чему-то как магнитом, как будто бес шепчет на ухо свою мерзкую волю. Я не знал, что именно так притягивает меня, вдруг перестал контролировать себя, и все мои помыслы стали направлены только на этот объект. Под светом звёзд я вылез из берлоги и, опустившись на землю, вдыхал этот запах, ноздри мои раздувались как у загнанной лошади. Я впился ногтями прямо в кровавое месиво, а зубами отрывал от плоти кусок за куском; с остервенением сумасшедшего глотал кровь, разрывая мягкие органы, которые уже начинали разлагаться и дурно пахли. Каково же было моё потрясение, когда мгновением позже я понял, что стою на коленях над зловонным трупом слуги, по мёртвому телу которого ползают отвратительные черви, и делю с ними эту жуткую трапезу! Я увидел себя со стороны: весь в крови и земле, в черной горелой траве, я как стервятник пожирал мертвечину и, что самое ужасное, не чувствовал отвращения! Напротив, мне хотелось ещё!
Я выпил всю жидкость из трупа, которая в нём ещё только оставалась, и только тогда несколько успокоился – жажда улеглась. Мне стало гадко и тошно, и потому просто необходимо было умыться, стереть с себя кровь и остатки органов. Грязная лужа в чащобе – вот чем пришлось довольствоваться дворянину голубых кровей. Я пил и пил, но не мог напиться. Мне казалось, что я осушил уже целый океан, но мне было мало.
Но тут взошла луна. И боже мой, что же она прояснила! Увидев своё отражение в озере, я задохнулся – тот, кого я узрел, был уже не человек… На меня смотрел незнакомец с совершенно белой кожей, мутными от жажды глазами и ртом, перепачканным кровью. Огромные клыки блестели в лунном свете как кинжалы, длинные ногти делали руки похожими на птичьи лапы. Совсем не то я привык видеть в зеркалах в своём родном замке! Это уже был кто-то другой, но точно не Джонатан Оллфорд! Поразительно, но раны, нанесённые мне неизвестным чудовищем, зажили прямо на глазах. Не осталось ни шрамов, ни боли, только порванная одежда подтверждала то, что эти увечья вообще когда-то имелись на моём гладком холодном теле.
Я долго глядел на своё отражение в обманчивом свете луны, пока не начал засыпать. Потрясение пережитым было столь велико, что организм нуждался в отдыхе, и вскоре сон поглотил остатки моего разума. Когда же я проснулся, новое испытание ожидало меня. Какое-то непонятное беспокойство завладело всем моим существом; оно поднималось откуда-то из низин моего сознания, и росло, словно снежный ком. В чём природа этой тревоги, стало ясно, как только я взглянул на небо. Оно постепенно светлело на востоке.
Вы спросите, откуда я догадался, что солнечные лучи для меня смертельны? Не могу ответить однозначно на этот вопрос. Я как-то сразу это знал. Наверное, во мне проснулось чувство самосохранения, инстинкт, как у зверя. Я заметался по лесу в поисках укрытия. На свою беду я в тот миг как раз оказался на поляне, да и чаща после пожара не давала тени, чтобы надёжно укрывать от ультрафиолета. Я стал искать то укрытие, в котором провёл первые дни после превращения, но, потеряв ориентацию в пространстве, никак не мог его отыскать. Тогда я стал лихорадочно разрывать землю руками; благо, теперь я был снабжён превосходным инструментом – длинными острыми ногтями. Я разгребал песок, глину и листья, дрожа от страха, и вскоре моё новое убежище было готово. Успел. В последний момент. Я залез в сырую яму и зарылся в почву вперемежку с травой. И в таком ужасном состоянии мне пришлось коротать весь световой день.
Я потерял всякий счёт времени. В горячке едва сознавал, что же со мной случилось. Разум в те страшные часы проваливался в такую глубокую пропасть безумия, что я рисковал никогда из неё не выбраться и сойти с ума. Этого я боялся больше всего. В это время, когда голова моя прояснялась, я пытался думать, анализировать, что же делать дальше, как жить в новых условиях. Я прокручивал в мозгу всё, что со мной произошло, до мельчайших деталей, чтобы хоть что-то понять; вспоминал любую информацию о странных случаях, подобных моему. Тут я вспомнил, что в детстве слышал россказни о бледноликих существах, что боятся солнца, бодрствуют ночью и живут за счёт человеческой крови. Эти рассказы я никогда не принимал всерьёз, считая глупыми выдумками старух. Кто же мог подумать, что все эти мифы оказалось чистой правдой! Сомнений не оставалось - я вампир. Но что же мне делать с этим ужасным открытием? Было ясно, что нужно покинуть лес и отправиться туда, где больше людей, найти себе надёжное пристанище на дневные часы и всё хорошенько обдумать.
Жажда во мне росла, и я понимал, что не могу больше сидеть в грязной яме. Нужно было выбираться. Но только я вытащил руку из серой вязкой почвы, как тут же взвыл от боли – солнце обожгло её. Видимо, я ошибся во времени, и стоял день. Кожа на руке тут же покрылась волдырями, которые лопались и кровоточили. До сих пор моя левая ладонь обезображена ожогами, поэтому я обычно предпочитаю носить перчатки. Этот урок запомнился мне навсегда. Надо отметить, что именно солнечные ожоги не заживают на моём сверхъестественном теле. Я уже и позабыл о тех страшных рваных ранах, что нанесло мне лесное существо, а вот про ожог руки мне не забыть более никогда.
Когда же наконец пришла ночь, я медленно, с опаской, выполз наверх, боясь быть ошпаренным или сожжённым заживо. Но этого не случилось – ночь вступила в свои права, и я был в безопасности. Итак, нестерпимая жажда побудила новоявленного вампира к действиям. Получеловек-полумертвец пробудился, поднимая звериным рёвом стаи птиц. Всё, что происходило со мной в то время, было как в тумане, но, думаю, стоит поведать вам о том, как я впервые стал убийцей. Это случилось примерно на четвертый день после моего превращения. Скитаясь по лесу, я внезапно почувствовал запах человеческой плоти, тёплый, дурманящий, пьянящий. Где-то сломалась тростинка, послышались голоса. Я напал на след грибников. Их было двое. Оба высокие, крепкие мужчины с огромными корзинами за плечами. В руках у каждого было по хворостине, но это их не спасло. Совершенно не владея собой, в одно мгновение я свернул обоим шеи и, поочередно прокусив им вены на шее, высосал кровь досуха.
Что я тогда чувствовал? Ровным счётом ничего, только ощущение сытости, удовлетворения. На моё счастье тогда мозг мой слабо соображал. Я не обращал внимания на изорванные внутренности. Они словно в лавке мясника висели на ветвях деревьев и с них дождём сыпались кровавые капли. Этот страшный обрывок памяти фотоснимком впечатался в мозг. Я руководствовался тогда лишь инстинктами, как будто все остальные эмоции были отключены. Видимо, так подействовал на меня яд вампиризма. Он подавил во мне всё человеческое, я стал его рабом и пленником, не ощущая ни вины, ни страха, ни отвращения.
Потом я ринулся в город, где жестоким убийствам не было конца. Это был какой-то кровавый запой, и сколько он продолжался – не могу сказать. Может, неделю, может, месяц. Мои естественные часы сбились, время остановилось…
Когда же наконец сознание моё, утонувшее в чёрном океане греха, стало проясняться, я быстро оценил все свои новые возможности. А именно: огромную силу, скорость, способность каким-то образом влиять на людей. Предполагаю, что в последнем важную роль играла сверхъестественная красота, дарованная мне Сатаной в обмен на утраченную душу. Как я уже говорил, в первую же ночь моего перерождения у меня выросли длинные острые клыки, а кожа затвердела и стала белой как снег. Все мои черты преобразились. И так щедро наделённый природой эффектной внешностью, теперь я сделался красавцем, холодным и безупречным, как статуя.
Естественно, я быстро понял, что в отчий дом мне дорога заказана. Сама мысль о том, что я подвергну жизнь моих родных опасности, если в новом дьявольском обличии вернусь в наш замок, приводила меня в священный ужас. Поэтому моим пристанищем стала старая полуразрушенная часовня, которая не принимала прихожан, наверное, лет сто. Толстые прохладные стены отлично спасали от смертоносного солнечного света. Даже днём тут было темно, так что я чувствовал себя в безопасности.
Не стану скрывать, всё было в лучших голливудских традициях – я, словно лютый зверь, пил кровь, сторонился солнца, под лучами которого рисковал сгореть дотла, прятался днями в тёмных местах. Каждую ночь дьявол во мне отнимал чью-то жизнь; она сгорала в моих объятиях, словно свеча, оставляя лишь пепел и тлен в моей смятенной душе.
Поймите, я не прошу сочувствия. Моя история не про скитание проклятого небом и людьми существа, обреченного на вечные страдания во тьме. Нет. Она про то самое сильное чувство на земле, которому подвластны не только люди, но и такие создания ада, как я – про любовь. Именно она давала мне силы для жизни...»
ГЛАВА 3
Смерть стоит того, чтобы жить, а любовь стоит того, чтобы ждать...
(В. Цой)
«…Её звали Оливия. Я уже сказал, что время беспощадно стёрло из моей памяти большинство знакомых лиц. Взамен мне остались лишь бледные очертания, порой то всплывающие, то гаснущие в памяти, словно яркие вспышки. Этого я не могу сказать о ней, так как и сейчас помню каждую чёрточку этого ангельски прекрасного лица, каждый изгиб соблазнительного тела – всё до мельчайших подробностей. Чтобы вы лучше смогли представить образ Оливии, взгляните на работы Виктории Франсез, вдохновляемой мрачной красотой готики. С её холстов на нас смотрит одно и то же лицо – прекрасная рыжеволосая дева с молочно-белой кожей и огромными, слегка испуганными глазами. Пожалуй, это лучшее сравнение, которое приходит мне на ум. Только героини картин талантливой испанской художницы выглядят несколько эфемерными, словно бесплотные русалки или духи леса, вышедшие погулять под луной, наслаждаясь её серебряным светом. Тело Оливии всегда было развитым и гибким при всей внешней мягкости её образа. Она всегда было сильной. В ней был какой-то внутренний стержень.
Оливия – моё утраченное солнце. Его лучи, которых мне не суждено увидеть, вплетены в её густые, отливающие медью, удивительно длинные волосы. Солнечные золотые искорки играют в её зеленых кошачьих глазах; они в её неудержимом, веселом и таком заразительном смехе. Солнце было разлито даже по её коже. Жидкий свет будто расходился по её горячим венам, которые просвечивали сквозь тонкую кожу едва заметными светло-голубыми ниточками.
Она жила недалеко от Оллфордского замка со своим дряхлым отцом – практически слепым старцем. Небольшой дом, поросший высокой травой, вырастал у самой опушки, словно огромное дерево, питаемое корнями древнего леса. Если так можно выразиться, Оливия была дитя природы, так как светского образования не получила, с детства лишённая женского внимания.
Отец воспитал её по-своему. Мать девочки умерла, давая ей жизнь, и сражённый горем одинокий мужчина всю нерастраченную любовь вложил в дочь, в которой души не чаял. Поговаривали, что старик был колдуном, а самые смелые даже утверждали, что он заключил сделку с дьяволом. Он вызывал духов, варил зловонные зелья, раскапывал могилы на старом кладбище, дабы извлечь из трупов органы для своих жутких экспериментов. На самом же деле отец Оливии был учёным, просвещённым человеком, владеющим искусством медицины и использования целебных сил природы во благо науки.
Его дом, поросший валежником, обходили стороной. Однако же, когда появлялась острая необходимость, жители близлежащих домов, скрывая лица под капюшонами и оглядываясь по сторонам, всё же приходили к старику, надеясь на его знания. И многие потом благодарили его за то, что только с помощью тех самых настоек и сборов переживали всплески различных болезней, которые вспыхивали чуть не каждую весну, как только сходил снег.
Некоторые навыки мудрого отца передались и Оливии. Она как раз собирала лекарственные травы для приготовления целебного настоя, когда я впервые увидел её.
Этот день мне не забыть никогда. Даже по истечении стольких веков, закрывая глаза, я вновь вижу ту залитую солнцем поляну, сплошь покрытую голубыми колокольчиками и сизыми дельфиниумами, взмывающими вверх, словно пламя свечей. Я, тогда ещё беззаботный смертный юноша, шестнадцатилетний сын лорда Оллфорда, сбежав из сырого и тёмного замка, радовался столь редкому теплу. Климат во времена моей юности был куда более холодным, чем в нынешней Англии, и в некоторые наиболее суровые зимы застывала Темза!
Я поставил силок на зайца, отвязал с пояса тяжёлый кинжал, рукоятку которого украшали драгоценные камни, и присел отдохнуть на шершавый ствол древнего дуба, который давным-давно упал, подкошенный годами. Надо сказать, я немало рисковал, отправляясь на прогулку без своего верного Себастьяна. Всё же лесные кущи были местом весьма опасным для молодого дворянина, так как я мог стать лёгкой добычей лихих людей, скрывавшихся от властей, или же хищников, которыми были наводнены здешние леса.
Утреннее солнце светило сквозь кроны деревьев, набросив на землю кружевную вуаль светотени. Пение птиц наполняло воздух. И тут я завидел рыжеволосую юную деву, которая предстала предо мной словно прекрасная владычица леса. Она была похожа на подснежник, распустившийся среди лесных зарослей – такая же нежная, хрупкая, будто прозрачная. На ней было простое льняное платье до щиколоток, не скрывающее все прелести молодого прекрасного тела – упругую грудь, очертания которой просматривались сквозь материю, тонкий стан, перехваченный на талии длинным поясом, и стройные ножки, совершенно босые.
Я влюбился с первого взгляда. И это было неудивительно. Представьте восхищение паренька, никогда прежде не видевшего девичьих обнаженных ножек! Мне, конечно, приходилось ранее наблюдать незамужних дев, но все они, скованные пуританскими правилами церемонного этикета, выглядели иначе. Если вдруг из-под длинной юбки хоть на мгновение показывалась стройная ножка – это считалось чем-то постыдным, если не греховным. С ног до головы одетые в гротескные тяжелые наряды, девы, словно ледяные статуи, восседали за длинными столами во время пиров и застолий. Испанские плоеные воротники на высоких каркасах затягивали их шеи, не давая возможности свободно повернуть головы. Тугой лиф прочно скрывал женские формы, что мешало представить их обладательниц обнаженными даже в воображении. А уж огромные юбки, которые натягивали на каркас, были так широки в боках, что сегодня такая дама не смогла бы войти в лифт современного здания. Итак, я буквально потерял голову с первой же минуты встречи с Оливией. Она не только внешне была не похожа на молодых женщин, что я знал, которые были мне скучны и неинтересны, но и внутренне. Их мысли были заняты лишь молитвами и опасениями за свою душу. Оливия же в отличие от них была естественной и живой.
- Что тебе нужно? – с вызовом спросила девушка, без всякого стеснения разглядывая меня с ног до головы. Её звонкий, словно колокольчик, серебряный голосок напоминал журчание веселого ручейка по весне.
Я тогда не нашелся, что ответить, сбитый с толку таким фамильярным обращением.
- Что молчишь? Ты вообще кто такой будешь? – она окинула меня лукавым взглядом ярко-зеленых глаз.
В руках у неё была корзина из ивовых прутьев, полная разнообразных трав, кореньев и цветов. Цветы также украшали её длинные насыщенно-рыжие волосы, такие блестящие и густые. Они были свободно распущены и лёгкими волнами падали на белые плечи, струились по спине жидким золотом, яркие, словно заря. Признаюсь, я до того не видел женщин с распущенными волосами. Моя матушка даже дома не снимала белого крахмального чепца. А сочетание рыжих волос и зелёных глаз, издревле причисляющее их обладательницу к ведьмам, сводило меня с ума.
- Я сэр Джонатан Оллфорд – благородный лорд и владелец этих мест! – как только можно гордо объявил я, полагая, что она падёт на колени и станет раболепно целовать мне руки. Но этого не случилось - рыжеволосая бестия лишь звонко рассмеялась в ответ, обнажив ровный ряд зубов.
- В своей странной одежде ты похож на жука-бронзовку – такой же зелёный и весь переливаешься.
Услыхав такие дерзкие речи, я ни на шутку разозлился, ощущая, что кровь прилила к лицу, и почувствовал, что уши мои горят. А ведь в её словах была доля правды, и это особенно задело. Выглядел я действительно немного комично в коротких зеленых штанах из атласа, подбитых ватой, и в лосинах, обтягивающих стройные икры. На голове моей красовался бархатный берет, щедро украшенный павлиньими перьями. Колорита мне добавляли алые мягкие туфли с причудливо загнутыми кверху длинными носами. Короткая приталенная курточка с рукавами-буфами, украшенными прорезями, из-под которых виднелся ярко-лиловый атлас цвета пасхального яйца, видимо, придавала мне несколько глуповатый вид.
Она беззвучно подошла ко мне, и я успел только заметить, как блеснули огненные волосы. И вот Оливия уже мчится по лесной тропке. В руках у неё мой берет!
- Догоняй!
… Весь день мы играли, бегали, смеялись словно дети. Мне никогда ещё не было так легко и весело. Ультрафиолет играл в волосах Оливии, сквозил в складках тонкого платья, ласкал её нежные плечи. Домой я вернулся лишь поздно вечером, когда солнечный диск уже садился за сизой полосой леса.
Целую весну и всё лето мы с Оливией провели вместе. И за это недолгое время она сделалась для меня самым близким человеком на земле. Я уже не искал покоя в комнатах замка - это было бесполезно, а в первую же свободную минуту бежал в лес, к той, что подарит мне радость, веселье, беззаботность. Возможно, такая сильная привязанность к этой дикой девушке низшего происхождения была оправдана тем, что кроме дяди я никому, в сущности, не был нужен; мне не с кем было разделить волнения, просто побыть самим собой. А дядя Альберт приезжал не так уж и часто. Юноше всегда нужны товарищи по проказам, и таким другом стала Оливия.
Сначала наши отношения можно было назвать именно приятельскими; на большее я не решался. Точнее, я ещё не вполне осознавал своего мужского начала. Но ситуация быстро менялась. Что-то во мне росло, развивалось, но я никак не мог понять, что же со мной. И когда я видел её глаза, волнующие и как будто вечно смеющиеся, я уже не был мальчиком - Джонатаном. Я был мужчиной, которому подвластны все пороки, и хотел обладать ей – моей первооткрывательницей и искусительницей, изучать её и самому учиться.
Однажды я шёл по лесу и услышал, что откуда-то доносится дивное пение. Мне очень захотелось узнать, кому же принадлежит этот голос. Сквозь камыши я пробрался к лесной реке, воды которой манили и блестели под светом ласкового солнца. Лёгкий ветерок шевелил мои локоны, белые пушистые облака лениво плыли по яркой лазури небес. Жужжали бархатные полосатые шмели, над водой кружили синекрылые стрекозы. Интуиция не подвела меня – так чудесно пела моя возлюбленная Оливия. Но чего я ожидал меньше всего, так это увидеть её совершенно обнажённой! Краска смущения залила мне лицо, ведь я был благовоспитанным молодым человеком, и увидеть нагую женщину для меня казалось постыдным, недостойным. Девушка купалась, не замечая моего присутствия. Ах, как же она была прекрасна, но одновременно я понимал, что любовь эта запретна, греховна. Я старался скрыться за зеленью осоки, чтобы наблюдать за Оливией со стороны. Но этот номер не прошёл – в самый неподходящий момент у меня засвербело в носу, и я громко чихнул, выдав себя. Дикарка тут же подняла огромные глаза. Мне казалось, что я сгорю со стыда в ту минуту. Я полагал, что девушка станет в смущении прятаться, но ничего подобного не произошло. Она вела себя непосредственно, будто бы не стояла перед молодым мужчиной в чём мать родила. Оливия вдруг разразилась заливистым смехом, а потом резко схватила меня за руку и потащила к реке. Я не удержался на скользкой прибрежной почве и неловко шлёпнулся в воду, подняв вихрь брызг. Сложно сейчас описать тот широкий спектр эмоций, который я почувствовал в тот момент; тут было и стеснение, и удивление, и восхищение. Одновременно со всем этим я гневался на шкодную девчонку, что вздумала так легкомысленно шутить над благородным сэром.
Все эти смешные нелепые игры сейчас кажутся мне такими далёкими, такими невинными. Я всё бы отдал, чтобы вернуться в то время, ещё раз прожить эти моменты первой влюблённости. Вскоре она стала моей первой женщиной, а я – её первым мужчиной. Это получилось так легко и внезапно, что мы оба даже не сразу оценили всю важность произошедшего. Просто я дал волю своим желаниям, а она на них ответила.
Когда я понял, что уже ничего не исправить, то испугался.
- Что же мы наделали, Оливия! Это я во всём виноват! Я – просто ничтожество, негодяй!
- Всё нормально, не тревожься. Я рада, что именно ты был первым, а не кто-то другой.
- Но разве тебе всё равно? - я изумился.
- Пожалуйста, не порть момент и ни о чём не думай. Нам хорошо здесь и сейчас, и пусть это мгновение никогда не закончится.
После этого она, лёжа рядом со мной на импровизированной постели из примятой травы и одуванчиков, как будто ничего особенного не произошло, рассказывала о целительных свойствах различных растений, положив золотоволосую головку мне на плечо и накручивая на палец прядь моих тёмно-каштановых волос. Такая распутная, но чистая, естественная в своей непосредственности, она, видимо, сама не понимала той власти, которую имела надо мной, не осознавала, что что-то мы делаем не так, не по правилам. Немыми свидетелями тому стали лишь кучерявые лилии и густые кусты сирени…
- Это вероника колосовидная, - сорвав какую-то травку, лениво щебетала она, совсем по-детски улыбаясь.
- Удивительно, что ты так много знаешь о травах. – Я задумался. - Мир так разнообразен, на земле столько видов растений. Мне иногда бывает сложно понять, как Бог успел сотворить всё это великолепие за шесть дней.
- Да, мне тоже. Вообще, мир устроен намного сложнее, чем мы полагаем. А отец говорит, что Бога вовсе нет, и что его просто придумали люди.
Я разозлился.
- Что за чушь? Ты говоришь ужасные вещи.
- Нет.
- Даже не хочу спорить об этом.
Я сделал вид, что обиделся и отвернулся. Оливия же мечтательно смотрела в ночное небо.
- Я сейчас любуюсь звёздами и думаю, а вдруг кто-то смотрит оттуда на нас?
- Глупая, звёзды всего лишь нашиты на огромный купол из чёрной ткани. Бог таким образом позаботился о своих творениях, чтобы ночью было светлее.
…Не знаю, зачем я всё это вам рассказываю, поверяя свои мысли этому самому диску. Мне просто хочется этими деталями передать, как Оливия важна для меня, чтобы вы – мой слушатель - могли верно понять мою историю. Хотя, возможно, мне просто нужно с кем-то поделиться, выговориться подобно обычному смертному. За все эти долгие столетия вы – первый, кому я рассказываю всю правду о себе.
Вы спросите, что особенного я нашёл в Оливии кроме красоты и всепоглощающего веселья? Думаю, вы знаете, что любовницы редко повелевают нашими душами; их имена забываются, как только проходит страсть. Но у нас с Оливией всё было по-другому. Сейчас попытаюсь объяснить, почему.
В один из летних дней на поляне мне приглянулся чудесный цветок, поражавший воображение своей дикой красотой. Я не знал его названия, ведь никогда не видел столь чудесного творения природы. На ярких бархатистых лепестках цвета фуксии переливалась прозрачная серебристая роса. Растение тонко благоухало, даря свежий дурманящий аромат. Казалось, цветок этот каким-то образом попал на землю прямо из рая, и был подарен ангелами влюблённым, чтобы они могли насладиться его нежностью и сравнить с красотой первого чувства. Я сразу же вспомнил об Оливии и подумал, что было бы прекрасно подарить его ей. Недолго думая, я потянулся в колючий терновник, чтобы сорвать цветок, и дотронулся до тугого стебля насыщенно-изумрудного оттенка, но тут же отдёрнул руку, почувствовав резкую боль – серая гадюка вылезла из густой травы, шипя и извиваясь. Её раздвоенный ядовитый язык блеснул на солнце. Видимо, гадина пряталась в кустарнике от полуденного зноя, а моё появление не входило в её планы. Я хотел было наступить на змею и раздавить её, но она вмиг уползла, блестя чёрной чешуйчатой спиной. Цветок выпал из моих немеющих рук. Я понял, что до замка уже не дойти – несколько километров для укушенного гадюкой – неприступное расстояние. Глаза мои расширились от тупой боли, лоб покрылся испариной. Я прислонился к стволу высокой ивы, так как силы покидали меня, ноги сделались ватными и тяжёлыми, а голова налилась свинцом. Красные мушки крутились перед взором, уши противно закладывало. Я был на грани потери сознания, и в полузабытьи все краски летнего леса смешались. Перевёрнутое небо будто смеялось, а разросшаяся зелень теперь пугала своей ядовитой яркостью - у меня началась светобоязнь. Я лежал на траве и задыхался от боли, уже не чувствуя руки, изо рта моего вдруг повалила белая пена. Мне конец! Но тут вдруг послышался голос Оливии. Я помню, как она называла меня по имени, держала за руку. Но слова её казались такими далекими, будто мы находились в разных комнатах, и между нами разрасталась каменная стена.
Следующее воспоминание тонет в пелене боли и безрассудства. Я был как будто обожжён изнутри, тошнота подступала к горлу, а в глазах двоилось. Словно сквозь толщу ваты слышались голоса Оливии и её отца, напряжённые, но твёрдые.
- Отец, он будет жить? Ты сможешь спасти его? Для меня это очень важно.
- Я слеп и не могу видеть укуса, но по частоте дыхания больного могу судить, что дела плохи. Можно надеяться лишь на молодость его организма и желание жить. Сначала нужно сбить жар. Подай-ка отвар ромашки.
Оливия смочила кусок ткани этим отваром и сделала мне компресс. Потом они опять что-то говорили, но я уже не различал слов. Мне казалось, что они общались на каком-то незнакомом, непонятном языке. Порой вообще мне мнилось, будто проводился какой-то магический обряд. Отец и дочь работали тогда как хирург и ассистент над пациентом – сдержанные, до предела собранные. Беловолосый мужчина-старец отдавал Оливии короткие приказы, а она выполняла их молниеносно, с готовностью сделать для меня чудо, если потребуется. Именно эта самоотдача заставила меня сопротивляться смерти, вырвала меня из её когтистых лап. В те минуты я решил для себя, что, если выживу, дальнейшая моя жизнь будет посвящена Оливии; мои губы будут шептать на закате только её имя, её одной, моей спасительницы и врачевательницы. Помню едкий запах травяных отваров, который готовила Оливия для меня – они были горьки словно полынь, но всё же именно благодаря им я поднялся на ноги.
Не знаю, сколько я пролежал в беспамятстве, но рано или поздно открыл глаза. Я понял, что было раннее утро, потому что сквозь щели старого деревянного дома просачивались солнечные лучи. Я наблюдал, как множество пылинок танцевали в золотом потоке этого света. И тут я осознал, что выздоравливаю.
- О, быстро же ты пришёл в себя. Похвально. – Старик-знахарь едва заметно улыбнулся.
- А где Оливия? – Я с трудом приподнял голову с подушек.
- Она ушла за хворостом.
- Даже не знаю, как благодарить вас за моё спасение, - слабым голосом проговорил я.
- Да что я? Благодари лучше мою дочку. Как же она стойко сражалась за твою жизнь! Если бы не её упорство, не было бы тебя среди живых! Эх ты, да разве можно быть таким рассеянным в лесу? Каждый знает, что в нашей чаще нельзя ходить без хворостины – змей в последние годы тьма сколько развелось!
Мне вдруг стало обидно, что мне, лорду по крови, делает замечание простолюдин.
- Я, конечно, благодарен тебе, но учить себя не позволю! Да ты знаешь, кто перед тобой? Я – сын Максимилиана Оллфорда, на чьих благодатных землях стоит твой домишко!
- Да мне всё равно, кто ты. Хоть я и слепой, но вижу перед собой только самонадеянного юнца, который занял лучшую в доме постель. Мне приходится спать на полу из-за тебя.
- Простите. Я сказал что-то не то. Мысли ещё путаются в голове. За то, что вы спасли меня, я велю вас озолотить. – Я обвёл взглядом помещение. - Вы достойны лучшей жизни.
- Нам ничего не нужно. – Старик прищурился. - Всё, что нам требуется, у нас уже есть – нам всё дарует природа.
Я с трудом поднялся с постели, шатаясь, вышел на свежий воздух и присел на тёплую от солнца траву. Не прошло и пяти минут, как вернулась из леса Оливия со своей корзиной, полной кореньев. Её лицо показалось мне несколько осунувшимся из-за бессонных ночей, проведённых у моей постели. Увидев, что мне стало лучше, она просияла. Я попросил её посидеть со мной рядом.
- Знаешь, я никогда не говорил тебе этих слов. Ты – первая, кому я вообще такое говорю. Я тебя люблю.
На лице Оливии я не заметил ни удивления, ни радости. Как будто бы она заранее всё знала. В этом вся она – никогда невозможно предугадать её реакцию на какие-либо события. Она нелогична до крайности.
- Я вижу, ты всё ещё одурманен ядом после змеиного укуса. – Она улыбнулась. Ох уж эта её привычка переводить любой разговор на шутку!
- Я говорю сейчас серьёзно. И мне всё равно, что ты не благородных кровей. Я женюсь на тебе, и мы будем вместе жить в моём замке.
- Ха-ха-ха! Не очень-то и хочется сидеть в сыром замке и дышать пылью! – Оливия рассмеялась. – Ты, главное, почаще приходи ко мне.
…Конечно же, в отцовском замке подняли тревогу, но когда я вернулся домой целый и невредимый, родные не поверили ни единому моему слову о том, что какая-то безграмотная лесная девушка и старик смогли вернуть меня с того света. Отец решил, что я всё солгал и пропадал эти несколько дней где-нибудь в окрестностях, но более не стал расспрашивать меня об этом случае.
Итак, теперь вы знаете, как много для меня значила Оливия. Конечно, моя любовь к ней – не только благодарность за спасение. Это сложный коктейль чувств и эмоций, непередаваемый букет волнения и радости, уважения и нежности. Я никогда не мог понять её до конца, и в этой противоречивости была какая-то тайна, загадка, которая не давала мне покоя. Я сам не могу внятно ответить себе на вопрос, за что же я полюбил её так страстно и фатально, почему пронёс чувства к Оливии сквозь столько лет и эпох, почему среди миллионов женщин именно она одна повелевает моим сердцем? Видимо, не всё в мире поддается анализу. Это все равно, что спросить у снега, почему он падает с небес или задать вопрос опадающим листьям, зачем они покинули родную ветвь. Любовь просто пришла, ей не нужно приглашений. Ах, если бы я только мог знать заранее, что произойдёт с нами… Если бы… Наверное, лучше бы мне вообще не знать Оливию. Может быть, если бы мы не встретились, всё было бы легче, проще. Но история не терпит сослагательного наклонения, так что продолжим».
ГЛАВА 4
Если себя захочешь найти,
В зеркало не смотри,
Ибо то, что в нём, есть лишь тень,
Незнакомец.
Силений.
«Итак, вернёмся к тому злосчастному времени, когда я только стал демоном, пьющим кровь. И как я ни старался, кровавая мелодия постоянно звучала в голове, как набат. Она была столь навязчива, требовательна, что её не в силах были заглушить ни проблески разума, ни голос совести. Возможно, именно этот страшный гимн убийству заставляет медведя, прежде питавшегося одними лишь кореньями, но однажды вкусившего красной жидкости, нападать на людей и пожирать их плоть. Помню, крестьяне из нашего поселения собирались вместе, вооружались рогатинами и вилами и шли на медведя-людоеда, ведомые как страхом за свои жизни, так и тем же инстинктом хищника. Вот и я был похож на того медведя. Я буквально грезил кровью. Мои глаза закрывала красная пелена.
Гонимый нестерпимой жаждой, я двинулся в город, который кишмя кишел разномастным народом. Перенаселение в городах к тому времени всё увеличивалось. Когда в живой природе на определенный участок территории становится слишком много представителей одного вида, обязательно появляется их естественный враг, стоящий выше по пищевой цепи. Например, волки выравнивают количество оленей до какой-то определенной отметки. Так же и я был тем самым орудием для сохранения баланса численности горожан. Думаю, вампир появляется не просто так, и в природе всё закономерно.
В огороженный крепостными стенами город попасть можно было только через каменные ворота, которые открывались ранним утром и затворялись к закату. Для меня – существа сверхъестественного - никакие стены не являлись преградой. Я бродил по бесконечным лабиринтам узких улиц, по которым прямо под ногами текли смрадные помои. По немощёной дороге стаями бегали крысы – переносчики заразы. То же самое можно сказать и про голубей, в сущности тех же крыс, только с крыльями, наводнивших улицы. Я сам был не лучше их.
Моими жертвами часто всего становились попрошайки – люди с дорожной обочины, протягивающие ко мне грязные руки, надеясь получить жалкий грошик, чтобы продлить свою никчемную жизнь хотя бы на день. Я приходил в дома обитателей трущоб, где люди спали на соломе в грязных лохмотьях, сморённые тяжелой работой с рассвета до заката. Для них смерть в объятиях вампира порой была избавлением от непосильных тягот жизни. Я становился Ангелом Смерти. Для богатых же горожан, разодетых в бархат и шёлк, я был самим дьяволом во плоти – одним из четырёх всадников Апокалипсиса, скрыться от которого было невозможно.
Помню, однажды я забрёл в какую-то нищенскую лачугу. Дверь была не заперта. Худая женщина с впалыми щеками качала на руках новорождённое дитя. Оба они подарили свои жизни мне. И, когда я выпивал жизнь из маленького тельца, вдруг в дом вошёл мальчишка лет десяти. Видимо, он был сыном этой несчастной женщины. Мальчишка стоял и смотрел на меня своими огромными наивными глазами. И от этого взгляда хотелось бежать куда глаза глядят. Мне не забыть его никогда.
Так я провёл первые недели своей новой жизни, каждую ночь выбираясь из часовни в город, дабы вершить кровавый пир. Но однажды налетел ураган. Он был такой силы, что гнуло деревья и ломало ветви. Две ночи я не покидал часовню, слушая стук дождя по витражным стеклам и завывание ветра, смешанное с воем волков. Когда же, наконец, стихия миновала, я решил специально выждать в своём убежище, находясь без человеческой крови - стало интересно, что же произойдёт со мной. Я с трудом вытерпел ещё одну ночь. Жажда была просто невыносимой. Это походило на изощрённую пытку, которую невозможно было более выдерживать. Голова кружилась, а всё тело ужасно ныло. Ещё немного, и организм ослабел бы настолько, что я более никогда не смог бы выбраться из гроба или же просто умер от истощения. Когда я покинул своё укрытие, то едва волочил ноги. Необходима была жертва.
Я отправился на охоту, слабея с каждым шагом. Помнится, мне попалась на глаза телега, доверху наполненная всякой снедью – мукой, мясом, зеленью, рыбой. Сопровождаемая чумазыми свиньями, она ещё с ночи тянулась на местный рынок, чтобы торговец успел развести товар к раннему утру. Изголодавшемуся вампиру хватило сил, чтобы зацепиться за эту самую телегу и продолжить путь на ней. Я зарылся в сено и таким образом доехал до города.
Спрыгнув с телеги, я очистил свою одежду от сена и тут обнаружил, что сапоги мои порваны. Вот досада! К счастью, неподалёку красовалась вывеска с надписью «Ремонт обуви», и в этом небольшом домишке теплился свет, несмотря на поздний час. Я огляделся по сторонам – маленькое грязное помещение было заставлено полками, которые ломились от разной обуви. Башмаки на деревянных подошвах, рваные туфли, огромные носы которых привязывались на верёвочках прямо к ногам хозяина. Эти ушедшие в Лету предметы гардероба кажутся сейчас мне (думаю, и вам тоже) такими уродливыми, гротескными, неестественными, что становится смешно. Но тогда обувь была настоящим богатством средневекового горожанина, роскошью, которой можно было гордиться. Мода – весьма странная штука. Она отражает определённую эпоху, мечты и устремления людей тех лет. Хотя, многие её детали постоянно возвращается, заставляя нас вспомнить о временах их «юности». Всё повторяется, возвращаясь на круги своя. И сегодня, походив по современным модным бутикам, вы вполне можете встретить туфли с узкими носами – своеобразный привет от культуры давно ушедших лет, подобные тем, о которых я вам говорил, или же корсет – пусть он даже будет на молнии, а его шнуровка – лишь удачной имитацией. Но я отвлёкся.
Сапожник увлечённо чинил чей-то порядком поношенный башмак, когда я перешагнул порог мастерской.
- Что тебе, старик? – он бросил на меня оценивающий взгляд, не отрываясь от своего занятия.
- Это ты кому? – Я несказанно удивился такому обращению. – Ты, верно, ослеп от своей работы! Какой я тебе старик? Перед тобой молодой дворянин!
- Ха-ха! – сапожник ухмыльнулся. - В таком случае я – папа римский!
- Да как ты смеешь?! – Я был готов задушить толстяка и схватил его за грудки.
Тот не остался в долгу. Завязалась драка. Он пыхтел и отдувался, сколько мог. Мы наделали много шума. Хоть я и чувствовал себя отвратительно из-за нехватки свежей крови, но всё же с трудом одолел обидчика. Кажется, его хребет был перебит.
К сожалению, сапоги починить в ту ночь не удалось. Я пригладил рукой растрепавшиеся волосы и вдруг заметил, что мой кружевной воротник прованской работы порван. Проклятье! Видимо, это случилось во время драки. Я взглянул в зеркало, чтобы посмотреть, можно ли что-то с ним придумать, или всё совсем безнадёжно.
О святой Боже! То, что отразилось в зеркале, повергло меня в шок! Я действительно был самым настоящим стариком, таким древним, что волосы встали дыбом! Всё ещё вчера прекрасное лицо было испещрено глубокими морщинами, пигментные пятна покрывали иссохшую как пергамент кожу. Волосы были совершенно белыми и жёсткими как солома. Кажется, я даже вскрикнул от страха.
Лишившись равновесия, я рухнул на пол – рядом с телом убитого мужчины. Крупные капли крови выступили на его лбу, видимо, от последнего удара, который стал смертельным. Я с жадностью стал слизывать кровь, вбирая её в себя. Зверь во мне разрывал его плоть, насыщаясь животворящей жидкостью. Я чувствовал, как в меня рекою текут новые силы, как они возрождают организм заново.
Наконец, оторвавшись от тела, я поднялся, ощущая огромный прилив энергии, и, когда вновь взглянул в зеркало, передо мной опять был красавец, такой, как всегда – молодой и сильный. Вывод напрашивался сам собой: без крови вампир молниеносно стареет и только благодаря ей остаётся юным.
Впоследствии эта теория подтвердилась. Причём, если жертвой становился полный жизни юноша, демон, живущий во мне, мог довольствоваться его кровью целую ночь, а то и две. Если же я лишал жизни немощного, дряхлого или больного, то этой энергии хватало разве что на пару часов. Мне приходит на ум странное сравнение. Организм вампира устроен по принципу электрического устройства, что работает от сети питания, такого как, например, мобильный телефон – без зарядки он долго не может функционировать. Для меня же этим аккумулятором была кровь – живая энергия, живой мотор, заставляющий мой механизм работать.
Число моих жертв увеличивалось, и скоро стало бессмысленно вести им счёт. Нет, убийство всё ещё значило для меня многое, но когда ты делаешь что-то каждую ночь с маниакальной периодичностью, то ко всему рано или поздно привыкаешь. Так уж я создан, так сотворены и люди. И вот рядом с часовней образовалось что-то вроде гробницы для убитых мною. Точнее, это была всего лишь огромная вырытая яма, в которую ночной убийца сбрасывал тела своих несчастных жертв. Я приносил их сюда со всех окрестностей и хоронил таким непочтенным образом. Зачем? Почему бы просто не оставлять трупы на улицах или в лесных кущах? Сознание моё тогда было больным и слабым, и это не давало понять, что правильно с точки зрения морали, а что неприемлемо. Таким образом, я воздавал последние почести тем, кто стал моим очередным глотком жизни, оплакивал их в своей чёрной душе. Понимаю, насколько это безобразно и гадко. Во мне просыпался инстинкт собственника, и даже после смерти всех тех людей я хотел властвовать над ними, иметь в себе их души, и желал, чтобы их тела также были недалеко. Это покажется вам верхом садизма и безумства, но всё же вы должны знать, до каких низин опустился тогда ваш покорный слуга. Ниже был только ад».
* * *
Не в силах больше всё это слышать, Алекс вытащил диск.
- Господь Всемогущий! Если это шутка, то она затянулась!
Дрожь в теле юноши так и не унималась, и он опять пожалел, что оставил сигареты дома. Даже если его полуночный знакомый оказался писателем-фантастом и по совместительству шутником с весьма своеобразным чувством юмора, целью которого было зачем-то испугать Алекса до полусмерти, то этот театр уж точно удался на славу! Хотя, зачем себя обманывать? Ясно, как божий день, что это был самый настоящий вампир! Алексу стало не по себе. Мозги его начали закипать. Все эти картины средневековья, этот странный старомодный стиль повествования – всё наталкивало на мысль, что история на диске – не фантазия. Благо, на этой самой секунде ушей Алекса достиг резкий смех Сэнди.
- Эй, Байрон, что ты тут расселся в гордом одиночестве? Загораешь что ли под луной? Иди к нам, без тебя скучно! – её голос прошил тишину задремавшего сквера.
Кендал поморщился. Ох уж эта прилипала Сэнди с неизменными розовыми наушниками в ушах! Интересно, она что-нибудь слышит из внешнего мира, кроме своего любимого Мэрлина Мэнсона?!
- Сэнди, ну не сейчас! Я занят! – сказал парень, нахмурившись.
Собственный голос показался ему каким-то незнакомым. Алекс будто был оглушен тем, что с ним происходит в настоящий момент, так как явственно понимал, что только что прикоснулся к чему-то сверхъестественному. Ох, сколько бессонных ночей он с друзьями провел в мечтах о встрече с реальным вампиром, или демоном, или кем там ещё! Как им хотелось самим попасть на страницы тех мистических романов, что все они с замиранием сердца читали и обсуждали друг с другом; как желали сами походить на созданий ночи, наряжаясь в готическую одежду и скупая в магазинах соответствующую атрибутику! Но всё это было игрой, и в душе Алекс это знал. А когда ему довелось встретить в действительности потустороннее существо, он к этому оказался не готов…
- Снова вдохновение нашло? – Сэнди прошлась перед парнем взад-вперед на немыслимых платформах с нарисованными на них улыбающимися черепами, качая округлыми бёдрами. Но ни это, ни усыпанные разнокалиберными булавками рваные джинсы, сквозь которые просвечивали бледные коленки, не произвели на Алекса должного впечатления. – О чём будет твоё новое творение? Приоткрой дверь в прекрасное! – Она заглянула ему в глаза, обдав ароматом жвачки с ментолом, от которого у Кендала защекотало в носу.
- Я же сказал, не сейчас! Пожалуйста, уйди, - Кендал закатил глаза. Он сейчас находится на грани открытия какого-то незнакомого для себя мира с его законами и тайнами, а эта недалёкая дурочка, желая внимания, мелькает перед носом студента, пытаясь что-то из себя представлять. Алекс даже не удостоил её взгляда, потому что злиться было бесполезно.
- Да ты что, накурился, что ли? Чего такой бледный? – она вопросительно уставилась на приятеля. – И на людей бросаешься!
- Исчезни!
Сэнди надула пухлые губки, густо наштукатуренные чёрной помадой с зелёным отливом.
- Ну и больно надо! Пойду к нашим. Счастливо оставаться, философ!
Удаляющийся стук её тяжёлых платформ известил Алекса о том, что он снова в одиночестве, наедине с этим загадочным диском. Ну и хорошо! Теперь внешний мир не сможет отвлекать его от прослушивания; не нужно заставлять себя откликаться на глупые шутки подруги. Кендал до боли сжал диск в руке – с такой силой, что он едва не разлетелся на части. Но какая-то непонятная неведомая власть будто давила на него. Любопытство взяло верх над страхом, к тому же история этого странного человека по имени Джонатан увлекла парня не на шутку. Она затягивала всё больше и больше, и Алекс симпатизировал обладателю этого магнетического голоса с каждой минутой всё сильней. Ему нравился этот чарующий голос, неспешная, плавная речь, полная достоинства, аристократизма и изящества. Ему хотелось продолжать, чтобы голос этот не ускользал, не исчезал. Позволить управлять собой, своими эмоциями и мыслями, стать мягким пластилином, подчиняясь заочно существу, которое видел всего-то момент – вот что Алекс желал теперь всем своим существом. Эта самая сила заставила нашего героя вновь вставить диск в ноутбук и обратиться в слух. На экране ноута вновь высветилось окно с переливающийся картинкой. В тёмный круг, как будто бы в чёрную дыру, уходила какая-то материя, при этом цвета бесконечно сменяли друг друга. А вампир продолжал.
«После того кровавого наваждения, о котором я вам вкратце описал, пришло время познаний. Я вникал в свою новую сущность, изучал себя заново, как если бы вновь учился ходить после страшной аварии. Но где найти нужную информацию? В те времена я мог довольствоваться лишь отрывочными сведениями, почерпнутыми из народных преданий или какими-нибудь материалами, раздобыть которые можно было лишь в монастырях. К счастью, в нашей округе имелся один монастырь, и не оставалось ничего лучше, чем пробраться под покровом ночи в его библиотеку. Я без труда вскарабкался по толстым каменным стенам к расположенному под самой крышей окну, сломал невероятно сильными пальцами железную решетку и оказался внутри. Монахи спали. Было темно, но глаза вампира прекрасно видели в темноте. Библиотека оказалась настолько огромной, что захватывало дух – от пола до потолка располагались бревенчатые полки, на которых в безукоризненном порядке размещались толстые тома, совсем небольшие книжицы, энциклопедии и даже свитки, некоторые были весьма древними. Сбор нужной информации у смертного человека занял бы несколько недель, но вампиру потребовалось около часа. Я взял на изучение (попросту выкрал) всё, что каким-то образом касалось моей новой сущности – несколько свитков, пару книг о сверхъестественных существах, записки монахов, которым приходилось иметь дело с полтергейстами, ведьмами, духами и кровососущими демонами. Никем незамеченный, я, словно последний вор, покинул монастырь. Не могу сказать, что мне не составило труда вытащить всю эту литературу через узкое окно, но всё же теперь книги были в моём пользовании.
Вернувшись в часовню, я разложил свитки и книги и, сражаясь с дрожью, внезапно охватившей тело, зажёг свечу и принялся за чтение. Удивительно было то, с какой лёгкостью мозг понимал языки, на которых были изложены эти манускрипты. Я догадался, что каким-то образом от своих жертв получаю определённый багаж знаний и навыков, которыми они владели при жизни. Последнее обстоятельство мне и помогло. Теперь я в один миг стал образованным, мог пользоваться умениями, которые доставались мне без всяких усилий.
Голова была занята одним – отсортировать выдумки от реальности, найти те самые зёрна истины, которые помогли бы мне жить дальше. Благодаря собственном опыту я уже знал следующее: солнце опасно для жизни – это стало очевидно в первый же день после перерождения; я питаюсь кровью людей, иначе превращаюсь в немощную развалину. Это мы тоже с вами уже прошли. Я знал также о своей неуязвимости, о том, что годы не смогут изменить мою внешность, а старение является результатом недостатка крови. Но неужели это всё? Где же самое важное? Я перерыл кучу информации. Сведения касались различных эпох и стран. Древний Египет, Месапатамия, Рим… Многие документы содержали такую нелепицу, что приходилось сразу отбрасывал их. Хотя… после того, что случилось со мной, уже трудно сказать, что на этом свете может быть фантазией, а что - чистой правдой. Я утомился, исследуя кучу многовекового материала, но это не было пустой тратой времени – я наконец нашёл то, что искал больше всего. Превращение укушенного в себе подобного! Да! Это открывает новые горизонты! Я думал об этом, но боялся, что превращение невозможно, и мой удел – вечное одиночество, от которого я уже успел устать, и понимал, что один долго не протяну. Если удалось моему создателю сотворить этот обряд надо мной, то наверняка я тоже смогу сделать это с кем-то!
Вот он, желтый листок старой рукописи, где замысловатым монашеским почерком был описан обряд посвящения. Я прочёл, что превращать способен каждый вампир, независимо от его возраста и силы. Важным фактором являлось также наличие полной луны в ночь обращения. Самого ритуала как такового не существовало – вампир просто выпивает кровь потенциального обращённого, не лишая его жизни. Последнее было довольно сложно, так как остановиться порой нет возможности, и нужно проявить недюжинное усилие воли, чтобы не выпить всю кровь до остатка или не задавить слабого смертного в своих непомерно могучих руках. Также человек легко может умереть от ран, неаккуратно нанесённых вампиром во время контакта. Всё это я для себя уяснил. Мои жертвы всегда умирали после укуса, и мне ещё ни разу не удавалось остановиться. Хотя, по правде говоря, я ещё и не пробовал себя сдерживать, так как не задавался целью превращения.
Новая мысль зародилась в моей голове, навязчивая идея, которая захватила меня целиком и полностью – сотворить для себя бессмертного товарища, который был бы таким же, как я. Было необходимо нанести визит домой.
Ночь стояла светлая, тёплая. Я заранее позаботился о том, чтобы какое-то время не ощущать давящего зова жажды, утолив её первым попавшимся в округе смертным, и, крадучись, приблизился к стенам родного замка. Было ясно, что через ворота не пройти, так как Джонатан Оллфорд для всех погиб в лесу, и если бы погибший для всех молодой хозяин запросто предстал перед обитателями замка, это стало бы катастрофой. Пришлось действовать другим способом – тем же, что и в прошлый раз. Воспользовавшись новыми способностями, я полез прямо по крутой стене.
Вот спальня моих родителей, и почтительный сын просто не мог пройти мимо. Открыв рот, я стоял и смотрел, как мать и отец мирно спали в своей постели. С одной стороны, так хотелось о себе заявить, показаться, сказать, что я жив и здоров и припасть к их ногам. Но с другой стороны, я вполне отдавал себе отчёт, что родители не примут меня в новом обличии и не пойдут за мной таким, каким я стал. Слишком уж они твёрдо привязаны к своему миру, и прикосновение к чему-то новому, неизведанному, просто разрушит его. К тому же, к этому чувству приписывалось горькое осознание того, что оба этих родных человека вдруг показались мне такими далёкими, чужими. Признаться, я не ощутил особого трепета, когда вновь их увидел. Мы никогда не были сильно близки – жили под одной крышей, но души наши никогда не соприкасались. Сердце моё молчало.
Но как же трепетно и горячо оно забилось, когда я подполз к окну гостевой спальни и увидел моего дядюшку Альберта! Большая удача, что он остановился в замке именно сейчас, когда мне особенно была нужна поддержка. Я был уверен, что он поймёт меня и утешит, развеселит своими шутками и, что самое главное, разделит со мной путь тьмы. Когда-то дядя открыл для меня целый мир, и вот, пришла моя очередь открыть ему свой. Я представлял, как мы весело, без печалей, заживём вместе, как будем болтать целыми часами, как станем путешествовать, постигать новые горизонты и не будем знать тоски. Слезы потекли из моих глаз. Я буквально задыхался от эмоций.
Альберт сидел передо мной, такой родной, что я почувствовал уверенность. Будто бы ничего не случилось, и не было этого ужасного перерождения... Его светлые волосы как обычно были слегка всклокочены. Он сидел за убранным столом - видимо, это был поздний ужин. Свет от канделябра падал на лицо мужчины, и я мог видеть каждую его чёрточку. Это было какое-то дежавю: я снова внезапно почувствовал себя двенадцатилетним мальчиком рядом со своим учителем и другом, которого уважал и безмерно любил. Воспоминания подступили к сердцу тёплой волной. Хоть ненадолго, но все мои страхи уползли в своё убежище – в закрома истосковавшегося сердца. Что-то подсказывало: дядя - вот кто спасёт меня, став той опорой, в которой так нуждался запутавшийся мальчик. Будь что будет! Собрав волю в кулак, я перелез через окно и предстал перед очами дядюшки.
- О, Джонни, кого я вижу! – Как-то странно покачиваясь, Альберт встал с кресла и, запутавшись в медвежьей шкуре, которая покрывала пол, едва не упал, но сумел-таки удержать равновесие.
Меня удивило, что его ничуть не смутил странный способ моего появления в комнате. Шутка ли - племянник как циркач лазал по голым стенам на десятиметровой высоте! Альберт также не заметил и явных внешних перемен в моём облике. Нелепо растопырив руки для объятий, он ринулся ко мне. Я кинулся к нему на шею как к спасению и, плача и дрожа, стал целовать в небритые щёки.
- Да, это я! Я жив и пришёл за тобой. – Мои плечи содрогались, и рядом с ним я казался таким хрупким, как ёлочная игрушка в руках ребёнка.
- Где ты пропадал, сорванец? Хотя… погоди-ка, – со странным выражением лица дядя Альберт поднял указательный палец, напряженно припоминая что-то.
- Да ты мне лапшу на уши вешаешь? Ты же умер! Я, кажется, ещё несколько перебрал с элем на твоих поминках. – Его взгляд фокусировался на каком-то объекте, который видел только он один, и мне показалось, что говорил он с трудом, как будто через силу. Нетрудно было понять, что дядя пьян – резкий запах вина из нашего погреба служил тому красноречивым подтверждением. Такое бывало часто, но в тот день, кажется, родственник мой превзошёл самого себя.
- Я не умер, просто слегка изменился. Сейчас ты всё поймёшь, услышав мою историю, от начала до конца. - Запинаясь, я стал что-то лепетать про вампиризм, про то, какое проклятье наложило на меня неизвестное чудище. Вывалив всю информацию скороговоркой, непоследовательно и импульсивно, я поднял глаза на дядю, ожидая его реакции. Альберт молчал несколько минут, таращась на меня бессмысленным взглядом. Было видно, что в его мозгу происходит какая-то работа. Но то, что он сказал после молчания, повергло меня в шок.
- Так что же, племянничек, ты хочешь сказать, что связался с нечистой силой? – Он зачем-то подмигнул мне. - Тогда сделай-ка так, чтобы мой кубок вновь стал полным. Лень спускаться в подвал, а слуга-балбес дрыхнет давно!
Мне стало не по себе от такого заявления. Я нахмурился, понимая, что вновь проваливаюсь в бездну отчаяния и подступившего к горлу одиночеству. Тот самый страх вновь вышел из своего убежища, что находилось где-то в области желудка, и знакомый холод вновь завладел душой.
- Дядюшка, да что ты говоришь? - Я едва не плакал. – Тебе открылись такие сокровенные тайны, а ты… Какое вино? Твой Джонни воскрес после смерти, и теперь стоит перед тобой, живой и невредимый! Вдумайся в эти слова - я предлагаю тебе последовать за мной! Приди же в себя!
В надежде достучаться до его разума, я начал трясти Альберта, но он был как скала – несокрушимый, будто оглушённый, бесчувственный.
- Не покидай меня! – Мой голос дрогнул. – Я ведь совсем один, мне не суметь без тебя выжить! Не оставляй меня в этой проклятой тьме, поделись своей добротой, силой, любознательностью и любовью к жизни! Стань тем указателем, в котором так нуждается моё уходящее в тень сознание!
Тут вдруг лицо его изменилось, как будто бы прежний интеллект вернулся к дяде на мгновение. Альберт внезапно показался мне трезвым и… прежним.
-Ха-ха-ха! Да зачем я тебе нужен в этой твоей новой жизни? Надеешься обрести во мне опору и компаньона? Но это невозможно! Ты навсегда, слышишь, навсегда останешься один, наедине с самим собой! Я тоже одинок, и всегда было так! Мне не нашлось места и в этом маленьком мирке, что уж говорить о том, который ты мне предлагаешь! – Глаза пьяного расширились, как у безумного, но он снова показался мне прекрасным, мужественным и могучим. – Все, и отец твой, и мать твоя, и мои чёртовы братья, говорили одно и то же – Альберт, стань таким же, как все, таким же, как мы, перестань бороться с ветряными мельницами и искать то, чего не существует или нам не дано постичь!
Я не знал, говорил ли он серьёзно, понимал ли, что с ним творится? Мы с ним находились в ту минуту в каком-то ином измерении, вход в которое был доступен лишь нам двоим – вампиру и безумцу. Два одиночества, где каждый по-своему отрезан от реальности. Я не понимал тогда, о чём он говорил. Может, это был бред? Но сейчас, по прошествии многих лет, мне ясна вся трагедию этого человека. Альберт был искателем, непонятой душой. Как бы вам это объяснить, он будто шёл впереди того века, в котором жил. Альберту нужно было бы родиться во времена Возрождения, но никак ни в век тёмного Средневековья. Он просто оказался лишним, и это губило его, заставляло тянуться к зелёному змию, чтобы залить ум вином и найти успокоение.
И тут я всё понял – нет больше того дяди Альберта, которого я знал. Эта ужасная истина была страшна в своей простоте и банальности. Он здесь, но его нет. Дядя навсегда потерян для меня и выбрал сам свою участь. Спиртное превратило его в ничто из некогда умного, любознательного человека, который так стремился к свету, к знаниям, хотел вырваться из узкого круга обыденности. …Я просто ушёл, оставив его, так как находиться рядом, в этой комнате, не было сил. Плевать, что моя тайна стала известна смертному, ведь даже если Альберт будет уверять, что молодой Оллфорд в обличии вампира приходил в отчий дом, всё равно никто не поверит выжившему из ума пьянице, посчитав его речи плодом больного воображения.
Я ничего не видел от слёз, которые потоком текли по щекам, но сквозь туман всё же заметил слабый огонёк в угловой комнате. Бесшумно, словно кошка, я пробрался к двери. Над подвешенной к потолку плетёной люлькой тихо склонилась женщина лет сорока. Глаза её были закрыты, а голова опрокинута на колени. Было понятно, что кормилица крепко спала и не могла заметить внезапного визитера. В люльке лежал младенец – моя маленькая сестричка Алисия. Девочка казалась счастливой и глядела вокруг огромными голубыми глазами. Я тихо подошёл к ней, чтобы только в последний раз взглянуть на это ангельски прекрасное личико, обрамлённое светлыми кудряшками. Она меня узнала и заулыбалась так беззаботно, что мне сделалось жаль самого себя. В этом детском взгляде было гораздо больше смысла, чем в словах, которые я слышал от дяди. Ребёнок тянулся ко мне своими маленькими пухлыми ручками, а в глазах его читалось удивление. Меня прошила боль и настиг неожиданный приступ нежности. Тогда я взял девочку на руки, прижал к своей груди и просто стоял так, качая её. Мои мысли были о том, что мне нет места в мире смертных, что я навсегда выпал из своего круга. Можно было бы целую вечность простоять так, с младенцем на руках, но внезапно жажда вновь властно напомнила о себе. Тогда я опустил ребенка в люльку и покинул родной дом навсегда.
* * *
Итак, думаю, вы уже поняли, что моя жизнь сделалась адом. Я плохо представлял себе, как смогу существовать в этом вечном кошмаре. В один миг я потерял всё: дом со всей его привычной атмосферой, родственников и знакомых. Я остался совершенно один наедине со своей бедой. И это одиночество чёрным вороном витало надо мной, сжимало сердце ледяными оковами нестерпимой тоски, не давало дышать.
Оставалась последняя надежда - Оливия… Лишь она одна поймёт меня. Она станет моей женой, разделив со мной бессмертие, спасёт меня, даст силы жить. От этой мысли у меня закружилась голова. Я едва не закричал. Да! С ней я смогу вновь стать счастливым, мы будем рука к руке путешествовать по всему миру, будем жить только ночами, но вдвоём нам будет светло!
Что такое бессмертие, как ни груда разбитых мечтаний для того, кто одинок и не может разделить вечность с возлюбленной? Бессмысленность. Но это не про меня. Оливия станет моей супругой, мы будем разлучаться только на рассвете, когда, скованные приходом нового дня, будем смыкать глаза.
Оливия… Она станет моим новым Солнцем! Не зря она была избрана им при рождении. Именно это светило подарило дочери леса ярко-рыжие волосы, отливающие бронзой пушистые ресницы и золотистую кожу. И мне было просто жизненно необходимо, чтобы любимая женщина поделилась со мной своими лучами, теплотой, энергией.
Но я ужасно боялся, что у меня не получится сделать Оливию подобной мне. Вдруг что-то пойдёт не так, и она погибнет! Я ведь никогда ранее не обращал, а права на ошибку у меня не было. Если я потеряю её, то просто не смогу пережить этого, ведь любовь – единственное, что у меня оставалось. Следовательно, нужно было подготовиться к этому ответственному шагу – превращению Оливии в вампира.
Вам покажется верхом низости мой следующий поступок. Перед тем, как обратить Оливию, я решил опробовать ритуал превращения на ком-то другом. Этим несчастным стал Себастьян.
Некоторые люди живут только для того, чтобы быть полезным какой-то одной единственной цели. Как мне казалось тогда, вся жизнь Себастьяна стоила того, чтобы однажды умереть для меня. Вы, наверное, полагаете, что я мерзавец, который и в грош не ставит судьбу? Да, вы правы. Но у меня есть лишь одно, весьма бледное, оправдание – в мой век слуг не считали за людей. Как ни прискорбно, Себастьян для меня был лишь вещью. Я испытывал к нему чувства гораздо менее теплые, чем к моему псу или лошади. Меня совершенно не волновали ни его переживания, ни мысли. Мне никогда не приходило в голову, что всякая жизнь одинаково ценна, несмотря на ранг человека, его социальный статус и место в обществе. В этом ужасном заблуждении я вырос, и не было вины молодого дворянина в том, что такое отношение к прислуге было в порядке вещей - я впитал его с молоком матери.
Дождавшись полнолуния, я подкараулил Себастьяна у ворот Оллфордского замка, когда он, запозднившись, возвращался с какого-то поручения моего отца. Я ринулся на него чёрным коршуном, схватил и притащил через лес в часовню.
- Мертвец, мертвец! – в ужасе кричал слуга, кряхтя и вырываясь.
Но что он мог против вампира? Он узнал меня и побелел от ужаса, ведь тело моё, как оказалось, уже отпели. Бедняга дико таращил глаза, будто увидел призрака или самого дьявола во плоти, кусал меня за руки и извивался, как обезьяна.
В какой-то момент стало невыносимо слышать все эти причитания и крики, поэтому я сунул в рот несчастного кляп, а затем привязал его к стволу дерева у часовни. Под светом луны я отлично видел испуганное лицо Себастьяна. Оно было некрасиво, а черты грубыми: широкий расплющенный нос, густые брови, низкий лоб, маленькие карие глаза, в которых почти не отражался интеллект, а был только животный страх за своё жалкое существование. Сотворив этого человека, природа не слишком постаралась – низкорослый, коренастый, с короткими толстыми руками, Себастьян никоем образом не подходил на роль вампира в моём понимании. Но это мало меня заботило.
- Ну хватит уже мычать, - бросил я, наклоняясь над ним. – Ты всё равно не знаешь, что такое настоящая жизнь.
Я бесцеремонно вонзил клыки в его шею, и кровь фонтаном брызнула в рот. Всё было как обычно – ещё один смертный в моей власти. Трудность состояла в том, чтобы не переусердствовать и не убить Себастьяна. Я наслаждался его кровью, с жадностью поглощая каждый глоток, и все мои мысли были сконцентрированы на том, чтобы не упустить тот миг, когда мой подопечный будет находиться между жизнью и смертью. Вот мы с ним дошли до той самой опасной черты, переступив которую последует смерть – тело слуги стало оседать, и дыхание уже не слышалось. Только неимоверное усилие воли позволило мне отшвырнуть бесчувственного юнца от себя. Трудно, но всё же возможно! Тяжело дыша, я упал на траву рядом со слугой, всё ещё страстно желания продолжения. Дальше оставалось только наблюдать. Сжав кулаки, я всматривался в мертвенно-бледное лицо Себастьяна. Благо, он почти сразу пришёл в себя. Закашлявшись, новый вампир открыл глаза.
- Где я? Что вы со мной сделали?
- С Днём Рождения, - сказал я хмуро и потерял сознание.
* * *
Не буду долго останавливаться на мироощущениях моего товарища по несчастью после превращения. Скажу только, что он привык к своему новому состоянию гораздо быстрее меня. Я рассказал ему всё, что знал. Сначала Себастьян ужасно боялся меня. Выпучив круглые глаза, он только повторял слова известных ему молитв и часто-часто крестился. Но, оценив свои новые возможности, парень стал благодарить меня за новую жизнь, которую я ему подарил.
- Если бы не вы, сэр Джонатан, я бы так и умер жалким слугой, - любил повторять он впоследствии.
С первой же ночи мы охотились бок о бок. Помню, он всегда выбирал для удовлетворения жажды самые злачные местечки в городе. Себастьян сразу же раздобыл себе богатый костюм дворянина и потащил меня в трактир. Думаю, он был счастлив стать свободным. Бывший слуга наслаждался своим новым положением, соря деньгами, которые у нас появлялись так же легко, как и исчезали - мы не находили ничего лучше, чем выворачивать карманы своим жертвам. Не могу сказать, что с появлением Себастьяна мне стало веселее, или же я обрёл в нём друга, о котором так мечтал. Нет. Он не стал мне близок. Через несколько дней после обращения я вовсе потерял его из виду – мы где-то разминулись, и я почти не сожалел об этом. Я даже не пытался его разыскивать своего протеже. Тем более, что главную свою задачу он уже выполнил – послужил тем самым экспериментальным материалом, в котором я нуждался.
…На этом время познания самого себя, своих новых возможностей и качеств, закончилось. Впереди меня ожидал весь мир – мир вместе с Оливией.
ГЛАВА 5
Веду я счет потерянному мной
И ужасаюсь вновь потере каждой,
И вновь плачу я дорогой ценой
За то, за что платил уже однажды!
(У. Шекспир)
Как только печальная луна опустила свой взор на землю, перекрасив всё вокруг в серебряный цвет, я начал действовать. Эта ночь, как мне кажется, была самой длинной и волнительной в моей жизни, ведь я пошёл тогда на очень важный шаг – сделать Оливию сначала своей супругой, а затем - подобной мне. От мысли приглашать служителя церкви для совершения обряда бракосочетания я отказался, решив, что сам произнесу перед алтарём нужные слова. Ведь я уже тогда перестал быть человеком, и притворяться им не было смысла.
У меня даже в мыслях не было, что моя избранница может отказаться стать женой сэра Оллфорда – это просто невозможно. Поэтому я заранее приготовил всё необходимое для венчания – достал кольца, раздобыл прекрасное свадебное платье, чтобы Оливия чувствовала себя в тот день самой счастливой на свете из невест, ведь нет её вины в том, что свадьбу пришлось устроить так спонтанно. Несмотря на то, что я вынужден был передвигаться только по ночам, всё было готово за один час. Итак, оседлав коня, влюблённый романтик отправился за своей судьбой...
На небе блестели яркие звёзды. Сердце было полно радостного волнения, но в глубине души прятался какой-то холод – я боялся, что любимую испугает моё новое обличие, или же мне не удастся справиться с жаждой, которая просыпалась порой мгновенно. В то время, будучи новообращённым, я ещё не мог контролировать яростных вспышек необузданного желания пить кровь. И тогда, помоги, Господи, Оливии… Но сомневаться было некогда - вот уже, вынырнув из лесных кущ, показалось старое крыльцо маленькой хижины. Я спешился и привязал коня.
Дом спал. Внутри было темно и тихо. Я тронул дверь – она оказалась не заперта. Я вмиг отыскал комнатку моей возлюбленной.
Оливия спала на грубой постели из соломы, укрытая волчьей шкурой. Лунное сияние освещало её прелестное лицо, обрисовывая в ночи милые сердцу черты. Её отец не мог ничего слышать, так как спал за стеной. Да и я передвигался так тихо, как не дано простым людям. Я подошёл к кровати, любуясь красотой девушки, такой тёплой и нежной. После того, как мы расстались в последний раз, кажется, прошла целая вечность, и я уже не тот, что прежде. В моих венах теперь текла кровь сотен невинно убиенных, я стал холоден и жесток. Но, как и прежде, при виде её пухлых губ, по-детски вздёрнутого носика, густых ресниц, отбрасывающих длинные тени на слегка румяные щёки, меня вновь охватывала безграничная нежность. Я не мог удержаться от того, чтобы провести бледной ладонью по струящемуся шёлку её дивных волос. Оливия тут же открыла глаза, но не испугалась, а посмотрела на меня с интересом.
- Джонатан, это ты? – она коснулась моей щеки, но тут же ощутила холод, идущий от моей кожи. – Да ты словно изо льда!
- Тс! – я приложил палец к её губам. – Просто немного замёрз. Послушай, я пришёл за тобой. Мы обвенчаемся сегодня. Всё готово.
Она не задала ни единого вопроса вопреки моим опасениям, а просто обняла меня, утонув в тёмной бездне моих глаз, уже не человеческих…
Я посадил невесту на своего коня с длинной седой гривой, похожего на единорога из древних сказаний, и мы, словно принц и принцесса, помчались навстречу вечности. Я обнимал её, ощущая тепло сливочной кожи, под которой текла алая молодая кровь, и жажда, словно раскалённые угли, тлела в моих ледяных венах.
Оливия даже не догадывалась о природе моих изменений. Возможно, счастье её было так велико, что ослепило сознание, заглушив все сомнения. Она ни о чём не подозревала и не спрашивала, полностью полагаясь на своего мужчину. Это придавало мне уверенности.
Всё шло по плану. Вот уже Оливия облачилась в платье, купленное специально к венчанию. Оно не было белым, как вы сейчас представили. В то время свадебные одеяния шили из тканей ярких расцветок, чтобы передать всю радость этого события. Тем более что цветные краски тканей вошли тогда в обиход сравнительно недавно.
Я смотрел на свою невесту и не мог налюбоваться. Наконец-то я видел её в одеянии, которого она действительно достойна. Сейчас в памяти моей уже стёрлись многие детали этого великолепного платья из тяжёлого бархата и травчатой серебряной парчи, густо протканной золотом, украшенного жемчугом и дорогим шитьём. Помню лишь, что оно было цвета мокрой листвы после летнего дождя, такого же насыщенного и глубокого. Прекрасные волосы Оливии, обычно распущенные, на этот раз были собраны под убор – высокий рогатый эннен, напоминающий по форме башню средневекового замка. С него лёгкими складками, струясь, спадала прозрачная тонкая ткань наподобие фаты. Оливии очень шли и плоёный белый воротник, украшающий нежную шейку, и широкие длинные рукава с разрезами, обнажающие почти детские руки.
И вот мы в часовне. Яркое пламя свечей, расставленных повсюду заранее, придавало обстановке особую интимность, освещая наши лица: её, свежее, озарённое любовью, и моё, бледное, похожее на маску. Изменчивые тени ложились на стены часовни, преломляясь в причудливом узоре, и, словно ночные призраки, кружились в каком-то неведомом таинственном танце. В витражах, заполняющих огромные проёмы стрельчатых окон, играла луна, и её слабое голубоватое сияние проникало сквозь них.
Готические храмы при ярком солнечном освещении особенно прекрасны – это знают все. Прозрачное цветное стекло пропускает внутрь храма потоки солнечных лучей, которые воспринимаются как отблеск божественного света. Но мало кто восхищался красотой витражей ночью. В этом есть что-то необыкновенно магическое и завораживающее.
Я взял любимую под руку и повёл к алтарю. Заблестели обручальные кольца. Выполненные из чернёного металла, кольца оказались довольно массивными. Я прочёл молитву, которая, на мой взгляд, больше всех других подходила данному случаю, после чего бережно надел кольцо на пальчик своей невесты. Она взяла то, которое было предназначено для меня, и с улыбкой надела его мне на безымянный палец. В тот момент Оливия была такой трогательной… На этом наш обряд венчания – такой короткий и до банального простой – был окончен. Мы походили на детей, решивших поиграть в Рождество и нарядить ёлку летом – понимали, что делаем что-то не по правилам, но от этого нам не было менее весело…
Странно и символично то, что я - проклятый убийца, вампир с нечеловеческой душой - стоял тогда в церкви, на святой земле, в храме Господнем, и возносил молитвы к Всевышнему, а рядом со мной находилась самая прекрасная на земле девушка. И она принадлежала мне. Я был этого недостоин. Вы спросите, верил ли я в ЕГО существование тогда? Мой ответ – в тот миг я не думал ни о чём, кроме счастья с Оливией. Я знал, что если есть сатана (а в этом не было сомнений, так как я являюсь его слугой), значит, должен существовать и тот, кто его создал, первопричина. Но тогда мне не было дела ни до Бога, ни до дьявола. Одна Оливия была моим божеством, моей золотоволосой Мадонной…
Вот мы уже муж и жена. Мы сами скрепили свой союз в той старой часовне. Наши губы сомкнулись в долгом поцелуе. Не помня себя от страсти, я чуть было не сорвал одежды с новоиспечённой леди Оллфорд прямо в церкви, но опомнился, с трудом взяв себя в руки. Оливия рассмеялась. Смех её, лёгкий, как пёрышко, устремился куда-то вверх, под самый потолок, где смыкались высокие своды часовни, а потом спустился вниз золотым дождём. Я купался в этом потоке, с трудом справляясь с жаждой, постоянно мучившей меня. Ловко подхватив складки тяжёлого платья, моя красавица выбежала в ночь, продолжая смеяться, будто дразня меня своей молодостью и теплом. Я последовал за ней. Тёплый сумрак принял нас в свои сизые объятия, целуя наши лица и руки, охлаждая кожу прохладным ветерком. Я улыбался, напрочь позабыв о том, какие у меня теперь длинные клыки, и что Оливия легко может их заметить, счастливый, совсем как в первый день нашего знакомства.
Меж тем Оливия сняла свои одежды, и они остались сиротливо лежать на песке. Её обнаженное тело светилось в темноте белизной. Длинные волнистые волосы практически скрывали наготу девушки. Она легким движением заплела их в косу, и теперь уже ничего не отвлекало глаз от полного жизни тела. Смеясь и маня, она вошла в воды лесной реки, залитой серебром. Боже, как же она была прекрасна! Оливия сорвала лилию и кокетливо закрепила её в волосах, похожая на русалку, спустившуюся с ветвей, чтобы насладиться прохладой хрустальной воды.
Я почувствовал, что более не в силах сдерживаться, в нетерпении сбросил одежду, оставшись в нижней рубахе и панталонах, и в долю секунды оказался рядом с ней. Миг и я уже обнимал тонкий стан Оливии, а она обвила руками мою шею, запрокинув голову назад и томно улыбаясь. Стон страсти сорвался с прекрасных губ. Капли воды, переливаясь, сверкали на её упругой груди и шее. Золото волос будто обожгло ледяную прохладу реки. Я чувствовал атлас нежной кожи под своими ладонями, немного сладковатый запах тела. Я стал целовать Оливию сначала робко, а затем всё более жарко и возбуждённо. И тут я понял, что остановиться меня не заставит ни одна сила на земле, и дороги назад не существует.
- Да, любимый! – шептала она, закрыв глаза и запустив тонкие пальцы в мои волнистые каштановые волосы.
- Теперь мы навсегда вместе, - выдохнул я.
И тут моя возлюбленная подняла на меня взгляд зеленых очей, в которых отражались звёзды, и... вдруг побледнела, будто лицезрела чело самой смерти. Я сначала не понял, что произошло, пока в речной глади не увидал своё отражение – лицо вампира, искаженное страстью, смешанной с диким желанием крови. Глаза монстра горели дьявольским сиянием, а клыки, и без того немалые, сделались длинными словно кинжалы; губы шевелились в странном оскале. Вскрикнув, она отпрянула.
- Оливия, не бойся, - забормотал я. – Ещё немного и ты станешь такой же, как я, – бессмертной, прекрасной и вечно молодой.
Но голос мой прозвучал как-то неубедительно. Её лицо превратилось в маску ужаса. Девушка едва находилась в сознании от страха, что сковал её по рукам и ногам.
- Вампир! Чудовище! - её громкий крик эхом разнёсся по всему лесу.
Огромная сова, растревоженная шумом, распахнула круглые кошачьи глаза и заухала.
Кровь бросилась мне в лицо, ударив в голову. Я испугался этой реакции Оливии и зажал ей рот рукой, чтобы не слышать крика, но это вышло у меня отвратительно грубо.
- Сейчас всё закончится, милая, – говорил я, пытаясь её успокоить.
Последнее, что видела моя избранница, будучи человеком, - взгляд моих неестественно ярких стеклянных глаз, совершенно безумных. Ахнув, она вдруг повисла на моих руках, словно сломанная кукла.
Понимая, что настало самое время, я приступил к своему тёмному обряду: вонзил острые клыки в нежную шею Оливии. Она вздрогнула, похожая на лебедь в когтях чёрного коршуна. Я прокусил тонкую кожу с той лёгкостью, с какой кухонный нож проникает в сливочное масло, и без труда отыскал артерию. Кровь хлынула в моё пересохшее горло горячим потоком расплавленного свинца. Весь мир перестал существовать – только я и эта прекрасная обжигающая жидкость, что наполняла каждую клетку жизнью и невообразимым восторгом. Не было ни этой реки, ни часовни, что чернела на берегу, ни даже Оливии. Была лишь только Кровь, её вкус, её власть…
В ушах моих зазвучала дивная музыка, которую не в силах записать на нотную бумагу ни одни композитор, как настоящего, так и прошлого, не может передать ни один инструмент на свете. Сначала её аккорды были лёгкими и невесомыми словно муар. Так осыпается роза, умирая в безмолвной белизне фаянсовой вазы. Эта мелодия звучала столь яростно и настойчиво, что я целиком растворялся в ней – вампир, обнимающий жертву, демон, пьющий кровь… Всё вокруг расплывалось разноцветными волнами, как бензин играет радугой в лужах на асфальте. Мир кружился, вращался, как меняются в невероятном количестве различных комбинаций причудливые узоры в калейдоскопе; в висках гулко стучало.
… Вот бежит по полю белый единорог, обгоняя стаи диких лошадей, навстречу раскалённому диску багрового солнца. Но вот он пропадает, и теперь я вижу Оливию. Она ещё почти ребёнок, как в нашу первую встречу. Её личико раскраснелось от бега.
- Смотри, какая редкая бабочка! – она указывает на чудесного махаона, жёлтого с синими шипами, улыбается, и солнечный свет застилает мне глаза. Оливия тут же тает в новом потоке образов, которые сменяются с невообразимой быстротой. Это происходит так стремительно, что я не в состоянии их запомнить. Вот мы с ней вдвоём танцуем в зале дворца, залитого светом тысячи свечей. Она легка и невесома как пёрышко. Я веду её под руку, полный гордости и любви, и мы танцуем так грациозно, что все находящиеся рядом почтенные сэры и дамы не в силах отвести от нашей пары восхищённых глаз. Похожие на танцующие маленькие фигурки на заводной шкатулке, мы движемся всё быстрее. Музыка ускоряется, и мы уже не успеваем за её бешеным ритмом. Вот снова звучит только одна эта мелодия, а всё остальное заслоняет туман. Кровавая симфония вдруг перешла в одну единственную ноту, превратилась в ужасный рёв, мощный, словно ударное действие ядерного взрыва… Я почувствовал, что ещё немного, и мои барабанные перепонки лопнут. Она становилась всё громче и громче и уже заполонила всё небо.
- Нет, нет, – кричу я. – Хватит!
Мне казалось, будто я медленно падаю в жерло вулкана, и ничто в мире не спасёт меня от его жадной пасти. Рёв звучит всё сильней, превращаясь в смерч, и я не нахожу в себе сил идти против этого потока воздуха. Остановиться, только бы остановиться! Но мне не хватает уверенности и внутреннего стержня противостоять этому течению, тело кажется невесомым в урагане.
Я должен, должен это остановить! И тут до меня дошло, что со мной происходит, и чего я должен так опасаться – мы с Оливией у самой черты, у самого оврага, упасть в который – значит погубить её! Нет, я больше не хочу, больше не могу… Я разрываю этот плен, эту паутину сна и наслаждения, чтобы Оливия жила! Я выбираюсь из власти кровавого бреда, рву этот несуществующий мир на куски. И тут всё внезапно стихло. Темнота…
* * *
Дрожа как в агонии, опустошённый и измученный, я вынес Оливию из реки и бережно положил на песок, который тут же окрасился в красный цвет. Тяжело дыша, я склонился над ней. Только бы всё получилось! Только бы я не перестарался! Оливия казалась неживой мраморной статуей и была холодна как лёд. На шее её алели две маленькие ранки, из которых непрерывно сочилась кровь – следы от острых клыков; в мокрых волосах запутались водоросли. Я вздрогнул, когда увидел, что на теле молодой женщины краснели следы от моих ногтей. Я взглянул на свои руки – под ногтями запеклась тёмная кровь.
Я смотрел на Оливию, не в силах оторвать глаз. Она не дышала. Сердце моё бешено колотилось, готовое вырваться из мёртвой груди. А что если моя наперсница не проснётся?! Но, слава небесам, через мгновение она закашлялась и распахнула глаза. В тот миг она стала вампиром – родилась заново. Оливия прямо на глазах преобразилась – всё та же, но уже другая. Ушло тепло из её вен и кожи, золото больше не искрилось в глазах. Вместо этого во всех её чертах появилась какая-то холодная красота - совершенная, как превосходное орудие убийства, но бесчувственная. Зрачки женщины сделались маленькими, а в глазах читалось какое-то новое выражение, не знакомое мне ранее. Волосы стали ещё ярче, чем были при жизни. В них словно текла кровь, как если бы в каждом волосе имелся кровеносный сосуд. Прежде рыжеватые, теперь её ресницы сделались едва ли не красными, а их изгиб придавал фарфоровому лицу без единой морщинки кукольное выражение. Губы стали ещё более чувственными. Тело сделалось твёрдым, в точности, как и моё, а кожа, сквозь которую раньше просвечивали тонкие венки, стала матовой и плотной.
Новоявленная вампирша встала на ноги и испуганно посмотрела на своё новое тело – на раны, которые волшебным образом затягивались прямо на глазах, на ногти – блестящие и крепкие как у тигрицы. Зрачки её бегали, а с губ вот-вот готов был сорваться крик. Оливия провела кончиком языка по своим зубам, которые сделались длинными и острыми, и в удивлении уставилась на меня.
- Что ты со мной сделал?! – в голосе её, в каком-то металлическом и незнакомом, слышался животный страх, смешанный с болью и ненавистью.
- Оливия, - я шагнул ей навстречу, но она кинулась к своей одежде и стала быстро одеваться. – Послушай, ты теперь бессмертна! Ты не умрёшь ни от болезни, ни от старости. Да, мы вынуждены убивать каждую ночь, питаясь кровью людей, и скрываться от солнца, чтобы не сгореть в его лучах, но зато… Зато мы с тобой вместе навеки!
- Замолчи! – Оливия заткнула уши руками, как будто бы слова могли причинить ей физическую боль. – Не подходи ко мне! Ты сделал меня исчадием ада! Как посмел ты решать мою судьбу? Проклятый кровопийца, ты по своей прихоти забрал мою душу и низверг её в ад!
Она обдала меня ледяным взглядом, и тут я понял всю серьёзность своей ошибки.
- Но я… я должен был взять тебя в свой мир, - глотая слёзы, закричал я. – Кто я без тебя? Без твоих объятий, без любви, без света?! Разве ты не сделала бы то же со мной, будучи на моём месте?
Её лицо исказила горькая усмешка.
- Ты думал только о себе, а я не хочу, не желаю быть монстром! Уж лучше состариться, сделаться согбенной старухой, но прожить нормальную жизнь! Мою, человеческую! И это было бы правильно! Быть ужасом в глазах убитых мною невинных, чтобы от меня шарахались, как от прокажённой! Это отвратительно!
Тут Оливия разрыдалась, заламывая руки. И мне казалось, что лес плакал вместе с ней.
- Я уверяю, всё будет хорошо. Ты привыкнешь. Да, в жизни вампира много жутких моментов, не спорю, но и прекрасного немало. Вместе мы со всем справимся, вот увидишь. В начале пути всегда трудно, но я это уже прошёл. И ты сможешь. Я с тобой, ведь только несколько минут назад, стоя у алтаря, мы клялись друг другу в вечной любви и верности!
- Я клялась Джонатану Оллфорду, а не тому, кто сейчас стоит передо мной.
- Посмотри на меня, разве что-то изменилось? – я потрогал руками своё лицо, как будто доказывая, что перед ней всё тот же Джонатан, что и прежде. - Мы всё те же.
Я попытался обнять любимую, чтобы успокоить, но мне так и не удалось пробить стену непонимания, вдруг выросшую между нами. Она сбросила мою руку со своего плеча.
- Не смей трогать меня. Я тебя ненавижу. Будь ты проклят!
Оливия схватила мой кинжал, который я отвязал с пояса, когда входил в воду, и со всей силой ударила меня в грудь. Я задохнулся от боли – кинжал зашёл в мою плоть по самую рукоятку, рассекая органы и ткани. Я взревел, словно раненый зверь. Кровь хлынула рекой на сырой песок. Оливия пошатнулась, ошарашенная содеянным, белая, как полотно, и вдруг бросилась бежать прямо в самую чащу чёрного леса. А я, не в силах подняться, тянул к ней окровавленные руки и рыдал. В глазах мелькали красные пятна, а боль в груди становилась нестерпимой. Собрав последние силы, я выдернул холодный клинок, и тут сознание покинуло меня.
* * *
Когда я очнулся, густой туман окутывал всё вокруг, покрывая землю белой пеленой, будто ватным одеялом. Выпала роса, прозрачная, как слёзы ангела.
Оливии нигде не было. Я встал, пошатываясь, и медленно побрёл через лес. Рана саднила и отчего-то не спешила затягиваться. Но ещё больше меня тревожил шрам на сердце, который не затянется уже никогда… Я шатался, пытаясь восстановить равновесие, хватался за стволы деревьев, оставляя на них жуткие кровавые следы. Казалось, что кровь сочилась прямо из коры.
Я искал Оливию по всему лесу, пробирался сквозь колючий терновник, резал руки, выкрикивал её имя. Но ответом мне была лишь гробовая тишина, которая оглушала сильнее любого, даже самого громкого, звука. Наконец, совершенно выбившись из сил, измученный болью, в отчаянии, граничащим с безумством, неудавшийся супруг вернулся в старую часовню, где ещё курился дым прогоревших свечей - пепел такого близкого, но навсегда утраченного счастья…
Я упал на колени перед чёрным от времени деревянным распятием и стал исступлённо молиться, даже не ведая, слышит ли Создатель плач своего заблудившегося во мраке несчастного сына, и вообще имеет ли право вампир возносить Ему молитвы. Мозг судорожно искал ответ на вопрос, за что же мне выпали все эти страшные испытания – сначала потерять душу, а потом и доверие единственного человека, которого по-настоящему любил. Я заливался горючими слезами, винил себя в том, что был до наивного самонадеян, поспешив в своём решении. Оливия никогда не простит меня. А без неё моя жизнь – ничто. Песок, медленно утекающий сквозь пальцы…
Когда же и рыдать уже не осталось сил, я протёр глаза от слёз и заметил сквозь цветное стекло слепых витражей, что небо стало бледнеть, а тьма уползать, как ночная бабочка, прячась в дневной тени. Словно отвратительный таракан, вампир пополз в своё убежище – дырку в прохудившемся полу, туда, где благословенная темнота обещала прохладу и долгожданный покой. И там я наконец забылся тяжёлым сном – чудовище, гонимое рассветом…»
ГЛАВА 6
Листая календарные листы, сезоны года, города и судьбы людей, мы остаёмся собой. И от себя никуда не убежать: ни в осень, ни в Париж, ни в любовь.
Аль Квотион, «Запчасть импровизации»
«Я спал тяжёлым сном и не хотел просыпаться, ведь наяву чёрной птицей ожидало одиночество – худшая кара, которую только можно придумать. Когда же я с трудом открыл глаза, Оливии не было нигде - ни в лесу, ни в городе, ни в окрестностях. Напрасными были все мои поиски… Положение сильно усугублялось тем, что вампир может передвигаться лишь в тёмное время суток. Я расспрашивал о беглянке каждого встречного, но никто не встречал Оливии. Ни одной зацепки. Ничего… Она будто исчезла вместе с ночным туманом…
Я совершенно отчаялся, потеряв всякую надежду отыскать Оливию. Меня стала всё чаще посещать жуткая мысль, что она не пережила рассвета и сгорела с первым лучом солнца, упавшим на бледную, словно яичная скорлупа, кожу. И мысль эта разъедала душу, словно кислота металл.
Я не знал, что буду делать. Куда пойду, с кем буду делить бесконечные часы своего существования. В душе образовался вакуум, занять который было нечем.
Я прятался в часовне совершенно один, отрезанный от всего мира страшным проклятием. Порой мне казалось, что лучше бы я погиб под клыками того дьявола, что сделал меня воплощением зла, или вышел на солнце в первый же рассвет после потери Оливии.
Но жизнь продолжалась, а с нею продолжались и мои страдания. Я смотрел сквозь разноцветные стёкла часовни в холодное пустое небо, всегда тёмное и лишённое света. И мне чудилось, будто витражи издеваются надо мной, над моей утратой… Ведь они стали молчаливыми свидетелями нашего короткого счастья.
Наконец, я превратился в подобие призрака, что обитают в старых замках, одичал, покрылся пылью. Мне ничего не хотелось. Я впал в страшную депрессию, из которой не видел выхода. Вскоре моя одежда стала жалкими лохмотьями, а волны каштановых волос утратили былой блеск, превратившись в грязную нечёсаную массу. Я выходил из часовни по ночам лишь затем, чтобы только утолить жажду, сторонился людей, став отшельником. Люди пугались меня, грязного, с налитыми кровью глазами, когда я со звериным рыком кидался на них. Я не смотрелся в зеркало целыми месяцами, не менял одежду, а под ногтями отвратительно чернела грязь.
Не знаю, сколько бы продолжалось это безумие, но однажды, когда я, ни о чём не подозревая, спал под полом часовни, сон мой нарушили какие-то крики и разъярённый гомон. Слух мой различил примерно десять разных голосов.
- Где это сатанинское отродие?
- Следы ведут именно сюда!
- О дьявол! Вот где он схоронил тела убитых!
- Посмотрите: да тут, у подножия часовни, этот антихрист устроил целое кладбище!
По разговорам было не сложно догадаться, что незваные гости обнаружили ров с трупами.
- Он заслуживает только смерти! Казнить его!!!
Голоса становились всё громче и отчётливее. Я попытался выбраться из своего укрытия, но достаточно ослаб от жажды, чтобы сделать это молниеносно.
- Вот он! – расслышал я, и в эту самую секунду почувствовал, что меня грубо и бесцеремонно хватают чьи-то руки. Благо, к тому часу солнце уже село, что и спасло дитя ночи от воспламенения и гибели. Я упирался ногами и руками, кусался, ревел, словно зверь, но людей было человек пятнадцать, и мне одному оказалось не по силам справиться с этой ватагой. К тому же меня застали врасплох, поэтому сопротивляться было бесполезно. К своему ужасу я узнал людей из нашего поселения. Все они, казалось, были заражены какой-то болезнью, а именно, ненавистью ко мне: глаза их пылали, рты кривились, а лица казались нечеловеческими от лютой злобы. Все они бешено кричали, проклинали меня, норовя вцепиться в глаза или вырвать волосы. Грязные, с гнилыми зубами, мужчины и женщины разных возрастов были вооружены тем, что оказалось под рукой – у кого-то сверкал острый топор, кто-то не нашёл ничего лучше дубинки или рогатины, а кто-то поддерживал селян возгласами против «проклятого упыря и кровопийцы».
После сна я не сразу сообразил, что случилось, но когда понял, было уже поздно – меня захватил людской водоворот и потащил по лесу напролом. Я почувствовал, что вся моя кожа пылает, а из ран течёт кровь, так как я весь поцарапался от сучьев. Не могу вам передать и толики своего страха: ослеплённый от ужаса, я был едва в сознании. Меня посадили в деревянную клетку на колёсах, которую везли два быка, а руки и ноги сковали цепями. В таком позорном положении я проделал путь до самой городской ратуши. Там уже собралась огромная толпа таких же дикарей, решивших устроить самосуд. Казалось, каждый, от мала до велика, посчитал своим долгом запустить в меня камнем, тухлым яйцом или капустой; бранные слова так и сыпались в адрес осуждённого. И я понимал, что да, я заслужил это, заслужил ненависть людей, чьих родных и знакомых подверг смерти. Помню взгляд седой старухи, сына которой я лишил жизни. Будто обезумев от презрения, она тянула ко мне свои сухие морщинистые руки, и её беззубый рот извергал дикие проклятия. Я закрыл глаза, чтобы этого не видеть, но тут же прямо в лицо мне угодило гнилое яблоко. Под крики и улюлюканье толпы, я тщетно уворачивался от ударов и тычков, которыми меня немилосердно награждали остервенелые люди.
Но главный удар ждал впереди: я разглядел в толпе своих родителей. Не скажу, что я ждал от них спасения, но всё же сердце моё сжалось. Я рассчитывал лишь на человеческое сочувствие или хотя бы на тень понимания, но мои надежды не оправдались. Холодное безразличие – вот то, что прочёл в глазах отца.
- Прихвостень сатаны! – голос Максимилиана Оллфорда звучал жестко и непоколебимо. – Будь ты проклят!
- Но ведь это наш сын! Неужели мы должны смотреть на то, как его лишают жизни? – Это был тихий голос моей матери. Впервые в жизни она отважилась сказать слово наперекор супругу.
- Замолчи, глупая женщина! Мой наследник погиб в лесу. Он никогда и никому не причинил бы вреда. Да, этот демон смутно похож на него, но совершенно другой! Тело моего сына – лишь оболочка. То, что перед нами – искусный обман дьявола!
Сквозь стену криков и осуждающих взглядов я тщетно пытался уловить взгляд матери, но она старалась не смотреть на меня, а лишь прятала распухшие от слёз глаза и молча крестилась. Даже сейчас она не смогла противостоять отцу, а как всегда сдалась и опустила взор. Худшего удара нельзя было и ожидать – даже родители предали меня, не разглядев в моём новом облике того, кем стал теперь их несчастный сын. Я искал глазами дядю Альберта, но на площадь он не пришёл. Это был конец.
То, что было дальше, похоже на страшный сон. Появился священнослужитель, и, размахивая распятием, приговорил меня к казни и прочёл последние молитвы во имя спасения заблудшей души проклятого убийцы. Меня тут же вытащили из клетки, затем, свистя и хохоча, поволокли к куче хвороста. Да, вы не обманулись – меня ожидал костёр!
Меня привязали к столбу среди груды сухих брёвен. Священник уже занёс надо мной горящий факел. Поленья вспыхнули. Тогда, обезумев, я дал волю своей могущественной силе, выпустив всех своих демонов сразу. Теперь мы поменялись местами: я снова был палачом. В мгновения ока толстый канат порвался от одного лишь резкого рывка; кровь моих инквизиторов полилась рекой. Я буквально разрубил священника пополам ударом кисти. Миг, и несколько тел превратились в обезображенные куски мяса. Никогда ещё я не убивал с таким остервенением, рвал людские тела как дышал; впервые я воспользовался своим могуществом в полную силу. Только тогда я понял, на что способен по-настоящему. Эта минута кажется мне сейчас бесконечной; время на тот миг замерло: кровь, кровь, кровь… Крики, рычание обуглившихся поленьев, предсмертные стоны… Перед глазами до сих пор красная земля, тут и там покрытая обрывками органов и тканей. Помню страшные, жадные языки костра, что лизали своими горящими языками небо, которое сделалось грязно-коричневым, как ржавчина. Это был ужас…»
… Алекс нажал на «стоп», потрясённый услышанным. Увлечённый историей вампира, он уже позабыл, где находится – всё так же сидит на лавочке в темном сквере, слушая откровение существа, о котором только вчера с полной уверенностью мог бы сказать, что его не существует в природе. Но вот голос этого фантома звучит в его ушах!
Алекс никогда не думал, что всего лишь рассказ, записанный на обычном диске, сможет произвести на него впечатление. Всего за какой-то час к парню пришло осознание того, что вместе с ним эту землю топчет человек (или кем он там на самом деле является), в чьей душе заключён целый мир. И мир этот трагичен в своей печали. Алекса переполняли эмоции.
Кендал закрыл глаза, чтобы собраться с мыслями, которые роились в его голове, как в муравейнике. Нет, ночная улица – не самое лучшее место для того, чтобы слушать эту исповедь. Да, да, именно исповедь. Он в считанные секунды закинул ноут и связку ключей в рюкзак, на котором красовался чёрный крест из глянцевой кожи, и бегом помчался в свою квартиру.
Не успел парень открыть дверь, как тут же очутился в привычной атмосфере полного хаоса. Сразу же его оглушила жёсткая рок-музыка. Алекс едва не споткнулся о пустую бутылку и грубо выругался. Затем бросил рюкзак на низкий столик, предварительно убрав с него чьи-то ноги в шнурованных тяжёлых ботинках. Он вытащил ноутбук, в котором находился диск, и, не обращая ни малейшего внимания на вопросительные взгляды товарищей, устремился на кухню – встряхнуть мозги чашкой крепкого кофе. Благо, там никого не было – сморённые гости перебрались в зал. Кофеин был сейчас более чем необходим, так как парень уже понимал, что эта ночь открытий обещала быть длинной.
От сигарет Алекс решил отказаться: в голове и так была сплошная путаница. Кендал схватил чайник и чуть не обжёгся – он уже вскипел. Юноша раскрыл пакетик кофе и насыпал коричневый ароматный порошок в чашку, с которой ему улыбался нарисованный рыбак, поймавший в сачок зеленоволосую русалку. Сверху красовалась надпись: «Удачного клёва». Горячий кофе приятно согрел руки. Помедлив, Алекс отпил глоток. Вот чёрт! Опять этот карамельный вкус! Видимо, кофе принёс кто-то из девчонок вместо его любимого чёрного! Ну да ладно. Главное – привести в порядок мысли.
Выпив кофе, Алекс схватил ноутбук и уже собирался подняться в свою комнату, как вдруг путь ему преградили близнецы Мэтью и Трэвис. Алекс никогда не мог их различить, настолько братья были похожи: оба рослые, худощавые, с длинными волосами цвета колосьев пшеницы.
- Что слушаешь? Сэнди сказала, что у тебя какой-то любопытный диск? – накинулись они на Алекса.
- Ничего особенного. Дайте пройти.
Но парни не унимались. Один из них выхватил у Кендала ноутбук и завладел диском с историей Джонатана. Алекс зарычал от гнева.
- Эй, Мэтью! Или ты Трэвис? Дай сюда диск! Он мой!
- Перебьёшься! Видно, там действительно что-нибудь эдакое, раз ты так дрожишь за него! – Блондин рассмеялся, и его гоготание тут же подхватил его братец-копия.
- Я сказал – отдай! – Алекс разозлился.
- Он тебе нужен, так возьми! А-а-ап! – Быстрым движением Мэтью кинул диск Трэвису, тот по воздуху вернул его брату.
Алекс тщетно пытался взять ситуацию в свои руки, но эти двое были так ловки и к тому же понимали друг друга без слов. У Алекса даже закружилась голова от этих финтов, и появилось ощущение, что над ним подшучивают не два блондина, а целая дюжина одинаковых парней. Это было похоже на отражение в надтреснутом зеркале, многократно повторяющем изображение реальности. Наконец Кендал изловчился, поймав диск.
- Да пошли вы! - Он пулей поднялся в свою комнату и запер дверь, чтобы никто не помешал оставаться с магическим голосом тет-а-тет.
Вот она – его спальня, кабинет и убежище. Парень вздохнул с облегчением. Наконец-то.
Алекс ещё не успел обжиться в полной мере и полностью переделать здесь всё на свой лад, однако уже внес кое-какие штрихи в аскетичную обстановку своей комнаты. Рискуя получить отповедь от квартирной хозяйки, он прицепил канцелярскими кнопками к обоям плакаты с изображением любимых рок- групп. Минимум мебели не смущал студента. Практически всё здесь было «видавшим виды». Алекс приобрел только шкаф-купе и взял в кредит диван из чёрной кожи, на котором и пристроился сейчас с ноутом на коленях. Мельком взглянув на часы, парень отметил, что стрелки показывали без семи минут два. Он закрыл глаза и принялся слушать.
* * *
«Когда я пришёл в себя, всё было кончено. Костёр прогорел. Белый пепел, словно снегопад, медленно падал на землю, и, кружась, оседал на моих ресницах. Повсюду были тела убитых. Люди, окровавленные, без рук, без ног, лежали кругом в неестественных позах. А ведь это были мои вчерашние соседи… Не люблю вспоминать об этом страшном инциденте, пытаюсь вырвать его из своей памяти с корнем, но не получается. Это навсегда со мной, куда бы я ни отправился, сколько бы лет ни пришло.
Совершенно опустошённый после той ужасной ночи, я покинул родные края, ведь не мог больше находиться там, не мог видеть это небо…
Я отправился в Лондон, который стал моим домом на следующие несколько лет. Биограф из меня плохой, и с точностью передать вам все свои перемещения сейчас мне сложно, так как уж слишком много времени прошло. Слишком много…
Я сделался обычным лондонцем. По крайней мере внешне пытался вписаться в образ простого горожанина. И весьма успешно. Я скинул грязные одежды и переоделся во всё чистое и свежее. Купил небольшой дом, где устроил всё так, как мне было удобно в связи с моим особым состоянием – вампиризмом. Я облюбовал сырой подвал, где спал днями, забил наглухо все окна; слуг не держал. В моем распоряжении была всего лишь одна комната, где имелись лишь самые необходимые вещи. Дом мой выглядел точно так же, как соседние. Такой же флюгер, уходящий в серое британское небо, и крыша, покрытая черепицей.
Несмотря на трагические события, случившиеся на моей родной земле, меня, как обычного смертного, словно магнитом, тянуло домой, и в первое время это было куда сильнее, нежели теперь. Несколько лет я сдерживал эти устремления и прятался, но затем любопытство взяло верх. Я тайно, со всепоглощающей страстью, следил за тем, что происходило в стенах Оллфордского замка. Я стал свидетелем того, как моя сестра выросла, повзрослела, как её выдали замуж, как росли её дети. Потом умер отец, а через несколько лет скончалась и мать. Сначала я отслеживал нехитрые кружева судеб моих родственников, практически каждую неделю наведываясь из Лондона в эти места, но никогда не вмешивался в их жизнь, прячась в тени. Я искал свои черты в лицах племянниц и племянников, жил их бедами и радостями. Даже ходил на свою могилу, где стёртыми от времени буквами на холодном камне высечено: «Здесь покоится Джонатан Реджинальд Оллфорд, 1576 – 1597». Потом эти вылазки на Родину мне наскучили, как в конце концов надоедает смотреть сквозь толстое стекло аквариума, наблюдая за жизнью рыб, водорослей и других его обитателей. Всё равно понимаешь, что никогда не войдёшь в этот мир, не станешь его частью, и как бы не был он прекрасен, мир этот всё равно остается далёким и чужим. Я понял, что меня более ничего не связывало с этими людьми, где я – их предок – всегда оставался сторонним наблюдателем. Одни умирали, другие рождались, третьи просто ускользали из виду. Я хватался за последнюю соломинку прошлой смертной жизни. Но все те, кого я знал и любил, давно покинули этот мир, по одному уходя во мрак вечности. Но жизнь принадлежит живым. Я перевернул эту страницу и навсегда оставил Оллфордский замок.
Итак, в первые десятилетия я в основном только и делал, что заглушал свою жажду и горечь одиночества. Вы спросите, как я сумел прожить все эти долгие годы один? А что мне ещё оставалось? Вечно лгать и обманывать человека, с которым бы решил сблизиться, я не мог, ведь жажда очень скоро выдала бы меня. Но даже если бы я сумел сдерживаться, мой спутник (или спутница) всё равно рано или поздно понял бы, что перед ним не человек. О том же, чтобы сделать кого-то вампиром, не могло быть и речи – слишком уж сильно я обжёгся с Оливией. Моя душа оставалась обуглившейся и сожжённой, и я не мог даже и мечтать о том, что кто-то сможет понять и полюбить меня.
Конечно, я совершал несколько попыток сближения с женщинами. Первых из них я ещё немного помню. Та, которая привлекла моё внимание после Оливии, была совсем юной девушкой, почти ребёнком. Она жила по соседству и чем-то напоминала мою жену. Да-да, я никогда не называю Оливию так, но ведь это правда, и мы до сих пор женаты. Итак, девушку звали Ребекка. Нежное личико, наивный взгляд, такие же огненно-рыжие волосы, как у Оливии…Ничего не получилось. Просто однажды настал момент, когда стало не по себе от притворства перед этим ангелом. Я быстро запутался во лжи, и вскоре мы расстались. Были и другие, но каждая последующая моя избранница казалась всё бледнее и хуже предыдущей. Стоит разве что отметить мой роман с одной особой, не из родовитых, кажется, по имени Барбара или Беатриса. Она оказалась более проворной, чем остальные, и, чтобы заполучить меня, стала собирать информацию о своём любовнике. В результате влюблённая женщина подошла слишком близко к разгадке того, кто же я на самом деле. Видимо, где-то я выдал себя, забыв об осторожности и конспирации. В общем, дело дошло до того, что однажды её старшие братья выследили своего несостоявшегося шурина и стреляли в меня из винтовок прямо на улице. Я отделался тогда лёгким испугом, но сделал вывод, что в вопросах любви нужно быть всегда на чеку и никогда полностью ей не отдаваться. К тому же в ту ночь пришло понимание того, что ради своей безопасности я должен чаще менять место жительства и не оставаться на одном месте более восьми-десяти лет, так как за это время невольно обрастаешь связями, знакомствами, начинают узнавать тебя в лицо, что может привести к трагедии. Против меня играет тот факт, что тело вампира не стареет, и рано или поздно это становится заметным. Наконец, наевшись соли от предыдущих романов, я решил, что уж лучше быть одиноким, кочуя из города в город, но зато не бояться за свою жизнь.
Сначала я ужасно мучился одиночеством, иногда даже разговаривал сам с собой. Но по истечении времени стал привыкать к этому состоянию. И постепенно у меня отпала необходимость в чьём-то присутствии рядом. Мне даже стало нравиться это созерцание самого себя сквозь время. Я не хочу утверждать, что не нуждался в собеседнике. Вернее будет сказать, что кроме Оливии я не представлял никого рядом с собой. Напрасно я искал черты возлюбленной в бесконечной череде лиц тех женщин, в жарких объятиях которых тщетно пытался забыться, утопить печаль, словно в бокале бурбона. Блондинки, шатенки, брюнетки, кареглазые и светлоокие, весёлые или мечтательницы, распущенные или добродетельные, они не значили для меня ровным счётом ничего. Всякий раз, когда у меня возникал новый роман, то длился он недолго – ни одна из моих пассий не доживала и до утра. Как перепутанные и разбросанные паззлы, образы этих женщин уже никогда не соединить в единую картину.
Но человек создан для счастья, и вечная тоска противоестественна его природе. Точно так же, видимо, и вампир. Если для меня не существовало смысла бытия, надо было его придумать. Душа не может вечно находиться в оковах – ей необходим простор. И я нашёл себя в познании мира. Путешествия, книги, науки, всевозможные умения, которые мне теперь давались с божественной легкостью, – вот что вдруг стало интересовать меня.
Время шло. Оно то ускоряло бег, то замедлялось. Я заметил, что годы проходили гораздо быстрее, если проводить их не в праздности и вечной тоске, а с заинтересованностью глядя в будущее. Менялся мир. Пропадали города, уходя под землю, а на их месте вырастали новые – ещё более красивые и современные. Мелели реки и вырубались леса, даря людям новое жизненное пространство. Горы превращались в равнины, медленно погибая под натиском ветра и дождей.
Я тоже изменился. Не было уже того наивного и суеверного сэра Джонатана, поднимающего взор в небеса в надежде узреть в них какой-то наивысший дух и со страстью готового с закрытыми глазами следовать этой неземной силе. Вместо него в мир пришёл кто-то уже совсем другой – самонадеянный, жестокий, циничный и чёрствый. Я давно подавил эмоции в своей душе, заглушил их голосом разума – холодного и бесчувственного. Я утопил их в своих слезах по Оливии, когда поклялся, что несмотря ни на что, найду в этой жизни без неё хоть какой-то смысл - нить, за которую смогу уцепиться на виражах бесконечной реки под названием Лета. И этой самой нитью для меня стало убийство, кровь. И чтобы хоть как-то запомнить мою очередную жертву, её нежность и то короткое мгновение тепла в венах, что тает с неимоверной быстротой, я решил создать своего рода коллекцию, что-то вроде яркой атласной закладки в книге памяти. Всякий раз после совершения убийства я взял за привычку присваивать у жертвы что-то из её личных вещей, какую-нибудь безделицу. К примеру, серебряную булавку с галстука, шёлковый шнурок с женского корсажа, пуховку, пуговицу с камзола – всё то, что могло хоть как-то освежить в голове бледные черты образа загубленной мною души. Зачем мне всё это? - спросите вы. Я сам не могу дать вам определённого ответа. Быть может, таким образом я пытался найти хоть какой-то смысл происходящего, облечь моменты наивысшего удовольствия от убийства в материальную форму…
Время крутило своё бесконечное колесо. Мрачное Средневековье уступило место более просвещённому времени. Ветер перемен развеял костры инквизиции, что дымили над Европой ранее. Люди узнали, что Земля круглая и вовсе не стоит на трёх китах. А где-то в Италии Леонардо да Винчи уже написал свою Мону Лизу, чья таинственная улыбка оставила всему миру множество неразрешенных вопросов, ответы на которые мог бы дать только сам великий мастер, сотворивший её. Власть церкви постепенно слабела, а новым богом стала чувственность. Особенно ярко это проявилось в восемнадцатом столетии, на котором я остановлюсь боле подробно, так как именно тогда и произошло то событие, которое стало важным пунктом в моей истории.
Наступил куртуазный восемнадцатый век. Я сразу полюбил его, так как сам был таким же непостоянным, ветреным, но вместе с тем утонченным. Я находил особое удовольствие в его очаровательной распущенности и мальчишеской шаловливости, когда, в последнем поцелуе забирая жизнь, уходил в темноту, взмахнув чёрным бархатным плащом, под которым переливался длиннополый камзол, украшенный галунами и драгоценным шитьём.
Изменилась жизнь, а с нею изменился и я. Прошу попытаться если не оправдать, то хотя бы понять меня. Когда все свои ночи проводишь в водовороте смертей и разврата – а охотиться мне было удобнее именно в самых грязных притонах, где за красными шторами ждали соблазнительные куртизанки в накрахмаленных панталонах и алых чулках и творились мерзкие преступления, - то сам постепенно впитываешь, словно губка, нравы тех мест, где бываешь, тех людей, с кем приходиться иметь дело. Как ни старался я сохранить в своей душе чистоту и свет, с каждым днём Зло всё сильнее проникало в меня; оно порабощало, делая меня частью своего грандиозного механизма… Тогда я понял, что нет смысла защищать тот слабый блеск добра, что ещё не умер во мне. И сдался.
Я брал всё, что можно от той ночной жизни, которую вёл, стал завсегдатаем светских салонов, где мало чем отличался от остальных. Такой же внешне холодный, вечно скучающий и разочарованный во всём на свете. Как обычный светский кавалер вампир блистал остротами, заводил новые, ни к чему не обязывающие знакомства, соблазнял женщин, не чувствуя при этом ничего, кроме горечи. Самые богатые дома раскрывали передо мной свои двери. Разодетый по последнему требованию капризной моды, в дорогом сюртуке, в напудренном парике и с напомаженным лицом, я чувствовал себя королём ночного мира. Этого маленького островка, что, словно лунный цветок, раскрывал свои объятия только по ночам, как гигантский спрут распускает свои опутывающие щупальца. Итак, такой была Европа в 18 столетии. В темноте сверкали огни сотен свечей, блистали фонтаны, по мостовым колесили золочёные экипажи, за которыми скрывались обольстительные дамы с золотыми локонами, тая в объятиях своих удачливых попутчиков. И эта атмосфера разлитого в воздухе эротизма вдохновляла, заставляла забыть хотя бы на время о потерях и поверить в возможность обретения счастья. Хотя бы в его миражи…
Впереди меня ждала целая планета - страны, континенты, с их экзотической красотой, новыми эмоциями и открытиями. Оговорюсь сразу, что всей планетой для человека тех времён была Европа. Ещё только предстояло полное освоение Японии, Австралии и Америки… Но и этого мне вполне хватало хотя бы на первые лет двести-триста. И главным городом, который мне захотелось посмотреть, естественно, стал Париж, встретивший меня головокружительным ароматом белой сирени, в нежном цвете которого буквально утопал. Этот город обмана и греха заставил меня отдать ему целое десятилетие. Но иначе и не могло быть.
Я удивлялся, как ребёнок, когда посетил Рим, а затем блистательный Версаль, где каждый вечер был праздником. Но главным пунктом моего многолетнего вояжа была Венеция. Я мечтал посетить карнавал! Он снился мне белыми днями, когда я спал, спрятавшись в каком-нибудь тёмном углу ветхого дома или же на городском кладбище. Узнав, что карнавал начинается со дня на день, я отправился в путь.
Вот тут-то и случилось то событие, о котором я не могу вам не поведать. Картина той венецианской ночи до сих пор стоит у меня перед глазами. Происшествие это пробудило во мне целый ураган эмоций, которые, как я думал раньше, давно мертвы в моей израненной душе…
Зимой 1751 года моя нога, обутая в красный туфель на высоком деревянном каблуке, ступила на землю благословенной Италии..."
Поделиться…
ГЛАВА 7
Холодный ветер от лагуны.
Гондол безмолвные гроба.
Я в эту ночь - больной и юный -
Простерт у львиного столба.
На башне, с песнию чугунной,
Гиганты бьют полночный час.
Марк утопил в лагуне лунной
Узорный свой иконостас.
В тени дворцовой галлереи,
Чуть озаренная луной,
Таясь, проходит Саломея
С моей кровавой головой.
Всё спит - дворцы, каналы, люди,
Лишь призрака скользящий шаг,
Лишь голова на черном блюде
Глядит с тоской в окрестный мрак.
Александр Блок - Венеция
«...Венеция встретила меня сотнями голубей, воспарившими в темнеющее небо, просторное и широкое. Их серебристые крылья просвистели прямо над моей широкополой треуголкой.
Стоит упомянуть, что с путешествиями возникали некоторые сложности. Проделывать свой путь я мог только с заходом солнца, и искать убежище на дневное время суток приходилось с большой осторожностью. Я тщательно следил, чтобы никто не мог потревожить меня днём, и чтобы окна не пропускали света, а двери надёжно запирались. Я был рад, если доставался номер, где в спальне имелась кровать с балдахином, плотные шторы которого не пропускали опасный ультрафиолет. Но так везло далеко не всегда. Я не мог так рисковать и вынужден был сам всякий раз заботиться о своей безопасности.
Вы будете смеяться, но ничего лучше, чем гроб, я не придумал. Гроб, словно футляр, полностью скрывает тело вампира от зловещих лучей. К тому же, вряд ли кто-то станет заглядывать под крышку, чтобы удовлетворить любопытство. Но если даже какой-то смельчак на это и отважится, то не сможет открыть гроб, так как на этот случай я выдумал защёлку изнутри, которой всякий раз пользовался. Конечно, возить гроб с собой было хлопотно и неудобно, но это того стоило. Легенда об умершем дядюшке, завещавшим придать земле его тело своему любящему племяннику, всегда выручала меня. В иных глазах я даже читал сочувствие.
Я снял комнату, окна которой выходили на Большой канал, и прямо из дома, сидя на обитом тёмно-зелёным шёлком кресле, мог наблюдать, как по водам проплывают гондолы, и гондольеры в полосатых одеждах распевают веселые песни красивыми итальянскими голосами. Этот город, как никакой другой на свете, подходил мне, так как с закатом солнца жизнь здесь только начиналась. Город-мираж, город-обман, как и моя судьба, меняющий свои очертания всякий раз с приливами и отливами. Здесь даже воздух особенный, пропитанный сладостным духом чувственных приключений. И я это понял с первого вздоха.
Шёл заключительный день двенадцатидневного марафона под названием карнавал. Вся Венеция, увлечённая праздником и уже несколько утомленная им, походила на гигантский театр под открытым небом. Всё тут – кружевные белоснежные палаццо, поражающие фантазией своей архитектуры, нарядные улочки и широкие площади, низкие мосты, под которыми проплывали украшенные цветами гондолы, лента Большого канала, в чьих водах тонули алмазы звезд – всё служило прекрасными декорациями этого грандиозного действа.
Я с первой минуты попал под влияние праздничного настроения карнавала. Чтобы лучше слиться с толпой, я оделся так, как было принято облачаться в эти весёлые дни. Мой выбор пал на темный приталенный сюртук и короткие атласные панталоны. На стройных ногах моих белели тонкие чулки, чёрные открытые туфли украшали крупные серебряные пряжки, начищенные до блеска. Я закутался в двусторонний плащ, с одной стороны – угольно-чёрный, с другой – ярко-алый. Завершала мой образ венецианская маска цвета вороньего пера с гротескным птичьим клювом.
Я описываю вам все эти подробности, так как помню каждую деталь, каждую мелочь, практически всё, что творилось со мной в эти часы. Итак, я с удовольствием перевоплотился в одного из персонажей той бессмертной комедии под названием итальянская ночь, финалом которой, несомненно, станет убийство…
Город принял меня в свой нескончаемый хоровод. Мною овладела какая-то беспечность, совершенно несвойственная моей натуре. Обычно скучающий и меланхоличный, в тот день я желал сбросить с себя всегдашнюю грусть. И мне это удавалось.
Маски, маски, маски… Они скрывали не только лица тех, кто прятался за ними, но и их социальное положение. Невозможно было понять, кто находился рядом с тобой – господин ли, раб или свободный горожанин. Все в этот вечер были равны. Грани стирались. А маски были повсюду: белые, алые, золотые, расшитые бисером, кружевом и яркой тесьмой. Сложные как произведения искусства, или же совсем простые, которые можно было купить всего за несколько монет.
Я вышел на широкую площадь Сан-Марко, где меня тут же окружили нарядные жонглёры в ассиметрично украшенных цветными ромбами костюмах, с напомаженными лицами, грустными и веселыми. Мне надоела моя маска, и я бросил её прямо на густо покрытую бумажным конфетти мостовую. Она мне была не нужна. Лицо вампира, мертвенно-бледное и неживое, само по себе напоминает слепок из гипса. Но снять эту маску не удается никогда. Я стал её заложником навеки…
Звучала громкая музыка, сливаясь с веселым смехом, песнями и праздными разговорами. Тут же я мог наблюдать яркое шествие акробатов на высоких ходулях, глотателей сабель и пожирателей огня. Площадь, заполненная огромным количеством разномастного люда, буквально расцвела обилием красок. Здесь были актёры и актрисы, музыканты, поэты, ищущие вдохновения, бульварные художники и мимы, воспроизводящие миниатюры порой весьма неприличного содержания. Простые прохожие вызывали у меня не меньший интерес: цирюльники и торгаши, женщины лёгкого поведения, авантюристы и зеваки.
Мне вдруг стало не хватать воздуха - жажда вновь брала надо мной древнюю власть. Всё это обилие людских тел одурманивало соленым запахом крови, пота и резких духов. Я ослабил ворот рубахи, чтобы не задохнуться. Ясно было одно: необходимо утолить голод, что с неудержимой силой гнал меня к окраине города – в зыбкий мрак тёмных улиц. Улицы эти были настолько узки, что можно, протянув руку, легко достать до стены противоположного дома.
Тьма сгущалась помимо того, как я уходил всё дальше от центра. Становилось прохладнее, а от воды поднимался влажный запах тины. Вот тут-то я и повстречал свою жертву. Ею стал незнакомец точь-в-точь в такой же маске, какая была на мне в начале вечера. Я вмиг понял, что передо мной наёмный убийца, выслеживающий богатого господина, который должен был вот-вот пройти этой самой дорогой. По прошествии стольких лет я научился безошибочно угадывать характеры людей только лишь по их взгляду. То, что лицо мужчины было скрыто, мне вовсе не мешало – я видел его сущность словно рентген. И понадобилось одно мгновение, чтобы определить, что жертва моя относится к разряду тех мерзавцев, что не преминули воспользоваться удобным случаем, спрятавшись под маской, вершить свои тёмные дела. На безымянном пальце моего авантюриста блеснул перстень с чёрным камнем, явно краденным, и, как мне тогда казалось, замечательный. Это обстоятельство сыграло не последнюю роль в моём гастрономическом выборе. Под атласным плащом мерзавец прятал острый кинжал, опробовать который преступно помышлял в ту ночь. Но планам несостоявшегося убийцы не суждено было сбыться. Я схватил его за горло и молниеносно вонзил клыки в жилистую шею. Послышался сдавленный хрип и хруст костей, ломких, словно засохшие листья прошлогоднего гербария. Кровь, как долгожданная награда за преследования, стала глотком воды для моих иссохших внутренностей. Доли секунды мужчина беззвучно боролся, барахтался, будто жук, что упал на спину и никак не может перевернуться. Тело билось в жестоких конвульсиях, а руки безрезультатно искали опору. Бедняга сумел-таки вытащить кинжал, но не смог им воспользоваться - тело его уже слабело. Кинжал упал на каменную мостовую, издав мелодичный звук, который может уловить только лишь ухо вампира. Последним, что видела несчастная жертва, было моё мертвенно бледное с синеватым отливом прекрасное лицо. Лик ангела, дарующего вечное забвение. Я читал страх в этих широко распахнутых глазах, в которых отражалось багровое венецианское небо. Оно казалось красноватым, так как где-то на востоке уже начались фейерверки. Но затем зрачки подёрнулись смертельной пеленой, и мой интерес к мужчине угас. Смерть вступила в свои права, и я передал ей своеобразную эстафету… В качестве трофея я снял с похолодевшей руки тот самый перстень, что мне так приглянулся. Я ношу его по сей день.
Я положил перстень в карман, поднял маску, оставшуюся без хозяина, вышел на низенький круглый мост и бросил её вниз – в свинцовую холодную воду. Затем меланхолично проводил сей предмет взглядом перламутровых сверхъестественных глаз, наблюдая, как он медленно погружается на дно. Сначала под воду ушёл длинный загнутый клюв, а затем и вся маска скрылась из виду, на прощание оставив за собой лишь расходящиеся круги. Тут я заметил небольшое пятнышко крови на моей ослепительно белой перчатке. Эта досадная мелочь несколько портила настроение, так как идеальный и несколько мрачноватый образ порочного джентльмена, тщательно продуманный заранее, был нарушен. Я отделался от испорченного предмета гардероба, хотя старался никогда не снимать перчаток, так как левая кисть у меня, как вы помните, изуродована ожогом. Я вынул из кармана чёрный перстень и надел его на безымянный палец здоровой руки. Он пришёлся мне в пору и отлично оттенял белизну молочной кожи. Ветер, холодя потеплевшие от прихлынувшей крови скулы, трепал локоны моих каштановых волос. Секунду поразмыслив, я и перчатки отправил вслед за маской. Большой канал поглотил их.
Я постоял несколько минут на мосту, опершись о перила. Вскоре сделалось холодно, так как на мосту дул довольно сильный ветер. Я поднял воротник и зашагал в сторону площади, как вдруг меня словно прошило током. Таких сильных эмоций мне не приходилось испытывать уже много лет. Холодное сердце вампира внезапно забилось как проснувшийся механизм старых часов, чьи шестеренки давно стерты. Причиной моего возбуждения стало то, что на другой стороне улицы показался женский силуэт. Молодая дама была облачена в черное бархатное платье, щедро украшенное золотистыми вставками и множеством кружевных оборок. Богатый корсет, густо расшитый черным жемчугом, притягивал взгляд. То ли предо мною предстала тень, то ли призрак прошлого, но я уже не мог отвести глаз от темной фигуры. Боже, неужели мой разум не подводит меня, и это именно она, ведь прошло столько времени?! Лицо богатой аристократки, как и всех в тот вечер, скрывала маска. Белая, будто вылепленная из фарфора, обрамленная черными перьями и газовыми лентами. Но я узнал её - по плавным движениям, стати, только ей одной присущей. Нет, я не мог обмануться. Те же золотистые локоны, спрятанные под чёрной прозрачной вуалью, та же походка, лёгкая, но уверенная и стремительная. Я узнаю эти шаги из тысячи. Узнаю, несмотря на годы разлуки. Я всё ещё не забыл, как пахли её волосы, как блестела кожа под струйками воды в ту роковую ночь. Я не спутаю её ни с кем…
- Оливия! – закричал я, совершенно уверенный в том, что передо мной именно она – героиня моих грёз. Ангел, чьё доверие я предал.
Эхо моего крика отразилось от каменных стен. Она не обернулась, но сделала какое-то неуловимое движение, по которому я понял, что не ошибся. Но вместо того, чтобы остановиться, женщина вдруг ускорила шаг. Я бросился за ней, едва дыша от волнения, но Оливия уже почти бежала.
- Стой! Подожди! – я бежал со всех ног, но мне казалось, будто стою на месте, и какая-то сила удерживает меня.
А Оливия будто не подчинялась притяжению Земли, а ноги её почти не касались мостовой. Казалось, что мой мираж сейчас растает, словно туман, съедаемый зарею. Но призрак был вполне материален, и я осознавал это с каждой секундой всё ясней. Я тоже уже бежал и практически мог достать до неё рукой. Но тут, как назло, путь мне преградило целое шествие артистов в разнопёрых нарядах. На бегу я столкнулся с одним из них - жонглером, споткнулся и едва не расшиб голову о крупные булыжники, которыми была вымощена мостовая. Разноцветные шары, которыми ловко оперировал трюкач, разлетелись во все стороны. Чёрт! Надо же было мне наткнуться на этого шута! Пока я замешкался, Оливия свернула в один из многочисленных переулков и скрылась из виду. Проклятье! Где она? Бранясь, я стал искать её, но Оливия пропала. Она будто играла со мной в прятки. Как обычно исчезла – не нашла ничего лучше!
Какая досада! Я растерянно стоял посреди улицы и едва не рыдал словно мальчишка. Появление возлюбленной всколыхнуло во мне целую бурю противоречивых эмоций. Неужели мне опять остаётся довольствоваться одними лишь воспоминаниями, вновь и вновь прокручивая и проживая в памяти этот короткий миг встречи? А чем ещё, кроме бесплотных воспоминаний, занимать бесконечное число одиноких ночей? Дни же тоже представлялись мне в ту минуту одиночной камерой, где сны походили на пытку.
Отчего-то я почувствовал укол зависти, понимая, как же все же Оливия подходила под все эти красочные декорации праздника. Будто сама являлась его частью. Как я раньше не мог догадаться, что именно в этом городе встречу её?! У нас всегда были похожие вкусы. К тому же Венеция – одно из самых подходящих мест для охоты. Здесь есть, где затеряться. И это понимал, оказывается, не я один. И как удивительно Оливия вписалась во всю эту атмосферу! Будто всегда была жителем Венеции. Словно и родилась здесь, в этом времени, в этом столетии! Казалось, она чувствует себя словно рыба в воде. Это я понял всего за несколько мгновений, что видел её. Мне было больно сознавать, как мне думалось, что лишь я один остаюсь чужим. Лишним всегда и везде.
Я бродил по мрачным улицам и бранил себя за свою оплошность. Как же я мог так просто упустить её?! Но тут в тишине, какая бывает разве что перед грозой, послышался жуткий вопль, от которого душа ушла в пятки. Я сразу понял, что это предсмертный крик. Кто-кто, а вампир, уносящий жизни каждую ночь, мог его без труда распознать. Сам не ведая зачем, я побежал на этот звук.
…Лишь один мутный фонарь, качаясь и скрипя, освещал этот безлюдный участок страха и тьмы. Водная рябь чернела внизу. В ней, словно в зеркале, отражалось всё происходящее. А именно – два существа, буквально пожирающие третье. Это было похоже на кошмар. Я остолбенел и не мог пошевелить ни единым мускулом. Существа эти, мужчина и женщина, двигались механически, словно два паука, заловивших в свою отравленную паутину беспечного мотылька. Жертва же, молодая итальянка бедного происхождения, видимо, собиралась сегодня продавать свежесрезанные букеты цветов прогуливающимся влюблённым парам. Но этому не суждено было сбыться – теперь белые лилии лежали сломанными у её ног, словно возложенные к месту гибели той, что так заботливо их растила… Глаза девушки закатились и уже не имели цвета, губы тоже были тронуты белизной. Высокий вампир в длиннополом белом камзоле, расшитом драгоценными камнями, прильнул к её кровоточащему запястью, очи его горели дьявольским огнём. Монстр высасывал из неё самую жизнь. К моему ужасу рядом с ним я узрел Оливию! Она с таким же равнодушием вгрызалась в плоть несчастной девушки, кровь которой залила весь асфальт и стекала в чёрные воды.
Нетрудно было догадаться, что этот статный молодой брюнет-вампир с совершенно белым лицом, ярко-алыми губами и подведенными чёрной тушью глазами, поражающий кукольной красотой, был спутником Оливии. И, видимо, она совершила над ним тот самый обряд, который когда-то погубил нашу с ней любовь. Одного взгляда мне хватило, чтобы понять, что вампиром он стал недавно, ведь такие лица свойственны именно этому времени. К тому же было понятно, что передо мной итальянец – черные глаза и блестящие волосы выдавали в нём южную кровь. Маски на мужчине не было; лицо, точно такое же бледное и застывшее, как и моё, было непроницаемым.
Кровь была повсюду: она красной рекой разливалась по платью девушки, окрашивая всё вокруг цветом смерти. Умирающая невидящим взором смотрела на меня, и она была прекрасна, словно ангел, спустившийся с небес, которого два демона покарали за непорочную чистоту невинной души.
Я закрыл глаза. Это страшное действо казалось мне подборкой кадров из старого фильма ужасов – чёрно-белый город и красные-красные маслянистые пятна… Зыбкий свет неустанно качающегося фонаря менял очертания зловещих теней. Мне хотелось думать, что всё это происходит не со мной, и я случайно оказался втянутым в липкий плен горячечного сна, выбраться из которого никак не удаётся.
А два хищника всё тянули и тянули из своей добычи красные нити, тело девушки дёргалось и извивалось, как будто движениями его управлял невидимый кукловод. Но вот конвульсии прошли, а то, что осталось от только мгновение назад цветущего здоровьем организма, заставило меня содрогнуться. Это была оболочка, кокон, который прорвался и остался сохнуть. Луковая шелуха… Вы когда-нибудь наблюдали за тем, как гусеница превращается в бабочку? Жуткое зрелище, скажу я вам. Не могу объяснить, отчего эта картина вызвала во мне отторжение. Казалось бы, я сам убиваю с завидным постоянством и порой с достаточной агрессией. Но в те мгновения я не ощущал отвращения к смертоубийству, крови, стонам умирающих. Со стороны же, как выяснилось, это смотрится безобразно. И хотя кровь во мне вызывала нестерпимый голод, такой сильный, что я готов был припасть к земле и слизывать красную жидкость прямо с мостовой, я почувствовал сильный приступ тошноты. Пытаясь справиться с ним, я прикрыл рот влажной ладонью.
В этот момент мы встретились глазами с Оливией. И в этом взгляде я прочёл многое. В нём была ненависть, смешанная с усталостью и безысходностью. Было понятно, что она меня не простила, и злость кипела в её сердце. Это были не прогоревшие угли прошлой обиды, но пламя, которое только разрасталось с годами. В этот самый миг в небе раздался пушечный залп - давали прощальный салют в честь окончания карнавала. Сначала в воздух поднялась маленькая блестящая точка. Затем она взорвалась и рассыпалась кругом огромным облаком света. Небо вспыхнуло, и вот уже по всему небосклону золотым дождём разлетелись тысячи разноцветных искр. Стало светло, как в полдень. Хотя я уже тогда практически не помнил, каким бывает небо днём.
В зелёных глазах Оливии, в этом немигающем взгляде, отразились огненные брызги салюта - бирюзовые, красные, лиловые; они мерцали, словно слёзы, делая её лицо ещё более прекрасным. И тут она ещё с большей яростью впилась в тело несчастной, тем самым окончив её мучения и отняв последний вздох обречённой на смерть. Дело было сделано. Итальянец-вампир уже насытился и удовлетворённо отпрял от остывающего тела. На единый миг мы встретились с ним глазами, и мне удалось прочитать в них тень ревности, беспокойства, страх. Взгляд брюнета говорил: «Уйди с дороги. Она моя». Затем вампир отвернулся, терпеливо ожидая, пока подруга закончит свою трапезу.
- Пойдём, Винченцо, - сказала она, наконец отбросив труп и не переставая смотреть на меня.
Вновь грянул салют. Я поднял взор на небо, а когда оно прогорело и потухло, ни Оливии, ни её спутника уже не было. Лишь бездыханное тело итальянки лежало в луже крови. Я подошёл к мёртвой и закрыл ей глаза. И вновь меня накрыла волна тошноты. Согнувшись пополам, я побежал на мост, где меня нещадно рвало долгих десять минут чёрной кровью. Последняя охота не принесла никакой пользы моему организму. Но не скажу, что тот мерзавец умер зря, ведь на моём безымянном пальце блестел его тяжёлый перстень! И то хорошо.
Я умылся холодной водой, и мне сделалось легче. Затем отыскал себе жертву, которую прикончил с особой жестокостью. А когда небо стало светлеть, вернулся в свой номер, опустошённый и разбитый. Я немногим отличался от других смертных, возвращающихся по своим домам после окончания праздника. Многие, как и я, в ту ночь совершили грехопадение, скрываясь под масками, - кто-то провёл время в жарких объятиях путаны, кто-то, в одночасье разорив семью, спустил все свои сбережения в карты, а одна юная благочестивая дева, забыв о целомудрии, опьянённая бархатным ликёром искусительницы-ночи, забыла себя с незнакомым красавцем с глазами цвета виски… Тем не менее, карнавал, эти неполных две недели всеобщего безумия, ошибок и исследования тёмных сторон собственных душ, подошёл к концу. Ещё долго после праздника будут мести мостовую, убирая с тротуаров конфетти и мишуру. А горожане будут постепенно свыкаться с тем, что случилось с ними во время этих бесконечных ночей, события которых в повседневной жизни теряют всякий смысл…
Без сил я опустился в гроб, и моё усталое тело утонуло в обволакивающем атласе шёлковой обивки...»
ГЛАВА 8
Одиночество смеется над теми, кто прячется от него в иллюзиях. Все равно вернемся к нему рано или поздно, разочарованные до последней капли крови.
Эльчин Сафарли, «Мне тебя обещали».
«Я думал покинуть город сразу после окончания карнавала, но теперь планы мои изменились. Вновь смыслом жизни стала погоня за призраками. Я искал Оливию, сам не зная, что скажу ей при встрече, не представляя, чего ищу. Я совсем не знал её настоящую, а той, что когда-то любил, больше не существовало. Тогда, на венецианской набережной, передо мной предстала совсем другая, незнакомая, женщина. Холодная, бесстрастная, уверенная в себе, знающая толк в мужчинах и в жизни вообще. Не было уже той юной босоногой девочки, дочери старика-знахаря, что собирала травы в лесу, а затем сушила на солнце. Тогда мне кружило голову сочетание в её натуре наивности и полной свободы. Гремучая смесь невинности и порока приводила меня в полнейший восторг. Я сходил с ума от ощущения тепла, которое исходило от её бархатистой кожи. Сейчас же тот свет, что был в образе моей возлюбленной, погас навсегда вместе с первым глотком крови из её вен.
Вампиризм совершенно изменил Оливию. Но чего я ожидал? Долгие годы, каждая ночь которых венчалась убийством, сделали своё чёрное дело, отравив её душу ядом гордыни и безразличия. Так ведь случилось и со мной. И, наверное, я польстил бы себе, сказав, что это неправда. Можно только догадываться, каким она увидела меня, до какой степени время убило во мне прежнего Джонатана. Остались ли в этой мёртвой душе хотя бы чахлые ростки доброты и света? Что прочла та, которую я любил, в моих стеклянных глазах? Для меня это до сих пор остаётся загадкой…
Тем не менее, я с маниакальной страстью принялся за поиски любой информации об Оливии, нанял себе в помощь целую команду частных сыщиков и шпионов. Это не составило труда, так как ночной город буквально наводнён подобными личностями, которые за деньги с радостью готовы будут копаться в чужом грязном белье. И эти люди докладывали мне практически обо всех сторонах её жизни – с кем она встречалась, какую театральную постановку посетила, где покупала себе украшения и даже какими духами предпочитала пользоваться. Вы спросите: не боялся ли я, что эти люди, глаза которых вечно горят алчным огнём, а пытливые умы по долгу службы ищут недостатки и изъяны даже там, где их нет и в помине, узнают во мне существо сверхъестественное и догадаются, что перед ними вампир? Всё очень просто – я платил им деньги. И будь перед ними хоть сам дьявол во плоти, ничего бы не изменилось.
Итак, из своих источников я узнал следующее. Оливия перебралась в Италию несколько месяцев назад и попыталась раствориться в толпе прохожих, построить иллюзию собственного счастья, и, что главное, сама же в него поверить. Она взяла себе новое имя – Франческа Бианчи, приобрела дорогое жильё и обосновалась в сердце самого романтичного города Европы. Видимо, она планировала прожить здесь несколько лет, раз с таким рвением взялась за обустройство своего гнёздышка. Тем более что теперь Оливия была не одна. Тот самый черноволосый итальянец, что был с ней в вечер карнавала, сопровождал её повсюду. Они охотились вместе. За этой парой тянулся кровавый шлейф убийств по всему Старому свету. Об этом я судил по газетным статьям, заголовки которых буквально кричали о жутких изощрённых злодействах, совершаемых исключительно под покровом ночи, и объединённых некоторыми схожими признаками. А именно: тело жертвы всегда было обескровлено и походило на ссохшийся стручок фасоли. Несколько раз я становился свидетелем их кровавого пира, но всегда оставался незамеченным.
Я следовал по пятам этой преступной пары, сгорая от ревности, несмотря на то, что так до конца и не смог понять, кем для Оливии был этот совершенно бесстрастный молодой вампир с лишённым всякого выражения взглядом. То ли они были любовниками, то ли это были отношения матери и сына. Ведь для Оливии, прожившей века, этот юноша был словно новорождённым. А возможно она стала его учителем, наставницей, что каждую ночь преподавала своему прилежному ученику очень сложный и одновременно самый простой на свете урок, знания о котором в той или иной степени заложены во всякой божьей твари – учила искусству убивать. Как бы то ни было, было ясно, что вампир по имени Винченцо заполнял для Оливии некий вакуум, место в её небьющемся сердце, которое раньше было уготовлено для меня.
За несколько лет, в течение которых я неотступно следовал по пятам Оливии и её спутника, Венеция сделалась им мала. Тогда Оливия и её протеже покинули Италию для того, чтобы запутать следы своих ночных преступлений. Я, естественно, последовал за ними и за какой-то десяток лет объездил тот же маршрут. Прага, Берлин, Москва… Я обманывал себя, что еду в тот или иной город, чтобы полюбоваться его красотами или же посетить нашумевшее культурное событие. На самом же деле я был готов исполосовать весь земной шар ради одного единственного взгляда, исполненного презрения, с тем, чтобы как всегда ни сказать той, ради которой живу, ни единого слова. Для меня было достаточного лишь её вздоха, движения полуопущенных ресниц…
Время текло как песок сквозь пальцы, и удержать его было невозможно. Да я и не пытался. Человечество жило новыми изобретениями, упивалось прогрессом. Дороги наводнили автомобили, а в небе, словно гигантские птицы, проплывали дирижабли. В домах появилось электричество. Казалось, люди как никогда близко подошли к разгадке тех тайн, о которых всегда хотели знать, к осуществлению тех желаний, к которым шли в течение веков. Они научились передвигаться с неимоверной скоростью, воплотили в жизнь свою вечную мечту – уметь летать.
Мы с Оливией тоже менялись сквозь время, оставаясь всё теми же. Ушли в прошлое дорогие камзолы, пудра, буйные локоны волос. Я переоделся сначала в строгий сюртук с удлинёнными фалдами, затем на мне уже был укороченный пиджак из твидовой ткани, а потом и более демократичная куртка из немнущейся и очень ноской ткани - коттона, изобретённого во времена «Золотой лихорадки». Что уж говорить об эволюции моих причёсок! Чего уж я только не носил – и тугие кудри, и щегольские усы с бакенбардами, и гладко зализанные на затылке блестящие от бриолина волны, даже кок под Элвиса Пресли, и, наконец, короткие спортивные стрижки! Сейчас же, вдоволь насладившись экспериментами, я остановил свой выбор на той причёске, что подходит больше всего моему внутреннему миру – естественных волосах до плеч, слегка вьющихся от природы. Конечно, мои предпочтения в одежде (да и не только в ней) относят нас к тому столетию, в котором я родился. Привычки слишком сильны в нас, чтобы запросто от них отказаться.
Время заставляло меняться не только меня, но и Оливию. И если меня эти перемены невероятно коробили, то ей, казалось, они всегда приходились по вкусу и, к тому же, очень шли. Она чувствовала себя замечательно в бальных туалетах с открытым декольте, пышной юбкой и с чередою постепенно уменьшающихся в размерах бантиков, украшающих платье от лифа до мыса. Этот фасон парижские знатоки искусства любви окрестили «дорогой в рай». Пошлое, но очень ёмкое определение. Но так же прекрасно Оливия смотрелась и в чёрном обтягивающем платье из стекляруса, дополненном перчатками до локтя и миниатюрной шляпкой с прозрачной вуалью. С короткой стрижкой, обжигающе алой помадой и длинной сигарой в тонких пальчиках она являла собой образец истинной элегантности и становилась украшением самого изысканного общества. Не менее привлекательно её фигура выглядела в брючном костюме почти мужского кроя, подчеркивающем красоту стройных ножек. Она была то «наивной» блондинкой, то роковой брюнеткой, то вдруг возвращалась к своему излюбленному образу страстной рыжеволосой обольстительницы. Оливия носила и романтичные конские хвосты, и собирала волосы в тугой узел, а то и вовсе без сожаления расставалась со своей шикарной шевелюрой, выбрав классическое каре или ультрамодную стрижку «под мальчика» - альтернативу локонам кисейных барышень и явный признак эмансипации.
Жизнь не слишком менялась. Только лишь внешне. Сначала я с головой уходил в исследование новшеств нового времени, но вскоре обычная апатия завладевала мной, как это бывало всегда. И опять на горизонте всплывала всё та же вечная погоня, та же неясная мечта.
***
Шло первое десятилетие двадцатого века. Я тогда снимал дорогой гостиничный номер в Праге, так как вот уже несколько лет Оливия пребывала в этом прекрасном городе, великолепная архитектура которого произвела на меня глубокое впечатление. И вот однажды в дверь моего номера на Парижской улице постучали. Было примерно девять часов вечера – время, когда вампир выходит на охоту, и я подумал, как бы этот визит не изменил мои планы. К моему удивлению, передо мной стоял мальчик, одетый в коротенькую бархатную курточку тёмно-синего цвета.
- Джонатан Оллфорд? – спросил посыльный высоким ломким голосом.
- Да, это я.
- Вам письмо.
Весьма удивлённый, я дал пареньку несколько монет за услугу, и он удалился, вручив мне корреспонденцию. Хм… Кто же мог мне писать? Мне никогда не приходили письма, я даже не имел почтового ящика. Я с интересом рассматривал конверт. На нём витиеватым, но разборчивым почерком было написано: от Винченцо Виотти. Во мне сразу проснулся интерес к этому письму, смешанный с непонятным волнением. Винченцо… Но что он хочет? Что ему нужно?
Не в силах более ждать, я разорвал конверт. Письмо содержало всего несколько строк. Точнее, была указана улица и место нашей встречи – в парке на Шмилесовой в 12 часов ночи. Лаконично и коротко, как будто бы каждое слово, каждая буква были тщательно продуманы и выверены. Похоже на вызов на дуэль или на предсмертную записку. Странно. О чём мне говорить с этим Винченцо? Мы ведь даже не представлены друг другу и знакомы заочно при весьма непривлекательных обстоятельствах.
Съедаемый этими мыслями, я не заметил, как вечер перешёл в ночь. Что ж, нужно собираться на это странное свидание, которое рискует перейти в конфликт. Я мог бы игнорировать приглашение, но не стал. Не бояться же мне избранника Оливии? С какой стати?
Старый парк был залит лунным светом. Деревянная скамья утопала в жёлтой листве высоких клёнов, чьи зубчатые листья покрывали мокрый асфальт. Я вдохнул студёный воздух. Длинный твидовый плащ, надетый поверх костюма-тройки, не спасал от холодного ветра, и изящные лаковые туфли с заострёнными носами тоже оказались неуместны. Я присел на скамью, имея в голове лишь одно желание – поскорее распрощаться с этим парком и забыть об этой дурацкой встрече. Хотелось тепла и уюта моей гостиной. Послать к чертям итальянца и просто погреться у камина! Но я обманывал себя: я желал видеть Винченцо, посмотреть на него, услышать его голос и понять, что в нём особенного, почему именно он занял моё место. Хотелось посмотреть на того, чьи красные глянцевые губы целует моя Оливия, и услышать голос, что шепчет ей на ухо самые нежные слова. К тому же, было до смерти интересно, зачем итальянец вызвал меня, что хотел сообщить? Неужели посмеет предложить противостояние и будет биться за Оливию открыто? Чёрт возьми, да мне была просто необходима эта встреча! Какой холод?! Да я уже весь горел в предчувствии, и ожидание становилось всё мучительнее!
Но вот послышались мерные, спокойные шаги.
- А вы пунктуальны, - раздался голос Винченцо.
И голос этот показался мне неживым. Наверное, так общаются друг с другом бесплотные ангелы или духи. Он говорил с каким-то странным акцентом. И это неудивительно - постепенно в речи вампира сливаются воедино множество диалектов и акцентов. К примеру, моя чистая английская речь, очень старомодная, некогда выдававшая во мне истинного британца, стала мягче, и теперь уже по моему произношению невозможно определить, откуда я родом. Дело в том, что вампир всегда берет из тех мест, где проживает, всё, что может, впитывает в себя знания и обычаи народов, их культурные ценности и особенности мировоззрения. Кровь людей разных народов и рас течёт во всех древних существах, пьющих кровь. Если можно так выразиться, мы с Винченцо оба стали существами интернациональными.
Я вгляделся в своего собеседника. Боже мой, он был точной копией меня самого! В этом молодом дворянине я видел своё отражение, как если бы смотрелся в зеркало. Такой же вызывающе красивый, холодный и гордый. Даже одеты мы были почти одинаково. Мы играли одну роль в спектакле, который придумала Оливия, будто сошли со сцены забытого французского водевиля. Как пошло и абсурдно! Оба мы боролись за одну и ту же женщину, как обычные смертные.
- Итак, о чём вы хотели говорить со мной? – начал я.
Глаза Винченцо казались какими-то застывшими. И когда он раскрыл рот и заговорил, мне почудилось, что я беседую с ожившей статуей.
- Помогите мне, - ярко-красные губы дрогнули, хотя выглядел мой собеседник совершенно беспристрастным. То, что он говорил, никоим образом не совпадало с внешними проявлениями эмоций. Наверное, сохранить сдержанность давалось ему с неимоверным трудом. – Избавьте меня от этой пытки! – вампир сделал какое-то нервное движение руками.
- Я вас не понимаю.
- Заберите себе Оливию! Я больше так не могу.
- Что? - Я был ошеломлён. - Да разве она вещь? Я думал, вы будете требовать обратное. Последний раз по вашему взгляду я прочёл просьбу оставить вас с ней в покое, не вмешиваться в ваш дуэт.
- Это было давно. Теперь я другой, она другая. Мы оба изменились. Поймите, она выпивает из меня жизнь! Она душит своей любовью, забирает все чувства, как будто высасывает их! Наверное, я вам сейчас кажусь неудачником, который не смог наслаждиться своей победой. Но это так! Я измотан, опустошён. Я просто устал!
Было странно слышать от Винченцо такие слова. Точнее, это был какой-то крик, мольба о помощи, стенание человека, который долгое время испытывал боль. Что же у них такое творится? Неужели любовь Оливии так фатальна и отравляет ему жизнь настолько, что он решился на разговор со своим вчерашним конкурентом?
- Так что вы хотите от меня? Почему бы вам не поговорить с самой Оливией? Если вам в тягость эта связь, так разорвите её. – Меня начал угнетать этот глупый разговор, и я уже не скрывал, что злюсь.
- Если вы думаете, что это так просто – разрубить этот гордиев узел, то ошибаетесь. Оливия не из тех женщин, которых просто так бросают. Она – моё проклятие и мой идеал, любовь, без которой невозможно жить, но имея которую не перестаёшь страдать!
Я задумался: он почти повторил сейчас мои собственные мысли. Неужели эта женщина прошла красной нитью и по его судьбе? Я не имею в виду то, что она стала его учителем и создателем. Но что тогда такое эта Оливия? Как может она повелевать сердцами, высушивать души и порабощать?
- Я не могу помочь вам, - был мой ответ. – Вы сами должны разобраться в ваших отношениях и в своей душе.
- Но… Постойте, вы же любите её, я уверен! Любите до сих пор! Так будьте же с ней! Я пропаду, испарюсь, меня вы не увидите! - Он почти кричал. - Только дайте уже жить спокойно! Пусть без любви, но и без этой муки!
- Увольте, сударь. Вы сейчас просто смешны. И позвольте на этой ноте откланяться – не желаю больше слушать этот бред.
Я отвернулся и зашагал прочь. Итальянец же так и сидел на холодной скамье – взгляд его был устремлён вперёд и казался невидящим, стеклянным, - как у человека без души…
***
После встречи с Винченцо ничего в моей жизни не изменилось. Не было таких ярких событий, которые могли бы быть вам интересны. Прошёл девятнадцатый век, а затем и двадцатый – эпоха кровопролитных войн, социальных экспериментов и революций. Я плыл по течению, намеренно не влезая ни в какие мировые конфликты, тем самым позволяя человечеству учиться на собственных ошибках. Такое могущественное существо могло бы без труда предотвратить многие катаклизмы, свергнуть любого тирана, изменить в единый миг ход мировой истории и жизнь миллионов. Но мёртвые не имеют права вмешиваться в жизнь живых. Если бы я, к примеру, убил Наполеона или Гитлера, на их место без сомнения пришли бы другие. Я убежден в том, что эволюция цивилизаций происходит только через насилие, и существуют определенные циклы, не пройдя через которые нельзя перейти на новый этап развития. Да и почему я должен был становиться мессией для людей? Что хорошего они сделали мне? Да, они давали моему телу энергию для продолжения существования. Но этого явно недостаточно для того, чтобы любить их. А меня не любил никто. Поэтому двадцатое столетие я провёл, стараясь не привлекать к себе особого внимания. И когда в какой-то части света возникали очаги волнений, я перебирался в более спокойные и мирные места.
Надо сказать, Оливия поступала также. В веке скоростей границы между странами стали более размытыми, появились новые транспортные средства, ещё более современные, чем раньше, и уследить за всеми её передвижениями стало гораздо сложнее. Она будто нарочно пыталась запутать меня. Я знал все её псевдонимы наизусть. Мелисса Блумфилд, Алисия Холлидэй, Аманда Блэкбери, Вероника Фламбер – вот неполный список тех имён, какими она звалась в разные годы. Но всё же чаще она предпочитала называться Оливией. Только подставляла разные фамилии.
Я то терял её из виду, порой даже на несколько долгих десятилетий, то снова внезапно находил, а то опять терял. Давно уже рядом с нею не было Винченцо – он пропал где-то в тумане лет. То Оливия жила одна, то рядом с ней были какие-то люди. Они так же быстро исчезали, как и появлялись. Что касается вампиров, то она всегда выбирала их с особым тщанием – все они были весьма похожи. В основном, это были мужчины, высокие, темноволосые и невероятно красивые. С каждым из них Оливия жила несколько лет. С кем-то больше, с кем-то меньше. Но расставание всегда было неизбежно. Была даже одна женщина-вампир – молодая блондинка с внешностью ангела и голубыми глазами, которые удивленно смотрели на мир, не замечая зла. Её я запомнил. Облик, совершенно не вяжущийся с образом вампира. В голове просто не стыковалось то, как это хрупкое существо, похожее на подростка, в рваных джинсах, коротенькой маечке и с множеством браслетов на тонких запястьях могло пить чью-то кровь. Думаю, именно из-за этого Оливия и выбрала её, чтобы хоть как-то зарядиться наивным отношением к миру и той простотой, что была свойственна странной натуре этой девушки.
Отец Клэр (удивительно, но я даже помню её имя!) владел собственной киностудией, и прекрасное будущее ей было обеспечено чуть ли ни с пеленок. Но богатство и вседозволенность привели к тому, что девушка подсела на наркотики, упав на самое дно жизни. Оливия вытянула её из этой грязи, сделав своей наперсницей. Естественно, их отношения перешли грань дружеских. Но винить их в этом я бы не стал, ведь за такую длинную жизнь мы успеваем перепробовать все, что только возможно. И когда мы ищем родственную душу, будь то мужчина или женщина, то забываем о целомудрии, придуманном смертными. Когда стоит вопрос жизни или её отсутствия, то понятия нравственности и морали отступают на второй план. Чего только не было между ними! Это была страстная история с истериками, ссорами, изменами, бурными примирениями. У их дома постоянно дежурила карета скорой помощи, которая не раз увозила Клэр в психлечебницу или на стол хирурга после кровавой ванны с разрезанием вен. Наконец Оливия, не выдержав напряжения, обратила подругу, сделав вампиром. И всё. На том всё закончилось. Страсти улеглись, и вскоре они расстались.
В отличие от Оливии, которая в своём поиске перепробовала всё, что можно, я всегда был гораздо осторожнее и рассудительнее. Я никогда более не сходился с людьми, а уж тем паче не создавал вампиров. Но в начале двадцать первого века со мной всё же произошло событие, о котором нельзя не упомянуть – я встретил Себастьяна! Да, да, того самого несчастного слугу, которого сделал себе подобным только чтобы проверить, сработает ли ритуал обращения. Признаться, к тому времени я уже вовсе позабыл о его существовании, как вдруг эта встреча пробудила во мне спавшие до тех пор воспоминания.
* * *
Мы столкнулись случайно в одном из модных ночных клубов Лондона, среди дыма, светомузыки, мелькания лазеров и человеческих тел. Я пришёл в это заведение в поисках жертвы, а мой бывший слуга, как оказалось, проводил там все свои ночи. Мне была непривычна эта атмосфера, так как я не являюсь заядлым посетителем ночных клубов. Себастьян же чувствовал себя в своей стихии, как рыба в воде. Когда наши взгляды встретились, он восседал за VIP-столиком в компании длинноногих полуодетых красавиц и раздавал улыбки направо и налево. Передо мной был модный молодой человек в дорогой брендовой одежде – настоящий хозяин клубной жизни. Можно было бы подумать, что этот малый – обычный смертный, сын какого-нибудь богача или мафиози. Себастьян так успешно влился в эту картинку, будто средневековый актёр перевоплощается из роли в роль, едва ли не теряя при этом самого себя, своё лицо. Всё в этом вампире говорило о том, что жизнь, которую он ведёт, ему безумно нравилась – нравилась блондинка в ультракоротком платье-футляре, её подруга-шатенка с маленькой собачкой на руках, нравился этот силиконовый мир с его законами, несложными понятиями и навязанными мечтами, где самое главное – деньги, их затягивающая сладостная власть, короткий, но такой дурманящий обман.
Сначала я не узнал в этом гламурном парне того, кто когда-то давно чистил мне сапоги, таскал за мной оружие и был на побегушках. Но вдруг из глубины веков вынырнул этот образ, и я удивился тому, что всё ещё помню это лицо.
- О, кого я вижу! Никак сэр Джонатан! – Себастьян поднялся из-за стола и оставил своих спутниц к их великому разочарованию. Блестя «Ролексами» и источая аромат изысканного парфюма, вчерашний плебей бросился ко мне в объятия.
Себастьян вёл себя так, будто мы с ним расстались только вчера. Не знаю почему, но я тоже был безумно рад этой встрече. Раньше я никогда не любил его, не обращал на него взора, но теперь Себастьян стал для меня олицетворением нашего общего прошлого. Мы кинулись в объятия друг друга как два путника, наконец обрекшие покой; это было похоже на долгожданный ливень после засухи.
Я обнял его, радушно улыбаясь. Мы тут же оставили заведение и отправились ко мне в номер. Нам нужно было столько сказать друг другу!
Когда мы очутились в моём прекрасно обставленном жилье и устроились напротив друг друга в мягких кожаных креслах, не было существ, счастливее нас.
- Я так рад, я так рад! – твердил созданный мной вампир, заглядывая в глаза своего создателя, - Вы, сэр Джонатан, открыли мне целый мир! Если бы вы только знали, как много сделали для бедного Себастьяна, вашего нижайшего слуги!
- Да перестань называть меня сэром. Прошло столько времени.
- Это неважно. Для меня вы всё равно хозяин. И останетесь им навсегда.
Я горько засмеялся. Он тоже улыбнулся, обнажив ряд идеально белых ровных зубов. Мне вспомнилось, что до обращения у него были ужасные зубы.
- Неужели ты ещё не понял, что вампиризм таит в себе гораздо больше отрицательного, нежели положительного? - я откинулся на спинке кресла, закуривая ароматную сигару, - Неужели не проклял меня за то, что я сделал с тобой для того, чтобы устроить свою собственную судьбу? Ведь я обратил тебя лишь чтобы попробовать, научиться создавать новых вампиров! Ты был для меня подопытным – промежуточным звеном и не более того!
- Я вас не понимаю . Быть вампиром – прекрасно. Не мне вам объяснять, что наш дар – это вечная молодость, красота, неуязвимость и вседозволенность, власть над миром людьми, от которой невозможно отказаться! От этой власти я схожу с ума до сих пор, я не могу ни на секунду забыть о том, что вы это сделали для меня! И мне всё равно, почему вы выбрали именно своего слугу для этой чести!
- Да, это власть. Но она и зло. Несомненно, есть немало моментов, за которые многие продали бы душу, не задумываясь, не оглядываясь на условности и мнения. Быть бессмертным – значит, получать неимоверное количество впечатлений, узнавать интереснейших людей, быть в курсе самых ярких событий. Если говорить о себе, то я держал в собственных руках мудрейшие книги лучших мыслителей человечества разных веков и стран, а моему искушённому слуху привычны бессмертные произведения незабвенной классики. Я накопил огромный багаж знаний по медицине и психологии, умею играть практически на всех музыкальных инструментах, существующих в мире, владею в совершенстве даже такими, казалось бы, ненужными вампиру навыками, как вышивание крестом и гладью. Мне открыты сокровенные тайны всех мировых религий: ислам, православие, буддизм, иудаизм. Я даже провел несколько лет в Тибете в поисках вдохновения. В общем, узнал всё и обо всех аспектах жизни, но… не знаю, зачем всё это, в чём смысл.
- Как это в чём? В самой жизни! - Себастьян говорил горячо и уверенно. - Жизнь – вот самая главная ценность, которая у нас есть! Вы рассказали сейчас о том, как много вы теперь знаете, и ваши знания – и есть самое главное.
- Я тоже так думал. – Я лениво наблюдал за тем, как сигарный дым медленно поднимался к потолку, кружась в причудливом танце. - Но всё неправда, всё мираж. Ведь в моём круговороте нескончаемых путешествий на пути к самообразованию и самосовершенствованию есть и множество отрицательных моментов, так сказать, оборотная сторона медали. На любом мероприятии мне до смерти скучно. Речи кажутся банальными, а беседы до тошноты обыденными. Знакомясь с людьми, я сразу понимаю, что им от меня нужно. Одни хотят денег и отчего-то полагают, что я смогу им их дать, другие жаждут любовных приключений, третьи, подсознательно чувствуя во мне силу, мечтают быть рядом, чтобы хоть что-то понять в этой жизни. Читая роман, я уже с первых страниц знаю, каков будет конец, заранее предвосхищая перипетии даже самого замысловатого сюжета. В вечных переездах у меня нет ни своего дома, ни друзей, я никогда не пробовал завести семью. Думаю, и у тебя те же проблемы. К тому же, как мы с тобой знаем, у вампиров не может быть биологических детей. Да что там дети! Одно убийство перечёркивает всё! Всё меркнет перед смертью, которую мы несём! Что тут говорить, - я замолчал, понимая, что полон горечи, и печаль вот-вот готова выплеснуться наружу.
- Да ладно вам, Джонатан! Что такое убийство? Мы с вами рождены в Средневековье, когда смерть была частым гостем в каждой хижине. Она косила людей, словно крыс. Не стоит преувеличивать и корить себя. Кто-то умрёт от болезни, старости или превратностей судьбы, а кто-то станет нашей жертвой. Это просто естественный процесс, который мы не в силах изменить. Да и что думать о людях? Они ведь не думали обо мне, когда я, семилетний мальчик, попал в плен и бежал из него, как брошенный котёнок. Если бы не ваш отец, взявший меня на служение, меня бы заковали цепями, и век пришлось бы коротать на галере, изнывая от едкого пота и укусов насекомых. Так что вы не правы.
- Не хочется об этом больше говорить. Мы встретились, и сегодня я счастлив. Расскажи - ка лучше, как ты жил все эти годы после того, как мы расстались, в чём находил смысл всего этого, что интересовало, мучало тебя. Мне интересно всё.
- Даже не знаю, что ответить, - Себастьян пожал плечами. – Я просто жил и всё. Искал жертв и удовольствий.
- Но как такое может быть? Неужели тебе совсем нечего рассказать о себе? Не поверю.
Тогда Себастьян поведал мне, что почти всю свою жизнь провёл в Америке, где вёл праздный образ жизни и даже во времена сухого закона однажды ограбил банк. Он рассказал, что везде и всегда был один, но, что удивительно, это нисколько не смущало его. Он брал от этого мира всё, что только мог и в этом находил своё маленькое счастье.
В свою очередь я рассказал ему всю нашу историю с Оливией от начала и до конца. Себастьян слушал мои рассказы о любви и вообще о жизни, едва ли не разинув рот. Мы ещё долго беседовали. И, когда я подошёл к окну, откинув тяжёлую штору, то понял, что рассвет уже близок.
- Мне кажется, сегодня тебе лучше остаться у меня. Не то ты рискуешь быть сожжённым в лучах Солнца, - сказал я Себастьяну, - Только гроб у меня всего лишь один.
- Не беда, сэр Джонатан, - просто ответил он, - Я могу спать даже в шкафу.
Он раскрыл мой шкаф, вытащил из него вещи, а затем положил его на бок и отлично устроился, словно в кровати.
Я улыбнулся – парень так легко решил эту проблему!
Когда я засыпал, то подумал, что Себастьяну повезло: у него оказалась какая-то защитная реакция на происходящее, позволяющая ему не думать о зле, которое мы несём в мир. Возможно, он не видит всего того, что явно вижу я, но в этом его счастье. Он – везунчик.
***
Когда следующей ночью я проснулся, Себастьян уже был на ногах. Всё ещё жмурясь, я наблюдал, как он примерял перед зеркалом костюм, точь-в-точь такой же, в какой был одет я при нашей встрече. Только на мне этот самый костюм сидел как на истинном денди, а Себастьян выглядел в нём несколько нелепо: короткие руки с толстыми пальцами и общая неказистость фигуры портили всю картину. Это меня рассмешило.
- Вижу, вы уже проснулись. Скажите, как я вам? – он как-то глупо приосанился.
- Очень даже ничего, - выдавил я.
Потом мы отправились на охоту на улицы ночного Лондона. Мы побывали в нескольких ночных заведениях, и там Себастьян с нескрываемым восторгом смотрел на то, как я пленяю своих будущих жертв, как говорю, двигаюсь и так далее. После мы опять сидели в моём номере и беседовали. Помню, зашла речь об искусстве, и бывший слуга обратил внимание на картину Пикассо, что висела на стене моей гостиной. Я приобрёл это полотно в Париже полвека тому назад и очень дорожил им. На Себастьяна оно не произвело никакого впечатления. Он только восхитился моей тягой к прекрасному, и тут я впервые заметил на этом простоватом некрасивом лице какое-то странное выражение не то удивления, не то зависти. Потом я показал ему ещё одно моё сокровище – скрипку Страдивари. Да-да, однажды великий мастер создал инструмент, о котором не узнали потомки. Именно эта скрипка попала ко мне. Изумлению Себастьяна не было предела, когда это произведение искусства запело в моих руках. Он смотрел на меня как на чародея, по-ребячески удивлялся и делал огромные глаза, как будто бы я сотворил какое-нибудь чудо.
…Себастьян остановился у меня на один день, но визит этот растянулся на полгода. Сначала я искренне радовался появлению рядом родственной души (скорее уж, товарища по несчастью), но потом радость моя стала постепенно таять, как снег по весне. С удивлением я понял, что этот тип начинал меня всё больше раздражать, а его стиль охотиться и добывать деньги совершенно не вязался с образом жизни джентльмена, а казался мне чересчур грубым. Мы стали часто ссориться. Меня выводила из себя его ограниченность, близкая к примитивности. Глядя на Себастьяна, нельзя было представить, что он прожил несколько веков на этой земле. Он навсегда остался плебеем, вечно пьяным, падким до денег и легко достающихся удовольствий. Несколько раз я пытался сказать ему, что не вижу в дальнейшем нашего общего пути, и нам лучше разойтись, но почему-то всегда откладывал этот разговор на потом. Но впоследствии мне пришлось об этом сильно пожалеть.
Помню, в ту ночь мы сильно повздорили из-за того, что Себастьян просадил все мои деньги в вист. Последней каплей терпения стало то, что когда я открыл свой сейф, то вместо наличных обнаружил пустоту. На мои расспросы наглец отвечал, что денег не брал. Я хлопнул дверью и отправился спать в свою комнату с чётким намерением завтра же выставить пройдоху вон. Но вдруг дверь спальни с грохотом распахнулась. Я увидел перед собой раскрасневшееся лицо Себастьяна, перекошённое злобой. Его сильные пальцы сжали мою шею, и он вонзил острые клыки мне в кожу, пытаясь прокусить вену. Кровь полилась на атласную рубашку, но испить её я ему не дал, оттолкнув обидчика мощным ударом ноги. Тогда Себастьян с рёвом набросился на меня, как человек, которому нечего терять. Мы катались по полу, заливая ковёр кровью и немилосердно награждая друг-друга тумаками. Наша схватка была похожа на битву титанов – два сверх существа, обладающие недюжинной силой, сцепились не на жизнь, а на смерть. Вот уже Себастьян сидел на мне верхом, сдавливая горло. Я хрипел, чувствуя, что не могу дышать, он же разинул рот, намереваясь всадить в меня свои клыки-жала. Я изловчился и кое-как схватил немеющими пальцами бронзовый канделябр с каминной доски. Миг, и Себастьян уже лежал на полу, недвижимый и побеждённый.
Я с трудом поднялся, шатаясь и вытирая рукавом кровь с разбитых губ. Затем взял толстую бечёвку и стянул запястья бесчувственному врагу, взвалил его на себя и водрузил на кровать, крепко-накрепко прикрутив к железной спинке кровати. В результате этих действий Себастьян не мог пошевелить ни единым суставом и был мне не опасен. Исполненный желания отделаться от наглеца, я схватил саквояж и принялся собирать свои вещи: одежду, документы, визитки и прочее. Но тут Себастьян закашлялся и пришёл в себя. Мыча и плача, он начал бормотать что-то невнятное.
- Прошу, отвяжи – руки затекли.
- Чёрта с два. Ты опять на меня набросишься. – Мой голос звенел металлом, вибрируя и путаясь в стеклярусе хрустальной люстры, что сияла высоко под потолком. – Как ты посмел помышлять о моей крови?!
- Я только хотел стать таким, как ты, - сквозь рыдания выкрикнул мерзавец.
- Что за чушь ты несешь?
- Тебе не понять. Ты из другого теста. Ты всегда был выше меня, лучше, красивее! Время ничего не изменило – я остался таким же неотёсанным рабом, каким и был! А ты… вы… Вы – мой идеал! И почему я не могу стать таким же? - Он залился слезами, но ничуть не вызвал жалости.
- А что тебе мешает? – Я хмыкнул. – Я же дал тебе силу и могущество, возможность научиться любым умениям, которые возвышают тебя над чернью. Времена господ и слуг давно прошли.
- Но я не умею пользоваться всеми этими возможностями! Они мне попросту не нужны. Мне ничего неинтересно кроме как набить своё брюхо и залить глаза. Вы играете на скрипке, восхищаетесь полотнами художников, имен которых мне и не выговорить. А я… Мне скучно до слёз, но что именно мне нужно, я не знаю. Если бы вы дали мне своей благородной крови…
- Я ухожу.
- Нет, прошу, останьтесь, будьте для меня примером! А я приспособлюсь и, может быть, когда-нибудь дотянусь до вас и стану сэром Себастьяном!
- Этому не бывать. – Я схватил чемодан и вышел.
Что стало с ним дальше, я не знаю, и знать не желаю. Может быть, не сумев выпутаться из своей ловушки, этот несчастный был сожжён злым рассветом, но скорее всего, он всё ещё бессмысленно топчет планету. Пусть так. Себастьян мне более неинтересен.
Ну что ж, перенесёмся в 21 век, а точнее, в события, произошедшие со мной всего каких-то несколько месяцев назад. Ещё раз прошу прощения за сумбурность и некую непоследовательность в повествовании. Помните, что моя жизнь настолько разнообразна, что просто не умещается в рамках рассказа».
ГЛАВА 9
Большинство людей живут и умирают со своей музыкой, ещё не сыгранной. Они никогда не осмеливаются попробовать.
Мэри Кэй Эш.
«Это случилось в Лондоне – в том городе, где мы с вами встретились, и я передал вам свой диск, который вы в данный момент и слушаете. Этот город стал отправной точкой моей длинной жизни. Он же послужит и отличными декорациями для её финала.
В ту ночь я проснулся от звука сообщения, пришедшего на мою страничку в социальной сети. Да-да, вы верно всё себе представляете. Я часто беру ноутбук с собой в гроб. К счастью, устройство может работать не только от сети и никаких проводов не требуется. И пока дневной сон окончательно не сморит меня, можно пользоваться благами цивилизации, даже находясь под крышкой гроба. Я чувствую себя как дома, блуждая по просторам всемирной паутины. Когда интернет только появился, это стало глотком свежего воздуха для всех искателей чего-то нового. Но существу с моим интеллектом понадобилось всего каких-то пару недель, чтобы перелопатить всемирную паутину вдоль и поперёк. Но всё же интернет – отличнейшее из изобретений человечества. Он сделал существование вампира более удобным, позволив отыскать потенциальную жертву даже не вылезая из своего дневного укрытия. Я просто открываю очередной сайт знакомств или захожу в популярную социальную сеть, ставлю на аватар своё фото, с которого томно улыбается обольстительный сердцеед взором, сочетающим в себе высокое благородство с самым низким пороком. И чем больше на фото будет обнажённого тела, тем лучше. Пишу в статусе что-нибудь заумное об одиночестве и несовершенстве мира или же душещипательное о страданиях покинутого романтика. И дело сделано. На меня тут же «клюют», словно рыбки на приманку, девочки-подростки лет шестнадцати в надежде отыскать своего принца на белом коне. Чаще всего в эту ловушку попадаются именно такие. Я уже путаюсь в бесконечном количестве их ников и аватаров – «Сладкий Котик», «Твой Наркотик», «Механическая Кукла», «Девочка-Стервочка» и т.п. Но ни в этом суть. Фактически за несколько ночей нашего общения я становлюсь новым богом своих юных обожательниц. Пожертвовав сном, девушки ночами напролёт не отходят от компьютеров или же неустанно сжимают в руках сотовые телефоны. Поражённые витиеватостью моей речи и редкой способностью дать возможность поверить в сказку, они поручают мне свои тайны, в том числе и сердечные, и, напрочь позабыв запреты строгой матери общаться со взрослым мужчиной, назначают мне свидание. Ах эта чудесная девичья наивность, с которой они придаются собственным фантазиям! Переписываясь с ними, я порой ловлю себя на мысли, что чувствую себя живым и молодым. А когда в кожаном салоне авто или на скамейке тенистого парка прокусываю их тонкие запястья или нежные шейки, всегда испытываю ощущение дежавю – всякий раз стыд, смешанный с жалостью и дикой жаждой. Последняя всегда побеждает. Итог нашего общения всегда один. Утром полиция вновь обнаружит очередной обескровленный труп, а где-то в опустевшей квартире многоэтажки несчастная мать хватится непослушной дочери…
Но встречается и другой контингент. Всевозможные брачные аферистки, и даже мошенники мужского пола. Эти отъявленные мерзавцы работают с молодыми людьми нетрадиционной ориентации, к которым меня иногда причисляют из-за на редкость красивой внешности и умения стильно одеваться. Я общаюсь и с незамужними дамами бальзаковского возраста, уставшими от одиночества, и с пресытившимися семейной жизнью молодыми женщинами, которым вдруг захотелось настоящих эмоций и истинной страсти.
Особа, приславшая мне сообщение, на этот раз была как раз из числа последних. В 20:04 мне пришло письмо от некой «Героини твоих грёз», адресованное «Падшему ангелу» - так я назвался на сайте. Абсолютно беспроигрышный вариант. Тут вам и загадка, и, если хотите, какая-то фатальность и обречённость.
Я прочёл:
«Милый Падший ангел! Не могу больше находиться в стенах моей опостылевшей квартиры. Хочу к тебе. Муж сегодня не ночует дома по долгу службы, и мы как раз могли бы встретиться».
Далее шла информация о времени и месте нашего свидания.
Я отправил в ответ улыбающийся смайлик со словами несоразмерной радости от предстоящей встречи.
Итак, птичка попалась в клетку. Я надел свой любимый светло-бежевый костюм в тонкую серую полоску и выбрал атласный галстук нежно-молочного оттенка с выбитыми на нём узорами в виде монархических лилий. Посмотревшись в зеркало, я сбрызнул причёску лёгким гелем, чтобы создать ощущение мокрых волос. Я сделал это аккуратно, боясь переборщить с количеством геля, чтобы волосы не утратили свежести. Французы говорят: «Если женщина плохо выглядит, то пусть вымоет голову». Эти слова справедливы даже для вампиров-мужчин. Я бросил последний мимолётный взгляд на своё отражение в зеркале, и, найдя его вполне достойным, вышел в ночной город.
Лондон встретил меня приятной прохладой. Стоял сентябрь, но погода была нетипично тёплой для этого осеннего месяца.
Я уверенной походкой направился в кафе на Хеймаркет, где и должен был встретиться с «Героиней твоих грёз». Мне ещё отлично помнится то далёкое время, когда этот район имел романтическое название «Квартал красных фонарей». На Хеймаркет всегда по ночам было полно экипажей, так как в прошлые времена здесь действовал известный на весь Лондон публичный дом. Кстати, весьма неплохой даже на мой взыскательный вкус. И сейчас, пребывая в этом месте, я, кажется, всё ещё слышу громкий смех девиц в тугих корсажах с напудренными лицами и в высоких париках, вульгарно зазывающих джентльменов в свои сладкие продажные объятия.
Я знал, что по-настоящему мою подругу по переписке зовут Нэнси – вполне себе современное имя, ничем не выделяющееся. Интересно, как же она выглядит на самом деле? Думаю, не нужно объяснять, что фото шикарной блондинки, украшающее её страничку – всего лишь фикция. Кажется, я даже встречал где-то на просторах интернета это типичное для 21 столетия лицо: слегка вытянутое, с огромными губами, хищным выражением львицы и улыбкой, похожей на оскал. Но это была всего-навсего аватарка. Наверное, на самом деле моя Нэнси - скучнейшая дамочка, серый чулок. Она говорила, что работает где-то в офисе, которых в городе что грибов после дождя. И этот образ офисного клерка, должно быть, не покидает молодую женщину даже вне работы.
Я подошёл к кафе – уютному местечку на теперь уже тихой пешеходной улочке. Практически все столики были заняты, и я с удовольствием вдыхал запах крови, что исходил от тел моих смертных соседей. Благо, он ещё не раздражал мои рецепторы настолько, чтобы думать только о насыщении – в запасе у меня имелось несколько часов. Несмотря на осень, тут ещё ощущались отголоски лета. Яркие жёлтые зонтики даже ночью создавали ощущение присутствия солнечных лучей. На них красовались логотипы известной марки газированных напитков. Я устроился за столиком в небольшой беседке, увитой пластмассовым искусственным плющом. Официант в синей бейсболке вежливо предложил меню и оставил меня в размышлении. Я выбрал гамбургер и вишнёвый сок. Конечно же, пища осталась мною нетронутой, но зато послужила неплохим прикрытием.
Я наслаждался последними ночами загостившегося тепла, мимолётом рассматривая здешних посетителей, вслушивался в усыпляющий фон их мерных разговоров, смешанный с шумом, создаваемым проезжающими неподалёку автомобилями и лёгкой музыкой, что беспечно текла из магнитофона.
Но вот она идёт! Сразу же бросился в нос манящий запах её крови, слегка перебиваемый ароматом цветочных духов. Я пожалел о собственных мыслях, ведь допустил оплошность, предполагая, что моя знакомая окажется весьма бледным существом. Нэнси оказалась довольно приятной на внешность тридцатилетней женщиной с красивой копной густых русых волос. На ней была нежно-розовая блузка с коротким рукавом и серая юбка чуть ниже колен. На ногах светлели белые туфли-лодочки на небольшом устойчивом каблучке. Мне запомнился шарфик с причудливыми узорами, повязанный вокруг красивой тонкой шеи. В её взгляде читалось волнение и скрытое беспокойство. Однако, завидев меня, она приветливо улыбнулась, махнув рукой.
- Добрый вечер, Джонатан, – тут Нэнси смутилась. – А в реальной жизни вы выглядите даже ещё лучше, чем на фотографии.
- То же самое я могу сказать о вас. – Я улыбнулся, одарив её одной из самых обольстительных улыбок, что имелись в моём многовековом арсенале.
Она скромно присела на самый краешек красного пластикового стула и поставила рядом с собой сумочку. На её нежном запястье пульсировала голубая жилка, приковывающая взгляд вампира не хуже всякого браслета. О, совсем скоро я прильну к этой тонкой ниточке, а сейчас приходится держать себя в руках. Я заказал угощение для своей дамы – ванильное мороженое с фисташками и коктейль.
Мы разговаривали о всякой всячине. Вернее, говорила в основном она, повествуя о том, как ей надоедает начальница на работе, как хочется уже бросить всё и отправиться в отпуск, о муже, что почти не уделяет внимания моей интернетовской знакомой, о детях, которые вечно шалят... Я в свою очередь шутил, она краснела и сдержанно смеялась, прикрывая рот ладошкой. Нэнси всё время теребила в руках связку ключей с потёртым кожаным брелоком в виде сердца, украшенным длинной бахромой. Я внезапно подумал, что именно эта нехитрая вещица станет для меня памятью об этом вечере и самой Нэнси и займёт должное место в моей коллекции сувениров.
Наконец она закончила рассказ о том, как провела сегодняшний день. К своему стыду во время этого монолога мне с трудом удалось не поддаться зевоте. Повисла напряжённая пауза. Тогда я решил заказать ещё что-нибудь из летнего меню этого маленького оазиса и ненадолго оставил свою подругу, подойдя к витрине. Я не без удивления думал об этой молодой женщине, о том, зачем ей понадобилось всё это. У неё ведь есть всё – устроенная жизнь, семья. Не хватает только какой-то яркой искорки, вспышки, приключения. Именно это она искала во мне. Чувствовалось, что от женщины исходили волны страха, даже когда она улыбалась мне аккуратно подведёнными карандашом тонкими губками.
Но тут моё внимание отвлекла яркая афиша, приклеенная к фонарному столбу, которая вырвала меня из потока мыслей о Нэнси. На афишке цветными буквами было написано: «Только один день! Шоу акробатов, гимнастов и силачей в вашем городе! Гвоздь нашей незабываемой программы – девушка, парящая под куполом!». Внизу я прочёл, что последний сеанс как раз начинается через пятнадцать минут. Странно, что цирк даёт представление так поздно – ровно в десять часов вечера. Видимо, слишком много желающих его посетить. Наверное, действительно, шоу зрелищное и стоит на него сходить, раз оно имеет успех даже у искушённого лондонского зрителя. Не хотелось пропускать такое грандиозное событие ради встречи с этой милой, но весьма ограниченной искательницей приключений. Я, конечно, жаждал её крови, но не в такой степени, чтобы посвятить ей целый вечер. Покинув без зазрения совести Нэнси, я тут же последовал в сторону цирка. Мне было всё равно, что «Героиня твоих грёз» подумает о «Падшем ангеле», так негалантно оставившем её в одиночестве. Ей, к тому же, придётся оплатить счёт за нас обоих. Но, согласитесь, несколько долларов – неизмеримо меньшая плата за нашу встречу, чем её жизнь, которая висела на волоске, пока эта леди была рядом со мной. Пусть я останусь лишь легкой грустью в её усталой улыбке. Не так уж, в конце концов, и мало для одного вечера, чтобы она могла запомнить его на всю оставшуюся жизнь...
* * *
«Я шёл по ночному Лондону, как всегда удивляясь тому, как отличалось то, что я видел сейчас, от тех образов далекого прошлого, что время от времени услужливо выныривали из недр моей памяти. Город жил своей жизнью; в ночных клубах развлекалась золотая молодёжь, распивая элитные коктейли, загипнотизированная светомузыкой и действием лёгких наркотиков. К оперному театру, освещенному со всех сторон ярким светом огней, подъезжали дорогие лимузины; из них выходили невероятной красоты дамы в меховых манто и исчезали за дверями великолепного здания. А рядом, за углом, собирались бедняки – грязные бородачи и их женщины с мутными глазами. Они ещё с ночи ожидали открытия забегаловки для нищих, где утром бесплатно накормят тех, кому повезло в этой жизни чуть меньше, чем остальным. Город различий, поразительных контрастов…С баннеров и стендов жителям Лондона предлагалась тысяча удовольствий, начиная от услуг отбеливания зубов и заканчивая рекламой украшений с бриллиантами по сниженным ценам. Город... Огромный мегаполис-миллионник. Монстр, который так похож на вампира. Также завладевает сознанием, а затем захватывает и выпивает душу досуха. Его улицы напоминают кровеносную систему живого существа. И мы бродим по нему, суетимся, пытаясь что-то обрести, и всё же постепенно теряем себя в его невидимых лианах, словно в каменных джунглях.
Вдалеке уже виднелся огромный купол цирка из прочной брезентовой ткани, плотно натянутой на алюминиевый каркас. Его соседство с современной архитектурой Лондона выглядело как-то непривычно и несколько гротескно. Мне он напоминал то ли шляпку гигантского гриба, выросшего из земли, то ли какого-то огромного монстра, непонятно каким образом тут появившегося. Яркая цирковая афиша сделала своё дело, завладев моими мыслями. Итак, я отправился на представление.
Когда я отыскал своё место в верхнем ярусе, цирковое действо уже началось. Изящно одетая публика заполнила почти все места. По правую руку от меня оказалась маленькая кокетка лет семи, девочка-непоседа с огромным бантом на макушке, в сопровождении матери. Она не выпускала из рук плюшевого мишку. Но это была едва ли не единственная малышка в зале. К моему удивлению, в цирке, этом мире сладкой ваты и детских грёз, было немного детей - программа была рассчитана на взрослую аудиторию, да и время было позднее.
Играла оглушительная музыка, светили яркие разноцветные прожектора, освещая круглую арену. Жёлтые, красные, фиолетовые… Их лучи, причудливо перекрещиваясь и преломляясь, прошивали темноту. Прожектора будто были живыми; они словно следили за происходящим, сканируя всё, что попадалось на пути, как если бы искали в зале сбежавшего из тюрьмы преступника, но никак не могли найти.
Зрителям было обещано незабываемое зрелище. Это уже был не тот цирк, который я знал раньше, несколько веков назад. Тогда я помнил цирк, артисты которого выступали по рыночным дням на главной городской площади, на только что сбитой деревянной арене, где ещё не просохла краска, и пахло свежей древесиной. Занавес кулис нередко состоял из одних заплат, а костюмы и грим делались самими циркачами. Номера были сравнительно простыми, почти банальными, но всё же прекрасно скрашивали обыденные дни городских жителей. Сейчас же никого уже не удивить ни выступлением грубоватых клоунов с раскрашенными лицами, в огромных париках и глупых полосатых костюмах, ни трюками учёных собачек, ни сноровкой ловких жонглёров. Всё это уже не привлекает нынешнюю публику. Все ждут большего. Зрителям подавай грандиозные шоу виртуозных трюкачей, чьи номера находятся на пределе человеческих возможностей, где каждая деталь просчитана с помощью новейшего цифрового оборудования и отработана до совершенства. Именно такими - современными и будоражащими воображение - были номера этой программы.
Но даже несмотря на это, мысли мои были далеки от того, что происходило на арене. Я практически не слушал плоских шуток конферансье – напомаженного толстяка с закрученными усами, разодетого в блестящую зелёную ливрею и желтые брюки в клетку. Не внимал я и выступлению иллюзионистов, которые приводили в восторг зрителей всевозможными интригующими штуками. Их сменили атлеты с накаченными торсами и блестящими мускулами, демонстрирующие свою недюжинную силу. Пантомима, женщина-змея, девочка с хула-хупами… Всё это я уже видел много-много раз.
Я закрыл глаза, так как ужасно тянуло в сон. Волей-неволей, несмотря на громкую музыку и разговоры, я слышал всё, что происходило в тот момент за кулисами. Вампиру это подвластно. Я отчётливо слышал, как рычал бурый медведь и носился взад-вперёд по клетке; как выпал мячик из рук мальчика-жонглёра; как, взметнувшись вверх, просвистел кнут в твёрдой руке грозного дрессировщика, усмиряющего бенгальского тигра. Животное не желало сегодня работать, чувствуя присутствие большого количества людей.
Но вдруг неожиданно раздалась тревожная барабанная дробь, словно учащённо забилось огромное сердце цирка. Это вывело меня из состояния полудремы. Парчовый занавес, расшитый блёстками, распахнулся. Конферансье торжественно и интригующе воскликнул: «Мадам и месьё! Дамы и господа! Слабонервным и впечатлительным просьба удалиться! Сейчас вы увидите то, ради чего и пришли сюда – гвоздь нашей программы! Прошу любить и жаловать! Для неё не существует гравитации! Впрочем, сейчас вы всё увидите сами. Встречайте, восхитительная и неподражаемая мадемуазель Розалия!»
Всё вдруг стихло. Свет погас. Но тут высоко под куполом один единственный луч света выхватил из темноты стройную женскую фигуру. Гимнастка выполняла умопомрачительные трюки в кольце, закреплённом под куполом цирка с помощью незаметного троса. Кольцо вращалось и сияло, словно солнечный диск. На глазах женщины была черная повязка, а в зубах – алая роза. Она была грациозна и тонка. Совершенство линий, сотворённое природой. Девушка была облачена в обтягивающий комбинезон бежевого цвета, густо расшитый пайетками; короткие черные волосы, причесанные в стиле 20-х годов прошлого столетия, блестели от декоративного лака; маленькое лёгкое пёрышко украшало изящную головку.
Я сразу её узнал. Вы верно догадались, мой любезный слушатель, это была Оливия! Ещё на цирковой афише я узнал эти черты, но не хотел себе признаваться, что шёл сюда только из желания увидеть её. Ах, как это похоже на Оливию, она всегда была такой! Риск – её второе имя, её призвание! Проделывая смертельно опасные трюки в воздухе, она будто смеялась над смертью, доказывая всем и самой себе, что для неё нет ничего невозможного. Она бросала вызов своей бессмертной природе, испытывая на прочность неуязвимое тело. Казалось, что она вылеплена из пластилина, так гибки были эти мышцы. Движения Оливии были точны и отточены, словно кинжал в умелых руках убийцы; взгляд был полон высокомерия, а в улыбке скользила холодность.
Мелодичная музыка окутала сияющее кольцо, а тонкая фигурка в нём поражала своей пластикой и растяжкой. Она больше не подчинялась законам физики; притяжения земли для неё не существовало… Оливия улыбнулась своей белозубой улыбкой и бросила в зал алую розу, которую тут же подхватил мужчина из первого ряда. Сотни напряжённых взглядов застыли на этой точёной фигурке, которая, поднимаясь всё выше и выше, к самому небу, превратилась в маленькую точку.
- Она же работает без страховки, - послышались возбуждённые голоса. Ни один воздушно-акробатический номер не обходится без сетки, ведь сложные элементы невозможно выполнять со стопроцентной гарантией. Это не касалось Оливии. Она сделала резкий взмах, и тело её стремительно бросилось вниз, в воздух, наполненный током… Все, как один, смотрели только на неё, моля небеса, чтобы номер кончился благополучно. Сейчас она упадёт и разобьётся вдребезги, как ёлочная игрушка! Это были мучительные минуты, но вместе с тем восхитительные. Зрители ахнули, но Оливия всё же в последний момент смогла ухватиться кончиками пальцев ног за алюминиевый обруч. И вот она снова хозяйка ситуации! Этот воздушный танец, полный бесстрашия, продолжался.
Я вдруг почувствовал, что не вижу людей вокруг себя и больше не слышу музыки. Всё исчезло. Осталась только она, её безупречное тело на высоте… Эти прекрасные длинные ноги, сильные, но вместе с тем такие нежные, руки, женственные изгибы округлых бёдер. Я завороженно смотрел представление. И хотя был, как и другие, потрясён её смелостью, всё же понимал, что Оливии не угрожало ничего, в отличие от её менее любимых судьбой смертных коллег, которые, всякий раз выходя на арену, рисковали жизнью.
Наконец кольцо спустилось вниз, и она, победно улыбнувшись, разослала в зал воздушные поцелуи. Номер окончен. Та самая девочка с огромным бантом, что сидела рядом со мной, выбежала на арену и протянула циркачке своего плюшевого мишку. Оливия схватила её детскую ручку и стала что-то нашёптывать малышке на ухо. Эта сцена затянулась. Оливия, казалось, не хотела отпускать пухлую ручку ребёнка и всё гладила девочку по голове. Но вот она наконец отпустила ребёнка и, захватив с собой игрушку, ещё несколько раз поклонившись, скрылась за кулисами. Тут же был объявлен антракт.
Зрители повставали со своих мест, желая успеть в перерыве купить сладостей или же сфотографироваться с цирковыми животными. Я едва смог протиснуться сквозь толпу, чтобы оказаться за кулисами. Мне было необходимо видеть её. Мысли мои путались, перед глазами стоял туман. Я всё ещё был под впечатлением номера.
Вот она – импровизированная гримёрка Оливии. Созданная на несколько дней, она показалась мне весьма странным помещением. Стены здесь заменяла натянутая на алюминиевый каркас ткань грязно-красного цвета. Я довольно настойчиво постучал в дверь.
- Открыто, – послышался усталый голос.
Комнатку освещала настольная лампа, даря тёплый разряженный свет только пространству возле туалетного столика. В темноте же тонули разнообразные цирковые костюмы и парики, покрытые пылью картонные коробки. Всё здесь было завалено старым реквизитом. В углу стоял большой ящик, обитый чёрным бархатом, очень напоминающий гроб, на котором сияли серебряные звезды. Видимо, тут Оливия проводила дневные часы. Прямо на его крышке стояли ваза с белыми розами и открытая коробка шоколадных конфет – подарки от восторженных поклонников. Мне бросилась в глаза причудливо выполненная маска из папье-маше, передающая выражение ни то страдания, ни то осуждения. Она мне напомнила ночи, проведённые в Венеции, и я почувствовал, как тисками сдавило сердце.
Перед зеркалом сидела Оливия и держала в руках плюшевого медвежонка – подарок девочки из зала. Когда я вошёл, она даже не подняла глаз, будто знала заранее, что я приду. Она ещё не успела смыть с лица следы сценического грима. Такая красивая, но одновременно опустошённая… Усталая, как выжатый лимон… Черты её прекрасного лица отражались в зеркалах, заставляя меня внутренне сжаться от этого стального взгляда. Она не глядела на меня, а уставилась на собственное отражение, как будто пытаясь прожечь его полными боли огромными глазами. Тут, вблизи, её макияж казался чересчур ярким, а краски слишком сконцентрированными: веки были покрыты золотой краской, линия ресниц подведена тонкой чёрной стрелкой, кожа, всегда бледная, сейчас источала тёплое бронзовое сияние, делая Оливию похожей на статуэтку или древнее божество. Чёрный парик только усиливал это сходство. Губы блестели от яркой помады непривычного цвета голубики.
- Это ты? Но зачем ты здесь? – ее голос прозвучал едва ли ни гневно.
- Я не мог не прийти. И ты это знаешь. Моё место рядом с тобой. И так было всегда. Хватит бегать от судьбы.
Она быстрым движением сняла парик, и меня ослепил яркий блеск её роскошных рыжих волос, что рассыпались золотой волной по её острым плечам. Я шагнул к ней навстречу.
- Ты что, следил за мной? - слова-кинжалы, направленные мне в сердце.
- Нет, я случайно оказался здесь. Просто прочёл афишу…
Оливия встала и подошла ко мне так близко, что можно было без труда слышать её дыхание. Во взоре женщины сверкали молнии. Она осмотрела меня с ног до головы, как будто бы видела впервые.
- Хм… Ты всегда оказываешься поблизости. И тебе не надоело быть моей тенью за все эти века? Тебе мало того, что ты сделал меня несчастной, обратив в монстра?!
- Прошу, не надо. Я раскаиваюсь в содеянном, но исправить ничего уже не могу. Ты – единственное, что держит меня на этой земле, мой маяк среди мрака ночи и вечного одиночества.
- Одиночество… Да что ты об этом знаешь? Ты – не женщина. – Она разразилась нервным смехом. – Думаю, ты заметил, как я смотрела на ту девочку, - она бросила беглый взгляд на плюшевую игрушку, сиротливо сидевшую теперь на столе. - Я не могу смотреть равнодушно на чужих детей. И всё из-за тебя! Ты отнял у меня возможность познать счастье материнства! Чёртовы вампиры лишены способности иметь потомство, – голос её срывался, на глазах засверкали слезы. – Ты сделал так, что в гробу, долгими днями, мою грудь разрывают страшные крики, когда я представляю, что и у меня могла быть простая человеческая жизнь, обычное женское счастье. Что и я могла прижать к себе дитя, которое назвало бы меня матерью! К чёрту вечность и несгораемую красоту! Я враз отдала бы всё это! Забирай! Мне они не нужны!
- Не знаю, что и сказать. Я тысячу раз виноват перед тобой. Я со своей гордыней хотел поравняться с богами и сам решить твою судьбу. Каким же нужно было быть эгоистом, чтобы решиться на такое! Но былого не вернуть, а нам нужно жить дальше. Только рядом с тобой я чувствую себя живым, настоящим. Только когда мы вместе, в моей груди бьётся сердце, а не осколок металла; вместе мы можем ещё удержаться на последней черте, за которой – лишь безумие. Не гони меня, ведь нет ничего хуже этого проклятого одиночества, разъедающего изнутри. Я больше этого не вынесу!
Это всё, что я смог вымолвить. Как долго я представлял эту встречу, сотни раз в сознании прокручивал, что именно, какие слова буду говорить, но сейчас все аргументы выскочили из головы. Я был снова наивным юнцом перед ней, глупым мальчишкой… Годы ничего не исправили, а только больше укрепляли стену, которая всё так же росла между нами. Воздух казался наэлектризованным, а стены маленького пространства будто смыкались. Комнатка с каждым мгновением становилась всё меньше, а страсть моя всё росла. Она подступала к мозгу словно сладкий яд – старая, но незабытая боль.
- Умоляю, дай мне шанс, давай попробуем всё вернуть или хотя бы что-то! – я отчаянно пытался растопить лёд в её душе.
Я готов был на всё, лишь бы она осталась со мной. Хотелось плакать. Глупо, но мне было не до гордости. Слёзы потекли по моим щекам.
Тут в Оливии случилась перемена. В ней что-то сломалось. Она вся задрожала, внезапно сделалась хрупкой и незащищённой. Куда-то исчезла гордыня, и я узнал прежнюю девочку с огромными зелеными глазами, в которых отражалась неисчерпаемая тоска, а мнимая отстраненность ушла, как только что исчез грим с её лица. Будто и не было всех этих лет…
- Джонатан… - нежная рука коснулась моих волос, а губы стали искать мои.
Оливия целовала меня, захлёбываясь в рыданиях, а я неистово обнимал её, вдыхая пряный запах волос, прижимал к себе, не в силах отпустить. Её тонкие пальчики ловко расстегивали мелкие пуговицы на моей сорочке. Галстук с выбитыми на нём королевскими лилиями полетел в сторону – в темноту, где ждали своего часа цирковые костюмы. Без труда пальцы мои нащупали на спине Оливии молнию на сценическом наряде и заскользили по атласу её нежной кожи. Костюм, словно сброшенная лягушачья кожа, остался на полу. В старом зеркале отражались наши тела; они существовали как будто в другом измерении, в другой реальности. Я увлёк возлюбленную на стол, заваленный красками для грима, вновь обладая её телом, каждый изгиб которого знал наизусть, представлял, хранил в памяти как святыню. Оливия ногтями вцепилась в мою спину, причиняя мне приятную боль. Я тихо вскрикнул, а она закрыла мне рот своим поцелуем.
Здесь, в гримерке, в царстве обмана и иллюзий, мы стали единым целым, одним существом, совсем так же, как в ту роковую ночь много веков назад. Хотя от безупречного тела прекрасной дочери зла исходил теперь только холод, мне было тепло. И ничто на этой земле не согрело бы лучше этого огня – огня страсти, которую мы удерживали в себе бесконечное число одиноких лет».
ГЛАВА 10
Поезд твоих мыслей едет в метро, он въезжает в глубокий тоннель, в бездну отчаяния, ты видишь там призраков своего прошлого, зажмурь глаза и пойми, что их нет больше в твоей жизни, а теперь открой их вновь, и оглянись вокруг, здесь нет ничего кроме тебя самого.
Алмат Мусин.
«…Белый плен смятых простыней… Её маленькая головка покоилась теперь на подушке, а взгляд был устремлён в потолок. Этот взгляд не предвещал ничего хорошего. Опять отстранённость, мёртвая молчаливость, снова она стала такой, как обычно. Будто бы и не было наших тел в этом зеркале, в этой виртуальной реальности...
- Пожалуйста, побудь ещё со мной. До рассвета ещё далеко, - сказал я.
Я знал, что утром цирк уезжает в другой город. Кажется, в Париж. Сейчас Оливия должна была дать мне свой ответ – будет ли она со мной или поедет дальше скитаться по белому свету со своей программой.
- Нет, Джонатан. Уходи. - Снова колючий взгляд и несколько скупых слов-инквизиторов, иглами врезающихся в сердце.
- Что? Но ты же только что сказала, что любишь меня…
Она заломила руки.
- Господи, я всё также люблю тебя, - наконец раздался её голос. Он показался мне каким-то сдавленным, как если бы она только что плакала. Она накинула на голое тело халат, который висел на спинке стула, ожидая хозяйку, и вновь уселась перед зеркалом. Сквозь тонкую шёлковую ткань чуть просвечивала её упругая грудь. – Тебя одного… - Оливия быстро и порывисто расчесалась и собрала волосы в пучок. Их пронзительная яркость будто отвлекала её от мыслей; было видно, что в её мозгу сейчас происходит сложная работа. – Никто и никогда так и не смог заменить мне тебя, хотя их было так много… Чёрт, все они проигрывали в сравнении с тобой, мой идеальный принц! Но ты до тошноты идеален!
- А Винченцо?
- Хм… Винченцо? Странно, что ты вообще помнишь ещё это имя. Он давно вышел на Солнце, не видя больше смысла во всём этом. Он оказался смелее нас с тобой. И, клянусь, я последую за ним, если ты не оставишь меня в покое раз и навсегда! Разве ты не понимаешь, что ничто не может длиться вечно? Любовь прогорит как фитиль, и пусть свет его будет ярким, но тьма, которая останется после, поглотит нас. И тогда уже навсегда… Она станет ещё темнее после этого короткого века любви, и станет уже непереносимой. - Она отвернулась, закусив губу.
- Пойми, кроме тебя у меня никого нет. А я, хочешь ты того или нет, остаюсь единственным дорогим тебе человеком. Остальные неминуемо обращаются в прах или же проходят по твоей жизни, не оставив следа. Мы нужны друг другу. Ну сколько ещё должно пройти времени, чтобы ты поняла эту истину? Мы погибнем друг без друга!
– Вместе мы погибнем ещё раньше. Ты слеп и глуп в своём романтизме, рыцарь без страха и упрёка, мой лорд голубых кровей...Уходи, прошу тебя.
Я понял, что это конец, и все слова бессмысленны. Я знал, что Оливия не блефовала и действительно сказала то, что думала. Я потерял её навсегда, в тот самый день, когда сделал вампиром. Один раз и безвозвратно. Я оделся и, стараясь не смотреть на неё, вышел. Последние её слова меня поразили - никогда в ней я не замечал этой болезненной слабости, свидетельствующей о надломе в сознании, о разрушении её души, психологическом нездоровье. И это меня "убило".
Я шёл, не разбирая дороги, как неприкаянный. В тот день произошло то, чего я боялся все эти годы – Оливия снова меня прогнала. Её глаза сказали мне куда больше, нежели слова. В них явственно читалась пустота, граничащая с саморазрушением. От моей возлюбленной не осталось ничего, только вселенская усталость от жизни. Она уже не могла дать мне сил; ничего, кроме этой заразительной усталости. Я сам убедился, что Оливия умерла для меня, а то, что было между нами, страсть, чувственность – лишь агония, последнее движение умирающего духа. Да, теперь Оливия не могла нести для меня надежды. Так случается со звёздами: по прошествии многих световых лет они уже не могут излучать свет. Так и Оливия. Словно чёрная дыра, она могла теперь только притягивать энергию, но отдавать своё тепло ей уже было неподвластно.
Всё было кончено. Завершён многолетний цикл под названием Любовь к Оливии. Я был опустошён до самых глубин, до тошноты, до умопомрачения, ведь уже не помнил себя без этой любви. Что делать дальше, где искать нить, за которую ещё можно держаться в водовороте времени, я не знал. Отчаяние опутало меня со всех сторон. Оно давило на грудь, душило, и я чувствовал, что становилось нечем дышать.
Я брёл по Лондону, не видя ничего вокруг, совсем так же, как в тот далёкий день, когда блуждал по лесу, спотыкаясь о каждую травинку, держась за стволы ветхих деревьев, которые уходили высоко в небо, застилая звёзды своими ветвями. Снова кровоточила рана в груди, но теперь уже не от кинжала. Вместо деревьев уже были фонарные столбы, а вместо травы – тротуар. И в этом асфальтовом, искусственном мире я теперь должен жить. Я привык к нему, как привыкают к кокаину – сначала организм отторгает его, но потом уже не смыслит своего существования без новой дозы. Город стал моим помощником и слушателем, немым свидетелем душевных исканий. И он подсказал мне выход – просто уйти, выключить сознание, наконец почувствовать покой…
Но как же это было сложно. Есть в мире такие вещи, смириться с которыми невозможно. Невозможно жить, зная, что ты недостоин даже дышать воздухом, невозможно жить, когда другие умирают по твоей вине. Господи! Почему? Почему я? Чем я заслужил твой гнев? Почему проклятое существо Оллфордского леса выбрало именно меня? Почему оно оставило мне жизнь, не довело своё дело до конца, разбросав мои останки по земле? Это было бы лучше, чем медленная, но верная гибель, тление изнутри, что оставляет в сердце пепел. Я распростёр руки и обратил свой взор к небесам – холодным и молчаливым. Я кричал что-то Ему, на меня удивленно оборачивались прохожие. Но Он молчал. Внезапно подул порывистый ветер, разметая полы моего сюртука. Несколько снежинок упало на мои ресницы, тут же растаяв. Одна, две… и вот уже шёл настоящий снегопад посередине сентября… Я расхохотался как ненормальный, и звуки моего смеха отразились от бесстрастных каменных стен многоэтажек. Он смеётся надо мной, или я сошёл с ума? Быть может, день, который начинался в сентябре, заканчивается декабрём? Я ничего не понимал. Я чувствовал, что голова моя горела, а глаза слезились. Пред взором расплывались картины улиц. Прохожие, спешащие укрыться от внезапно начавшегося снегопада, сквер, освещённый парковыми фонарями… Всё смешалось в один фон, превратилось в разноцветное пятно. Тут послышался какой-то треск, будто упало что-то тяжёлое, и я почувствовал лёгкую боль в плече.
- Мужчина, да куда вы несётесь! Можно поосторожнее?! - услышал я окрик мальчишки-художника. Оказалось, что я случайно налетел на его холсты и сбил один из них.
- Ну вот, мой холст упал и промок! Картине конец! И во всём виноваты вы! Смотрите, и мольберт погнулся!
- Нечего делать в столь поздний час на ночных улицах! Да ещё в такую непогоду! – с раздражением процедил я и, кажется, едва слышно выругался, что так нетипично для меня - джентльмена до мозга костей. - Этого ещё не хватало –какой-то парнишка в заляпанных краской портках будет делать мне замечания!
- Я, если хотите знать, ищу вдохновение именно при ночном освещении. Днём тени ложатся иначе, - совсем по-детски, с лёгкой обидой произнёс художник, собирая тюбики краски, разбросанные по мостовой. - И вообще, я - девушка!
А ведь действительно, девушка. Только сейчас я это заметил. Угловатый подросток с короткой стрижкой в грубоватой одежде, скрывающей женские формы. Если таковые вообще имеются. Гадкий утёнок. На девчонке была полосатая водолазка и широкие джинсы с множеством карманов по бокам, из которых нелепо торчали кисти. В её всклокоченных темных волосах блестели снежинки. В левом ухе я заметил ярко-желтую сережку в виде улыбающейся мордочки-смайлика. На руках красовались вязаные перчатки без «пальцев». Я хмыкнул - не девчонка, а одно сплошное недоразумение.
- И что вы все находите в ночи? В этой растягивающейся лживой субстанции, скрывающей за собой только грязь. Рисовали бы лучше день и оттачивали свое мастерство в передаче солнечных лучей, а не тратили время на изображение мрака и темноты. Они не приносят радости.
- Вам-то какое дело? Вот странный… - девушка пожала худенькими плечами, провожая меня вопросительным взглядом.
Я побрел дальше.
- Эй, молодой человек! Куда же вы? – послышался звонкий голосок.
Но я уже ничего не слышал – ливень, который пришёл на смену снегопаду, не располагал к долгим беседам. Я поднял воротник, но мне это не помогло. Пальцы рук окончательно озябли, и мне ничего не оставалось кроме как вернуться домой. Но и там меня не ждал покой. Зачем жить? Что я стану делать завтра? Без дела шататься по городу? Искать наслаждение в солоноватом привкусе чьей-то крови? Ответа я не находил, хоть и прекрасно понимал, что он лежит на поверхности.
Кажется, что это так просто – решиться на этот шаг. Вы ведь понимаете, что мне нечего терять. Но… как бы ни так! Заложенное в нас природой чувство самосохранения – сильная штука. Как много нынешняя молодёжь твердит о возможности уйти в небытие всего лишь одним движением руки. Сколько песен, стихов сложено об этом, сколько романтики в этих глазах, которые смотрят на широкое небо сквозь розовые очки юности! Щёлчок на выдохе, и спуск курка сделает своё дело, превратив ваш мозг в бесформенную жижу. Легко и без мучений! Слова, слова… Но, чёрт возьми, это сложнее, чем кажется и подвластно только самым сильным. Я держал пистолет в сантиметре от виска, прекрасно осознавая, что его выстрел не лишит меня жизни, и… не мог! Не мог нажать на спуск! Стоял у последней черты, и не смел сделать шаг в пропасть! Лоб мой покрывался испариной, а руки дрожали, как у наркомана. Я кричал в лицо Богу, чтобы он забрал меня к себе, я желал, чтобы Он обратил меня в камень, разорвал на мелкие кусочки, сжёг в огне праведного гнева, низверг в свой хвалёный ад. Но ничего этого не случалось. Бездействие было худшей из пыток. Я оставался живым и продолжал бесконечное нахождение в одиночной камере своего болезненного, израненного сознания. Я резал свои распухшие вены и тут же заматывал раны прохладными бинтами. Меня выворачивало наружу над унитазом, и я начинал всё сначала. Прагматично и последовательно, как заводят будильник. Боже мой, я не могу передать и толику всех тех ощущений, что происходили тогда во мне. И вам лучше их не знать.
Мне казалось ничтожным всё то, что находилось вокруг меня – модная дизайнерская мебель, поражающая безобразием современных форм, все предметы роскоши, что я с маниакальной страстью собирал по всему свету, моя коллекция древних трудов и манускриптов… Меня всё это вдруг начало бесить. Я достал из-под кровати огромный чемодан, где хранились мои главные ценности – памятные вещи, которые я всякий раз забирал, закрывая глаза тем, кто становились моими невольными донорами. Странная попытка запомнить их последнее дыхание или же оттенок глаз, когда душа навсегда покидает тело, запечатлеть эту незримую грань между жизнью и смертью… О, я знал все эти мелочи до тончайших полутонов. Моя собственная картотека смерти! С какой-то дьявольской одержимостью я стал вытряхивать содержимое чемодана наружу – на кровать. А ценности всё не кончались. Казалось, в чемодане не было дна. Вскоре весь полог кровати был завален различными мелочами – кусочками человеческих душ - тем, что осталось от моих жертв, давно покоящихся в могиле. Цепи, браслеты, карманные часы, визы, автобусные билеты, молитвенники, носовые платки, бейджики с записанными на них именами... Этот винегрет поражал своим разнообразием. Некоторые из экземпляров моего собрания несомненно стали бы предметом жарких споров среди самых серьёзных мировых коллекционеров. Но что это? Время и тут наложило свой неизгладимый отпечаток: я взял в руки прядь человеческих волос, но она тут же обратилась в пыль; открыл пожелтевшие страницы дневника, но на руках моих остался пепел… А ведь относительно недавно я доставал этот дневник. В нём я обнаружил записки хозяйки борделя, где безразлично и с цинизмом описывалось, кто и когда из посетителей вошёл в какую из комнат, какую девицу выбрал себе на ночь и сколько заплатил за обслуживание. В тот день дневник меня позабавил, показался пикантным и интригующим, но сегодня вызвал отторжение. На пыльных страницах невозможно было ничего прочесть, лишь угадывались отдельные слова. Мне бросился в глаза год, когда этот журнал вёлся – 1758. Господи, как это было давно! Странно, что он вообще сохранился. Я бросил дневник на кровать, и он остался лежать среди гор такого же мусора. Словно черви, что точат после смерти всё живое, время разъедало и мою коллекцию! Мне сделалось тошно и противно. Я взглянул на старую куклу в сгнившем на ней платье, которое не скрывало уродливого тельца. У неё не было глаз, а из пустой, чёрной глазницы на меня смотрела паутина. Омерзительно! Гробница воспоминаний, собрание старых грехов…
Вдруг я вскочил на ноги, словно укушенный, и разом свернул все эти страшные улики в одеяло. Я взял этот свёрток и вышел из дома. Свёрток получился массивным и был тяжелее, чем я предполагал. Прохожим, должно быть, казалось, что я держу младенца на руках и бережно прижимаю его к своей впалой груди, но мне не было дела до их мыслей. Груз давил на меня и физически, и эмоционально, и необходимо было избавиться от него как можно скорее.
Недолго думая, я подошёл к старому католическому храму. Ворота его оказались заперты. Что ж, я бросил свёрток тут, прямо у ворот. На рассвете придёт священник чтобы приготовиться к приходу своей паствы, и обнаружит всё то, что я так тщательно собирал долгими годами. Пусть золотые украшения и предметы роскоши пойдут на добрые дела. А если они пропадут и останутся незамеченными – что ж, так тому и быть. Мне всё равно.
…Снег быстро заметал одеяло. Я постоял возле ворот, словно нищий, которому не позволено войти во дворец, и медленно побрёл обратно.
Я вернулся домой с полным ощущением того, что освободился от чего-то тягостного, и мне стало легче. Я плюхнулся на диван и закрыл глаза. Тихо потрескивали дрова в камине, наполняя воздух приятным теплом. Должно быть, я уснул. Да-да, вампиры тоже могут спать днём. Мы не настолько отличаемся от простых людей, как привыкли думать смертные. А когда проснулся… безумие вновь подкралось ко мне, накатив новой волной! Я увидел перстень на своём пальце. Он достался мне на память о Венеции и той карнавальной ночи, о которой я вам рассказывал. Я вспомнил бандита с большой дороги, которому он принадлежал до меня. Его кровь на моих руках, как и кровь сотен людей до него и после…
Мне до боли захотелось освободиться от этого перстня. Я попробовал снять его, но перстень так долго пробыл на моей руке, что, казалось, прирос к самой коже, а то и к кости. Я побежал в ванную, где, включив воду и намыливая палец до исступления, целых двадцать минут пытался отделаться от злосчастной вещицы. Но мне это не удавалось. Я готов был содрать кожу, лишь бы снять и выбросить вон этот опостылевший предмет. Из глаз моих текли слёзы. Я схватил нож, намереваясь распилить массивный обод кольца. Но сплав оказался таким твёрдым, что у меня ничего не вышло - мастера ювелирного дела тех времен всё делали на века. И тогда в мою голову пришла безумная мысль – отрезать к чертовой матери палец, только чтобы не видеть больше проклятого перстня. Я поднёс сверкающее лезвие к безымянному пальцу и уже расцарапал кожу. Чёрная кровь потекла из раны, залив безупречно белый кафель в ванной, испачкав раковину и мою такую же безупречную рубашку. Но в следующую секунду этот самый нож уже валялся на полу, а я, согнувшись рядом в позе эмбриона, заходился в рыданиях. Мне опять не хватило духа. Весь мокрый от слез и собственной крови, я так и встретил рассвет на этом холодном кафеле..."
ГЛАВА 11
У каждого в жизни появляется такой человек, после которого ты меняешься. И совершенно не важно, было ли это безграничное счастье или сумасшедшая боль. Ты просто понимаешь, что таким как раньше больше не будешь.
В мастерской пахло мокрыми, ещё свежими красками и как всегда царствовал творческий беспорядок. По стенам располагались широкие деревянные полки, выкрашенные тонким слоем белой краски. На них в хаотичном порядке были расставлены различные предметы: фрукты из гипса, железная сфера, банки с лаком и кистями и многое другое. Картины находились тоже здесь. Закрытые от посторонних глаз грубой тканью, они с нетерпением ожидали своего часа.
Воздух был напоен сладким ароматом разросшейся ольхи, могучие ветви которой едва ли не врывались в помещение через большое окно. Окно это было открыто только ночью; днём же оно затворялось деревянными ставнями, чтобы прямые солнечные лучи не проходили в комнату и не мешали работе. Запах масляных красок смешивался с горьковатым ароматом превосходного кофе, который Лорен варила в маленькой кофеварке. Чувство умиротворения и долгожданного покоя наполняло тогда мою душу – забытое и такое далёкое ощущение.
Лорен приложила много сил, чтобы вдохнуть жизнь в этот дом, который некогда трещал по швам, готовый вот-вот развалиться, и сделала из него пристанище для своего вдохновения. Сложно поверить, что в Лондоне смог сохраниться столь ветхий образец архитектуры. Он каким-то чудом не пошёл под снос, вытесненный из жизни города огромными великанами-небоскрёбами.
Мастерская находилась на третьем этаже, под самой крышей. Обострённым слухом сверхъестественного существа я мог слышать, как на этой крыше ворковали голуби и, вспархивая, шелестели крыльями. Уголок, выхваченный из цивилизации. Время как будто бы останавливалось здесь, не подчиняясь привычным законам.
Именно здесь она творила. Я так любил эту уютную атмосферу, которую создавала Лорен - моя новая любовь и смысл жизни. Только тут, среди пыли и теней, мольбертов, гипсовых скульптур и полотен, душа её раскрывалась полностью, подобно цветку в знойный день, и из гадкого утёнка она превращалась в красавицу. Наверное, если бы ангел сошёл с небес, то в двадцать первом веке он выглядел бы именно так – короткая стрижка со смешными «колючками», забавный смайлик в ушке, милые джинсовые шорты, порванные и настолько потёртые, что через них виднелись острые коленки, моя рубашка, на миниатюрной девушке сидящая как укороченное платье... Я уже не видел недостатков в её внешности, ту несуразность, что так бросилась в глаза при нашей первой встрече. Для меня эта подростковая угловатость казалась её индивидуальностью. Только вампиры, с их безупречными, словно созданными с помощью компьютерной графики, чертами лица, неживые и холодные, могут быть идеальными, но красота их мёртвая, как у фарфоровых кукол. Лорен же была настоящей, и я любил в ней теперь каждую чёрточку.
- Джонатан, да перестань крутиться! Как я смогу нарисовать тебя, если ты всё время вертишься?!
Веселый смех Лорен заполнял мастерскую. Её лицо заслонял мольберт, и я к своему сожалению не мог видеть его очаровательных черт. Никогда не думал, что обычный смех смертной девушки может отдаваться в моём сердце такой любовью и теплом. Я уже и не мечтал, что на подобное оно ещё способно, дотла сожжённое страданиями прошлых дней. Но жизнь – сложная штука, никогда не узнаешь, что будет в следующую секунду. И когда ты уже совсем отчаялся и готов послать всё к чертям, жизнь преподносит тебе сюрприз, даёт возможность снова ощущать радость…
Я уже второй час сидел посреди комнаты, но Лорен никак не удавалось сделать с меня набросок – в её присутствии мне было сложно усидеть на месте. Мне хотелось обнять тонкий стан своей девочки и покрыть милое лицо поцелуями, но я, сражаясь с собой, всё же оставался на стуле. Конечно, во мне любовь тогда мешалась с дикой жаждой и сейчас я едва ли понимаю, как в те моменты мог сохранять спокойствие и думать о чём-то другом кроме её вен, её потрясающего запаха; как в моменты страсти, укладывая её на постель, мог отдаваться любви, забывая о своей второй сущности зверя… И когда на белом покрывале играли сизые и фиолетовые тени, и карие, словно вишни, глаза Лорен темнели от удовольствия, я был просто человеком. Мужчиной, истосковавшимся по обычному земному счастью. Чтобы было легче сдерживаться, я постарался отвлечь себя мыслями и погрузиться в сладостные воспоминания о нашей первой встрече.
В тот вечер по приглашению одного джентльмена я оказался в картинной галерее Александра Грея, где проходила презентация работ молодых художников и одновременно выставка-продажа. Надо сказать, что знакомый мой был для меня всего лишь потенциальной жертвой, не больше-не меньше. Хотя, если честно, на тот момент я ещё не решил, стану ли убивать его или же оставлю жить. Пока жертва мне интересна, я оттягиваю этот момент. А мистер Даглас был любопытен тем, что имел талант всякий раз оказываться в самых интересных местах, среди самых любопытных людей. Джордж словно притягивал к себе успех. Я не знал, чем живёт мой знакомый, но чувствовал, что он не чист на руку и как-то связан с криминальным миром. Дело в том, что он был богат и имел ключ к любой двери или чьей-то тайне. Он помогал материально начинающим художникам и юным музыкантам, невообразимым образом сочетая в себе как недостойные и низкие качества души, так и самые возвышенные.
Джордж, уже не молодой, но всё ещё весьма интересный мужчина - истинный англичанин до кончиков отполированных ногтей, как обычно был шикарно одет. Серебряный костюм от Гуччи подчёркивал его голубые глаза, а тронутая серебром шевелюра только придавала импозантности моему знакомому. Я тоже не уступал ему в элегантности. На мне было дорогое чёрное пальто, надетое сверху шерстяного твидового костюма. Узкий атласный галстук украшала булавка с бриллиантом. Только что вымытые волосы были свободно распущены и лёгкой воздушной копной спадали на плечи. Чтобы смертные не обратили внимания на всевидящие глаза вампира, которые выделяли меня из толпы, я воспользовался линзами. Скулы пришлось тронуть румянами, дабы скрыть неестественную белизну алебастровой кожи.
Джордж был прекрасным знатоком живописи и вращался в богемных кругах, таская меня за собой порой даже против моей воли. Вот и в ту счастливую ночь я позволил ему выхватить меня из плена тягостных раздумий, чтобы отправиться на свидание с прекрасным.
Я восхищался представленными на выставке многочисленными работами. В основном это были виды города – Лондон летом, он же - зимой, город под дождём, расплывающийся туманными пятнами; жизнь прохожих в метро; улицы, тонущие в смоге и тому подобное. Обычные урбанистические мотивы. Можно было увидеть и недурное подражание известным импрессионистам. Странные работы с намалёванными молотками и пилами были непривычным воплощением чувств сегодняшних творцов и напоминали инструменты в пыточных камерах. Очертания человеческих лиц, выполненные в виде геометрических фигур и рваных линий, также действовали на меня несколько угнетающе. Всё как всегда. Я уже начал скучать.
- Ну вот, Джонатан, опять этот ваш взгляд. Сейчас я покажу вам нечто – то, ради чего я вас сюда вытащил.
Джордж с видом человека, все и вся знающего в искусстве, подошёл к холсту, на котором был изображён портрет малышки лет семи-восьми. Нарисованная на картине девочка сидела на скамейке в старом парке и кормила голубей. Кажется, ничем не примечательный сюжет, но меня в нём что-то зацепило. А именно выражение лица ребенка. Девочка будто была живая. В её взгляде читалось премилое выражение восторга, свойственное только детям. Я прочёл внизу портрета подпись: «Девочка в парке. Лорен Фармер. 2008 год». Я удивился - мог бы поклясться чем угодно, что картина эта написана мужской рукой – крупные мазки ложились несколько небрежно. Манера письма была довольно импульсивной, что свойственно мужчинам, но от этого портрет не терял своей привлекательности, а напротив, только приобретал живость.
- Да, да, это чудо и есть то, что я хотел вам показать, мистер Холлиуэл (именно так теперь меня звали). – Джордж довольно улыбнулся. - Это что-то невероятное – девчонке всего двадцать, а она рисует так, будто потратила на это долгие годы жизни. Весь культурный Лондон обсуждает эту находку. Фармер – новая звезда в живописи, попомните моё слово, Джонатан!
Я в знак согласия кивнул головой. Я уже не слушал бормотаний Джорджа, а весь был в созерцании следующих работ молодой художницы. С полотен взирали совершенно разные лица, как будто бы я шёл по многолюдной улице. «Кареглазый мальчик», «Портрет женщины в синем», «Влюблённые», «Актриса варьете»… Все работы были объединены чем-то общим, тем, что приковывало взгляд зрителя и не давало оторваться от картин. Полотна обладали гипнотическим воздействием. Видимо, поэтому именно в этом зале собралось наибольшее число посетителей, которые вереницами бродили возле холстов, побеждённые силой таланта.
Я не смог пройти мимо портрета пожилого человека, настолько искусно выполненного, что меня накрыла волна восторга. Лицо было каким-то одухотворённым, а лучистые глаза казались усталыми, но в них сквозили мягкость и гордое спокойствие. По одежде мужчины можно было без труда догадаться, что изображён художник – старенький пиджак, полосатый шарф, обмотанный вокруг шеи, вязаная объёмная шапка, из-под которой виднелись волнистые седые волосы.
- Я всем обязана только ему – своему отцу. – Высокий женский голос вывел меня из состояния созерцания. Передо мной стояла та самая художница, о которой только что с таким упоением вещал Даглас, и чьё мастерство произвело на меня столь сильное впечатление. Видимо, она заметила, что я вот уже пятнадцать минут мнусь у этой картины, и это обстоятельство заставило её заговорить со мной. - Отец вдохнул в меня любовь к живописи, научил всему, что я умею сейчас. Именно благодаря ему я стою здесь, а вы можете видеть мои работы в этой галерее. Никак не могу привыкнуть, что его нет рядом. Как бы он был рад этому дню! Папа умер в прошлом году. - Чёрные ресницы едва заметно дрогнули - отголосок пережитого горя.
- Понимаю, как вам тяжело. Простите, что заставил вас думать о грустном.
- Нет, всё уже в прошлом. Я долго не решалась выставить эту картину, но, думаю, ей пришла пора увидеть мир.
Я поднял глаза, чтобы рассмотреть собеседницу. Каково же было моё удивление, когда я понял, что мы с ней знакомы! Та самая странноватая девчонка-воробышек с бульвара художников, чей холст я нерасторопно повалил в грязь и при этом ещё имел наглость бранить бедняжку за позднее пребывание на улице и патологическую любовь к темноте! Но теперь мою полуночную знакомую было не узнать. Куда исчезла неряшливость, гротескность её фигуры? Передо мной стояла совсем иная молодая женщина – элегантная, умная, но в то же время не утратившая той же непосредственности. Меня с ума сводил запах её духов. Выбор их показался мне восхитительным – легендарный аромат Opium от Ив Сен Лоран. Немного тепла и романтики востока в ноябрьский холод были очень кстати. Чувственный и дорогой аромат, столь не сочетавшийся с её предыдущим образом. Маленькое чёрное платье так шло ей и делало фигурку ещё более точёной. Короткая ниточка мелкого жемчуга выгодно оттеняла нежность фарфоровой кожи и привлекала внимание к тонкой шейке. Безупречный макияж в тёплых сдержанных тонах подчёркивал естественную красоту мисс Фармер, а открытые плечики просто пленили.
Даглас, одарив портретистку лучшей из своих фирменных улыбок, поспешил к нам. Я сразу понял, что они знакомы.
- Ах, Лорен, ваша выставка – просто фантастика, - воскликнул он, целуя ручку даме. Та смущённо отвела взгляд в сторону. – Я так мечтал вас познакомить. Это мой друг – Джонатан Холлиуэл – франт и модник, каких поискать. И, между прочим, истинный любитель искусства. Его дом мог бы сам по себе служить музеем. У Джонатана богатейшая коллекция живописи, фарфора и старинных книг.
- Очень приятно, Джонатан, - девушка протянула мне руку. – Моё имя Лорен. Мистер Даглас всегда знакомит меня с интересными собеседниками. Сегодняшний вечер – не исключение.
Нам поднесли виски, и мы трое выпили за знакомство. Через несколько минут Джордж удалился – его ждали не менее привлекательные и выгодные встречи, которые могли быть весьма полезны.
- А ведь я вас узнала, - вдруг сказала Лорен, заговорщически улыбаясь. – Мы с вами сталкивались на улице примерно месяц назад.
Я смутился, хотя и не ожидал от себя такой реакции. Я давно забыл, как это бывает.
- Вы тогда были в плохом настроении, и наш разговор не удался. Но я вас запомнила. Более того, к своему стыду я скажу, что даже икала вас, бегала по улице и звала. Но вы буквально исчезли, растворились в ночи, словно привидение. – Лорен совсем по-детски надула губки, вспоминая недоразумение и как будто снова переживая его неприятные моменты. – Дело в том, что мне тогда ужасно захотелось вас нарисовать. Понимаете, непреодолимое желание! В вашем облике есть что-то необычное, что я всегда стремлюсь найти в натурщиках. Такие лица как ваше встречаются крайне редко. То есть, в своей жизни я никогда не видела подобного взгляда. – Тут она внезапно смутилась и покраснела, как ученица.
- Прошу прощения. Действительно, в тот вечер моё поведение было недостойным. Вы не были виноваты в моих проблемах, а я будто с цепи сорвался…
- Я уже всё забыла. И, чтобы между нами не было недоговорённости, прошу оказать мне одну услугу, - в глазах художницы снова заиграл весёлый огонёк. – Не откажите попозировать мне сегодня вечером? Моя мастерская здесь, неподалёку. - Лорен вручила мне визитку. – Я буду очень рада вас видеть.
- Непременно приду.
…Вспоминая сейчас этот день, я улыбаюсь. Даже зная, что стою в шаге от бездны, и завтра мой прах развеет непоседливый ветер, мне становится теплее при мысли о Лорен. Поймите, с её появлением я воскрес, снова стал молодым и способным познать радость. И это счастье я поделил не с той, о ком терзался столько бесконечных веков, о ком рыдал и с чьим именем на устах засыпал и просыпался, а с простым земным существом, девочкой, чья душа была безупречным кристаллом. Всё просто - мелодии наших сердец оказались созвучны.
С Лорен всё было по-другому. Я не повторил своей ошибки с Оливией, за которую заплатил сполна сумасшествием и одиночеством. Я рассказал Лорен о том, кто я есть на самом деле, и дал выбрать самой дальнейшую судьбу. Нашу, одну на двоих. Я верил - мы напишем с ней совместное полотно, и в нём будут только светлые краски.
Лорен всё решила правильно. Мы ничего не будет менять: она останется смертной девушкой, а я буду её ангелом - стану приходить к ней каждую ночь, и мы будем вместе до утра, до того момента, когда на небосклоне начнут тускнеть звёзды. Пусть мы не сможем быть вместе сутками, и встречи будут коротки, но они будут яркими, как вспышка. Когда-нибудь жестокое время унесёт её красоту, а затем и жизнь, но я буду счастлив и тем кратким мгновением, которое мы проведём вместе. Я уважал решение Лорен и считал единственно верным. Ей не придётся забирать жизни и мучиться потом угрызениями совести, подобно мне. К счастью, я мог при ней сдерживать свою жажду, так как перед каждым свиданием утолял голод. И это было выходом из нашей непростой ситуации.
- Ну всё, Джонатан, готово! – победно объявила Лорен, нанеся на холст последний штрих. Её голос заставил меня оторваться от своих воспоминаний.
Я подошёл к мольберту, готовый вынести вердикт новой работе возлюбленной. Её картины всегда вызывали восхищение в моей душе, и этот раз не стал исключением. Взглянув на портрет, я удивился тому, как точно были переданы черты моего лица, как верно подмечены выражение глаз, блеск тёмных волнистых волос. Только на лице человека с портрета не было выражения хронической усталости от жизни. Лорен видела меня другим – счастливым, беззаботным, не удручённым неразрешимыми проблемами и постоянным одиночеством.
- Ну что, как тебе? – Лорен смотрела вопросительно.
Я улыбнулся, заметив разноцветные кляксы на её светлых шортах. Она всегда работала с такой самоотдачей, что меня это забавляло.
- Ты как всегда победила. Это лучшая твоя работа.
- Ты правда так думаешь? - Она подошла ближе и обвила руками мою шею.
Я кивнул.
- Я рада. Наконец-то это случилось. Теперь у меня есть мужской портрет, который стал бы основой новой выставки.
Тут она вздохнула. Мне показалось, что её что-то печалит, беспокоит.
- Выставка запланирована в начале мая, остаётся около месяца до её открытия. Всё уже практически готово, но мне очень хотелось бы написать женский портрет, который не уступал бы по своей пронзительности этому. Вся сложность заключается в том, что я никак не могу найти образ, равный по своей силе твоей натуре. Это просто какое-то наказание! Образ этот от меня как-будто ускользает, и никак не удаётся поймать его.
- Не переживай. У тебя ещё всё впереди. И не грусти. Сейчас я тебе подниму настроение!
Я схватил Лорен в охапку, не обращая внимания на её шутливые протесты. Нам было всё равно, что лица с картин наблюдают за происходящим. Ну и пусть смотрят и завидуют нашему счастью! В порыве страсти я неловки задел рукой банки с красками, которые Лорен ещё не успела закрыть. Они попадали вниз, оставляя на бревенчатом полу странные цветные разводы – переплетенные кружева наших судеб.
ГЛАВА 12
Счастье невозможно поймать: как только вы держите его в руках — у вас на ладонях лишь пыльца от крыльев бабочки. Счастье ощутимо только в воспоминаниях.
Я вновь в сотый раз проходил мимо бульвара художников – того места, где впервые встретил Лорен, и наслаждался летними ночными запахами. В пряном воздухе было разлито предвкушение тепла, которого так ждали изголодавшиеся по солнцу люди. Пахло цветами и сыростью, как всегда после дождей. В маленьких лужицах разноцветными разводами переливался бензин, на тонкой паутине блестела роса. Небо казалось низким, душным, а звезды тонули в фиолетовой дымке, нависшей над городом.
Вот этот переулок. Здесь тихо и безлюдно. Все художники давно собрали свои краски и холсты, ведь время уже позднее. Вот та самая аллея, где мы случайно столкнулись с Лорен. Какая же это была кошмарная ночь! Я думал, что она бесконечна, как зловещий бессмысленный сон. Тогда казалось, что будущего не существует, и нет выхода из бесконечного лабиринта страданий. Но всё не вечно, и на смену холодной зиме снова приходит весна.
Лёгкий ветерок теребил мои каштановые волосы, принося приятную прохладу. Вам покажется смешным, но после той самой первой встречи я приходил сюда неоднократно. Мне самому трудно назвать истинную причину этого. Чувство вины? С чего бы? Подумаешь, испортил холст! Да я людские жизни уносил порой без тени сожаления! Возможно, я уже тогда влюбился в эту нескладную девочку, которая столь смело писала свою картину посреди ночи, не боясь ни холода, ни ветра, но сам ещё не осознавал этого.
Странно получается: я родился в шестнадцатом веке, во времена теперь уже седой древности, не оставившей после себя практически никаких документов, а только предания. Лорен же – та, что предназначена для меня Всевышним, появилась на свет всего каких-то два десятилетия назад! Кто бы мог подумать, что придётся ждать так долго! Она родилась, взрослела, жила своей жизнью, в то время как я уже считал себя обреченным, а жизнь конченной. И как же я ошибался!
Я улыбнулся, подумав о том, что сейчас она делает, как ждёт меня. Наверное, она сейчас разводит краски. А может быть просто сидит на старом диванчике в своей мастерской, с ногами закутавшись в уютный шерстяной плед, и смотрит на стрелки часов, умоляя, чтобы они ускорили ход дабы приблизить наше свидание. Или же готовит что-то такое, что пахнет так притягательно, но, увы, не может дать мне насыщения. Кстати, о еде…
Не хотелось приходить к Лорен с чувством голода, иначе отвечать за себя будет невозможно. Впереди темнела фигура пожилого мужчины. Он пошатывался, держа в одной руке бутылку джина, а другой будто нащупывая в воздухе несуществующую опору. Лёгкая добыча. Я ускорил шаг, устремившись за ним. Что ж, сегодня сойдёт и старик, раз нет времени искать деликатес повкуснее. Отчего-то сегодня не было желания вести игру в кошки-мышки. Скорее закончить с неизбежным, чтобы оказаться рядом с Лорен!
Я пребывал в прекрасном расположении духа при мысли о скорой встрече с моей чаровницей, а также от предвкушения скорого удовольствия – я явственно ощущал запах теплой крови в венах старика. Миг – и я уже стою рядом с ним, ещё один – склоняюсь над его аортой.
Но тут в кармане завибрировал «Нокиа». Чёрт возьми, как некстати. Совершенно загипнотизированный, «донор» не в силах был бежать от меня – он не мог даже шевельнуться. Я достал телефон, и ночную тишину буквально разорвал на тысячу кусочков радости звонкий голосок Лорен.
- Джонатан, я так счастлива, – услышал я из трубки. – Только представь, я в данный момент рисую с натуры женщину, которую так долго искала для своего главного портрета! Это то, что нужно! Просто фантастика – она будто неземная! Такой взгляд, такая горделивая осанка! – весело тараторила молодая художница. - Такое чувство, что я рисую королеву! В ней есть что-то завораживающее и… дьявольское! Прямо как в тебе.
- Поздравляю. Эта женщина сейчас у тебя?
- Да! Какая удача, что она нашла для меня время и согласилась попозировать даже в столь поздний час! В эту леди просто невозможно не влюбиться! Она – само совершенство! Уму непостижимо! Это будет лучшая моя работа – я это чувствую уже сейчас!
- Отлично. Скоро увидимся. Не могу дождаться этого момента.
- Я будто парю на крыльях - все мои творческие планы и желания стали сбываться! Это ты приносишь мне счастье, мой бессмертный ангел, мой талисман! Я так тебя люблю! Повстречав тебя, я….
Внезапно её голос оборвался и послышались гудки.
- Лорен? Алло! Ты слышишь меня? Лорен?!
Я отправил телефон обратно в карман. Связь оборвалась прямо посреди разговора. Странно всё это.
Я закончил начатое до конца: старик был мёртв и безжизненно повис в моих сильных объятиях. Тело его дрогнуло в последних конвульсиях и вскоре затихло. Теперь в моих венах снова текла жизнь, я наслаждался ею, чувствовал тепло и пьянел от этого всё больше и больше.
Я вышел на дорогу, где сверкали яркие огни. Машины проносились мимо нескончаемым потоком. Я вновь достал телефон и набрал знакомый номер – первый в списке контактов. Короткие гудки. И почему она не берёт трубку? Наверное, отключила телефон, чтобы он не мешал работе. Она всегда так делает, когда рисует. Конечно, всё так и есть, это всё объясняет. Но почему тогда внутри меня растёт чувство тревоги? Как будто где-то в груди какой-то чёрный сгусток энергии полностью завладел моим сознанием.
Я вновь набрал номер Лорен. Тишина. Абонент не отвечает. Да что ты будешь делать? Волнение в моей душе росло. Меня вдруг посетила чудовищная мысль, от которой волосы встали дыбом. Лорен, Лорен! Да ответь же! Но нет, по-прежнему лишь безразличные гудки.
Проклятая безделушка! Да что с неё толку?! Я со всей силы бросил телефон. Он ударился об асфальт и разбился вдребезги. Нельзя было терять ни минуты. Я отчего-то уже был уверен в своей догадке, и уверенность эта лишь усиливалась в геометрической прогрессии. Надо бежать в мастерскую, иначе будет поздно, иначе…
Я как ненормальный кинулся прямо на проезжую часть, в самую гущу движения. Был уик-энд, и автомобили двигались в разных направлениях, словно муравьи в гигантском муравейнике. От прожекторов было светло, как днём. Я надеялся, что кто-нибудь отвезёт меня в мастерскую, но машины, которые неслись на бешеной скорости, не останавливались, а только сигналили, оглушая своим рёвом. Я балансировал между ними, словно фокусник или герой кинофильма.
- Куда прёшь, мать твою?!
- Болван, жить надоело?!
- Прошу вас, подвезите. Вопрос жизни и смерти, – кричал я водителям, заглядывая им в глаза через лобовое стекло. Но в лицах читалось лишь безразличие, а в иных – нескрываемый укор. Наверное, они полагали, что перед ними отчаявшийся сумасшедший, но мне было всё равно. Только бы успеть...
Тут на горизонте показалась огромная изукрашенная фура с надписью «Мороженное «Баскин Робинс». Сейчас эта уродливая громадина размажет меня в лепёшку! Мне пришлось ретироваться. Но в этот миг к моей радости водитель старого седана внезапно остановился. Недолго думая, я вышвырнул его прочь из машины. Ругаясь на чём свет стоит, тот оказался на тротуаре. Я что есть мочи нажал на газ. Автомобиль жалобно взвизгнул и, подняв дорожную пыль, на запредельной скорости помчался по ночной трассе. Но и тут меня ждала неудача – жуткая пробка! Казалось, весь Лондон стоял в одном огромном заторе на этом проклятом шоссе! Дьявол! Я выскочил из машины и побежал. Сначала – медленно, с той скоростью, которую способен развить обычный смертный. Затем – быстрее. Вот я уже двигаюсь молниеносно, невидимый для смертных; лечу, задевая крыши домов, верхушки деревьев, преодолевая заборы. Сквозь границы, сквозь расстояния, наперекор невозможному.
Вот её дом. Я остановился у двери, сделал глубокий вдох, чтобы умерить биение сердца. Вдох-выдох. Всё спокойно. Привычным движением я достал ключ из-под полога, вставил его в скважину. Дверь бесшумно отворилась. В нос сразу ударил приятный запах кофе. И что я так разволновался? Всё как обычно. Тревога ушла. Стало как-то хорошо и уютно. Вот сейчас я войду в мастерскую Лорен, а она как обычно стоит у мольберта, лицо сосредоточенно и напряжено. Художник творит. Я поднялся на второй этаж по деревянной некрашеной лестнице, нащупал рукой выключатель, но свет в мастерской уже горел.
…Я сразу увидел её. Лорен лежала на полу лицом вниз в неестественной позе. Рядом валялся её сотовый. Крови почти не было. Лишь маленькая гематома у виска.
Страшный крик сотряс мастерскую. Он взбудоражил голубей, что селились на крыше, поднял их в воздух сизой стаей. Опоздал. Навсегда.
Я кинулся к Лорен, стал трясти её, звать, но было поздно – она не дышала. Я схватил её на руки и положил на диван, глотая солёные слёзы, задыхаясь от отчаяния. И тут меня вдруг будто прожгло – я поднял взгляд на мольберт. Эти глаза… Они смотрели на меня с незаконченной картины – последней работы Лорен. Я сразу узнал это лицо – зелёные очи, золотистые волосы, белоснежная кожа с проступающими тонкими ниточками вен, точёные скулы, прямой нос, насмешливо изогнутые брови и пухлые чувственные губы…
Оливия! Даже сейчас, на портрете, она смеётся надо мной. Это она погубила мою девочку, не вынеся того, что я нашёл с другой своё счастье. Даже на холсте эти глаза имеют надо мной власть – ту самую внутреннюю силу, которая подкупила, а затем погубила Лорен. Таким образом, Оливия отомстила мне, оставив в моей душе воронку, незаживающую рану, пепел... В агонии я ударил рукой по зеркалу, в котором отражались черты с портрета. Зеркало с треском разлетелось, и его сверкающие осколки утонули в луже крови - вместе с моей любовью.
***
Вот так и закончилась моя история, а с нею и жизнь. Длинная, насыщенная, но такая ничтожная. Я потерял всё, ради чего дышал, и уже знаю, что больше не найду в себе сил продолжать эту бессмыслицу. Всё во мне молчит, всё погибло. Остались лишь руины, выжженная земля. Если вы слышите сейчас эти слова, записанные на диске, значит, я уже в пути. Проходит мгла и скоро покажется Солнце. Оно станет моим убийцей, моим палачом и исповедником. Я уже чувствую искупительное прикосновение его лучей на своём бледном челе. Эта ночь закончена. Я решил расстаться с жизнью на месте встречи с Лорен – на бульваре художников. Именно здесь я обрёл счастье, здесь хочу и исчезнуть навсегда. Я загостился на этой земле. Духи Смерти уже витают надо мной. Лорен ждёт...
И если вы спросите, зачем восходит Солнце? Куда исчезает прошлогодний снег? О чём молчат ангелы? И зачем любить, если счастье – всего лишь химическая реакция организма на внешний мир? Хоть я и прожил много веков, но оглянувшись, смахнув пыль с паутины прожитых лет, отвечу – не знаю, и знать не хочу. Всё во Вселенной подчинено невидимым законам; отдаться течению этой бесконечной реки – вот в чём я нахожу пленительную сладость существования. Жизнь прекрасна, но только в рамках одного человеческого века. Не зря Господь Бог устроил человека именно так. Он всё продумал, всё верно рассчитал. Так цените же каждый миг, каждое мгновение! Спешите жить, делайте свои ошибки, пишите свою историю. Наслаждайтесь этим бесценным даром.
***
Запись закончилась. Прервалась порванной нитью. Алекс сидел перед монитором, уставившись в одну точку. То, что он услышал, показалось ему прекрасным. Потрясающим, ошеломляющим. Алекс был будто в трансе, оглушённый, словно контуженный. За эту ночь он стал взрослее, мудрее. Что-то в нём переменилось.
Но что же дальше? Неужели он будет бездействовать, как будто бы и не знает, что уже совсем скоро Джонатан Оллфорд добровольно лишит себя жизни? Просто сидеть в комнате и обманывать себя, что история на диске – всего лишь выдумка? А потом вечно ненавидеть себя за то, что мог предотвратить суицид, но проявил безразличие? Нет, это не для него!
Алекс молнией выскочил из комнаты.
- Байрон, Байрон! Куда несёшься? – к нему тут же прилипли весьма нетрезвые друзья.
- Отстаньте от меня, все вы! – закричал Алекс, уже не в силах побороть внезапно подступившее отвращение к вчерашним товарищам, к этому образу жизни, никчёмному и пустому. – Убирайтесь! Чтоб я не видел вас здесь больше! – Он с силой хлопнул входной дверью и очутился на улице.
Небо уже светлело на востоке, а звёзды тускнели. Тьма таяла прямо на глазах, уступая место бледно-розовому зареву зарождающегося дня. Скоро неумолимый рассвет прогонит тени прочь, не позволив Алексу найти ответы на свои вопросы. Но это будет только через час, а сейчас… Сейчас нужно действовать без промедлений! Парень оседлал своего железного коня, со всех сил вдавил педаль газа, отчего «Харлей» с ревом взвился, встав на дыбы и разрезав тишину ещё дремавших улиц. Алекс не замечал, что по щекам его струился солоноватый дождь. Он не стыдился слез. Он уже другой, не тот полный снобизма и лишённый всякой веры юнец, ни в чём не находящий опоры. Эти несколько часов прослушивания изменили его в корне, затронув те струны души, которые до сих пор молчали. Или он просто отказывался их слышать?
Алекс понятия не имел, где находился этот самый бульвар художников, о котором толковал вампир, поэтому полностью положился на навигатор. Туман клубился в низинах вдоль по шоссе. Город постепенно просыпался. Странно, но машин было немного. Видимо, лондонцы устали от невыносимой жары, что стояла длинных три недели. Иногда только мимо проезжали фургоны, которые развозили свежую выпечку по многочисленным булочным.
Алекс всё ехал и ехал. В голове его прокручивались картины той истории, что поведал ему диск. Он будто наяву видел старый Лондон, древний замок, поросший мхом и валежником; живо представлял себе лица всех участников тех событий; рисовал в своём воображении то непроходимые чащи дикого леса, то колокольню с цветными витражами, то карнавал в Венеции, а то залитую мириадами разноцветных огней арену цирка. Или же явственно видел перед собой деревянный домик, под самой крышей которого располагалась маленькая мастерская… Теперь и он стал неотъемлемой частью этой истории и сейчас поставит в ней точку.
Но вот и бульвар художников. В этот ранний час здесь не было никого. Стена, где обычно развешивали картины на продажу, сейчас была пуста. Сиротливо торчали лишь гвоздики. Алекс всматривался усталыми глазами в сумрак полупустого сквера в надежде повстречать вампира. Ждать не пришлось долго – наш герой различил вдалеке, метрах в ста от себя, тёмную фигуру. Кендал сразу узнал этого человека – тот же старомодный костюм, который в первые секунды показался таким странным; та же непревзойдённая манера двигаться, та же походка, лёгкая и одновременно усталая. Вампир шёл с высоко поднятой головой, глаза его были устремлены вдаль – прямо к светлеющим небесам; было видно, что он всё для себя решил и готов принять свою судьбу с честью.
- Мистер Оллфорд! Джонатан! – закричал Алекс, но его слова тонули в рёве мотора. Тогда Кендал бросил мотоцикл и побежал со всех сил, навстречу мужчине. Голос его дрожал, а сердце колотилось, как у пойманной в сети птички. – Постойте же! Вы не должны, вы не можете…
Вампир на мгновение обернулся. Алексу показалось, что он увидел мимолётную улыбку на его прекрасном лице. И в тот самый миг показалось Солнце, золотом озарив каштановые локоны этого многовекового существа. Алекс зажмурился от яркого света, ослепительно яркого, до рези в глазах. А когда очнулся, мужчина исчез. Только утренний туман медленно опускался на землю.
Алекс подбежал к тому месту, где только что стоял Оллфорд. Ничего. Ни тела, ни обугленной одежды, ни даже пепла. Он посмотрел вокруг – никого. Парень кричал, звал вампира по имени, но ответом ему была тишина. Тогда он сел на свой байк, и несколько часов просто бесцельно гнал по городу, пытаясь понять смысл произошедшего и усмирить нестерпимую боль в сердце. Затем в его голову вдруг взбрела любопытная мысль. Алекс круто развернулся и поехал в сторону музея изобразительных искусств Александра Грея.
Он постучал в тяжёлую дверь, потемневшая ручка которой была выполнена из бронзы в виде львиной головы. Хоть здание являлось достаточно новым, оно было выдержано в старинном стиле, поэтому уже за пределами стен музея создавалось впечатление соприкосновения с историей. Правда, в своей основе небольшая частная галерея содержала работы мастеров современного искусства. Некоторые полотна принадлежали именитым корифеям, другие же – мало известным одаренным живописцам, иногда даже студентам. В этом была какая-то прелесть выставки, её живость.
Никто не открывал. Алекс постучал ещё раз. Вымерли там все что ли? Только через пару минут он заметил вывеску «Закрыто». Но это обстоятельство нисколько не смутило целеустремленного юношу.
- Да перестаньте так барабанить – дверь снимите с петель! - Алекс услышал гулкие шаги и старческий голос, принадлежащий работнице музея. Женщина приоткрыла дверь, не без порицания рассматривая юношу сквозь мутные стёкла старомодных очков. Впервые Алекс пожалел о выборе своей нестандартной одежды и вызывающей причёски. Это явно не поднимало его авторитета в глазах пожилой дамы. Толстая цепь входной двери лучше всяких слов указывала на то, что его тут не ждали.
- Ещё нет и семи часов, сударь. Посетителей не принимаем. Галерея закрыта. – С этими словами старуха-интеллектуалка была готова захлопнуть дверь прямо перед носом парня, но что-то заставило её помедлить. Напор Алекса заставил её изменить решение, ведь редко кто из тех, кто здесь бывал, так истово рвались попасть в эти стены. Особенно это касалось молодых людей, разъезжающих на мотоциклах.
- Но мне очень нужно взглянуть на одну картину. Пожалуйста, сделайте для меня исключение. Позвольте пройти на выставку. – Алекс умоляюще смотрел на дверную цепочку, разделяющую его с собеседницей.
Женщина нахмурилась. В её светлых глазах застыло удивление. Она просто не могла понять, отчего дрожь охватила этого юношу, что он хочет здесь найти и почему это не терпит отлагательства?
- Неужели нельзя дождаться открытия? Какое такое у вас может быть срочное дело?
- Поверьте, это очень важно. Я буквально на минуту.
- Ладно, проходите, бог с вами. Сделаю для вас исключение. – Женщина открыла дверь, и Алекс наконец оказался в галерее. Он быстрым шагом прошёл по коридору, в надежде отыскать что-то очень важное.
- Где же она? – он судорожно просматривал картины, читая подписи с фамилиями авторов под ними. Со стороны Алекс смотрелся по меньшей мере странно: глаза блуждали, движения были резки, а губы дрожали. Нет, её здесь не было!
Раздосадованный, Алекс тяжелой поступью побрел к выходу.
- Ну что, молодой человек, нашли что искали? – Седовласая служительница галереи с участием смотрела на Алекса. Тот чуть не плакал.
- Она должна быть здесь, должна, - как в бреду повторял парень.
- Простите, о какой картине идёт речь? - Женщина участливо посмотрела на юношу. - Возможно, я могла бы вам помочь.
- Думаю, нет, - буркнул Кендал. – Мне никто не сможет помочь, если этой чертовой картины никогда не существовало на свете. Но если бы я её увидел, это прояснило бы многое. Вам не знакома художница по имени Лорен Фармер?
Женщина на мгновение задумалась.
- Да, конечно. Я помню её. Это та талантливая художница, которая погибла совсем недавно при весьма странных обстоятельствах.
- Да, да, именно она. Её убили.
- Боже, как же всё это ужасно. Она была так молода. А портреты мисс Фармер просто невозможно забыть. Они обладают каким-то магнетизмом. О её работах тогда говорили все, кому не лень. В нашу галерею ходили толпы поклонников таланта этой девушки. Трагедия так резко и беспощадно оборвала все надежды…
- Так значит… значит, Лорен действительно жила? И это не вымысел? - Кажется, Алекс произнёс это вслух. - Но почему тогда я не нашёл её работ?
- После смерти мисс Фармер было решено убрать её картины из галереи.
- Но что же мне делать? Где я могу их найти?
- Я не уверена, но картины могут быть в подвале. – Женщина достала из кармана огромную связку ключей разных форм и размеров и принялась искать ключ от подвала. Наконец она его не без труда отыскала. – Пойдёмте за мной.
…Алекс стоял в подсобном помещении музея Александра Грэя. Толстые некрашеные стены подвала скрывали за собой множество незаслуженно забытых вещей. В беспорядочном хаосе нашли пристанище покрытые пылью холсты, некоторые из которых не имели рам. Но большинство картин были занавешены тканью, которая защищала их от воздействия влажности. Здесь же чернели бронзовые статуэтки, томились глиняные вазы, каменные изваяния античных дев и героев древности.
- Кажется, я знаю, о какой картине вы говорите. Думаю, это «Портрет неизвестной». Именно эта работа стала главным шедевром Лорен Фармер, её визитной карточкой, если хотите. Ищите, молодой человек. Она должна быть где-то здесь.
Алекс стал срывать черные покрывала с картин, оживляя портреты один за другим. На него смотрели десятки самых разных лиц – мужчины, женщины, старики… Но вдруг, скинув занавес с очередного холста, Алекс замер. Его будто прошило электрическим током.
Это была она; в этом не было никаких сомнений. Именно такая, какой Алекс её и представлял, какой описывал загадочный голос с диска. Картина была не окончена: Лорен не успела дописать её до конца – вмешалась смерть. Тщательно вырисовано оказалось только лицо, детали же – складки чёрного платья, лиф, оформленный тонким кружевом, изящное колье, украшающее словно высеченное из камня декольте, были едва намечены. Они представлялись как будто в тумане и служили в каком-то роде обрамлением, рамкой для строгих черт идеального лица. На совершенно чёрном фоне ослепительно белели грудь и плечи, выхваченные из бесконечной темноты. Золотистые завитки пронзительно рыжих волос тоже будто возникали из мрака.
Лицо… Изящный излом золотистых бровей, высокие скулы, ямочки на щеках. Пухлые, чувственные губы, горящие кроваво-красной помадой. Юная женщина, но такая сильная, мудрая, вобравшая в себя эпохи, судьбы, поколения. Картина источала магнетизм, какую-то невероятную энергетику, которая давила, порабощала, делала зрителя пленником этих изумрудных насмешливых глаз, этой полуулыбки, холодной, властной, губительной. Алекс чувствовал, что хочет отвернуться, уйти, укрыться от столь прямого испытующего взгляда, но он не находит в себе сил. Смотреть и смотреть на прекрасное лицо снова и снова, до слёз, до рези в глазах! Он готов поклясться, что пошёл бы за незнакомкой с портрета на край света, если бы она позвала. Алекс вдруг стал каким-то слабым, маленьким, никчёмным, а ноги его налились свинцом. Он уже был рабом этого образа; ему казалось, что она, словно горгона, была подвластна превратить его в камень без единого прикосновения! И тут ему вспомнились слова Джонатана Оллфорда: «Чёрная дыра, которая притягивает энергию, но не может дать света». Это было именно так – в ней было всё: невыразимая сила, спокойная уравновешенность и стать, музыка веков и невероятная женская привлекательность. Но не было одного – жизни.
ЭПИЛОГ
Прошло два года.
С самого утра здесь не смолкает гул автомобилей. Толпы журналистов и любителей современной литературы осаждают здание «Голден-медиа-холл» в Лондоне. Конференция идёт уже около часа. Все присутствующие томятся в ожидании автора самого успешного и растиражированного бестселлера года под названием «Небо сквозь призму крови». Автор этот, столь внезапно ворвавшийся в литературный мир, востребованный практически везде – на телевидении, радио и сети Интернет, задерживается. Суета, приглушенные разговоры, сдержанный кашель и треск шариковых ручек, горящие глаза…
Но вот появляется тот, кого ждали все. Вместо строгого костюма герой торжества выбрал бежевый свитер и скромные элегантные брюки. Сотни глаз мгновенно устремляется на виновника собрания, тысячи вспышек ослепляют кумира. Градус напряжения в зале резко повышается, а воздух кажется наэлектризованным. Неуверенной походкой Александр Кендал поднимается на трибуну, готовый отражать удары и нападки «акул пера». На молодого человека сразу же обрушивается град вопросов.
- Почему вы решили поведать читателям о вампирах? На сегодняшний день о них пишет каждый, кому не лень.
- Я не гонюсь за модой. Так сложилось, что мне просто было необходимо рассказать эту историю.
- Как вы справляетесь со столь внезапно свалившейся на вас популярностью? Голова не кружится?
- Ещё как кружится, - Алекс смутился. - Порой не верится, что это реальность. Я ещё даже не вполне осознал то, что со мной происходит сейчас.
- Что вы думаете об экранизации вашего романа? Просочилась информация о том, что в следующем году студия «Парамаунт» собирается снять полнометражный фильм по вашему роману.
Затем корреспондент назвал громкие имена известных актёров, которым было предложено исполнить главные роли.
- Не знаю. Писать книги – это единственное занятие, которое я более или менее умею делать. А кино… Я не специалист. Не уверен, смогут ли эти актёры передать характеры моих персонажей. Впрочем, свою работу я уже закончил, а остальное – не мои хлопоты. Впервые вообще слышу об идее экранизации. Кажется, репортёры узнают новости о моём романе гораздо раньше меня, - Алекс добродушно улыбнулся, пытаясь скрыть волнение – ладони его изрядно вспотели.
Далее вопросы журналистов сыпались как из рога изобилия. Алекса расспрашивали о творческих планах, о том, не собирается ли он писать продолжение своего бестселлера, на что будет тратить гонорары, и что думает о современной литературе. Алекс отвечал на все вопросы скромно и доброжелательно. В его голове творилась буря эмоций: вчерашний неформал-бунтарь стоит сейчас перед огромной аудиторией, к его мнению прислушиваются, его уважают, а кто-то, возможно, даже восхищается им! Тут инициативу подхватила энергичная молодая корреспондентка с тринадцатого канала, известная своей напористостью и острым язычком.
- Мистер Кендал, как вам удалось встать в один ряд с Эриком Джонсом с его «Двадцатью пятью нюансами чёрного» и Джейн Роулинс с «Неслучайной вакансией»? Это первая ваша работа, а рейтинги уже зашкаливают. Ведь вы всего только год назад были неизвестны широкому читателю.
- Не знаю. Для меня самого это остаётся загадкой. Понимаете… - Алекс провел ладонью по своим темно-русым волосам. От той невероятной причёски с вызывающими неоновыми прядями, падающими на лицо, не осталось и следа. - Я постарался вложить в свой роман то, что хранилось у меня в душе, что рвалось наружу.
- Но откуда у вас – ещё такого молодого человека – столь глубокие суждения о жизни? - не унималась блондинка. - Откуда такая мудрость, несвойственная для людей вашего поколения?
Алекс задумался.
- Я во многом обязан одному человеку. Можно сказать, что я выполнил свой долг перед ним. Если хотите, сюжет истории достался мне в подарок.
По залу прошелся удивленный ропот.
- Вы шутите? Кто же он?
- К сожалению, того, кто стал прототипом моего героя, нет в живых. Если бы не он, не существовало бы этого романа. Да и я, наверное, был бы другим.
…Давно закончилась конференция, разъехались гости и журналисты. Алекс вышел из здания «Голден-медиа-холл» и медленным шагом направился вдоль по аллее. Он поймал такси и устроился на заднем сидении, позволив себе погрузиться в мечты. Вот уже такси мчалось по Лондону - в прохладную даль темнеющих улиц. Через стекло, покрытое мелкой дождевой пылью, Алекс всматривался в яркие огоньки, расплывающиеся перед глазами в длинные разноцветные полосы. Мысли писателя улетали далеко – они были о том джентльмене, который так круто изменил его судьбу, кто стал его героем и открыл тайны своего мира - сверхъестественного, жуткого и одновременно пленительно прекрасного. Как сложилась бы судьба молодого романиста, если бы ни эта встреча? Стал бы он тем, кем является сейчас или растрачивал своё время зря в душной съёмной квартире? Ответы не дано знать никому. Алекс улыбнулся, понимая, что полон сил для творчества и жизни, ведь всё самое интересное в его судьбе только начинается.
КОНЕЦ
Бестселлер в подарок
© Copyright: Сестры Афанасьевы, 2015
Свидетельство о публикации №215093001464
Свидетельство о публикации №215093001464
Рецензии